Бюрократы, masseditregex, Администраторы
3094
правки
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
{{В процессе
|Сейчас =3132
|Всего =43
}}
Снизу по лестнице донеслось эхо голосов – медовые интонации Сорроу и сладкий шепот, который был ему чрезвычайно хорошо знаком. В кабинете Сорроу мерцал свет.
Сол вошел внутрь. Настольный люмен окружал ореолом две фигуры, наслаждавшиеся трапезой за антикварным столом. Тот появился недавно и, похоже, был вырезан из сребролубасереброкорницы. Если дело так и обстояло, то дерево, должно быть, импортировали из-за пределов планеты, и стол, вероятно, стоил больше, чем все здание, где он размещался. Перед людьми был разложен роскошный набор сладостей и деликатесов.
При появлении Сола Сорроу поднялся, приветственно раскинув руки. Ангвис осталась на своем месте рядом с ним. Ее плащ был перекинут через стул.
=== '''2''' ===
– Мне кажется, это преувеличение.
=== '''3''' ===
– Думаешь, это можно есть?
Калеб с подозрением потыкал в бутон своим ножом-засапожником. Мякоть растения имела блекло-зеленый оттенок и была испещрена мелкими черными семенами, зловеще поблескивавшими в пестром свете.
– Иктоми? – окликнул он, поднимая голову. Крысокожая находилась впереди, разведывая дорогу через джунгли кабельных лиан. Калеб успел повидать интересную флору и фауну подулья, но ничего похожего на лес, где они сейчас застряли. Насколько он мог судить, когда-то лианы были кабелями или трубами, по которым, возможно, передавался прометий или нечто подобное. Однако они уже давно вышли из употребления, и нашедшие себе нишу растение прорастали сквозь кабели и внутри них, раздуваясь, пока те не лопнули, от чего стали видны светящиеся луковицы кислотно-зеленого цвета и шипы размером с тычковые кинжалы. Полог тянулся вверх, насколько хватало зрения, изолируя их. Что самое любопытное – освещение леса, похоже, представляло собой сеть фитолюменов. Их излучение обладало определенной призрачностью и, видимо, должно было имитировать дневной свет.
Он снова бросил взгляд на бутон и кольнул его. Тот выглядел крепким, словно рокрит. И все же, по его опыту большинство вещей можно было есть – при условии, что они не съедят тебя раньше.
Калеб со вздохом поднялся на ноги и постучал по вокс-системе, предоставленной лордом Сорроу. Он делал так уже трижды. Никакого ответа. Это было не полной неожиданностью: изменение приказов в последнюю минуту уже возбудило у него подозрения. Сорроу предоставил достойное похвалы разъяснение, почему убийство превратилось в кражу. Несомненно, он был талантливым лжецом. Впрочем, Калеб тоже.
Разумеется, это была не самая удивительная часть предприятия.
Она сидела в нескольких футах от него на одной из луковиц поменьше и как будто разглядывала лес. На ней было одеяние самого белого цвета, какой ему когда-либо доводилось видеть, но сверх этого никаких украшений. У нее не имелось бандитских меток, волос и даже бровей.
Он нахмурился и сделал вид, будто продолжает изучать луковицу, а сам тем временем наблюдал за ней уголком глаза. Было в ней что-то действующее на нервы, чего он не мог распознать. Она казалась молодой, немногим старше двадцати циклов, однако ее глаза говорили об ином. Они повидали всякое. Возможно, и делали всякое. Она ничего не говорила. Калеб ожидал слез или угроз, но она выглядела спокойной и вообще не представляющей угрозы. Это он находил особенно тревожным.
И все же он чувствовал облегчение, что от него не требовали ее убить. Когда камера открылась, она сидела, скрестив ноги и закрыв глаза, умиротворенная. Он понял, что не смог бы нажать на спуск. Иктоми, у которой не было подобных сомнений, воткнула девушке в горло автошприц еще до того, как та вообще успела открыть глаза. Она обмякла, он закинул ее на плечо и они вдвоем помчались прочь оттуда. Калеб услышал крики со взрывами и всего разок оглянулся назад. Чтобы стереть увиденное, требовался немалый объем крепкого.
Он вздохнул и подергал обруч, охватывавший висок. Предполагалось, что тот дает некоторую защиту от психического вторжения, хотя и не было возможности узнать, работает ли он. На ощупь обруч был теплым и раздражал кожу. Вероятно, это что-то значило.
– Иктоми, – позвал Калеб, при этом почувствовав себя глупо. Но ему не нравилось, когда его оставляли наедине с их пленницей.
Впереди раздался шелест, и из подлеска возникла Иктоми. Она едва обратила внимание на Калеба, отпихнув его плечом с дороги и бросив под ноги пряденый мешок с нарезанными грибами. Провизия, хоть и не особо аппетитная.
– Нам надо двигаться, – произнесла она, не глядя на Калеба.
– Предполагалось, что мы спрячемся в кабельных лианах. Нам следует ждать.
– Их тут нет. И это место небезопасно.
– Так куда нам идти? – спросил Калеб. – Мы понятия не имеем, где находимся. Это вообще Перикулус? Мы можем поставить себя под еще большую угрозу.
– Останемся? Умрем, – отозвалась она, сердито глядя на него своими налитыми кровью глазами. Калеб напомнил себе, что она устала. Они оба устали. Должно быть, именно поэтому она была такой раздражительной.
– Ладно, – вздохнул он. – Но если мы и впрямь уйдем, что делать с ней?
Они посмотрели на пленницу.
– Оставим ее.
– Мы не можем этого сделать.
– Она будет нас тормозить. И она кому-то нужна. За ней придут.
– А если придут за нами, а у нас ее не окажется? – парировал Калеб. – Может, вышла задержка, или…
– Если придут за нами, то нас хотят убить, – огрызнулась она. – Наш лучший шанс – двигаться быстро. Раз они охотятся за ней, значит оставим ее.
– Но… она беззащитна, – сказал Калеб. – Посмотри на нее. Мы не можем просто бросить…
– Это не обсуждается! – ощерилась Иктоми. Их глаза разделяло расстояние всего в ширину лезвия ножа.. – Делай, как я говорю, иначе оставлю вас обоих.
Калеб встретился с ней взглядом. Это не ободряло. В ее глазах присутствовала некая остекленелость, будто она была пьяна. Однако она никогда не пила, никогда не притрагивалась к стимуляторам. Должно быть, дело было в жаре. С них обоих градом лил пот.
– Я не оставляю людей умирать, – произнес он. – Уж тебе-то это должно быть известно.
''Свобода. Она никогда не знала, что это значит. До настоящего времени.''
''Она все еще чувствовала себя заторможенной, в голове мутилось от снотворного. Однако она видела настолько дальше, находясь вне стен своей камеры. Раньше та казалась убежищем от непрестанной болтовни улья. Возможно, она и нуждалась в ней, когда-то. Но это был мир теней и отголосков. Теперь ее разум раскрылся. Она узрела миллиард душ, каждая из которых была маяком, пленительным в своей особенной манере.''
''Ее варп-взгляд упал на тех двоих, кто ее освободил: женщину, которая практически не говорила, и мужчину, который не прекращал этого делать. Они спорили – так это выглядело. Перебранка была не более чем проблеском в ее сознании, каплей в море душ. Однако, осознала она, в микрокосме можно многому научиться – так незначительный атом водорода содержит в себе сущность сверхновой.''
''Она наблюдала за ними. Наблюдала, как мужчина треплется, а его душа светится мириадом цветов: страх проявлялся желчно-желтым, надежда – синевой чистого неба, любовь пронизывала каждую мысль горячим вишнево-красным. Но под всем этим присутствовала незнакомая постоянная – толика серебра, остававшаяся неизменной. Это была мелочь, будто расшатавшийся гвоздь, однако что бы ни струилось в нем, какими бы разобщенными ни становились его мысли, она сохранялась – эта ось, удерживавшая его разум в целости. Странно.''
''Но вот женщина…''
''Ее душа была совершенно не такой. Она казалась черной и иззубренной, похожей на шипастую тюрьму, скрученную из теней клинков. Однако внутри находилась сущность, рвавшаяся из оков самообладания – накопленный шар боли, ярости и ненависти, который светился, словно печь. С каждым обменом репликами темница души прогибалась, прутья силились сдержать пылавший внутри гнев.''
''Она нахмурилась и, не задумываясь и планируя лишь удовлетворить свое любопытство, начала перебирать путы, державшие ярость женщины под контролем''.
Сорроу понимал, что следовало оставить все. Инстинкты предпринимателя, отточенные годами извлечения прибыли и борьбы за выживание, кричали ему бежать, затаптывая всякого, кто попытается его замедлить.
И все же он не мог расстаться со столом.
Это было такое прекрасное изделие, вырезанное из сереброкорницы, рисунок древесины которой переливался в свете свечей. Стоимость его приобретения вышла существенной, равно как и риски при импорте из-за пределов планеты. Посылать за ним было ошибкой, теперь Сорроу это понимал. Кроме того, необъяснимое желание сохранить его являлось иррациональным – проявлением страха и чувства вины.
Но, Трон, это был прелестный стол. Вероятно, третий лучший среди тех, которыми он владел.
Вошел Размольщик, который нес тюк, набитый самыми ценными из пожитков Сорроу. Тот, вероятно, весил больше него самого, однако груз не мешал Размольщику. В дверях за ним стояли еще двое, снаряженные схожим образом.
– Ну? – спросил Сорроу. – Мы готовы?
Размольщик кивнул, и его взгляд переместился на стол. Он приподнял бровь.
– Сможем избавиться от него, если станет обузой, – ответил Сорроу, покосившись на Ангвис, которая сидела на дальнем краю. – Госпожа? Извиняюсь, но я должен попросить вас сесть куда-то в другое место.
Едва глянув на него, она встала и молча освободила стол, а Размольщики устремились его забрать. Сорроу был вполне уверен, что она с кем-то переговаривается по воксу, но это уже не являлось его заботой. Какие бы подозрения у нее ни имелись, она ничего не могла сделать, пока в комнате находился Сол.
– Ну, полагаю, пора прощаться, – произнес Сорроу, не обращаясь ни к кому конкретно. Сол сидел к нему спиной, сосредоточенно глядя в темноту за окном и продолжая барабанить пальцами по подлокотнику. Если он и слышал слова Сорроу, то никак этого не показал. Ангвис, по крайней мере, посмотрела ему в глаза, или же так показалось: ее зрительные имплантаты на время повернулись в его сторону. Она кивнула. Предположительно, это что-то значило.
– Что ж, надеюсь увидеться с вами где-нибудь ближе к шпилю, – вздохнул Сорроу, отворачиваясь.
– Не увидитесь.
Это сказала Ангвис. Он оглянулся.
– Прошу прощения?
– Пьюрберн жив, – произнесла она. – Он перекрыл главные ворота. Выхода нет.
– Для вас? Возможно, – отозвался Сорроу. – Мои Размольщики зарубят любое отребье, которое станет мне мешать.
– У главных ворот дежурят шестеро. Две группы по четыре в засаде. Все вооружены. Два тяжелых стаббера, – сказала она. – Пока что пройти попыталось одиннадцать человек. Хотите знать, что случилось с их останками?
– Нет.
– Вы уверены? Учитывая вашу профессию, это могло бы вас заинтересовать.
– У вас есть альтернативное предложение? Кроме как ждать смерти?
Она пожала плечами.
– Так меньше ходьбы.
– Вы намерены просто сдаться? – спросил он. – Хорошо. Но я отказываюсь.
– Я не уверена, что вы понимаете ситуацию, – пробормотала она, кинув взгляд в окно. – Что бы мы ни выпустили, оно выходит за рамки всего, с чем я сталкивалась. Я не знаю ни одного шпионика или псайкера, обладающего такой силой. Возможно, к ней могли бы приблизиться один-два из тех, что работают на Хельмавра. Однако они бы не рискнули высвобождать нечто вроде этого.
– Почему?
Ангвис помедлила. Сол перестал барабанить.
– Мне известны только истории, – ответила она. – Но я понимаю, что аварийные протоколы для шпиоников существуют у нас не просто так. Наш Дом не станет ликвидировать ценные активы в отсутствие серьезного риска. Все, что я знаю: они черпают свою силу откуда-то из другого места. Стоит перебрать, и она может начать просачиваться сквозь них самостоятельно.
– Откуда нам знать, что колдун Пьюрберна вообще еще жив?
– Потому что все усугубляется, – прошептал Сол, не оборачиваясь. – Насыщение растет; может быть, по экспоненте. Я это вижу. Чувствую.
Сорроу вздохнул.
– Сол, вы мне очень дороги, но я боюсь, что недавние неурядицы негативно повлияли на ваши оценки.
– Это вежливый способ усомниться в моем рассудке?
– Если желаете, чтобы я вел себя более бестактно, просто попросите.
– Я ему верю, – прошелестела Ангвис, которая как будто глядела в пространство. – Мой агент говорит, что безумие распространяется и становится более ярко выраженным.
– Чудесно, – сказал Сорроу. – Что-нибудь еще?
– Только то, что Перикулус наводняют плотоядные упыри.
– Безумие!
– Именно.
– У меня ощущение, что это добавляет поводов бежать.
– Оно распространится выше по улью.
– Тогда я укроюсь в шпиле, пока Хельмавр все не затопчет.
– Если дойдет до шпиля, будет уже поздно, – произнес Сол мягким, почти безмятежным голосом. – Если улей падет, шпиль падет вместе с ним.
– Тогда я сбегу в другой улей или за пределы планеты, – отозвался Сорроу. – Прелесть бегства в том, что всегда есть, куда бежать дальше.
Ангвис покачала головой.
– Не при перекрытых главных воротах.
– Есть иной путь, – пробормотал Сол. Ангвис яростно уставилась на него, но он продолжил. – Мы вошли другим маршрутом. Рискованным, но видимо более безопасным.
– Превосходно, – произнес Сорроу, хлопая в ладоши. – Это тоже информация, которая была бы уместнее час назад, но все равно отличные новости. Давайте выдвигаться сейчас же, а вы можете показать мне дорогу.
– Ангвис может снабдить вас картой.
– Нет, – сказал Сорроу. – Нет, не глупите. Темпес, посмотрите на меня.
Сол повернулся на стуле и глянул на друга. Теперь сомнений уже не оставалось: его изуродованный глаз полыхал, словно плазменная катушка.
– Идемте со мной, – взмолился Сорроу. – Мученичество – епархия священников. Мы гильдийцы. Предприниматели. Бизнесмены. Не солдаты. Это не наш бой.
– Я не могу уйти, – тихо ответил Сол, поднимаясь на ноги и кивая в сторону окна. – Я смотрю туда и вижу то, что искал всю свою жизнь?
– Опустошение? Смерть? – бросил Сорроу, а Ангвис тем временем вручила ему обрывок пергамента с наспех нацарапанными указаниями.
– Правду, – произнес Сол. – За всем стоит порядок. Теперь я его вижу; это как искры вдохновения. Частицы понимания. Ино-свет. Он нестабилен, опасен. Но так не обязательно должно быть. Нам нужно лишь найти псайкера, положить конец ее порче. Мы еще можем все поправить. Я поправлю.
Он с улыбкой поглядел на Сорроу. Выражение лица выглядело бы менее обескураживающе, не сверкай его глаз, будто сверхновая.
Пьюрберн наблюдал со своего упавшего трона, как кавдорцы сваливают в шипящие костры очередной груз мусора. Похоже, в этом процессе было мало осмысленности: в дар ненасытному пламени в равной мере приносились останки людей и объедки пищи.
Во имя Трона, его мутило от них, этих больных и испорченных насмешек над идеалом человека. От него не укрылась ирония, состоявшая в том, что эти жалкие создания, слабые умом и телом, считали себя образцовыми представителями людского рода. Они выступали с оружием против еретиков, мутантов и колдунов. Однако если их подлинная цель состояла в том, чтобы возвысить человечество, то они бы больше преуспели, для начала истребив самих себя.
Он проследил, как они шаркают прочь, чтобы добыть еще припасов, сутулясь, словно звери. Один даже бегал на четвереньках, и его острые ногти были перемазаны трупным пеплом. Другой кишел грызунами; существа суетились у него под одеждой, временами появляясь наружу, чтобы попировать лакомым кусочком, или насладиться почесыванием за шелудивым ухом.
Это была его армия. Так ему предстояло бороться с домом Каталл и восстанавливать наследие своей семьи.
Он засмеялся. Вышел неприятный звук: гогот сумасшедшего. Но ему было все равно. Его царством стало то, что еще озаряли захлебывающиеся жаровни, а трон превратился в сломанную реликвию.
Однако тот все еще оставался реликвией.
Пьюрберн оглянулся через плечо на камеру, где его служители-Огарки до сих пор пытались восстановить некое подобие питания. Раньше это был сосуд для ее энергии, которая управлялась согласно необходимости. Но сейчас ему пришло в голову, что она являлась пассивным компонентом. Всего лишь топливом, за неимением лучшего термина. Это его интеллект направлял силу, его воля создала армию и выковала империю. Если сила теперь выпущена на волю, если проклятие теперь поразило Перикулус – не сможет ли он все равно влиять на нее?
Он протер лицо рукавом, вглядываясь в свет костров. В сумраке происходило движение: пламя выхватывало маски. Большинство были окровавлены или треснули от силы особенно жестокого удара. В темноте они почему-то казались еще более омерзительными, приобретая ужасные клыки или зачерненные глаза. Однако они явились к нему. Явились потому, что их призывала его власть – потому, что признавали в нем господина.
Это была правда. Он один мог повелевать силой и оставаться не развращенным ее влиянием.
– Тритус!
Его прихвостень навострил уши, будто хорошо вышколенная собака; от былого бунта не осталось ни следа. Он поспешил к трону и преклонил колено. Из-под его маски капала кровь. Впрочем, это не имело значения.
– Тритус, пока мой трон не восстановят, ты должен быть моим вестником, – прошептал Пьюрберн. – Расскажи пастве, что произошло. Расскажи им о темных силах, которые пытались погасить пламя Бога-Императора. Скажи, что они не справились, что мы поддерживаем его. Но огонь не может потухнуть, а те, кто это совершил, не могут уйти безнаказанными.
– Да, милорд, – прошипел Тритус. Его голос напоминал покрытый грязью клинок. – Говорят, теперь повсюду темно. Кроме рабского блока. У них есть свет.
– Вот как? – пробормотал Пьюрберн, потирая глаз пожелтевшим ногтем. – Невольники Вирэ. Тритус, тебе известно, что она противоречила мне? Даже угрожала?
– Кощунство, милорд.
– Они не дают нам войти?
– Пока что, милорд. Горстка бойцов с арены отступила в жилище рабов и вывела из строя служебный подъемник. Они еще держатся.
Пьюрберн покачал головой, поднимаясь на ноги.
– Я владею этими рабами, – прорычал он. – На их спинах будет воссоздан Перикулус. Из их крови восстанет промышленность. Отбейте его. Отбейте, или обрушьте вниз. Они будут служить в цепях, или умрут в огне.
При этих его словах из-под платформы начал сочиться черный дым. Полыхнуло пламя – один из двигателей обрел подобие питания.
Пьюрберн улыбнулся. В иных доказательствах он не нуждался. Истинная сила принадлежала ему – божественная искра, сопряженная с костями и мясом, огонь во плоти.
Он все равно будет править. А они все равно будут гореть.
<br />
