Изменения

|Сейчас =78

Койн побежал, паникуя до такой степени, что уронил перчатку на пол, но было уже слишком поздно. Крепкая как тиски хватка рванула его руку назад, а резкий тычковый пинок подсек раненую ногу. Он повалился на колени, при этом выпустив свой лазпистолет, болезненно упал и перекатился набок. Когда Койн перевернулся на спину и отчаянно попытался отползти назад, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда тяжелый ботинок обрушился ему на грудь, пригвоздив к мостику в лежачем положении, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда он посмотрел в лицо ужасной фигуре, которая стояла над ним, направив Койну в голову стаб-пистолет, у него в голове пронеслось одно-единственное слово. Когда прозвучал финальный выстрел, у него в голове пронеслось одно-единственное слово: Лаго.  == '''Глава 8''' ==– Сделано? – спросил Лакатос. То, что он вдруг повысил голос, насторожило Дюрна. Тот поднял глаза и увидел, что в убежище входят Берзель и Лирбус. – Никаких проблем, – отозвался Берзель, роняя на стол тяжелый мешок. Собранный им запас кредитов вызывал у Дюрна мало интереса: он уже приучился ждать, когда определится его собственная скудная доля. Это избавляло от разочарований. Он поприветствовал Лирбуса кратким кивком, после чего продолжил править заточки, сложенные на столе рядом с ним, пока его внимание не привлекло упоминание знакомого имени. – Я сказал Годдлсби, как ты велел, что лучше бы среди денег за следующую неделю был взнос от Бока, иначе они оба поплатятся, – произнес Берзель. Бок, подумал Дюрн. Что они творят, выставляя счет Боку? Дюрн был в деле достаточно долго, чтобы помнить, как Союз только захватил Падучие Пески. Бионическая левая рука напоминала ему, насколько хорошо Бок воспринял новости, когда они впервые потребовали с него денег за «защиту». – Хорошо, – проговорил Лакатос, откидываясь на каменном стуле, – и что же на это сказал крысеныш? – Ну, он поднял адскую вонь, – ответил Лирбус. – Сказал, что Бок никогда не станет платить. Дескать, он не может его заставить, это не его вина, и все такое. – Все будет нормально, – произнес Берзель. – Годдлсби никогда не смел хоть раз нарушить правила. – Не совсем так, Берзель, – заметил Лакатос. – В свое время он сумел наделать изрядно ошибок, и я уверен, немало из них были сознательными. Вернее верного, подумал Дюорн про себя, откладывая заточку и медленно выходя на середину комнаты, где было лучше слышно. Он потер по металлу левой руки грубой кожей правой. У него из головы не шел Бок. – Возможно, мы можем помочь бедному малышу Годдлсби, – сказал Лакатос. – Только на этот раз. – Что? – переспросиол Берзель. – Ну, может, мы должны объяснить Боку, как это все работает. Кроме того, насколько мне видится, он должен нам вполне достаточно просроченных платежей, чтобы нанести ему визит, – ответил Лакатос. – Позаботься об этом. При мысли о том, что Бок наконец-то понесет заслуженную кару, Дюрн ухмыльнулся от уха до уха, вернулся к своему столу, взял следующую заточку и заскрежетал ей по камню гораздо оживленнее, представляя себе Бока и думая, как Союз прибрал его к рукам. Было лишь вопросом времени, когда же тот рыпнется, и Дюрн надеялся, что именно ему доведется приструнить Бока. – И ты, Дюрн, – произнес Лакатос. Дюрн мигом выронил заточку. – С ними? – уточнил он. – К Боку? – Нет, я имею в виду, что для тебя тоже есть работа, – ответил Лакатос и полез в карман. Он достал три листа пергамента и протянул их на вытянутой руке. Дюрн подошел к вожаку, взял у него листы и проглядел. Это были плакаты о розыске от гильдейцев. – Похоже, – сказал Лакатос, – кое-кто из здешних добрых горожан занимался тем, чем не следовало бы, и похоже, кое-что из этого их скоро нагонит. – Хочешь, чтобы я их сдал, получил награду? – спросил Дюрн. – Нет, нет, – отозвался Лакатос. – В этом нет нужды. В сущности, мы намерены оказать всем этим славным парням услугу. Скажи им, что они в безопасности, что гильдейцы за ними не придут. Мы защитим их, но отныне они будут платить немного больше, понял? Дюрн разразился низким и злым смехом – достаточным знаком для Лакатоса, что он понял. Кавдорец засунул плакаты за пояс и вышел за дверь.   Ольберт Дирк. Хмм, он всегда был изворотливым сукиным сыном. Мортен? Дюрну было нелегко поверить, что старый Мортен впутался в неприятности с гильдейцами, однако все ведь было написано на плакате. Еще его поразило, как это трое таких людей разом оказались в розыске. Действительно, из-за Сезона Пепла Падучие Пески зачастую удручающе отставали от жизни, и окончание этого периода сопровождалось потоком новостей, захлестывавших городок, однако штормы еще не прошли, и неожиданное появление этих плакатов казалось Дюрну весьма странным. Неважно. Ему было наплевать, что натворили эти люди. Он собирался выжать их досуха, сыграв на страхе перед гильдейцами, и насладиться каждой секундой этого процесса.   Бредя через город, он долистал до последнего плаката. Лам, вот прирожденная жертва. Он начнет с Лама. Дюрн перешел широкую улицу и свернул налево, в лабиринт металлических мостков, который тянулся наружу, будто колония на откосе утеса, до самого края Падучих Песков. На самом деле эти переходы были останками выведенных из употребления кранов, задействованных в безрезультатной попытке спасти разрушающийся купол. Сами машины бросили так же быстро, как и тот купол, который они должны были отстроить заново. С тех пор прошли уже сотни лет и стоящие краны, когда-то бывшие голыми костяками, успели заполниться массой ржавой изоляции и почерневшей шкурой из металлолома. Их собственные балки крест-накрест пересекались с десятками других. Переброшенные фермы создавали переходы между вершинами. Повсюду на сооружениях возникли импровизированные жилища, занявшие собой машинные отделения, кабины управления и сервисные корзины. Были и другие, сделанные из подручных материалов: листы металла прикручивались к пустотелым рамам, образуя четыре неопрятные стены и шаткую крышу для отчаявшихся обитателей. Поколения подобной бедняцкой изобретательности превратили крановые леса в приют для плотно сбившейся массы людей, ненадежно державшийся на вершине этого наиболее отдаленного края купола. Это было безысходное место, и всему миру казалось, будто оно должно рухнуть в любую секунду. Подобного никогда не происходило, однако его все равно именовали соответственно: Спады. Из-за вечно напиравших на поселение наносов оно в конечном итоге получило название Падучие Пески. Дюрну здесь нравилось. Он родился в Городе-улье, в высотке. Впервые попав в подулье, он долгое время прятался с бандой в Ветряном Краю: боровшемся за выживание куполе на месте брошенного космического дока, где ветер без конца завывал среди леса швартовочных пилонов. Дюрн ощущал себя в наибольшей безопасности наверху, где острее всего чувствовался риск, а из доступных ему нынче мест Спады располагались выше всего. Он вышел на ближайший мостик и сразу же ощутил высоту. Отсюда можно было окинуть взглядом больше полудюжины куполов, которым не повезло располагаться еще ниже, чем сами Падучие Пески. Некоторые стояли покинутыми, но некоторые процветали – по крайней мере, по меркам подулья – и ни для кого не являлось секретом, что довольно скоро этим куполам также суждено было стать частью территории Союза. Впрочем, они не спешили. Высокий обрыв Спадов делал нападение снизу невозможным, и после захвата необычного плато Падучих Песков для Союза наступила пора накапливания сил. Шум битвы, нервное напряжение вылазов на территорию чужой банды – все это еще будет снова, но не сейчас. Закладывались грандиозные планы, и Дюрн был согласен подождать и посмотреть, как они развернутся по воле вышестоящих. Грезя об этих вещах, он свернул с мостика вниз, на перекрещенные несущие балки, служившие импровизированной лестницей. Бандит съехал вниз на руках, одолев двадцать метров за считанные секунды. Отсюда он зашел внутрь сооружения, спускаясь уже по огороженной лестнице, пока не добрался до маленького жилища Джопа Лама.  Вдоль платформы на уровне пола тянулся ряд крошечных турбин, каждая не больше мужской ладони, крутившихся на ветру. При вращении на лопастях появлялась корка пепла и ила. Поворачиваясь, лопасти проходили сквозь вереницу жестких щеток, установленных сзади и стряхивавших отложения в стоящий снизу грязный лоток, заполненный жидкостью. Лам был сеяльщиком, и дряни, собранной в этот лоток, предстояли тщательная откачка, фильтрация и просеивание для сбора любых микроскопических крупиц драгоценных руд и полезных ископаемых, переносимых в сером мареве пепельных бурь. Когда Дюрн вышел на платформу, из окна, прорезанного в железном фасаде лачуги, змеей высунулась рука Лама. В ней тот держал неглубокий поддон с сетчатым дном, с помощью которого зачерпнул из лотка порцию жижи. Втягивая его обратно внутрь, Лам заметил Дюрна и от незамутненного ужаса выронил поддон, при этом по-девчачьи взвизгнув.  – Ну же, старых друзей так не приветствуют, верно ведь, Лам? – Отстань от меня! – завопил Лам и захлопнул ставень на окне. Паникуя, он, похоже, не обратил внимания, что дверь осталась открытой, так что Дюрн зашел внутрь и увидел, что коротышка съежился возле проема. При приближении бандита он испуганно подпрыгнул. – Ух! Чего ты хочешь? – спросил Лам. На его грязном лице с бакенбардами был вытравлен страх. Он всегда боялся Дюрна. В былые дни, когда Союз только появился в этом месте, нашлось много тех, кто считал, будто может дать бой, может бороться с властью Союза, и этих людей, одного за другим, заставили исчезнуть. Спады были для Дюрна одни из любимых мест, чтобы заставлять людей исчезнуть. До следующего купола было триста метров обрыва, и при ударе от человека никогда не оставалось столько, чтобы кто-то внизу заметил, что на самом деле причиной смерти стала перерезанная глотка или заточка в брюхе. Несчастные же случаи были в подулье обычным делом, и жертвы подобных прискорбных падений не вызывали ни подозрений, ни нежелательного интереса. Именно в ту пору Дюрн и повстречал Лама. Он помнил, как увидел испуганные глаза доходяги, глядевшие из этого же самого маленького окошка, когда взобрался на платформу и бесцеремонным пинком сбросил с ее края еще теплый труп докучливого поселенца. До этого Дюрн скинул тело сверху, но в ту пору он еще был новичком, и по глухому удару понял, что оно приземлилось на что-то, одолев лишь половину пути до низа – оставлять его там означало риск, на который кавдорец не мог пойти. Он слез тем же путем, каким прошел только что, и обнаружил, что труп грудой лежит на платформе Лама, неестественно свесив с края переломанные ноги. Второй толчок оказался решающим, и Дюрн, отряхивая руки и поздравляя себя с хорошей работой,  проследил, как кувыркающееся тело пропадает из виду. Тогда-то, обернувшись, он и увидел Лама, дрожавшего по ту сторону окна. Из-за быстрой угрозы обойтись с ним так же старый сеяльщик боялся Дюрна до сих пор. – Что ты тут делаешь? – спросил Лам, встревоженный долгой паузой, которую выдержал бандит. – О, ты же знаешь, зачем я сюда спускаюсь, – сказал Дюрн. – Нужно немного поупражнять бросковую руку. Лам взвизгнул от страха. Ему было достаточно хорошо известно, что это значит. Увидев эффект, произведенный на Лама в первый раз, Дюрн впоследствии специально притаскивал новых членов «команды провалившихся», как он их называл, именно на эту платформу, невзирая на дополнительные усилия. С точки зрения Дюрна, все более чем оправдывал тот ужас, который он видел в глазах Лама, вынужденного наблюдать за очередным прощальным нырком. Дюрн постоянно говорил Ламу, что тот следующий в очереди. Говорил, что он стареет, и когда не сможет больше поднимать здоровяков, станет вместо них поднимать мелочь вроде Лама. Он поиграл с сеяльщиком, сграбастав того рукой за ворот и оторвав от пола, тем самым немедленно напомнив о своей хорошо настоявшейся угрозе. Бандит поволок Лама к двери. Ноги старого сеяльщика исступленно дергались в воздухе. В проеме Дюрн остановился, запустил свободную руку в карман и ткнул в лицо испуганному человеку плакат о розыске. – Ну, – произнес он, – есть идеи, что тут сказано? Лам нервно открыл глаза, которые крепко зажмурил от страха перед неминуемым падением. Прищурился, и Дюрн мог читать по губам, как нелегко ему даются слова на плакате перед ним. Дойдя до конца и увидев собственное изображение, сеяльщик пискнул. Дюрн уронил его на пол хибары. – Я… я… Это не я, это не я. Не знаю, что это такое, – выговорил Лам. Дюрн лишь рассмеялся. – Что ж, позволь я тебе расскажу, – произнес он. – Тут сказано: тебя разыскивают за «несанкционированный сбыт несертифицированной руды, продажа каковой привела к загрязнению поставок гильдии». Вот это, кажется, звучит весьма серьезно, Лам, и, гляди-ка, да. За тебя предлагают награду… за мертвого или ''живого''. И сдается мне, это делает тебя довольно-таки крупным уловом. – Это не я, это не я, – повторил Лам. – Я ничего не делал! – Нет? – переспросил Дюрн. – Ну, вот твое изображение. Смотри, прямо тут. Лам начал всхлипывать. – Ладно, Лам, слушай, – произнес Дюрн. – Коль скоро мы такие старые друзья, я помогу тебе выпутаться. Не думаю, что ты сделал те вещи, о которых здесь сказано, поэтому я за тобой пригляжу. Я и все парни из Союза, мы за тобой приглядим. Кто сможет до тебя добраться, если мы за тобой приглядываем, Лам? А? Кто? Никто, вот кто, только не под нашей защитой. Я к тому, что ты подумай, Лам. Подумай о всех тех жутких делах, что видел в здешних краях, но ты ведь всегда был в безопасности, верно, Лам?  Дюрн предпочел опустить то обстоятельство, что приложил руку почти ко всем тем «жутким делам», но похоже было, что Лам и так уловил суть. – Я этого не делал, – произнес Лам, все еще всхлипывая. – И я тебе верю, Лам, я же сказал, – отозвался Дюрн. – И я тебе помогу. Но взамен ты должен для нас кое-что сделать. – Что? – спросил Лам, вскакивая на ноги. – Раскошеливайся. Голос Дюрна напрочь утратил притворную цивилизованность. Это было рявкающее, пронизанное угрозой требование: рык, от которого на ум моментально приходили все ужасные вещи, какие Дюрн мог проделать с Ламом, если тот не раскошелится. Лам упал на колени. От него остались кожа да кости, его бедность была очевидна, однако он явно сознавал, что выбора нет. Он поплелся к металлической стойке, тянувшейся вдоль стены и являвшейся единственным предметом мебели в комнате, и выдвинул один из плохо подогнанных жестяных ящиков, втиснутых сбоку. Дюрн увидел, как он провел рукой по дну ящика, и немедленно выставил вперед собственную руку. Лам скривился и уронил на ладонь перчатки здоровяка три кредита. Жалкие три кредита. Для Союза они ничего не значили, но, без сомнения, составляли все состояние Лама. Того факта, что он вообще заплатил, хватило, чтобы продемонстрировать Дюрну – задание прошло успешно. – Я больше не вернусь, – произнес бандит, позволяя ничтожеству перед ним преисполниться надежды, – но ты будешь платить Годдлсби те же три кредита каждый раз, как он придет. Он позаботится, чтобы они дошли до нас. Лам со слезами привалился к стене, а Дюрн двинулся дальше, улыбаясь так, как редко улыбался прежде.   Продолжая зло ухмыляться, Дюрн шел по городу, проталкиваясь сквозь толпу, как и подобало дерзкому задире вроде него. С Ламом было легко, Мортен же протестовал чуть больше и еще сильнее пытался оставить кредиты при себе, а Дирк наградил бандита убийственным взглядом под стать его собственному. Однако в конечном итоге вышло три легкие аферы, как и ожидал Дюрн. Ничто не могло нарушить его прекрасного настроения. Ничто, пока он не увидел ее. ''Ее''. Скусме, которая стояла на улице, беснуясь и топая ногами перед барменом, преграждавшим дверь в «Трубу на дороге». Она не просто пыталась войти внутрь. По ее заплетающимся пьяным воплям было совершенно очевидно, что она уже провела там какое-то время и, похоже, ушла не по своей воле. Олег, младший из двух барменов, работавших в «Трубе», прочно перекрывал дверь позади себя, а недовольная девица кидалась ему на грудь, молотила по плечам кулаками и отчаянно старалась протиснуться мимо. Дюрн находился недостаточно близко, чтобы разобрать каждое ее слово, но то немногое, что он сумел уловить, вкупе с обвиняюще тыкающим пальцем делало смысл полностью ясным. Скусме была одной из девушек в борделе, хотя Дюрн ее там и не видел во время выселения. Пьяная и ожесточенная, она стояла посреди улицы и бранила обитателей поселения, которые давно пользовались ее услугами, но отвернулись и изобразили неведение, когда ее вышвырнули. Дюрн вздрогнул, и у него внутри поднялся жуткий страх. Довольно скоро тот сменился чувством вины, а затем злобой. Скусме была права. Она оставалась в Падучих Песках исключительно потому, что дела шли хорошо, и давно бы уже уехала, если бы столь многие местные не потакали своим желаниям, о чем Дюрн знал как никто другой.  Однако Сезон Пепла был так же тосклив, как и длинен, а девицы вроде Скусме являлись доступным утешением. Неудивительно, что городок приносил солидные деньги. Когда Дюрн подошел ближе, слова стали слышнее, хоть и не отчетливее – из-за опьянения, искажавшего яростную тираду. Бармен удерживал Скусме на расстоянии вытянутых рук, а та кидалась вперед и орала через его плечо на клиентов внутри: – Вы позволили им это сделать, фраганые вы идиоты! Они заберут у вас каждый кредит, – кричала она, указывая на приближавшегося Дюрна, одетого в характерное кавдорское облачение. – Я-то вам хотя бы что-то взамен давала, ублюдки! После этого бармен явно решил, что с него хватит, и оттолкнул ее посильнее. Заплетающиеся ноги подвели Скусме при попытке отступить, она запнулась и упала, покатившись назад вверх тормашками. Пока Дюрн шел мимо, она лежала, распростершись на земле в гораздо более неприглядном виде. Бандит не заметил, как она снова поднялась на ноги. По крайней мере, до тех пор, пока она не оказалась прямо позади него, колотя своими крошечными кулачками ему в спину. Обернувшись, кавдорец схватил ее за запястья, удерживая руки вместе перед телом. Дюрн был всецело настроен швырнуть ее наземь и продолжить свой путь, пока не посмотрел ей в глаза. Скусме поглядела на него в ответ, и он осознал ужасную правду. Она его узнала. Как она вообще могла узнать, подумалось Дюрну. Он ходил туда исключительно с открытым лицом, так что никто не мог знать, кто он такой. Как, во имя Императора, она могла сейчас, среди улицы, признать в нем, одетом с головы до пят, так что на виду оставался лишь покрытый щетиной подбородок, одного из тех десятков мужчин, которые каждую неделю проходили через ее заведение? Каждую неделю на протяжении многих лет, если говорить начистоту, но Дюрна затрясло при мысли о том, как все это его настигло. – Ты… – прошипела она, и от того простого и очевидного факта, что она его узнала, уже никуда было не деться. Какую-то секунду Дюрн молился, чтобы оказалось, что он неверно истолковал выражение ее глаз, одако сомнений не оставалось. Она мигом поняла, кто он такой, и на ее губах сложилось имя «Кальдус» – он всегда использовал этот псевдоним с ней. Девушка вырвала одну кисть из его захвата и ударила кавдорца грязной рукой по лицу, стараясь схватиться за маску. – Ты, ты худший из них, фраганый ты лицемер, – кричала она. Дюрн отодвинул ее руку, но не ослаблял хватку. Он не мог позволить ей продолжать в том же духе – только не теперь, когда она знала, кто он, а еще знала, что один из ее клиентов также являлся членом банды, вышвырнувшей ее с собственной территории этим самым утром. Дюрн повалил Скусме и поволок девушку к узкой шахте напротив «Трубы на дороге», что было несложно, учитывая ее миниатюрность и опьянение. Шахта была выложена ржавыми балками, и Скусме взвизгнула, порезав босые ноги об острый металл. Дюрн отпустил ее, позволив упасть наземь. Он встал при входе в шахту, чтобы быть полностью уверенным, что она не вырвется обратно на улицу и не продолжит свою тираду. – Ублюдок! – заорала она. – Ты один из них, и после всех тех раз, что ты… Дюрн поспешно заставил ее умолкнуть, прижав руку ко рту, и она пьяно привалилась к стене шахты, явно вымотанная своей вспышкой. – Тебе это так не сойдет, – произнесла она уже более спокойно, когда Дюрн медленно убрал руку. – Я расскажу всем до единого, чем ты занимаешься, как тебе это нравится, и что ты… Дюорн опустился на колени и опять зажал девушке рот рукой в перчатке. Она что-то бормотала, но неразборчиво. – Заткнись, – шепотом сказал Дюрн ей на ухо. – Прокляни Император твою ложь. Если скажешь подобное снова, я убью тебя Похоже, у маленькой худышки поубавилось желания сопротивляться, и Дюрн рискнул отвести руку. – Что грешнее, трус? Убить девушку, или платить ей за… – начала было она с безумным взглядом, пока перчатка Дюрна вновь не заглушила ее. – Еще раз, и я убью тебя прямо сейчас, – произнес бандит. Когда он отважился опять убрать руку, то почувствовал, что Скусме зашлась сумасшедшим пьяным смехом. – Не убьешь, – сказала она едва слышным шепотом, словно подыгрывая отчаянным уговорам Дюрна сохранять секретность. – Ты не можешь меня убить на глазах у всех этих людей. Дюрн медленно повернул голову и оглянулся через плечо. Будь проклята эта девица, она была права. Ее предыдущий взрыв не прошел незамеченным, и вокруг «Трубы» теперь ошивалась толпа народу. Конечно, они бы не стали пытаться ему помешать – для этого он вызывал слишком много страха – но Дюрну совсем не нравилась идея объяснять Лакатосу, почему его ''видели'' за убийством мелкой бродяжки, или, скорее, объяснять, почему он в принципе ее убил. – Убирайся, – велел он, выплевывая слова так громко, как только мог, чтобы при этом не услышала толпа. – Уезжай отсюда. – Заставь, – со смехом ответила она. – Заставь меня убраться. Дюрн скрежетнул зубами, но он понимал, что другого выхода нет. Запустив руку в карман, он извлек кредиты, которые выманил у Лама, Дирка и Мортена. Посмотрел на жетоны в своей руке, зная, что еще пожалеет об этом, однако все равно сунул их Скусме. У него не было выбора. – Теперь уходи, – сказал он, – а если когда-нибудь вернешься, я убью тебя. После этого он протолкнулся мимо нее и зашагал вглубь шахты, решив, что будет лучше возврашаться в логово банды совершенно иным путем.   Обратно Дюрн шел целую вечность. Он отвлекался по любому поводу, без конца ломая голову, как бы отбить кредиты и предъявить их Лакатосу, чтобы никто никогда не узнал, что он откупился от этой шлюшки, лишь бы молчала. Бандит задумался, не потрясти ли еще кого-то из прочих горожан, выжав из них еще кредитов и покрыв предшествующую оплошность, но у него больше ни на кого не было реальной грязи, которая бы гарантировала покорность. Его не пугало, что они станут отбиваться, однако одному из них могло хватить духу подать голос против чрезмерных поборов, а Дюрн был не расположен пояснять Лакатосу, почему конкретно он снова собирает с горожан взносы. Он до такой степени забылся в тревожных раздумьях, что едва заметил, как добрался до убежища Союза, и шагнул внутрь с колотящимся от страха сердцем. Лакатос пребывал на своем «троне» – потертом каменном лотке в углу – и вошедший Дюрн глубоко выдохнул. – Сделано? – спросил Лакатос. – Сделано. – Никаких проблем? – поинтересовался предводитель. – Никаких проблем, – ответил Дюрн. – Они будут каждую неделю доплачивать Годдлсби, как ты и велел. Дюрн поиграл с мыслью, не сказать ли Лакатосу, что он не собрал никаких «просрочек», что не понял, о чем тот говорил, но в конечном итоге решил: вероятно, прикидываться дураком не лучший вариант. И в этот миг в дверях позади него раздался голос, голос святого. – Лакатос, тебе стоит выслушать, – произнес Юрген, который крайне решительно вошел в комнату, таща на буксире изрядно перемазанного Лирбуса. – Полный провал, и это нехорошо, совсем нехорошо. Лакатос вскочил на ноги и пересек комнату, встав лицом к лицу с Юргеном. Дюрн не мог поверить в свою удачу. Внимание предводителя всецело переключилось, а задание Дюрна и ожидаемые барыши оказались практически полностью позабыты. Вместе с Лакатосом он стал внимательно слушать Юргена, который начал один из самых жутких рассказов, какике когда-либо доводилось слыхать Дюрну.   – Всех? – переспросил Лакатос, будучи явно не в силах поверить в лихорадочное повествование Юргена. – Всех, – мрачно сказал Юрген. – Вам повезло, что я услышал шум, а то еще вот и Лирбуса могли бы к списку добавить. Он был прав. История Лирбуса вышла не менее ужасной, подумал Дюрн. Дюрну никогда еще не доводилось слышать ничего подобного: как Деверес потерялся в буре; как Юрген обнаружил, что банда Гандомеля, Алые Черепа, поголовно мертва, и скрылся со всей возможной быстротой, но прибежал прямиком в перестрелку у Бока. Большую часть недели Дюрн провел в убежище, и с момента выхода от Девереса не было ни слуху, ни духу. Он до сих пор не вернулся и, хотя никто не осмеливался об этом сказать, стало очевидно, что уже и не вернется. Искать его тоже не было смысла. – Проклятье, проклятье, проклятье, – проговорил Лакатос, повышая голос по мере нарастания злости. Он врезал кулаком по стене рядом с собой и прошелся вперед-назад. Дюрн был уверен, что Лакатос взорвется, когда Юрген предположил, что некоторые из Алых Черепов могли перебить друг друга в борьбе за лидерство. Это точно разозлило Лакатоса, но он, видимо, счел такую версию прискорбно предсказуемой.  Все то время, пока Дюрн слушал нешуточные истории Юргена и Лирбуса, он постоянно ожидал, что Лакатос вот-вот устроит им разнос, обвинит в катастрофе, однако тот, похоже, был более склонен критиковать умерших за их идиотизм. Это чрезвычайно удивило Дюрна. Может статься, и его собственнную оплошность примут столь же снисходительно, если она когда-нибудь вскроется. Слабая надежда, сказал он себе. Лакатос продолжал расхаживать туда-сюда. Никто, даже чужак, не осмеливался заговорить, пока предводитель ломал голову, что же делать дальше. – Аддек должен знать, – произнес тот. – Если Черепов больше нет, ему нужно занять их территорию, да побыстрее, иначе он окажется без прикрытия. Кто-то должен его известить. Дюрн, отправляйся к Аддеку. Скажи ему, что случилось. Скажи, что надо захватить территорию Гандомеля, ''сейчас же''. Не тратя времени попусту, Дюрн последовал приказу вожака, нырнул в дверь и отбыл или, скорее, скрылся. Если вопрос о недавно поднятых сборах и не был забыт ранее, сейчас это уже точно произошло, а поскольку до обиталища Аддека три дня пути, к моменту возвращения Дюрна об этом уже никак не вспомнят. Обошлось, думал он про себя, стремительно удаляясь от убежища. Все обошлось.   С него уже практически хватило на один день. Сборы были нежданной работой, а встреча со Скусме – нежданной проблемой. Дюрн сумел выкрутиться, не раскрыв ни свой разврат, ни свое воровство, но все это полностью его вымотало. Из-за того, что в голове проносились виноватые воспоминания о Скусме и тех недостающих кредитах, он не смог выбраться из логова банды достаточно быстро. Однако смог проделать это без усилий и очевидного риска, сопряженного с выходом в шторм. Дюрн ведь не был уроженцем этой выгребной ямы, самых жалких глубин подулья. Он родился в Городе-Улье, и чтобы спуститься настолько далеко вниз, требовалось воспользоваться дюжиной древних путей с несметным количеством поворотов и развилок. Должно быть, тем соданиям, кому хватило несчастья появиться на свет в этой низменной клоаке, казалось, будто единственный маршрут пролегает через обветшалые купола, на которые приходилась основная ярость бури, но Дюрн в этом сомневался. Он был уверен, что сможет отыскать другой путь – пересечь улей на верхних уровнях, свободных от тирании Сезона Пепла, а затем спуститься на территорию Аддека через высокие трубы, из которых состояло основание Осевого Шипа. Он поднялся по лестнице в задней части логова банды, сперва попав на лишенный крыши второй этаж, куда пришлось лезть по выступавшим оконным рамам. Затем осторожно пробрался вдоль осыпавшегося верхнего края стены и оказался у соседнего здания, где крепкая лестница позволила ему безопасно продолжить восхождение. Еще три яруса – и он покинул лестницу, чтобы двинуться по широкому, пусть и не совсем устойчивому переходу, пересекавшему главную «улицу» поселения. В сущности, эта улица представляла собой не более, чем скопление пепла, грязи и камней, которые были навалены настолько высоко, что полностью погребли под собой пол и нижние этажи купола, образовав плоскую ровную поверхность там, где на самом деле полагалось находиться такой же неравномерной, бессистемной мешанине мостиков, балок и лестниц, какая попадалась повыше. Обитатели подулья не без оснований опасались твердой земли – в естественном виде та встречалась лишь снаружи, в смертоносных пепельных пустошах – и ее подобие в Падучих Песках во многом усугубило их репутацию места, которого следует избегать. С такой высоты фальшивость «пола» была очевидна, и Дюрн ясно видел, что мнимый первый этаж строений вроде убежища Юргена или логова банды на самом деле являлся седьмым или восьмым уровнем сгинувшего поколения зданий, ради которого и возвели купол. От этой мысли Дюрн снова подумал о Юргене и его необычном выборе укрытия. Юрген выбрал здание из-за местоположения, утверждая, что для его работы требуются определенные условия вроде правильно вентиляции. Дюрн задался вопросом, не входят ли в число этих «условий» подземные помещения с полной темнотой.  Это представлялось вполне здравой идеей, и Дюрн хорошо знал, что бордель был одним из немногих зданий в Падучих Песках, где все еще сохранился доступный нижний, ныне подвальный этаж. Низовые уровни домов вроде штаба банды затопило той же волной обломков, что наделила купол пылевыми улицами, но горстка строений пребывала в достаточно хорошем состоянии, чтобы устоять перед натиском грязи, и потому обзавелась лабиринтами, уходившими вниз, к некогда цокольному этажу. Возможно, именно поэтому Юргену был так ценен конкретно этот дом. Император свидетель, его подвал когда-то был любимой частью здания и для Дюрна. Дюрн бездумно опустил взгляд на улицу в целом и на бордель в частности. Его сердце замерло от ужаса. Улицу пересекала Скусме, державшая в руке тяжелый железный лом и направлявшаяся прямиком к своему прошлому месту работы. Бешеная сучка никак не хотела оставить все, как есть, и у Дюрна не осталось выбора. К счастью, путь вниз был куда быстрее, чем подъем. Он поспешил к краю мостика, откуда небольшим, но все же опасным прыжком переместился на платформу, прибитую к самой верхушке той же трубы, в которой на уровне пола купола размещалась «Труба на дороге». Здесь по наружной стороне куда более крупной «Трубы» спускалось переплетение прочих труб и кабель-каналов – большинство не толще мужской руки. Дюрн обхватил ближайшую ногами, скрестил лодыжки и, вцепившись в трубу обеими руками, начал свой рискованный спуск. Перчатки позволили ему замедлить скольжение, после чего он разжал хватку и пролетел последнюю пару метров до рифленого листа железа. Тот выдавался из стены трубы, образуя крышу одной из многих ветхих временных пристроек, из которых состояли гостевые комнаты «Трубы на дороге». Несколько пораженных возгласов снизу никак не притормозили Дюрна, и он спрыгнул с крыши и побежал по улице, держась не на виду при помощи запутанного лабиринта сооружений, тянувшихся в стороны от подножия трубы. Дюрн не сразу заметил Скусме, но отыскал ее довольно легко. Она вышагивала по крошечному проулку вдоль бывшего борделя, так и сжимая в руке железный прут. Прокравшись в тени позади нее, Дюрн приблизился ко входу в проулок и аккуратно выглянул за угол. Впереди Скусме воткнула прут в проржавевший штурвал посреди задней двери здания. Колесо явно не поворачивали уже много лет, но с рычагом в виде лома миниатюрному телу девушки как раз хватило сил, чтобы его сдвинуть. Еще несколько минут напряженных тяговых усилий – и задняя дверь открылась. Скусме вытащила лом из штурвала и шагнула внутрь, выглядя при этом такой же разозленной, какой Дюрн увидел ее впервые где-то с час назад. После того, как она скрылась в доме, Дюрн немного выждал, а затем выскользнул из своего укрытия. Пробежав по переулку на полусогнутых ногах, бандит юркнул в широко открытую дверь. Он всегда знал, что рано или поздно со Скусме придется разобраться, и она, похоже, только что до ужаса упростила ему задачу.<br />