719
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
Новорожденная звезда начала падать, оставляя за собой огненный след.
=== ЧЕТЫРЕ – ПУТЬ К СЛАВЕ ===
''Каргос''
Он вновь двигался вместе с ордой, только теперь рядом шёл Инзар. На этом бесконечном марше нужно было лишь ставить одну ногу впереди другой, а каждый шаг, сопровождающийся глухим стуком подошвы о землю, вызывал приступы боли в задней части мозга, где находились Гвозди. В нынешние дни они кусались, отрастив клыки, но присутствие Инзара облегчало мучения, ибо Несущий Слово входил в число тех, чьи голоса ослабляли источаемый Гвоздями яд.
Думалось тоже легче, и Каргос начал кое-что вспоминать: кем он был, что совершил, имена воинов вокруг. Вот Дрелат, центурион 53-й штурмовой роты, а там увешанный гладиаторскими клинками Рангор. Каргос не мог припомнить звание последнего, но знал, что на борту ''«Завоевателя»'' он мухлевал во время игр в бабки.
Какие же странные воспоминания к нему теперь возвращались.
Пока они шагали в рваном ритме, Пожиратель Миров бросил взгляд на Инзара. Казалось, Несущий Слово почти не изменился, и Каргос находил в этом странное успокоение. В его голове возникли образы былых дней, когда Великий Крестовый поход достиг своего зенита, а XVII начал посылать собственных капелланов в другие Легионы. Тогда многие расценивали такой шаг как акт неуместного братания, но Пожиратели Миров были среди тех, кто относительно быстро поменял своё отношение к прикомандированным легионерам. Инзар являл собой хороший пример того, почему так произошло; он служил с Восьмой штурмовой ротой, и капитан Кхарн весьма уважал его спокойное упорство. В конце концов, Кхарн стал доверять советам Инзара.
Если бы Лоргар отправил проповедников, сыны Ангрона никогда бы не проявили к ним подобной благосклонности даже на мгновение, однако Несущие Слово послали воинов-жрецов, являвшимися в куда большей степени именно воинами, нежели жрецами. Капеллан не придерживался правил поведения в военное время и лишь вздыхал, когда в спорах поднимался вопрос о воинской чести. Он настаивал на том, что такие вещи были придуманы мужчинами и женщинами, которые хотят огородить себя лоскутным отрицанием собственной причастности к совершённому на войне.
— Воина определяют не добродетели, — сказал тогда Инзар, — а то, как он ведёт войны.
Истинный воин сделает всё необходимое для победы в войне, остальное же эфемерно. Вот во что верил Инзар Колхидский, и эти убеждения обеспечили ему теплый прием в рядах Пожирающих Миры.
— Хорошие были деньки, верно?
Каргос прочистил глотку.
— Что?
— Те годы, когда мы сражались вместе в Великом Крестовом походе. Свирепые времена, друг мой. Годы отрадной службы. Я часто о них думаю.
Каргос кивнул. Это действительно были хорошие деньки. Тогда перед ними простиралась целая галактика: незавоеванная, готовая к разделке клинками Легиона и поделенная в угоду желаниям примархов.
— Я всегда чувствовал родство с представителями твоей кровной линии, — признался Инзар. — Столь многие мои родичи принесли в другие Легионы шепот воинских лож и гладиаторских культов, но тем из нас, кто сражался с Пожирателями Миров, никогда не нужно было проповедовать. Восхитительная истина заключается в том, что ты и твой Легион созрели для просвещения еще в самом начале.
— Просвещение. Чертовски дерьмовое слово для описания того, где мы теперь оказались.
— Не говори о собственных благословениях как о проклятье, — сказал Инзар. — Гвозди причиняют боль, но разве с ними ты не сильнее? Разве они не делают твои мышцы мощнее, а рефлексы быстрее?
— Опять ты со своей хреновой поэтичностью, — прорычал Каргос. — Избавь меня от медикэ-анализа. Я аптекарь.
''Больше нет'', подумал он. ''Больше нет''.
Каргос облизнул потрескавшиеся губы. В этом не было ничего забавного, но почему-то смех поднимался изнутри словно желчь. Пожиратель Миров до последнего пытался побороть возникшее тошнотворное ощущение, однако приступ хохота сотряс его тело и вырвался наружу будто череда прерывающихся завываний. В нём не слышалось ни единого намека на веселье, ибо Каргос смеялся лишь потому, что в тот момент машина в его черепе защемляла определённые нервы, заставляя танцевать под её песню.
За последние недели у него уже несколько раз возникали такие вспышки смеха. Это было даже хуже, чем боль, ведь ему приходилось трястись от веселья, которого он не ощущал.
Инзар никак не прокомментировал происходящее. Несущий Слово продолжал говорить так, словно у Каргоса не было никакого приступа хохота, а в его голосе сквозило тепло, вызванное приятным изумлением.
— Вот как раз из-за твоего призвания ты и должен лучше прочих знать, что не нужно отвергать полученные благословения. Брат мой, как тебе не стыдно.
То, что проворчал в ответ Каргос, нельзя было отнести ни к согласию, ни к несогласию. Когда в последний раз с ним кто-нибудь говорил вот так, обмениваясь братскими насмешками? Пожиратель Миров просеял потемневшую от крови муть – то, что он принимал за собственные мысли. Нет, ничего. Ему казалось, будто в последний раз подобный разговор состоялся целую вечность назад.
У него сохранились лишь обрывочные воспоминания о первых исследованиях Гвоздей, отчеты о которых он видел на выводимых гололитом светящихся изображениях. Схемы мускулатуры, составленные на основе данных о подвергшихся цифровому свежеванию братьев Каргоса, рассказывали целую историю.
Даже генетически перекованное тело космодесантника было во всех отношениях смертным. Сигналы между мозгом, мышцами и центральной нервной системой шли в пределах смертных границ, а вот Гвозди их стирали. Машины боли преобразовывали электрические импульсы между мозгом и телом, позволяя воинам подвергать собственные тела чрезмерным нагрузкам, и гнали через мышцы с сухожилиями еще больше кинетической энергии вне зависимости от того, готова ли была плоть принять её или нет. А вместе с этим приходила радость. На фоне притупления всех прочих эмоций (прискорбные издержки технологии импланта) усиливалось адреналиновое наслаждение жестокостью.
По велению Ангрона легионные аптекари вбили Гвозди в черепа братьев Каргоса, а после, довольные своей работой, что было вполне заслуженно, мясники-хирурги XII Легиона имплантировали их друг другу. Покой не наполненной болью жизни они принесли в жертву ради увеличения физической мощи на поле боя.
Инзар обратил свои красные глазные линзы на Пожирателя Миров.
— Жертва должна причинять боль, Каргос. Как раз это и делает её ''жертвой''. Ты отдаешь что-то ценное для того, чтобы получить взамен нечто еще более великое. Я не жалею тебя, брат, а уважаю. Твои сила и жертва вдохновляют нас всех.
После этого вновь воцарилась тишина. Каргос не знал, сколько именно она продлилась, но именно Пожиратель Миров нарушил её спустя неопределенное время.
— Кхарн, — бросил он в пыль.
Инзар повернул к нему шлем.
— Брат?
— Это был я, — сказал он Несущему Слово. — Я нашел Кхарна.
— А, — ответил Инзар. Его низкий голос приобрел доброжелательный и понимающий тон. — Ты об Исстване. Я знаю эту историю, мой друг. Ты её уже рассказывал.
— Нет. На Исстване его нашел Скане. — Очередной приступ смеха угрожал стремительно захлестнуть его, но Каргос сдержался. — И он же позвал меня.
В тот день целую жизнь назад, в самом начале всего этого, они вытащили своего капитана из-под гусениц «Лэндрейдера». Сколько времени прошло с тех пор, как Каргос в последний раз думал об Исстване?
— Я так до сих пор и не увидел Скане за всю войну, — отметил Инзар.
— Потому что он мертв.
— Ах, это меня печалит. Он был отличным солдатом.
— Х-н-н-х. И всё же в конце Скане стал предателем. Он попытался сбежать с ''«Завоевателя»''. Его казнила Лотара.
— В самом деле? Тогда командующая корабля Саррин сделала то, что должна была. — В таких вещах Инзар придерживался практического подхода. — Но ты говорил о Кхарне.
Вместо кивка Пожиратель Миров согласно заворчал. Это была еще одно небольшое изменение, которое имплант привнес в его повседневность, так как движение головой, даже простой кивок, иногда вызывало укол Гвоздей.
— Говорят, его сразил Черный Рыцарь.
— Понятно. Как интересно. — Улыбался ли Инзар за своим лицевым щитком? Каргос решил, что да. Несущий Слово говорил так, словно ему рассказывали весьма трогательную историю. — И ты взял это с тела Кхарна или же он передал тебе его вместе с последними словами?
— Взял что? Я ничего не забирал у Кхарна.
Каргос вздрогнул. Пожиратель Миров уже собирался вновь расхохотаться, ибо его принуждали к этому Гвозди, вот только смеяться он совсем не хотел. Только не так скоро после последнего раза.
Инзар был само воплощение терпеливости.
— Друг мой, ты совсем ничего не забирал?
— Хватит усмехаться надо мной, ты, колхидский ублюдок. Я слышу насмешку в твоем голосе.
Пока они устало плелись вперед, Инзар указал своим зубчатым крозиусом-булавой на оружие, которое Каргос держал в правой руке некрепкой хваткой.
— Но если ты ничего не брал у Кхарна, тогда почему у тебя его топор?
Каргос нашел Кхарна стоящим на коленях, и именно это красноречивее всего прочего, что произошло за долгие месяцы идущей войны, говорило аптекарю о том, что мир сошел с ума. Когда он приблизился к своему командиру, ему улыбнулась удача, наградив передышкой в виде ясного сознания.
Как давно это случилось? Часы назад? Дни? Недели? Теперь время текло для всех по-разному, и никто не мог сойтись во мнении, какой на самом деле шёл час, день или неделя.
Чем ближе Каргос подходил к павшему Кхарну, тем сильнее рассеивался туман в голове. Пожиратель Миров не мог сказать точно, где находился – где-то на границе одного из внешних бастионов, предположил он, – однако самосознание вернулось к нему в достаточной степени, чтобы аптекарь ощутил гнетущее чувство отвращения при виде заключенного в позе брата-капитана кощунства.
В смерти не было позора, но ''стоять на коленях''? Ты преклоняешь колени перед тиранами. Перед хозяевами рабов. Перед императорами.
— Дурной знак, брат. — Каргос склонился над трупом. — Это плохая смерть.
Среди обломков в нескольких футах от тела лежал топор Кхарна, ''Дитя Кровопролития''. Обвязочная цепь была обрублена ближе к кисти капитана. Он умер без оружия в руках. Еще один дурной знак, и Каргос не хотел, чтобы братья это увидели.
Он решил позвать на помощь и вызвал по воксу десантно-штурмовой корабль. Каргос прекрасно знал, что из-за пепла тот мог так никогда и не прилететь. Заслышав шаги приближающихся братьев, Пожиратель Миров подтащил ''Дитя Кровопролития'' поближе к разжатым пальцам Кхарна.
Стоило Каргосу сжать хватку Кхарна на рукояти, как тот заговорил с ним.
— Это был Сигизмунд.
Голова капитана оставалась опущена, а гребень шлема пораженчески кренился. Из-за пыли доспех Кхарна был таким же бесцветным, как и у них всех. Давно засохшая вокруг прорех в броне кровь позволяла пыли цепляться еще хоть за что-нибудь. Он не дышал, и чтобы определить это, Каргосу не требовались орудия его ремесла. И тем не менее, командир аптекаря говорил.
Сигизмунд.
Имя отозвалось в разуме Каргоса с тревожной проникновенностью. На какое-то мгновение он вновь оказался на арене, в бойцовых ямах ''«Завоевателя»'', где наблюдал за поединком с участием Кхарна и Сигизмунда. Они бились бок о бок, прикованные друг к другу цепью, что соединяла их запястья. По правде говоря, в то время ни один из двух капитанов не мог похвастать какой-то внушительной репутацией на гладиаторской арене. Тем не менее, общепризнанной истиной было и то, что, когда на кону стояли их жизни, они становились одними из самых свирепых воинов среди Легионес Астартес. Война делала из Кхарна и Сигизмунда величайших легионеров, но то война. В бойцовых же ямах капитаны слыли посредственными воинами, которые постоянно дрались до первой крови и редко когда до третьей. У них никогда не было ''сангвис экстремис''; они никогда не сражались до смерти.
Каргос бился как гладиатор Восьмой роты. Он любил драться грязно, плюя противнику в глаза, из-за чего ему дали прозвище ''Плюющийся Кровью''. У них всех были дарованные братьями прозвища, каждое помпезнее предыдущего. ''Плюющийся Кровью. Черный Рыцарь. Расчленитель.''
Ему было все равно как драться: в одиночку или скованным с братом по яме. Он рубцевал свою кожу «засечками» убийств, отмечая забранные им жизни. В тот день на борту ''«Завоевателя»'' Каргос побил Делваруса, когда центурион триариев поддался жажде крови и бросил собственный пост. Это был единственный раз, когда он проявил милосердие и не убил противника. Всё из-за требования капитана.
Бой не закончился смертью, а потому драться вообще не имело смысла. Зачем сражаться, если на кону ничего не стоит? ''Играть в игры – это не престижно''. Так говорил его товарищ по арене, его брат по цепям. То было истиной тогда и оставалось истиной всегда.
— Смерть от рук собственного брата по цепи, — тихо сказал Каргос коленопреклонённой фигуре. — Горчайший из ударов.
Через прореху во вскрытом лицевом щитке была видна большая часть лица Кхарна. Удар, который расколол ему шлем, лишил капитана половины зубов. Одних лишь ран на лице и груди, не говоря уже о том факте, что Пожиратель Миров даже не дышал, должно было быть достаточно, чтобы нарушить речь Кхарна, однако его голос звучал идеально чисто.
— Я иду по Восьмеричному Пути, — произнес капитан, не двигая губами. Он вообще не двигался. — Я иду по Пути к Славе.
Скопление мух образовывало узор, который неторопливо плясал на обнаженной коже Кхарна. Одно насекомое село на поверхность открытого глаза.
Каргос ничего не сказал. На него упало несколько теней – это пришли братья Пожирателя Миров.
— Доставьте его тело на ''«Завоевателя»''.
Ответы смешались: фырканье там, подтверждающее рычание тут.
— Зачем? — проворчал один из стоявших за спиной воинов.
— Он был лучшим среди нас, — произнес Каргос. — Вот зачем.
Каргос поднялся, и вместе с ним из пыли поднялось ''Дитя Кровопролития''. Цепь, которая привязывала оружие к его запястью, загремела древней гладиаторской мелодией. Пожирателю Миров было приятно ощущать вес топора. Он чувствовал вмятости, оставленные пальцами Кхарна на рукояти, и ту часть руны-активатора, где поверхность сгладил прошлый владелец.
После этого всё быстро потеряло ясность. Он не помнил, погрузил ли тело Кхарна на какой-нибудь десантно-штурмовой корабль или просто оставил капитана среди обломков. Каргос понятия не имел, как именно поступил, ибо в его голове остался лишь бесконечный круговорот окрашенных в серое воспоминаний о том, как он устало тащится вперед, следуя за фигурами в пыли.
Быть может, именно тогда и начался по-настоящему марш к вратам Вечности.
— Может, и тогда, — согласился Инзар.
Каргос безмолвно вглядывался в горизонт. Его горло было пересохшим руслом, уходящим вниз, вглубь истерзанной плоти тела. Кровь Императора, как же ему хотелось пить.
Во мраке впереди начали вырисовываться стены: высокие, темные кляксы, которые явно были зубчатыми стенами одного из дворцовых бастионов. Меру, наверное. Или Пифия. Или Авалон. Нет. Секунду. А они уже пали?
— Это бастион Авалон, — сказал Инзар.
— Как ты узнаёшь мои мысли? — рявкнул Каргос. — Ты теперь разумы читаешь? Дар от существ, которых ты называешь богами?
Голос Несущего Слово сохранял терпеливый и понимающий тон.
— Ты говоришь вслух, друг мой. Ты не прекращал разговаривать с тех пор, как мы встретились три дня назад.
Три дня. Три ''дня''?
— Почти четыре, — подтвердил Инзар.
Каргос проворчал нечто, что можно было принять как за согласие, так и за отрицание.
Благодаря вокалайзеру в шлеме Инзара, Каргос хорошо услышал, как Несущий Слово глубоко вздохнул.
— И готов поспорить, Кхарна ты нашел за неделю до этого, если не раньше.
— Как скажешь, проповедник.
— Ты чувствуешь то же, что и я? Это изменение в воздухе за последние несколько часов. Это ощущение присутствия поблизости.
Каргос не чувствовал ничего кроме покалываний в задней части мозга, но ему было стыдно говорить об этом.
— Твой отец здесь, Каргос. Я ощущаю его священную ярость, как она тянет орду вслед за ним. Мы лишь паломники в отбрасываемой им тени.
Ангрон. Здесь.
Когда он в последний раз видел то существо, в которое превратился его отец? Каргос пытался удержать эти полусформировавшиеся подобия мыслей, но они ускользали из его разума прежде, чем сорваться с языка в форме слов.
— Там. — Указывающий в небеса Инзар прервал размышления Пожирателя Миров. — Видишь?
Над далекими стенами вспыхнула одинокая звезда. Стоило Каргосу посмотреть на неё, как она приковала к себе его взгляд. По коже Пожирателя Миров пробежал озноб, а Гвозди стали вонзать в него свои клыки чуть глубже, хотя боль стала притупленной. Это было почти что облегчение.
— Ты чувствуешь, — сказал Несущий Слово.
— Я вижу трепещущий огонь в небе. Думаешь, это Ангрон?
— Я знаю, что это он. — Восхищенный Инзар пристально глядел вверх на далекое пламя. — Нерожденные за завесой поют о нем, и, если говорить откровенно, в ней слышна ревность. Они завидуют тому, что его почтили возвышением. Их сотворили бессмертными, но мы, смертные, и даже наши примархи, должны бороться за бессмертие. Ангрон достиг его благодаря священной ярости. Он ''победил'', Каргос, он прошел по пути. О, как же они любят и ненавидят Ангрона за то, что ему удалось добраться до конца.
— Путь, — повторил Каргос.
Он вновь услышал последние слова Кхарна. ''Мы идем по Восьмеричному Пути. Мы идем по Пути к Славе.''
Кровь застыла у него в жилах, и ему пришлось унять дрожь.
— Как по мне, это больше похоже на какие-то скверные и тягомотные колхидские стишки.
— Разве? — Несмотря на тон Пожирателя Миров, голос Инзара никак не изменился. Капеллан шагал рядом с Каргосом, а его глазные линзы были обращены к небу. — Я вещаю во благо твоей души, друг мой. Я здесь для того, чтобы вести тебя вперед, как Лоргар вел Ангрона. Ни у кого из нас нет выбора, Каргос. Сейчас мы все идем одной дорогой.
— Бессмертие, — издевательски рявкнул Пожиратель Миров.
— Бессмертие, — согласился Инзар, — или же вечная агония.
— Я и так в агонии, — ухмыльнулся Каргос. — Ты учишься жить с ней.
— Нет, друг мой, тебя терзает боль. Словами невозможно описать ту бездну, что разделяет смертную боль, которую мы все знаем, и вечную агонию, которая ждет нас всех.
С востока донесся грохот шагов громадного титана. Тип «Разбойник». Его поступь сотрясала разоренную землю, а сама машина находилась достаточно близко, чтобы Каргос мог рассмотреть её крадущуюся вперед сгорбленную фигуру. По пятам шагающего к стенам титана шло множество фигур, которые далеко не факт, что принадлежали людям. Пожиратель Миров слышал раздающиеся с их стороны стайные завывания и шепоты, которые его слух никак бы не смог уловить на таком расстоянии. Вновь обратив взгляд на капеллана, Каргос почувствовал, как его хватка на рукояти топора становится крепче.
— Ну шути со мной, проповедник.
— Каргос, меня едва ли можно назвать человеком с тонким чувством юмора.
Это было вполне справедливое замечание, но, по какой-то непонятной причине, Гвозди от него начали зудеть. Когда Каргос стал отвечать, ему пришлось рычать сквозь стиснутые зубы, сдерживая внезапный прилив нежеланного смеха.
— Что происходит после нашей смерти? Ты и в самом деле знаешь?
Язык тела Инзара впервые выдал его удивление. Каргос услышал едва заметно участившееся дыхание и недолгую дрожь в сочленениях доспехов Несущего Слово. Он ответил не сразу, продолжая взирать на небеса и наблюдать за тем, что, как он утверждал, было звездой Ангроновой ярости.
— ''А теперь'' ты решил меня игнорировать?
Каргос разразился смехом, но теперь естественным. Кровь Императора, как же это было хорошо.
В конце концов Инзар перестал смотреть на небо и опустил глаза.
— Твой отец дал вашему Легиону великий дар. Гвозди Мясника – это освещающий путь маяк. Нашему Легиону Лоргар преподнес похожий дар. Он явил нам истину.
Каргос медленно перевел взгляд, но не к звезде – несмотря на пластины доспеха он ощущал её присутствие как пощипывающий кожу жар – а к силуэтам и теням окружавшей его орды. Пожиратель Миров наблюдал за ними: за своими братьями, за существами, которые ими притворялись, и людьми, что были рабами и тех, и других. Успокаивающий голос Инзара звучал так, словно ударные инструменты отбивали идеальный ритм.
— То была суровая истина. Лоргар едва не сломался, когда узнал о том, что реальность – это гнусная ложь, тонкая корка, под которой лежит бурлящее и презрительно усмехающееся проклятие. Можешь ли ты представить себе такое, друг мой? Быть первым живым существом, обнаружившим – по-настоящему ''узнавшим'' – что после смерти каждый мужчина, женщина и ребенок растворится в кипящем океане ужаса?
Каргос щелкнул зубами и крепко сжал челюсти, дабы не позволить вырваться наружу звукам того, что формировалось в горле. Ощущение было таким, словно его сейчас вырвет хохотом. Пожиратель Миров боялся потери контроля над конечностями в том случае, если он все-таки начнет смеяться. Ему казалось, будто им овладеет радость Гвоздей, и кто знает, как долго бы это продлилось.
— Опять твоя дерьмовая поэтичность, — пробормотал Каргос.
Хоть Пожиратель Миров и произносил эти слова, но он сомневался, принадлежали ли они ему.
— Как раз таки наоборот. Я говорю настолько ясно, насколько возможно. Души послабее сгорят быстро и переживут сущие мгновения агонии, после чего они испарятся, став частью варпа, но вот сильные души, души ''псайкеров'', они могут рассчитывать на вечность…
Капеллан умолк и замешкался, после чего попробовал еще раз.
— Перед всеми нами стоит простой выбор. Вера в ложного Бога-Императора не спасет ни одну душу, и слабейших из нас ждет забвение. Сильные же получат в награду муки и окончательное уничтожение. Боги за завесой – удивительные создания, друг мой, но еще они гневливы и, по всем человеческим меркам, безумны. Да, Несущие Слово из поклонения возводят идолов Пантеону, но в нашей вере есть прагматизм. Мы – Легион, который первым обнаружил нечто достойное почитания в царстве, что лежит за пределами реальности, но мы также и Легион, который первым столкнулся с тем, чего боится.
Каргос чуял запах крови, а в его затылке нарастал омерзительный жар. Гвозди истекали кровью, которая изливалась прямо в шлем. Он чувствовал, как жизненная влага скапливается в области загривка. Каргос попытался что-то сказать, но теперь Пожиратель Миров окончательно лишился возможности говорить.
— Лоргар узрел все это. Он подвел Ангрона к пропасти и дал твоему отцу шанс обрести бессмертие. Лишь дурак теперь смотрит на него и видит чудовище. Те из нас, кто зрит, видят всё, что преодолел Ангрон. Он – Красный Ангел. Он – сын Ратного Бога. Человек, который отказался принять смертный конец и агонию преисподней. Он наплевал на саму идею окончательного забвения. Вместо этого… он выбрал вечную жизнь невзирая на цену.
Фигуры и тени воинов вокруг них принялись лаять, выть и реветь. Кожу Каргоса покалывало; он прикладывал огромные усилия, чтобы не присоединиться к окружающим и не начать вопить так же громко, так же по-звериному, как и остальные. Инзар продолжал говорить, но теперь его голос звучал протяжно и пылко. Несущий Слово вещал настойчиво, как проповедник, и успокаивающе, как брат.
— Ты ненавидишь Ангрона за то, что он сделал с вами. Ненавидишь его за грех наделения вас силой ценой рассудка? Друг мой, он сотворил нечто гораздо большее. Он дал вам ''выбор''. То, чего лишены столь многие другие. Вы можете умирать, как умирают все смертные, вы можете страдать, как страдают все смертные, а можете идти по пути и жить вечно.
Инзар был оком бури, одиноким средоточием покоя. Поступь титанов сотрясала землю, мужчины, женщины, демоны и мертвецы выли, а Несущий Слово поднял крозиус и указал им на одинокую звезду в небесах.
— Взгляни на своего отца, Каргос, ибо прежде всего, он дал своим сыновьям пример для подражания.
Яркая звезда, пылающая высоко за стенами Авалона, устремилась к земле.
— Он дал вам мессию.
