Изменения

|Сейчас =68

== '''Глава 6''' ==

Однако ответа не последовало. Деверес повернулся, но и там не было никаких признаков Юргена. Будь прокляты эти штормы, подумал он, когда в лицо вгрызся ветер, а глаза забились пеплом. Ураган опасно усилился, и Деверес едва мог стоять на ногах. Где он, черт побери? Где, черт побери, Юрген?  =='''Глава 7'''==  Койн беспокойно провел пальцами по магазину, повернул его на триста шестьдесят градусов и задвинул на место до приятного щелчка, после чего вытащил назад и начал этот маниакальный цикл заново.  Пушка практически не покидала его руки с тех пор, как умер Гандомель. С тех пор, как Гандомеля ''убили'', вернее сказать. Он потянулся за ней в ту же секунду, как обнаружил тело – или, по крайней мере, то, что осталось – и его палец прижимался к спусковому крючку при каждом испуганном шаге по пути обратно в убежище. С того момента о Лаго не было никаких вестей, но это вовсе не ободряло Койна, и потому первые несколько суток он день и ночь держался за оружие. Сейчас он держался за него по иной причине. Он держался за него, поскольку Вильгейм точно так же держался за свой пистолет, и эти двое уже много часов не сводили друг с друга глаз. – Настало мое время, Койн, – произнес Вильгейм. Его попытки вести себя с угрожающим спокойствием разоблачало исступленное поглаживание оружия. – Ты ведь знаешь, будь Гандомель жив, он бы выбрал меня. Знаешь же. Не усложняй все еще больше. – Гандомеля тут нет, и он тебя не выберет, тупой ты урод, – ответил Койн. Его нервозность проявилась через неподдельную злость. – И непохоже, чтобы тебя еще кто-то выбирал. Койн не осмеливался отвести взгляд от Вильгейма, но чувствовал поддержку полудюжины членов банды, слонявшихся позади него. – Я выбираю, – сказал Фрорк со своего места за плечом Вильгейма. – Я тоже, – добавил стоявший рядом с ним Хем. Вот так все и началось – с искренней попытки унять распрю. После гибели Гандомеля образовался ужасный вакуум, и его грозили заполнить страсти. Койну вполне успешно удалось уломать остальных согласиться на голосование, но не удалось оставить последнее слово за собой. Вышло шесть-два в его пользу, однако двумя сторонниками Вильгейма были Фрорк и Хем: первый с тяжелым болтером, а второй с тяжелым стаббером. Оба не относились к числу самых умных и, видимо, полагали, будто их голоса должны весить больше других. Как бы то ни было, они решили, что Вильгейм победил, и теперь правила изменились. Исход решался не голосованием. В этом всегда и состояла разница между Вильгеймом и Койном. Они постоянно выступали в роли левой и правой руки Гандомеля, но были совершенно непохожи. Оба обладали непревзойденными лидерскими качествами, однако Койн практиковал умное, грамотное лидерство, а Вильгейм действовал как боевой генерал, вожак типа «за мной и не отступать». При Гандомеле они идеально дополняли друг друга. Хитрость, трезвая рассудительность и быстрая смекалка Койна обычно вытаскивали их из неприятностей, а когда с этими неприятностями приходилось разбираться в лоб, в ход вступало бесстрашие Вильгейма. Гандомель же властвовал над всей оравой при помощи своих легендарных ораторских способностей. Гандомель был скорее проповедником, чем предводителем, и Койн всегда предвидел, что он закончит таким образом. Но точно не предвидел, что закончит так скоро. Пока что они еще не играли по правилам Вильгейма. После нескольких минут тыканья пистолетами они успокоились, и вся банда застряла в нынешнем противостоянии вокруг стола. Однако они уже не играли и по правилам Койна, и чем дольше так продолжалось, тем выше становились шансы на то, что Вильгейм просто закончит дело на свой манер – быстро и жестоко. Было невозможно сказать, кто окажется победителем в этом хаосе, и Вильгейму хватало ума, чтобы это понимать, поэтому как минимум пока что Койн еще мог попытаться выиграть это сражение сугубо своими мозгами. – Все не так просто, верно, Вильгейм? – произнес Койн. – Дело не только в том, кто заменит Гандомеля. Дело в том, кто будет служить Катафенги, и тебе об этом известно не хуже моего. При упоминании этого имени прочие у стола нервно заерзали. Некоторые ничего не знали и вопросительно переглянулись. Другим оно было знакомо, но их напугало столь открытое его употребление, а иные до сих пор сомневались, разумно ли так поступать. То, что банда – как и все в доме Кавдор – служит Искуплению, не являлось секретом. Однако о службе конкретно Катафенги и его культу были осведомлены не все. Койн и Вильгейм хорошо знали Катафенги, поскольку выступали в роли помощников, а также посредников Гандомеля и часто имели дело с его повелителем. Прочие же либо были не в курсе, либо боялись великого магистра, и потому-то Койн и использовал его имя в качестве оружия. И действительно, стоило упомянуть Катафенги, как Фрорк и Хем тут же заволновались. Они с превеликой радостью бы воспользовались своей грубой силой, чтобы самостоятельно выбрать вожака, но выбрать представителя Катафенги? А может быть, даже выбрать неправильно… У туповатой мускулистой парочки вдруг как будто сильно поубавилось уверенности в себе, когда их озарило понимание того, что именно они сейчас делают. – Фраг с ним! – заорал Вильгейм, вставая с места. Он крутанул пистолет в ладони, мгновенно переведя его в положение для стрельбы, и направил почерневший ствол прямо в голову Койну. Группа бандитов позади Койна мигом вскинула пушки, дружно наставив их на Вильгейма. Койн остался сидеть, подавив тягу поднять свое оружие. Он прекрасно знал, что эта опрометчивая сцена была проявлением старой боевой смекалки Вильгейма. Тот рисковал, и Койн понимал это. Вильгейм целился, но ставку он сделал на то, что остальные не пристрелят его сразу же, и таким образом создал противостояние. Единственное, что ему требовалось – чтобы Фрорк с Хемом поддались вспышке гнева, и тогда они бы изрешетили Койна и его сторонников, прежде чем те успели бы сделать хоть один выстрел. Однако Койн уже успел осуществить свой ход. Он обозначил свою позицию. Фрорк и Хем поняли, что могут восторжествовать при помощи грубой силы и тяжелого вооружения здесь и сейчас. Они останутся живы, Вильгейм станет вожаком. А что потом? Откуда им знать, что они поддерживают нужного человека? Койн видел в их глазах неуверенность – убьем его, а что скажет Катафенги? Ответа на этот вопрос им явно не хотелось получить. Конечно, Вильгейм все еще имел возможность выстрелить из своего пистолета, но он бы успел выпустить всего один заряд, прежде чем его бы уложили люди Койна, а после этого чего добьются Фрорк и Хем, открыв огонь? Похоже, Койн выиграл сражение. Мозги взяли верх над мускулами. Вильгейм мог устроить привычный ему хаос, но это стало бы самоубийством. Койн был готов отложить финальный вызов. – Сдается мне, – произнес он, – мы могли бы решить это все еще одним голосованием. Пулями этого не уладить, верно, парни? Койн кинул взгляд на Фрорка, а потом на Хема. Язык их телодвижений признавал поражение, и даже Вильгейм, похоже, понял, что с ним покончено. Он убрал пистолет в кобуру и уселся на место. ''Бум''! Ощущение было такое, словно Койн не слышал ничего, кроме одного этого слова, которое шепотом прозвучало у него в голове. Вокруг полыхнул ослепительный свет, но мир как будто затих, пока он падал на пол, а по телу проносился палящий жар. Однако перед этим «''бум''» что-то было – последний звук, который он помнил: бьющееся стекло. Окно. Стоило снова наступить спокойствию, как в окно влетела осколочная граната, и теперь помещение опять охватил хаос. Вильгейма, Фрорка и Хема нигде не было видно. Тяжелое вооружение двух последних лежало на полу, обгоревшее и искореженное, служа единственным свидетельством их недавней гибели от взрыва. Стол, за которым они сидели, придавил Койна к стене. Один из расщепленных углов впился в бедро, прижимая его к полу, а столешница плашмя упиралась в грудь, лицо и левую руку. На свободе оставалась только права рука, и бандит отчаянно заелозил ей вверх-вниз, чтобы доказать себе, что он еще жив. Впрочем, зафиксированная голова Койна была обращена влево, так что правая рука находилась вне поля зрения, и он не видел, как лихорадочно хватает воздух. Через одно-два мгновения паника отступила, и Койн подтянул правую руку ближе к телу, вкрутив ее в зазор между столом и стеной. Выдохнув и упершись в стену выгнутой спиной, кавдорец начал толкать, и стол наклонился вперед. Он сдвинулся достаточно, чтобы избавить голову от мучительного давления, но из-за столь отвесного угла вдруг стало казаться, что он может обрушиться обратно с еще большей силой. Нельзя было терять времени, и Койн, взревев от боли, пустил в ход проткнутую ногу, чтобы создать дополнительный нажим, который требовался, чтобы отклонить стол вверх и подальше, от чего тот грохнулся на свое первоначальное место посреди пола, только в перевернутом положении. Обмякший бандит привалился к стене и сделал глубокий вдох, еще не осмеливаясь опустить взгляд на изувеченную ногу. Дым начал рассеиваться, и Койн увидел, как впереди него в дверь быстро выскакивают две фигуры с лазганами в руках. Скарра и Трека тоже зацепило взрывом, но, к счастью, отшвырнуло в сторону. Поскольку их не приперло никакими обломками, они быстро поднялись на ноги и кинулись в направлении неизвестного нападавшего. По итогам голосования или по умолчанию, но Койн теперь являлся лидером и понимал, что не может предоставить выжившим разбираться с этим самостоятельно. Он потянулся руками назад, и пальцы нащупали множество дыр и трещин, покрывавших пласкритовую поверхность стены. Это дало ослабшим конечностям достаточную опору, чтобы он сумел подтянуться и встать. Правая нога представляла собой жуткое месиво – зияющую рану, заполненную обгорелыми деревянными щепками – и разодранные сухожилия взвыли, когда он оперся на нее. Левая оставалась такой же сильной, как и всегда, доказывая ценность бионического протеза, который ему десять лет назад приделал док Вести. От боли было практически невозможно идти, и Койн быстро обратился к наспех придуманной походке, упирая колено израненной правой ноги в крепкий адамантий левой. Так получался своего рода подвижный костыль, позволявший Койну ковылять вперед, как-то хромая на скрещенных ногах. Его шаги были мучительными и торопливыми, перемежаясь отчаянными рывками к стене и дверному проему. Койн использовал каждую возможность ухватиться за любое твердое сооружение, какое только видел, чтобы отчасти снять боль в ужасно искалеченной ноге. Таким манером он вывалился в дверь и окинул взглядом запутанное множество металлических переходов, тянувшихся на сотни метров перед ним. Трек стоял на колене возле проема, прицельно направив свою пушку вглубь купола и прикрывая Скарра, который уже ушел далеко вперед, пробираясь по мосткам в погоне за каким-то мельком замеченным врагом. – Где часовые? – спросил Койн. Голос звучал страдальческим хрипом, непроизвольно повышавшим тембр и интонацию, когда внутри пробегали прерывистые судороги боли. В ответ Трек лишь нахмурился, и Койн осознал свою ошибку. Малолетки всегда боялись Вильгейма. Тот был ужасным задирой, и от его рук закончилась карьера не одного из юных членов их же банды. Койн рассчитывал, что такой запуганный молодняк поддержит его, и сам же предложил отозвать их с караульных постов, чтобы они смогли принять участие в выборах лидера. Теперь все они поплатились за подобный недостаток бдительности. Боль в ноге снова усилилась, и Койн положил руку на плечо Трека, который поднялся и начал осторожно пробираться вперед, занимая новую смотровую позицию, чтобы лучше прикрывать продвижение Скарра. На плечи бандита поверх одеяния  был накинут плотный V-образный китель. Койн потянул за него. Трек понял, что он имеет в виду и быстро сбросил с себя этот предмет одежды, передав его раненому вожаку. Койн достал с пояса нож и распорол ткань кителя, вырезав из него метровую полосу, которой перевязал себе ногу, насколько это было в его силах. Боль оставалась мучительной, но хотя бы казалась постоянной, и он мог ковылять вперед, не падая в агонии. Койн последовал за Треком, перемещавшимся на следующий мостик, который соединял логово банды с общим пространством купола снаружи. Трек быстро подал сигнал рукой и исчез на лестнице с краю перехода, резво взбираясь по ней и пропав из вида. Впереди Скарр присел за широкой круглой колонной в центре шестиугольной платформы, образующей посреди купоал узел, откуда на каждый уровень расходилось шесть мостиков. Скарр махнул рукой сверху вниз, и Койну стало ясно, что атакующие затаились где-то этажом ниже (логово располагалось на пятом из шести преимущественно неповрежденных уровней). Койн прополз по мостику так далеко вперед, как только мог, чтобы не выдать себя полностью – ровно до тех пор, пока не появился обзор на платформу под Скарром. Рискнув бросить взгляд вверх, он увидел, что Трек находится этажом выше, на удалении в пару переходов, так что совместно их поля зрения перекрывали буквально весь нижний уровень. Оба мужчины кивнули, и Скарр нервно сделал шаг из-за колонны, начав опасный спуск по лестнице, приделанной к ней сбоку. Тут же раздался резкий звук стрельбы, и по всему куполу пронесся шум, с которым пули рикошетили от лестницы. Скарр разжал хватку и качнулся вбок, так что на ступеньках остались только одна рука и нога. Он рискованно повис между этажами, но хотя бы сумел прижаться телом к колонне и скрыться из виду. Трек выпустил пару зарядов из своего лазгана, и Скарр, не теряя времени даром, прополз остаток пути вниз по лестнице, по максимуму используя ее прикрытие. Спустившись на нижнюю платформу, он пропал с глаз, и Койн изо всех сил поспешил вперед, чтобы занять новую позицию на одном из поперечных мостиков, превращавших и без того запутанную сеть переходов в настоящий лабиринт. Над головой пронесся громкий лязг, и Койн вздрогнул, но затем облегченно вздохнул, увидев, что это всего лишь Трек, который тоже занимал позицию получше, пока троица нервно преследовала свою цель. Койну казалось чудом, что им вообще представился такой шанс. В неразберихе, вызванной взрывом, враги наверняка могли бы перестрелять их всех до единого. Разве что, подумал он, едва ли веря сам себе, это вовсе не ''враги''. У него быстро появился повод сбросить эту теорию со счета: в мостик под ним с грохотом ударил выстрел, который промял решетчатую панель, свисавшую с края перехода. Снаряд прилетел с дальнего края купола по правую руку – стороны, полностью противоположной направлению предыдущего выстрела – и Койн вдруг испугался, что их окружили. Должно быть, эта же мысль посетила Трека и Скарра, поскольку они оба нервно глянули на Койна. Стоило показаться, что аккуратное продвижение накрылось, как их покинула уверенность в себе. Их было слишком мало, чтобы избежать окружения, подумалось Койну, но он хотя бы мог ободрить двух других и дать им шанс вступить в бой. Достав с пояса осколочную гранату, он швырнул ее высоко в воздух, следя, как она по дуге летит в направлении, откуда был сделан последний выстрел. Видимо, граната сработала в воздухе: шум от  ее алого взрыва разнесся еще до того, как успело послышаться звяканье от удара снаряда об пол. Края тех дальних переходов на миг осветились, но не показалось ни единого живого существа, и Койн не знал наверняка, есть ли там еще кто-то. Должно сойти, подумал Койн. Должно сойти. Он снова стал пробираться вперед, приближаясь к платформе ровно над Скарром. Наверняка ловушка, размышлял Койн на ходу, но зачем? Они уж точно представляли собой готовые мишени в секунды паники после взрыва. В этом не было смысла, вообще никакого смысла. Впереди раздались еще два выстрела, нацеленные в Скарра, затем всего на мгновение последовала пауза, и послышался еще один, за которым последовал приглушенный стон. Койн перегнулся через край платформы и увидел, что Скарр под ним упал наземь, держась за ногу. В него попали. Будь все проклято, подумал Койн и, не теряя больше ни секунды, полетел вниз по лестнице, скользя руками и ногами по гладким кромкам. У него попросту не было времени слезать, как положено. Когда подошвы ботинок врезались в платформу внизу, Койна едва не вырвало от боли. Израненная правая нога подогнулась от силы удара. Он не стал утруждаться и вставать, а просто стал подтягиваться по плотно уложенным стальным прутьям, из которых состояла платформа, пока не добрался  до распростертого Скарра. У того на бедре была сквозная рана. Края отверстия обгорели дочерна, однако недостаточно аккуратно для лазерного импульса. В Скарра попали сплошным снарядом, ничего выдающегося. Это хотя бы дало Койну надежду, что у них еще может быть шанс. Надежда продержалась недолго. Пока он глядел на рану Скарра, наверху раздался жуткий визг. Подняв голову, Койн увидел, что Трек стоит на краю мостика, шатаясь и вскинув руки вверх, а лазган выпадает из них. Оружие как будто на миг зависло в воздухе, а затем камнем полетело вниз с низким колокольным звоном, с которым увесистый корпус отскакивая от одного перехода за другим. Оно пронеслось мимо припавших к платформе Койна и Скарра. Через секунду за ним последовал и Трек, рухнувший на землю со своего места на самом верхнем уровне. Падая, он выглядел безжизненным, и Койн вознес молитву, чтобы товарищ и впрямь уже умер, поскольку ему доводилось видеть, как люди выживали даже после более сильных падений, и это была ужаснейшая участь из всех. Скарр поднял взгляд. Его перепуганные глаза, в которых стояли слезы, молили Койна помочь. Койн был уверен, что групп две. Одна прямо впереди, ближе к дальнему краю платформы, ранее стреляла по Скарру, когда тот вышел из-за колонны, а другая находилась почти ровно под тем строением, в верхнем ярусе которого размещалось логово банды. Именно эта вторая группа и уложила Трека, слишком близко подошедшего к краю мостика. Из купола было три выхода: один по мостику справа-сзади, один – спереди-слева, и один точно по курсу. Каждый из диагональных путей, по прикидкам Койна, выводил их в поле зрения обеих групп. Выход впереди, пусть его предположительно и заняли враги, хотя бы был прикрыт от глаз основанием шестиэтажной платформы, на четвертом уровне которой прятались Скарр и Койн. Придется пойти этой дорогой. Койн пополз на животе, огибая колонну, и придвинулся к дальнему краю платформы. Скарр кое-как последовал за ним. Ничего. Никаких выстрелов. Койн облегченно выдохнул. Очевидно, враги до сих пор находились под ними, и он остался незамеченным, поскольку не высовывался. Скарр пролез мимо Койна и улегся на верхушку лестницы, ведущей вниз. Он кивнул, и Койн бросил еще одну осколочную гранату – на сей раз в сторону входа. При звуке взрыва Скарр перевалил свой вес через лестницу и в вынужденно хаотичной спешке рухнул на следующий уровень. Он приземлился, перекатился на одно колено и дал очередь лазерных импульсов, которой как раз хватило, чтобы выиграть время, необходимое Койну для спуска следом.  Начиная с этого момента, укрытий больше не было. Койн просто поднялся, вздернул Скарра на ноги за капюшон, чтобы тот догонял, и со всей возможной быстротой побежал по мостику, паля из лазпистолета во мрак впереди. Скарр последовал его примеру, и Койн надеялся, что такой плотности огня будет достаточно, чтобы расчистить дорогу. Пятьдесят метров мучительного ковыляния – и он добрался до возвышения с дверным проемом, который вел из купола наружу. Схватился за черную металлическую кромку и быстро высунул на ту сторону ствол своей пушки: никого. Кто бы тут ни был, его вынудили отступить. По крайней мере, это даст им со Скарром время сбежать. Задыхаясь, но чувствуя облегчение, он обернулся сообщить Скарру, что они в безопасности. Скарр был мертв. Его тело растянулось на металлическом мостике в считанных метрах от Койна. Он лежал лицом вниз. Капюшон скрывал его черты, однако был широко разорван на затылке, где сквозь ткань, плоть и череп проходило отверстие размером с кулак. «Дум-думы»: ничто другое не смогло бы оставить в голове такую дыру без взрыва. – Дерьмо! – вскрикнул Койн, проталкиваясь за дверь. Как они попали в Скарра оттуда? Бессмыслица. Пока он соображал, его рука проехалась по группе вмятин на металле широкого контрфорса возле двери. Это были свежие отметины – единственная часть всего сооружения, блестевшая серебром. Сняв перчатку, Койн даже ощутил исходящее от них легкое тепло. Следы рикошетов. Попадания пришлись с необычайной правильностью: все они располагались вокруг одной точки, ни одно не отстояло больше, чем на ширину ладони. Койна наконец-то посетило жуткое озарение. Ожоги вокруг раны на ноге Скарра оставил сплошной снаряд. Шум пистолетной стрельбы звучал снизу, но пули при этом летели спереди… Скарра убили сзади, пока они убегали… Не было никаких двух отрядов, всего один. Даже не отряд. Всего один человек. Несколько мастерски нацеленных выстрелов рикошетили от перегородки, заполняя воздух вокруг Скарра, когда тот еще стоял на платформе, и создавая впечатление, будто есть два разных стрелка, но все это время их враг приближался сзади. Этого можно было добиться только сплошными снарядами, поскольку лазерные импульсы никогда так не отскочат. Уловка профессионала. Койн побежал, паникуя до такой степени, что уронил перчатку на пол, но было уже слишком поздно. Крепкая как тиски хватка рванула его руку назад, а резкий тычковый пинок подсек раненую ногу. Он повалился на колени, при этом выпустив свой лазпистолет, болезненно упал и перекатился набок. Когда Койн перевернулся на спину и отчаянно попытался отползти назад, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда тяжелый ботинок обрушился ему на грудь, пригвоздив к мостику в лежачем положении, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда он посмотрел в лицо ужасной фигуре, которая стояла над ним, направив Койну в голову стаб-пистолет, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда прозвучал финальный выстрел, у него в голове пронеслось одно-единственное слово: Лаго.  == '''Глава 8''' ==– Сделано? – спросил Лакатос. То, что он вдруг повысил голос, насторожило Дюрна. Тот поднял глаза и увидел, что в убежище входят Берзель и Лирбус. – Никаких проблем, – отозвался Берзель, роняя на стол тяжелый мешок. Собранный им запас кредитов вызывал у Дюрна мало интереса: он уже приучился ждать, когда определится его собственная скудная доля. Это избавляло от разочарований. Он поприветствовал Лирбуса кратким кивком, после чего продолжил править заточки, сложенные на столе рядом с ним, пока его внимание не привлекло упоминание знакомого имени. – Я сказал Годдлсби, как ты велел, что лучше бы среди денег за следующую неделю был взнос от Бока, иначе они оба поплатятся, – произнес Берзель. Бок, подумал Дюрн. Что они творят, выставляя счет Боку? Дюрн был в деле достаточно долго, чтобы помнить, как Союз только захватил Падучие Пески. Бионическая левая рука напоминала ему, насколько хорошо Бок воспринял новости, когда они впервые потребовали с него денег за «защиту». – Хорошо, – проговорил Лакатос, откидываясь на каменном стуле, – и что же на это сказал крысеныш? – Ну, он поднял адскую вонь, – ответил Лирбус. – Сказал, что Бок никогда не станет платить. Дескать, он не может его заставить, это не его вина, и все такое. – Все будет нормально, – произнес Берзель. – Годдлсби никогда не смел хоть раз нарушить правила. – Не совсем так, Берзель, – заметил Лакатос. – В свое время он сумел наделать изрядно ошибок, и я уверен, немало из них были сознательными. Вернее верного, подумал Дюорн про себя, откладывая заточку и медленно выходя на середину комнаты, где было лучше слышно. Он потер по металлу левой руки грубой кожей правой. У него из головы не шел Бок. – Возможно, мы можем помочь бедному малышу Годдлсби, – сказал Лакатос. – Только на этот раз. – Что? – переспросиол Берзель. – Ну, может, мы должны объяснить Боку, как это все работает. Кроме того, насколько мне видится, он должен нам вполне достаточно просроченных платежей, чтобы нанести ему визит, – ответил Лакатос. – Позаботься об этом. При мысли о том, что Бок наконец-то понесет заслуженную кару, Дюрн ухмыльнулся от уха до уха, вернулся к своему столу, взял следующую заточку и заскрежетал ей по камню гораздо оживленнее, представляя себе Бока и думая, как Союз прибрал его к рукам. Было лишь вопросом времени, когда же тот рыпнется, и Дюрн надеялся, что именно ему доведется приструнить Бока. – И ты, Дюрн, – произнес Лакатос. Дюрн мигом выронил заточку. – С ними? – уточнил он. – К Боку? – Нет, я имею в виду, что для тебя тоже есть работа, – ответил Лакатос и полез в карман. Он достал три листа пергамента и протянул их на вытянутой руке. Дюрн подошел к вожаку, взял у него листы и проглядел. Это были плакаты о розыске от гильдейцев. – Похоже, – сказал Лакатос, – кое-кто из здешних добрых горожан занимался тем, чем не следовало бы, и похоже, кое-что из этого их скоро нагонит. – Хочешь, чтобы я их сдал, получил награду? – спросил Дюрн. – Нет, нет, – отозвался Лакатос. – В этом нет нужды. В сущности, мы намерены оказать всем этим славным парням услугу. Скажи им, что они в безопасности, что гильдейцы за ними не придут. Мы защитим их, но отныне они будут платить немного больше, понял? Дюрн разразился низким и злым смехом – достаточным знаком для Лакатоса, что он понял. Кавдорец засунул плакаты за пояс и вышел за дверь.   Ольберт Дирк. Хмм, он всегда был изворотливым сукиным сыном. Мортен? Дюрну было нелегко поверить, что старый Мортен впутался в неприятности с гильдейцами, однако все ведь было написано на плакате. Еще его поразило, как это трое таких людей разом оказались в розыске. Действительно, из-за Сезона Пепла Падучие Пески зачастую удручающе отставали от жизни, и окончание этого периода сопровождалось потоком новостей, захлестывавших городок, однако штормы еще не прошли, и неожиданное появление этих плакатов казалось Дюрну весьма странным. Неважно. Ему было наплевать, что натворили эти люди. Он собирался выжать их досуха, сыграв на страхе перед гильдейцами, и насладиться каждой секундой этого процесса.   Бредя через город, он долистал до последнего плаката. Лам, вот прирожденная жертва. Он начнет с Лама. Дюрн перешел широкую улицу и свернул налево, в лабиринт металлических мостков, который тянулся наружу, будто колония на откосе утеса, до самого края Падучих Песков. На самом деле эти переходы были останками выведенных из употребления кранов, задействованных в безрезультатной попытке спасти разрушающийся купол. Сами машины бросили так же быстро, как и тот купол, который они должны были отстроить заново. С тех пор прошли уже сотни лет и стоящие краны, когда-то бывшие голыми костяками, успели заполниться массой ржавой изоляции и почерневшей шкурой из металлолома. Их собственные балки крест-накрест пересекались с десятками других. Переброшенные фермы создавали переходы между вершинами. Повсюду на сооружениях возникли импровизированные жилища, занявшие собой машинные отделения, кабины управления и сервисные корзины. Были и другие, сделанные из подручных материалов: листы металла прикручивались к пустотелым рамам, образуя четыре неопрятные стены и шаткую крышу для отчаявшихся обитателей. Поколения подобной бедняцкой изобретательности превратили крановые леса в приют для плотно сбившейся массы людей, ненадежно державшийся на вершине этого наиболее отдаленного края купола. Это было безысходное место, и всему миру казалось, будто оно должно рухнуть в любую секунду. Подобного никогда не происходило, однако его все равно именовали соответственно: Спады. Из-за вечно напиравших на поселение наносов оно в конечном итоге получило название Падучие Пески. Дюрну здесь нравилось. Он родился в Городе-улье, в высотке. Впервые попав в подулье, он долгое время прятался с бандой в Ветряном Краю: боровшемся за выживание куполе на месте брошенного космического дока, где ветер без конца завывал среди леса швартовочных пилонов. Дюрн ощущал себя в наибольшей безопасности наверху, где острее всего чувствовался риск, а из доступных ему нынче мест Спады располагались выше всего. Он вышел на ближайший мостик и сразу же ощутил высоту. Отсюда можно было окинуть взглядом больше полудюжины куполов, которым не повезло располагаться еще ниже, чем сами Падучие Пески. Некоторые стояли покинутыми, но некоторые процветали – по крайней мере, по меркам подулья – и ни для кого не являлось секретом, что довольно скоро этим куполам также суждено было стать частью территории Союза. Впрочем, они не спешили. Высокий обрыв Спадов делал нападение снизу невозможным, и после захвата необычного плато Падучих Песков для Союза наступила пора накапливания сил. Шум битвы, нервное напряжение вылазов на территорию чужой банды – все это еще будет снова, но не сейчас. Закладывались грандиозные планы, и Дюрн был согласен подождать и посмотреть, как они развернутся по воле вышестоящих. Грезя об этих вещах, он свернул с мостика вниз, на перекрещенные несущие балки, служившие импровизированной лестницей. Бандит съехал вниз на руках, одолев двадцать метров за считанные секунды. Отсюда он зашел внутрь сооружения, спускаясь уже по огороженной лестнице, пока не добрался до маленького жилища Джопа Лама.  Вдоль платформы на уровне пола тянулся ряд крошечных турбин, каждая не больше мужской ладони, крутившихся на ветру. При вращении на лопастях появлялась корка пепла и ила. Поворачиваясь, лопасти проходили сквозь вереницу жестких щеток, установленных сзади и стряхивавших отложения в стоящий снизу грязный лоток, заполненный жидкостью. Лам был сеяльщиком, и дряни, собранной в этот лоток, предстояли тщательная откачка, фильтрация и просеивание для сбора любых микроскопических крупиц драгоценных руд и полезных ископаемых, переносимых в сером мареве пепельных бурь. Когда Дюрн вышел на платформу, из окна, прорезанного в железном фасаде лачуги, змеей высунулась рука Лама. В ней тот держал неглубокий поддон с сетчатым дном, с помощью которого зачерпнул из лотка порцию жижи. Втягивая его обратно внутрь, Лам заметил Дюрна и от незамутненного ужаса выронил поддон, при этом по-девчачьи взвизгнув.  – Ну же, старых друзей так не приветствуют, верно ведь, Лам? – Отстань от меня! – завопил Лам и захлопнул ставень на окне. Паникуя, он, похоже, не обратил внимания, что дверь осталась открытой, так что Дюрн зашел внутрь и увидел, что коротышка съежился возле проема. При приближении бандита он испуганно подпрыгнул. – Ух! Чего ты хочешь? – спросил Лам. На его грязном лице с бакенбардами был вытравлен страх. Он всегда боялся Дюрна. В былые дни, когда Союз только появился в этом месте, нашлось много тех, кто считал, будто может дать бой, может бороться с властью Союза, и этих людей, одного за другим, заставили исчезнуть. Спады были для Дюрна одни из любимых мест, чтобы заставлять людей исчезнуть. До следующего купола было триста метров обрыва, и при ударе от человека никогда не оставалось столько, чтобы кто-то внизу заметил, что на самом деле причиной смерти стала перерезанная глотка или заточка в брюхе. Несчастные же случаи были в подулье обычным делом, и жертвы подобных прискорбных падений не вызывали ни подозрений, ни нежелательного интереса. Именно в ту пору Дюрн и повстречал Лама. Он помнил, как увидел испуганные глаза доходяги, глядевшие из этого же самого маленького окошка, когда взобрался на платформу и бесцеремонным пинком сбросил с ее края еще теплый труп докучливого поселенца. До этого Дюрн скинул тело сверху, но в ту пору он еще был новичком, и по глухому удару понял, что оно приземлилось на что-то, одолев лишь половину пути до низа – оставлять его там означало риск, на который кавдорец не мог пойти. Он слез тем же путем, каким прошел только что, и обнаружил, что труп грудой лежит на платформе Лама, неестественно свесив с края переломанные ноги. Второй толчок оказался решающим, и Дюрн, отряхивая руки и поздравляя себя с хорошей работой,  проследил, как кувыркающееся тело пропадает из виду. Тогда-то, обернувшись, он и увидел Лама, дрожавшего по ту сторону окна. Из-за быстрой угрозы обойтись с ним так же старый сеяльщик боялся Дюрна до сих пор. – Что ты тут делаешь? – спросил Лам, встревоженный долгой паузой, которую выдержал бандит. – О, ты же знаешь, зачем я сюда спускаюсь, – сказал Дюрн. – Нужно немного поупражнять бросковую руку. Лам взвизгнул от страха. Ему было достаточно хорошо известно, что это значит. Увидев эффект, произведенный на Лама в первый раз, Дюрн впоследствии специально притаскивал новых членов «команды провалившихся», как он их называл, именно на эту платформу, невзирая на дополнительные усилия. С точки зрения Дюрна, все более чем оправдывал тот ужас, который он видел в глазах Лама, вынужденного наблюдать за очередным прощальным нырком. Дюрн постоянно говорил Ламу, что тот следующий в очереди. Говорил, что он стареет, и когда не сможет больше поднимать здоровяков, станет вместо них поднимать мелочь вроде Лама. Он поиграл с сеяльщиком, сграбастав того рукой за ворот и оторвав от пола, тем самым немедленно напомнив о своей хорошо настоявшейся угрозе. Бандит поволок Лама к двери. Ноги старого сеяльщика исступленно дергались в воздухе. В проеме Дюрн остановился, запустил свободную руку в карман и ткнул в лицо испуганному человеку плакат о розыске. – Ну, – произнес он, – есть идеи, что тут сказано? Лам нервно открыл глаза, которые крепко зажмурил от страха перед неминуемым падением. Прищурился, и Дюрн мог читать по губам, как нелегко ему даются слова на плакате перед ним. Дойдя до конца и увидев собственное изображение, сеяльщик пискнул. Дюрн уронил его на пол хибары. – Я… я… Это не я, это не я. Не знаю, что это такое, – выговорил Лам. Дюрн лишь рассмеялся. – Что ж, позволь я тебе расскажу, – произнес он. – Тут сказано: тебя разыскивают за «несанкционированный сбыт несертифицированной руды, продажа каковой привела к загрязнению поставок гильдии». Вот это, кажется, звучит весьма серьезно, Лам, и, гляди-ка, да. За тебя предлагают награду… за мертвого или ''живого''. И сдается мне, это делает тебя довольно-таки крупным уловом. – Это не я, это не я, – повторил Лам. – Я ничего не делал! – Нет? – переспросил Дюрн. – Ну, вот твое изображение. Смотри, прямо тут. Лам начал всхлипывать. – Ладно, Лам, слушай, – произнес Дюрн. – Коль скоро мы такие старые друзья, я помогу тебе выпутаться. Не думаю, что ты сделал те вещи, о которых здесь сказано, поэтому я за тобой пригляжу. Я и все парни из Союза, мы за тобой приглядим. Кто сможет до тебя добраться, если мы за тобой приглядываем, Лам? А? Кто? Никто, вот кто, только не под нашей защитой. Я к тому, что ты подумай, Лам. Подумай о всех тех жутких делах, что видел в здешних краях, но ты ведь всегда был в безопасности, верно, Лам?  Дюрн предпочел опустить то обстоятельство, что приложил руку почти ко всем тем «жутким делам», но похоже было, что Лам и так уловил суть. – Я этого не делал, – произнес Лам, все еще всхлипывая. – И я тебе верю, Лам, я же сказал, – отозвался Дюрн. – И я тебе помогу. Но взамен ты должен для нас кое-что сделать. – Что? – спросил Лам, вскакивая на ноги. – Раскошеливайся. Голос Дюрна напрочь утратил притворную цивилизованность. Это было рявкающее, пронизанное угрозой требование: рык, от которого на ум моментально приходили все ужасные вещи, какие Дюрн мог проделать с Ламом, если тот не раскошелится. Лам упал на колени. От него остались кожа да кости, его бедность была очевидна, однако он явно сознавал, что выбора нет. Он поплелся к металлической стойке, тянувшейся вдоль стены и являвшейся единственным предметом мебели в комнате, и выдвинул один из плохо подогнанных жестяных ящиков, втиснутых сбоку. Дюрн увидел, как он провел рукой по дну ящика, и немедленно выставил вперед собственную руку. Лам скривился и уронил на ладонь перчатки здоровяка три кредита. Жалкие три кредита. Для Союза они ничего не значили, но, без сомнения, составляли все состояние Лама. Того факта, что он вообще заплатил, хватило, чтобы продемонстрировать Дюрну – задание прошло успешно. – Я больше не вернусь, – произнес бандит, позволяя ничтожеству перед ним преисполниться надежды, – но ты будешь платить Годдлсби те же три кредита каждый раз, как он придет. Он позаботится, чтобы они дошли до нас. Лам со слезами привалился к стене, а Дюрн двинулся дальше, улыбаясь так, как редко улыбался прежде.   Продолжая зло ухмыляться, Дюрн шел по городу, проталкиваясь сквозь толпу, как и подобало дерзкому задире вроде него. С Ламом было легко, Мортен же протестовал чуть больше и еще сильнее пытался оставить кредиты при себе, а Дирк наградил бандита убийственным взглядом под стать его собственному. Однако в конечном итоге вышло три легкие аферы, как и ожидал Дюрн. Ничто не могло нарушить его прекрасного настроения. Ничто, пока он не увидел ее. ''Ее''. Скусме, которая стояла на улице, беснуясь и топая ногами перед барменом, преграждавшим дверь в «Трубу на дороге». Она не просто пыталась войти внутрь. По ее заплетающимся пьяным воплям было совершенно очевидно, что она уже провела там какое-то время и, похоже, ушла не по своей воле. Олег, младший из двух барменов, работавших в «Трубе», прочно перекрывал дверь позади себя, а недовольная девица кидалась ему на грудь, молотила по плечам кулаками и отчаянно старалась протиснуться мимо. Дюрн находился недостаточно близко, чтобы разобрать каждое ее слово, но то немногое, что он сумел уловить, вкупе с обвиняюще тыкающим пальцем делало смысл полностью ясным. Скусме была одной из девушек в борделе, хотя Дюрн ее там и не видел во время выселения. Пьяная и ожесточенная, она стояла посреди улицы и бранила обитателей поселения, которые давно пользовались ее услугами, но отвернулись и изобразили неведение, когда ее вышвырнули. Дюрн вздрогнул, и у него внутри поднялся жуткий страх. Довольно скоро тот сменился чувством вины, а затем злобой. Скусме была права. Она оставалась в Падучих Песках исключительно потому, что дела шли хорошо, и давно бы уже уехала, если бы столь многие местные не потакали своим желаниям, о чем Дюрн знал как никто другой.  Однако Сезон Пепла был так же тосклив, как и длинен, а девицы вроде Скусме являлись доступным утешением. Неудивительно, что городок приносил солидные деньги. Когда Дюрн подошел ближе, слова стали слышнее, хоть и не отчетливее – из-за опьянения, искажавшего яростную тираду. Бармен удерживал Скусме на расстоянии вытянутых рук, а та кидалась вперед и орала через его плечо на клиентов внутри: – Вы позволили им это сделать, фраганые вы идиоты! Они заберут у вас каждый кредит, – кричала она, указывая на приближавшегося Дюрна, одетого в характерное кавдорское облачение. – Я-то вам хотя бы что-то взамен давала, ублюдки! После этого бармен явно решил, что с него хватит, и оттолкнул ее посильнее. Заплетающиеся ноги подвели Скусме при попытке отступить, она запнулась и упала, покатившись назад вверх тормашками. Пока Дюрн шел мимо, она лежала, распростершись на земле в гораздо более неприглядном виде. Бандит не заметил, как она снова поднялась на ноги. По крайней мере, до тех пор, пока она не оказалась прямо позади него, колотя своими крошечными кулачками ему в спину. Обернувшись, кавдорец схватил ее за запястья, удерживая руки вместе перед телом. Дюрн был всецело настроен швырнуть ее наземь и продолжить свой путь, пока не посмотрел ей в глаза. Скусме поглядела на него в ответ, и он осознал ужасную правду. Она его узнала. Как она вообще могла узнать, подумалось Дюрну. Он ходил туда исключительно с открытым лицом, так что никто не мог знать, кто он такой. Как, во имя Императора, она могла сейчас, среди улицы, признать в нем, одетом с головы до пят, так что на виду оставался лишь покрытый щетиной подбородок, одного из тех десятков мужчин, которые каждую неделю проходили через ее заведение? Каждую неделю на протяжении многих лет, если говорить начистоту, но Дюрна затрясло при мысли о том, как все это его настигло. – Ты… – прошипела она, и от того простого и очевидного факта, что она его узнала, уже никуда было не деться. Какую-то секунду Дюрн молился, чтобы оказалось, что он неверно истолковал выражение ее глаз, одако сомнений не оставалось. Она мигом поняла, кто он такой, и на ее губах сложилось имя «Кальдус» – он всегда использовал этот псевдоним с ней. Девушка вырвала одну кисть из его захвата и ударила кавдорца грязной рукой по лицу, стараясь схватиться за маску. – Ты, ты худший из них, фраганый ты лицемер, – кричала она. Дюрн отодвинул ее руку, но не ослаблял хватку. Он не мог позволить ей продолжать в том же духе – только не теперь, когда она знала, кто он, а еще знала, что один из ее клиентов также являлся членом банды, вышвырнувшей ее с собственной территории этим самым утром. Дюрн повалил Скусме и поволок девушку к узкой шахте напротив «Трубы на дороге», что было несложно, учитывая ее миниатюрность и опьянение. Шахта была выложена ржавыми балками, и Скусме взвизгнула, порезав босые ноги об острый металл. Дюрн отпустил ее, позволив упасть наземь. Он встал при входе в шахту, чтобы быть полностью уверенным, что она не вырвется обратно на улицу и не продолжит свою тираду. – Ублюдок! – заорала она. – Ты один из них, и после всех тех раз, что ты… Дюрн поспешно заставил ее умолкнуть, прижав руку ко рту, и она пьяно привалилась к стене шахты, явно вымотанная своей вспышкой. – Тебе это так не сойдет, – произнесла она уже более спокойно, когда Дюрн медленно убрал руку. – Я расскажу всем до единого, чем ты занимаешься, как тебе это нравится, и что ты… Дюорн опустился на колени и опять зажал девушке рот рукой в перчатке. Она что-то бормотала, но неразборчиво. – Заткнись, – шепотом сказал Дюрн ей на ухо. – Прокляни Император твою ложь. Если скажешь подобное снова, я убью тебя Похоже, у маленькой худышки поубавилось желания сопротивляться, и Дюрн рискнул отвести руку. – Что грешнее, трус? Убить девушку, или платить ей за… – начала было она с безумным взглядом, пока перчатка Дюрна вновь не заглушила ее. – Еще раз, и я убью тебя прямо сейчас, – произнес бандит. Когда он отважился опять убрать руку, то почувствовал, что Скусме зашлась сумасшедшим пьяным смехом. – Не убьешь, – сказала она едва слышным шепотом, словно подыгрывая отчаянным уговорам Дюрна сохранять секретность. – Ты не можешь меня убить на глазах у всех этих людей. Дюрн медленно повернул голову и оглянулся через плечо. Будь проклята эта девица, она была права. Ее предыдущий взрыв не прошел незамеченным, и вокруг «Трубы» теперь ошивалась толпа народу. Конечно, они бы не стали пытаться ему помешать – для этого он вызывал слишком много страха – но Дюрну совсем не нравилась идея объяснять Лакатосу, почему его ''видели'' за убийством мелкой бродяжки, или, скорее, объяснять, почему он в принципе ее убил. – Убирайся, – велел он, выплевывая слова так громко, как только мог, чтобы при этом не услышала толпа. – Уезжай отсюда. – Заставь, – со смехом ответила она. – Заставь меня убраться. Дюрн скрежетнул зубами, но он понимал, что другого выхода нет. Запустив руку в карман, он извлек кредиты, которые выманил у Лама, Дирка и Мортена. Посмотрел на жетоны в своей руке, зная, что еще пожалеет об этом, однако все равно сунул их Скусме. У него не было выбора. – Теперь уходи, – сказал он, – а если когда-нибудь вернешься, я убью тебя. После этого он протолкнулся мимо нее и зашагал вглубь шахты, решив, что будет лучше возврашаться в логово банды совершенно иным путем.   Обратно Дюрн шел целую вечность. Он отвлекался по любому поводу, без конца ломая голову, как бы отбить кредиты и предъявить их Лакатосу, чтобы никто никогда не узнал, что он откупился от этой шлюшки, лишь бы молчала. Бандит задумался, не потрясти ли еще кого-то из прочих горожан, выжав из них еще кредитов и покрыв предшествующую оплошность, но у него больше ни на кого не было реальной грязи, которая бы гарантировала покорность. Его не пугало, что они станут отбиваться, однако одному из них могло хватить духу подать голос против чрезмерных поборов, а Дюрн был не расположен пояснять Лакатосу, почему конкретно он снова собирает с горожан взносы. Он до такой степени забылся в тревожных раздумьях, что едва заметил, как добрался до убежища Союза, и шагнул внутрь с колотящимся от страха сердцем. Лакатос пребывал на своем «троне» – потертом каменном лотке в углу – и вошедший Дюрн глубоко выдохнул. – Сделано? – спросил Лакатос. – Сделано. – Никаких проблем? – поинтересовался предводитель. – Никаких проблем, – ответил Дюрн. – Они будут каждую неделю доплачивать Годдлсби, как ты и велел. Дюрн поиграл с мыслью, не сказать ли Лакатосу, что он не собрал никаких «просрочек», что не понял, о чем тот говорил, но в конечном итоге решил: вероятно, прикидываться дураком не лучший вариант. И в этот миг в дверях позади него раздался голос, голос святого. – Лакатос, тебе стоит выслушать, – произнес Юрген, который крайне решительно вошел в комнату, таща на буксире изрядно перемазанного Лирбуса. – Полный провал, и это нехорошо, совсем нехорошо. Лакатос вскочил на ноги и пересек комнату, встав лицом к лицу с Юргеном. Дюрн не мог поверить в свою удачу. Внимание предводителя всецело переключилось, а задание Дюрна и ожидаемые барыши оказались практически полностью позабыты. Вместе с Лакатосом он стал внимательно слушать Юргена, который начал один из самых жутких рассказов, какике когда-либо доводилось слыхать Дюрну.   – Всех? – переспросил Лакатос, будучи явно не в силах поверить в лихорадочное повествование Юргена. – Всех, – мрачно сказал Юрген. – Вам повезло, что я услышал шум, а то еще вот и Лирбуса могли бы к списку добавить. Он был прав. История Лирбуса вышла не менее ужасной, подумал Дюрн. Дюрну никогда еще не доводилось слышать ничего подобного: как Деверес потерялся в буре; как Юрген обнаружил, что банда Гандомеля, Алые Черепа, поголовно мертва, и скрылся со всей возможной быстротой, но прибежал прямиком в перестрелку у Бока. Большую часть недели Дюрн провел в убежище, и с момента выхода от Девереса не было ни слуху, ни духу. Он до сих пор не вернулся и, хотя никто не осмеливался об этом сказать, стало очевидно, что уже и не вернется. Искать его тоже не было смысла. – Проклятье, проклятье, проклятье, – проговорил Лакатос, повышая голос по мере нарастания злости. Он врезал кулаком по стене рядом с собой и прошелся вперед-назад. Дюрн был уверен, что Лакатос взорвется, когда Юрген предположил, что некоторые из Алых Черепов могли перебить друг друга в борьбе за лидерство. Это точно разозлило Лакатоса, но он, видимо, счел такую версию прискорбно предсказуемой.  Все то время, пока Дюрн слушал нешуточные истории Юргена и Лирбуса, он постоянно ожидал, что Лакатос вот-вот устроит им разнос, обвинит в катастрофе, однако тот, похоже, был более склонен критиковать умерших за их идиотизм. Это чрезвычайно удивило Дюрна. Может статься, и его собственнную оплошность примут столь же снисходительно, если она когда-нибудь вскроется. Слабая надежда, сказал он себе. Лакатос продолжал расхаживать туда-сюда. Никто, даже чужак, не осмеливался заговорить, пока предводитель ломал голову, что же делать дальше. – Аддек должен знать, – произнес тот. – Если Черепов больше нет, ему нужно занять их территорию, да побыстрее, иначе он окажется без прикрытия. Кто-то должен его известить. Дюрн, отправляйся к Аддеку. Скажи ему, что случилось. Скажи, что надо захватить территорию Гандомеля, ''сейчас же''. Не тратя времени попусту, Дюрн последовал приказу вожака, нырнул в дверь и отбыл или, скорее, скрылся. Если вопрос о недавно поднятых сборах и не был забыт ранее, сейчас это уже точно произошло, а поскольку до обиталища Аддека три дня пути, к моменту возвращения Дюрна об этом уже никак не вспомнят. Обошлось, думал он про себя, стремительно удаляясь от убежища. Все обошлось.   С него уже практически хватило на один день. Сборы были нежданной работой, а встреча со Скусме – нежданной проблемой. Дюрн сумел выкрутиться, не раскрыв ни свой разврат, ни свое воровство, но все это полностью его вымотало. Из-за того, что в голове проносились виноватые воспоминания о Скусме и тех недостающих кредитах, он не смог выбраться из логова банды достаточно быстро. Однако смог проделать это без усилий и очевидного риска, сопряженного с выходом в шторм. Дюрн ведь не был уроженцем этой выгребной ямы, самых жалких глубин подулья. Он родился в Городе-Улье, и чтобы спуститься настолько далеко вниз, требовалось воспользоваться дюжиной древних путей с несметным количеством поворотов и развилок. Должно быть, тем соданиям, кому хватило несчастья появиться на свет в этой низменной клоаке, казалось, будто единственный маршрут пролегает через обветшалые купола, на которые приходилась основная ярость бури, но Дюрн в этом сомневался. Он был уверен, что сможет отыскать другой путь – пересечь улей на верхних уровнях, свободных от тирании Сезона Пепла, а затем спуститься на территорию Аддека через высокие трубы, из которых состояло основание Осевого Шипа. Он поднялся по лестнице в задней части логова банды, сперва попав на лишенный крыши второй этаж, куда пришлось лезть по выступавшим оконным рамам. Затем осторожно пробрался вдоль осыпавшегося верхнего края стены и оказался у соседнего здания, где крепкая лестница позволила ему безопасно продолжить восхождение. Еще три яруса – и он покинул лестницу, чтобы двинуться по широкому, пусть и не совсем устойчивому переходу, пересекавшему главную «улицу» поселения. В сущности, эта улица представляла собой не более, чем скопление пепла, грязи и камней, которые были навалены настолько высоко, что полностью погребли под собой пол и нижние этажи купола, образовав плоскую ровную поверхность там, где на самом деле полагалось находиться такой же неравномерной, бессистемной мешанине мостиков, балок и лестниц, какая попадалась повыше. Обитатели подулья не без оснований опасались твердой земли – в естественном виде та встречалась лишь снаружи, в смертоносных пепельных пустошах – и ее подобие в Падучих Песках во многом усугубило их репутацию места, которого следует избегать. С такой высоты фальшивость «пола» была очевидна, и Дюрн ясно видел, что мнимый первый этаж строений вроде убежища Юргена или логова банды на самом деле являлся седьмым или восьмым уровнем сгинувшего поколения зданий, ради которого и возвели купол. От этой мысли Дюрн снова подумал о Юргене и его необычном выборе укрытия. Юрген выбрал здание из-за местоположения, утверждая, что для его работы требуются определенные условия вроде правильно вентиляции. Дюрн задался вопросом, не входят ли в число этих «условий» подземные помещения с полной темнотой.  Это представлялось вполне здравой идеей, и Дюрн хорошо знал, что бордель был одним из немногих зданий в Падучих Песках, где все еще сохранился доступный нижний, ныне подвальный этаж. Низовые уровни домов вроде штаба банды затопило той же волной обломков, что наделила купол пылевыми улицами, но горстка строений пребывала в достаточно хорошем состоянии, чтобы устоять перед натиском грязи, и потому обзавелась лабиринтами, уходившими вниз, к некогда цокольному этажу. Возможно, именно поэтому Юргену был так ценен конкретно этот дом. Император свидетель, его подвал когда-то был любимой частью здания и для Дюрна. Дюрн бездумно опустил взгляд на улицу в целом и на бордель в частности. Его сердце замерло от ужаса. Улицу пересекала Скусме, державшая в руке тяжелый железный лом и направлявшаяся прямиком к своему прошлому месту работы. Бешеная сучка никак не хотела оставить все, как есть, и у Дюрна не осталось выбора. К счастью, путь вниз был куда быстрее, чем подъем. Он поспешил к краю мостика, откуда небольшим, но все же опасным прыжком переместился на платформу, прибитую к самой верхушке той же трубы, в которой на уровне пола купола размещалась «Труба на дороге». Здесь по наружной стороне куда более крупной «Трубы» спускалось переплетение прочих труб и кабель-каналов – большинство не толще мужской руки. Дюрн обхватил ближайшую ногами, скрестил лодыжки и, вцепившись в трубу обеими руками, начал свой рискованный спуск. Перчатки позволили ему замедлить скольжение, после чего он разжал хватку и пролетел последнюю пару метров до рифленого листа железа. Тот выдавался из стены трубы, образуя крышу одной из многих ветхих временных пристроек, из которых состояли гостевые комнаты «Трубы на дороге». Несколько пораженных возгласов снизу никак не притормозили Дюрна, и он спрыгнул с крыши и побежал по улице, держась не на виду при помощи запутанного лабиринта сооружений, тянувшихся в стороны от подножия трубы. Дюрн не сразу заметил Скусме, но отыскал ее довольно легко. Она вышагивала по крошечному проулку вдоль бывшего борделя, так и сжимая в руке железный прут. Прокравшись в тени позади нее, Дюрн приблизился ко входу в проулок и аккуратно выглянул за угол. Впереди Скусме воткнула прут в проржавевший штурвал посреди задней двери здания. Колесо явно не поворачивали уже много лет, но с рычагом в виде лома миниатюрному телу девушки как раз хватило сил, чтобы его сдвинуть. Еще несколько минут напряженных тяговых усилий – и задняя дверь открылась. Скусме вытащила лом из штурвала и шагнула внутрь, выглядя при этом такой же разозленной, какой Дюрн увидел ее впервые где-то с час назад. После того, как она скрылась в доме, Дюрн немного выждал, а затем выскользнул из своего укрытия. Пробежав по переулку на полусогнутых ногах, бандит юркнул в широко открытую дверь. Он всегда знал, что рано или поздно со Скусме придется разобраться, и она, похоже, только что до ужаса упростила ему задачу.<br />