Вулкан жив / Vulkan Lives (роман)

Вулкан жив / Vulkan Lives (роман)
Автор	Ник Кайм / Nick Kyme
Переводчик	Kashiwagi
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора / Horus Heresy
Предыдущая книга	Отметка Калта / Mark of Calth
Следующая книга	Забытая империя / Unremembered Empire
Год издания	2013
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Содержание

Действующие лица

XVIII легион, Саламандры

Вулкан, примарх, Владыка Змиев

Артелл Нумеон, капитан Погребальной стражи и советник Вулкана

Леодракк, Погребальный страж

Скатар'вар, Погребальный страж

Варрун, Погребальный страж

Ганн, Погребальный страж

Игатарон, Погребальный страж

Атанарий, Погребальный Страж

Неметор, капитан, 15-я разведывательная рота

К'госи, капитан, пирокласт 21-й роты

Шен'ра, технодесантник

VIII легион, Повелители Ночи

Конрад Керз, примарх, Ночной Призрак

X легион, Железные Руки

Феррус Манус, примарх, Горгон

Домад, боевой брат и неофициально исполняющий обязанности квартирмейстера

Веруд Пергеллен, легионер-снайпер

XIX легион, Гвардия Ворона

Корвус Коракс, примарх, Повелитель Воронов

Хриак, библиарий, кодиций

Авус, боевой брат

XVII легион, Несущие Слово

Эреб, темный апостол, опальный первый капеллан

Вальдрекк Элиас, темный апостол, в услужении у Эреба

Бартуса Нарек, Охотник, бывший легионер-вигилятор

Прочие персонажи

Сериф, летописец

Вераче, летописец

Керен Себатон, археолог фронтира

С выжженной земли...

– Вулкан жив.

Два слова. Два скрежещущих слова. Они сомкнулись вокруг меня, как тиски ржавого капкана, вгрызлись, как клыки свирепого зверя. Так много мертвых... Нет, убитых. И все же...

Вулкан.

Жив.

Они отдались в голове с мощью свайного молота, бьющего по камертону, сдавили виски, каждый слог вспыхнул в голове красной болью. Но эти два простых слова были лишь насмешливым шепотом, и насмехались они надо мной, потому что я выжил, хотя должен был умереть. Потому что я был жив, а остальные – нет.

Удивление, благоговение или же простое нежелание быть услышанным заставили говорящего произнести слова тихо. Но в любом случае голос, их озвучивший, был полон уверенности и неоспоримой харизмы.

Я помнил эти модуляции и этот тембр так же хорошо, как свои. Я узнал голос своего тюремщика. И тоже проскрежетал, произнеся его имя.

– Гор...

Явная и демонстративная мощь моего брата проявилась и в его голосе, я же едва мог говорить. Словно я был долгое время погребен, и горло исцарапалось из-за всей проглоченной земли. Я еще не открыл глаза: веки казались свинцовыми и горели, будто их промыли чистым прометием.

Прометий.

Это слово вызвало воспоминание-ощущение: поле битвы, окутанное дымом и запахами смерти. Кровь насытила воздух. Пропитала черный песок под ногами. Дым льнул к знаменам, окаймленным огнем. Из фрагментов складывалась картина сражения, подобного которому до сих пор не знали ни я, ни мой легион. Эти гигантские армии, эта мощь вооружения, едва ли не стихийная в своей ярости... Братья убивали братьев, жертвы насчитывали десятки тысяч. Возможно, и больше.

Я увидел, как погиб Феррус. Я не был рядом, когда его убили, но сцена возникла в сознании. Меня с ним связывали узы куда более крепкие, чем те, что выковываются в пламени простого братства. Мы были слишком похожи, чтобы их не иметь.

Передо мной был Исстван-V. Черный, погруженный во мрак мир, захлестнутый морем легионеров, которые жаждали друг друга уничтожить. Сотни боевых танков, смертоносные стаи титанов, рыщущих на горизонте, десантные корабли, заполоняющие небеса и отравляющие его предсмертным дымом и выхлопами.

Хаос. Абсолютный, немыслимый хаос.

Теперь это слово имело другое значение.

Ко мне возвращались новые обрывки воспоминаний о резне. Я увидел склон и роту боевых танков на вершине. Направив вниз орудия, они обстреливали снарядами наши ряды, ломали нас на наковальне.

Раскалывались доспехи. Дождем лил огонь. Перемалывались тела.

Я бросился в наступление вместе с Погребальной стражей, но вскоре мой гнев заглушил способность рассуждать, и они отстали. Я в одиночку обрушился на танки, как молот. Я руками рвал их броню, разбивал ее, ревел, бросая вызов небесам, залитым алым цветом.

Когда мои сыны нагнали меня, нашу атаку встретили свет и пламя. Они разорвали небо, оставив в нем гигантскую полосу ослепительного, магниево-белого цвета. Все, кто был рядом, зажмурились, но я увидел, как ударили ракеты. На моих глазах произошел взрыв, и огонь растекся по миру кипящим океаном.

А потом опустилась тьма... но лишь на время, и я помню, как очнулся, все еще ошеломленный. Моя броня почернела. Меня отбросило с поля битвы, и рядом никого не было. Покачиваясь, я поднялся на ноги и увидел павшего сына.

Это был Неметор.

Я прижал его к себе, как ребенка, поднял Несущий рассвет к небесам и закричал в отчаянии, словно это могло что-то изменить. Ведь мертвые не вернутся, как бы сильно нам этого не хотелось. По-настоящему не вернутся. А если это все же случится, если с помощью какого-нибудь противоестественного искусства получится их воскресить, они уже никогда не будут прежними. Они будут призраками. Лишь бог может вернуть мертвым жизнь, но нам всем говорили, что богов не существует. Мне только предстояло узнать, каким ужасным заблуждением и какой неоспоримой истиной были эти слова.

Враги хлынули на меня волной, пронзая ножами и избивая дубинками. Одни были закованы в ночь, другие окутаны железом. Я убил почти шесть десятков, прежде чем они вырвали Неметора из моих рук. А когда я рухнул на колени, побитый и окровавленный, на меня упала тень.

Я спросил:

– Почему, брат?

И слова, которые Керз произнес, нависая надо мной, врезались в память сильнее всего:

– Потому что здесь только ты.

Не этого ответа я ожидал. Мой вопрос был куда более общим, чем подумал Керз. Возможно, ответа на него и не существовало, ведь разве не суждено сыну рано или поздно взбунтоваться против отца и попытаться превзойти его, даже если для этого потребуется совершить отцеубийство?

Хотя я остался без шлема и веки мне склеила кровь, готов поклясться, что Керз улыбался, смотря на меня сверху вниз, словно я был одним из его рабов. Ублюдок. Я и сейчас думаю, что его это веселило – весь этот ужас, этот позор предательства, грязью приставший ко всем нам. Мы, примархи, должны были быть лучшими из людей, но оказались самыми худшими.

Конраду всегда нравилась подобная ирония. Она опускала нас до его уровня.

– Ты полон сюрпризов.

Сначала мне показалось, что это снова Конрад: ощущения времени и пространства накладывались друг на друга, но не выстраивались в единую картину, отчего мне было сложно сосредоточиться, – но он не говорил мне этого на Исстване, после того момента он вообще не произнес ни слова.

Нет, ко мне обращался Гор. Этот интеллигентный тон, этот глубокий бас, сделавший предательство возможным... Лишь он мог это сотворить. Только я еще не знал почему. Пока не знал.

Наконец я открыл глаза и увидел перед собой патрицианские черты некогда благородного человека. Полагаю, иные назвали бы его полубогом. Возможно, все мы по-своему ими были.

Считалось, что боги – это выдумка, почитаемая ничтожными, легковерными людьми. Однако мы были реальны. Гиганты, цари-воины, превосходящие людей во всем. У одного из нас даже были крылья: прекрасные, белые, ангельские крылья. Сейчас я оглядываюсь назад и не понимаю, почему при взгляде на Сангвиния никто не задавался вопросом о его божественности.

– Луперкаль... – начал я, но Гор перебил меня, невесело рассмеявшись.

– Ох, Вулкан, тебе на самом деле сильно досталось.

На нем была черная броня, в которой я видел его лишь однажды и которая никак не указывала ни на Лунных Волков, бывших с ним вначале, ни на Сынов Гора, следовавших за ним позднее. Всего лишь доспехи – но в них чернота исходила от него волнами, словно не в броню он был закован, а в какую-то темную сущность. Такое ощущение уже возникало у меня раньше, я предчувствовал, во что он превращается, но, к своему стыду, не попытался этому помешать. С груди на меня смотрело око, ярко-оранжевое, как солнце Ноктюрна, но лишенное того искреннего жара, что отличает природный огонь.

Он схватил меня за подбородок когтистым силовым кулаком, и я почувствовал, как сжались лезвия.

– Что тебе от меня надо? Хочешь убить меня, как убил моих сыновей? Где эта тюрьма, в которую ты меня заточил?

Когда глаза наконец восстановились благодаря дарам, которыми наделил меня мой выдающийся отец, и ко мне вернулось зрение, я увидел лишь тьму. Она напомнила мне о тени, брошенной на меня Керзом, когда я был в его власти там, на пустошах Исствана.

– Ты прав в одном, – сказал Гор, и голос его начал меняться по мере того, как ко мне возвращалась ясность сознания, острота чувств и твердость духа, – ты пленник. Думаю, весьма опасный. А что касается моих целей, – тут он опять засмеялся, – я, честно говоря, пока не знаю.

Я моргнул один раз, второй, и лицо передо мной изменилось, став лицом того, в чье присутствие здесь мне просто не верилось.

– Робаут?

Мой брат, примарх Тринадцатого легиона Ультрамаринов, обнажил гладий. Меч, судя по его виду, был церемониальным оружием, никогда не обагрявшимся кровью.

– Значит, его ты видишь? – спросил Гиллиман, сощурившись, после чего вонзил клинок в мою обнаженную плоть.

Лишь тогда я осознал, что на мне нет брони, и почувствовал кандалы на запястьях, лодыжках и шее. Гладий вошел глубоко, обжигая поначалу, но потом металл в ране похолодел. Он погрузился в мою грудь по самую рукоять.

Мои глаза расширились.

– Что... что... это?

Дыхание прорвалось из легких, поднялось к горлу с кровавой пеной, заставило меня подавиться.

Он засмеялся:

– Это меч, Вулкан.

Я заскрежетал зубами, сжав от гнева челюсти.

Гиллиман наклонился ко мне, так что его лицо скрылось из вида, но я почувствовал на щеке его могильное дыхание и услышал вновь изменившийся голос.

– О, думаю, мне это понравится, брат. Ты мое удовольствие определенно не разделишь, но я его получу.

Он зашипел, словно наслаждаясь мыслью о пытках, которые уже начал для меня готовить, и в сознании возник образ мягких кожистых крыльев. Я стиснул челюсти, поняв, кем на самом деле был мой мучитель, и его имя вырвалось сквозь сжатые зубы, как проклятие.

– Керз.

Персона нон грата...

Воин в багровых доспехах, пошатываясь, вступил в комнату сквозь что-то, похожее на разрез в вуали – сквозь нанесенную ножом рану в реальности, позволившую ему сбежать в благословенную тьму.

Все это время, все эти дни, Вальдрекк Элиас ждал в святилище возвращения своего господина. Было предсказано, что его ждет унижение от рук магистра войны. Было известно, что Гор бросит вызов Пантеону и что Эреба оставит собственный отец. Но участь мученика была не для него. Ему была предначертана великая, вечная слава.

Так сказали Элиасу, и потому он ждал.

А теперь он прижимал к себе жалкое тело, истерзанное и разбитое, изуродованное воинами, которые считались союзниками.

– Благословенный господин, вы ранены...

Голос Элиаса дрожал: от страха, от стыда, от гнева. Кровь заливала весь пол. Темно-красные ручейки стекали в желобки символов на железных плитах, и по мере того, как выгравированные изображения заполнялись кровью, над ними начинало разливаться зловещее свечение.

Элиас забормотал, чтобы не дать мерцающему свету перерасти в что-либо, что он не сможет контролировать. Он сомневался, что его господин сейчас смог бы ему помочь. Комната была святилищем, кровь в ней не должна была проливаться напрасно.

Склонив голову, опустив глаза в пол, его господин дрожал и скулил от боли. Нет... не от боли.

Это был смех.

Элиас перевернул Эреба и увидел обезображенное лицо – обернутый в окровавленную плоть череп, с которого смотрели белые глаза. Покрытые красным зубы стучали в безгубом рте, сжимались в оскале и раздвигались, когда он дышал.

Элиас пришел в ужас:

– Что с вами сделали?

Эреб попытался ответить, но не смог: его вырвало алым комком.

Ученик поднял господина и понес на руках, прижимая к груди почти бессознательное тело и не обращая внимания на вес боевой брони.

Двери святилища, ведущие в коридор, разошлись со свистом спущенного давления и жужжанием скрытых сервоприводов. Апотекарион был недалеко.

– Урок... – прохрипел наконец Эреб, выдавив слова сквозь кровь в горле.

Элиас замер. Капающая кровь отбивала четкий, звонкий ритм по настилу. Он наклонился к Эребу, и вонь меди усилилась.

– Да?

– Урок... для тебя.

Эреб бредил, был на грани сознания. То, что с ним сделали, едва его не убило. Тот, кто это с ним сделал, едва его не убил.

– Говорите, господин, – прошептал Элиас со всей горячностью и преданностью фанатика.

Эреб, может, и лишился расположения многих, и в первую очередь своего отца, но у него еще оставались приверженцы. Они были немногочисленными, но ярыми.

Голос темного апостола упал до шепота. Даже Элиасу с его улучшенным слухом было сложно разобрать слова.

– Свое затачивать, их затуплять...

– Господин? Я не понимаю, о чем вы говорите. Скажите, что я должен сделать?

Эреб схватил Элиаса за горло с силой, казавшейся невозможной в его болезненном состоянии. Глаза его – пристальные, лишенные век, полные чистой ненависти – сверкнули. Казалось, он заглядывал прямо в гнилую душу Элиаса, выискивая следы неискренности.

– Орудия... – выдохнул он громче и яростнее. Он вновь засмеялся, будто только что осознал некую истину, после чего его опять стошнило кровью.

Элиас перевел взгляд на атам, зажатый в когтистой руке его господина. Тот сумел не выпустить ритуальный нож лишь потому, что пальцы были бионическими.

– Орудия? – переспросил Элиас.

– Мы можем победить в войне. Они... все решат.

Темный апостол повис в его руках: яростное пламя больше не могло противостоять повреждениям.

– Должны быть нашими или ничьими...

Эреб затих, потеряв сознание.

Элиас остался без цели. Он не знал, что надо делать, но верил, что божественная воля Пантеона укажет ему путь. Он быстро отнес Эреба в апотекарион, и как только темный апостол оказался на столе, под заботой своих хирургеонов, открыл канал вокс-связи.

– Нарек.

Ему ответил грубый, резкий голос.

– Брат.

Элиас знал, что атам обладал мощью. Он был не каким-нибудь неофитом, неискушенным в искусстве варпа, и прекрасно понимал, на что способно это оружие. У него, как и у других апостолов низшего ранга, был свой кинжал – пусть и лишь подобие кинжала в когтях Эреба. Но ему всегда было интересно, существовали ли во вселенной другие артефакты такого рода. Другие «орудия», как называл он их теперь.

Элиас улыбнулся при мысли о подобном оружии в своих руках и о силе, которую оно могло ему дать.

– Брат, – повторил Нарек, поскольку Элиас до сих пор не ответил.

Улыбка Элиаса стала шире, но выражения его глаз не изменила.

– Готовь своих воинов. Нам предстоит много работы.

Глава 1. Последователи

Враждуя, боги зачастую сражаются не меж собой, а через своих последователей.

Сицерон, древний терранский философ

Некоторые называли Траорис благословенным миром. Вопрос о том, кто или что его благословило, оставался открытым. Было известно лишь следующее. В 898 году 30-го тысячелетия по имперскому календарю на Траорис явился некто, известный как «Золотой Король».

Приветствуемый как освободитель, он разогнал темные культы, правившие до его прихода. Он уничтожил их мечами и штормами, встав во главе армии рыцарей, одновременно величественных и ужасающих. Кабал лордов-колдунов, сраженных Золотым Королем, веками держал в рабстве траоранцев, все это время не знавших ни мира, ни свободы. Их предки давным-давно покинули Старую Землю в надеждах на лучшее, но Траорис – одинокий, оказавшийся в изоляции с наступлением Древней Ночи, – пал жертвой изначального зла. Грехи превратили слабых людей в покорные вместилища для этой тьмы, и лишь чудесный свет мог от нее избавить.

И Золотой Король прогнал ее, принеся свободу и просветление. Он осенил этот мир своим присутствием. Благословил его.

Много лет прошло с тех пор, как Золотой Король отбыл с Траориса, и за годы последующей реколонизации мир постепенно изменился. Исчезли крепости лордов-колдунов, а на их месте выросли огромные заводы и фабрики. К Траорису и его людям пришла промышленность.

Восемь городов стояло на его серой земле, и работники кишели в доходных домах, построенных на развалинах былых времен. Анвей, Умра, Иксон, Ворр, Лотан, Крен, Орлл и Ранос – там, где находились самые большие залежи нужной Марсу руды, возникли эти островки цивилизации, разделенные многими километрами жестоких пепельных пустынь и молниевых полей, захлестываемых штормами.

Да, некоторые называли Траорис благословенным миром. Но не те, кто здесь жил.

Алантея бежала, хотя и понимала сердцем, что это бесполезно. Шел сильный дождь – еще с тех самых пор, как в небе над Раносом показались эбеново-багровые корабли. Дорога под ногами стала скользкой от ливня. Она уже два раза падала, и теперь из-за ушибов в колене опасно пульсировало.

Алантея еще не отработала смену в мануфакторуме, поэтому была одета лишь в зелено-серый комбинезон и тонкую хлопковую блузу, из-за физического труда превратившуюся из белой в серую. Пластековый плащ частично укрывал от дождя, но распахивался во время бега. Волосы ее намокли и падали на лицо светлыми колтунами, мешая видеть в темноте.

Люминесцентные лампы шипели и плевались искрами, когда на них падали капли дождя. Тени уползали от тусклого света, обнажая квадратные строения из серого гранита. Весь город был серым: от дыма, который изрыгали трубы плавилен, до плит под ногами Алантеи. Ранос был слитком темного железа, воплощением промышленности и силы, двигателем, работающим на мышечных усилиях и крови.

Он также был ее домом.

Люминесцентные лампы горели, как бакены, и резали глаза. Но она была рада их видеть, потому что они вели ее к площади.

Только бы до Главной площади добраться...

Позади грохотали тяжелые шаги, шумно аккомпанируя ее безумно бьющемуся сердцу, и, сворачивая в переулок, она рискнула оглянуться.

Тень. Она увидела просто тень, не более.

Но эти тени на ее глазах распороли старого Юлли, выпотрошили ее верного долгу куратора, как свинью, и оставили его смотреть на собственные дымящиеся внутренности и умирать. Остальные погибли сразу после этого. Их разорвало на части под хриплый грохот выстрелов и вспышки дульного пламени из толстых черных ружей. Не осталось ничего, даже тел. Пол мануфакторума превратился в кровавое болото, его разнообразное оборудование было уничтожено.

Алантея в тот момент бросилась к воротам, ведущим во двор. Она собиралась воспользоваться каким-нибудь тягачом, пока один из полугусеничников не взорвался, изрешеченный из тяжелого орудия. Поэтому она побежала. А теперь эти тени преследовали ее. Они не спешили, не стремились догнать – но неизменно держались всего в нескольких шагах позади.

В ту ночь страх чувствовался в воздухе. Рабочие рассказывали друг другу о людях, которых нашли и арестовали в канализационных коллекторах. Ходило множество слухов о странных действиях, ритуальных самоубийствах и прочих «актах». Клавигеры якобы обнаружили у них пропавшую ранее девочку – или, по крайне мере, ее останки. Но что еще хуже, эти люди были обычными гражданами, такими же рабочими Раноса, как она.

И поэтому, когда мануфакторум атаковали, его рабочие уже были захвачены паранойей и страхом. Поднялась ужасная паника. Но сейчас Алантея испытывала страх совсем иного рода; этот страх питали отчаянное желание спастись и убежденность в том, что если у нее не получится, ее ждет что-то куда более страшное, чем смерть.

Этот район города был настоящим лабиринтом. Над многочисленными улочками нависали коробки грязных доходных домов, теснившихся рядом со складами, а закоулки и канавы переходили в путаницу дорог, где потерялись бы даже крысы. Вот только ее тени не терялись. Они шли по запаху своей жертвы.

Нырнув за угол, Алантея опустилась на корточки, пытаясь отдышаться. Велико было искушение поверить, что она наконец в безопасности, или сдаться, забыть о погоне. В городе было тихо до невероятности, и она боялась, что осталась последним его обитателем, что лишь искра ее жизни горела в вымершем Раносе. Она не видела и следа клавигеров, не слышала всеобщих призывов к оружию от стражей-щитоносцев. Никакой реакции. Что же за враг мог полностью подчинить город, не встретив почти никакого сопротивления?

Грубый, резкий голос, говорящий на неизвестном Алантее языке, заставил ее вскочить на ноги. Она решила, что он обращается к остальным. В голове невольно возник образ петли, постепенно затягивающейся на ее бледной тонкой шее. Алантея инстинктивно поняла, что преследовали были ближе, чем раньше. Она подумала о своем отце, о медленной раковой смерти, что ждала его, и вспомнила лучшие времена, когда они были бедны, но счастливы, когда отец был цел. Он нуждался в лекарствах, без них... Еще несколько драгоценных мгновений с отцом – вот все, чего она хотела. В конечном итоге, все по-настоящему хотят лишь остаться еще ненадолго, но этого времени никогда не бывает достаточно. Жажда жизни была частью человеческой природы и заставляла людей противиться приближающемуся концу. И сейчас она наполнила Алантею решимостью. До Главной площади оставалось немного. Еще сотня метров, а может, и меньше.

Собравшись с последними силами, Алантея побежала.

Даже несмотря на поврежденное колено, последние несколько метров она преодолела верно и быстро.

Она ворвалась на Главную площадь, тяжело дыша, и увидела его.

Он был так величественен: исполненный в золоте, с поднятым скипетром, который позже передадут лорду-генералу экскаваций – защитнику Раноса и семи остальных рабочих городов. Он пришел в ее мир, освободил его, избавил траоранцев от оков, и после явился перед всеми на этом самом месте. Он говорил, и все старались его услышать. Алантея тогда еще не родилась. Она не видела того, кого позже стали называть Золотым Королем, и не присутствовала при его триумфальной речи, но, сидя на плечах своего отца и слушая, как тот вспоминает рассказы своего отца и деда, чувствовала силу и благость Золотого Короля.

Что-то изменилось после того дня с отцом. Теперь она стояла на Главной площади и не ощущала былого умиротворения. Словно какая-то сущность явилась сюда, чтобы его уничтожить, и уже сейчас истачивала все, в нем выразившееся . Она не могла сказать, откуда это знает. Возможно, это говорил ей инстинкт – та необъяснимая интуиция, которой обладала только женская часть расы. Она знала только, что Ранос осенило что-то иное, не несущее с собой благости, и сосредоточилось оно на этой площади.

Пять углов было у нее, включая тот, на котором стояла Алантея. На остальных четырех путь ей перекрывали силуэты в броне. Казавшиеся поначалу призраками или тенями, они начали медленно выходить из тьмы, и в серебряном люминесцентном свете их движения выглядели рваными, почти нечеловеческими.

Осознав свою ошибку, Алантея повернулась, и лишь когда ноги онемели и подкосились, поняла, что ее ударили ножом. Чьи-то сильные руки в броне подхватили ее, не дав упасть, и она подняла взгляд на своего спасителя. Он был красив, несмотря на странные надписи, выведенные золотом на скулах и открытых частях черепа и вызывавшие боль в ее глазах. Его черные волосы были коротко острижены и на лбу переходили в острый вдовий пик. Он смотрел на нее с жалостью, но это была холодная жалость – с такой пристреливают скот, больше не годный для разведения.

Собрав остатки смелости, Алантея прошептала:

– Отпусти меня.

Воин в винно-красной броне, увешанной цепями и свитками, медленно покачал головой.

– Спокойно, моя дорогая, спокойно, – сказал он успокаивающим тоном, но схватил Алантею за руки, когда она начала сопротивляться. – Хватит.

Он нежно провел по ее щеке длинным металлическим когтем, крепившимся к одной из латных перчаток, и на коже возникла тонкая линия маленьких кровавых рубинов.

Скуля, как животное, которым он ее и считал, Алантея попыталась ответить, но воин заставил ее замолчать, подняв запачканный кровью палец к своим слегка изогнутым губам. Изнуренная, не чувствующая повреждений от удара ножом, Алантея бессильно запрокинула голову. Сквозь туман перед глазами она увидела Золотого Короля, перевернутого и обливаемого дождем.

Капли бежали по его лицу, по щекам, и казалось, что он плачет. Уже бредя, она удивилась, что могло так его огорчить, что могло вызвать столь сильное сожаление в подобном существе.

Остальные воины, пришедшие на площадь, обмотали статую цепями. Они потянули и одним колоссальным рывком сбросили Золотого Короля в грязь и кровь.

– Не сопротивляйся, ты истекаешь кровью... – доброжелательно сказал Алантее державший ее воин, после чего голос его помрачнел: – А нам нельзя терять ни капли.

Они находились глубоко в катакомбах – так глубоко, насколько это было возможно. Монотонный стук камнедробилок и грохот подрываемых зарядов превращались в непрерывное, настойчивое жужжание, которое было слышно и в развалинах наверху. Когда-то здесь было поле битвы, или его часть, теперь замершее во времени в миг перед победой по приказу местного правителя. Последний оплот антиимперского сопротивления, разрушенный психической грозой. Ничего не изменилось с того момента, как крепость пала. Развалины остались такими же, какими были все те годы назад. Нетронутыми. Они превратились в памятник великому прошлому, в место поминовения и почитания.

Себатон осквернил эту святыню, замарал ее подвесными люминесцентными лампами, промышленными сервиторами-землекопами и грудами заступов, лопат, резаков и экскавационного оборудования, которые теперь были раскиданы вокруг. Его совесть это мало тревожило. В сущности, на его совести уже лежал такой груз, что подобное святотатство почти не чувствовалось.

Он не был силен в археологии, но мог сыграть роль, надеть личину Керена Себатона, коль скоро это было необходимо. Он знал, что они близки к цели. Он это чувствовал, как чувствовал и медленно растущую неотвратимость того, что ждало их в конце этих поисков, а его – в конце этого пути.

Пыль клубилась в воздухе, отчего даже с лампами было сложно что-либо разглядеть в грязи и темноте. Эта гробница давно минувших времен заставляла Себатона чувствовать себя старым. Он поднял взгляд на широкое отверстие под потолком, на длинную щель туннеля, который они пробурили, чтобы добраться до катакомб, на погрузочную платформу, по которой они спустили оборудование, и испытал отчаянное желание забраться по ней наверх. Ему хотелось оказаться на свету, оставить хранимые тени и секреты. Но он сдержался, ибо прагматизм был куда сильнее мимолетных причуд, и спросил:

– Варте, много еще осталось?

Бывший Черный Люцифер поднял взгляд от места раскопок, где пара сервиторов дробили камень разнообразными инструментами, а техноадепт за ними наблюдал.

– Почти добрались.

Он ответил по зашумленному маломощному вокс-каналу, установленному между модулем в его дыхательной маске и наушником-бусиной в маске самого Себатона. На такой глубине, в такой пыли оба они иначе бы задохнулись. В масках были и остальные члены его команды – двое человек, что сейчас расположились по бокам от раскопа, показательно играя роль охраны. У обоих через плечо были небрежно перекинуты лазерные карабины, а у Варте в кобуре на левом бедре находился увесистый армейский автопистолет. Также к его правому ботинку крепился длинный фленшерный нож.

Все трое были одеты в простые рабочие костюмы песочного цвета, от пыли ставшие почти белыми, и куртки из потрескавшейся кожи поверх простых серых жилетов. На Варте также был серый плащ с капюшоном, закрывавшим уши и весь подбородок, но Себатону все же удалось разглядеть его глаза за стеклами защитных очков. Взгляд их был жестким, ибо Черные Люциферы, даже те, кто больше не служил в армии, были жесткими людьми.

Себатон знал это из собственного опыта.

Он был одет похожим образом, отличаясь только сливово-красной ветровкой и черными армейскими ботинками до середины голени. Его рабочий костюм был темнее и с защипами по швам, как у всадника. В подмышечной кобуре, под плащом, плотно крепилось единственное видимое оружие – короткоствольный флешеттный пистолет, стрелявший миниатюрными бритвенно-острыми дисками.

Снова взглянув на отверстие, которое вело наружу, Себатон поманил Варте к себе.

Тон его был требовательным.

– Долго еще, Варте?

– Ждешь неприятностей? – Варте кивнул подбородком в сторону отверстия. Капли дождя блестели на свету. – Нас ведь никто не преследует? Я смогу защитить тебя, только если ты мне скажешь, от чего тебя нужно защищать.

Себатон посмотрел бывшему Люциферу в глаза и тепло улыбнулся.

– Варте, поверь, если я что-то и скрываю от тебя, это для твоего же блага.

Варте нахмурился.

– Что-то не так? – спросил Себатон.

– Вовсе нет. Но я думал кое о чем еще с того момента, как мы встретились. Пока я служил в армии, я путешествовал, – сказал он. – Повстречал множество людей из множества различных полков и множества различных мест. Пока я не познакомился с тобой, я думал, что довольно много знаю об акцентах, но твой определить не могу. Он уникален, но в то же время знаком. Это даже не один акцент, а несколько. И поэтому мне интересно, откуда он?

Улыбка Себатона угасла.

– Оттуда и отсюда. Какая разница? Тебе хорошо платят за твои услуги. И я думал, что Черные Люциферы подчиняются и не задают вопросов.

Теперь настала очередь Варте улыбаться.

– Я подчинялся, потому и оказался вместе с тобой в этой заднице. – Варте решил оставить эту тему. – Ну ладно. У всех, наверное, есть свои секреты. Подозреваю, у тебя их немало.

– Ты проницателен, Варте, потому я тебя и нанял, – Себатон перевел взгляд обратно на отверстие.

Варте шагнул к нему и прошептал:

– Что там, Себатон? Ради чего все это?

Себатон ответил, не сводя глаз с отверстия:

– Ради того же, что и всегда, Варте. Ради оружия.

Он повернул на пальце небольшое резное кольцо и вновь посмотрел на бывшего Люцифера.

– Продолжайте копать.

Глава 2. Летопись

Нас определяет то, как мы поступаем. Наши действия – словно тени: идут впереди или позади нас в зависимости от того, бежим ли мы навстречу солнцу или от него.

Древний терранский философ, имя неизвестно

Хараатан, во время Великого крестового похода

Дым темным саваном висел над городом Хар-танн. Он словно льнул к его башням и парапетам, окутывая их в маслянистую серость.

Пятнадцать часов бомбардировок. Его щитам сильно досталось. Часть города оказалась разрушена, но главные ворота, центральная стена и их защитники еще стояли – с демонстративным неповиновением. Он был первым из девяти крупнейших городов на Сто пятьдесят четыре Шесть, или Хараатане, как называли его местные жители.

Разглядывая призрачные тени неподвижных людей, взиравших со стен на огромную армию, которая явилась, чтобы сокрушить их, Нумеон надеялся, что расколоть остальные города будет проще. Он стоял чуть более чем в восьми километрах от города, на крутом откосе из доломитового известняка, вместе с тремя самыми близкими своими братьями. Саламандры держались в стороне от прочих имперских офицеров – те расположились чуть дальше, на середине склона, переходившего в низкую широкую котловину, в которой собрались их силы.

– Так тихо, – прошептал Неметор, будто более громкая речь могла оборвать затишье перед грядущей бурей и вызвать упреждающий удар.

– А ты не вел бы себя тихо, если бы тебе противостоял легион? – спросил Леодракк. Он посмотрел наверх, вытянув шею и подняв к небу морду драконьего шлема. – Два легиона, – поправился он, хотя их собратьев нигде не было видно.

Оба воина были Саламандрами, но не могли различаться сильней. Тихоголосый Неметор был облачен в изумрудно-зеленые цвета легиона и носил на левом наплечнике эмблему пятнадцатой роты – белую голову дракона. Он был широким, толстошеим, с коротковатыми и крепкими ногами, и выглядел внушительно даже без боевой брони. Отчасти поэтому его также называли «Танком».

– Возможно, Танк, они подумывают сдаться, – предположил Атанарий, следя за возможным движением в городе через магнокуляры.

Как и Леодракк, он был облачен в снаряжение Погребального стража – доспехи, которым был придан драконий облик: с боевым шлемом, похожим на морду рептилии, и фестонными поножами, наплечниками и кирасой. Они навсегда почернели после Прометеева ритуала, и клейма саламандровских предбоевых клятв были выжжены на металле. Оба воина возвышались над Неметором, но уступали ему в массивности.

– Ты видишь этому подтверждения, Атанарий? – раздался низкий голос Нумеона. Огненно-красный гребень на боевом шлеме повернувшегося воина указывал на звание их капитана. Также он был советником примарха, а потому особенным. Пронзительность его взгляда ощущалась даже сквозь линзы шлема.

На Фатранскую долину, где стоял Хар-танн, начинала опускаться ночь. Глаза Нумеона горели в сумраке, как горячие угли костра. Они горели у всех Саламандр, это было частью их наследия, наравне с ониксово-черной кожей и жертвенной философией их Прометеева кредо.

– Даже с биноклем сложно с уверенностью говорить о том, что я вижу, Погребальный капитан, – Атанарий опустил магнокуляры, повесил их обратно на пистолетный ремень, после чего повернулся к Нумеону. – Я не заметил почти никакого движения. Если они запланировали попытку отразить нашу атаку, то все необходимые для этого приготовления уже сделаны.

– Восемь тысяч бойцов, плюс дважды столько – гражданских, часть из которых могли призвать в качестве поддержки для армии, – сказал Леодракк. – Они могут делать что угодно, это не помешает нам снести их ворота и навести внутри порядок.

В его голосе звучала неизменная воинственность. Как нередко отмечали его братья, казалось, что под кожей его течет раскаленная магма.

Неметор склонил голову набок.

– Брат, я думал, ты планировал сжечь их дома, а не наводить в них порядок?

Леодракк хмуро посмотрел на него и хрустнул суставами пальцев в латных перчатках.

– Спокойно, Лео, – предупреждающе сказал ему Атанарий, после чего повернулся к Неметору: – Но ты, Неметор, не думай, что твое близкое знакомство с Погребальной стражей дает тебе право неуважительно вести себя с нами. Мы этого не потерпим, даже от капитана.

Неметор виновато опустил голову.

– Если вы закончили переругиваться, то послушайте, пожалуйста, меня. – Нумеон кивнул в сторону склона, где несколько офицеров Армии карабкались наверх. – Полагаю, сейчас будут новости.

Нумеон открыл вокс-канал в боевом шлеме.

– Скатар'вар.

Ему немедленно ответили трескучим из-за помех голосом.

– Вызывай лорда Вулкана, – сказал Нумеон. – Армия и Легио титанов готовы к наступлению.

Он закрыл канал, зная, что раз приказ отдан, он будет выполнен.

Внизу, в пустынной котловине, ждал легион. Море изумрудно-зеленого, шесть тысяч воинов, готовых поставить город на колени. А за ними – четыре танковых полка в полном составе, включая сверхтяжелые машины: роту «Хищников» модификации «Инфернус» и достаточно «Мастодонтов», чтобы перевезти всех легионеров на поверхности. За танковыми войсками высилось трое «Псов Войны» из «Легио Игнис», по прозвищу «Огненные короли». Обычно «Псы войны» сражались в одиночку, но эта стая редко расставалась.

Хар-танн был грозным городом, с преданной своему делу армией, но ему не было суждено справиться с этой силой. Однако было что-то тревожное в тишине и в том, как хар-танцы позволили чужакам полностью поработить себя.

Нумеон зарычал, чувствуя старый, хорошо знакомый зов войны. Он наполнил его вокс-решетку резким запахом пепла от тяжелого дыхания. В конечном итоге их попытки сопротивления ничего не изменят.

– Пришло время предать их огню.

Опустив голову, Вулкан стоял на коленях в камере из обсидиана и черного металла. Лишь краснота раскаленных прутов для клеймения и теплое свечение углей вокруг горна пронзали тьму.

Воздух был удушающе-горячим. Сериф надела дыхательную маску и задавала примарху вопросы через вокс-кодер на поясе. Из-за этого в ее обычно сладкозвучном голосе появился металлический отзвук и скрежет помех.

– Значит, вы выросли в семье кузнеца? – спросила она, вытирая со лба очередную каплю пота. Ткань ее одежды потемнела подмышками и вдоль спины. Летописец прервалась, чтобы сделать глоток из фляжки, прикрепленной на бедре. Без нее обезвоживание и тепловой удар настигли бы женщину за считанные минуты. Она же хотела провести с Владыкой Змиев побольше времени, и если это было возможно только здесь, так тому и быть.

– В это так сложно поверить? – ответил Вулкан, в то время как комнату наполняли звук и запах горелой плоти – его плоти. – Да, он был кузнецом и кователем металла, превосходным мастером своего дела, которым я глубоко восхищался.

Человек, аугментированный для того, чтобы быть способным исполнять свои обязанности без риска для жизни, отнял раскаленный прут для клеймения от кожи примарха.

– Отмечено, – сказала Сериф, нацарапав что-то стилусом на планшете, который держала в другой руке. – Просто такое происхождение кажется довольно скромным для владыки космических десантников.

Изнемогавшая от духоты летописец продержалась в покоях примарха уже двадцать одну минуту, что не удавалось еще ни одному из ее предшественников, неизменно терявших сознание от жары.

– То есть мне следовало воспитываться в более высокородной семье?

Клеймовщик выбрал новый прут и осмотрел изогнутый конец, представляя, какого вида отметину тот оставит.

– Нет, я не это имела в виду, – ответила Сериф, поморщившись, когда плоть Вулкана вновь обожгли, заставив шипеть, как мясо на сковороде. – Но я полагала, что все примархи вышли из прославленных, военных родов. Или же были сиротами на мирах смерти.

– Ноктюрн – мир смерти, не особенно цивилизованный. Но мы все разного происхождения. Порой я спрашиваю себя: как так получилось, что мы вернулись к своему отцу воинами и полководцами, но вот мы стоим на передовой Великого крестового похода именно в этой роли.

Сериф нахмурилась, вытерла лоб рукавом.

– Кем еще вы могли бы быть?

– Тиранами, убийцами... архитекторами. Лишь судьба сделала нас лидерами, и я до сих пор не уверен, каким образом наше генетическое наследие предрасположило нас к этому призванию.

– А кем бы стали вы сами?

Вулкан улыбнулся, но тепла его дьявольскому голосу это не придало.

– Фермером, думаю.

– Иначе говоря, кузнечным молотом вы бы перековали меч на орало?

– Слишком поэтично сказано, но верно.

Сериф замолчала. Она либо начинала задыхаться в духоте, либо делала выводы.

– Вы не похожи на остальных.

– И хорошо вы знаете моих братьев, летописец Сериф?

В голосе Вулкана слышался укор – легкий, но достаточный, чтобы смутить.

Летописец занервничала; выглядела она так, словно могла с секунды на секунду потерять сознание.

– Нет, разумеется, нет. Я просто слышала...

– Мудрый хронист не станет верить всему, что слышит, Сериф.

Вулкан поднял голову в первый раз за все время разговора.

– Скажи, – произнес он, понизив голос, – что ты видишь в моих глазах?

Они горели, как жерла вулканов.

– О... огонь...

Она все-таки лишилась чувств. Вулкан бросился вперед и поймал ее прежде, чем она упала на пол.

В этот самый момент во тьме появилась трещина, и сквозь нее в клейменной зал вошел Скатар'вар.

– Повелитель, – сказал Погребальный страж.

Скатар'вар был одним из двух братьев, входящих теперь в близкое окружение примарха. Как и брат, он отличался достоинством и горделивостью. Благородство перешло ему, воину-царю Гесиода, от биологического отца, а в легионе эта черта только усилилась.

Воин слегка склонил голову, и только потом осознал, что видит.

– Еще одна неподходящая кандидатура?

Из-за его спины поднимался большой изогнутый драконий рог, прикрепленный к силовому генератору доспехов. Он получил этот трофей, когда убил глубинного дракона Локтарала и вместе с братом присоединился к Вулкану. Леодракк, его вспыльчивый младший брат, носил второй рог. Они убили зверя вместе.

– Она оказалась сильной и продержалась дольше остальных. Я побеседую с ней снова, – сказал Вулкан, бережно поднимая женщину на руки и передавая ее Скатар'вару, как ребенка родителю. – Полагаю, ты пришел, чтобы сообщить мне о готовности Армии.

Скатар'вар посмотрел на женщину так, словно она была каким-то непонятным устройством, после чего ответил примарху:

– Так точно, как и Легио Игнис.

Вулкан кивнул.

– Очень хорошо. Унеси ее и проследи, чтобы ей занялись медике. Мне еще нужно принять одну клятву, прежде чем мы сможем пойти войной на Хар-танн.

– Да, повелитель.

Скатар'вар вышел, забрав женщину с собой.

Оставшись в темноте, Вулкан вновь повернулся к своему клеймовщику. Ониксово-черное тело примарха казалось мускулистым куском гранита, и почти каждый сантиметр обнаженной кожи был покрыт символами. Они символизировали поступки, битвы, жизни отнятые и жизни пощаженные. Некоторые были сделаны еще на Ноктюрне – до того, как он воссоединился с Чужеземцем. Вулкан помнил их в мельчайших деталях, все без исключения.

Все это было ритуалом, частью Прометеева кредо, зародившегося на Ноктюрне много лет назад. Методы и традиции имели для Вулкана большое значение, и именно на этих догматах зиждилось все, чему он учил своих сыновей.

– И настает момент, когда должно быть выжжено клеймо, – сказал он, вновь опускаясь на колени и склоняя голову. – Подготовь меня к войне.

Гололитическое изображение командира Арвека в кабине трясущегося «Мастодонта» то расплывалось, то становилось резче.

– Как только в центральной стене появится брешь, мы сможем въехать прямо в Хар-танн и приступить к сносу, – заявил армейский офицер, для выразительности ударив кулаком по раскрытой ладони. Его надменность была слышна даже через встроенный вокс. Он родился на Водисе, мире строгих воинских родов, происходивших от древнейших королей Терры.

Звук был так же плох, как изображение, но смысл его слов был вполне ясен.

– Нет, – твердо сказал Вулкан. – Пробьете брешь в стене, потом отступите.

Арвек попытался скрыть удивление.

– При всем моем уважении, лорд примарх, мы можем сломить их сопротивление с минимальными потерями. Меня уверили...

Вулкан его перебил:

– Для себя, но не для них. В Хар-танне больше пятнадцати тысяч гражданских. Я прочитал ваш прогноз сопутствующего ущерба; он как минимум оптимистичен, и даже такой уровень недопустим. Сделайте проход для легиона, а мы подавим сопротивление местных солдат с минимальными потерями среди гражданских. Считайте это приказом.

Арвек резким движением отдал честь, заставив медали и прочие знаки почета на накрахмаленном синем мундире зазвенеть.

Вулкан кивнул ему и переключил канал связи.

Зернистое, почти бесцветное изображение танкового командира растворилось, уступив место голограмме принцепса Локьи. Офицер титана был завешан мыслеимпульсными кабелями, соединявшими кору его мозга с яростной душой боевой машины. Мыслесвязь уже была прочно установлена, и он хмурил брови и приподнимал изогнутые черные усы, скалясь от напряжения.

– Лорд Вулкан, – поприветствовал его Локья с интеллигентным аттильским акцентом.

– Командир Арвек пробьет для легиона дыру в центральной стене. Я хочу, чтобы «Огненные Короли» их сопровождали. Стрелять только в ответ на угрозу, самим с солдатами города в бой не вступать.

– Так точно, – сказал Локья, сигналами пересылая приказ своим модератам, сидящим в кабине «Пса Войны» ниже.

Принцепс отключил канал, и в кабине грохочущего «Мастодонта» потемнело.

Семь Погребальных стражей ждали в ней приказов своего господина и повелителя, пылая глазами.

– Как только ворота будут обрушены, а Арвек отступит, пятнадцатая двинется внутрь для рекогносцировки, – сказал Вулкан. – Мы последуем сразу же за ними, при поддержке остальных Огненных змиев.

Нумеон отрывисто кивнул и отвернулся, открывая канал связи с Неметором.

Затем Вулкан добавил:

– Мы поведем колонну, сражаясь парами, расчлененным строем. Предложения?

Варрун провел рукой по подбородку, разглаживая пепельно-серую бороду. Будучи самым старым в ордене, он нередко получал право говорить первым.

– Один вход в город... Мы будем привлекать к себе много огня.

– Мы справлялись и в худших условиях, – сказал Леодракк. Глаза его горели с яростной гордостью. – Честь захватить проход должна достаться нам, и не так уж много орудий у них на стенах, учитывая, что поведет нас примарх.

Воины одновременно закивали и забормотали с одобрением.

– Я бы порекомендовал использовать штурмовые щиты в первой прорывной группе, – сказал Ганн, кивая Игатарону, который неподвижно сидел позади собравшихся. Оба были специалистами по штурму, но первый отличался демонстративной драчливостью, а второй был молчалив, но яростно-агрессивен.

Варрун хмыкнул.

– Я думал, наша цель – минимизировать потери среди гражданских.

Линии массивной челюсти Ганна напряглись, он направил вдоль рукояти своего грозового молота искру энергии, но не поддался на провокацию.

– Мы с Скатар'варом пойдем вторыми, – предложил Леодракк, не обращая внимания на поддразнивающих друг друга братьев.

– Бок о бок, брат, – сказал Скатар'вар, и они обменялись рукопожатием, взяв друг друга за предплечья.

– Остаемся мы с тобой, – сказал Атанарий Варруну.

– Будем удерживать пролом для легиона, – сказал Варрун. – Чтобы Змии подошли к открытым воротам.

Ганн оскалился:

– Арьергардные бои – явно твоя сильная сторона, Варрун.

Варрун оскалился в ответ.

Вулкан улыбнулся про себя. Они были готовы к войне, жаждали ее. Погребальные стражи отличались от прочих Саламандр: в них было больше огня, больше ярости. Они, как вулканы древнего Ноктюрна, – гигантские зазубренные кряжи Драконьего пика и Смертельного огня – всегда были готовы извергнуть пламя. Даже Пирокласты не были так взрывоопасны.

Погребальными стражами становились избранные воины, ярче других продемонстрировавшие готовность жертвовать собой и способность действовать самостоятельно. Они, как сабураи древнего Нихона, были исключительными бойцами, умеющими как объединяться в отряд, так и мастерски сражаться в одиночку. Были они и лидерами: каждый Погребальный страж командовал собственным орденом легиона в дополнение к своим обязанностям в качестве воина из внутреннего окружения примарха. Все они родились на Терре, но все равно имели ониксово-черную кожу и красные глаза – необратимую реакцию на уникальный тип радиации на Ноктюрне, сочетавшуюся с генетическими особенностями своего примарха, которое наследовали все Саламандры, независимо от их происхождения.

– Скатар'вар, – сказал Вулкан. – Что с Сериф?

– С летописцем? – уточнил тот, застигнутый вопросом врасплох. – Она жива.

– Хорошо, – сказал Вулкан. Он обратился к ним всем: – Вы – мои лучшие змии, мои самые доверенные советники. Наш отец сделал нас крестоносцами, дабы мы несли огонь и свет в самые дальние концы галактики. Наша задача – защищать человечество, оберегать людей. Очень важно, чтобы орден летописцев это видел. Наш облик...

– Ужасает, повелитель, – рискнул закончить за него Леодракк, сверкая глазами сквозь линзы шлема.

Вулкан кивнул.

– Мы пришли на Хараатан как освободители, не как завоеватели. Нельзя воздвигнуть цивилизацию из руин, из крови и костей.

– А что же наши собратья? Они станут держаться тех же убеждений? – раздался из теней голос.

Все посмотрели на Игатарона, который не сводил глаз с примарха.

– Если не станут, – пообещал Вулкан, – мы с братом будем иметь разговор.

Нумеон закончил переговариваться с капитаном Неметором по воксу.

– Пятнадцатая продвигается вперед, – объявил он, вновь поворачиваясь к братьям.

Вулкан кивнул.

– Командир Арвек начнет атаку меньше чем через минуту. Надеть шлемы, приготовиться к немедленной высадке. Как только опустится трап, мы начнем наступление.

Погребальная стража в унисон загремела, подчиняясь.

Игатарон и Ганн вышли вперед, подняв щиты, а Леодракк и Скатар'вар сняли с креплений силовые молоты и встали прямо за ними. Следующим стоял Вулкан, а рядом с ним – Нумеон, сжимавший древко своей алебарды. Последними были Варрун и Атанарий; первый держал силовой топор за верхнюю часть короткого древка, у обоюдоострого лезвиея, а второй обнажил силовой меч, чтобы поцеловать клинок.

Все семеро были вооружены болтерами, но редко использовали их, кроме Варруна, являвшегося исключительным стрелком. Все их оружие было изготовлено тем, кто его носил, и все их оружие изрыгало пламя, как драконы древних времен.

– Лицом к лицу, – прорычал Нумеон, начиная боевую мантру Погребальной стражи.

– Клинком к клинку, – ответили остальные, включая Вулкана.

Теперь они были выкованы, готовы для войны.

Гололитический передатчик с треском ожил и показал голову и торс командира Арвека.

– Для вас пробита брешь, лорд примарх. Отступаем.

Вулкан наблюдал через линзы шлема за тем, как танковые соединения Арвека отъезжают от центральной стены Хар-танна. Каждая машина была представлена иконкой, и экран был ими заполнен. Позади них двигались бронированные «Носороги» пятнадцатой, а еще дальше – «Мастодонты».

– Потери? – спросил Вулкан.

– Никаких. Мы не встретили сопротивления. Они не стали открывать огонь, даже когда мы приблизились на пятьдесят метров.

Вулкан почувствовал прикосновение тревоги, но тут же скрыл это.

– Передай это капитану Неметору, – сказал он Нумеону по вокс-связи, отключив канал с Арвеком.

– Повелитель, что-то не так? – спросил Нумеон.

– Я ожидал ответных атак.

– Возможно, они все-таки решили капитулировать, – предположил Атанарий.

– Но почему тогда не открыли ворота? – возразил Варрун.

– Ловушка? – процедил Леодракк, а его брат Скатар'вар кивнул, соглашаясь.

Вулкан помрачнел; за его молчанием явно скрывалось беспокойство.

В любом случае, как только Неметор окажется за центральной стеной, они все узнают.

Капитан Неметор уже успел снять шлем, когда встретил Вулкана у пробоины в центральной стене. Широкоплечий воин выглядел встревоженным, и лоб его блестел от пота.

Все освещение в городе было погашено. Дороги, парапеты и внутренние строения погрузились во тьму. Единственным источником света стали разрозненные пожары от прошлой бомбардировки, но даже в этом сумраке свидетельства танковой атаки командира Арвека были видны везде.

Переломанные тела хар-таннских солдат лежали среди обломков центральной стены, обвалившейся от мощного обстрела. Несколько сторожевых башен упали на территорию города и теперь валялись грудами камнебетона и пластали. У них тоже виднелись трупы, уже наполнявшие воздух вонью разложения. Весь город им пропах, весть город был охвачен смрадом смерти.

За центральной стеной и воротами, выбитыми фугасным снарядом, находилась длинная эспланада. Судя по взорванным мешкам с песком на огневых позициях и разрушенным противотанковым ловушкам, хар-таннцы выстраивали здесь вторую линию обороны. В нескольких местах Вулкан заметил почерневшие остовы огневых сооружений, призванных создавать узкие проходы и направлять вторгающихся врагов в огневые мешки. Огневые сооружения перемежались бункерами гораздо больших размеров – прочными, долговременными дополнениями к оборонительной системе города. Из смотровых щелей в некоторых бункерах еще вытекал дым – красноречивое свидетельство стремительной и яростной зачистки.

Обитателей Хар-танна нигде не было видно.

– Вы видите? – спросил Нумеон, кивая в сторону, куда смотрел примарх.

– Да, – тревога Вулкана возрастала.

– Танковый обстрел действует иначе. Он сравнивает бункеры с землей, а не зачищает их и не сжигает. Здесь уже побывала ударная группа.

Вулкан охватил взглядом сцену бойни, пытаясь увидеть то, что должно было скрываться за явными разрушениями и смертью. За эспланадой, где военные здания сменялись гражданскими. Он увидел склады, мануфакторумы, лавки, коммерции... дома. В узком переулке мелькнуло движение: что-то медленно покачивалось на ветру.

Когда Вулкан приблизился к Неметору, тот отдал честь, ударив кулаком по левой стороне нагрудника достаточно громко, чтобы привлечь внимание примарха. Погребальные стражи за его спиной начали рассредотачиваться. Остальной части легиона дали отбой и приказали ждать строго снаружи.

– Капитан, – сказал Вулкан.

Неметор был потрясен, но сложно было определить, почему.

– Повелитель, вам следует это увидеть.

Вулкан заговорил через плечо с Нумеоном. Погребальная стража должна была оцепить зону сразу за брешью, но дальше не продвигаться. Потом он кивнул Неметору, и капитан повел его вперед.

В центре Хар-танна они обнаружили горы трупов. Солдат в бараках – выпотрошенных и освежеванных; погребальные костры с еще горящими телами, почерневшими до неузнаваемости, наполняющими воздух маслянистым дымом; городских чиновников, наколотых на пики; гражданских, подвешенных за шею, раскачивающихся на ветру.

– Они их перерезали, – сказал Неметор, осматривая сцену побоища. Четыре сопровождавших его Саламандра даже в боевых шлемах выглядели так же растерянно, как их капитан.

Вулкан разжал зубы.

– Где остальные солдаты твоей роты?

– Рассредоточились среди развалин, пытаются найти выживших.

– Их не будет, – сказал ему Вулкан. – Отзови их. Мы здесь не нужны. Жителям Хар-танна уже ничем не помочь.

Его взгляд упал на кровавый символ, намалеванный на стене схолы. Примарх стиснул зубы.

– Когда они вообще успели высадиться? – спросил Неметор, проследив за взглядом Вулкана.

– Я не знаю.

Он не говорил на этом языке, но узнал остроугольный рукописный шрифт надписи.

Это был нострамский.

Вулкан вернулся на откос и теперь стоял там в одиночестве – только пламя ревело далеко внизу.

Хар-танн горел. Он горел в пламени из тысячи наручных огнеметов: Вулкан поручил своим пирокластам сжечь город дотла. Он хотел, чтобы этот памятник резне не простоял больше ни одного лишнего мгновения. Сам факт его существования пугал солдат Армии, и даже легионеры ступали в нем с опаской.

Вулкан терпеливо ждал, прислушиваясь к вокс-каналу, который только что открыл. Статика мягко трещала несколько секунд, прежде чем Вулкану ответили. Ответ прозвучал так, будто говорящий на другом конце улыбался.

– Брат.

Несмотря на все усилия, Вулкану не удалось скрыть гнев.

– Что ты сделал, Керз?

– Избавил тебя от необходимости марать руки. Мы прибыли рано – пока ты только выстраивал свои танки и титаны.

– Я приказал взять город с минимальными возможными жертвами.

– Я твоим приказам не подчиняюсь, брат. К тому же так только лучше.

– Для кого лучше? Ты вырезал целый город – мужчин, женщин, детей, все они мертвы. Да там устроили побоище, достойное ангроновского легиона!

– Не надо путать меня с нашим вспыльчивым братом, тем более что ты в данный момент ему почти не уступаешь. Ты зол на меня?

Вулкан сжал кулаки, подавив резкий ответ.

– Где ты, Керз? Где ты прячешься?

– Я недалеко. Мы скоро будем вместе.

Конрад Керз помолчал, и игривость пропала из его голоса.

– Мы с тобой оба знаем, что это приведение к Согласию не могло стать бескровным. Сто пятьдесят четыре Шесть – мир войны, а я ни разу не сражался с воином, который был бы готов сдаться, не пролив сначала немного крови.

– Немного? Ты фактически обескровил все население.

– И как, по-твоему, это скажется на их боевом духе?

Вулкан резко обернулся, услышав голос Керза. Не через вокс – он был здесь. Ночной Призрак стоял в нескольких шагах позади него, на границе между тенью и дрожащим светом от пожара.

– Ты либо нагл, либо глуп, раз решил вот так прийти ко мне, – сообщил ему Вулкан, на фоне огня и в драконьих доспехах выглядевший особенно взрывоопасно. Туша гигантского дракона Кесаре, переброшенная через правое плечо, казалось, ожила. Его кузнечный молот был под рукой, но он даже не взглянул на оружие.

– Почему? Что ты собираешься сделать? – Керз вышел из теней.

На нем не было шлема, и свет падал на лицо так, что собиравшиеся во впадинах тени придавали ему призрачный, почти скелетообразный облик. Нострамо, его родной мир – если не считать лабораторию, где его, как и всех его братьев, сперва создали – был лишен света. Меловая бледность его обитателей служила тому свидетельством, и Керз не был исключением. Ониксовая кожа у одного, алебастровая – у другого; по этим двум примархам можно было изучать принципы контраста.

Его глаза, разительно отличаясь от пылающих глаз Вулкана, представляли собой узкие овалы блестящего черного цвета, глядевшие из-за прямых черных прядей, падавших на лицо. В то время как Вулкан носил в качестве мантии шкуру огненного дракона, на Керзе был рваный алый плащ. Один брат походил на рептилию в своей чешуйчатой броне, зеленой, как океан, и инкрустированной редким кварцем; другой был облачен в полуночно-синее и покрыт символами смерти и бренности.

Вулкан ответил ему ровным, спокойным голосом:

– Ты пытаешься меня спровоцировать, Керз? Хочешь конфликта?

– Звучит как угроза, – Керз слегка улыбнулся. – Это угроза, брат? Что я – грубый клинок, который надо обрабатывать на твоей праведной наковальне? Может, ты считаешь, что стоишь выше меня и имеешь право меня учить?

Вулкан проигнорировал его слова, махнув рукой в сторону преисподней, которой стал город Хар-танн.

– Взгляни на плоды своих трудов.

– Ха! Плоды моих трудов? Вулкан, ты говоришь как поэт, притом крайне бездарный, – Керз посерьезнел. – Я сломил этот мир для тебя, брат. Зачистив город, который ты сейчас предал огню, я избавил нас от необходимости проливать кровь. Как по-твоему, что будут делать мятежники этого мира, когда услышат и увидят, что мы сделали с одним из их крупнейших городов? – бросая вызов осязаемому гневу Вулкана, Керз делал шаг вперед при каждом выделяемом слове. – Они рухнут на колени, съежатся, зарыдают... – встав прямо перед Вулканом, он прорычал последние слова сквозь частокол зубов: – Взмолятся о пощаде.

Он отступил, разводя руки в стороны.

– А ты сможешь дать им ее, и это мой подарок.

Вулкан покачал головой.

– Ужас – твой подарок. Керз, там были женщины и дети. Они были невинны.

Керз горько усмехнулся.

– Невинных не бывает.

– Ты вышел из низов, брат, но наш отец вознес тебя к вершине. Хватит вести себя, как те кровожадные звери, которых ты унаследовал на Нострамо.

– Вознес меня, значит? Вывел меня из тьмы ко свету? Мы убийцы, Вулкан. Все мы. Не пытайся убедить меня, что мы благородны, это не так. Просто мои глаза открылись раньше твоих, вот и все.

Керз повернулся и пошел прочь, вниз по склону.

– Страх, Вулкан, – сказал он, исчезая в тенях. – Только его они понимают. Вам всем следует это осознать.

Вулкан не ответил. Он дрожал всем телом. Опустив взгляд, он увидел, что держит в руках свой кузнечный молот. Он даже не осознал, что снял его с креплений. Он громко выдохнул, пытаясь прогнать напряжение, борясь с собственным телом. Успокоившись наконец, он повернулся к пожару. Пламя поднималось и уже касалось неба извивающимися щупальцами из черного дыма. Оно напомнило ему об Ибсене и джунглях, которые они там предали огню.

Сколько еще миров они должны сжечь, прежде чем это закончится?

Несколько минут примарх молча стоял и просто смотрел, пока сзади не раздался тихий голос, вырвав его из забытья.

– Лорд Вулкан?

Эта была летописец, Сериф.

– Ваш советник сказал, что вы будете здесь.

– А он сказал тебе, что меня нельзя беспокоить?

Сериф слегка поклонилась.

– Он был слишком занят, чтобы мне препятствовать.

Вулкан встал к ней спиной.

– Я сейчас не в настроении отвечать на вопросы.

– Мои искренние извинения, повелитель. Я надеялась продолжить нашу...

Вулкан в ярости повернул голову:

– Я сказал, не сейчас!

Она сжалась и попятилась, испуганно смотря на него.

Последние слова Керза всплыли в памяти, словно в насмешку, но Вулкан не мог ничего поделать. Он уставился на нее полыхающими от ярости глазами. Это был монстр – сторона, которую он так тщательно пытался скрыть от летописцев. Его сердца стремительно бились, грудь вздымалась и опускалась, как гигантские мехи. Керз был прав: он убийца. Его вывели именно для этого.

Злость из-за того, что сотворил его брат, воспоминания о тех трупах, о детях... Они с такой силой захлестнули его, так отуманили, что свой следующий приказ Вулкан прошипел, наполняя воздух запахом пепла и золы:

– Оставь. Меня. В покое.

Сериф побежала вниз по склону.

Вулкан не удостоил ее провожающим взглядом. Он смотрел на горящие руины Хар-танна.

– Все закончится в огне, когда галактика начнет гореть, – сказал он, погружаясь в глубокую тоску. – И это пламя раздуем мы.

Когда я очнулся, меня ждала боль. Не в первый раз я с ней сталкивался, ибо был прирожденным воином, примархом. Но чтобы знать, как причинить примарху настоящую боль, нужно самому им быть.

Керз, должно быть, хорошо выучился, потому что боль переполняла мое тело. Она выдернула меня из бессознательного оцепенения в мир раздирающей нервы, раскаленной добела агонии. Мне доводилось стоять в жерле вулкана, я вынес испытание очищающим пламенем ядерного удара и остался жив. Но даже мне сейчас... было больно.

Я закричал, открывая глаза. Сквозь артериально-красную дымку виднелась камера, по размерам сравнимая с грузовым отсеком боевого транспортника. Она была черной, с круглыми металлическими стенами, лишенной каких-либо видимых дверей или проходов.

Первым делом уняв бешеное биение сердец, я замедлил дыхание. Шок и тяжелые раны тормозили попытки вернуть контроль над телом, но моя воля была сильней, и я восстановил некое подобие работоспособности.

Я заморгал, избавляясь от алого инея запекшейся крови, грязными линзами покрывшей мои глаза. Несмотря на протесты ноющих костей и конечностей, мне все же удалось подняться. Казалось, будто на спину давила нога титана.

Я нетвердо шагнул вперед, покачнулся и больно упал на колено. Я давно не вставал на ноги, но не знал, насколько давно. Даже с моим улучшенным зрением в камере было поразительно темно, и я потерял ощущение времени.

Я вновь поднялся, зашатался, но удержался на ногах. Простоял так несколько мгновений, – а может, и час, оценить время было сложно – пока дрожь не ослабла и в конце концов не пропала, и ко мне не начали возвращаться силы. Я сделал еще три шага, но тут меня отдернули назад кандалы, прикованные к стене. Я нахмурился, разглядывая цепи на запястьях и лодыжках так, словно видел их в первый раз. Еще одна крепилась к обручу на шее. Я потянул за одну из них для пробы, оценивая прочность. Цепь не поддалась. И даже обеими руками мне не удалось ее разорвать.

– Ты впустую тратишь время, – донесся из темноты знакомый голос, заставив меня резко обернуться.

– Покажись, – приказал я. Но я охрип от стоящего здесь холодного воздуха, и в голосе не было твердости.

Однако лицо все же выплыло из теней, подчиняясь моему требованию. Оно было бледным, с коротко подстриженными черными волосами, впалыми щеками и холодными, стеклянными глазами. У акул такие глаза – мертвые. Но это был человек, мой брат. Которого я едва узнал.

– Рад меня видеть? – спросил Феррус Манус песчано-грубым голосом.

– Что? Как это возм... – начал я, но тут в мой бок погрузилось лезвие. Словно белое пламя вспыхнуло в плоти, и я осознал, что мои тюремщики все это время были здесь, молча выжидая в темноте. И они принесли с собой много, много мечей. Я слышал, как они выскользнули из ножен, прежде чем вонзиться в мое тело.

Перед тем, как потерять сознание, я почувствовал на себе гробовой смрад от дыхания Керза, и, снова падая, успел в последний раз взглянуть на своего сокамерника.

Смотря на меня все теми же мертвыми глазами, Феррус поднял подбородок.

Его шею пересекал кровавый шрам, частично закрытый свернувшейся примарховской кровью. Я знал, что это за повреждение – я наносил такие в годы войны. Его оставило обезглавливание.

– Как видишь, – ответил он, – это невозможно.

И тьма поглотила мой мир.

Глава 3. Находка

Что есть настоящая вера? Убежденность в отсутствии эмпирической истины? Нет. Вера – это волеизъявление, это присяга в преданности реальному божеству и единственная защита от всевышнего гнева. Вот настоящая вера.

Капеллан Семнадцатого легиона на встрече ложи

Себатон глубоко вдохнул чистый наружный воздух. Заточение в катакомбах начало вызывать легкую клаустрофобию, но теперь, когда кожу омывала ночная прохлада, он позволил себе испытать облегчение от того, что выбрался из той ямы. Сердце билось так сильно, что хотелось положить руку на грудь, лишь бы унять его. Раньше он не испытывал страха перед замкнутыми пространствами, но сейчас ощущение надвигающейся опасности – смутная уверенность, что нечто или некто выслеживает его, как собака-ищейка, – беспокоило его куда сильнее, чем он готов был признать.

– Соберись, чтоб тебя, – проворчал он.

Несмотря на все данные обещания, он опять оказался там, где быть не хотел. После прошлого раза он надеялся, что они оставят его в покое. Он осмелился поверить, что свободен, но он никогда не станет по-настоящему свободен – не от них. И теперь он был здесь.

Руины погрузились во тьму, а из иссиня-фиолетовых туч капал дождь, барабаня по брезенту его палатки.

Они разбили лагерь на каменистом холме, возвышающемся над местом раскопок. Руины находились позади Себатона, примерно в двадцати метрах ниже, и добраться до них можно было по слегка пологому склону. С другой стороны холм обрывался отвесной скалой, а под ней раскинулась небольшая пустошь с серыми кустами, которую медленно пожирали наступающие трубопроводы и фабрики Раноса.

Наружу его также выгнала боль. Она давила в затылке, вызывала в зубах не прогоняемую ничем ломоту, наполняла рот тошнотворной горечью. В яме было попросту больно находиться. Чем ближе они подбирались к цели, тем сложнее было оставаться внизу. Себатон не был уверен, сулит ли это ему что-то хорошее или плохое. Его наниматели подробно описали объект раскопок, снабдили всей необходимой информацией, чтобы он его узнал, а также сообщили, для чего он нужен, как работает и что Себатон должен с ним сделать, когда отыщет. И не раскопки были самым худшим, а то, что последует за ними – его миссия.

Над местом раскопок похолодало, и Себатон в безнадежной попытке согреться сжимал в одной руке чашку с остывающим рекафом, а другой массировал правый висок. Это не помогало: он по-прежнему мерз, а голова по-прежнему болела.

– Ты в порядке?

Последовавший за ним Варте поднимался по склону, шагая с своей неизменной солдатской уверенностью; кобура с пистолетом была расстегнута. Себатон перестал массировать висок и опустил руку к собственному пистолету, но тут же обругал себя.

«Уже от каждой тени шарахаешься, – сказал он себе. – И когда ты успел стать таким параноиком?»

«Да кого ты обманываешь, ты параноиком всегда был. Попробуй им не стать с такой работой».

– Да, – соврал Себатон, отхлебнув мерзкого кофеина. Вкус заставил его поморщиться.

– Извини, – сказал Варте, вставая рядом с ним на вершине откоса. – Мои навыки рекафоварения не так отточены, как мое умение убивать людей.

– Надеюсь, применять второе тебе не придется.

Бывший Люцифер налил себе чашку, не ответив.

– По крайней мере он горячий, – сказал Себатон, повернувшись в сторону города, когда Варте присоединился к нему. – Ну... теплый.

Они чокнулись чашками.

– За что пьем? – спросил Варте.

– За то, чтобы выбраться отсюда.

Судя по выражение лица экс-Люцифера, он решил, что Себатон имеет в виду не только Ранос. Он достал из кармана куртки палочку из свернутых листьев лхо и предложил Себатону, который отказался.

– Нет, спасибо. Я и так перевозбужден.

– Они мне бодрости придают, – сказал Варте. – Забавно, чего начинает не хватать снаружи.

Себатон повернулся и взглянул на профиль солдата.

– Снаружи?

– Когда ты не на службе, не в Армии.

«А, – подумал Себатон. – Снаружи».

Варте почувствовал, что атмосфера изменилась, и настала его очередь задавать вопросы:

– Что-то не так?

– Это свобода, Варте. Ты говоришь о свободе.

– Не все ее жаждут. А меня вышвырнули, забыл? Для некоторых строгий режим – это якорь, который дарит им стабильность, не позволяет уплыть с течением. Я встречал немало солдат, которые так считают. Они иначе не могут. Бездействие для таких людей – ад.

– Пожалуй, – отозвался Себатон, разглядывая лабиринт из промышленных зданий, мануфакторумов и жилых блоков, – Я тебе верю.

Разведенные в бочках костры, котелки и печки расцвечивали в остальном серый пейзаж крохотными мерцающими огоньками. Себатон представил, как крепостные работники толпятся вокруг них, пытаясь согреться. На организацию раскопок, поиски нужного места и сами экскавационные работы ушли месяцы. Но теперь, когда цель его визита была так близка, Себатон был как никогда полон желания уехать.

Варте показал пальцем за спину:

– И все же, почему здесь? Я знаю, что подробностей ты мне не расскажешь, и мне искренне все равно, ради денег ты это делаешь или ради славы, но тут же просто груда камней. Ни могил, ни гиптских саркофагов, только нас и ждущих. Оно вообще как-то называется?

Он был не так уж и неправ. Даже при взгляде сверху руины ничем не напоминали крепость, которой раньше были. От нее остался лишь гниющий остов из балок, похожих на культи изломанных конечностей, выступающих из сожженных туловищ-залов, давно всеми оставленных. Долгие годы люди Раноса и даже Траориса находились в рабстве у хозяев этой крепости и семи других, разбросанных по планете. Эта стала последней, и от восьмиугольных стен почти ничего не осталось. Восемь восьмиугольных крепостей. Хотя термин был не совсем правильным. Некоторые называли их иначе: храмами.

«Да, у этого места было имя, но я его не назову. Не здесь, не тебе».

– Здесь что-то случилось, – сказал вместо этого Себатон. – Что-то важное – и оставившее здесь след.

– То «оружие», о котором ты упоминал?

– Нет, я не про него, – Себатон на мгновение смутился, пожалев, что сказал так много. Он помолчал. – Тебе не кажется, что здесь слишком тихо?

Глубоко в сердце Раноса крохотные огоньки начали гаснуть.

Тишину разорвал гул мощных турбинных двигателей над головой. Они были достаточно далеко, чтобы мужчинам не пришлось хвататься за личное оружие, но достаточно близко, чтобы Себатон направился к палатке за биноклем.

– Посадочные, – сказал Варте, который не нуждался в бинокле, чтобы определить, на чем двигатели были установлены.

– Я вижу три, они проходят сквозь слой облаков, – ответил Себатон, прижимая бинокль к правому глазу. – Определенно высадочная группа.

– Чья?

– Понятия не имею, – соврал он, складывая телескопическую трубу и кладя ее в карман.

Это были массивные, тяжеловооруженные транспортники. Такие использовали смертоносные воины. Себатон встречал их прежде, и опыт оказался не самым приятным.

– Хотел бы я знать, что они тут делают, – сказал Варте.

– Нет, не хотел бы.

Варте невесело рассмеялся.

– Возможно, ты прав. Пойду, дам нашему адепту пинка под зад. Может, получится ускорить процесс.

– Хорошая идея.

Варте потрусил вниз по склону, придерживая кобуру одной рукой, чтобы та не болталась.

Несколько секунд спустя транспортники пропали из вида, скрывшись за рядами окутанных тьмой дымоходов и складов. Себатон тихо выругался.

– Видимо, наивно было надеяться, что они не придут.

Чашка в руках разогрелась – гораздо сильнее, чем еле теплый кофеин в ней. Заглянув вглубь бурой жидкости, он нахмурился.

– А, – сказал Себатон. – Это ты.

Глава 4. Сыны наших отцов

Ты меж людей единственный, с кем встречи

Я избегал. Уйди. Твоею кровью

И так уж отягчен мой дух.

«Макбет» драматурга Кристофа Майло

– Помнишь, как я нашел тебя, одного посреди пепельных равнин? Я решил, что передо мной чудо – или же дьявол, извергнутый из-под земли нам в наказание. Но ты был лишь ребенком, младенцем. Таким маленьким, таким беззащитным, окруженным всей этой смертью. Я подумал, что ты погиб, сгорел дочерна при падении. Песок в оставленном тобой кратере превратился в стекло... Но тебя огонь не коснулся, не оставил даже следа. Ты тихо плакал, но не от боли или испуга. Ты просто не хотел быть один, Вулкан.

– Я помню.

Я чувствовал запах дыма и кожи, металла и пота.

– Проснись, сын, – сказал человек, которого я узнал даже в полубессознательном состоянии.

Я снова был в кузнице. Я был дома.

– Отец?

Дым рассеялся, тьма ушла, я заморгал и увидел его перед собой его. Словно мы расстались лишь вчера.

Н'бел.

Лицо, потемневшее под Ноктюрнским солнцем, руки, огрубевшие от работы с металлом, кожа, такая шершавая на ощупь – Н'бел был настоящим мастером-ремесленником. У него были широкие плечи кузнеца, а заткнутая за пояс засечка служила еще одним излишним подтверждением его рода занятий. Поверх простого комбинезона из темной плотной материи был повязан кожаный фартук. Голые руки, покрытые шрамами и такие же загорелые, как лицо, с мощными мышцами и веревками жил, украшали обручи. Так выглядел человек, зарабатывающий на жизнь тяжелым трудом. Он научил меня всему, что я знал – или, во всяком случае, всему, что я хранил в памяти.

– Ты живой...

Он кивнул.

В груди заныло от тоски, глаза наполнились слезами. Я стоял в мастерской, пахнущей пеплом, согретой огнем. Где-то неподалеку раздавался мерный стук по наковальне, этот так хорошо знакомый мне мотив, выбиваемый на барабане кузнецов. Каким чистым, каким хорошим было это место. В углу комнаты стояла каменная печь, а в ней мягко булькала, перекрывая тихий треск огня, похлебка в котелке. Здесь была земля. Здесь я был в своей стихии.

– Мне тебя не хватало, отец.

Слезы побежали по моим щекам. Я почувствовал их солено-пепельный вкус на губах и обнял Н'бела, как блудный сын, вернувшийся домой. Несмотря на всю свою мускулистость и массивность, в моих руках он казался ребенком. Однако неожиданность воссоединения вскоре заставила меня нахмуриться и отпустить его.

– Но как? Что с войной? Она?..

Что-то туманило мне разум, мешало ясно видеть. Я замотал головой, но туман стоял не перед глазами, а внутри.

– Важно лишь то, что ты вернулся, сын.

Он хлопнул меня по руке, и тепло отцовского уважения и гордости бальзамом пролилась мне на душу, смывая всю вину и всю кровь.

Как долго я мечтал вернуться. В глубине души я верил, что возвращусь на Ноктюрн после того, как закончится Крестовый поход и война будет выиграна, и стану жить мирно. Молот может разрушать – и он становился невероятно эффективным оружием в моих руках, – но может и служить инструментом созидания. Я уничтожал народы, стирал с лица земли целые города во имя завоевания, но теперь хотел жить в спокойствии, реализовывать свое стремление строить, а не ломать.

Я помогал построить это место – не только кузницу, но весь город, в котором, как я знал, она находилась, и остальные шесть городов-святынь. Люди Ноктюрна всегда жили родоплеменным строем, зависели от мира во всем, но раскаленная, нестабильная планета, давая им возможность заниматься ремеслом и жить, в то же время постоянно грозила гибелью, что демонстрировала в каждом Испытании Огнем.

Н'бел не сводил с меня глаз, но в глазах его светилась не отеческая радость от воссоединения с сыном, а страх.

Я взял его за плечи, крепко, но не настолько сильно, чтобы причинить боль.

– Отец, в чем дело? Что случилось?

– Важно лишь то, что ты вернулся... – повторил он и кивнул в сторону чего-то за моей спиной.

Я вслед за ним перевел взгляд на дверь из кузницы. Ночные звуки Ноктюрна вплывали сквозь приоткрытые створки вместе с теплым ветерком. Чувствовался жар пустыни, кислотный запах Едкого моря и что-то еще.

Я отпустил Н'бела и повернулся к двери.

– Что произошло?

Рядом стояла полка с инструментами, которые мой отец использовал в кузнице. Я взял копьеподобный прут для клеймения. Странный выбор: там лежало несколько молотов, но почему-то я предпочел прут.

– Ты был не один, – выдохнул мой отец, и сильный голос кузнеца упал до всхлипа, – когда вернулся.

Я зарычал, бросился к двери, сжимая рукоять железного прута.

– Отец, что случилось?

Н'бел был вне себя от страха, и вдруг по кузнице прошел холод, от которого застыла в жилах кровь.

До появления Чужестранца мы, ноктюрнцы, сражались за свободу и жизнь с бандами сумеречных призраков – мародерами, пиратами и поработителями. Позже я узнал, что они назывались «эльдар» и были расой ксеносов, истязавших людей на бессчетных мирах, но на моем – в особенности.

Я жаждал мира, возможности созидать, но теперь понимал, что судьба меня не отпустит, что галактике нужен был воин. Мой другой отец позвал меня, и не подчиниться ему я не мог.

– Оставайся в кузнице, – сказал я Н'белу и вышел на улицу.

Огромное вулканическое облако темным призраком плыло на угольно-черном ночном горизонте. Все огни потухли. Все дома, кузницы и горны были мертвы.

Я вышел на платформу из железа и стали. Исчезли племенные хижины времен моего становления, исчезли простые кузни моих предшественников. С приходом Чужестранца и развивающегося Империума Ноктюрн изменился. На месте старых кузен теперь высились горные механизмы, плавильные печи и мануфакторумы. Скромные хижины сменились огромными агломерациями из жилых куполов, ретрансляторов и вокс-башен. Земляные шаманы, кователи металла и даже кузнецы уступили место сейсмологам, геологам и мануфакторумным мастерам. Наше ремесло осталось прежним – но не наша культура. Так было необходимо. Ибо Ноктюрн – своенравный мир, неизменно стоящий на грани гибели.

Гора Смертельного Огня дышала со всей своей гневной величественностью. Закрывая собой почти все, вулканическое облако скользило по невидимому пустотному щиту, висящему в небе. Генераторы - по одному на каждый из главных городов - стали еще одним подарком Империума. Тот, что был надо мной, ярко переливался под ударами обломков, выброшенных вулканом. Огонь лил с неба дождем, низвергался волнами, взрывался в облаке искр при столкновении с пустотным щитом.

Панорама природной ярости была прекрасным зрелищем. Но когда я все-таки отвел взгляд от неба, трепет перед величием и красотой пропал. На его место пришел холод, который я почувствовал еще в кузнице.

– Ты, – процедил я, как проклятие, увидев одинокую фигуру, сидевшую ко мне спиной и склонившуюся над чем-то. По спине рассыпались черные волосы, а одет он был в спецовку из мешковины. В одной руке он держал нож с зазубренным лезвием, и в темноте мне показалось, что на клинке блестит что-то темное.

Он был чужим здесь. Я инстинктивно это знал, но также видел по анахроничной одежде.

Он не услышал меня, поэтому я приблизился, крепче сжимая прут закаленного железа.

Сидящий пилил: я слышал визг ножа, разрезающего что-то. Сначала я решил, что это дерево, топливо для горна, но потом вспомнил клинок и черный блеск на лезвии. Сбоку от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла корзина. Отрезанные куски он кидал в нее.

– Что ты делаешь? – но я задал вопрос, уже зная ответ. – Что ты делаешь? – повторил я. Меня охватила ярость, и я поднял прут для клеймения над головой, как копье.

Черный блеск на его клинке... Эта была кровь.

Ни огней, ни света от горнов. Город был мертв, и убил его он.

– Повернись, мерзавец!

Он замер, услышав звуки своего имени. Выпрямился, небрежно опустив руку с ножом.

– Кровожадный подонок!

Я отвел копье назад, целясь ему в спину – туда, где, как я знал, железо пронзит сердце. Даже примархи могут умереть. Феррус умер. Он стал первым из нас – во всяком случае, первым, насчет кого я был уверен. Даже примархи могут умереть...

– Вулкан, нет.

Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.

Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.

– Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.

Я сильнее сжал копье.

– Но он перерезал их.

– Не убивай его, Вулкан.

Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен Великого крестового похода, лишь... Нет. Я опять замотал головой, пытаясь разогнать туман перед глазами.

Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.

Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время – ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.

– Сын мой, ты не должен его убивать.

– Он это заслужил! – зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.

– Вулкан, пожалуйста, не убивай его.

– Отец!

Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.

– Брат... – сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.

Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.

Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.

Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.

Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.

Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.

Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле – его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета – мои вытравленные на коже предбоевые клятвы – выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.

А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.

Феррус смотрел на меня из теней своими мертвыми, мерцающими, как опалы, глазами.

– Ты мертв, брат, – сказал я ему, поднимаясь. – И об этом я искренне сожалею.

– Почему? – у Ферруса всегда был хриплый голос, но сейчас ужасная рана на шее сделала его еще более скрежещущим. – Ты винишь себя, брат?

Его слова звучали так похоже на обвинение, что я повернулся и взглянул на него. Он действительно был призраком, тенью, поблекшим подобием Ферруса Мануса, облаченным в доспехи моего мертвого брата.

– Где мы? – спросил я, проигнорировав вопрос.

– А ты как думаешь?

– На Исстване.

Феррус кивнул:

– Мы с тобой так его и не покинули.

– Не пытайся выдать себя за него, – сказал я.

Феррус развел руками и оглянулся по сторонам, будто ища там ответы.

– А кто же я еще? Думаешь, тебе станет проще заглушить вину, если убедишь себя, что я – не проявление его сущности? Знаешь, где сейчас мое тело? Лежит, обезглавленное, в пустыне черного песка, медленно гниет в замаранном кровью доспехе. Не помню, чтобы в мою честь воздвигали статуи в таком образе.

Мне начинали надоедать эти потоки нелепицы. Все это было недостойно меня, недостойно Ферруса, и мне казалось, что я порочу память о нем уже тем, что слушаю призрака.

– Что ты за создание? Ибо ты не Феррус Манус.

Он засмеялся. Это был неприятный звук, похожий на карканье вороны.

– Я думал, я твой брат. Разве не так ты меня называл? Неужели меня так быстро забыли после смерти?

Феррус – или существо, носившее его плоть и доспехи, как человек носит плащ, – изобразил разочарованность.

Меня это не убедило.

– Феррус был благородным воином, хорошим и честным человеком. Он был сталью, он был железом, и я никогда его не забуду. Никогда.

– Однако же ты позволил мне умереть.

Вина ранила сильнее любого меча, и, пронзив мое измученное сердце, она заставила меня покачнуться, но я все же выпрямился.

– Я ничего не мог сделать. Никто из нас не мог ничего сделать.

– «Из нас»? – переспросил он, и внезапное озарение осветило его лицо. – А, ты про Коракса. Хочешь возложить на него часть своей вины? – прояснившись на мгновение, его лицо вдруг снова помрачнело, и Феррус медленно покачал головой. – Нет. Она твоя, Вулкан. Ты совершил ошибку. Ты подвел меня, а не Коракс.

Я отвернулся, хотя слова призрака ранили меня, пусть и не оставляя видимых следов.

– Ты не настоящий, брат. Ты лишь плод моего воображения, порождение моей совести...

– Вина! Я – твоя воплотившаяся вина, Вулкан. Ты не можешь избавиться от меня, потому что я живу в тебе.

Стараясь не слушать, я принялся изучать камеру. Она была круглой, выстроенной из толстого металла, который я не смог бы пробить голыми кулаками. Но ее стены делились на секции, на что указывали линии сварки, немного выступающие на поверхностью. Пятьдесят метров вверх. Я не мог подпрыгнуть на такую высоту, но, возможно, сумею на нее вскарабкаться. Вместе с ясностью сознания ко мне вернулась и способность планировать. Я воспользовался ей, продумывая, как сбежать.

Подземная темница – это яма, колодец, куда людей сбрасывают, чтобы там их оставить. Так Керз и сделал. Бросил меня в яму, избил, изранил и решил, что я сломаюсь, что мой разум не выдержит и я пропаду навеки.

Керз не был ноктюрнцем. Нострамцы не обладали нашей гордостью, нашим упорством, нашей выносливостью.

Мы не знали слова «отчаяние», как не знали и слова «покорность».

Обретя вместе с целью и новые силы, я схватил цепи. Крепко сжал их и почувствовал, как железо царапает ладони. Мышцы взбугрились на шее, напряглись на плечах и спине. Нити жил выступили на моей груди кузнеца, толстые, как веревки, напрягшиеся в борьбе с цепями. И по мере того, как я тянул за них, звенья начинали растягиваться и разгибаться, медленно уступать моей мощи. С невероятным усилием, в котором воли было не меньше, чем силы, я рванул цепи в стороны и разломал их. Все до одной, так что их звенья усеяли весь пол камеры.

Феррус усмехнулся, и мне даже показалось, что я услышал, как изогнулись его губы.

– Итак, от цепей ты избавился. И что? Ты слаб, Вулкан. Ты слаб, и потому обречен. Как обречен тобой был я, как обречен твой легион.

Я на мгновение остановился и склонил голову, вспоминая павших.

Неметор на моих руках... Он был последним.

– Я не обрекал тебя, брат.

Прижав ладонь к стене камеры, я начал искать изъяны в металле –малейшие неровности, за которые можно будет уцепиться.

Голос за спиной оторвал меня от изучения стены.

– Хочешь знать, как я умер, брат?

На этот раз я не стал поворачиваться, ибо не испытывал ни малейшего желания смотреть на создание, каким-то образом проникшее в мой разум и теперь пытавшееся сломить мой дух.

Я ядовито ответил:

– Ты не мой брат. А теперь помолчи!

Голос Ферруса стал ниже и мрачней:

– Хочешь знать, что я понял в миг своей смерти?

Я замер и мысленно обругал себя за это.

– Знаешь, я ведь взял над ним верх. Я про Фулгрима.

Теперь я невольно обернулся. В глубине души я, должно быть, подозревал об этом, иначе как могло привидение мне это рассказать?

– Он убил тебя?

Феррус медленно кивнул, и улыбка пробежала по его губам, как паук, ползущий по травинке.

– Он.

– Ты ненавидел его, верно? За его предательство, за то, что он разорвал узы вашей дружбы.

– Мы когда-то были очень близки.

Я опять ощутил вес кандалов; призрачные цепи тянули меня вниз, как якорь – в бездну океана. Тьма царила в этих безумных глубинах, всепоглощающая и бесконечная. Я знал, что что-то пожирает меня, что воля моя – не сила – подвергается испытанию, и вновь задумался: какова же природа этой тьмы, что я не могу в ней видеть. Что я слеп, словно смертный человек.

– Да, брат, это правда, – сказал Феррус, и я вздрогнул, осознав, что он прочитал мои мысли и исказил их смысл в своих целях. – Слеп. Ты ослеплен своей так называемой просвещенностью и не видишь истины.

Улыбка Ферруса добралась до его глаз, и зрелище было воистину жутким. Эти мертвые глаза притягивали к себе весь свет, поглощали его, как черная дыра поглощает солнце.

– Ты знаешь, о чем я.

– Ты сказал, что победил его, – сказал я, падая на корточки под весом, давящим на спину.

– Да. Его жизнь была в моих руках, но Фулгрим, – ответил Феррус, качая головой, – был не только тем, кем казался. Ты знаешь, о чем я, – повторил он, а мне опять вспомнился тот момент, когда я увидел Гора во второй раз, когда почувствовал природу силы, которой он себя окутывал. Я не знал, как назвать ее, эту сущность, этот первобытный страх, но знал, что Феррус говорил о том же самом.

Он запрокинул голову, демонстрируя рану на шее.

– Он отрубил мне голову, хладнокровно убил меня и расколол мой легион. Ты обрек меня на гибель, Вулкан. Я нуждался в тебе, а ты меня обрек. Я просил тебя... – Феррус говорил со все большей злостью, – нет, я умолял тебя последовать за мной, встать со мной рядом!

Я поднялся, избавившись от груза, от цепей, что больше не стремились опрокинуть меня в грязь, утащить в этот мрак пустоты, где лишь привидение и собственное грядущее безумие могли составить мне компанию.

– Ты лжешь, – сказал я призраку. – Феррус Манус никогда не стал бы умолять. Даже ради этого.

Я снова повернулся к стене, впился пальцами в металл и начал карабкаться.

– Ты обречен! – неистовствовал внизу Феррус. – Ты слаб, Вулкан! Слаб! Ты сгниешь здесь, и никто никогда не узнает, что с тобой случилось! На твою статую накинут саван, и не прольют по тебе слез. Твой легион зачахнет и умрет, исчезнет, как остальные. Вычеркнутый из памяти, никому не нужный, он станет назиданием для тех, кто останется, чтобы плюнуть на ваш жалкий пепел. Ноктюрн будет гореть.

Я продолжал взбираться, переставляя одну руку за другой.

– Помолчи, брат.

Феррус никогда не отличался разговорчивостью, и мне было непонятно, почему мое подсознание сделало его таким сейчас. Его слова рождались из моей вины, из растущей нерешительности. Слова были моими, и страх был моим.

– Я начинаю понимать, Керз, – пробормотал я, кончиками пальцев выискивая дефекты в металле и карабкаясь из своей тюрьмы, как кошачий хищник.

Я сорвался, пролетел полметра, царапая стену суставами пальцев, но сумел ухватиться за узкий, едва заметный выступ там, где проходила линия сварки. Никто не осыпал меня проклятьями и не пожелал мне смерти. Я бросил взгляд вниз.

Феррус пропал. Во всяком случае, пока.

Убедившись, что держусь крепко, я сосредоточился на стоящей передо мной задаче.

Овал света, сиявшего над моей камерой, становился больше с каждым мучительно преодолеваемым метром.

Когда до края шахты осталось не больше двух метров, я остановился в ожидании. Прислушался.

Два низких, хриплых голоса доносились сверху. Грубый тембр им придавали вокс-решетки. Керз поставил двух стражников следить за моей камерой. Я задумался на мгновение, были ли они среди тех легионеров, которые недавно искололи меня с такой жестокостью. Клинки, пронзающие плоть, ощущались до сих пор, но боль была фантомной, и на коже виднелись лишь те шрамы, что оставило каленое железо.

На моей памяти за время Великого крестового похода Восьмому и Восемнадцатому легионам несколько раз доводилось сражаться в одной кампании. Последней стал Хараатан, и ни для меня, ни для Керза это хорошо не закончилось. Может, когда-то я и считал, что обязан быть ему преданным, может, когда-то и испытывал к нему братскую любовь и уважение, но все это было уничтожено на Хараатане. То, что он там сделал... То, что вынудил сделать меня...

Я вздрогнул, а один из стражников засмеялся так, что можно было догадаться о теме их разговора: смерть, пытки, то, как они подвергали им тех, кто был слабее и меньше их. Убийцы, насильники, воры – дети Нострамо принадлежали к порченой породе.

Гнев вскипел во мне, но я сдержал яростный порыв. Я должен был сделать все стремительно и бесшумно.

По отзвуку шагов на металлическом полу я определил, где находится каждый из легионеров относительно отверстия шахты. Один был рядом – и явно скучал, поскольку постоянно переходил с места на место. Второй стоял дальше: воинов разделяло несколько метров. Ни один из них не смотрел на отверстие. Подозреваю, они думали, что я мертв или умираю. В конце концов, для этого они воткнули в меня достаточно стали.

Я примарх, а нас не так легко предать смерти... или заставить принять ее, напомнил я себе, подумав о бедном Феррусе. И на мгновение я вновь ощутил внизу его присутствие, но он не шевельнулся и ничего не сказал.

Я выскользнул из шахты.

Два стражника, облаченные в полуночный цвет своего легиона. Оба Повелители Ночи. Один стоял ко мне спиной. Я бесшумно обхватил его шею рукой, закрыв ладонью вокс-решетку, и дернул.

Второй, находившийся чуть дальше по коридору, увидел меня слишком поздно. Сперва он заметил мои глаза – когда я решил открыть их после того, как убил его товарища. Два яростных ока, мстительно горящих в темноте. Тени были стезей Восьмого, но не только их легион мог обитать во тьме. Твердо встав у края шахты, я сбросил вниз тело первого стражника, через мгновение упавшего с глухим стуком металла об металл, и бросился вперед.

Второй стражник поднимал болтер. Гравитация словно начала давить на его мышцы с четырехкратной силой, потому что его движения рядом с атакой примарха казались не быстрее ползущего ледника. Он направил оружие мне в грудь, инстинктивно выбрав целью центр массы. Я повалил стражника на пол, приземлившись сверху, схватил за ведущую руку и сломал ее о приклад болтера, чтобы ни легионер, ни его оружие больше никогда не смогли выстрелить.

Он упал на землю и захрипел, когда под моим весом и импульсом прогнулся нагрудник и треснул каркас из сросшихся ребер. Я заглушил его крик рукой, проломив вокс-решетку и выбив зубы. Из-под разломанного шлема брызнула кровь, окропив мое лицо горячими мокрыми каплями. Я продолжал давить, не обращая внимания на панику легионера.

Потом кровь остановилась, и наступила тишина.

Не поднимаясь с мертвого стражника, я огляделся и попытался сориентироваться.

Передо мной протянулся длинный коридор, металлический и голый, слабо освещенный, ничем не примечательный. Я мог быть в любой точке Исствана. Я плохо помнил, как меня насильно увозили с поля боя. Возможно, мне никогда не удастся восстановить в памяти события между появлением Керза и пробуждением в камере.

Ощущение замкнутости, охватившее меня, едва я коснулся металлической стены слева, дало основания полагать, что я нахожусь под землей. Возможно, Гор приказал построить эти тоннели под поверхностью. Меня посетила мысль, что здесь могли быть и камеры для Коракса и Ферруса, но я прогнал ее, едва она успела возникнуть. Гор не брал пленных, это было не в его природе – хотя за последние месяцы у меня и появилось достаточно поводов сомневаться в том, какова его истинная природа. Это устроил Керз.

Я знал, что он не простил меня за Хараатан, за то, что я с ним сделал.

Мой брат был недалеким, ограниченным созданием, и таков был его способ отплатить мне.

Я сбросил тела стражников, одного за другим, в шахту. Я подозревал, что людей в этом месте было немного, раз Керз оставил меня здесь умирать, и никто не услышит грохота, с которым их изломанные тела упадут на дно, но два мертвых Повелителя Ночи, оставленных на виду, вызовут тревогу немедленно. Эти выигранные секунды могли отделить успешный побег от продолжившегося заключения.

Избавившись от стражников, я подкрался к концу коридора, остановился у развилки и внимательно прислушался: не поднялась ли тревога.

Ничего.

Заглянув за угол, я обнаружил еще один тоннель, такой же пустой, как тот, который я собирался покинуть.

Он недолго оставался таковым. Через пару минут, когда я преодолел половину пути, справа отъехала в сторону дверь, и из прохода вышел легионер.

Действуя гораздо расторопнее своих мертвых братьев, уже гниющих в яме, он открыл канал связи и подал сигнал тревоги.

– Вулкан жив! – звучал он испуганно, и ирония заставила меня испытать жестокое удовлетворение, когда я бросился на него. Меня задело по касательной спешным, сделанным навскидку выстрелом, но я тут же ударил его ладонью по груди. Это была атака на сердце, которая способна убить мгновенно, если нанести удар с достаточной силой. Его основной орган вышел из строя, а за ним и дополнительный. Легионер повалился на пол, а я оставил его, метнувшись в комнату, из которой он пришел, едва начали реветь сирены.

И опять меня встретил голый металл. Ни оружия, ни боеприпасов – ничего. Комната была настолько спартанской, что казалась заброшенной. Вот только я слышал за воем сирен, что они идут за мной. Одни кричали на мерзком гортанном языке своего родного мира, другие бежали молча, и только грохот ботинок выдавал их поспешность и панику.

Я стремительно пересек комнату, пробежал через единственный выход и оказался в еще одном коридоре. Он был короче предыдущего и так же гол, но это место начало казаться мне знакомым. На следующей развилке я едва не врезался в двух стражников, шедших в другую сторону. Я быстро убил обоих, нанес смертельные повреждения за меньшее мгновение, чем требуется, чтобы моргнуть. Один из их цепных мечей – единственное оружие, которое я мог взять и эффективно использовать, – я забрал, гадая, как мне выбраться отсюда, пытаясь составить какой-нибудь план.

Мне необходимо было найти место, где можно будет остановиться и подумать, подстроиться к изменяющимся обстоятельствам.

Я двинулся наверх.

В вентиляционной шахте было тесно, и мне пришлось выбросить только что добытое оружие, но, поставив потолочную решетку на место, я мог временно скрыть свой путь отхода.

В шахте воняло – кровью, потом, а мне оставалось лишь гадать, откуда и куда здесь перегонялся воздух. Ползя на животе, отталкиваясь локтями и пальцами ног, я добрался до следующей решетки, позволявшей заглянуть в комнату внизу.

Судя по рядам мониторов вокруг большего экрана, на котором светилась схема тюрьмы, комната являлась контрольным пунктом. Неаугментированные люди-сервы работали, переговаривались по воксу, отчаянно пытались меня найти. Легионеров не было видно. Они охотились, пытаясь поймать меня в ловушку.

Эти мужчины и женщины не были воинами, но они служили моим врагам.

Все они должны будут погибнуть, чтобы я мог сбежать.

Тихо сняв решетку, я головой вперед пролез в отверстие и приземлился посреди них. Женщина с лицом, покрытым нострамскими татуировками, вскрикнула, и я ударил ее тыльной стороной руки, отбросив через комнату. Один из мужчин-операторов выхватил личное оружие и попытался направить его на меня, но я был быстрее. Гораздо быстрее. Я убил и его. Меньше чем через три секунды все шесть людей-операторов были мертвы. Я покончил с ними быстро и так безболезненно, как мог, но не сумел заглушить в процессе голос совести.

Схема на экране изображала лишь часть подземного комплекса. Мне опять показалось, что я уже видел подобную структуру раньше, и оставалось лишь гадать, насколько огромной была эта тюрьма на самом деле. Другие мониторы транслировали пикт-поток со шлемовых линз поисковых групп. По экранам пробегали данные, загружаемые с легионерских доспехов. Кардиомониторы каждого из Повелителей Ночи возбужденно гудели под подключенными к шлемам экранами, а графические эквалайзеры, отражавшие характер голосовых сигналов, поднимались и опускались одновременно с дыханием легионеров и шипением, которым они отдавали приказы.

Я проигнорировал пикт-потоки, сосредоточившись на запоминании схемы-карты.

Две двери вели из контрольного зала. Я выбрал ту, которая, согласно схеме, позволяла попасть на верхний уровень. Я понятия не имел, как глубоко под поверхностью Исствана находился, и что на самой поверхности меня встретит, но иного пути не было.

Передо мной предстал очередной коридор, разветвлявшийся в конце. Пройдя половину, я остановился и замотал головой, пытаясь собраться с мыслями.

– Где я? – выдохнул я, не помня, чтобы видел это пересечение на схеме. Я обладал эйдетической памятью, здесь было что-то не так. Можно было вернуться, но риск был слишком велик. Забравшись в шахту в потолке, я выиграл лишь несколько секунд. Мне следовало двигаться вперед. И быстро.

Дойдя до пересечения, я опять остановился. От меня разбегалось еще два коридора, постепенно терявшихся в темноте. Из правого слабо дуло, я чувствовал это волосками на коже. Я уже собрался повернуть в него, когда заметил тень, будто отделившуюся из тьмы.

Исхудалое, ухмыляющееся лицо трупа принадлежало моему брату.

– Феррус...

Насмешливо прижав палец к губам, он поманил меня за собой в тени.

Я знал, что нельзя было доверять собственному разуму. Он уже меня предал, показав мне этого призрака – и здесь, и в камере.

«Слаб, – проговорил он одними губами, когда я замер перед входом в правый коридор. – Так слаб».

Я выбрал левый тоннель, доверившись инстинктам, а не разуму, а повернув, увидел еще один силуэт. Бесплотный, призрачный телом и лицом, он был одет в тонкие до прозрачности одежды, которые плыли в воздухе, как в воде. У него были миндалевидные глаза, и мистические, чуждые руны покрывали тело. Эльдар покрылся рябью, словно пикт, сделанный плохой камерой, и исчез.

Мой брат или мой враг – не самый широкий выбор. Я вновь почувствовал, как смыкаются вокруг меня тиски ржавого капкана, как его зубья пронзают мою плоть.

Я помчался по левому коридору, только чтобы обнаружить, что он заканчивается бронированной дверью. Я еще не видел такой с момента своего побега: все предыдущие люки, через которые я проходил, были куда менее мощными и крепкими. Многометровая, закрытая на тройные замки – просто сорвать ее с петель у меня не выйдет.

Ясно слыша, что крики моих преследователей раздаются все ближе, я прижал ладони к металлу и ощутил холод. А потом огонек на встроенной в дверь панели доступа сменил цвет с красного на зеленый.

Заревели клаксоны, а над дверью в то же время включились янтарные проблесковые маячки – с желто-черной окантовкой, как я успел заметить.

Я попятился от двери, поздно, слишком поздно осознавая, где нахожусь и почему это место казалось мне таким знакомым; на моих глазах в двери появилась диагональная зазубренная щель, две половинки разошлись в стороны, а за ними обнаружился аварийный люк.

Холод усилился. Морозные щупальца коснулись моей кожи, заставив окоченеть. Зная, что бежать бесполезно, я ждал, пока вторая дверь раздвигалась так же, как первая. Невидимые силовые щиты опустились, воздух в коридоре устремился наружу, отрывая меня от пола, увлекая за собой.

Я был не на Исстване. Исстван остался далеко позади.

Я был на корабле – корабле Керза.

Аварийный люк раскрылся, и я несколько секунд взирал на пустоту открытого космоса, прежде чем меня выбросило наружу.

Глава 5. Кровь за кровь

Вальдрекк Элиас сидел согнувшись на дне шахты и наблюдал из теней за местом раскопок.

– Что они искали? – спросил один из Несущих Слово, находившихся с ним в яме. Его звали Ядрекком, и он был преданным воином, хотя и лишенным воображения. Он ходил вдоль краев участка, прижав болтер к груди.

– Не знаю, но знаю, что они это нашли, – ответил Элиас.

По подземному залу были раскиданы различные инструменты, а потушенные фосфорные лампы все еще свисали с кабелей, прибитых к потолку пещеры. Рядом с перевернутым табуретом стояла чашка рекафа, и в пыли виднелись следы торопливо ходивших здесь людей.

Несколько каменных плит в середине зала – гробницы, судя по наличию костей и черепов, – было выворочено. Они раскололись и почернели на краях, но не под действием экскавационного оборудования. Раскопки проводили аккуратно, используя траншейные микромашины и растворители пород, чтобы убрать внешние слои грязи и гранита, пока не дошли до кратера. А в центре его, на глубине в полметра, зияла пустота.

Элиас склонился к яме, выкопанной в кратере, и осмотрел необычную трещину в камне, до которой добрались кладоискатели – если это были они.

– И достали его отсюда, – добавил он, вставая и стряхивая пыль с брони.

Амареш указал головой в рогатом шлеме на предметы, разбросанные вокруг кратера.

– Кажется, они ушли в спешке.

Он опустился на колени и потрогал чашку с рекафом.

– И совсем недавно.

– Согласен, – сказал Элиас, активируя загадочного вида склянку на поясе.

– Я иду по следу, – отрапортовал Нарек, не дожидаясь, пока его спросят.

– Сколько их?

– Недостаточно.

– Всех не убивай, Нарек. Мы должны сперва узнать, что они забрали из катакомб и почему.

– Обещать не могу.

Нарек оборвал единение, оставив Элиаса любоваться простым архитектурным стилем зала. Хотя он почти полностью разрушился, обвалившись, когда камень и сталь пали жертвой энтропии, восьмиугольная структура еще проглядывалась, и ощущалась мистическая аура, вплетенная в стены. Храм был примитивным, многовековым строением, но в нем до сих пор скрывалась тень мощи, которую уничтожил, лишил силы артефакт, украденный из кратера.

Элиас чувствовал, что этого места когда-то коснулся Пантеон, и знал, что сокрытые здесь тайны стоят того, чтобы самому их разгадать.

– Идем, – сказал он двум легионерам. Поднимаясь по скату к поверхности, Элиас бросил взгляд на свет, падающий из расщелины, и попавшие в шахту капли дождя, сверкающие, как звезды. Они напомнили ему созвездия ночного неба и то, как они менялись.

– Братья, – сказал Элиас. – Я чувствую, что нам здесь предстоит нечто большее, чем осквернение священных земель Ложного Императора, – он улыбнулся. – Нас ждет откровение.

Дериок ждал их у входа в катакомбы. С ним было еще четыре легионера. Остальные члены десантного отряда находились в городе: двое охотились вместе с Нареком, а прочие отключали комм-станции, уничтожали все силы сопротивления и другими способами скрывали факт присутствия Несущих Слово на Раносе. На планете было еще семь городов, и их население, как и население Раноса, тоже может понадобиться. Ибо самой важной обязанностью его аколитов была поимка людей для жертвоприношений.

– Восемь учеников на каждый из восьми углов, – сказал Элиас, выходя на свет.

Как и статуя на Главной площади, эти развалины стали памятником господству Императора и его былому присутствию на планете. Однако сила скульптуры, созданной местными жителями, не шла ни в какое сравнение с силой этого места. Осквернить ее было просто. Но на древний храм, когда-то здесь стоявший, Император обрушился со всей своей мощью и превратил его в гору обломков. Он вырвал дух из этих стен и ниспроверг его. Он буквальным образом коснулся этого места своей божественностью, и та осталась здесь, как отпечаток руки – нестираемый, вечный отпечаток.

Здесь, в Раносе, Император проявил свою силу, и здесь, в Раносе, там же, где свершилась победа Империума, Элиас эту силу осквернит, извратит ее в угоду Пантеону. Им потребуется время и терпение. Но в первую очередь им потребуется кровь. Первый этап ритуала начинался, и он попытался не отвлекаться на мысли о том, что было спрятано в катакомбах, заставил себя сосредоточиться на текущем деле, но тайна все интриговала.

– Становитесь, – сказал он семерым воинам, и аколиты образовали со своим господином круг из восьми концов. Ритуальные кинжалы блестели в кулаках, закованных в красный керамит. В другой руке каждый из фанатиков держал смертного.

– Кровь за кровь, – промолвил Элиас. Он почти перестал воспринимать их как людей. Мужчины и женщины, чья жизнь сейчас находилась в руках его братьев, были лишь простым средством на пути к цели. – Пусть галактика захлебнется в ней, – закончил он и перерезал горло удерживаемой им женщине, марая землю ее пролитой кровью.

Им понадобится больше. Гораздо больше. Но жатва в Раносе дала богатый урожай. И, слушая жалобный плач скота, пригнанного его воинами, Элиас улыбнулся и сказал Амарешу:

– Приведи остальных.

Варте неплохо умел ориентироваться в пространстве, но даже бывшему Черному Люциферу было сложно не затеряться в лабиринтах Раноса.

– Варте, мы заблудились?

Бросив взгляд через плечо, Себатон увидел на лице худого человека, следовавшего за ними, отражение собственной тревоги.

Голлах, их тех-адепт, был категорически против того, чтобы бросать сервиторов, но Себатон знал, что за хищники на них охотятся, и подозревал, что Варте это тоже знает, поэтому положил конец возражениям, продемонстрировав дуло пистолета. Киборги их только замедлят. Отправленные же в другую сторону, они еще смогут оказать им услугу, запутав следы и позволив выиграть драгоценное время.

– Пока нет, – ответил Варте. Он подал идущему рядом человеку специальный знак. Наемник был не из Армии, но судя по тому, как он ускользнул в тень по команде экс-Люцифера, с армейским языком жестов он был знаком хорошо.

Второй наемник остался позади, за Голлахом. Себатон знал, как бойцов зовут, но теперь, когда он добыл то, за чем пришел, они имели для него не больше значения, чем грязь под ногами. Зажатая подмышкой находка казалась теплой даже сквозь ткань, даже после веков, проведенных под землей, и едва заметно вибрировала, причиняя легкую боль.

Они покинули место раскопок, как только Себатон понял, что их нашли. Его начальству придется узнать о находке попозже. Они все равно не смогли бы ему ничем помочь, будучи так далеко, и не только в плане пространства. К тому же он и сам знал, что надо делать.

Дууган, один из подчиненных Варте, мускулистый мужчина боксерского вида, с подкрученными усами и татуировками на шее, заметил охотников первым. Он был снайпером по призванию, но успел лишь мельком увидеть воинов, сжимающих вокруг них кольцо. Они бежали после этого. Так быстро, как могли.

Именно Дууган только что отделился от основной группы: он пробежал вперед, чтобы разведать обстановку и убедиться, что их не начали окружать.

Трио, прозванный так из-за бионики, заменившей ему три пальца на правой руке, замыкал колонну. Он был чисто выбрит, с более узким лицом, чем у Дуугана, и неизвестного рода занятий в прошлом. Он также являлся их пилотом, но эту функцию Себатон мог исполнить и сам, если потребуется.

– Трио, они далеко? – спросил Варте в вокс. Варте и его наемники выбросили дыхательные маски, заменив их на горловые микрофоны и наушники-бусины. Здесь, на поверхности, маски были не нужны, они бы только мешали оценивать обстановку и переговариваться. Себатон свою тоже снял, но не стал выбрасывать на случай, если она понадобится в будущем.

– Я уже одиннадцать минут ничего не видел, сэр. Должно быть, мы ускользнули.

– Нет, – ответил Себатон. – Они приближаются.

Мрачное выражение Варте особой уверенности не внушало.

– Я знаю.

Они не мчались со всех ног – улицы были для этого слишком тесными и извилистыми – но охватившая их тревога создавала ощущение спешки. Казалось, что в каждой тени таится опасность, в каждый дверной проем и переулок воображение помещало новые ужасы. Даже покачивающиеся кабели и свисающие пластековые ленты превратились в потенциальных врагов под влиянием страха и темноты.

Себатон не считал себя очень уж храбрым человеком – во всяком случае, солдатской храбростью он не обладал, – но при этом и не был настолько подозрителен, чтобы пугаться каждой тени, однако это тихое, все возрастающее напряжение испытывало его на стойкость.

Голлаха оно уже почти сломило.

Худой горбатый человек таял на глазах, будучи не в силах поспевать за ними. Он привык к своей мастерской, к машинам и одинокому существованию. В его жизни физические упражнения ограничивались заполнением программных карт и несложным ремонтом. Горб вырос на спине, потому что Галлах постоянно сидел ссутулившись над каким-нибудь механизмом или прибором. Плохое решение – или несколько плохих решений – привело его на службу к Варте и довело до такого отчаяния, что у него не осталось иного выбора, кроме как покинуть развалины прошлой жизни и попытаться выстроить жизнь новую. Но он определенно не думал, что для этого придется, помимо прочего, панически бегать в незнакомом городе, в чужом мире, от невидимых врагов.

Он все хватался за грудь, так что Себатон притормозил на случай, если тот не выдержит.

«Не глупи. Пусть отстает – может, выиграет нам немного времени... Трон! Когда я успел стать таким черствым?»

На протяжении всей своей жизни – или, точнее, жизней – Себатон делал все, чтобы выжить. Он использовал тех, кто был ему нужен, а остальных бросал на произвол судьбы. Поначалу его мучили угрызения совести и даже кошмары, но со временем все пропало, и только растущая пустота ощущалась внутри, только медленное отмирание души. Души не в буквальном смысле, разумеется, ибо подобные вещи были вполне реальны; эта была скорее моральная деградация, и он не знал, как остановить ее. Он превратился в обычный инструмент, используемый по воле других. Как молот или гаечный ключ, только действующий точнее и незаметнее. Некоторые назвали бы его оружием.

Теперь для искупления было уже немного поздно, но Себатон все же сбросил скорость и поманил Голлаха, призывая двигаться быстрее.

– Почему мы бежим? – спросил Голлах, стараясь прогнать из голоса дрожь. – Я думал, мы занимаемся археологическими раскопками. Ты говорил, они представляют интерес только для ученых. Кому мы могли понадобиться?

Себатон попытался придать голосу ободряющий тон:

– Даже если я скажу, это не поможет. Но ты должен бежать дальше.

Он перевел взгляд на Варте, уходившего все дальше вперед и явно слушавшего вокс.

– Долго еще до корабля? – спросил Себатон, хотя и знал ответ.

Варте ответил не сразу. Его что-то отвлекло.

Себатон не отступал:

– Варте, что с кораблем?

Он уже был готов бросить этих людей, снять личину и помчаться к кораблю в одиночку, когда Варте ответил.

– Дууган не отвечает по воксу, – сказал он.

– И что это значит? – но Себатон уже знал ответ и на этот вопрос.

– Либо что-то глушит сигнал, либо он мертв.

– А, проклятье... – пробормотал Голлах, споткнувшись. Себатон схватил его за локоть и придержал, не дав упасть.

Варте подался назад: теперь, когда Дууган перестал выходить на связь, он уже не был так уверен, что стоит мчаться вперед.

– Те транспортники, которые ты видел в небе... – обратился он к Себатону, – это они? Они тоже это ищут? – он кивнул на сверток под левой рукой Себатона.

– Не уверен.

Эта была неправда, но поскольку Варте не знал, кто сидел в транспортниках и чего они хотели, Себатон предпочел больше ничего не говорить.

– Кто они, Себатон? Дууган сказал, что они огромные, в броне до макушки. Мы бежим от тех, о ком я думаю?

Теперь смысла лгать дальше не было. В конце концов, его подчиненные заслужили правду.

– Это Легионес Астартес.

Варте горестно покачал головой.

– Хреновы космодесантники? Ах ты ублюдок. Давно ты знал?

– С того момента, как мы сюда прибыли, существовала вероятность, что они последуют за нами.

– Вероятность? Это еще что значит?

Себатону было искренне стыдно.

– Прости, Варте. Вы этого не заслужили.

– Прострелить бы тебе ногу, оставить вместе с этим, – он опять показал на сверток, – и убраться отсюда вместе с Трио и Голлахом.

– Это не поможет.

– Зато мне приятно будет, лживый гад! – он успокоился, загнав страх поглубже, где тот не смог бы ограничивать его навыки выживания. – Эта штука в твоих руках, она важная, да?

Себатон кивнул:

– Настолько важная, что ты даже представить не можешь, а я даже рассказать не могу.

– Кто ты, Себатон? На самом деле?

Себатон покачал головой; печаль на его лице отражало царящее в душе смятение лучше любых слов.

– Если честно, Варте, я уже сам не знаю.

Экс-Люцифер шумно втянул воздух, все-таки приняв важное решение. Он остановился. Себатон тоже притормозил и подождал, пока их нагонят остальные.

– Надо отдышаться, Голлах, – сказал он тех-адепту. Тот, одновременно обрадованный и обеспокоенный внезапной остановкой, сел.

– Мы в безопасности? – просипел он, задыхаясь, и нервно оглянулся.

– Мы ускользнули, – соврал Варте, но его истинные намерения отразились в глазах и легком, почти незаметном кивке Трио, который Голлах бы не заметил. Он повернулся к Себатону:

– Иди вперед, заменишь Дуугана.

Себатон кивнул, проникаясь еще большим восхищением и уважением к бывшему Люциферу и чувствуя, что себя начинает ненавидеть в два раза сильнее.

– Мне кажется, в Армии тебя сильно не хватает.

– Ох, сомневаюсь. Одной парой ботинок меньше, одной больше.

Они не стали пожимать друг другу руки – ни к чему были эти банальности – но обменялись взглядом, в котором Себатон увидел надежду на то, что он еще сможет стать лучшим человеком. Чем-то большим, чем оружие.

– Он уходит? – спросил Голлах, снова разволновавшись. – Куда? Он же не солдат. Почему он уходит? Я хочу с ним.

Он поднялся.

Голлах был изможден, и Себатона он только замедлит. Ему, как пытающемуся взлететь кораблю, надо было сбросить балласт. Только в этом случае балластом были нанятые им люди.

Взяв Голлаха за плечи, Себатон произнес четко и спокойно:

– Оставайся с Варте. Он будет тебя охранять.

Лицо Голлаха вдруг стало пустым, и он кивнул, после чего опять сел.

Варте не выказал удивления. Себатон знал, что экс-Люцифер уже давно подозревал в нем псайкера.

– Тебе пора уходить, – сказал он. Трио уже доставал из сумки, которую тащил с самого места раскопок, несколько крупнокалиберных пушек. Только их они и взяли, помимо уже брошенных сервиторов. Себатон насчитал три орудия. Дуугану его не понадобится.

– Возьмешь одно? – спросил Варте. – Может пригодиться.

Против таких врагов не пригодится.

– Оставьте себе. Оно меня только замедлит.

– Она так много стоит? – спросил Варте. – Штука, которую мы достали из ямы.

– Она стоит всего человечества.

Себатон побежал.

Нарек любил охоту, хотя это и было сложно понять по его угрюмому поведению. Раньше он служил разведчиком, вигилятором, пока травма не ограничила его скаутские способности и не поставила его на последнее место среди соратников. Вскоре после этого он ушел из отряда и вновь стал полноценным легионером, вступив в орден Элиаса.

Его ранили на Исстване-V. Он командовал скрытным отрядом, целью которого было саботировать силы верных Императору легионов до того, как начнется атака и предательство раскроется, и они встретили несколько вражеских скаутов, сразу понявших, что отряд делает. Они убили птенцов-Воронов, но заплачено за это было всей командой Нарека и его левой ногой. Болтерный снаряд раздробил ее. Он закончил установку подрывных зарядов, проползя для этого по телам своих мертвых товарищей, и покинул место высадки прежде, чем начался огненный шторм.

Бионика заменила кости, сожженные мышцы и плоть, но он уже не был прежним. Та битва оставила в Нареке след куда более глубокий, чем может оставить простое ранение. Она сделала его замкнутым, склонным к злым самообвинениям, даже к неуверенности в себе, но он продолжал служить, потому что был солдатом, а солдаты следуют приказам.

Элиас нуждался в охотнике, и Нарек занял этот пост, но никому не рассказал, что думает о событиях на Исстване. Ему не нравилось все это, но он понимал необходимость войны и верил в их идеи – пусть и не так слепо, как некоторые его братья.

Лишь во время охоты его разум был занят так, что другие заботы переставали иметь значение. Все растворялось в тумане, когда Нарек преследовал жертву.

Использовать сервиторов в качестве ложной цели было умно. Киборги погибли быстро, не оказав особого сопротивления, но отвлекающий маневр отнял у них несколько драгоценных минут. Нарек позволил Дагону разобраться с ними, удовлетворившись ролью наблюдателя, после чего прочесал территорию в поисках других следов. Харука он отправил вперед, чтобы захлопнуть ловушку, столь искусно расставленную для жертвы.

Теперь Нарек смотрел на них сверху вниз, скорчившись на крыше, за клубами пара, идущего из потолочных каналов, и ночными тенями. Все огни Раноса погасли – его братья позаботились об этом. Оставалось сделать совсем немного.

Охотничий отряд из трех человек. Будь Нарек моложе и без бионики, он провел бы операцию в одиночку. В нынешнем же состоянии он нуждался в помощниках.

– Последний рубеж обороны.

Дагон находился на крыше противоположного здания, примерно в двадцати метрах. Ранос был развитым индустриализированным городом и имел более чем достаточно укромных мест, откуда Несущие Слово могли наблюдать за своими жертвами.

Внизу двое вооруженных мужчин сидели на корточках в укрытии и встревоженно глядели в темноту. В стороне от них расположился третий, ничем не вооруженный, явно не боец.

– Просто еще один отвлекающий маневр, – ответил Нарек Дагону по воксу. – Одного не хватает.

– Харук выпотрошит его, как и того первого.

Каким же кровожадным был этот Дагон; Восьмой ему бы подошел, возможно, лучше, чем Семнадцатый. Впрочем, он убивал чисто и не задерживался около жертвы, что любили делать многие из Семнадцатого. И Нарек знал, что тот прав. Харук наверняка убил разведчика. А значит, ему и Дагону оставались эти три скальпа.

– Последний нужен Элиасу живым. У него есть кое-что, ценное для нас.

– А Харук это знает?

– Узнает, если убьет его – Элиас об этом позаботится.

– Тогда давай покончим с этим быстрее, чтобы не заставлять темного апостола ждать.

Нарек закрыл канал связи, снял перекинутую через спину снайперскую винтовку и установил ее в положение для стрельбы. Она была исключительным экземпляром. Винтовка модели «Бронтос», тяжелая и сложная в использовании, но вес ее восполнялся огромной убойной силой. Для нее требовались специально изготовленные болтерные снаряды, а в ружейную ложу был установлен импеллер, компенсирующий уменьшенную дальность пневматическим толчком. Рукоять взведения затвора позволяла перезаряжаться вручную, но понадобиться могла только в экстренных случаях. Нарек предпочитал держать свои цели на расстоянии и пользоваться функцией автоматического заряжания.

Припав правым глазом к прицелу, он отрегулировал целеискатель, пока перекрестие не оказалось прямо на голове человека справа. Ложа винтовки холодила щеку, и чувствовалась шероховатость засечек, которые он вырезал на ней, отмечая убийства с дистанции. Их было много.

Нарек пробормотал клятву, выждал три секунды, выравнивая дыхание, и выстрелил.

Себатон замер, услышав выстрел. Дыхание перехватило, и пришлось совершить сознательное усилие, чтобы выдохнуть. Гром оружейных выстрелов был ему хорошо знаком, но в городе стояла такая абсолютная тишина, улицы и здания были так пусты, что неожиданное возникновение резкого звука его испугало.

Он выбрал то же направление, по которому их вел Варте, только двигался окольными путями. Сознательные крюки уводили его дальше от главных улиц, заманивали глубже в лабиринт. С того момента, как он прибыл на Траорис вместе с Варте и остальными, времени на нормальное знакомство с городами так и не нашлось. К тому же предполагалось, что миссия будет относительно простой. Найти реликвию, убраться и сесть в ближайшем космопорте на межатмосферный корабль, направляющийся к центру. На этой стороне разлома задача была не очень простой, но прямолинейной. Ее усложняла вторая часть миссии, но Себатон был прагматиком и все делал по порядку. Он изучил карты местности, впрочем, заменить собственные впечатления они не могли.

Центр Раноса застройкой больше напоминал улей из тесных грязных колоний. Склады, базы, дымовые трубы и мануфакторумы теснились, сдавливали друг друга сбоку и сверху. Но здесь он был незаметен. Здесь он был лишь крысой и надеялся, что, как все крысы, сумеет пробежать Ранос почти никем не замеченным. Добираться до верфи он будет дольше, но хотя бы уменьшит риск встречи с тем, кто убил Дуугана – а скаут был определенно мертв.

Как Варте и Трио. Он не слышал криков, даже от Голлаха, но они погибли.

Поразмыслив, Себатон предположил, что охотники могли сделать два выстрела – так синхронно, что первый замаскировал второй. Но ни один из них преследовали не заглушили, а значит, они отказались от скрытности в пользу грозности. Они хотели, чтобы он знал об их приближении, о том, что ловушка захлопнулась.

И это работало. Себатон пытался на бегу определить, с какого расстояния стреляли, но паника плохо влияла на умственные способности. Суставы в ногах горели из-за молочной кислоты, ныло в груди. Свинцовый страх усиливал напряжение, и хотя он считал себя здоровым и сильным, постоянные смены направления начинали изматывать. Хотелось остановиться, отдышаться и прийти в себя, но инстинкт самосохранения не позволял. Если он остановится сейчас, он сейчас же и умрет.

Себатон знал, что никто ему не поможет. Он остался один, и только чувствовал, что в нагромождениях жилых домов и мануфакторумов, мелькавших мимо, таится нечто. Словно он стоял у свежевырытой могилы: смерть витала в воздухе, найдя воплощение в осязаемой ауре насилия, замаравшей все вокруг в момент, когда обрывались жизни.

Он смотрел только вперед, не обращая внимания на мертвые каркасы зданий, обезлюдевшие, но не пустые, потому что боялся, что мельком брошенный взгляд явит ему призрак этой неотступной смерти. Но как труп, раздутый гниением, старое воспоминание все же всплыло в сознании.

Он был ребенком восьми стандартных лет, не больше, в своей первой жизни, задолго до войны. В его поселении погиб мальчик: утонул в одном из дренажных бассейнов, собиравших сток из Анатолийского Улья. Мальчик переходил вброд слишком глубокий участок, споткнулся об какой-то обломок, не видимый в мутной воде, и его утянуло вниз, когда турбины, поддерживающие течение в водостоке, заработали, создав искусственную стремнину.

Мужчины из поселка обследовали водоем, но тела так и не нашли.

Несколько месяцев спустя Себатон пошел к водоему, чтобы посмотреть, не осталось ли в воде чего-нибудь ценного, и потому что мрачная репутация этого места его манила. Но на пласкритовом берегу его ждали лишь горечь и неутихающая ярость. Когда он вступил в доходящую до щиколоток воду, что-то небольшое и бледное мелькнуло под водой. Его охватила такая паника, что он убежал прочь и больше никогда не возвращался, и только позже готов был поклясться, что в тот момент его что-то поцарапало, а потом обнаружил на коже пять тонких порезов. Эти раны так и не зажили. Из жизни в жизнь он нес их напоминанием о той встрече, как и растущее бремя на совести.

Воспоминание явилось непрошеным, а Себатону оставалось лишь гадать, пришло ли оно из-за того, что делали с Раносом, или его вызвал завернутый в ткань артефакт подмышкой.

Открытое пространство улицы вдруг показалось не самым безопасным местом. В затылке зудело, и хотя Себатону совсем не хотелось входить в какое-либо из зданий, будто медленно надвигавшихся на него, оказаться следующей целью под прицелом охотника у него тоже не было ни малейшего желания.

Он увидел впереди склад с распахнутыми воротами и направился к нему.

Темнота, окутывавшая Себатона, внутри здания только сгустилась. Он замер, ожидая, пока привыкнут к ней глаза. Через пару минут перед ним раскинулась обширная складская территория. Подвесные леса и балки над головой, залитые лунным светом из окна, напоминали паутину. Очевидная ирония – ибо он попал в ловушку, и преследователь-паук уже подбирался к нему, готовясь схватить.

Пригнувшись, Себатон побежал через склад к груде упаковочных ящиков, бочек и труб. Он не заметил никаких дверей или ворот помимо тех, через которые вошел, и потому решил, что выход должен быть где-то в этом лабиринте. Он нервно крутил кольцо на пальце, останавливаясь на каждой развилке, пытаясь отделить реальные звуки от воображаемых.

Добежав до середины коридора, по обеим сторонам заставленного тяжелыми трубами, которые фиксировали металлические тросы, Себатон осознал, что не один. Едва заметное движение – на долю миллиметра сместившийся под давлением металл – выдало охотника. Большинство обычных людей не обратили бы на это внимания или объяснили усадкой груза в контейнере, но Себатон не был обычным человеком.

Он остановился и изменил направление, и тут же что-то большое и тяжелое обрушилось на землю за его спиной. Мгновение спустя позади мчащегося по коридору Себатона металлически загремели мощные шаги. Миновав штабель труб и уперевшись в конец коридора, Себатон развернулся и произнес одно слово.

– Стой!

Его голос зарезонировал, словно их была два, наложенных друг на друга, заставив преследователя замереть. Себатону наконец удалось взглянуть на своего охотника. Увиденное ему совсем не понравилось.

Багрово-черную броню броню легионера усеивали резные надписи. Значит, это один из фанатиков Лоргара. У Себатона не было ни малейшего желания попадать ему в руки. Он достаточно хорошо знал, как Несущие Слово пытают и убивают своих пленников, – даже смерть была для них не концом, а лишь началом вечных мук бессмертной души – чтобы понимать, насколько важно ему сейчас ускользнуть.

Удерживать его было невероятно тяжело. Легионер обладал огромной силой воли и все пытался вырваться из-под психического контроля, как бешеный пес, натягивающий поводок. Лоб Себатона покрылся потом. В висках болезненно пульсировало от напряжения ментальных сил, требующихся, чтобы обуздать этого монстра. Но ему было достаточно продержаться несколько секунд. Он мгновение раздумывал, стоит ли воспользоваться флешеттным пистолетом, но второе оружие больше подходило для его целей и было проще в использовании. Он вскинул руку с кольцом, яркий луч энергии вырвался из скрытого внутри пальцевого лазера, перерезал тросы, удерживавшие трубы, и те свалились на преследователя.

Себатон не стал ждать, что будет дальше. Он услышал грохот металла, рухнувшего на металл, рычание Несущего слово, и, зная, что легионера это не убьет, но может подарить ему несколько секунд, побежал в противоположном направлении, повернул в очередной развилке и влетел в ближайшую дверь. Оказавшись перед лестницей, Себатон замер на мгновение, достаточное, чтобы увидеть, как далеко она поднимается, и помчался дальше, перемахивая через две ступеньки. Но споткнулся, еще не придя в себя после использования психического дара, и врезался в стену. От удара рука дернулась, он выронил сверток, схватил воздух и, обернувшись, успел лишь увидеть, как тот, подпрыгивая на ступеньках, исчезает в темноте.

Он громко выругался, но вернуться не мог. Времени не было. Впустив в кровь побольше адреналина, он устремился вперед, пытаясь как можно быстрее увеличить расстояние между собой и Несущим Слово.

Борясь со звоном в голове, с яростным, как канонада, биением разогнанного адреналином сердца, Себатон ворвался на верхний этаж. Он был куда пустыннее нижнего: Себатон подозревал, что он предназначался для излишков продукции на случай, если первый этаж склада окажется переполнен. На нем было несколько укромных мест, но внимание Себатона привлекла отделенная от пустого зала комната у противоположной стены – видимо, кабинет куратора. Окна слева от Себатона, судя по их виду, легко открывались. Добежать бы до них, а потом можно будет забраться на крышу, спрыгнуть в переулок и...

«Кого я обманываю, – подумал Себатон. – Игра окончена».

Внизу загремело: легионер выбрался из-под труб. С грохотом взлетев по лестнице, побитый Несущий Слово вломился через дверной проем, захватив с собой большую часть стены и злобно рыча.

– Довольно беготни, – сказал он, надвигаясь на него с медленным спокойствием хищника, который знает, что уже поймал свою жертву.

Пятясь, Себатон оценивал доступные варианты. Броситься к окну – и его быстро прикончат. Он слишком ослаб, чтобы физически остановить легионера во второй раз, а пальцевое оружие в кольце все еще перезаряжалось. Но даже при максимальном заряде оно вряд ли нанесло бы силовым доспехам серьезный урон. У флешеттного пистолета была еще меньше шансов разрезать керамит и адамантий. Он уже начал жалеть, что не взял ничего посерьезней, когда Несущий Слово опять заговорил.

– Это будет медленно, – сказал он.

Свет отразился от лезвия фленшерного ножа в левой руке легионера, бессловесно обещая боль.

Бежать некуда...

Что-то просвистело мимо его уха – как пущенная из лука стрела, только гораздо, гораздо быстрее.

Легионер покачнулся, будто в него выстрелили, и Себатону понадобилось полсекунды, чтобы осознать, что выстрел действительно был. Из шеи легионера вырвался фонтан темной жидкости и кости. Несущий Слово медленно поднял к ране ослабевшую руку, пытаясь остановить кровь. Второй снаряд угодил ему в грудь – с той же скоростью и силой, что и первый. Он проломил броню и реберный каркас и заставил воина упасть на колени, покачаться в таком положении несколько секунд и повалиться на бок.

Кто-то еще находился в помещении с Себатоном, и этот кто-то только что убил космического десантника, как муху. Не меньше Себатона беспокоило то, что он не заметил чужого присутствия. Он обернулся, и взору предстала массивная фигура, перегородившая путь.

Себатон попятился. Но слишком поздно осознал, что за спиной возник второй силуэт. Удар обрушился на него стремительно и тяжело, а сразу за ним последовала чернота.

Глава 6. Изо льда в пламя

Позволь тебе кое-что объяснить: смерть – штука не личная. Совсем не личная. Она случается не с тобой, а с теми, кто остается после тебя. Такова правда о смерти. Смерть – это просто. А вот жизнь тяжела.

Лонн Варте, бывший Черный Люцифер

Воздух дрожал от кинетического грома. Вокруг нас бушевала буря. Огонь и дым клубились в небе. Сквозь этот туман пронеслось тело, безумно вращаясь, пока не рухнуло по дуге на поле битвы, где затерялось среди горы других таких же тел. Пошатываясь, пытаясь осознать немыслимый масштаб этого предательства, я взглянул на море разрушения...

Моих сыновей вырезали на черных песках Исствана-V.

Кровь бежала реками, превращая землю под ногами в вязкую жижу.

Это было побоище: броню разрывали, снимали, как металлическую кожуру, обнажая уязвимую плоть; пробивали выстрелами глазные линзы, превращая головы в сочащееся кровью месиво; оторванные конечности усеивали землю, как ошметки после работы мясника; развороченная грудная клетка алела на земле. Свист ветра гибнул под предсмертными криками, почти столь же громкими, как клятвы возмездия.

Мы были под тяжелой бомбардировкой. Снаряды ударяли в землю вокруг легиона, заставляя даже мои кости дрожать. Откуда-то издалека, с черного холма, Пертурабо вел по нам обстрел. Его танки хищно смотрели вниз, наставив пушки прямо на наши ряды.

Взрывы мгновенно образовывали в черной земле кратеры, взметая плотные облака пыли и подкидывая в воздух груды камней. Подброшенные тела, наполовину обмотанные колючей проволокой, безвольно обмякшие и разломанные, смешивались с летящей землей. Изумрудная броня стала темно-красной: то была кровь моих сыновей, пролитая в угоду честолюбивому предателю, кузнецу войны, желавшему оценить мощь своих орудий.

Я побежал, чувствуя, как полыхает в груди пламя ярости и желание справедливой расплаты. Даже кровь не утолит мою жажду возмездия. Ничто не искупит это предательство. Голова Железного Владыки будет моей, а потом я обезглавлю Гора.

Время замедлилось, земля под ногами разжижилась до трясины, и я вдруг оказался по пояс в зыбучей смеси песка и тел.

Буря затихала, раскаты грома слабели, пока от них не остался лишь барабанный бой в голове. Постепенно угасая и повышаясь в тональности, звук вскоре превратился в звон капель, падающих на металл. Я очнулся. Черная пустыня, на которой душа моего легиона сражалась в безнадежной битве за свое тело, пропала. Исстван-V исчез.

Я услышал свое хриплое после кошмара дыхание, судорожно вырывающееся из груди. Поморщился от боли. Органы чувств еще были слишком тонко настроены и не могли отрегулировать информацию, поступающую в мозг. Пот и плавящийся лед стекали по телу. Капли падали на пол – уже не так громко, как артиллерийские снаряды, но все равно очень резко. Сети и изъеденная ржавчиной сталь царапали кожу. Слабое тепло, сперва показавшееся обжигающим, согрело кончики пальцев. Я словно рождался заново, так несогласованно работали разум и тело.

Что-то сжимало мышцы, пока я не поднялся с колен и не прогнулся, разломав оболочку космического льда, сковавшую тело. Я сбросил ее, как змея сбрасывает старую кожу. Плоть под ониксово-черной кожей горела, словно сильное телесное повреждение резко побудило организм к экстренной работе.

Я попытался вспомнить, что со мной случилось, но от воспоминаний остались лишь осколки. Некоторые были связаны друг с другом, остальные же плавали в бессвязном океане сознания. Я помнил, что мчался, помнил приток адреналина из-за попытки побега. Я выбрался из ямы, в которую меня бросили. На моих руках была кровь – легионеров и людей. Ко мне вернулся образ тоннелей. Я вспомнил, как поднимался, как знакомо мне было строение спаянной клетки, сжимавшей меня со всех сторон. Я знал, чья рука создала эту изящную тюрьму. В ее глубинах я видел мертвеца, вызванного моим разумом. Сперва мой брат, теперь и мой мучитель – олицетворение моего чувства вины. И как туман над озером исчезает под теплом восходящего солнца, так моя замутненная память прояснилась. Сквозь растворяющуюся дымку мне явилось еще кое-что – ксенос, представший передо мной в виде бесплотного силуэта, напоминавшего плохой пикт.

Наконец, свет озарил последнее откровение. Словно молот обрушился на лелеемые мной надежды, разбив их на куски. Я был на корабле – огромном судне, бороздящем космос. Это знание подтверждало жестокую истину. Я был не на Исстване. Я был вообще не на планете. Я находился в стихии Керза, и мне отсюда не сбежать.

Помещение медленно обрело четкость, когда я сморгнул иней, сковывавший веки. Передо мной была не та же камера, что раньше. Она стала больше: уже не темница, а восьмиугольная шахта, на сотни метров уходящая вверх и вниз. Цепей на этот раз не было, запястья и лодыжки ничто не опутывало. Но я сидел на круглой платформе диаметром от силы в пару моих шагов. Она и состояла из того ржавого металла, который я почувствовал при пробуждении, и здесь же была та самая сетка, сквозь которую я теперь видел тускло-оранжевое свечение там, откуда шло тепло. Окружали платформу мои новые цепи – пропасть многометровой ширины, уходящая в угольную черноту. А вдоль краев этой тюрьмы без стен, этой клетки без решеток, тянулся тонкий стальной мостик.

Глухая пульсация вторглась в сознание, постепенно обретавшее ясность. Далеко внизу турбина поднимала по шахте потоки горячего воздуха, мерзко пахнущего омывателем двигателей. В одном из углов, стоял, наблюдая, как я изучаю новую ловушку, призрак моего мертвого брата.

– Ты нездорово выглядишь, Вулкан, – сказал Феррус, чье трупное лицо резко очерчивали тени. – Весь горишь.

Я не ответил. Вернув контроль над органами чувств, я принялся за тело. Кожа остывала, яростный жар, только что охватывавший меня, ослабевал. Вновь запахло золой и пеплом. Что-то зудело на спине, будто там выжгли клеймо. Я не видел отметины, но сумел коснуться пальцами краев, найдя ее среди бессчетного множества других шрамов, которые знал так же хорошо, как собственное лицо. Но эта была мне незнакома, и сам факт ее существования приводил меня в ужас. Ибо что же еще я тогда забыл?

Словно тень подкралась к одинокому путнику на пустынной дороге – я ощутил присутствие в зале еще одного существа. А когда осознал, кто это, холод космоса коснулся меня вновь.

Как и Феррус, он сидел в темноте. Но не просто обитал в ней, он был ее частью, создавал ее и превращал в свой саван.

– Керз, – у меня не осталось сил, чтобы придать голосу яда.

– Я здесь, брат.

Его голос звучал почти успокаивающе. Неужели он раскаялся в этом безумии?

– Я наблюдал за тобой, Вулкан. Ты любопытный экземпляр.

Нет. Просто очередной аспект его игры. Привыкнув к темноте, я различил силуэт брата, ссутулившегося на краю мостика, как летучая мышь. Керз подпирал подбородок кулаком и немигающим взглядом смотрел на меня.

Я увидел его впервые с того момента, как проснулся в этом кошмаре.

– Ты присоединился к Гору?

– Чем я себя выдал? Тем, что убил твой легион?

– Мой легион... – голос мой дрогнул. Я не знал, что сталось с моими сыновьями.

– Уничтожен, Вулкан. Они все мертвы. У тебя нет легиона.

Мне хотелось убить его. Я представил, как совершаю невозможный прыжок и хватаю Керза за горло, сжимаю пальцы, пока жизнь не уходит из его глаз. Неосознанно сжав кулаки и стиснув зубы, я заметил улыбку на его лице и в этот же момент понял, что он солгал.

– Нет. Нет, не уничтожен. Они живы.

Керз насмешливо фыркнул.

– Да. Они еще живы. Во всяком случае, я так полагаю. Правда, их стало гораздо меньше. И теперь, когда их некому вести... Я... боюсь за них, Вулкан. Наступили трудные времена.

Наш отец солгал нам. Солгал тебе. Защищать Его жизнь или покушаться на Его жизнь – вот единственные пути, что нам остаются. Как ты думаешь, брат, какой выберут Саламандры? Ведь ваша раса так прагматична. Честь или выживание, – Керз шумно втянул воздух. Он насмехался надо мной. – Сложно.

– Что ты сделал?

– Как страдальчески ты звучишь, брат.

Я стиснул зубы, вновь вспомнив, как держал в руках Неметора.

– Что ты сделал?

Ночной Призрак наклонился вперед, и свет от люминесцентных трубок упал ему сверху на лицо, окрасив в белый.

– Мы убили тебя, – он оскалился, глаза засияли безумным весельем при воспоминании о кровопролитии. – Зарезали тебя, как свинью. Клянусь, удивленное выражение на твоем лице было просто бесценно.

– Мы были братьями. И мы братья до сих пор. Гор обезумел, – я замотал головой, чувствуя, что мой гнев тает, как лед на теле. – Почему?

– Потому что ложный бог дал нам ложные надежды. Нам солгали и... – фальшивая торжественность Керза исчезла во взрыве язвительного смеха. – Извини, брат. Я пытался удерживать маску сколько мог. Мне все это безразлично, честное слово. Знаешь, в некоторых людях гнездится болезнь. Я видел ее. Насильники, убийцы, воры – Нострамо был ими полон. И сколько ни пытайся все это вытравить, оно возвращается, как чума. Если бы ты видел то, что видел я...

На мгновение Керз уставился в пустоту, словно что-то вспоминая, после чего его внимание вернулось ко мне.

– Некоторые люди просто злы, Вулкан. Причины нет, они просто такие. Обжорство, лень, похоть – я близко знаком с грехами человечества. Как ты думаешь, в чем были повинны мы? Гордость? Гнев? Может, жадность стояла за желанием нашего отца войной объединить галактику под своим именем и назвать это освобождением? Терры было попросту мало.

– Я вижу, каков твой грех, Керз. Это зависть.

– Нет. Это бремя – знать будущее и быть не в силах что-либо изменить. Я проклят, брат. И потому должен грешить.

– Так ты оправдываешь смуту, в которую втянул галактику? Ты следуешь за безумцем.

– Я ни за кем не следую! – зарычал Керз. – А ведь не так давно Гор был и твоим братом. Быстро же ты обратился против него! Что, отец сделал тебя более верным, чем он или я? Самым благородным своим отпрыском?

Я встречался с Гором до восстания. Я встречался с ним дважды после того, как начался Крестовый поход и нас разбросало по галактике. Я любил Гора, равнялся на него. Я собирался продемонстрировать свою верность, сделав подарок – оружие, достойное магистра войны. Узнав о его героизме на Улланоре, я выковал молот. Он стал моей лучшей работой, шедевром, с тех пор мной не превзойденным. Но я его так и не отдал. Наша вторая встреча прошла не очень хорошо. Я почувствовал что-то вроде того необъяснимого, не признающего аргументов, неискоренимого «зла», о котором говорил Керз. Тогда я не мог объяснить, почему передумал преподносить дар – я сделал это, потому что Гор вызвал у меня тревогу. Я не задумывался об этом до сих пор, и сейчас открытие заставило мороз пробежать по коже.

– Ты предал нас, – сказал я Керзу. – Феррус мертв.

Но не смог удержаться и взглянул на его истлевающий труп, ухмыляющийся мне из теней.

Керз криво улыбнулся.

– Правда? – и добавил, постучав пальцем по виску: – Но не в твоем больном разуме, судя по всему. С кем ты там беседуешь в темноте?

Значит, он следил за мной. И слушал. Все это время. Что он надеялся узнать?

– Ты предатель, – сказал я ему. – Робаут так это не оставит.

– Вечно этот Гиллиман... Что в этом боевом бухгалтере такого величественного? Русс или Джонсон хотя бы умеют быть пылкими. Робаут же сражается счетами.

– Он достаточно силен, чтобы победить Гора. Его легион...

– Робаут пропал! С этим официозным ничтожеством покончено. Не надейся, что он тебя спасет. Дорн тебе тоже не поможет. Он слишком занят на своей должности императорского садовника и прячется за стенами дворца. Волк увлечен отрубанием голов в роли отцовского палача, а Лев чахнет над своими тайнами и не испытывает к тебе особой любви. Кто еще может прийти? Явно не Феррус. И не Коракс. Подозреваю, в этот самый момент он мчится к Освобождению. Сангвиний? – Керз жестоко рассмеялся. – Ангел проклят еще больше, чем я. Хан? Он не хочет, чтобы его нашли. И кто же остается? Никого, Вулкан. Никто из них не придет. Ты попросту не настолько важен. Ты один.

– Не я тут боюсь остаться один, Конрад.

Керз не поддался на провокацию. Он долго ждал этой встречи и продумал каждое слово и каждое ядовитое замечание. Он вздохнул.

– Причины не важны, Вулкан. Важно лишь то, что здесь и сейчас, и то, что будет дальше.

– И что же будет дальше?

Я не испытывал ни страха, ни смятения, только жалость к нему.

– Вынужден признать, что ты продержался дольше, чем я рассчитывал, – ответил Керз. – Я очень сильно тебя недооценил.

Я попытался скрыть непонимание за маской пренебрежительности. Керз любил говорить. Он не был проповедником, как Лоргар, и не имел обыкновения произносить речи, как Гор, но умел играть словами и любил смотреть, как верно подобранные фразы сеяли страх и неуверенность. Из моих братьев Керз лучше всех знал, что творится в разуме и как обратить его против владельца. Психология для него была послушным клинком, ранящим не меньше, чем обычный нож или пистолет.

Я сказал:

– Я по-прежнему твой пленник.

– Да, и в этом ты тоже превзошел все мои ожидания.

И опять я не знал, что он имеет в виду, но скрыл это. Я чувствовал, как его клинок ищет слабости, нащупывает трещины в моей ментальной броне. Он мог сломать мое тело, убить меня, если хотел. Но почему-то держал живым. Только я не понимал, почему.

Керз улыбнулся, и форма его изогнутых губ напоминала кривой кинжал.

– Одиннадцать убитых, из них шесть смертных, – легкий кивок выдал его восхищение отвратительным поступком. – Как ты прихлопнул эту девку! – Керз присвистнул и оскалился. Заточенные зубы на свету блестели, как наконечники стрел. Смотреть, как явно он этим наслаждается, было омерзительно. – Она сломалась, как тростинка, Вулкан. Как тростинка, – он разочарованно рассмеялся. – А я-то думал, что все те слова Коракса о твоей силе – пустая лесть. Ведь... ты силен, брат, правда? Должен быть силен, чтобы это сделать.

– Чтобы убить женщину? И какая же великая сила для этого нужна? – я нахмурился. – Убийства слабых и беспомощных превозносишь только ты, жалкий трус.

– А злобная решимость? А твердая целеустремленность, которая нужна, чтобы сбежать из идеальной тюрьмы? По-моему, это и есть сила.

– Вот только это не твоя тюрьма. Так? – заметил я.

Керз кивнул.

– Очень проницательно с твоей стороны. Вы, мастера по металлу, всегда узнаете работы друг друга, да? Меня всегда поражало, как вы это делаете, как умеете отличить один винтик от другого.

Он опять дразнил меня, пытался принизить. Это было жалко, и Керз это знал, но все равно продолжал, потому что так он мог позабавиться и, возможно, сделать меня менее опасным в своих глазах.

– Да, тюрьма не моя, – признал он наконец. – У меня не хватило бы ни терпения, ни склонностей. Ее кое-кто для меня построил.

Он оглядел помещение, и я, проследив за его взглядом, заметил витиеватые узоры, в которых функциональность объединялась с художественностью. Жестокая картина, восхваляющая пытки и боль, была выгравирована на восьми стенах. Глазам предстали воплощенные в металле сцены агонии, и я отвернулся.

– Красиво, – сказал Керз. – Не могу сказать, что я ценитель искусства, но я знаю, что мне нравится. И это... это мне нравится. Нашему брату никогда не воздавали должное за его художественный вкус.

Все это было лишь пантомимой, мрачным представлением, больше приставшим Фулгриму, чем самопровозглашенному Ночному Призраку. Я подозревал, что Керз сознательно так себя вел, наслаждаясь каждым мгновением.

Затем Керз вновь обратил на меня взгляд своих холодных глаз.

– Выдающимся мастером всегда называли тебя, Вулкан. Но Пертурабо не менее искусен. А может, и более.

– Что тебе от меня нужно, Конрад?

– Ты мне интересен. Когда я сказал, что ты проявил силу, я имел в виду не убийство того серва...

Он позволил словам повиснуть в воздухе, ожидая ответа. Но у меня его не было, и я молчал.

Глаза Керза сузились, превратившись в блестящие черные трещины.

– Неужели ты действительно ничего не знаешь? Неужели наш отец создал тебя не только болваном, но и слепцом?

– Моего зрения достаточно, чтобы видеть, каков ты.

Мой брат засмеялся, не впечатленный этой попыткой провокации.

– Пожалуй. Вот только я уже знаю, каков я. И я в мире с самим собой. Я принял это. Ты же... – он слегка покачал головой и поджал бледные губы. – Сомневаюсь, что ты когда-либо чувствовал себя уютно в своих доспехах.

Он был прав, но я не собирался радовать своего тюремщика, подтверждая это.

– Я – сын своего отца.

– Какого именно?

Я заскрежетал зубами, устав от его очевидных манипуляций.

– Обоих.

– Скажи, брат, – произнес он, сменив линию поведения, – ты хорошо помнишь Сто пятьдесят четыре Шесть? Ты, кажется, назвал его Хараатаном.

Я не знал, с какой целью Керз это спрашивает, но посмотрел ему в глаза и ответил без колебаний:

– Я прекрасно его помню, как, уверен, и ты.

– Мы тогда сражались вместе в Крестовом походе? Да, припоминаю, что так.

– Замечательно.

Улыбка-кинжал вернулась на лицо Керза.

– Тебе эта война не нравилась, верно?

– Что в войне может нравиться?

– Смерть? Ты несешь смерть, ты воин, безжалостный убийца, которому...

– Нет, Керз. Ты ошибаешься. Ты безжалостен, ты – садист. До Хараатана я этого не понимал. Страх и ужас – орудия не воина, а труса. И мне жаль тебя, Керз. Мне жаль тебя, потому что ты так долго страдал в грязи канав, что забыл, каково это – быть на свету. Сомневаюсь даже, что ты способен его увидеть за пеленой всей этой ненависти к самому себе.

– Ты по-прежнему слеп, Вулкан. Это ты забыл, и ты не понимаешь, что барахтаешься в грязи вместе с нами, убивая и разрушая. Это в твоей крови. Пьедестал, что ты воздвиг для себя, не так уж и высок. Я знаю, что скрывается за этим благородным фасадом. Я видел монстра внутри – монстра, которого ты так отчаянно пытался скрыть от того летописца. Как там ее звали?

Я стиснул зубы.

Керз сохранял равнодушное выражение лица:

– Сериф, – он снисходительно улыбнулся. – Да, точно.

– И что же теперь? – спросил я, устав от его игры. – Больше пыток? Больше боли?

– Да, – честно ответил Керз. – Гораздо больше. Тебе только предстоит узнать, что я для тебя задумал. По ряду причин ты – идеальная жертва.

– Так убей меня и покончи с этим. Или выслушивать тебя – одно из моих мучений?

– Вряд ли я убью тебя сейчас, – ответил Керз. – Мы уже попробовали лед, – он отступил, срастаясь с темнотой, – теперь давай попробуем пламя.

Из глубины донесся низкий грохот, заставив металлическую платформу, на которой я стоял, затрястись. Через считанные секунды он вырос до оглушительного рева, несущего с собой невыносимый зной.

И тогда я осознал, что это была за тюрьма.

Жаровая труба.

Керз пропал, и я остался один – только разбитое воспоминание о мрачном брате еще было со мной.

Я слышал, как пламя поднимается, чувствовал, как оно колет кожу. Скоро эти иглы превратятся в ножи, срывающие плоть. Я родился в огне на жестоком вулканическом мире. Магма была моей кровью, оникс был моей кожей. Но я не был неуязвим к огню. Не к такому. Дым поднимался огромным грязным облаком, обволакивал меня. И сквозь него, сквозь последовавший за ним огонь, превративший воздух в трепещущее марево, сквозь звон собственных криков, вырывающихся из сгорающего тела, я увидел Ферруса.

Он тоже горел. Кожа трупного лица плавилась, обнажая железо. Серебро рук, такое чудесное, такое великолепное и загадочное, текло, как ртуть, и вливалось в жижу из его плоти и крови. Кости чернели и трескались, пока не остался лишь скалящийся череп. И за мгновение до того, как огонь поглотил меня, я увидел, что его рот двигается, беззвучно вынося мне последнее обвинение.

«Слаб», – сказал охваченный пламенем череп Ферруса Мануса.

А потом он смеялся, пока мы горели, смеялся, пока смерть не забрала нас на вечные муки.

Глава 7. Мы не одни...

В эту эпоху тьмы можно быть уверенным только в одном. Все мы без исключения должны выбрать сторону.

Малькадор Сигиллит

Харук был мертв уже несколько минут. Почти двадцать, по оценке Нарека. Он лежал на боку; одна рука, еще сжимавшая ритуальный нож, была вытянута вперед, другая придавлена неподвижным телом. Частично прикрытая шлемом голова завалилась набок. Силой выстрела ее почти оторвало.

Ему нанесли две смертельные раны. При первом выстреле болтерный снаряд прошел сквозь шею, разорвал яремную вену и обнажил сонную артерию. Он также вырвал ему кусок нижней челюсти и вокс-решетку, но не убил сразу. Второй выстрел, направленный в торс, проломил большую часть грудной клетки и уничтожил восемьдесят процентов внутренних органов, когда масс-реактивный снаряд взорвался при контакте. От него Харук умер мгновенно.

Нарек нашел останки, медленно остывавшие в луже крови, на верхнем этаже склада. Он не испытывал печали, стоя на коленях у тела мертвого брата. Несущий Слово был редкостным ублюдком, любившим издеваться над своими жертвами. Эти наклонности в конечном итоге его и погубили. Убивай тихо, убивай быстро – таков был подход Нарека. Развлекаться надо с игрушками, а игрушки лучше оставить детям. Враг же – не игрушка, он представляет опасность для твоей жизни до тех пор, пора не лишится своей. Однако Харук был садистом, и все больше братьев Нарека становились такими же. Они изменились, что выражалось не только в рудиментарных рогах, бывших отнюдь не простыми украшениями шлемов, – изменения произошли в душах и были необратимыми. Нареку это не очень нравилось, ибо раньше он верил, что Император является богом, и служил ему с горячностью истинного фанатика. Он плакал, когда легион возвел соборы в Монархии. Как прекрасны, как величественные они были. Теперь все это осталось в прошлом, и старый Пантеон явился, чтобы узурпировать власть самозванца.

Нарек находит тело Харука

Да, вид убитого брата не тронул его. Но Харук был из Слова, и потому Нарек проведет над телом необходимый ритуал.

Стоя под покровом тьмы, он проговорил требуемые заклинания, которые отправят душу Харука на службу Пантеону. Теперь он станет игрушкой Нерожденных. Нареку казалось, что он чувствует их в пульсации вен, слышит в отрывистом биении двух сердец. Они вились над этим местом, вцепляясь в него все сильнее с тех пор, как Лоргар написал свою песнь убийства.

Элиас рассказал о ней однажды ночью, когда небо казалось чернее самой тьмы, и они пили вместе – может, не как друзья, но хотя бы как товарищи. Симфония примарха вызвала губительный шторм такой ужасающей силы, что сама галактика раскололась надвое.

Убрав руку с тела Харука, Нарек завершил обряд, но голод существ, обитавших в нереальности, все давил на тонкую завесу смертного измерения. Ни один барьер не может растягиваться бесконечно, и тот, что отделял их, уже готов был порваться. Скоро два мира встретятся, скоро галактика действительно начнет гореть.

Лоргар предрек это в своих трудах. Он узнал об этом из видений, и кто Нарек такой, чтобы с ними спорить?

– Я лишь солдат, верный долгу и клятвам, когда-то данным братьям, – прошептал он, чувствуя, как печаль окутывает его тяжелым саваном.

От мыслей его отвлек Дагон, вернувшийся с нижнего этажа.

– Он загнал человека сюда, наверх. Но везде пусто. Ни следа убийц.

Дагон ждал у разрушенной лестницы, рядом с тем местом, где погиб Харук.

Нарек окинул помещение взглядом, начав с лежащего рядом тела и закончив им же.

– О нет, брат, следов немало. В пыли видны два рисунка подошв. Убийцы уже были здесь, когда Харук вбежал за человеком.

– И что они делали?

– Шпионили. Они использовали это место как наблюдательный пункт, чтобы контролировать наши перемещения.

– Откуда они могли знать, что мы тут? – едва заметное волнение в голосе Дагона выдало, как встревожен он новостями.

– Следили за нами и шли по стопам, как еще?

– Контратака? Я думал, в этом регионе нет вражеских сил.

– Их нет. Во всяком случае, нам о них неизвестно, – Нарек взглянул на окровавленное тело Харука, застреленного с такой точностью и бесшумностью. – Не думаю, что это контратака. Для контратаки у них слишком мало воинов. Убийство было тихим, как убийство охотника. Кем бы они ни были, они хотят действовать скрытно. А еще они забрали человека с собой.

– Зачем?

– Отличный вопрос.

– И что теперь? Это многое меняет.

Нарек с отсутствующим видом посмотрел в сторону.

– Возможно...

Ему надо было посоветоваться с Элиасом.

Нарек активировал варп-склянку. Мерзкий серный запах распространился в воздухе и проник через респиратор, сигнализируя о быстро достигнутом единении. Еще один признак ослабления завесы – улучшенные варп-склянки стали надежнее вокс-коммуникаторов.

– Он у вас? – спросил Элиас.

Изображение темного апостола складывалось из фиолетового зернистого света, выплывавшего из горлышка склянки, словно пар. Нарек знал, что на другом конце единения он представал перед Элиасом в таком же виде.

– Нет. Кто-то схватил его раньше.

– Кто-то?

Элиас все еще находился в месте проведения ритуала. Фоном слышалось хныканье людей-приношений, ждущих своей участи. Элиас обескровит весь город, если потребуется. Включая культы.

– Да.

– А Харук?

– Мертв. Я сижу над его недавно расстрелянным телом.

– Мне следует беспокоиться, Нарек?

– Рано говорить.

– Что это значит?

– Это значит, что кто-то проследовал за нами на Траорис и шел по пятам до самого Раноса, – ровным голосом ответил Нарек.

– Кто проследовал?

– У меня есть предположение. Утверждать с уверенностью еще не могу.

– Я отправляю подкрепление.

– Нет необходимости.

– Они все равно прибудут.

– Я хочу сначала выяснить, с чем именно мы имеем дело. Мы с Дагоном будем двигаться быстрее в одиночку.

– Сомневаюсь, что Харук бы с этим согласился.

– Харук мертв. Он уже ни с чем соглашаться не будет.

– Нарек, шутки тебе не идут. Оставайся здесь. Жди других.

Элиас прервал связь, вновь бросив охотника одного.

– Так что, будем ждать? – спросил Дагон.

– Нет, – ответил Нарек и встал. – Обыщи весь склад. Ничего не упускай. Я хочу знать все, что он может дать, до последней детали. Мы в Раносе не одни, Дагон. Наши бывшие братья по оружию тоже здесь.

Дагон фыркнул:

– И что им надо?

– Ну как же. Будь мы на их месте, что бы мы делали? Они жаждут возмездия. Они хотят нас убить.

Голова Себатона раскалывалась так, словно он выпил слишком много своды и заработал на редкость суровое похмелье. Он сидел на стуле, ссутулившись и опустив голову, ничем не связанный. Достаточно было поморщиться, не трогая руками голову, чтобы почувствовать сбоку кровоподтек – там, где что-то его сильно ударило. Нет, не что-то, а кто-то.

Столкновение на складе всплыло в памяти во всем своем опасном величии.

Он должен был быть мертв или сидеть с ритуальным ножом у горла. Но оказался здесь, только не знал, где это «здесь» находится. Себатон притворился, что еще не пришел в сознание, и прислушался, пытаясь определить, насколько серьезны его проблемы. Вокруг скрежетали машины. Сначала он решил, что его принесли в мануфакторум, но если он оставался в Раносе, такой вариант был маловероятен, поскольку город, как Себатон имел возможность заметить, практически полностью вымер. Низкое гудение, слышное за грохотом машин, напомнило о генераторах, придав веса его теории о том, к какой категории принадлежали захватчики, пусть и не объяснив, кем именно они были.

Себатон собрался с мыслями. Варте и остальные вернее всего мертвы. То есть он остался один. На Траорисе находилась группировка легионеров, а возможно, и несколько. Они нашли место раскопок и отправили разведчиков, чтобы выследить его и забрать предмет, выкопанный в катакомбах. Следовательно, они имели некое представление об этом предмете, или по крайней мере осознавали, что он достаточно важен и на его поиски стоит отправлять значительные силы. Как минимум двое других, бывших врагами тому Несущему Слово, которого отправили убить или поймать Себатона, вмешались и теперь держали его в плену. Дальнейшее зависело от того, что Себатону удастся узнать об их мотивах. На этом и порешив, он замер и обратился в слух.

Едва уловимое бормотание, треск и шелест вокс-связи свидетельствовали о разговоре как минимум двух человек. Но едва Себатон попытался сконцентрироваться на беседе и уловить хотя бы часть смысла, заговорило еще двое. Стояли они явно ближе, и понять их слова было проще.

– Выглядит он совсем не примечательно, – произнес первый грубым, слегка рычащим тоном, добавлявшим словам язвительности. Голос был мужским и очень низким.

– Однако предатель, по-видимому, считал, что тратить время на его убийство стоит, – ответил второй. Голос резонировал, почти как механический – словно его воспроизводила и усиливала вокс-аугментика.

– И на основании этого мы должны брать его с собой? – спросил первый. – У нас есть дела поважнее.

– Согласен, – сказал второй, но тут вмешался третий:

– Я хочу знать, зачем он понадобился Несущим Слово, – этот голос был старым и хриплым. – Он важнее, чем кажется, и к тому же я не думаю, что он с Траориса.

Повисла пауза, во время которой Себатон услышал мягкое жужжание сервоприводов на горжете воина – тот покачал головой.

Затем первый произнес:

– Мы впустую тратим время. Какая разница, местный он или нет?

Третий продолжил:

– Не уверен. Но он нужен Несущим Слово, а значит, мы должны помешать им его схватить. Что касается их целей, это я тоже собираюсь выяснить, а ответом станет он.

Опять возникла пауза, на этот раз более долгая. Нервы Себатоны были натянуты до предела, сердце дрожало.

– Кого ты пытаешься обмануть? – прохрипел над ухом старый голос. Себатон сначала решил, будто говорящий стоит совсем рядом, пока не осознал, что слова прозвучали прямо в голове.

– Никаких тайн тебе не узнать. Твои намерения видны мне так же ясно, как твой костюм. А теперь... Пробудись!

Себатон открыл глаза, понимая, что дальнейшее притворство наверняка закончится для него травмами, если не хуже. Все выглядело расплывчато – видимо, из-за сотрясения. Перед глазами были собственные ноги и грязный пол. Когда он попытался шевельнуться, поднять голову и потереть глаза, к коже прижали что-то холодное и металлическое.

– Я знаю, что ты знаешь, что это такое, – произнес первый. Себатон мельком увидел грязные изумрудно-зеленые поножи. – И что оно делает. Без глупостей.

Себатон кивнул. Болтер прижимали к боку головы с такой силой силой, что дуло, должно быть, оставит на коже круглый алый след.

Как он и подозревал, он находился в помещении и по-прежнему в Раносе. Однако со склада его унесли. В воздухе пахло плесенью и чернилами. Просторное помещение вмещало тяжелое оборудование, видневшееся в тенях на периферии зрения. Он заметил на полу, под ножкой своего стула, лист пергамента, но разглядеть написанное на нем не удалось. Стопки похожих пачек были сложены в трех углах помещения. Значит, это типография.

– Можно голову поднять? – спросил он, примиряюще разводя руками. Пальцевое оружие оставалось при нем – уже неплохо. Но содержимого свертка, ради которого он подверг опасности и потерял четыре жизни, он лишился. Оно могло быть в руках его похитителей, хотя Себатон в этом сомневался. Если их целью была реликвия, какой смысл тратить время на допросы? Какой смысл забирать его со склада и приносить сюда? Поэтому у Себатона было преимущество: он знал, что нужен им живым. Как долго сохранится такое положение дел, будет вернее всего зависеть от его следующих слов и действий и от того, что им удастся узнать.

Давление на голову Себатона исчезло: оружие убрали. Он посмотрел вверх, осторожно касаясь оставшейся ссадины. Вокруг него стояли три воина. Два спереди, третий сбоку, едва видимый периферийным зрением. Еще один наблюдал издалека.

Они были огромными, массивными людьми, полностью облаченными в броню, рычавшую при движении встроенными сервоприводами и аппаратурой. Силовая броня. Себатон ускользнул от одного легионера только для того, чтобы оказаться в плену по меньшей мере четырех других.

Теперь, подняв голову, он сумел нормально разглядеть ближайшего захватчика.

На легионере были изумрудно-зеленые доспехи, потускневшие от носки и полученных в боях повреждений. Себатон также заметил полосы соскобленной краски в тех местах, где обладатель доспехов пытался срезать ржавчину, образовавшуюся у краев. Узоры, казавшиеся слишком изящными для боевого облачения, покрывали металл брони, которая теперь превратилась в побитый раритет. Воин оставался в шлеме, украшенном в области челюсти и носа рядами белых клыков. Глаза за красными линзами горели. Шкура какого-то животного – возможно, рептилии – свисала лохмотьями с плеч. Даже ей не удалось избежать тягот войны.

Воин принадлежал к Восемнадцатому. Саламандр. Неудивительно, что он выглядел сурово.

– Сколько вас здесь? – не подумав, спросил его Себатон.

Саламандр взял его за подбородок, сдавив кожу теплыми краями латной перчатки.

– Вопросов от тебя звучать не будет, только ответы, – глаза за овальными линзами шлема вспыхнули ярче, словно реагируя на внезапный приступ гнева. – Понятно?

Себатон кивнул, и его отпустили.

– Кто ты? – спросил Саламандр, делая шаг назад.

– Керен Себатон.

– И что привело тебя сюда?

– Археология. Я приехал, чтобы раскапывать реликвии.

– Один?

– Нет, у меня была команда.

Один из трех, закованный в черное, пробормотал:

– Двое сервиторов, которых нашел Пергеллен.

Он выглядел так же потрепанно, как Саламандр. Изломанные доспехи до сих пор не развалились только благодаря полевому ремонту и, как подозревал Себатон, силе воли. Сосредоточить на нем взгляд было сложно, так хорошо он сливался с тенями, и хотя над головой жужжала и потрескивала осветительная трубка, силовая броня воина ничего не отражала.

Девятнадцатый легион. Гвардия Ворона.

От него также исходила аура. Свой своего всегда узнает. Себатон понял, что воин и был тем псайкером, который недавно к нему обратился.

Саламандр кивнул брату по оружию.

– Еще было четверо людей, – добавил Себатон, надеясь, что демонстрация его готовности содействовать повысит шансы выжить. Надо было убираться отсюда, как-нибудь вернуться к складу и забрать предмет, добытый в катакомбах. – Они тоже мертвы.

– Ты знаешь, кто за тобой охотится? – спросил Саламандр.

– Знаю.

– Тогда ты должен также знать, в какой опасности находишься.

– Увы, да.

– Тебе известно, почему Несущие Слово прибыли сюда?

– Нет.

Саламандр развернулся. Гвардеец Ворона медленно покачал головой, что заставило его огнеокого товарища вновь грозно надвинуться на Себатона.

– Не лги мне.

– Это правда. Я понятия не имею, что им надо – как, кстати, и вы.

Это был смелый ход. И немного безрассудный.

– Ну, – ответил Саламандр, откидывая фиксаторы вокруг шлема, – эту проблему решить легко.

Он снял шлем, под которым оказалось угольно-черное лицо с полыхавшими огнями вместо глаз. В число предоставленных Себатону данных входили пикт-изображения, но даже они не могли подготовить к увиденному, и он обомлел.

– Я хочу узнать все, что ты знаешь, – сказал Саламандр. – И я хочу узнать это... сейчас же.

С этими воинами что-то случилось, что-то изменило их глубоко внутри.

– Кто вы? Что вы вообще здесь делаете?

– Я уже один раз приказал тебе не задавать вопросов.

Саламандр с какой-то зловещестью отступил и поманил товарища:

– Хриак...

Псайкер, казалось, и не пошевелился, но вдруг оказался рядом. Вблизи Себатону стало видно, что тот носил поверх силовой брони изорванный серый плащ, а к коническому носу шлема крепилось несколько талисманов из птичьих костей. Определенно Гвардеец Ворона. Несколько легионов носили черное, но после внимательного взгляда предположение Себатона подтвердилось. Астартес-псайкер, известный как библиарий. Легионам запрещалось их использовать, но тот эдикт, должно быть, отменили под давлением обстоятельств. В вытянутой руке Ворон держал грозовой шар, наполненный темными молниями, – сама буря неистовствовала на его ладони.

Невероятно. Какая же сила воли требовалась для такого мастерского контроля.

Себатон дернулся, поняв, что сейчас эту бурю используют на нем, но стальные пальцы держали крепко. Бионические пальцы – он слышал, как скрипнули в них машинные детали, когда они согнулись и больно впились в плечо.

– Осторожней, я вам не враг, – сказал Себатон.

– Мы знаем, – отозвался воин за его спиной – тот, который говорил со странным механическим отзвуком.

– В противном случае, – добавил Саламандр, – ты был бы уже мертв. А если после того, как Хриак тебя прочитает, окажется, что ты нам все же враг, я прикажу Домаду выдернуть тебе позвоночник.

Себатон в этом не сомневался. Домад принадлежал к Десятому легиону, к Железным Рукам, а они не славились милосердием. Его присутствие вызывало новые вопросы. Все три легионера принадлежали к армиям, почти полностью уничтоженным на Исстване-V. Однако они оказались здесь, объединенные какой-то общей целью.

Себатон подозревал, что ей была месть.

– Что-то у нас знакомство не очень удачно началось, – сказал он. – Ни к чему все это.

– Твои просьбы никого не тронут, – просипел Хриак. Похоже, голос ему испортила какая-то старая травма, но из-за шлема ее не было видно. Голос вызывал ассоциации с холодным ветром, перебирающим сухими листьями, с мертвой, безлюдной зимой и костями, лежащими под снегом.

Мгновение спустя молния коснулась его лба.

Холодное, жуткое пламя обожгло Себатона. Пробираясь внутрь огненными щупальцами, оно опустошало разум, медленно разрушало мысленные барьеры, что он возвел когда-то для защиты от вмешательств. Впиваясь глубже, распространяясь повсюду, оно обыскивало все. Его сознание походило на лабиринт, но Хриак был легионерским псайкером и летел сквозь него со стремительностью птицы.

Он подумал об утонувшем мальчике, чье лицо белело под водой.

Голос Хриака прозвучал в воспоминании эхом с далекого горизонта, где небо полнилось грозовыми тучами.

– Он что-то скрывает...

Себатон стоял на берегу водосборного бассейна с крюком и сеткой в руке, готовый вылавливать ценности. Он приковал себя к этому месту, словно якорем, сброшенным в море времени, и проигрывал воспоминание снова и снова. Как он вступает в воду, как чувствует прикосновение ногтей к голой коже. Как та горит, когда они впиваются. Как остаются пять красных ранок, как сжимается рука, словно моля ребенка спуститься под воду к остальным проклятым.

Молния рассекла темное, грозное небо. Продолжая стоять по щиколотку в мутной воде, Себатон прикрыл рукой глаза, но буря неистовствовала и за ними.

– Не сопротивляйся... – пророкотал гром.

Себатон не сдавался, как не сдавался и утонувший мальчик, все державший его за щиколотку.

– Отпусти меня, – простонал он одновременно голосами ребенка и взрослого, чьи реальности слились.

– Пожалуйста...

– Отпусти его, – послышался словно издалека голос, вернув Себатона из полубессознательного состояния. Боль утихла, глаза удалось открыть, но насилие не забылось.

Библиарий Хриак стоял перед ним. Темная молния исчезла из его руки.

Хриак прошипел:

– Леодракк, он псайкер.

Себатон сделал вывод, что так звали Саламандра.

– Что ты узнал, Хриак? – спросил Домад.

– Несмотря на попытки скрыться за детской эмоциональной травмой, очевидно, что он не тот, за кого себя выдает. Он нашел нечто в каких-то руинах, в удаленном секторе города. Но этот предмет, кажется, больше не у него.

Леодракк поменялся с Хриаком местами, чтобы продолжить допрос.

– Изменники прилетели сюда с какой-то темной целью. И почему-то они также искали тебя. А теперь, – сказал он, наставляя на Себатона болтер, так что черное уродливое чрево оказалось прямо перед его глазами, – я спрашиваю тебя в последний раз. Кто ты и что ты делаешь в Раносе?

Себатон осознал, что находится в куда более опасном положении, чем думал раньше. Его не спасли – он просто сменил одного возможного захватчика на другого. Эти воины были верными слугами Императора, но внутри них что-то сломалось. Они были близки к отчаянию, даже к обреченности. Их изранили, и не только физически. Нанесенные им раны никогда не заживут – как не заживали пять маленьких отметин на ноге Себатона.

Себатон сполз по стулу, но взглянул Саламандру в глаза.

– Я Керен Себатон. Я археолог, и я приехал сюда, чтобы раскапывать реликвии.

– Хватит лгать, или я убью тебя на месте. Прямо сейчас, – пригрозил ему Леодракк, взводя курок. – Мы пережили исстванское предательство не потому, что были терпеливы. Говори правду!

Леодракк вдруг схватил его за горло и поднял со стула. Пол ушел вниз, и Себатон почувствовал, как ему начинают сдавливать гортань.

– Я не могу... говорить... когда меня... душат... – прохрипел он, дергая ногами в воздухе.

Леодракк с рычанием швырнул человека вниз. Себатон растянулся на полу, больно ударившись правым плечом, но более-менее ловко приземлился на четвереньки. Пропятившись в угол, он уже хотел воспользоваться кольцом, но три воина успели его окружить.

Ему впервые удалось подробно разглядеть Домада. Железнорукий был сильно кибернетизирован: судя по механизмам, видневшимся между пластинами черной брони, ему заменили большую часть левой половины тела. Вместо горла и нижней челюсти стояла аугментика, и сморщенная рубцовая ткань окружала левую глазницу, где вместо глаза сверкала, фокусируясь на новой цели, красная линза.

Повесив болтер на магнитный замок на бедре, Леодракк двинулся на Себатона. Эти воины были измучены, и как все, кто оказывается в таком положении, жаждали дать выход гневу.

– Я выбью из тебя правду.

Под свет вышел четвертый воин, тот самый, который до этого момента наблюдал из тени.

– Довольно.

Леодракк раздраженно повернулся к легионеру:

– Все под контролем.

Когда Леодракк встал к Себатону спиной, тот заметил костяной рог, выступавший из брони. Его сломали, так что остался лишь небольшой кусок.

Вмешавшийся легионер тоже был Саламандром, в таком же мастерски выкованном доспехе, как у его товарища, только шлем висел на бедре. Полоса красных волос разделяла череп надвое. Под правым глазом пульсировал шрам, но травма не лишила его зрения и не изуродовала благородное лицо.

– Нет, брат, ты утратил контроль, когда едва его не задушил, – он указал на дверь. – Шен'ра снаружи. Охранные системы на что-то среагировали.

На лице Леодракка вдруг появилось обеспокоенное выражение.

– Оба орудия?

– Сенсоры, автоматизированные «Тарантулы». Все.

– Далеко?

– У первой метки.

Себатон понятия не имел, о чем они говорили, но звучало это серьезно.

Гнев Леодракка вернулся с избытком.

– Еще одна причина предать его огню.

– Надеюсь, это метафора, – сказал Себатон.

– Конечно, – ответил второй Саламандр, но вид Леодракка говорил об ином.

– Мы заставим его говорить. Рассказать нам все, что знает, – прорычал он, сжимая рукоять пистолета.

– Накормив из твоего болтера?

– Если потребуется!

– Вон, – спокойно приказал второй Саламандр.

– Что?

– Ты слышал, Лео. Ты убьешь его, если останешься в этой комнате. Я вижу по твоим глазам.

В глазах Леодракка горел огненный смерч. Он хрустнул костяшками пальцев, несколько секунд простоял, не желая сдаваться, но все же капитулировал.

– Мои извинения, капитан. Я порой забываюсь.

– Да, Лео, забываешься. А теперь оставь нас.

Леодракк подчинился, оставив Домада караулить у двери.

Проводив брата взглядом, второй Саламандр опустился на уровень глаз Себатона.

– Ты кажешься более цивилизованным, чем твои товарищи, – сказал тот без особой доверчивости.

– Только кажусь, – заверил его Саламандр. У него был низкий интеллигентный голос, чем-то похожий на голос Леодракка, но властный, как у человека, привыкшего командовать. – Как видишь, – он показал на собственное лицо, – я чудовище. Куда страшнее Леодракка. Он сдержанней, чем я.

– А ваш псайкер? – Себатон кивнул в сторону Ворона, который теперь тихо наблюдал за ними издалека, сложив руки на груди. Себатон все еще чувствовал скрытую психическую активность – словно какой-то ментальный полиграф замерял его реакции.

Саламандр неодобрительно покосился на легионера.

– Нет, его манеры еще хуже моих. Будь его воля, ты бы сейчас пускал слюни, прощаясь с последними остатками разума.

– Я предпочел бы этого избежать.

– Все зависит от тебя. За нами тоже охотятся, как и за тобой. Рано или поздно нас обнаружат. Вражеские разведчики уже привели в действие первый из сигнализаторов. Так что, как понимаешь, я предпочел бы решить этот вопрос как можно быстрее. Меня зовут Артелл Нумеон, и я командую этой группой. Я несу ответственность за жизни ее членов, поэтому Леодракк не стал бы убивать тебя без моего приказа. Поэтому же Хриак не выскреб твой мозг, как мякоть из фрукта. А вот я ни перед кем здесь не отвечаю, и я убью тебя через четыре секунды, если только ты не обоснуешь, почему я не должен этого делать.

У Себатона все еще болела голова после психического вмешательства, и ни этот маньяк, ни псайкер, готовый ментально выпотрошить его, не оставляли пространства для маневра.

История с Нуртом повторялась. Выходя тогда из гермошлюза, он думал, что все закончится, но они его вернули. Опять. Ради этого.

«Я шпион, а не ассассин. А для этой миссии... Для этой миссии потребуется что-то совершенно особенное».

Себатон понимал, что выбора у него не было. Довериться этому Нумеону или умереть прямо здесь. С другой стороны, так ли плох второй вариант? Даже если это случится, разве все действительно закончится? Он подозревал, что нет.

– Мы вели раскопки, тут я не солгал. Мы кое-что нашли. Артефакт. Очень старый, очень могущественный, и он нужен вашим врагам.

Нумеон переглянулся с остальными.

– Какой артефакт?

– Оружие. Что-то вроде копья.

– Копья?

– Примитивное определение, но более точного слова, которым его можно описать, я подобрать не могу. Оно небольшое – скорее даже наконечник копья на коротком древке, – Себатон показал руками примерную длину.

– Почему ты его искал? Чем это копье так важно, что ради него Несущие Слово отправляют за тобой охотников?

Себатон вздохнул.

– Можно мне хотя бы сесть?

Нумеон отступил и кивнул в сторону стула.

– Прежде, чем я это расскажу, – сказал Себатон, усевшись, – вам нужно кое-что знать. Мое имя – не Керен Себатон. А Джон Грамматик.

Глава 8. Расколотые

Когда брат сражается с братом, это называется соперничеством. Когда брат убивает брата, это называется преемственностью.

Вальдрекк Элиас

Восемнадцать трупов лежало на улице внизу.

Пятнадцать из них были траоранцами, в черных и красных накидках поверх городских костюмов. Их Нарек едва удостоил вниманием, но при виде трех воинов в силовой броне, разделивших смерть с культистами, вдоль челюсти прошел нервный тик.

Тихая охота закончилась. Несмотря на возражения Нарека, Элиас собрал своих псов из сект по всему городу и выпустил их, не думая и не понимая, на какую судьбу их обрекал. Культисты заполонили весь Ранос. Ранее они подготовили его к прибытию легиона, измотали жертву перед убийством. Их ограниченные способности идеально годились для подобного задания.

Но против легионеров они оказались бессильны.

Один из смертных задел скрытую натяжную проволоку, что подорвало взрывчатку, закопанную вдоль дороги. Светошумовые гранаты сработали одновременно, наполнив узкую улицу, с обеих сторон сжатую зданиями, вспышками и грохотом. Вторая партия зажигательных боеприпасов взорвалась тремя секундами спустя, спереди и сзади патруля, фактически заключив их в огневой мешок. В последнюю короткую минуту своих жизней культисты ударились в панику, а легионеры, действуя, как их учили, заняли оборонительную позицию в середине улицы. Саботажники предусмотрели такую реакцию при установке ловушки, и наружу выдвинулись две автоматические турели.

Станковые «Тарантулы», спрятанные на обоих концах улицы, открыли плотный огонь, прорезав дым вспышками дульного пламени. Орудия были удачно скрыты, как и вся эта ловушка. Даже Нарек не заметил ни проволоки, ни турелей, и теперь спрашивал себя, не теряет ли в самом деле сноровку.

Культистов, ничего не понимающих, уже окруженных трупами своих товарищей, разорвало на части за считанные секунды. Братья Нарека продержались немногим дольше. Силовая броня давала хорошую защиту, но даже она не могла спасти от анфиладного огня из двух автопушек.

Все закончилось быстро и кроваво.

Нарек и Дагон остались живы благодаря тому, что находились над металлической бурей, ведя наблюдение с крыши. Нарек как раз собирался присоединиться к братьям, когда ловушка сработала, всех погубив.

Нарек с мрачным видом разглядывал результаты бойни.

– Велия, Зефиал, Нахем – все они мертвы. И Харук. Скажи, брат, – сказал он, поворачиваясь к Дагону, который только что поднялся с улицы, – кого мне надо убить, чтобы отомстить за них?

– Ловушка была хорошая, – ответил Дагон. – Очень хорошая. Я даже с земли с трудом бы заметил проволоку.

– Ручные осколочные гранаты? – спросил Нарек.

Дагон кивнул:

– И немного взрывчатки помощнее. Противоброневой.

Вот что дало второй взрыв, который они увидели и почувствовали с крыши.

– Естественно. А турели?

Две установленных на треногах «Тарантулы» изрыгали дым. На карданном шарнире, соединявшем треногу с ружейной ложей, время от времени вспыхивали искорки. Нарек вывел орудия из строя – но уже после того, как они изрешетили Велию, Зефиала и Нахема.

– Они работали по автономной схеме, с использованием датчиков движения, – сказал Дагон.

– Значит, враги не собирались оставаться и наблюдать за их гибелью.

– Нет, но я нашел вот это.

На ладони Дагона лежало небольшое металлическое устройство. Оно имело форму диска, а в центре быстро мигал красный огонек.

Сенсор.

Нарек взял устройство и осмотрел его.

– Врагов, может, и мало, но снабжены они хорошо, – он перевел взгляд на улицу. – И умеют вести подрывную деятельность.

– Диверсанты? – спросил Дагон.

– Определенно. Разбитые легионы перешли к партизанским методам ведения войны.

– А может, это просто авангард. Как ты можешь быть уверен?

Нарек опять посмотрел на сенсор.

– Потому что я сделал бы то же самое.

Нарек помолчал, вертя сенсор в руке, словно мог узнать тайны враг, внимательно изучив его. Он окинул взглядом городской пейзаж, особое внимание уделив ближайшим зданиям.

– В чем дело? – спросил Дагон.

Взгляд Нарека задержался на далеком силуэте градирни.

– Ни в чем, – ответил он. – Следи за улицей, мне надо сообщить Элиасу о том, что мы нашли.

Дагон кивнул и направился обратно вниз.

Вновь оставшись один, Нарек активировал варп-склянку. Через несколько секунд в воздухе возник образ Элиаса, чистившего свой ритуальный нож перед следующим убийством.

– Надеюсь, ты отвлекаешь меня с хорошими новостями. Приносить в жертву целый город – трудоемкое дело, и мне еще многое предстоит сделать, прежде чем мы закончим.

– Все твое подкрепление мертво.

– А не разбрасываешься ли ты людьми? Больше в твоем районе воинов нет.

– Не я решил их сюда отправить.

Тон Элиаса вдруг помрачнел:

– Не забывай, с кем разговариваешь, Нарек.

На шее охотника запульсировала вена, но он сдержал порыв злости.

– Ты мой повелитель, Темный апостол.

– Я подарил тебе цель, охотник. Не забывай.

– И цель достойную. Я не забуду.

– Что с культами? Они уже должны были восстать. Используй их. Город у меня в подчинении.

– Смертные тоже мертвы.

Элиас был явно недоволен, но тревогу скрыл.

– Что случилось? Я думал, вы просто ищете одного человека.

– Мы и искали. Но этот «кто-то», о котором я уже упоминал, решил нам помешать, – его взгляд вновь скользнул в сторону градирни. – Один из твоих служителей привел в действие ловушку, устроенную для нас врагами. Они из легионов.

– Ты уверен?

– Да.

– Ты их видел?

– Нет, но все указывает на наших бывших собратьев. Смертный не в состоянии убить Велию, Зефиала и Нахема подобным образом. Так просто не бывает. С легионерами – не бывает. Даже я не заметил растяжку.

Элиас ухмыльнулся.

– Теряешь сноровку.

– Возможно.

– В этом регионе космоса нет сосредоточенных легионерских сил. Именно поэтому лорд Эреб нас сюда и отправил. Предполагалось, что нам никто не будет мешать. Кто они?

– Думаю, остатки армий. Выжившие, которые собрались вместе и проводят собственные боевые операции.

– Отбросы с Исствана? – пораженно спросил Элиас.

– Да, наверное. Я не могу говорить с уверенностью, пока не изучу их получше.

Элиас помолчал, словно взвешивая важность новостей.

– Нарек, ничто не должно помешать нам исполнить задуманное. Исход войны может зависеть от космологического сдвига, который мы здесь совершаем.

– В таком случае очень кстати, что я не с пустыми руками.

– Предмет, который они забрали из катакомб, у тебя?

Нарек поднял его во второй руке.

– Это копье. Или скорее наконечник копья.

Глаза Элиаса загорелись.

– Свое затачивать, их затуплять...

Нарек непонимающе нахмурился.

– Принеси его мне к месту ритуала, – сказал Элиас. – Наши братья скоро приведут на заклание новых смертных, и я хочу изучить артефакт до их прибытия.

– Что мне делать с легионерами-лазутчиками? Человек, которого мы преследовали, все еще у них.

– Они сейчас не важны. Принеси мне оружие, Нарек. Этих жалких ничтожеств мы раздавим потом, – Элиас улыбнулся с самодовольной злобой. – Мы заставим их пожалеть, что они не погибли на полях Исствана вместе со своими братьями.

– Разумеется, – Нарек уже собирался прервать связь, когда Элиас позвал его.

– Какое оно? – спросил он.

Нарек повернул копье в руке. Оно было коротким – наконечник длиной и шириной походил на боевой нож, а обломанное древко составляло примерно половину его размера. Выглядело оно совсем не примечательно: просто кусок качественного минерала в форме копья, серый, по-металлически гладкий, с острым лезвием. Но когда Нарек его касался, он чувствовал давление скрытой внутри силы и видел вспышки энергии, без конца пробегавшие вдоль лезвия, когда на него падал свет.

– Божественное...

Единение закончилось, и Нарек остался в компании одних лишь собственных мыслей. То, что на улице под ним лежало три мертвых брата, его не злило – «злость» была слишком простым словом и не могла описать его эмоциональное состояние в тот момент. Даже смерть Харука, которого он лично презирал, требовала реакции. Что-то свербило внутри, как бывает, когда надо закончить какое-то дело, восстановить нарушенный баланс.

Он решил, что сразу копье не отдаст. Это шло вразрез с приказом, но Нарек руководствовался долгом, а не прихотями темного апостола. В первую очередь следовало выполнить обязательства перед братьями. Кроме того, он хотел посмотреть врагу в лицо.

Обнажив гладий и убрав копье в опустевшие ножны, Нарек открыл канал вокс-связи с Дагоном.

– Брат, эта крыша мне надоела.

– И что ты предлагаешь?

– Велия, Зефиал, Нахем и Харук убиты. Нам следует почтить память мертвых.

– Слушаю.

– Пойдем на охоту.

Нумеон впечатленным не выглядел.

– Это имя должно иметь для меня какое-то значение?

– Нет, не должно, – ответил Грамматик. – Для тебя не должно. Но должно то, ради чего я сюда прибыл.

– И ради чего же?

– Я, кажется, знаю, что здесь делают Несущие Слово и что делаете вы.

Домад дернулся и потянулся к болт-пистолету, лежащему в кобуре на правом бедре, но замер, когда Нумеон покачал головой.

– Продолжай, – приказал Саламандр.

– Мы в опасности? – спросил Грамматик. – Когда твой... друг уходил, он выглядел взволнованно.

– В огромной опасности, но я приказал тебе продолжать, – сказал Нумеон. – Что ты знаешь?

Грамматик оставил этот вопрос, стараясь не думать, что могло представлять «огромную опасность» для космодесантника, и ответил:

– Я думаю, они заражают этот мир. Думаю, Император побывал здесь давным-давно, и они оскверняют следы его присутствия с помощью своего ритуала.

Нумеон подошел так близко, что Грамматик почувствовал запах пепла в его дыхании.

– И что это за ритуал, Джон Грамматик?

– Я прав?

Нумеон сощурился.

– Что за ритуал?

– Вы знаете, о чем я. Вы ведь хотите их остановить, верно? Вы больше не являетесь легионом, это видно по поврежденному оружию и броне. Сомневаюсь, что вас здесь больше двадцати. Я видел ваши посадочные корабли. Сколько они могут перевезти? Достаточно для наземной войны?

– Девяносто человек при полной загруженности, – ответил Нумеон, – но их отсеки были почти пусты, когда мы отправлялись на поверхность, тут ты прав.

Нумеон нагнулся и поднял кусок пергамента, до этого момента лежавший под ножкой стула.

– Мы здесь, чтобы сорвать их операцию, но начинать войну не планируем.

Он продемонстрировал бумагу Грамматику. Та оказалась агитационной листовкой, выступавшей против власти Империума и объявлявшей Гора истинным Императором галактики.

– Восстание начало зреть задолго до прихода Несущих Слово. Наш долг – не дать им осквернить этот мир еще больше.

Значит, Траорис находился в руках врага. Но бунт сильно отличается от добровольного подчинения Изначальному уничтожителю. В этом случае, как представлял себе Грамматик, тайные культы набирали силу на протяжении долгих лет имперского правления, медленно разрушая основы общества, чтобы внезапно поднять кровавый мятеж, когда Гор восстал против отца и ступил на путь древнего зла.

– Бунт – это одно, – сказал Нумеон. – Обращение к темным силам, которым Гор теперь служит, – другое. Я не очень хорошо их понимаю, но видел, на что они способны. Они могут превращать людей в монстров, наполнять благородные сердца низменными стремлениями. Мирам, освобожденным в ходе Великого крестового похода, теперь предстоит бороться за свои души. Траорис балансирует на краю бездны. Я здесь для того, чтобы не дать ему упасть.

– Нелегкая задача.

– И тем не менее мы здесь.

Грамматик не отступал.

– Мне нужно это копье.

– Даже если бы я хотел за ним возвращаться, сейчас мы не можем этого сделать.

– А ты не думал, что можешь послужить высшей цели?

– И помочь тебе?

– Да.

– И почему же я должен помогать тебе, Джон Грамматик?

– Потому что то, что я здесь делаю, касается твоего примарха.

– Кого? – сощурился Нумеон.

– Вулкана.

Саламандр сжал кулаки.

– Я знаю, как моего примарха зовут. Объяснись.

– Копье, которое я нашел – это, в сущности, не совсем копье. Это кусок фульгурита, разряд молнии, запечатленный в камне.

– Что такое фульгурит, я тоже знаю, – сказал Нумеон. – Отвечай, какое отношение все это имеет к Вулкану.

Грамматик облизал губы.

– Ты веришь, что твой примарх мертв?

Нумеон не колебался с ответом. В его глазах промелькнуло некое подобие надежды.

– Нет.

– Он жив, Нумеон. Вулкан жив.

– Откуда ты знаешь? У тебя есть доказательства?

– Ты же сам сказал, что веришь в это.

Нумеон прорычал, теряя терпение:

– Вера и факт – не одно и то же. Как ты можешь утверждать, что он жив, не имея доказательств?

– Потому что это правда, и потому что я даю тебе свое слово.

– И чего оно стоит?

Грамматик покорным жестом поднял руку.

– Спокойно. Тебе нужна правда, и я ее тебе сказал.

– Ты скажешь что угодно, лишь бы сохранить себе жизнь.

– Верно, но я тебе не лгу. Если хочешь, прикажи своему псайкеру прочитать меня снова, и убедишься, что в моих словах нет обмана.

Нумеон, явно раздумывая над его предложением, спросил:

– Какое отношение это копье имеет к Вулкану?

– Честное слово, не знаю. Оно как-то связано с его судьбой. Мне просто поручили прилететь сюда и его раздобыть.

Это было ложью, во всяком случае, частично, но Грамматик знал, что его начальство дало ему все необходимое для защиты разума от вмешательств.

Нумеон нахмурился.

– Кто поручил?

– Сложно объяснить.

Вокс Домада затрещал, и до Грамматика донесся тихий голос его собеседника.

– А ты попробуй, – сказал Нумеон. Он собирался что-то добавить, когда к ним приблизился Домад.

– Пергеллен вернулся вместе с Шен'рой, он хочет тебя видеть.

Нумеон мотнул головой в ответ:

– Никому ничего об этом не говори.

Домад кивнул.

– Что делать с ним? – спросил он, вынимая из ножен на поясе короткий меч. Его холодный взгляд Грамматику совсем не нравился. – Я могу покончить с ним прямо сейчас. Положить конец его крамольной болтовне. К тому же ему известно наше местонахождение и частично наши силы.

– Я еще не уверен, насколько она крамольна... – Нумеон с задумчивым видом помолчал. – И о нас, во всяком случае, ему ничего не известно.

– Он усложнит нашу миссию, – сказал Домад.

– Я готов взять на себя это риск. Домад, он что-то знает. И я тоже хочу это знать.

Он повернулся к Гвардейцу Ворона.

– Я присмотрю за ним, – пообещал Хриак, медленно убирая руки с груди, словно расправлял крылья.

– Домад, – позвал Нумеон.

– Никто не войдет и не выйдет без твоего разрешения.

– Нет, я лишь хотел попросить, чтобы ты не дал Хриаку выжечь его изнутри. Он мне нужен в здравом уме для предстоящего допроса.

– Твои слова глубоко меня ранят, – пробубнил Ворон.

Нумеон сдвинул брови.

– Хриак, это ведь был сарказм? А то ты сейчас показался почти таким же мягким, как Домад.

Железнорукий громко рассмеялся и отошел в сторону.

Нумеон кивнул им обоим, развернулся и покинул комнату.

– Я чувствовал себя в большей безопасности, когда действовал в одиночку, – полушутя сказал Грамматик и перевел взгляд со строгого Железнорукого на призрачный силуэт Ворона и обратно.

Хриак не оценил юмора и уставился на него сквозь прорези в шлеме.

– Ты и был в большей безопасности, – просипел он.

Быстро пройдя через служебный коридор и старое фабричное общежитие, Нумеон оказался в покинутой трапезарии. Зал был практически пустым, немногочисленные скамьи и столы стояли вверх ногами в углах, а пол покрывала серая плитка. Здесь произошла небольшая стычка, в которой верные жители Раноса в конечном итоге проиграли. Пятна от упавшей еды перемежались с кровавыми разводами.

В центре зала Саламандра ждал Пергеллен.

Глаза на худом лице Железнорукого скрывались под стальным визором, поверхность которого пересекала одна ретинальная полоса. Свет в трапезарии не горел, и визор мягко светился в темноте. Помимо него у Пергеллена был только один бионический протез – левая рука, громко заскрежетавшая, когда он сжал ей запястье Нумеона. Угольно-черные волосы были коротко подстрижены – так же, как у его погибшего повелителя и отца.

На ремне, перекинутом через плечо, висела длинноствольная снайперская винтовка. Именно его точный выстрел убил Несущего Слово на складе, хотя с такого близкого расстояния это не представило сложности. Он рассчитывал превратить склад в наблюдательный пункт, но эти надежды рухнули, когда в здание ворвался тот человек.

– Артелл, ты выглядишь встревоженным, – сказал он Нумеону.

– Все в порядке, – Нумеон улыбнулся, пытаясь скрыть озабоченность, явно отразившуюся на лице, и ответил на формальное, но дружеское пожатие Пергеллена. – Рад снова тебя видеть. Где Шен'ра?

– На стоянке, с остальными, – без выражения ответил тот.

Пергеллен отличался серьезным нравом и редко проявлял теплоту. Но именно он спас Нумеона и Леодракка с полей Исствана-V. Так мало морлоков вырвалось оттуда, так мало воинов из клана Авернии осталось, чтобы хранить его великое и славное наследие.

Когда посыпались снаряды и ужасное предательство раскрылось, именно Пергеллен пробил путь к посадочным кораблям, в то время как остальные были слишком обезумлены смертью Ферруса Мануса. Именно Пергеллен протащил потерявшего сознание Домада через поля черного песка и именно он прикрывал путь к кораблю. Многие не добрались.

Если бы не Пергеллен, и Нумеон, и Леодракк погибли бы на том поле. Их братьев из Погребальной стражи вернее всего постигла эта участь – но Нумеон все не терял надежду, что они еще живы, как не терял надежду и на то, что жив Вулкан.

Если смертный сказал правду, то, возможно... Он тут же отбросил эти мысли, понимая, что доверять такому человеку неразумно, и спросил:

– Пергеллен, сколько времени мы провели на том транспортнике?

Они нередко возвращались к этому в своих разговорах.

– Пятьдесят один день, восемь часов и четыре минуты, – ответил Железнорукий.

В те дни они представляли из себя пестрое сборище воинов из самых разных отрядов и легионов. Не все выжили после побега. Некоторые оказались слишком сильно ранены, некоторые уже были мертвы, когда их втащили на борт. Из сорока семи улетевших легионеров осталось только двадцать шесть.

Они продержались достаточно долго, чтобы добраться до «Огненного ковчега» – одного из немногих ударных крейсеров, которым удалось уйти от бойни. Но он не выбрался невредимым. Многие члены экипажа погибли во время отчаянного побега. Когда из хаоса показался транспортный корабль, они, израненные, измотанные, не понимающие, где друг, а где враг, нацелили на него остававшиеся орудия.

На борту не оказалось ни одного легионера. Все воины, способные надеть доспехи, отправились на поверхность, чтобы поставить разжалованного магистра войны на колени. Оглядываясь назад, Нумеон видел, что они поступали сумасбродно – отвечали демонстрацией силы на демонстрацию силы, надеясь, что вторая отступит под напором первой. Как страшно они ошиблись. Теперь это казалось не сумасбродством, а бессмысленным самоубийством. Гор приготовил алтарь для их добровольного жертвоприношения . Острые клинки предателей ждали их на песках Исствана-V.

После того, как они встретили «Огненный ковчег» и его храбрый, но обескровленный экипаж, погибло еще три легионера. Нумеон объединил оставшихся, дал им подобие цели. Но опасность отнюдь не миновала, и его воинов охватывала обреченность. Он ожидал подобного от Железных Рук, но они несли боль от потери своего примарха с тихой и непоколебимой решимостью, делавшей медузийцам честь. Нет, тяжелее всех приходилось ноктюрнцам, сынам Вулкана. Из Саламандр верил только Нумеон. Всем сердцем он верил, что его отец выжил. Но остальные не внимали его пылким доводам и сражались ради мести, а не ради надежды и стремления служить.

Нумеон знал, что его воины сломлены. Оставшись без лидера, они уничтожат друг друга; не имея возможности вернуться к своим легионам, они будут лишь бесцельно плыть по течению.

Да, Пергеллен спас ему жизнь, но теперь Нумеон должен был верить, что в свою очередь сумеет спасти этот расколотый легион.

– Что ты узнал? – спросил он разведчика.

– Ничего хорошего. Сенсоры Шен'ры засекли небольшой патруль. Я некоторое время следовал за ними, пока их не расстреляли турели. Теперь наше местоположение точно будет раскрыто.

– Мы знали, что когда-нибудь Несущие Слово нас найдут. Что еще?

– Помимо легионеров, весьма, судя по всему, многочисленных, у них немало культистов. Семена мятежа были посеяны здесь задолго до того, как мы прилетели вслед за Несущими Слово. На данный момент культы контролируют большую часть Раноса, и «Грозовые птицы» прибывают для поддержки уже высадившихся легионеров со всех концов города. Они мобилизуются рядом с нашим округом. И их слишком много для открытого боя.

– Милосердный гнев Вулкана да обрушится... – тихо выругался Нумеон. Он не хотел прекращать миссию, но еще не поздно было подать сигнал «Огненному ковчегу», ждущему на высокой орбите. Если они выдвинутся сейчас, то успеют добраться до транспортников и крейсера, но что потом?

– Это не все, – сказал Пергеллен, отвлекая Нумеона от мыслей. Нумеон настороженно сощурился.

– Еще одна хорошая новость?

– Там кто-то наблюдал.

– Они вас видели?

– Не за нами наблюдал. За своими товарищами, пока их расстреливали турели.

– Возможные союзники?

– Нет, сомневаюсь. Они вывели «Тарантулов» из строя. Мы с Шен'рой ушли вскоре после этого. Полагаю, они могли напасть на наш след и идти за нами со склада.

– То есть они, по всей вероятности, скоро будут здесь.

– Да.

На лицо Нумеона легла тень. Они долго искали безопасное место для операционной базы. И этот округ оказался практически безлюдным. Транспортные корабли остались далеко за обитаемой зоной. Они полагали, что на краю города их будет практически невозможно заметить, пока они сами не решат действовать. Их план во многом основывался на этом предположении.

– Об их клирике что-то слышно? – спросил он.

Пергеллен покачал головой:

– Нет.

Саламандр помрачнел еще больше.

– Мы уже видели это раньше, брат. Мы потерпели неудачу на Виралисе...

Едва он произнес название мира, в памяти всплыли картины заваленных трупами улиц, тел, оскверненных и изувеченных во имя темных сил. И не только это оставили после себя предатели. Немногие выжившие абсолютно изменились, перестали быть людьми. Они превратились в... нечто. В окутанных плотью монстров, которые забрались в смертные оболочки и выжрали их изнутри. Жители целой колонии Виралиса исчезли, а их место заняли неведомые существа, которые носили людей, как человек носит одежду.

– Мы пришли к ним слишком поздно, – угрюмо сказал Нумеон.

– Но для Траориса еще не поздно, – ответил Пергеллен. – Клирик умрет, но теперь, не имея элемента внезапности, мы должны будем его выманить. И на этот раз неудач не будет, Нумеон.

– Еще с Исствана... Еще с того момента, как Вулкан... – Нумеон замолк.

Пергеллен схватил его за плечо.

– Ты ведь веришь, что он еще жив, Нумеон, ты сам говорил. Не теряй эту веру.

– Я не потерял, пусть даже верю я один. Но как же отчаянно хочется увидеть какой-нибудь знак – любой знак, лишь бы он дал нам надежду, – и вновь он был вынужден напомнить себе, что пленнику нельзя было доверять. – Я никогда раньше не испытывал подобного... подобных... сомнений.

– Я лишился своего прародителя. Его обезглавленное тело лежит среди наших погибших братьев. Теперь надежду мне даешь ты. За тобой я следую и тебя я называю своим капитаном. Ты всем нам подарил цель и спас от обреченной жажды мести. Если тебе нужно во что-то верить, верь в это.

Нумеон улыбнулся – устало, но искренне.

– Я верю. И не перестану верить. Сколько раз я думал, что лучше бы погиб на Исстване Пять вместе с братьями, но все же оказался здесь, пытаясь отыскать смысл в этом безумии, пытаясь сделать хоть что-то, что будет иметь значение.

– Все, что мы делаем здесь и сейчас, имеет значение.

Нумеон кивнул, вновь обретая силы.

Железнорукий отпустил его плечо: поддержка ему больше не требовалась.

– Я так понимаю, оставаться здесь мы не собираемся, – сказал он.

Нумеон покачал головой:

– Здесь больше не безопасно. Мы уходим.

– Ты сообщишь «Огненному ковчегу»?

– Нет. Сообщение по атмосферному каналу могут перехватить. И тогда фанатики будут совершенно точно знать, куда за нами идти.

– Тогда я позову нашего квартирмейстера, чтобы тот распределил снаряжение.

– Спасибо, брат. Скажи Домаду, что я буду на автостоянке.

– Что делать со смертным?

– Он отправится с нами. Ему известна какая-то тайна.

Нумеон пожал плечами.

– Может, Хриаку стоило бы взломать его разум и вытащить ее?

– Если бы нам надо было его убить, то, пожалуй, стоило бы. Хриак сейчас за ним следит.

– А разве не надо? В смысле, убить его. Он обуза и будет нас задерживать.

Нумеон покачал головой.

– Вы, Железнорукие, – бесчувственная порода.

– Но я все-таки спас тебе жизнь, разве нет?

Настала очередь Саламандра смеяться, хотя Пергеллен не шутил.

– Спас, да. Я хочу еще раз с ним поговорить. Оно что-то знает. Кроме того, он нужен клирику. Мы можем на этом сыграть.

– Значит, он не пленник, – сказал Пергеллен, – а приманка. И ты еще меня бесчувственным называешь.

Нумеон серьезно ответил:

– Я прагматик, брат. И я отдам все, чтобы убить этого клирика-Несущего Слова.

– Даже наши жизни и жизнь этого человека?

– Да, даже их. Я всем пожертвую, лишь бы их остановить, лишь бы не допустить еще один Виралис.

– Поэтому, Артелл, я тебя и спас.

Воины расстались: Железнорукий направился в типографию, где они держали пленника.

Вернувшись на автостоянку, Нумеон попытался сконцентрироваться на том, с чем обратится к легионерам, но два слова все не шли из головы. Он едва смел надеяться, что они истинны. Вулкан жив.

Глава 9. Чествуя мертвых

За днями дни, за днями дни

Мы ждем, корабль наш спит,

Как в нарисованной воде,

Рисованный стоит.

«Сказанье о старом звездоплавателе», бард Кольрит

Рота Нумеона насчитывала двадцать три легионера, включая его самого. Чуть больше двух взводов. Большинство составляли Саламандры – главным образом строевой состав и несколько пирокластов, а также он сам и Леодракк из Погребальной стражи. Два боевых брата и кодиций Хриак представляли Воронов. К легиону Железных Рук принадлежали только Домад и Пергеллен. С того момента, как они эвакуировались с исстванского поля боя, контакта с другими легионерскими формированиями не было.

Их корабль, «Огненный ковчег», получил сильные повреждения во время бегства с Исствана-V. Часть систем вооружения еще работала, но долго продержаться с ними против полностью работоспособного корабля того же типа им бы не удалось. Системы жизнеобеспечения, освещение на некоторых палубах, генераторы и варп-двигатель еще функционировали, но в пониженном и нестабильном режиме. Про связь же и этого нельзя было сказать. Корабельный вокс работал сносно, но авгуры дальнего действия и антенны сенсориума невозможно было ни использовать, ни починить. Даже вокс класса «корабль-поверхность» постоянно обрывался. Капитан Гальдер совершил почти невозможное, организовав успешный побег, но с тех пор они лишь плелись в никуда, не зная ничего о большой войне. Не зная даже, идет ли она. Быть может, все погибли, и Гор победил.

Нумеон отказывался в это верить. Как отказывался верить и в то, что Вулкан погиб вместе с лордом Манусом. Он не видел, как пал примарх, но слова выживших товарищей, которые видели, звучали убедительно и страшно. Они продолжали сражаться, надеясь, что остальные делают то же самое.

В данный момент его разбитая рота готовилась к бою на автостоянке.

Некоторые сидели на ящиках и проверяли оружие, настраивали целеуказатели, перезаряжались. Нумеон заметил, что Дака'рай, К’госи и Узак собрались у костра. Но трое Саламандр не грелись, а произносили клятвы и чернили латные перчатки в огне, чтобы закрепить данные обещания. В последнее время легионеры все чаще обращались к ритуалам и обычаям родных миров, надеясь найти в них источник силы и смысла.

Те, кто предпочитал обходиться без тайных церемоний, тратили время отдыха на полевой ремонт доспехов, тестирование и перефокусировку глазных линз или проверку биометрических параметров. Один легионер, Саламандр по имени Хелон, оперировал Ворона, который был ранен во время аварийной посадки на поверхность. Посадочный корабль пришел в негодность, но Шака выживет. Хелон не обладал навыками апотекария, однако настоящих специалистов у них не было, и ему пришлось приспосабливаться.

Брат Ворона по стае, Авус, сидел на корточках на вершине подъемного крана, возвышавшегося над стоянкой, и нес дозор. Хриака не было видно, но Нумеон знал, что если библиарий понадобится, он будет рядом.

Леодракк ждал его появления и, едва увидев, оставил Кронора, с которым тихо переговаривался, и подошел к нему.

– Погребальный капитан, – сказал он, отвесив небольшой поклон. – Как себя чувствует наш пленник?

– Он жив, вопреки твоим стараниям.

Леодракк успел снять шлем и теперь держал его на сгибе руки, так что было видно, что он опустил глаза в ответ на легкий укор капитана.

– Пергеллен уже сообщил тебе новости, – заметил он, меняя тему.

– Сообщил.

Леодракк холодно улыбнулся.

– Как я ждал этого момента. Наконец-то мы сможем отомстить.

– Мы уходим, Лео.

– Что?

– Нельзя здесь больше оставаться, враги про нас знают.

– И что это меняет? Пусть идут к нам. Мы будем их ждать, – он выразительно сжал кулак.

– Нет, брат. Не будем. Их в несколько раз больше, чем нас. А это место сложно назвать крепостью. Нам не выстоять против армии, и к тому же мы сюда прилетели не для того, чтобы безрассудно погибнуть.

Леодракк шагнул вперед, побудив Нумеона сделать то же самое, так что они едва не столкнулись нагрудниками.

– Да, брат? – спокойно спросил Нумеон, чувствуя запах горячего пепла в дыхании Леодракка.

Леодракк мгновение выглядел так, словно собирался сказать или сделать что-то глупое. Нумеон был вынужден напомнить себе, что Погребальные стражи отличались от остальных Саламандр. Они были выкованы из куда более яростного и независимого материала – такими их сделал Вулкан.

– Кровь Ската на моих руках, – прошептал Леодракк, но все же отступил. – В буквальном смысле, брат.

Вид скорбящего Леодракка заставил Нумеона смягчиться. Он положил ладонь ему на наплечник, как недавно сделал для него Пергеллен.

– Я знаю, Лео. Я был там.

Нумеон опустил взгляд на левую руку Леодракка. Наруч и латную перчатку до сих пор пятнала кровь Скатар'вара.

– Тогда скажи мне, ради чего мы сражаемся, если не ради мести?

– Ради высшей цели.

– Какой цели? Убить клирика, и для чего?

– Нет, дело не только в этом. Я имею в виду Восемнадцатый, наш легион.

– Нет больше легиона, Артелл, – Леодракк нервно показал за спину. – Остались только мы.

Нумеон видел в глазах Леодракка гнев и сомнения и знал, что после побега эти эмоции не раз отражались и на его лице. Но сейчас оно светилось другим чувством. Надеждой.

– Вулкан жив, – сказал Нумеон.

Леодракк покачал головой, горестно вздохнув. С его губ сорвался тихий печальный смешок.

– Опять ты начинаешь. Он мертв, Нумеон. Он погиб на Исстване, как и Феррус Манус. Вулкана больше нет.

Нумеон сощурился, чувствуя прилив уверенности.

– Он жив.

– Откуда ты знаешь?

– Я это чувствую, – сказал Нумеон и постучал двумя пальцами по левой стороне груди, – здесь.

– Я хочу, чтобы это было правдой, брат. Хочу так, как никогда ничего не хотел, но он мертв. И Скат тоже мертв, и все они мертвы. Мы – единственные живые Саламандры, и я предпочту скорее безрассудно погибнуть, убивая тех, кто предал нас и безжалостно уничтожил наших братьев, чем чахнуть и бегать от врагов, как трус.

Леодракк отошел. Нумеон не стал ему препятствовать, не зная, какие доводы смогут заставить его остаться. Вера и отчаянные заявления того, кто уже был пойман на обмане раньше, не могут служить доказательством жизни.

– Кто бы мог подумать, что он потеряет самообладание, – сказал Домад, только что вернувшийся из комнаты, в которой они держали пленника, и остановившийся в шаге от Нумеона. Тот подозрительно скосился на него.

– Ты уверен, что ты из Десятого легиона?

– Мои многочисленные аугментации говорят об обратном?

– Об обратном говорит твой сарказм.

– У всех нас свои механизмы адаптации, брат-капитан.

– У Леодракка, видимо, эту роль играет ярость, – заметил Нумеон, наблюдая за Саламандром, уносящимся с автостоянки на улицу.

– Не у него одного.

– Да, Домад, мне это слишком хорошо известно.

– Так давай используем этих воинов по назначению. Пергеллен сообщил, что мы снимаемся с лагеря.

Нумеон кивнул.

– Да, Несущие Слово знают, что мы здесь, и скоро будут. К их приходу нас тут быть не должно.

– Ааа, – догадался Домад. – Так вот отчего разгорелся гнев Леодракка.

– Увы.

– Сколько у нас времени?

– Десять минут. Пергеллен считает, что за ним и Шен'рой кто-то увязался. Я не хочу рисковать.

– В таком случае нам придется ограничиться легким снаряжением. Запасные боеприпасы, гранаты – только то, что не составит проблем унести. Однако потребуется и что-нибудь мощное.

– Возьми тяжелый болтер, суспензоры достаточно уменьшат его вес, чтобы не терять в скорости.

– По правде говоря, капитан, его я и не думал оставлять. Тем более что он может доставить предателям много замечательных проблем.

Нумеон позволил себе иронично улыбнуться, заметив в глазах Домада отблеск веселья.

– Да уж, квартирмейстер, может. Ко всему прочему подведи детонирующие шнуры. Оружие, которое мы оставим, не должно попасть в руки врагов.

– Или же мы могли бы спрятать лишнее где-нибудь неподалеку, – предложил Домад. – В условиях численного превосходства врага склад боеприпасов может оказаться полезен. Напасть и исчезнуть, пополнить запасы, а потом повторить?

– Разумная тактика, но нет. Это займет слишком много времени. Выведи все лишнее из строя.

– Очень хорошо, – согласно кивнул квартирмейстер. – Хотите, чтобы я сообщил остальным?

– Нет, я сам.

Нумеон забрался на ящик. Часть легионеров уже успела повернуться к нему, когда он начал.

– Подойдите сюда... – разнесся по автостоянке сильный, властный голос Нумеона, привлекая всеобщее внимание. Легионеры приблизились. – Братья, Несущие Слово стягивают в эту часть города значительные силы. Очевидно, что мы не готовы к бою с целой армией. Если они обнаружат это место, нас разгромят, поэтому мы уходим. Сейчас же.

Некоторые зашептались, услышав его объявление, но возражать никто не стал.

– Домад перераспределит оружие и снаряжение. Никакой тяжелой техники, если только она не на суспензорах. Берем только то, что можно унести. Винтовки, пистолеты, мечи, гранаты. Все остальное оставляем. Наша миссия не изменилась. Главная цель – убить вражеского клирика. Вторичная – нанести как можно больше ущерба, а потом покинуть планету, – он поднял кулак. – За кровь наших павших братьев.

– Мы помним о них и о принесенной ими жертве, – ответил двадцать один легионер, повторив жест Нумеона.

– И о мести за лорда Мануса, – добавил Домад, ударив кулаком по груди. – Тебе надо поговорить с Шен'рой, – он махнул рукой в конец автостоянки.

Нумеон подозрительно взглянул на Железнорукого, спускаясь с ящика.

– Какие-то проблемы?

– Пока нет. Но будут, – ответил Домад, после чего направился в противоположную сторону, чтобы приступить к выполнению приказов. – Но ты его командир, так что тебя он вряд ли станет бить.

Нумеон глубоко вдохнул, собираясь с духом.

– Вулкан, дай мне сил, – пробормотал он, направляясь к технодесантнику.

Когда Нумеон подошел к Шен'ре, тот стоял над длинным прямоугольным ящиком и изучал его содержимое. На металлически-серой коробке красовался штемпель Муниторум. Шен'ра, как и его братья, носил изумрудно-зеленые доспехи, только правый наплечник был выкрашен в красный и отмечен Шестерней Механикум – символом его служения Марсу. Шлема на нем не было: к левой стороне его лысой головы крепилась пластина, препятствовавшая синхронизации с броней. Над левым плечом висел обрубок серворуки, сломанной во время резни. Несколько инструментов в нижнем сегменте еще работало, поэтому Шен'ра пока ее не демонтировал.

Боль этой потери не отпускала его до сих пор. Порой она вырывала его из медитаций, оставляя после себя остаточные образы кошмаров. Его осаждали фантомы: ощущение отрываемой серворуки и картины братоубийства, происходящего на его глазах.

– Знаешь, что в этом ящике? – спросил Шен'ра, когда Нумеон встал за его спиной.

– Гусеничная орудийная установка.

Шен'ра выпрямился и провел рукой по стволу лежащей внутри пушки.

– Это полугусеничная полуавтоматическая тяжелая орудийная платформа типа «Рапира» с усиленной броней, встроенной системой наведения и собственными генераторами, – он бросил на Нумеона короткий взгляд через плечо. – Конкретно на ней стоит лазерный уничтожитель. Это одно из самых разрушительных самоходных орудий во всем арсенале Легионес Астартес. Она в нашем распоряжении, и ты хочешь, чтобы я ее тут оставил?

Технодесантник развернулся, чтобы взглянуть Нумеону в глаза, и сервоприводы брони зарычали, доступным механизму способом показывая, что доспех разделяет чувства владельца.

Шен'ра был ноктюрнцем, уроженцем города-святыни Фемиды – огромным, широкоплечим, на голову выше Нумеона. Но грозный вид технодесантника не поколебал решимости капитана.

– Мы снимаемся с лагеря. Все вещи крупнее болтера остаются тут, в неподдающемся ремонту состоянии. Враги не обратят против нас наше собственное оружие.

– Оглянись, Нумеон, – Шен'ра обвел рукой автостоянку.

Воины вешали на себя бандольеры с гранатами, набивали поясные подсумки запасными патронами. Они были полны решимости и хорошо вооружены, но немногочисленны и к тому же измотаны.

– Это не легион, однако если Пергеллен прав, легионом являются те, кто против нас выступают, – тихо сказал он.

– Ты ведь не предлагаешь покинуть эту планету? – угрожающе спросил Нумеон.

– Я оскорблен, что тебе это вообще в голову пришло, – ответил Шен'ра.

– Приношу свои извинения, технодесантник.

– Мне потребуется меньше тринадцати минут, чтобы собрать и зарядить «Рапиру». Позволь мне взять ее. Полугусеничник легко разовьет ту же скорость, с какой перемещаемся мы, а если мы хотим выполнить эту миссию, без его огневой мощи не обойтись.

– Шен, Ранос – настоящий лабиринт. А если она застрянет в обломках? Может, она и быстрая, но есть места, куда мы попасть можем, а орудийная платформа – нет.

– Это будет уже моей проблемой. Если потребуется ее оставить, я оставлю. Сломаю ее сам, и никаких проблем. Нумеон, у нас есть только то, что мы взяли с транспортника.

– У нас только мы сами, Шен.

– Согласен, – ответил технодесантник. – Тем нужнее нам поддержка пушки на гусеничном ходу.

Нумеон покачал головой. Ему оставалось лишь гадать, что убьет его первым – вспыльчивость Леодракка или упрямство технодесантника.

– У тебя есть десять минут, – сказал он и ушел помогать Домаду с организацией сборов.

– Они уходят, – прошипел по воксу Дагон.

Нарек наблюдал за автостоянкой через прицел. Как он и подозревал, в смерти четырех его братьев были повинны остатки трех легионов, в уничтожении которых они принимали участие на Исстване-V.

От улицы автостоянку, лишенную крыши, но окруженную стенами, отделяли армированные ворота. За ней располагался внешний двор – бетонированная площадка, на которой раньше регистрировали прибывающий и убывающий транспорт. Ее тоже окружала стена, но высотой та была по пояс, а поверху была натянута проволочная сетка, которая не остановит даже стрелу, не говоря уже о масс-реактивном снаряде.

На его глазах из ворот вылетел один Саламандр. Выглядел он не очень радостно.

– Обстановка накаляется, – пробормотал он под нос, после чего ответил Дагону: – Должно быть, кто-то заметил нас рядом с западней и догадался, что мы пойдем по следам.

Нарек вспомнил градирню и ощущение чужого взгляда на себе. Теперь он понял, что инстинкты его не обманывали. Возможно, его навыки притупились не так уж и сильно.

– Атакуем? – спросил Дагон.

– Пока нет. Я подберусь к ним, рассмотрю поближе. Оставайся наверху и следи за обстановкой.

Нарек вновь закрепил прицел на винтовке, закинул ее за плечо и направился к улице. Прежде чем выйти, он бросил взгляд на дымоход высоко над головой, у которого расположился Дагон, и только после этого двинулся вперед.

Низко пригнувшись, Нарек побежал, стараясь держаться в тени. Враг мог выставить часовых, или легионер, заметивший их ранее, мог все еще наблюдать за улицей. Преодолев двести метров вверх по дороге, он нырнул в переулок, а оттуда, тихо взломав заднюю дверь, – в жилой дом.

Внутри лежали тела. Стены покрывала засохшая кровь, темная и глянцевая. Разбитые лампы не горели. Мебель была перевернута. Пожилого мужчину и молодую женщину выпотрошили, и их внутренности блестели в мягком свете, льющемся с улицы через выбитое окно с погнутыми, сломанными ставнями, раньше его прикрывавшими.

На полу был нарисован кровью символ. Октаграмма – восьмиконечная звезда.

Элиас позаботился о том, чтобы существование культов оставалось в тайне, пока их не позвали. На лице молодой женщины застыло удивленное и испуганное выражение. Лицо старика было искажено в гримасе предсмертной агонии.

«Сердечный приступ», – решил Нарек.

Не выпрямляясь, он приблизился к сломанному окну. Позиция оказалась отличной: ничем не преграждаемый обзор, открытый путь к автостоянке, удовлетворительное укрытие в комнате. Он опустил на окно кусок сломанной ставни, чтобы его было еще сложнее заметить. Затем встал на колено, опер ствол винтовки на подоконник и прицелился. Одинокий Саламандр сразу попал в перекрестие.

Он снова активировал вокс.

– Я на месте.

– Приказы?

– Четыре смерти за четыре смерти. Жди, пока они не выйдут на улицу, потом я дам сигнал.

– Так точно.

Дагон закрыл канал связи.

Теперь им оставалось только ждать.

Выстрел был заглушен взрывом от детонирующего шнура.

Сначала им показалось, будто медик просто подскользнулся, и только фонтан крови, вырвавшийся из-за разрушенного латного воротника, свидетельствовал об ином.

Саламандр рухнул на колени, хрипя и давясь кровавой пеной, вытекавшей сквозь вокс-решетку; ближайший к нему воин попытался схватить дергавшегося товарища за руку, одновременно предупреждая остальных об опасности.

Грамматик почувствовал, что ему с силой давят на спину; это псайкер, Хриак, толкал его на пол.

Утверждение, что в кризисной ситуации время замедляется, было верным. Таким образом мозг оберегал тело от вреда, позволяя ему реагировать на опасность с максимальной быстротой.

За те несколько тягуче-медленных секунд, которые прошли с того момента, как Грамматик еще стоял, и до того, как он оценил новую ситуацию, одновременно произошло несколько вещей.

Нумеон криком приказал занять укрытие, показывая на низкую стену, окружавшую бетонную площадку, где собралась их рота. Инфопланшет, на котором он изучал местоположение вспомогательной базы, он повесил на магнитный замок на бедро, второй рукой доставая из кобуры на поясе пистолет.

Домад укрылся за стеной и начал медленно поворачивать свое тяжелое оружие наружу, в сторону улицы и зданий за ней.

Пергеллен действовал совместно с технодесантником. Спрятавшись рядом, он сканировал потемневший город в поисках приглушенного дульного огня, в то время как Домад прижался спиной к стене и активировал панель управления на наруче. Они обменивались короткими фразами, но Грамматик, оглушенный криками и странным, словно идущим из-под земли шумом, который вызывал в ушах собственный мозг, не мог различить ни одного слова.

Его толкнули на землю спустя мгновение после того, как застрелили Саламандра. Легионер упал тяжело, как срубленное дерево, давясь кровью, целая лужа которой уже вылилась из порванной шейной артерии.

– Л-е-ж-а-ть... – прогремели слова Хриака, замедленные искаженным восприятием.

Как только его ладони и локти соприкоснулись с землей, время возобновило привычный ход.

– Не вставай, – сказал Хриак, доставая оружие и пробираясь вперед, чтобы помочь братьям. Грамматик наблюдал за ним, пока тот не достиг низкой стены, за которой укрылся другой Саламандр.

Тот вскочил, стреляя из болтера в надежде обеспечить прикрывающий огонь. Едва он поднялся, в него угодил второй выстрел, пробив грудь и отбросив руку в сторону. Он повалился на спину и больше не шевелился.

Опять закричали – на этот раз Нумеон обращался к Леодракку, который медленно подползал к краю стены и, судя по позе, намеревался перебежать через улицу в лучшее укрытие, откуда можно было определить положение атакующих.

– Стоять! – рявкнул ему Нумеон резким и металлическим из-за вокс-решетки голосом.

Домад продолжал сканировать пространство, фокусируясь на различных объектах с жужжанием телескопических колец в бионическом глазу.

Два легионера оттаскивали Саламандра-медика, когда из темноты пришел третий выстрел. Он опрокинул одного из Воронов, заставив развернуться от силы удара, и вырвал из него предсмертный крик.

– Лежать, – приказал Хриак, убирая руку.

– Да я и не против, – пробубнил Грамматик и распластался на полу.

– На крыше. Блеск металла. Тридцать градусов к востоку. Расстояние – восемьдесят метров, – передал Пергеллен свои наблюдения Нумеону.

Их разделяло семь метров, и Нумеон заметил, что разведчик начал мазать прицел грязью, чтобы не выдать себя, как это сделал вражеский снайпер.

– В этом муравейнике трудно навести прицел. Мы обойдем его и атакуем из слепой зоны.

– Подождите, – остановил их Пергеллен. Он взглянул на трех мертвых легионеров, лежащих в лужах крови на виду. – Траектории свидетельствуют о наличии двух огневых позиций.

– Два стрелка, – мрачно отозвался Нумеон.

Пергеллен кивнул.

– Разрешите открыть ответный огонь, – прокричал Домад. Он стоял за колонной на самом краю транспортной площадки,переведя болтер в автоматический режим.

– Нет. Тебя застрелят прежде, чем успеешь на спусковой крючок нажать.

– Но мы не можем вечно прижатыми стоять, – рявкнул Леодракк, расположившийся в шести метрах от Нумеона, у противоположного края стены.

– Вижу второго, – произнес Пергеллен, прижимая к глазу прицел. Он переслал им координаты, опять повернулся спиной к стене и начал готовить винтовку.

Нумеон выглянул за укрытие, чтобы оценить взаимное расположение снайперов, но болт, царапнувший по стене, вынудил его спрятаться обратно.

Тяжело дыша, злясь из-за их беспомощности, он активировал вокс.

– Хриак.

Библиарий покачал головой:

– Они слишком далеко, к тому же я мало что могу сделать, не видя цель.

– Проклятье, – прорычал Нумеон.

Тем временем Шен'ра копался в панели, встроенной в наруч, обмениваясь информацией с «Рапирой» через гаптические имплантаты.

– Дай мне точный вектор для обоих целей, – сказал он по воксу.

Услышав это, Леодракк позвал Пергеллена:

– Если я их выманю, сможешь их отследить?

Разведчик кивнул и отложил винтовку, но оставил себе прицел.

Поняв, что его брат собирается делать, Нумеон закричал: «Лео, нет!» и сорвался с места, но Леодракк уже встал, держа наготове болтер.

Грамматик лежал, опустив голову, как ему и сказали, за технодесантником и разведчиком.

Он услышал, как Нумеон прокричал имя брата, и почувствовал дрожь пола, когда они оба вскочили на ноги.

Один за другим раздались два выстрела – близнецы тех, что возвестили о смерти Варте и Трио.

Полсекундой позже он прочитал по губам технодесантника:

– С сорока семи и шести до восьмидесяти трех. Скользящий огонь.

Напряженную тишину разрезал визг сервоприводов: гусеничная пушка технодесантника заработала. Но вспышке раскаленного света, вырвавшегося из комплекса орудий, предшествовали обжигающий укол боли и магниево-белый разряд, которые сопровождают огнестрельную рану.

Грамматик понял, что его задело, еще до того, как кровь начала пропитывать одежду и холод окатил хрупкое человеческое тело, распоротое настежь.

Городской пейзаж расцвел чередой взрывов. Лазерный разрушитель, установленный на «Рапире», разносил жилые дома, мануфакторумы и прочие здания на части. Обломки плотным дождем сыпались с уничтожаемых фасадов, от раскалываемых колонн и из тщательно опустошаемых помещений.

Пронзительно и отрывисто жужжа, лазерный разрушитель поливал участок, определенный оператором, непрерывным потоком лучей. Он прекратился лишь тогда, когда «Рапира» была вынуждена отключиться для экстренного охлаждения.

Облака пыли еще рассеивались и последние немногочисленные обломки с опозданием падали на улицу, когда Нумеон и прочие показались из-за укрытия.

Хелон, Узак и Шака были мертвы. Их тела лежали на площадке за автостоянкой.

Домад вышел вперед через узкий проем между секциями внешней стены. Его бионический глаз продолжал сканировать пространство в поисках движения и источников тепла.

– Там ничего нет. Видимые цели отсутствуют.

Пергеллен подтвердил его слова, установив прицел обратно на винтовку, но все же продолжил наблюдать за местностью.

– Будьте оба настороже, – сказал Нумеон, направляясь к Леодракку, чтобы помочь ему подняться.

Нумеон повалил его, когда тот попытался привлечь внимание стрелков, отчего они оба покатились по земле.

На броне Леодракка, вдоль бока, была отметина – что-то прочертило в металле неглубокую царапину.

– Рикошет, – сказал он, с ворчанием поднимаясь без помощи Нумеона. – Повезло.

– Больше, чем им, – ответил Нумеон, а повернувшись, чтобы указать на мертвых товарищей, заметил лежащего ничком Грамматика.

Повернутое в сторону лицо человека было искажено в гримасе боли. Он держался за бок, и почти вся его рука была залита кровью.

Нумеон нахмурился, поняв, куда отклонился снаряд.

– Проклятье.

Нарек выдернул Дагона из-под обломков. Судя по всему, на него обрушилось несколько этажей, пока снайпер бежал к выходу.

– Я говорил тебе не задерживаться, – сказал Нарек, отпуская Дагона, чтобы тот мог отряхнуть броню и прокашляться от пыли, попавшей в легкие. Его шлем пришел в негодность: кусок каменной плиты или балки погнул металл, разбив обе линзы, оставив над левым глазом, где обломок вошел в металл, глубокую вмятину, и сломав вокс. В последний раз взглянув на оскаленное демоническое лицо на передней части шлема, Дагон отбросил его в сторону.

Встретив его взгляд, Нарек решил, что настоящее лицо Дагона гораздо страшней.

Надбровные дуги, нос и скулы приподнялись, а кожа между ними запала, как у старика. У нее был слегка медный оттенок, но не как у металла, а скорее как у масла, и он едва заметно менялся в зависимости от того, как падал на лицо свет. Но самым жутким были два костяных нароста по бокам лба. Бывшие пока в зачаточном состоянии – но Нарек знал, что они продолжат расти тем длиннее, чем дольше Дагон будет находиться рядом с Элиасом.

Он чувствовал, что здесь – на Траорисе, в Раносе – реальность менялась. Ее вибрации ощущались внутри, словно ползающие под кожей личинки.

Но Нарек ничем не выдал свои мысли Дагону, который улыбнулся, продемонстрировав два ряда тонких клыков, пришедших на смену зубам.

– Ты сам сказал: четыре смерти.

Нарек проверил заряд винтовки, после чего закинул ее за плечо.

– Я насчитал троих, – ответил он.

– Человека задело шальной пулей.

– Ты должен был убить легионера, как было приказано.

– Он переместился.

– Значит, возместишь другим, – ответил Нарек и направился к выходу из развалин.

– Брат, его попросту вспороло. Ни один человек после такой раны не выживет. Четыре за четырех.

– Нет, Дагон. Мы застрелили троих. Даже если человек умрет, кровь берется за кровь. Легионерская – за легионерскую.

Дагон кивнул и последовал за наставником по разбитой улице.

– Мы вернемся за четвертым, – сказал ему Нарек через плечо. – А потом прикончим остальных.

Глава 10. Горящая плоть

Всех нас когда-то обжигало. На дне кострищ или во время клеймления в солиториумах – все мы когда-то касались пламени. Оно всегда оставляет шрамы, даже на нас. И мы носим их с гордостью и честью. Но шрамы, полученные в тот день, в том сражении, мы несем лишь со стыдом и горечью. Они – летопись на плоти, физическое напоминание обо всем, что мы потеряли, ожог, который даже огнерожденным доставляет боль.

Артелл Нумеон, капитан Погребальной стражи

Я был жив.

Как бы невероятно это ни звучало, я выжил в пламени. Я помнил жаровую трубу – или по крайней мере фрагменты того, что в ней со мной случилось. Я помнил, как покрывалась волдырями моя плоть, как смердел горящий жир, как застилал глаза дым от спекающегося мяса, как в них вскипала стекловидная жидкость.

Я сгорел дотла, обратился в пепел, оставил после себя лишь пыль. Лишь тень без тела, подобную тем, в которых так любил обитать мой брат-тюремщик.

Однако...

Я был жив.

Жаровая труба исчезла. Феррус исчез. Вокруг была лишь тьма и холод. Я вспомнил, что нахожусь на корабле, где-то в глубоком космосе. Я вспомнил тюрьму, которую построил для меня мой железносердный брат, эту клетку, способную удержать и примарха.

Я все еще был слаб. Конечности казались тяжелыми, а сердца яростно бились в груди, подчиняясь какому-то физиологическому механизму, пытающемуся сохранить мне жизнь. Возможно, я излечился, возможно, я обладал неким регенеративным даром, о котором сам не знал. Но вернее всего жаровая труба не была реальной, как не была реальной и моя пытка в ней. Ведь видел же я призрачный ходячий труп своего брата. Кто знает, как сильно был искалечен мой разум?

На мгновение я предположил, что все это было иллюзией, что я сейчас лежал на Исстване-V, израненный и впавший в анабиозную кому. Или что меня спасли, и пока тело работало над собственным восстановлением в палате апотекариона, разум пытался совладать с произошедшим.

Но я отбросил эти надежды. Мое похищение было реально. Керз был реален. Это место, эта тюрьма, созданная для меня Пертурабо, была реально. Мне не проснуться от кошмара – кошмар мне не снился. Я жил в нем. Реален был каждый мучительный вздох.

Но мне было сложно думать, сложно рассуждать. Присутствие Ферруса, все, что мне довелось увидеть, и все, что не довелось, заставляло сомневаться в себе. Немало мучений доставили мне пытки, раны и увечья, но еще ужаснее было медленное разрушение восприимчивости, личности и уверенности в собственном умении отличить реальность от фантазии. Как уберечься от собственного разума, от того, что говорят тебе чувства? Не существовало такой брони, такого щита, такого стража, которые могли бы от этого защитить, – была только сила воли и способность мыслить.

Я не попытался встать. Я не выказал неповиновения или злости. Я лишь выдохнул и раскрылся прохладе своей темной камеры. Я постарался вспомнить все, что знал о своем тюремщике, все, что мог точно восстановить в памяти.

А потом я закрыл глаза и позволил себе погрузиться в сон.

Хараатан, во время Великого крестового похода

Грязные, истощенные солдаты Хартора были жалким зрелищем. Похожие на муравьев в своих грязно-красных карапаксах, они выходили колонной из распахнутых ворот города с поднятыми в знак капитуляции руками.

Первыми вышли стражи крепостной стены, сопровождающие своих капитанов и офицеров. Потом солдаты с передовых позиций за стеной, тыловые баррикадисты, башенный караул, рядовые из внутренних казарм, резерв, ополчение. Они складывали оружие на городской площади, как приказывали через громкоговорители дисциплинарные надзиратели в черных мундирах. К тому времени, когда все воины покинули город, сданное оружие образовало высокую черную кучу, напоминающую погребальный костер.

За ними последовали гражданские.

Женщины прижимали младенцев к груди, мужчины с широко раскрытыми глазами плелись мрачной процессией, слишком испуганные, чтобы кричать или плакать, слишком задавленные, чтобы что-либо делать, способные лишь смотреть на рассвет, терпеливым хищником крадущийся по песчаным дюнам. Собаки, скот на поводу у фермеров, чернорабочие, фабриканты всех мастей, продавцы, клерки, писари и дети. Они покидали Хартор – свой дом и свое убежище – в великом и мрачном исходе.

Водизийские танки примыкали к батальонам Утрихских фузилеров и Навитских охотников, красующихся в накрахмаленной униформе Имперской армии. Даже сам командир Арвек показался из башни своего «Штормового меча», чтобы понаблюдать за толпой местных жителей, плетущихся мимо. Некоторые останавливались перед своими угнетателями и молили о пощаде, пока дисциплинарные надзиратели не сгоняли их вперед. Другие замирали в тени «Огненных королей» принцепса Локьи, приняв их за богов, воплотившихся в железе. Если криков и угроз оказывалось недостаточно, чтобы заставить этих несчастных двигаться дальше, их приходилось уносить ординаторам из медике. Другой работы для врачей и госпитальеров практически не было: имперские силы разрешили конфликт без потерь со своей стороны. И это несмотря на то, что в грязной толпе присутствовали ксеносы.

Данный факт немало радовал Владыку Змиев и одновременно немало злил его.

– Он был прав, – пробормотал Вулкан, издалека наблюдая за постепенно опустевающим Хартором.

– Повелитель? – переспросил Нумеон, стоявший позади примарха на поле сбора. Неподалеку, на участке земли, разровненном имперскими землекопами, Саламандры грузились на «Штормовые птицы»: их ждала немедленная передислокация. Приведение к Согласию закончилось. Империум победил.

– Он сказал, что избавил нас от необходимости проливать кровь, – ответил Вулкан, наблюдая за толпами людей, покидавших город.

Амбразуры в стенах этой последней крепости были пусты, смотровые башни высились над городом беспомощными стражами, и лишь тени несли дозор на парапетных стенах. Население всего Хартора – солдаты и гражданские, один за другим, – передавало себя в руки Империума.

Нумеон нахмурился.

– А разве нет?

Вулкан впервые за почти целый час обратил на советника пылающий взгляд. Нумеон и не вздрогнул. Даже сердце его не выдало.

– Ты свирепый воин, Артелл, – сказал примарх.

– Я таков, каким нужен вам, повелитель, – ответил Нумеон, слегка склонив голову в знак почтения.

– Это верно. Никому в Восемнадцатом не сравниться со знаменитыми Погребальными стражами. Подобно глубинным драконам, вы яростны и неудержимы, клыки и когти ваши остры, – Вулкан кивнул на меч, закрепленный на спине советника. За время этой кампании его еще не омывала кровь, но, судя по полной капитуляции хар-танцев, ему суждено было остаться незапятнанным. – Но стали бы вы вырезать целый город – и солдат его, и гражданских, – лишь для того, чтобы донести послание и избежать дальнейшего кровопролития?

– Я... – правильного ответа не было, и Нумеон это знал.

– Его аргументы бьют мои. Кровь за кровь. Так почему же я слышу голос совести и чувствую груз вины?

Нумеон опустил глаза, словно земля под ногами могла помочь с ответом.

– Я разделяю ваши чувства, повелитель, но что тут можно сделать?

Он глянул на остальных Погребальных стражей, с торжественным видом ждавших своих капитана и примарха неподалеку, в стороне от легиона.

Вулкан перевел взгляд туда, где сошлись две армии: несколько батальонов командира Арвека объединились с многочисленными служащими Муниторума, чтобы встретить местных жителей и принять их капитуляцию. Солдаты Армии держали лазганы на изготовку, офицеры Муниторума же ждали людей с мнемоперьями и инфопланшетами в руках.

– Я пока не знаю, но заметь я раньше, как сильна болезнь Керза, я не согласился бы на эту кампанию.

Нумеон удивленно взглянул на Вулкана.

– Его болезнь? Вы полагаете, что примарх нездоров?

– В определенном смысле да. Это недуг, причем весьма коварный. Тьма, в которой он жил на Нострамо... Мне кажется, он так ее и не покинул.

– Вы могли бы поделиться своими тревогами с лордом Гором или лордом Дорном.

Вулкан кивнул:

– Мнение старших братьев всегда было ценно для меня. Один близок к фронту крестового похода, другой – к Терре. Вдвоем они смогут найти решение.

– И все же вы звучите обеспокоенно, повелитель.

– И я действительно обеспокоен, Артелл. Очень. Никому из нас не нужны новые репрессии, никто не хочет, чтобы в Инвестиарии появилась еще одна пустая колонна, чтобы имя еще одного брата вычеркнули из всех архивов. Груз скорби по двоим достаточно тяжел. Я не хочу его увеличивать, но есть ли у меня выбор?

Нумеон ответил еле слышно, ибо знал, как больно было Вулкану говорить что-либо дурное о своих братьях – даже о Керзе:

– Нет.

В неглубокой котловине в пустыне рядом с полем сбора Муниторум разместил целую армаду транспортировочных кораблей. Эти машины, металлически-серые, отмеченные символом Департаменто и обслуживаемые стаями надзирателей, охранников, кодификаторов и квартирмейстеров, в данный момент готовились к скорому отправлению за пределы атмосферы. Но в отличие от «Штормовых птиц», направятся они не к полям войны. Во всяком случае, не все и не сейчас.

Они были огромными, исполинскими машинами, значительно превышающими по размерам десантные корабли легиона или танковозы Армии. Участие в реколонизации, вербовка в Армию или, в некоторых случаях, возможность стать кандидатом в легионеры – теперь судьба каждого мужчины, женщины и ребенка Хар-тана зависела от того, как сильно они проявят готовность служить новым хозяевам. Разумеется, никто уже не вернется на Хараатан. Неопределенными оставались только способ отправки и пункт назначения.

Через несколько часов медленного опустошения города харторцы начали образовывать два лагеря: из тех, кто добровольно сражался вместе с ксеносами, и тех, кто сражался против них. Сотрудники Муниторума едва справлялись с потоком, в котором для каждого требовалось определить виновность или невиновность, и между двумя лагерями, словно в неком подобии чистилища, скапливались целые толпы, ожидавшие более тщательной оценки. Звучали мольбы о снисхождении и предложения взяток, но они игнорировались под бдительным взглядом надзирателей, и всех, одного за другим, вносили в списки и загоняли в корабли.

Было тесно. Среди такого огромного количества людей, разборных паддоков Муниторума, танков и транспортников двигаться и дышать можно было лишь с трудом. Обработка занимала слишком много времени, но новые люди продолжали поступать в кодификационную машину Департаменто. Сотни превращались в тысячи. Начали появляться заторы. Возникали волнения, пресекавшиеся бдительными дисциплинарными надзирателями. Порядок держался. Едва.

В толчее имперских слуг присутствовали и члены ордена летописцев. Они вносили данные в списки, делали пикты, писали. Одни изображали происходящее на холстах, которые потом конфискуют, другие брали интервью у освобожденных – с кем удавалось заговорить; эти записи тоже подвергнутся цензуре. Ни одно изображение крестового похода и ни один отчет не попадали в остальную часть Империума, не получив утверждения. Задачей летописцев было передать величие, значимость этого момента. Не более того.

Вулкан разглядел среди них Сериф, предусмотрительно прятавшуюся от толпы за отрядом Утрихских фузилеров.

Проследив за взглядом примарха, Нумеон спросил:

– Повелитель, это разве не ваш биограф?

– Наша последняя встреча закончилась не очень хорошо. Еще одно следствие общения с Керзом, как бы ни было стыдно мне это признавать. Я исправлю свою ошибку.

Вулкан направился к лагерю Муниторума. Несмотря на тесноту, на пути у него никого не оказывалось.

– Проследи, чтобы легион был готов к отправке к моему возвращению, – сказал он советнику, который отсалютовал за его спиной. – У меня нет ни малейшего желания оставаться здесь дольше, чем необходимо.

– Так точно, повелитель, – ответил Нумеон, после чего добавил потише: – Тут с вами никто спорить не будет.

Нумеон перевел взгляд со своего примарха на край лагеря, где отряд Повелителей Ночи наблюдал за происходящим. Они благоразумно расположили свои транспортники в стороне от поля сбора Саламандр и прибыли в символически малом составе, которому только предстояло присоединиться к остальным. Лорда Керза нигде не было видно.

Легионеры Восьмого бродили среди офицеров Муниторум, немедленно освобождавших вокруг каждого воина большое пространство. Это тоже было благоразумно. Шлемы-черепа скрывали лица легионеров, но Нумеону было очевидно, что Повелители Ночи развлекались, пугая людей. Время от времени какой-нибудь легионер подходил без надобности близко к пути, которым следовал очередной клерк или писарь, вынуждая несчастного маневрировать, дабы избежать нападок или необходимости отчитываться под грозным взглядом из-за ретинальных линз. Остальные, не принимавшие участия в этих «играх», тихо переговаривались, ехидно комментируя забаву.

– Они пытаются нас спровоцировать, – сказал Варрун, неслышно возникший рядом с Нумеоном вместе с прочими Погребальными стражами.

– Как наш примарх? – спросил Атанарий, вздернув мужественный подбородок при виде Восьмого. – Что он обо всем этом думает?

Нумеон ответил честно:

– То же, что и мы. Приведение Хараатана к Согласию оставило горький осадок.

– А они им наслаждаются, – заметил Ганн, едва сдерживая рык.

– Уж я сотру ухмылки с их лиц, – сказал Леодракк, а его брат, Скатар'вар, медленно кивнул и что-то одобрительно пробормотал.

– И я, – добавил Варрун. – Посмотрим в дуэльных клетках, чего они стоят как воины.

Только Игатарон ничего не сказал, молча разглядывая Повелителей Ночи.

– Они по-прежнему наши братья по оружию, – напомнил им Нумеон. – Наши союзники. Их знамя не так уж сильно отличается от нашего.

– Но цветом темнее, – прорычал Ганн. – Все мы видели убитых в Хар-танне.

Нумеон показал на людей-мятежников, медленно загоняемых в паддоки Муниторума.

– Однако здесь мы видим вполне живое население Хартора. Сложно игнорировать этот факт.

Никто не ответил, но жар гнева, направленного на Восьмой легион, чувствовался явно.

Впрочем, Повелители Ночи были здесь не только для развлечения. Они держали в кольце третий лагерь, значительно уступавший по размерам остальным. Он был тюрьмой с керамитовым ограждением и охраной из как минимум трех библиариев. В ней находились ксеносы-тираны, поработившие этот мир.

Хартор был крупнейшим из городов Хараатана, его столицей. И именно в нем ксеносы решили устроить свое логово, когда Империум вернулся, неся пламя и возмездие. Шабаш из двенадцати ведьм подчинил себе волю его жителей, в очередной раз доказав опасность связей с чужаками. Ксенографы классифицировали их как эльдар. Эти создания, длиннорукие и длинноногие, миндалевидноглазые, пышущие надменной злобой, были хорошо знакомы Восемнадцатому. Они мало отличались от существ, с которыми легион сражался на Ибсене, или пиратов, веками свирепствовавших на Ноктюрне, пока не появился Вулкан. Погребальные стражи были терранцами по происхождению и не сталкивались с ужасами, творившимися на родном мире их примарха, но тем не менее разделяли его гнев на ксеносов.

Жители Хараатана почитали ведьмовских отродий как богов, и они заплатят за это идолопоклонство.

– Как ксеносам удалось подчинить себе население целой планеты? – задумался вслух Нумеон.

– Психический саботаж, – ответил Варрун. – Излюбленный ведьмами фокус, позволяющий управлять слабыми умами. Сколько загубленных таким образом миров мы видели?

Заявление ветерана было встречено одобрительным ворчанием со стороны прочих Погребальных стражей.

– Мне вспоминается один случай, совсем недавний, – проронил Ганн.

– Племена Ибсена были жертвами, а не слугами, – поправил его Нумеон.

– Но как отличить первых от вторых среди этих несчастных созданий? – спросил Варрун, поглаживая пепельную бороду, словно размышляя над этой загадкой.

Солдаты Армии и служащие Муниторума заполняли лагеря, уверенно распределяя жителей Хартора. Саламандр и Повелителей Ночи разделило целое море людей в песчано-коричневом камуфляже и серой униформе Департаменто. Впрочем, легионеры, по грудь возвышавшиеся над толпой, оставались друг другу видны.

Нумеон решил, что увидел и услышал достаточно.

– Отправляйтесь к кораблям и завершайте сбор. К возвращению примарха все должно быть готово.

Погребальные стражи уже уходили, когда в третьем лагере, где держали ксеносов, начались какие-то волнения. Не успел он полностью обернуться, как на периферии зрения возникла вспышка, столь яркая на фоне заходящего солнца, что Повелители Ночи показались черно-белыми. Вдруг они пришли в движение. Кто-то закричал и упал, и голос этот был слишком низким и искаженным воксом, чтобы принадлежать смертному.

Тут же последовала вторая вспышка. Молния. Но в небе ни облака.

– Псайкеры! – крикнул Леодракк.

Вспыхнуло дульное пламя, и по полю сбора и лагерю одновременно разнеслось низкое стаккато болтера. Град масс-реактивных снарядов прошил толпу, разбрызгивая кровь, дробя кости и разрывая плоть.

Полыхнуло второе оружие, направленное в ту же жертву, что первое. Затем третье и четвертое.

Но многочисленные водизийские солдаты и клерки Муниторума, погибавшие под выстрелами, для Повелителей Ночи были лишь побочным ущербом в попытках захватить настоящую цель, которую Нумеон наконец увидел.

Эльдар оказались на свободе.

Каким-то образом им удалось выскользнуть из психической петли, накинутой им на шею библиариями Восьмого легиона, и бежать.

Толпа немедленно ответила на внезапно начавшееся побоище паникой. Через считанные секунды в тесных, замкнутых лагерях началась давка.

Хар-танцы побежали, перепрыгивая через заграждения, которые должны были направить их к новой жизни, но ждали их только пули: дисциплинарные надзиратели криком приказали открыть огонь. Некоторые сражались, вцепляясь в новых притеснителей зубами и голыми руками. В ход пошли дубинки и электрошоковые булавы. Другие плакали, понимая, что ужасы еще не закончились. Многих ударившаяся в паническое бегство толпа начала топтать; среди жертв оказывались и имперские служащие. Один клерк, не осознавший вовремя, что происходит, исчез в нахлынувшей волне кричащих хар-танцев. Какого-то солдата случайно толкнули и раздавили о корпус корабля. Артриальная кровь брызнула вверх по серому борту.

– В толпу! – крикнул Нумеон и повел стражей за собой, намереваясь восстановить порядок.

Остальная часть легиона позади них тоже пришла в движение.

– Брат? – позвал Неметор Нумеона по воксу.

– Прорви кордон Муниторума, – крикнул Нумеон. – Заставь их пилотов передвинуть корабли. Скажи им, что если они этого не сделают, их драгоценный людской груз раздавят насмерть.

Он закрыл канал связи, давая Неметору возможность приступить к работе.

Погребальная стража быстро выстроилась клином и пробила массу людей, которых Муниторум и Армия, судя по всему, твердо вознамерились не выпускать в пустыню.

– Разомкните ряды, – зарычал Нумеон на водизийского лейтенанта, сбив его с ног.

Его братья именно так и поступили и теперь ломали заграждения паддоков, установленных Муниторумом, стараясь ослабить убийственное давление, возникшее после побега эльдар.

– Арвек, – позвал по воксу Нумеон и буркнул, когда какой-то хар-танец врезался в него и, отскочив от брони, распластался на земле. Леодракк вздернул его на ноги и отправил прочь. – Прикажи своим людям разомкнуть ряды.

Голос водизийского командира звучал напряженно.

– Никак нет. Ситуация под нашим контролем. Ни один мятежник через наш кордон не пройдет.

– Командир, в этом и проблема. В этом хаосе задавят насмерть и уроженцев Хараатана, и подданных Империума. Разомкните ряды.

Когда начались беспорядки, Арвек свел машины своих бронетанковых рот, перекрыв бреши по периметру муниторумского лагеря и лишив испуганных местных жителей выхода, вынудив их напирать друг на друга.

Служащих в дальней части лагеря смутили волнения, но, не сразу поняв, что происходит, они продолжили направлять людей в мясорубку. К тому моменту, как ситуация стала ясна, в толчею добавилось еще несколько сотен людей. Боясь за свою жизнь в толпе, увидевшей, что ее ждет и как можно спастись, клерки Муниторум заперли местных жителей в стенах из стали и гусениц.

– Они сбегут, – возразил Арвек, чей голос отдавался эхом в кабине «Штормового меча».

– А если они полезут тебе на корпус, огонь откроешь? – поинтересовался Нумеон, отшвыривая дисциплинарного надзирателя тыльной стороной руки.

Совместными усилиями Погребальной страже удалось создать небольшой проход. Их братья из Восемнадцатого теперь старались расширить его. Люди – измученные, истекающие кровью, полумертвые – начали выбираться на свободу. Впрочем, присутствие Саламандр держало из в узде. Под взглядом этих красноглазых дьяволов никто не осмеливался на попытку побега.

Но в дальней части лагеря людей продолжало давить насмерть об бронированные корпуса водизийских танков.

– Я сделаю все необходимое, чтобы обеспечить безопасность, – сказал Арвек и оборвал связь.

– Ублюдок... – выругался Нумеон. Позже с командующим придется серьезно поговорить.

– Жертвы будут огромны... – сказал Варрун.

Нумеон взглянул на неподвижный водизианский танк, только что включивший громкоговорители и прожекторы в качестве дополнительных сдерживающих мер. Люди, ослепленные и оглушенные, попятились, налетая друг на друга. Арвек использовал технику подавления бунта в условиях, когда бунтующим было некуда отступать.

– Надо отодвинуть этот танк.

Но сквозь все сгущающуюся толпу сделать это было не легче, чем если бы он находился в нескольких километрах.

А потом Нумеон увидел примарха, возвышающегося над хаосом.

Увидев, какую опасность представляли танки, Вулкан помчался к ним. Не замедляясь, он на полной скорости врезался плечом в «Штормовой меч» Арвека и начал толкать.

Скривившись от напряжения, оставляя ногами борозды в песке, он отодвигал сверхтяжелый танк назад. Машина, столь массивная, что примарх рядом с ней казался карликом, требовала приложения всей его чудовищной силы, и вены на шее вздувались, как веревки. Даже Арвек не посмел воспротивиться примарху и лишь смотрел, как тот толкал заглушенный «Штормовой меч» по песку. Вулкан взревел, задрожал всем телом и наконец отодвинул его достаточно далеко, чтобы запертые люди могли выбраться.

Не дав себе и перевести дыхание, Вулкан опять побежал. Размер и грозный вид заставляли отчаянный поток спасающихся хар-танцев расступаться, открывая путь к сбежавшим ксеносам. Он пока не доставал оружие, сосредоточившись на том, чтобы перерезать дорогу эльдар, пытавшимся сбежать в пустыню.

«Нет, – осознал Нумеон, в то время как Погребальная стража пробиралась через море тел, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок. – Он бежит к Сериф».

Нескольких летописцев успело ранить, а возможно, и убить. Оставшись без защиты Утрихских фузилеров, они сбились вместе, надеясь таким образом переждать внезапную бурю, норовившую утянуть их в хаос.

Громко ругаясь по-нострамски, Повелители Ночи надвинулись на эльдар и принялись беспорядочно стрелять из болтеров в расчете, что хотя бы одного заденет.

Пятерых ведьм уже убили; из груди одной торчал еще жужжащий цепной меч. Две других подняли кинетический щит из малахитового света, который должен был поглотить направленные в них болтерные снаряды.

Раскаленный снаряд скользнул по щеке Вулкана, оказавшегося под перекрестным огнем, и опалил кожу. Добравшись до летописцев, он встал между ними и безрассудно бушующими Повелителями Ночи и поднял руку.

Отчасти благодаря кровавым усилиям Восьмого, но так же из-за бреши, появившейся на месте отодвинутого «Штормового меча», вокруг эльдар образовалось пустое пространство. Вид примарха ксеносов определенно не остановил, но призвать молнии они не успели, потому что Вулкан обрушил на них собственную стихию.

Встроенный огнемет в латной перчатке активировался жестом, и из вытянутой руки вырвалось пламя: сначала лишь струя, но она быстро выросла в огненную бурю из раскаленного прометия. Он набросился на эльдар и поглотил их, оставив от тел только коричневатые силуэты, дрожащие от жара. Кинетический щит не мог их спасти; и одежда, и броня сгорали, сплавлялись с плотью, пока не остались лишь обугленные кости и пепел.

Вулкан остановился. Огонь затих, а вместе с ним затихли и волнения, последние очаги которого в данный момент подавляли.

Осталась только одна эльдарская ведьма, с почерневшим от сажи лицом и опаленными серебряными волосами. Она подняла слезящиеся глаза на Владыку Змиев, и вся ее ярость стала видна в изгибе бровей и сжатых губ. Кинетический щит, спасший ей жизнь, задрожал, треснул и растворился в эфире.

Она была юной, еще почти ребенком. Стиснув зубы, пытаясь подавить горе из-за гибели шабаша, эльдар протянула запястья, сдаваясь.

Нумеон и прочие наконец пробрались сквозь толпу, медленно утекавшую в пустыню и старательно сгоняемую Неметором и остальным легионом. И теперь, после бегства гражданских, стало видно, во что обошлась попытка эльдар освободиться.

Мужчины, женщины, дети – хар-танцы и имперцы – лежали вокруг, мертвые. Раздавленные. Кровь красными ручьями лилась по песку, число погибших насчитывало сотни.

Среди них выделялась одна фигура, окруженная побитыми летописцами, которые не хотели никого подпускать в отчаянной попытке защитить неподвижное тело.

Вулкан заметил ее в последнюю очередь, и потрясение от увиденного обернулось в гнев. Его глаза вспыхнули, как тлеющие угли, занявшиеся адским огнем.

Девочка-эльдар подняла руки выше; непокорность, только что отражавшаяся на ксеносском лице, превратилась в страх.

Нумеон держал остальных на расстоянии, взглядом приказав им не вмешиваться.

Зло глядя на нее, Вулкан поднял кулак...

«Не надо...»

...и превратил воздух в пламя.

Крики эльдарского ребенка звучали недолго. Они слились с ревом пламени, образовав жуткую какофонию. Когда все закончилось и от последнего ксеноса остался лишь дымящийся почерневший остов, Вулкан поднял голову и встретился взглядом с Повелителями Ночи.

Легионеры замерли, когда началась огненная буря. Они некоторое время смотрели на примарха Саламандр, стоящего у края выжженной им самим земли. А потом, не произнеся ни слова, повернулись и направились за своими ранеными.

Ганн пробормотал что-то и собрался за ними.

Нумеон преградил ему путь, с клацаньем коснувшись его нагрудника рукой в латной перчатке.

– Нет, идите к примарху, – сказал он им всем. – Уведите его отсюда.

Ганн отошел, и Погребальная стража двинулась к своему повелителю.

Оставшись один, Нумеон открыл вокс-канал с Неметором.

– Подготовь транспорт примарха. Мы скоро будем, – сказал он и оборвал связь.

Вулкан стоял над безжизненным телом Сериф. Шальной болтерный снаряд задел ей бок. Этого оказалось достаточно, чтобы ее убить. Крови было много – вся ее одежда пропиталась красным, как и одежды прочих летописцев, пытавшихся ее спасти.

Несмотря на присутствие примарха и на угрозу, которая от него исходила, летописцы не отходили от Сериф.

Старик с морщинистым и мокрым от слез лицом поднял взгляд на Владыку Змиев.

– Мы проследим, чтобы ее вернули на корабль, – сказал он.

Вулкан открыл рот, собираясь ответить, но не нашел слов, которые могли бы выразить его чувства. Поэтому он просто кивнул и вновь надел шлем, но тот не мог скрыть стыд так, как скрывал лицо. Развернувшись, он обнаружил, что его воины собрались рядом с ним.

– Легион ожидает вас, мой повелитель, – почтительно сказал Варрун, слегка склонив голову.

Вулкан уже хотел ответить, когда почувствовал, что кто-то наблюдает за ним издалека, и замер. Оглядевшись по сторонам, он заметил среди дюн темную тень. Секунду спустя вокс в шлеме с треском ожил.

– Видишь, брат, я знал, что ты на это способен. Ты такой же хладнокровный убийца, как я.

Вулкан ответил:

– Я совсем не такой, как ты, – и оборвал связь, но вонь горящей ксеносской плоти никуда не делась.

Глава 11. Смертные столпы

Быть чем-то большим, чем человек, одновременно означает быть чем-то меньшим. Мы способны на великие дела. Мы воины, но должны быть и спасителями. Наша конечная цель – уйти, ибо когда наша работа будет закончена и галактикой станет править мир, а не война, нашей полезности придет конец, а вместе с ней придет конец и нам.

Вулкан, «Испытания огнем»

Сон закончился, и я с дрожью очнулся.

Последние слова, сказанные мне Керзом на окраинах Хартора, обеспокоили меня и заставили заглянуть внутрь себя в поисках монстра, которым он меня считал. Они отзывались в голове, словно обвинения призрака, не могущего найти покой.

Прошлое всегда возвращается. Оно никогда по-настоящему не умирает.

Открыв глаза, я сразу осознал, что нахожусь не в своей камере.

Комната была небольшой и в то же время просторной, с белыми, светящимися, гладкими как кость стенами. Из них слышались голоса, а прищурившись, я заметил на них крохотные кружки света, метавшиеся, как стайки рыб в речном потоке.

Не ощущалось ни запаха, ни вкуса. Поднявшись на ноги, я не издал и шороха. Я не чувствовал воздуха, но все же дышал: легкие работали так же, как всегда. На теле не было шрамов и следов прошлых пыток, кожа выглядела такой же гладкой, как в тот день, когда я впервые оказался на Ноктюрне.

– Что это за место? – зазвенело эхо моего голоса, когда я обратился к существу, стоявшему напротив.

Его лицо скрывалось под капюшоном, и все тело было закутано в плащ, но я сразу определил, что он не был человеком. Слишком высокий, слишком тонкий. Эльдар я узнаю всегда. Конкретно этот был провидцем.

– Лишь место для встречи, не более того, – ответил он низким, сладкозвучным голосом.

– Ты знаешь готик? – спросил я, хотя он только что дал мне ответ на этот вопрос.

Эльдар кивнул.

На нем была черная одежда, со странными символами и колдовскими рунами, вшитыми в слабо переливавшуюся ткань. Плачущий глаз, пирамида, два рассеченных квадрата, образующих угловатую восьмерку – я не знал, что они означали, но подозревал, что они указывали на статус провидца или даже его происхождение. Хотя лицо скрывалось под капюшоном и, возможно, чем-то куда более действенным и необычным, орлиные черты слегка проглядывали в игре теней.

В правой руке, затянутой в черную перчатку, он сжимал посох, изготовленный из того же странного, похожего на кость материала, что руны на одежде и вся комната. Его навершие было выполнено в форме стилизованного глаза с каплей слезы.

Я не сомневался, что все это было иллюзией того же рода, как чары, позволявшие эльдар скрыть от меня свое лицо.

– Это сон, Вулкан, – сказал он, не подходя ко мне, не двигаясь, даже не дыша. – Не этот воздух входит в твои легкие. Не этот свет заставляет твои зрачки сужаться. Ты на самом деле не здесь.

– Кто ты? – грозно спросил я, разозленный, что мной манипулирует этот непрошеный посетитель моего сознания.

– Это неважно. Все это нереально, однако реально то, что я сейчас тебе сообщу. И тот факт, что ты не попытался меня атаковать, свидетельствует о правильности моего выбора.

– Ты говоришь так, будто уже пытался, – заметил я.

– Не я, но один из моих сородичей. Я советовал ему не делать этого, но он не послушал. – В словах эльдар зазвучало сожаление, придавшее мелодичному голосу скорбный тон. – Увы, он потерпел неудачу, и потому мы здесь. Мы с тобой.

Я сощурился, силясь отыскать смысл в туманных, намеренно загадочных речах ксеноса.

– Ты дух? Призрак, преследующий меня с Хараатана?

В ответе моего странного собеседника почувствовалась тень улыбки.

– Почти, но не с Хараатана. С Ультве.

– Что? Почему я здесь?

– Это неважно, Вулкан. Но важны мои слова, и важна стихия земли.

– Стихия земли?

– Да. Она неразрывно связана с твоей судьбой. Пойми, мне необходимо обратиться к тебе. Пока ты еще способен внять мне, пока ты еще не потерян.

– Еще не потерян? Я уже потерян. Я узник на корабле своего брата, во всяком случае... – я взглянул на свои голые ступни, – мне так кажется.

– Твои мысли уже настолько затуманены?

Когда я поднял взгляд, эльдар оказался ближе. Его светящиеся силой овальные глаза впивались в меня.

– Я ведь уже видел тебя, верно? – спросил я. – На корабле, перед тем, как понял, где нахожусь.

– Я пытался связаться с тобой раньше, но твой разум был беспокоен, тебя переполняли гнев и желание освободиться. И ты едва восстановился.

– Восстановился после чего?

– Как я уже сказал, я должен обратиться к тебе по поводу стихии земли.

– Ксенос, твои слова лишены смысла.

– Возможно, это моя единственная возможность поговорить с тобой. Потом я могу не вернуться. Ты должен жить, Вулкан, – говорил мне ксенос, – ты должен жить, чтобы стоять в одиночестве на страже врат. Лишь ты один способен исполнить этот долг. Ты один – наша надежда.

Я нахмурился, все хуже и хуже понимая слова ксеноса. И замотал головой, решив, что это очередной фокус моего тюремщика, пусть и невероятно искусный.

– Мой долг? На страже врат? Какая-то бессмыслица.

На солнце набежало облако, бросив тень на мое лицо, и я сжал кулаки.

Почувствовав мой гнев, провидец отступил во свет.

– Это не фокус. Я говорю правду, Вулкан.

Я потянулся к нему, попытался схватить за край одежды, чтобы стереть эту иллюзию в пыль, но схватиться было не за что.

– Когда придет время... – проговорил эльдар, телом и голосом сливаясь с ослепительным как солнце светом, заполнявшим комнату, – ты поймешь, что надо сделать.

Упав на колени, я взревел:

– Убирайся из моей головы!

Прижав ладони к вискам, я напрасно пытался прогнать незваного гостя и вернуться в реальность.

– Хватит, – крикнул я, зажмуриваясь от слепящего света. – Хватит!

– Хватит... – прошептал я.

Свет исчез. И комната, и ксенос. Все исчезло.

Реальность восстановила свои позиции, а когда я вновь открыл глаза – на этот раз по-настоящему, – я обнаружил, что состояла она из грязного камня и темного железа.

Я стоял, повиснув на туго натянутых цепях, которые обхватывали запястья разведенных в стороны рук. На предплечье была выжжена новая отметина. И я не мог вспомнить, откуда она взялась, как и в случае с теми, что появились до нее. Но этой загадке придется подождать.

Я находился в другой тюрьме, пришедшей на смену бездонной шахте и жаровой трубе, где Керз попытался сжечь меня дотла, как я сжег эльдар на Хараатане. Это место было новым для меня, но старым по сути.

Передо мной растянулся длинный коридор. В боковые стены был врезан какой-то хитроумный механизм, состоявший из огромных шестерней и небольших, затейливых сервоприводов. Архаичность и современность объединялись в нем в творение, преисполненное той же гениальности, что была так характерна для техноискусства древней Фиренцы.

Работа Пертурабо. Я узнал ее сразу.

Пол покрывали каменные плиты, скользкие от грязи. Я подозревал, что, какой бы ни была функция этого зала, Керз провел тщательные испытания перед тем, как меня в него заключить. Камень служил лишь облицовкой – грязной подделкой, предназначенной для того, чтобы придать этой дыре мрачную, средневековую атмосферу. В альковах боковых стен дрожало пламя факелов. Невооруженному взгляду они показались бы деревянными, но и это было ложью. Они состояли из пружин и шестеренок, как и все покрытые тенями устройства в этой темнице.

Но не только обстановка отличала эту камеру от предыдущих.

На этот раз я был не один.

В противоположном конце длинного коридора, за экраном из грязного армированного стекла, сгрудились плененные люди.

В сумраке мне удалось разглядеть армейские мундиры и костюмы гражданских. Мужчин и женщин. Я не был единственным узником Керза, но едва внутри зашевелилось неприятное предчувствие, позади раздался голос:

– Ты их видишь, а они тебя – нет.

Я нахмурился.

– А ты разве не должен быть мертв?

Феррус хмыкнул – звук этот оказался удивительно мерзким, – не сводя мертвых глаз с пленников.

Он вытянул руку. Часть наруча проржавела, и даже чудесный живой металл, когда-то покрывавший кисти и предплечья, осыпался.

– Их судьба, – прохрипел он, ткнув костяным пальцем в сторону смертных узников, – в твоих руках.

Глухой металлический стук откуда-то из скрытых глубин хитроумного устройства возвестил о начале работы механизмов, встроенных в стены. Одна из самых крупных шестеренок скрипнула, преодолевая инерцию, и начала вращаться. Остальные последовали за ней, зацепляясь зубцами. Машина шумно оживала на моих глазах.

Вслед за шестернями пришли в движение и сервоприводы. Поршни в пневмоцилиндрах увеличивали давление, со свистом выпуская сжатый воздух. Открывались клапаны, наращивался момент. Выставленный на обозрение механизм зажужжал, а затем раздался громкий, мощный лязг металла: внутри расцепились какие-то невидимые мне детали.

Цепи тут же дернулись, уходя в отверстия в боковых стенах, и руки с силой потянуло в стороны.

Я охнул от боли, но внимание тут же перехватил испуганный крик из другой камеры. Узники смотрели вверх. Несколько из них поднялись на ноги, когда на них начал опускаться потолок, но тот оказался слишком тяжел, и смельчаки, пытавшиеся его удержать, попадали на колени.

Закричал ребенок. Ребенок. Здесь.

Над линией потолка был помещен огромный груз, скрытый от глаз узников, но ясно видимый мне сквозь грязное стекло. И, чувствуя, как продолжают тянуть в разные стороны цепи, я осознал, к чему они обе крепились.

Как бы мучительно это ни было, я напрягся и потянул цепи на себя.

Потолок в другой клетке перестал опускаться.

– Как я уже сказал, – проговорил Феррус, – их судьба в твоих руках. Вполне буквально, брат.

Я держался, хотя мышцы шеи, спины, плеч и рук молили отпустить, стиснув зубы в гримасе непокорности. Пот заливал все тело и стекал между бугров напряженных мышц.

Я закричал, и люди, не видевшие и не слышавшие меня, тоже закричали. Держать цепи становилось все тяжелее – и глыба, способная раздавить узников, опускалась все ниже.

Еще больше узников вскочили и попытались оттолкнуть потолок, но их усилия были абсолютно напрасны: им ни за что бы не хватило сил. Сквозь красный туман от лопнувших капилляров в глазах, теперь налитых кровью, мне удалось разглядеть, что те, кто не мог встать из-за слабости или ран, плакали, ропча на жестокую судьбу. Остальные тряслись или прижимались друг к другу, отчаянно не хотя умирать в одиночестве.

Один сидел в стороне от прочих. Он был спокоен, смирен перед лицом неизбежной смерти. И хотя нельзя было быть уверенным, мне показалась, что я узнал его. Он был похож летописца, Вераче. И он будто бы смотрел прямо на меня.

Механизм еще больше увеличил ужасающую нагрузку, и цепи потянуло с новой силой.

Уперевшись ногами, сведя руки, закрыв глаза, я держался.

Я стоял несколько часов – или мне так казалось, – и мир сузился до тюрьмы, заполненной лишь непрекращающейся болью и жалобным плачем мужчин и женщин, которых, как я знал, мне не спасти.

Наступившая в конце концов тишина оказалась сладостной и горькой.

Я кричал со злостью и вызовом, полубезумный от того, что мне пришлось вынести.

– Я не сдамся, – рычал я. – Я никогда не сдамся, Керз! Покажись, хватит прятаться за своими жертвами!

– Довольно, Вулкан, – ответил мне Феррус. – Отпусти. Ты ничего не добьешься. Здесь нечего выигрывать. Отпусти.

– Нет, пока еще есть силы...

Я замер, осознав, что кричу лишь я один. Узники в другой камере... Голоса их смолкли. Открыв глаза, я увидел, что положило конец их мольбам. Камеру за стеклом целиком заполнила глыба из темного железа.

Последние силы покинули тело, ноги подогнулись подо мной, и я повис на цепях, не дававших рукам опуститься.

– Где они? – спросил я призрака, стоящего рядом, хотя и знал, что он был порожден моим воображением.

– Взгляни... – ответил Феррус, скалясь, отчего мертвое лицо казалась еще ужаснее. С каждой новой встречей он все больше чах, все сильнее походил на скелет, словно гнил в моем воображении.

Шестеренки опять завертелись, и железная глыба медленно поднялась. Ей достаточно было отодвинуться от пола на несколько сантиметров, чтобы стала видна кровавая масса, приставшая к нижней стороне. Красные нити липли к глыбе, растягивались и обрывались под действием силы тяжести. Куски кости и плоти отклеивались от железа, вибрировавшего под действием подъемного механизма, и с плеском падали в лужу из крови и внутренностей, заливавшую пол камеры.

Цепи ослабли, я уронил руки, а вслед за этим и сам тяжело упал лицом в грязь.

Феррус хмыкнул, немного напомнив мне Керза, после чего растворился в тенях, оставив меня наедине с моим позором – и моей виной.

Глава 12. Фульгурит

Место раскопок превратилось в жертвенную яму. Новый урожай отнюдь не добровольных молельщиков, пригнанных из других районов Раноса, стоял вокруг на коленях, глядя в пропитанную кровью черноту.

Едва сюда спустившись, Элиас почувствовал величие этого места. Оно было храмом Пантеону, выстроенным на благословенном камне в форме священной октограммы.

Восемь стен для восьмеричного пути. Восемь храмов, возведенных по всей планете.

– Восемью восемь, – проговорил темный апостол, благоговея перед божественным происхождением всего этого.

Элиас взглянул на плоды своих кровавых трудов с кафедры из сложенных камней. Поверх брони он накинул черную рясу, покрытую цитатами из книги его повелителя и примарха, и снял шлем, чтобы всем была видна печать веры на его патрицианском лице.

Шестьдесят четыре мужчины и женщины стояли перед ним, под ним, на коленях, прижавшись лицами к земле. Некоторые плакали или тряслись, другие лишь смотрели перед собой, словно предвидя свой конец и понимая, что его не избежать.

Позади них стояли облаченные в багровую броню легионеры Семнадцатого. Они принесли Слово, и Слово было Жертва.

Но не их кровь была ей, а кровь Раноса, а затем, когда Элиас завершит ритуал, и всего Траориса.

Он читал заклинания, пробуждая Пантеон, взывая к Нерожденным, направляя их с помощью яркого света душ, принадлежавших скоту, который ждал забоя. Тягучее и неистовое, Слово лилось с его губ на древне-колхидском, каждым слогом заявляя об истинности Хаоса.

Когда началась восьмая строфа и молельщики, роняя слюну, истекая кровавыми слезами, бьясь в судорогах, затряслись от еще большего страха и рвения, легионеры подхватили песнь. Как один, они обнажили оружие – по клинку на каждую душу, которой предстояло отправиться в эфир.

Под ними разверзлась бездна шахты. Над ними расчерчивали небо вспышки адской энергии. Здесь вершилось метафизическое событие, космологическое изменение, во многом похожее на Губительный шторм, хотя и меньшего масштаба. Тьма льнула к этому месту, проникала щупальцами тем глубже, чем большую силу набирал ритуал. Им оставалось лишь затушить еще остававшийся свет, чтобы воцарилась ночь.

Сила Императора жила здесь, напомнил он себе. Но он, Вальдрекк Элиас, ее сокрушит и вытеснит. Ткань реальности истончалась, как пленка кожи, натянутая на слишком большой для нее скелет. Местами она начинала просвечивать, позволяя выглядывать наружу свету – и тому, что свет привлекал.

Не замолкая, слыша, как его слова эхом разносятся среди учеников, он поднял руку с кинжалом, и казалось, что вот-вот дотронется до того, что было за гранью...

Оно коснулось Дагона, Амареша, Аргела Тала... Даже на Нарека оно оказывало определенное влияние, пусть он это и отрицал. А теперь и Элиас будет награжден за верное служение. Его время пришло. Эреб это обещал.

Восьмая строфа подошла к концу, и Элиас перевел взгляд вниз, к яме и хныкающему существу, крепко удерживаемому в руках.

Восемью восемь лезвий прижались к восемью восьми горлам. А когда были произнесены последние слова, закутанные в рясы ученики, получив сигнал от своего господина, одновременно провели клинками, и жертвенная кровь пролилась во славу и на пропитание Пантеона.

Нарек заметил бурю еще за несколько километров.Они с Дагоном держались на расстоянии друг от друга, чтобы в случае, если одного из них обнаружат, второму было проще сбежать или нанести ответный удар.

Буря его тревожила. Ее клубящиеся тучи, расчерченные колдовскими молниями, поднимались даже над самыми высокими дымоходами. Нарек надеялся, что Элиас понимал, что делает. Пробираясь через пустынные улицы, он живо представил себе религиозную болтовню Дагона, но, лишившись шлема, тот уже не мог связаться с Нареком по воксу, избавив от мучительной необходимости ее выслушивать.

– Когда-то мы были воинами, – сказал он одинокому ветру, в котором, как он был готов поклясться, звучали голоса. – Когда мы стали фанатиками?

В потерянной ноге запульсировала фантомная боль, заставив его схватиться за бионический протез, но лишь холодный металл чувствовался там, где раньше была плоть.

Он недовольно скривился, как вдруг почувствовал тепло на боку. На ретинальном дисплее не было уведомлений, касавшихся работоспособности доспеха, из чего Нарек сделал вывод, что повреждений в нем не было. Опустив взгляд, он обнаружил, что источником тепла были ножны. Он на мгновение забыл, что нашел гладию замену, и удивился, что за предмет слабо светился внутри.

Фульгурит. Копье из молнии.

Нарек замер, изумленно уставившись на чудесный артефакт, оказавшийся в его распоряжении. Он помедлил, не решаясь вытащить его, и заметил, что рука, опустившаяся к ножнам, дрожала.

– Божественное, – прошептал он, повторив то же слово, которым описал оружие Элиасу.

Собравшись с духом, он взялся за рукоять копья и уже собирался достать его, когда его прервал голос Дагона.

– Брат, – позвал тот, – почему ты остановился? Ты в порядке?

Нарек тут же выпустил рукоять и встал в пол-оборота к Дагону, продолжая держаться за ногу.

– Просто старые раны все беспокоят старого солдата, – соврал он.

Дагон, бывший лишь в нескольких метрах от него, когда задал свой вопрос, приблизился и показал на шторм.

– Брат, я чувствую.

Нарек сощурился, пусть за шлемом этого и не было видно.

– Что чувствуешь?

– Прикосновение Нерожденных, нашептываемое обещание Пантеона...

Нарек вспомнил голоса и осознал, что они не были иллюзией, порожденной воем ветра. Элиас в буквальном смысле менял реальность, заставлял ее искажаться в попытке создать нечто вроде врат. Он на мгновение задумался, сумеет ли то, что окажется на другой стороне открывшихся врат, отличить друга от еды.

– Ты одаренней меня, Дагон, – ответил он, хотя сам продолжал ощущать под кожей вибрацию варпа, как и всегда. Это походило на зуд, напоминавший о том, что они отдали в погоне за так называемой «истиной».

Дагон хлопнул Нарека по плечу, отчего охотник-ветеран незаметно ощерился.

– На исходе этой ночи всех нас ждут дары богов, – он улыбнулся и направился вперед. – Я пойду вперед, брат. Дай ноге отдохнуть и знай, что скоро твой дух будет напитан.

«Скорее кто-то будет напитан моим духом», – подумал Нарек.

В последний раз бросив взгляд на копье, он дождался, пока Дагон не скроется из виду, и молча последовал за ним. Тепло на боку не уходило. Оно все пульсировало, напоминая ему о всех его сомнениях.

С момента высадки их ряды разрослись. Почти сотня легионеров и вдвое большее число глупо ухмыляющихся культистов стояли перед широкой жертвенной ямой, откуда Элиас читал проповеди. Однако Нарека, присоединившегося к собранию последним – вслед за Дагоном, который уже встал рядом с прочими богомольцами, – его высокопарные вирши взволновать не сумели.

Получив рясу с капюшоном от смертного в резной маске, облаченного в аналогичное жреческое одеяние, Нарек занял место в толпе. С немой завороженностью и отвращением он смотрел, как Элиас излагал свои догматы с высоты, словно дьякон былой Колхиды. Нарек считал его посредственным демагогом, бесчестным и лишенным настоящей цели. Он был марионеткой Эреба; с другой стороны, это значило, что сам Нарек был лишь цепным псом Элиаса.

Чтобы сохранить жизнь, надо жизнь отдать, напомнил себе Нарек, едва замечая людей с перерезанными горлами, падавших во тьму ждущей их скотобойни. А их души... Их души ждало нечто иное.

Еще больше дрожащего скота сидело в загонах, ожидая казни от «божественной» руки Элиаса. Легионерам удалось собрать богатый урожай. Нарек чувствовал запах человеческого страха, а поверх него – жадной амбициозности темного апостола. Его тошнило от обоих.

В Монархии они возвели монументы, грандиозные оплоты веры. Достойное, блистательное, великое начинание. То, чем они занимались теперь, было гнусно. Семнадцатый пал в грязь, став немногим лучше отребья, на которое охотился. И все же Нарек не мог отрицать, что чувствовал силу. Ее чувствовали все они: воины легиона, культисты, прочие порабощенные ими люди. Она была огромна – и она была неотвратима.

Ритуал завершился. Завершив единение с богами, Элиас сошел с кафедры, как пророк спускается к верным последователям.

– Нарек, – позвал он, взглядом отыскав охотника, и направился к нему сквозь толпу воинов, расступавшихся с тихими молитвами. – Оно у тебя?

Его глаза все еще горели от заимствованной силы, которую он привлек в ритуале.

Нарек кивнул, борясь с внезапным нежеланием отдавать копье.

– Идем, – поманил его Элиас, которому не хотелось, чтобы в момент, когда ему преподнесут трофей, рядом кто-то был.

Неподалеку от жертвенной ямы разбили небольшой лагерь с палатками, храмом для богослужений и загонами с человеческими стадами. Элиас счел необходимым возвести здесь целый городок.

Нарек последовал за ним в один из шатров. Отправив прочь пару культистов, скрывавших лица под капюшонами, они остались одни.

– Я думал, что в подобной долговечности нет нужды, – сказал Нарек, кивая в сторону лагеря.

– Кровь проливается за кровь, брат, но чтобы осквернить это место, пролить ее надо немало.

– И хватит у тебя для этого скота и рабов?

Элиас, не привыкший к расспросам в подобном тоне от собственных учеников, нахмурился.

– С каких пор тебя это касается, Нарек? Ты лишь солдат, разве нет? Фанатичный воин, преданный Слову. И Слово здесь – я, поэтому твоя присяга дана мне. Так ведь?

Вырванный из состояния эйфории недоверием и сомнениями, он мгновенно помрачнел.

– Я навеки твой слуга, темный апостол, – Нарек счел благоразумным поклониться.

В дальнем углу шатра стояла небольшая темная чаша, которую Элиас использовал для омовения после кровавых ритуалов. Теперь он подошел к ней и начал мыть руки, чтобы при создании новой октограммы не быть замаранным старой.

Нарек не считал людей, ожидавших смерти в загонах, но предполагал, что их было несколько сотен. Они сидели за оградами из острых кольев и мотков колючей проволоки, напоминая охотнику свиней, таращащих глаза от страха перед грядущей выбраковкой.

– Чисто, Нарек, все должно быть чисто, – пробормотал Элиас, стоя к охотнику спиной. – А теперь, – продолжил он, тщательно отмывая руки, от кончиков пальцев до запястий, – я хочу взглянуть на оружие.

Отряхнув руки и вытеревшись куском ткани, Элиас повернулся к нему с раскрытыми ладонями, готовый принимать трофей.

Нарек мгновение помедлил – не настолько, чтобы вызвать у темного апостола беспокойство, но достаточно, чтобы осознать, как ему не хочется отдавать копье. Одним плавным движением он вынул его из ножен, наблюдая за тем, как округлились при виде его глаза Элиаса.

– Божественное, – выдохнул он все то же слово. – Ты не преувеличивал.

Нарек благоговейно передал копье Элиасу, чтобы тот мог внимательно его осмотреть.

– Так вот что они раскопали в руинах? – прошептал он, и не составляло труда заметить, как жаждет он заключенной в осколке силы. – Я чувствую его мощь.

– Оно святое... – проговорил Нарек, на секунду забыв, где и с кем находится.

Элиас резко поднял на него взгляд:

– Пантеон свят, копье же – лишь способ явить нам их благоволение. Я должен осквернить его, подчинить его силу своим целям.

– Своим целям? – переспросил Нарек, когда Элиас перевел глаза обратно на копье.

– Именно так.

Он наконец признался. Темный апостол намеревался украсть заключенную в копье силу: либо для того, чтобы улучшить свое положение при лорде Эребе, либо, возможно, для того, чтобы вовсе узурпировать его власть. Элиас был весьма амбициозен, но даже для него это было самонадеянно.

– Значит, ты собираешься использовать его? – спросил Нарек, решив оставить свои подозрения при себе.

Элиас опять мрачно посмотрел на него.

– Нарек, ты... очень любопытен, – он прищурился. – Что-то не так?

– Я... – начал Нарек. – Этот предмет, он святой, – он указал на копье, притягивавшее взгляд молниевым свечением, которое даже теперь создавало в шатре тени. – Разве он не вызывает у тебя...

Элиас внимательно слушал своего охотника, не сводя с него глаз.

– Вызывает у меня что, Нарек?

– Сомнения, – едва слышно прошептал он, словно боясь, что произнести это слово в полный голос будет богохульством.

– Тебя что-то смущает?

– Я просто вижу то, что есть. Здесь, в твоих руках, лежит осколок императорской воли. Молния, сорвавшаяся с Его пальцев и превращенная в оружие.

Элиас закивал.

– Это действительно оружие, и я намерен его применить. Теперь я понимаю, что именно эту роль с самого начала уготовил нам лорд Эреб.

– Когда мы возводили все те соборы во славу Его, все те годы, когда мы превозносили Его святую церковь и Его божественное право господствовать над человечеством, – как ты думаешь, мы служили ложному пророку? – спросил Нарек. – И я говорю о вере, Элиас.

– Он отверг это, отверг наше почитание и нашу веру. Он презрел нас, но через это нам открылись истинные боги вселенной. И твои слова опасно похожи на крамольничество, а не откровение.

– Откровение перед нами, брат. Гал Ворбак... они больше не люди.

– Они вознеслись!

– Нет! Они лишь служат обиталищем для монстров, носящих их плоть.

– И я был бы счастлив заключить подобный союз. Удостоиться такой благодати! А оно, – он взмахнул копьем, словно намеревался вонзить его в сердце Нарека, – откроет мне путь к этому величию.

– Я вижу лишь проклятие, но мне не убежать от него, как и тебе. И не надо обвинять меня в крамольничестве. От твоих слов несет предательством куда сильнее, чем от моих.

Элиас, поняв, что рассказал о своих целях слишком много, пошел на попятную:

– Я просто... предлагаю, не более того.

– Что именно предлагаешь?

– Вознести нас – тебя и меня, Нарек, – сказал он достаточно тихо, чтобы его ответ можно было принять за заговорщицкий шепот. – Эреб говорил об этом. Об оружии, которое поможет победить в войне. Перед нами явно одно из них, и оно явно обладает силой. Мне нужно лишь подчинить ее.

– Ты знаешь, как это сделать?

Элиас принял скептицизм Нарека за интерес.

– Да, брат, – прошептал он. – Ты восстановишься, станешь лучше, чем был раньше. А я... – он змеино улыбнулся, – я получу то, к чему всегда стремился: покровителя в Пантеоне.

Сменив улыбку на хищный оскал, он ждал, что Нарек разделит его видение будущего.

Ему предстояло разочароваться.

– Ты погубишь себя, Элиас.

Элиас отпрянул, как змей, почуявший угрозу и готовый защищаться.

– Не забывай о своем долге передо мной, Нарек, – угрожающе сказал он, рассчитывая сыграть на его чести.

– Как я уже сказал, мне не убежать от этой судьбы, как не убежать и от тебя. Не беспокойся, я не стремлюсь улучшить свое положение. Я хочу лишь сражаться в этой войне и умереть в ней. Но я полностью выплачу свой долг, сделав вид, что ничего не слышал. Договорились? – Нарек протянул Элиасу руку.

Но темный апостол только кивнул.

– Хорошо, – сказал Нарек. – Когда все это закончится, нашему союзу придет конец, и мы распрощаемся.

– Согласен, – ответил Элиас. – А значит, остается период между настоящим моментом и тем.

– Разбитые легионеры стянули сюда силы, чтобы помешать нам. Человек, бывший с ними, почти наверняка погиб от срикошетившей пули Дагона, поэтому они так или иначе направятся сюда.

– Тебе нужны люди? – спросил Элиас.

– Я сам их выберу. Никаких капюшонщиков. – Он имел в виду культистов. – Только легионеры. Семерых будет достаточно.

– С учетом тебя самого выходит счастливое число.

– Не совсем. Мне нужно еще двадцать, два взвода. Любых, кого сможешь выделить из ритуальных команд. Именно столько мне понадобится, чтобы их остановить. И когда я говорю «остановить», я имею в виду «убить их всех».

Элиас хмыкнул, словно его позабавила солдатская риторика Нарека, и с пренебрежительным видом отвернулся.

– Бери кого тебе надо, включая своих семерых. Реши эту проблему.

– Эта охота будет для меня последней, Элиас, – предупредил Нарек.

– Я тоже так думаю, брат, – ответил Элиас, но когда он обернулся, рядом никого не было.

Нарек исчез.

Глава 13. Ритуал

Белая плитка пола уже стала серой от налета никем не счищавшейся грязи. Теперь ее вдобавок покрывала кровь. Они перенесли человека из типографии в небольшой и плохо укомплектованный лазарет, который, очевидно, предназначался для помощи рабочим-станочникам, получавшим травмы в результате аварий или несчастных случаев. Операционным столом служил верстак. Шкаф с лекарствами оказался разграблен, но в нем еще оставались бинты и марля.

В данный момент Шен'ра пытался остановить с их помощью кровотечение.

Человек – Грамматик, если ему верить, – плохо перенес спешную передислокацию в новое убежище. Не обращая внимания на протестующего Леодракка и даже на Домада, тихо заметившего, что избавить человека от страданий было бы не только логично, но и в высшей степени гуманно, Нумеон настоял, чтобы они взяли Грамматика с собой.

Хелона, Узака и Шаку они тоже забрали. Точнее, их тела.

Леодракк не позволил бы их оставить – как и Авус, всю дорогу от типографии несший тело своего брата по легиону. Гвардеец Ворона отказался от всех предложений помочь, даже от предложения Хриака, который в любом случае не был Авусу ближе остальных. Нести Хелона и Узака вызвались многие, и в результате их торопливо тащили по два огнерожденных.

Нумеон нес смертного, предоставив Пергеллену право вести их роту.

– Я не Хелон, я не апотекарий, – жаловался Шен'ра, по локоть замаранный кровью.

– Хелон им тоже не был, брат, – ответил Нумеон, бросив взгляд на погребальный костер, который его братья развели снаружи, в заводском цехе. – Но он адаптировался, как и мы должны.

– Жизненные показатели неприемлемо слабы. Он едва дышит, – ответил технодесантник. – Будь он сервитором, я бы уже приказал сдать его в утиль. Только утиль от него и остался.

– Но он сделан из плоти и крови, – не отступал Нумеон, – и я предпочел бы, чтобы он выжил, если это находится в пределах твоих значительных умений, брат.

– Лесть ситуацию не изменит, – заметил Шен'ра.

– Просто сделай, что можешь, – ответил Нумеон и оставил ворчащего технодесантника в одиночестве.

Снаружи его ждал Леодракк.

– Он при смерти?

– У меня на лице написано?

– Вообще-то да. А также мне это подсказал тот факт, что срикошетившая пуля почти разрезала смертного пополам.

– Прогноз неутешительный, – тихо сказал Нумеон, направляясь прочь. – Даже если бы Хелон остался жив... – его взгляд остановился на погребальном костре. – Сомневаюсь, что шансы спасти смертного были бы выше.

– Разумно ли это? – спросил Леодракк, проследив за взглядом капитана. – Дым может привлечь внимание врагов.

– Мы надолго не задержимся, – ответил Нумеон, – к тому же пожары горят по всему городу. Как они отличат один от другого?

Леодракк согласился, после чего помрачнел.

– Могу я высказаться? – спросил он, подстраиваясь под шаг капитана.

– Подозреваю, что ты в любом случае это сделаешь.

Леодракк, о чем-то задумавшийся, не поддался на провокацию. Когда Нумеон с запозданием кивнул, он озвучил свои мысли:

– Неужели он настолько важен? Я про смертного – этого Грамматика, как он себя называет.

– Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, но, боюсь, если смертный не выживет, мы его так и не получим.

– Я не понимаю, что ты в нем нашел?

– Я не знаю. Я чувствую что-то... – Нумеон прижал руку к животу, – нутром. Инстинктивно.

– Веру? – предположил Леодракк.

Нумеон ответил на его вопросительный взгляд взглядом, полным решимости.

– Да. Все ту же веру, что Вулкан жив и что этот человек, каким бы незначительным он ни казался, что-то об этом знает.

– Что? – нахмурился Леодракк.

– Он сказал мне, что Вулкан жив.

– Где? На Исстване? – в голосе Леодракка послышалось что-то, опасно напоминающее надежду.

– Он не сказал. Во всяком случае, мне не представилась возможность его спросить.

Второй Саламандр тут же посуровел:

– И когда он это сообщил?

– Во время допроса, после того, как ты ушел.

– И ты ему поверил? – фыркнул он, не скрывая скепсиса.

– Да, – ответил Нумеон искренне и уверенно.

Леодракка это не убедило:

– Брат, он действовал от отчаяния.

– Поначалу я тоже так подумал и отмахнулся от его слов, но потом стал прокручивать их в голове раз за разом. Лео, я способен отличить ложь от правды. А в присутствии легионеров смертные лгут не очень хорошо.

– Значит, этот Грамматик – из редкой породы. Возможно, его тренировали. Это не делает его слова правдой.

– Тогда зачем ему это говорить? Зачем именно это? Я все думал об этом, но не нашел ни одной логичной причины так лгать. Можно придумать десяток историй, которые на любого другого легионера подействовали бы эффективнее, но он выбрал ее, как будто знал, что как раз это я – и только я – хотел бы услышать.

– Я знаю ответ. Он псайкер. Даже нас можно прочитать с помощью телепатии. Он, очевидно, весьма силен.

– Хриак все это время был рядом. Он бы узнал, если б мои мысли прочитали. Поэтому я опять спрашиваю: как?

– Я не могу дать ответа. Но какая разница? Я знаю: ты не забыл, что случилось в зоне высадки – как мы потеряли наших братьев. Выжили лишь те, кому удалось погрузиться в корабли. Я видел, как пламя поглотило Вулкана. Оно убило Ската – и остальных наших товарищей тоже, вернее всего. Этот смертный понимает, что влип. Он наверняка принадлежит к одному из культов – дезертир или кандидат. Он пытался сохранить себе жизнь. Он сказал бы что угодно, только б избежать смерти.

– То есть мы теперь убийцы?

– Мы воины, Артелл. А ты и я – воины исключительные. Но мы больше не легион, и потому делаем то, что должны, чтобы выжить, чтобы защититься.

– Но ради чего, – не отступал Нумеон, – если нет надежды?

– Ради того, что нам только и осталось. Ради мести.

– Нет. Я должен верить, что есть что-то большее. И я верю.

Леодракк улыбнулся, но оставался печален.

– Из всех нас ты всегда был самым беззаветным. Думаю, поэтому он сделал тебя капитаном, Артелл. Из-за твоего характера. Ты ведаешь слабости.

Дальнейшие споры пришлось отложить на потом: они подошли к погребальному костру, вокруг которого раздробленным кольцом стояли все легионеры роты, за исключением Хриака, Пергеллена и Шен'ры.

Леодракк оставил Нумеона размышлять над своими последними словами и занял свободное место в кругу. Но ни один из услышанных аргументов не убедил капитана, надеявшегося, что человек выживет, и он сможет узнать всю правду о том, что было Грамматику известно. Но когда К'госи зажег факел слабым всполохом из огнеметной перчатки, его мысли обратились к предстоящей кремации.

На вершине погребального костра в мертвом сне лежали не только Узак и Хелон, но и Шака. Все сгорят, все уйдут как воины. В случае сынов Коракса традиции требовали снять с них все и оставить на съедение птицам, но возможности следовать традициям были ограничены, а огонь – нет. Компромисс был найден; эти трое станут пеплом вместе.

Опустившись на колени, чтобы поджечь основание погребального костра, К'госи начал проговаривать слова Прометеева ритуала, перенятого у первых племенных царей Ноктюрна и сформулированного когда-то давно Вулканом. В молитве говорилось о том, что все кончается и возвращается в землю, о круге огня и вере всех рожденных на Ноктюрне Саламандр в воскрешение и перерождение.

Погрузившись в безрадостное настроение, склонив головы, взяв шлемы под мышку, сыны Вулкана глядели перед собой, и глаза их горели спокойно и ярко.

По мере того, как пламя разрасталось, быстро проникая сквозь штабели поддонов, деревянные балки и обломки мебели, собранные ротой для церемонии, рос и голос К'госи, становясь все громче и решительней. Последние строфы были произнесены хором, в который вкраплялись слова, звучавшие из уст одного лишь Авуса, – слова о вороне, взмывающем ввысь, и великой небесной смерти, бывшей святым правом всех сынов Коракса.

Огонь, ставший еще яростней из-за прометия, которым облили погребальный костер перед тем, как зажечь его, стремительно поглощал воинов, жадно пробираясь в щели их брони. Теперь К'госи и прочим пирокластам придется делить оставшееся топливо между собой, но они сочли эту жертву стоящей.

До самого конца ритуала Домад стоял вне их круга и с непреклонным видом смотрел перед собой. И только когда начались разговоры об узах, более крепких, чем узы крови, выкованных в огне общих страданий и жажды возмездия, он подошел к ним.

Погребальный костер закачался и затрещал, распадаясь под тяжестью доспехов на вершине и из-за медленно разрушавшегося дерева в основании. Через несколько секунд он обрушился в шквале искр и трепещущих языков огня, выпуская вверх узкое облако дыма. Падающий пепел накрывал легионеров, стоящих в цехе, тонким серым саваном.

– Итак, все кончено, – проговорил К'госи, и наступила минута молчаливых раздумий.

Ее прервал Шен'ра, показавшийся из лазарета. Технодесантник выглядел скорее так, будто был в битве, а не на операции. Впрочем, верны были оба варианта.

Не выходя из круга, Нумеон повернулся к нему и вопросительно посмотрел.

Шен'ра с мрачным видом ответил на взгляд:

– Он мертв. Человек не выжил.

Низкий гул турбинных двигателей, работавших на минимальных оборотах, действовал на одолеваемого проблемами Нарека успокаивающе. Он сидел в грузовой кабине «Громового ястреба», высунувшись из открытого бортового люка и осматривая Ранос через магнокуляры. Два других десантно-штурмовых корабля следовали позади, также стараясь производить как можно меньше шума.

– Что-нибудь видно? – проскрипел Амареш. Несущий Слово затачивал лезвие длинного фленшерного ножа, который держал на коленях.

Этот Амареш был чудовищем в буквальном смысле слова, с рогами, растущими сквозь шлем. Один из затронутых. Будущий Освободившийся.

– Много чего, – ответил Нарек и, опустив бинокль, подал сигнал Дагону, который выглядывал из люка на противоположном борту, для обзора используя прицел винтовки.

Второй охотник медленно покачал головой.

– Что-нибудь, касающееся нашей добычи? – не отступал Амареш, которого шутки Нарека раздражали.

– Я уже напал на их след. Осталось недолго.

Он передал по воксу новые координаты для пилота, и двигатели едва заметно поменяли тональность, когда «Громовой ястреб» скорректировал курс.

Десантно-штурмовой корабль Нарек забрал вместе с солдатами.

Амареш, Нарлех, Вогель и Саарск были свирепыми воинами и все, как один, фехтовальщиками. Некоторым доводилось сражаться на аренах Двенадцатого и скрещивать мечи с такими легионерами, как Каргос или Делварус. Дагон, Мелах, Инфрик и он сам выступали, соответственно, в роли снайперов. Инфрик когда-то отрезал себе язык, поскольку был уверен, что тот нашептывал ему мрачные тайны по ночам и во время битв, в то время как Мелах испытывал сложности с речью из-за разросшейся кожи на шее, которая постепенно затвердевала и превращалась в бурый панцирь, и потому предпочитал молчать.

Остальные, следовавшие за ними в тех двух штурмовых кораблях, играли в плане Нарека менее значимую роль.

Он знал, что они – эти семеро солдат – были неуравновешенны, но психическая устойчивость не входила в число критериев, которыми он руководствовался при выборе. Ему нужны были убийцы, а точнее, воины, которым доводилось убивать других легионеров. Счет данной группы составлял несколько сотен. Это делало их исключительно удачными кандидатами для миссии.

И если Дагона Нарек был еще в силах терпеть, то этих ублюдков, всех до единого, он ненавидел. Элиас взрастил бесчестных, гнусных легионеров. Прошло время благородных целей и священной службы. Теперь им оставалось лишь медленно мутировать в дьявольских порождений и сходить с ума.

Нарек рассчитывал сойти с этой дороги, как только покончит с миссией. Ни разу – даже когда от его ноги оставались одни кровавые ошметки – он не отступал от клятвы. И не собирался отступать сейчас.

Взявшись за направляющую люка и высунувшись еще немного дальше, так что порывы ветра толкали его и выли в уши, он осознал, что тоскует по присутствию фульгурита, и задумался, как именно темный апостол собирался извратить его силу.

На боку, где недавно было тепло, напоминавшее о том, что божественность существует, остался только холод. Нарек чувствовал, как тот проникает все глубже в тело, впивается в душу когтями. Однако до сих пор ему удавалось избежать проклятия.

На потемневшем горизонте показалось что-то, привлекшее его внимание, и он схватил бинокль, чтобы рассмотреть получше.

– Вот оно, – сказал он, показывая рукой.

Вогель встал и подошел к нему.

– Я ничего не вижу.

– Смотри внимательнее.

Вогель прищурился. У него были разные глаза: в одном из них змеиный зрачок пылал посредине черного глазного яблока, лишая возможности видеть этот мир, но позволяя – другой.

– Столб дыма? Пожары горят по всему городу.

– Это они, – заверил его Нарек и снова активировал вокс, чтобы обратиться к пилоту: – Саарск, – позвал он, – найди, где можно сесть.

– Почему бы нам просто не обстрелять их новое убежище, – предложил Нарлех, – а потом прочесать развалины и добить выживших?

Нарек замотал головой.

– Нет. Я должен быть уверен, что все они будут на месте. Кроме того, мы выдадим себя, если разгоним двигатели до скорости, необходимой для атаки. У них есть орудийная установка, разнесшая два здания. Она легко нас собьет, и тогда уже нас придется искать среди развалин. Мы приземлимся поблизости, – решил он, – и подберемся к ним пешим ходом, медленно и осторожно.

Нарлех согласно забормотал. Вогель снова сел.

– Мне все равно, – проговорил Амареш, с начала вылета не прекращавший затачивать свой ритуальный нож. – Только бы выпотрошить их, вырвать на свет все их страхи в дар Пантеону.

Дагон зарычал от удовольствия. Остальным эта идея тоже пришлась по душе.

Только Нарек отвернулся и, уставившись в темноту, задумался, что могло ждать их на месте назначения.

Нумеон молча сидел рядом с медленно угасающим погребальным костром. Из брони его мертвых братьев выползали струйки дыма. Ему оставалось лишь гадать, как скоро и он окажется в огне, как скоро и он сгорит и исчезнет.

Он был один, и только свечение обугленного дерева нарушало темноту в цехе мануфакторума. Прочие легионеры, позволив себе задержаться лишь для того, чтобы проводить мертвых в последний путь, теперь готовились выдвигаться.

Новость о смерти человека не вызвала у роты особой реакции. Большинство молчаливо разделяло мнение Леодракка. Джона Грамматика оставят здесь вместе с остальными. И его тайны умрут вместе с ним.

Нумеон сжал в кулаке маленький значок в форме молота. Он местами почернел от огня, а цепочка, на которой он когда-то крепился к доспехам, была порвана.

– Я все еще надеюсь. Я все еще верю, что вы живы... – сказал он теням. Он перевел взгляд на огонь, который заполнял окружающий воздух треском, напоминая ему о дне, когда они друг друга потеряли.

Глава 14. Дурные предчувствия

Мне сложно представить, что могло привести Гора к этому безумию. По правде говоря, сам этот факт меня пугает. Ибо если даже лучшие из нас могут оступиться, что говорить об остальных? Лорд Манус поведет нас в бой. Семь легионов против четырех. Гор пожалеет, что поднял это восстание.

Вулкан, примарх Саламандр

Исстван-V

Никто не видел Вулкана с тех пор, как он вернулся со встречи с братьями на борту «Феррума». Прибыв на «Огненную кузню», примарх Саламандр закрылся в личных покоях, не сказав никому и слова.

Артелл Нумеон ожидал инструктажа или хотя бы речи. Хоть чего-нибудь. Но пути его примарха были так же неисповедимы, как земля, бывшая его стихией. Нумеону оставалось лишь жалеть, что он не может узнать, о чем сейчас думает Вулкан, и гадать, что же произошло на борту «Феррума», так сильно расстроив примарха. До высадки оставалось меньше часа, целая армада десантных кораблей легиона размещалась на флагмане, готовясь к спуску в атмосферу Исствана-V, и Погребальный капитан был немало обеспокоен тем фактом, что именно сейчас его повелитель решил уединиться.

Нумеон торопливо шагал по сумрачным коридорам «Огненной кузни», не встречая по пути ни души. Вулкан отправил прочь стражу покоев, всех сервов и даже своего клеймовщика. Поэтому когда в саженной темноте самой нижней палубы корабля, не считая инженариума в трюме, показались двери в солиториум Вулкана, Нумеон не знал, чего ему следует ожидать.

Двери в личные покои Вулкана, залитые красным светом от мерцающих факельных ламп, были закрыты, но не заперты. Когда Нумеон приблизился, они разошлись, являя густые тени внутри.

Переступая порог комнаты, встретившей его резким запахом золы и пепла, Нумеон пытался унять колотящееся сердце. Как и в коридорах снаружи, в солиториуме царила темнота, но темнота куда более глубокая. Нумеон почувствовал присутствие Вулкана еще до того, как его увидел, – так человек чувствует присутствие монстра, когда входит в его клетку.

Двери за ним закрылись, и тьма стала абсолютной.

– Подойди... – прозвучал низкий, бездонный голос.

Он раздался из центра комнаты, представлявшей собой круглый обсидиановый зал. Вдоль стен, в жаровенных желобах, трещали угли, испуская слабое свечение. В этом тусклом свете Нумеону удалось различить очертания огромной коленопреклоненной фигуры, опустившей голову и подпиравшей подбородок кулаком.

Даже в почти абсолютной темноте клейменного зала Влыдыка Змиев потрясал. Он был грандиозен в полном боевом облачении – великолепных силовых доспехах, изготовленных им самим, – а инкрустации кварцем, рубинами и драгоценными камнями всех цветов, добытыми в земле Ноктюрна, заставляли броню примарха сиять отраженным огнем. На одном наплечнике был закреплен огромный череп дракона, а с другого ниспадала нефритово-зеленая шкура второго монстра. Он снял шлем, и безволосый череп блестел в мерцающем кузнечном свете.

Пройдя дальше в комнату, Нумеон заметил в обсидианово-черной поверхности собственное отражение, охваченное зазеркальным пламенем. Как и его повелитель, он был облачен в полный боевой доспех. Длинная мантия из шкуры дракона спадала с плеч, а на сгибе руки он держал оскаленный шлем. Во второй руке он сжимал древко глефы. Волкитное оружие, закрепленное прямо под клинком, было начищено и заряжено.

– Ты выглядишь обеспокоенным, Погребальный капитан, – выдохнул Вулкан, сгущая окутывавшую его саженную пелену.

– Орбитальная бомбардировка должна начаться меньше чем через час, повелитель.

– И ты просишь, чтобы я присутствовал на смотровой палубе.

Вулкан медленно и глубоко выдохнул, усиливая магменный запах, наполняющий комнату. Такая сила и ярость была облачена в эту броню и плоть, что Нумеон готов был поверить, будто под ониксово-черной кожей, за оболочкой в форме человека, скрывался змей, чудовище из древних мифов.

– Я подготовил легион. Они принесли предбоевые клятвы и ждут ваших приказаний, – сказал Нумеон, не сумев скрыть волнение.

Вулкан сразу его почувствовал.

– Говори открыто, Артелл. Я не хочу, чтобы между нами были тайны.

Нумеон кашлянул и сделал еще один шаг к свету.

– Что вы здесь делаете?

– Ааа, – улыбнулся Вулкан. Нумеон понял это по изменившемуся тону голоса. – Так уже лучше.

Шкура Кесаре, свисавшая с наплечников Вулкана, развернулась, когда он встал, и казалось, что дракон оживает. Кесаре был чудовищным зверем, одним из глубинных драконов. Вулкан убил его, когда состязался с другим воином, который не был жителем Ноктюрна и называл себя Чужеземцем. Лишь позже выяснилось, что необычный гость на самом деле был Императором человечества, созданием, обладающим непостижимой силой и мудростью.

В тот день все изменилось. Истина, скрытая от Вулкана, – его призвание, его предназначение – открылась. Его отец и создатель в истинном смысле слова явился, и Вулкан отправился к звездам, где воссоединился с предназначенным для него легионом.

Нумеон ликовал, когда примарх к ним вернулся. Вулкан очутился на удаленной и нестабильной планете, однако стал одним из первых найденных сынов Императора. Тем не менее Саламандры успели пострадать за предшествовавшие годы Великого крестового похода: желание доказать свою достойность едва не привело их к гибели.

– Ты считаешь, что сейчас неудачный момент для рефлексии, – сказал Вулкан.

Он не спрашивал, но Нумеон ответил, как только мог ответить:

– Да. Вы нужны. Мы стоим на пороге войны, нам предстоит вступить в бой с воинами, с которыми мы раньше сражались бок о бок, которых когда-то считали союзниками.

– И тебя это тревожит, Артелл?

– Очень.

– Твоя тревога оправдана, но не позволяй ей толкать тебя на необдуманные действия.

– Нет, конечно, – ответил Нумеон, склонившись в ответ на укор Вулкана.

– Подними голову, капитан. Я ведь учил вас разговаривать со мной лицом к лицу.

Нумеон вздернул подбородок.

– Я помню, повелитель. Вы изменили нас, переплавили, когда мы стояли перед пропастью самоуничтожения. Без вас мы бы не выжили.

До возвращения Вулкана Саламандры, как и все легионы, набирались с Терры. И тот факт, что сейчас так мало Саламандр-терранцев оставалось в живых, доказывал, как близок к гибели оказался Восемнадцатый. Воссоединение со своим примархом их спасло, а благодаря закаленным жителям Ноктюрна, уже являвшимся последователями Вулкана, Саламандры совсем скоро восстановили численность.

Нумеон был терранцем по происхождению, как и вся Погребальная стража. Их, избранных, было мало, и они хорошо помнили катастрофу, которая едва с ними не приключилась. Как легко могла их история оборваться, подобно истории тех, о ком теперь никто не говорил.

– Я спас вас, потому что увидел в вас огромный потенциал. Мой отец знал, что никто лучше меня не смог бы закалить этот легион, вернуть ему силу в кузнечном огне. А потому не сомневайся: нет лучшего момента для раздумий, чем тот, когда мы приносим клятвы и выжигаем их на теле, готовясь к бою, Артелл. Сохранять трезвый разум, стоя на грани войны – не просто осмотрительно, это спасает жизни. И мне кажется, что моему брату Феррусу эта практика пошла бы на пользу.

Вулкан вдруг устремил взгляд в никуда, словно что-то вспоминая.

Нумеон нахмурился:

– На борту «Феррума» что-то пошло не так? Как я понимаю, вы разрабатывали план атаки.

– Разрабатывали. – Вулкан перевел взгляд обратно на Погребального капитана. Нумеону в его глазах привиделась грусть. Вулкан продолжил: – Горгон всегда был вспыльчив, но слова, сказанные им на борту «Феррума» о Фулгриме, были пропитаны горечью и гневом. Он как магма, бурлящая под поверхностями обоих наших миров, – готов взорваться в любое мгновение.

– Его гнев обоснован, – заметил Нумеон. – Бывшие союзники они или нет, мы должны подавить это восстание.

– Да, должны. Но я боюсь, что озлобленность Ферруса может иметь плохие последствия, – сказал Вулкан. – Он не мыслит трезво и действует необдуманно, под влиянием гнева. Уверен, Корвус тоже это почувствовал, но Повелитель Воронов скрывает свои эмоции так же искусно, как свое присутствие. Он никак не выразил собственные опасения во время эмоциональной речи нашего брата, – Вулкан вздохнул, поддаваясь гнету усталости. – Бросаться без оглядки на такого врага, как Гор... Это отдает безумием.

– Безумием? – нахмурился Нумеон.

Вулкан медленно покачал головой:

– Даже думать о Горе как о враге кажется сумасшествием. «Восстание» – так все говорят. И не одни лишь Сыны Гора, но также три прежде верных легиона. Прости за мою откровенность, Артелл, мне не следует взваливать на тебя это бремя. Я один должен его нести, но как это еще можно назвать, если не безумием?

Нумеон не сразу нашелся с ответом. Уже совсем скоро начнется бомбардировка, а легион погрузится на посадочные корабли для немедленной переброски на поверхность. Даже если это было безумием, они зашли слишком далеко, чтобы отступать.

– Я не знаю более подходящего слова. Но что еще нам остается, кроме как следовать за лордом Феррусом в бой? Здесь все будет кончено. Семь легионов против четырех. Гора поставят на колени и заставят ответить за мятеж.

Вулкан засмеялся, но смех его был лишен веселья.

– Ты напоминаешь мне Ферруса. Такой же воинственный.

– Но как иначе встречать врагов? – спросил Нумеон.

Вулкан задумался над вопросом, после чего вновь опустил взгляд.

– Взгляни, – сказал он, кивнув на молот, лежащий в закованной в латную перчатку руке. Примарх не сжимал оружие, а держал его расслабленными пальцами, едва обхватывавшими древко под основанием головы.

– Он великолепен, – ответил Нумеон, не понимая, чего хочет его повелитель.

Боевой молот обладал огромной двойной головой, каждая из которых состояла из трех квадратных клиньев, развернутых таким образом, чтобы придавать оружию подобие многолопастности. Длинная металлическая рукоять, разделявшая головы, была покрыта штриховкой и оканчивалась навершием, усыпанным драгоценными камнями. Боевая часть оружия выглядела массивной, но Вулкан держал его так, будто тот ничего не весил. Судя по всему, это был мастерски сработанный и значительно улучшенный громовой молот, с энергогенератором на конце рукояти и еще каким-то непонятным устройством прямо под ним.

– Он не уступает Громогласному, – сказал ему Вулкан, осторожно поворачивая молот в расслабленной руке. – И я не собирался использовать его в качестве замены. Я собирался преподнести его в подарок. А теперь, когда мы вступаем в бурю, порожденную моим братом, я вдруг осознал всю значимость моего решения не отдавать его.

– Подарок, – отозвался Нумеон, борясь с растущим внутри беспокойством, – кому?

– Ты всегда был мне преданным и честным советником, Артелл. Я доверяю твоему мнению. Оно нужно мне сейчас.

Нумеон отсалютовал чеканным жестом, ударив кулаком по груди.

– Вы оказываете мне честь, повелитель. Я в вашем распоряжении.

Вулкан сощурился, так что от горящего в глазах огня остались лишь раскаленные алые полосы, словно оценивал своего советника и решал, достоин ли он услышать следующие слова.

– То, что я тебе сейчас скажу, я до сих пор никому не говорил.

– Понимаю.

– Нет, – с грустью сказал Вулкан, – не понимаешь. Пока не понимаешь. После Улланора я начал ковать оружие, чтобы отметить заслуги Гора и то, что наш отец сделал его магистром войны. Это, – продолжил он, крепко взяв молот и высоко подняв его одной рукой, – Несущий рассвет. Он должен был стать подарком моему брату.

– Но вы решили не отдавать его. Почему, повелитель?

Вулкан опустил оружие, разглядывая искусный результат своей работы, а затем ответил:

– Это меня и заботит, Артелл. После того, как Гор сменил нашего отца во главе крестового похода, мы с ним только два раза разговаривали с глазу на глаз.

– Я помню, повелитель. После Хараатана вы обращались за советом как к лорду Дорну, так и к лорду Гору.

– Да. Я был... очень обеспокоен поведением Конрада и нуждался в совете. На тот момент работа над Несущим рассвет еще не была закончена. Я хотел, чтобы подарок стал сюрпризом, символом наших братских уз и моего уважения, и не стал о нем говорить.

– Мне все еще непонятно, почему вы решили вспомнить об этом, повелитель.

– Потому что когда молот был готов, я связался с Гором во второй раз. Обязанности магистра войны отнимали у него много времени и сил, поэтому я хотел устроить встречу, на которой мог бы вручить свой подарок.

Вулкан замолчал и помрачнел, вспоминая тот разговор.

– Повелитель? – позвал Нумеон, тоже поддаваясь мрачному настроению.

Вулкан опустил взгляд, продолжив делиться воспоминаниями, и не поднимал его, пока не закончил говорить:

– Гор был совсем не похож на брата, которого я знал и которым восхищался. Я чувствовал это даже через гололитическую связь... Присутствие, которого раньше не было.

– Что за присутствие?

– Сложно это описать. Казалось... его внимание что-то отвлекало, и сначала я решил, что его просто занимали дела Великого крестового похода, но по мере того, как наш разговор продолжался, я начинал понимать, что причина в чем-то другом.

– Вы полагаете, что он уже тогда планировал восстание?

– Возможно. И теперь я думаю: что, если это всегда гнездилось в сердце моего брата, готовое расцвести, как только его вытащат на поверхность? Так или иначе, я понял, что Гора охватила болезнь, которой раньше не было, что какая-то тень заволокла его душу. И она росла, Нумеон, а носитель на моих глазах уступал паразиту. Я не обладаю провидческим даром Сангвиния, интеллектом Гиллимана или псайкерскими талантами Магнуса, но я доверяю своим инстинктам, а они в тот момент мне кричали. «Гор пал», – говорили они. Каким-то образом он оступился и рухнул в пропасть. И хотя я не мог ни объяснить, ни доказать это, меня охватило беспокойство. Поэтому я решил не говорить ему об изготовленном для него подарке, оставив молот себе. И мысль об этом не оставляет меня до сих пор, – сказал он Нумеону, вновь поднимая взгляд. – Потому что сейчас я испытываю те же дурные предчувствия, что испытывал в тот день. Они говорят мне, что я должен быть осторожен, что должен внять тревоге, царящей в душе.

– Я буду начеку, – сказал Нумеон, хотя и не знал, за чем следует следить.

Вулкан кивнул:

– Сохраняй бдительность, Артелл. Там, внизу, на черных песках Исствана, нас будет ждать противник, какого еще не было. Но это в первую очередь враг – враг, которому мы не можем дать пощады. Забудь об узах, когда-то связывавших тебя с этими воинами. Теперь они предатели, подчиняющиеся полководцу, в котором я уже не узнаю своего брата. Ты веришь, что мы поступаем правильно и что справедливость на нашей стороне?

Предательство других легионов вызывало горечь, однако Нумеон ни разу в жизни не был уверен в чем-либо сильней.

– Да. Не знаю, что за болезнь напала на наших бывших союзников, но мы выжжем ее.

– Значит, мы единодушны. Спасибо, Артелл.

– Я ничего не сделал, повелитель.

– Ты выслушал меня, когда меня одолевали сомнения. Ты сделал больше, чем осознаешь. – Вулкан хищно улыбнулся, обратив дурные предчувствия в решимость. – Лицом к лицу, Погребальный капитан.

– Клинком к клинку, повелитель.

– Бомбардировка скоро? – спросил Вулкан.

– С минуты на минуту, – ответил Нумеон, наполнившийся уверенностью и энергией при виде Вулкана, вернувшегося к своей обычной манере поведения. Он осознал, что примарх, между тем закреплявший Несущий рассвет на поясе, проявил не слабость, а человечность. Он был искренне опечален тем, что его братья пали во тьму, но сумел обрести твердость духа, которая потребуется, чтобы сразиться с ними. Он правильно сомневался в справедливости этой войны и правильно медлил, размышляя об ее последствиях. Только так воин мог быть уверен, что его болтер и меч служат благородной цели и используются против настоящего врага.

В этом, как осознал Нумеон, состоял урок Вулкана.

Мораль, совесть, человечность – они не были слабостями. Они были силой.

– Веди меня на смотровую палубу, – сказал Вулкан, надевая боевой шлем. – Когда мы опустимся на поверхность планеты, я взгляну своему брату в глаза и спрошу его, почему он это сделал, прежде чем его увезут на Терру в цепях.

Глава 15. Жуткий пир

Если музыка питает душу, то что питают крики?

Конрад Керз, Ночной Призрак

После моего позорного поражения обо мне на время забыли. Керз не посещал меня, Феррус подозрительным образом избавил меня от своего злобного присутствия, и я даже начал скучать по призраку мертвого брата. Компанию мне составлял только запах погибших, спустя часы и дни превратившийся в тошнотворное облако, окутывавшее меня смрадом вины.

Феррус оказался прав: я был слаб. Я не сумел спасти людей от гибели, я не сумел справиться со смертельной ловушкой Пертурабо. Керз сменил тактику. Я понятия не имел, почему. Вместо того, чтобы пытать мое тело, он начал пытать мое сознание.

И я начал терять волю к борьбе.

Погрузившись в поток оборванных мыслей, я неподвижно сидел в темноте камеры и, как бы ни было стыдно мне это признавать, впервые испытывал истинное отчаяние.

Солнца вставали и опускались, звезды рождались и умирали вновь. Космос вращался вокруг меня, и время вскоре перестало иметь значение. Я был статуей из оникса, согнувшейся, безвольно опустившей руки, прижавшейся лбом к земле. Из-за повреждений способный лишь дышать, я чувствовал, как постепенно атрофировались мышцы в конечностях и нарастал голод в груди. Жизнь покидала меня, как пар покидает остывающий металл, и я был рад этому.

Смерть стала бы избавлением.

Легионер может жить без пищи многие дни. Его организм улучшен настолько, что он способен совершать марши, сражаться и убивать, даже когда истощен. А наш отец сделал своих сыновей еще сильнее, но я знал, что со мной что-то не так, как знает это человек, умирающий от рака. Телесные соки вышли из равновесия, многочисленные раны, нанесенные Керзом, и его психологические пытки начали сказываться. Когда силы совсем меня покинули, когда даже воля начала угасать, я с готовностью погрузился в благословенное забытье.

Покой мой долго не продлился.

Меня привело в чувство тихое капанье над ухом. Открыв глаза, я осознал, что до сих пор находился в камере смерти, но теперь ее начинала заполнять вода. Она окатила щеку, холодя лицо. Раскрыв запекшиеся губы, едва шевеля пересохшим языком, я попытался пить, но вода оказалась соленой, с привкусом металла. Внутренности скрутило от мучительного чувства голода, словно организм пытался пожрать сам себя. У меня не было сил встать или даже приподняться, и мне оставалось лишь смотреть, как вода размеренно втекает через открытые шлюзы в основании стен.

Мгновение спустя вспыхнула электрическая искра, и у меня была лишь пара секунд на то, чтобы понять, что происходит, прежде чем пошел разряд, и меня в ломающем кости спазме оторвало от пола. Мое замученное тело, исчахшее без еды и воды, взвыло; мои мышцы, почти атрофировавшиеся от бездействия, загорелись. Из моего горла, высушенного, как пепел в пустыне, с трудом вырвался крик.

– Вулкан...

Мое имя прозвучало так, будто я находился на дне глубокого колодца, а мой спаситель звал сверху.

– Вулкан... – раздалось снова, но на этот раз голос стал четче. Я потянулся к свету, яростно брыкаясь в попытке достигнуть поверхности, выбраться из воды.

– Вулкан, ты должен поесть.

Распахнув глаза, я понял, что, судя по всему, терял сознание, потому что очнулся я в другой части корабля.

Я сидел. Мои руки и ноги были связаны.

Напротив меня, за широким банкетным столом, восседал, отвратительно улыбаясь, мой мертвый брат.

– Угощайся, – сказал он, указав пустыми глазницами на расставленные перед нами яства. – Ты должен поесть.

Мы находились в длинной галерее. Вычурные канделябры, покрытые слоем пыли, давали дрожащий свет. Серебряные люстры над нами тихо покачивались от вялого сквозняка. Между ними протянулись тонкие нити, напоминая сети древних, давно вымерших арахнидов. Сам стол тоже был покрыт мучнистым, серо-белым налетом.

Я почуял запах мяса, только он казался странным, словно мясо было местами испорченным или сырым. На фруктах и хлебе виднелись намеки на плесень, несмотря на их кажущуюся свежесть. Стол был заставлен графинами с вином, но в некоторых оно прокисло, приобрело пробковый тон и начало горчить.

Хотя угощения загнивали, зрелище заставило меня изойти слюной и забиться в путах в безуспешных попытках добраться до еды.

– Ешь, Вулкан, – уговаривал меня Феррус. – Ты совсем зачах.

Я хотел ответить, но горло так пересохло, что мне удалось издать лишь хрип.

– Говори погромче, – сказал Феррус, шевеля безгубым ртом, каким-то образом способным воспроизводить слова несмотря на то, что в его зияющей черноте не было языка. Он широко повел костяной рукой. – Мы все жаждем тебя послушать.

Только теперь я заметил других гостей.

Семнадцать мужчин и женщин сидели за банкетным столом. Как и предыдущие пленники, которых показывал мне Керз, они были как солдатами Армии, так и мирными имперскими жителями. Я даже увидел среди них летописцев, в том числе одного, похожего на Вераче. Из всех гостей он один выглядел спокойно и равнодушно. Разумеется, он не мог на самом деле быть летописцем, потому что Вераче не был человеком в строгом смысле этого слова. Он был лишь оболочкой на существе, носящем этот облик, как одежду.

Их кожа была натянута, как тонкий пергамент, из-за губ виднелись десны, под глазами залегли темные круги – смертных тоже определенно морили голодом.

Но в отличие от меня они не были связаны.

Вместо этого им отрезали кисти рук, а в прижженные обрубки воткнули длинные зазубренные ножи и трехзубые вилки. Некоторым удалось подцепить кусок мяса или отрезать ломоть хлеба, но из-за длины прикрепленных приборов поднести еду ко рту было невозможно.

Они сидели на роскошном пиру, но могли лишь смотреть, как портилась и гнила еда, и умирать с голода.

Феррус привлек мое внимание, подняв кубок.

– Могу я произнести тост, брат? Полагаю, это стоит сделать сейчас, пока этот жадный сброд не смел все.

И вновь я попытался заговорить, но горло словно расцарапали лезвиями, и я лишь сипло выдохнул. Я сжал и разжал кулаки, слабо натягивая путы. Застучал ногами, повреждая и ломая кости.

– За тебя, дорогой Вулкан, – сказал Феррус, поднес кубок к губам и опорожнил его. Темно-красное вино полилось в горло, сквозь разрубленную шею, а затем наружу из щелей в грудной клетке – где броня и плоть уже начали отваливаться под действием разложения.

Феррус огляделся на других гостей, как будто озадаченный.

– Возможно, они ждут тебя, брат? – предположил он. – Они еще ни крошки не съели.

Путы на запястьях начинали впиваться в кожу. Я проигнорировал боль, зло стиснув зубы и дрожа всем телом.

– Ко... р... – прохрипел я. – Ко... рм...

Феррус повернул голову, словно прислушиваясь, но его уши давно превратились в комки гнилой плоти.

– Говори погромче, Вулкан. Чтобы мы все тебя услышали.

– Ко... рм... ите. Кормите. Кормите! Кормите друг друга!

Я взревел и забился в путах, но высвободиться не мог.

Феррус покачал головой, медленно и убежденно.

– Нет, Вулкан. Мне жаль, но они тебя не слышат.

Он указал костяным пальцем на одного дергающегося человека: из его уха вниз по щеке бежала полоска засохшей крови.

Они были глухи.

Когда несчастный человек повернулся ко мне лицом, я увидел, что радужка у него была мутно-белой.

И слепы.

Им оставались только обоняние, осязание и вкус. Какая жестокость: быть совсем рядом с тем, чего так жаждет тело и что рисует разум, и не иметь возможности это получить.

– Алчные не могут и не хотят ничего слышать, – сказал Феррус. – И ты не сможешь их заставить. Алчность человечества рано или поздно его уничтожит, Вулкан. Помогая им, ты лишь отсрочиваешь неизбежное.

Я бросил слушать болтовню своего мертвого брата, перестал обращать на нее внимание. Вместо этого я закричал. Я проклинал Керза, пока мой голос не пропал.

А потом я сидел, словно король на жутком пире, пока его гости медленно гибли от голода.

Как бы ни было слабо мое тело, оно не умирало. Керз знал, что я проживу дольше смертных, и когда последний из них испустил дух, я остался один.

Свечи превратились в огарки, слой пыли потушил огонь в них и в люстрах надо мной, погружая зал в темноту, и в этот момент я заплакал.

– Керз... – всхлипнул я.

– Керз! – на этот раз громче благодаря гневу, придавшему мне столь необходимые силы.

– Керз! – провопил я теням. – Керз, проклятый ты трус. Выходи! Добей меня, если сможешь. Даже теперь я не сдамся.

Тихий вздох заставил меня вздрогнуть; он прозвучал так близко, что я не сомневался: он раздался с соседнего стула.

– Я здесь, брат, – произнес сидящий рядом Керз. – Я всегда был здесь. Смотрел. Ждал.

– Чего ждал? – просипел я, с трудом говоря после крика.

– Что будет дальше.

– Разрежь мои путы и узнаешь, брат...

Керз рассмеялся:

– Все бушуешь, а, Вулкан? Монстр внутри еще до конца не присмирел?

– Убей меня или сразись со мной, только покончи с этим, – рыкнул я.

Керз покачал головой.

– Я никогда не хотел, чтобы ты меня молил. Я и сейчас не хочу, чтобы ты меня молил. Я не стал бы так тебя унижать. Ты выше и лучше этого, Вулкан. Во всяком случае, ты лучше меня. Или ты так считаешь.

– Я не молю, я предоставляю тебе выбор. Так или иначе, тебе придется меня убить. Как собаку – или как своего равного.

– Равного? – взорвался вдруг Керз. – То есть мы с тобой теперь товарищи? Владыки вселенной, скованные узами общей цели и крови?

– Мы воины и по-прежнему братья, несмотря на то, как низко ты пал.

– Я никуда не падал. Мое гнездо все так же высоко. А вот ты... Ты рухнул с небес. Что, в тенях не получается сохранить благородство? Скажи, Вулкан, теперь, когда ты барахтаешься в грязи, как и я, что ты видишь в черном зеркале перед собой? Действительно ли все мы – сыны своего отца, или некоторые все же получше остальных? Как ты думаешь, когда он создавал нас, рассчитывал ли он, что каждому из двадцати найдется предназначение более важное, чем оттенять сверкание его любимчиков?

– Зависть? Дело все еще в ней? Поэтому я здесь?

– Нет, Вулкан. Ты здесь для моего развлечения. Я не могу завидовать тому, кто не сильнее и не слабее меня.

– Развяжи меня, выйди против меня без всех этих игр, и мы посмотрим, кто кого слабее.

– Я убью тебя на месте, брат. Ты на себя давно смотрел? Теперь ты выглядишь не так уж и грозно.

– Тогда к чему все это безумие, все эти смерти? Если хочешь меня убить, убей. Покончи с этим. Почему ты просто не...

Со скоростью тени Керз вырвал вилку из запястья одного из мертвых людей и вонзил ее глубоко мне в грудь.

Я чувствовал, как та пронзает кость, как грязный металл направляется к сердцу. Склонившись надо мной, Керз погружал тупой прибор мимо ребер, разрывая плоть груди и шеи, и моя артериально-черная кровь брызжела на его пластрон.

– Я пытался, – злобно прорычал он, вгоняя вилку до самого подбородка, и на периферию зрения начала вползать темнота. – Я отрезал тебе голову, пронзал сердце, проламывал череп, протыкал все основные органы. Я даже сжигал тебя и расчленял. Ты возвращался, брат. Ты возвращался. Каждый. Раз. Ты не можешь умереть.

Объятый ужасом, потрясенный признанием брата, я умер.

Керз сделал то, о чем я просил, о чем я молил, и убил меня.

Глава 16. Сожженный

Вес копья почти не ощущался, а его поверхность холодила руку, однако Элиас прекрасно понимал, как значим приближающийся момент и какую важную роль сыграет здесь это оружие.

Он решил снять броню и вернулся к кафедре, к своему жертвенному алтарю, облаченный в простую священническую одежду.

Вокруг ямы в готовности стояли восемь новых молельщиков, включая того, который ждал на коленях перед Элиасом, у каменной кафедры. Позади них темнели силуэты семи самых преданных учеников темного апостола. Эти мужчины и женщины не были раносскими жертвенными агнцами – они были последователями культа, истинными верующими. Ни один из них не дрожал и не плакал, они просто молились, и при звуках их молитв сердце Элиаса наполняла радость.

– Покажите свою ревностность! – прокричал он восьмерым, и культисты в ответ скинули одежду, обнажая изрезанную плоть.

Под багровой тканью скрывалась кожа, замаранная нечистыми, жуткими символами. Культисты ритуальными ножами изобразили на себе змея, протянувшегося поперек их тел. Восьмым был молельщик самого Элиаса, и на его груди его собственной еще не свернувшейся кровью была нарисована голова змея.

– И это хорошо, – проговорил он, забываясь в грезах.

Ад придет на Траорис, а он, встав стражем у ворот, впустит его в мир смертных.

Читая имена нерожденных, Элиас начал ритуал. Он чувствовал пульсацию силы в копье, видел молниевое свечение между приступами экстаза и понимал, что в его руках лежит инструмент вознесения. Не Эреба, даже не Лоргара – его.

Вальдрекк Элиас получит то, чего всегда жаждал. Вознесение.

Взывая к демонам эфира, молясь, чтобы привлечь их к психической вибрации копья, он чувствовал, как нарастает жар от клинка. Сначала это просто доставляло неудобство, было необходимой платой за желанную награду, но потом начало причинять боль. Опустив взгляд на сжимаемое в руке оружие, Элиас увидел, что копье охватил огонь, а вместе с ним – и его руку.

Он начал читать проклятые строфы быстрее, а его ученики в ответ запели с еще большим пылом.

Оно продолжало гореть.

Сияние было таким ярким, что осветило жертвенную яму, прогнав тени, медленно текшие из древних руин, как пролитые чернила. Они словно отпрянули – как отпрянули и молельщики, от чьих изуродованных тел начал подниматься пар.

Одна женщина вскрикнула, и Элиас едва не запнулся в чтении отработанной молитвы, но Несущий Слово тут же крепко схватил ее. Остальные тоже выказывали признаки неудовольствия: корчились и кашляли, снедаемые очистительным огнем. Этот огонь – этот горящий свет – расползался, неумолимо накрывая последователей.

Имена нерожденных, столь важные для ритуала, вылетели у Элиаса из головы. Боль в руке стала такой сильной, что он схватился за нее. Плоть уже почернела, и зрелище неожиданно изуродованной конечности заставило его замереть и осознать, что подчинить себе мощь копья было ему не по силам. Она была необузданна, как конь, сорвавшийся с узды. И она была мстительна.

– Убейте их! – крикнул Элиас с куда большим страхом, чем хотел, но было поздно.

Ничем не сдерживаемая сила вырвалась из фульгурита и сплошным потоком хлынула наружу. Бросив Элиаса, она устремилась вперед, как молния, ищущая громоотвод.

Она нашла семь.

Рухнув на колени, выронив ритуальные кинжалы, ученики погибли быстро и мучительно. Боевые доспехи их не защитили.

Фуркас схватился за горло, и предсмертный крик вырвался наружу струей дыма. Долмарот, державшийся за голову, превратился в сплошную массу сплавившихся плоти и металла. Имареку перед смертью удалось сорвать с головы шлем, но вместе с ним он снял и половину лица, приклеившегося к внутренней стороне. Элигор задрожал и, расплавившись, как воск, вытек сквозь отверстия в броне. Остальные погибли похожим образом, и Несущие Слово, наблюдавшие сзади, попятились, боясь разделить судьбу братьев.

Молельщики превратились в куски обугленной плоти и кости еще до того, как пал первый из учеников, а нахлынувшая волна огня вовсе оставила от них лишь пепел.

Осознав всю опасность ситуации, стиснув зубы от боли в руке, Элиас вогнал наконечник копья в каменную платформу кафедры и упал назад, когда огонь вернулся.

Темный апостол прокатился по ступеням и жалкой кучей приземлился у подножия.

От его кафедры остался только выщербленный обломок почерневшего камня, из которого торчало еще светящееся копье.

Тяжело выдохнув, отчетливо ощущая полученные повреждения, Элиас закричал. Но не от боли, а от злости и разочарования. Он ждал вознесения, откровения – не краха всех планов.

Из всех последователей первым до него добрался Джадрекк.

– Темный апостол... – начал он, но попятился при виде руки Элиаса.

Она полностью сгорела, от плеча до кончиков пальцев. Кости сплавились, образовав искривленное и деформированное подобие конечности.

– Мои доспехи, – рявкнул Элиас, самостоятельно вставая и рыча в ответ на любые попытки помочь. – Принеси мои доспехи.

Джадрекк последовал приказу, поспешив к лагерю.

Элиас не обратил на него внимания. Он уставился на копье, вонзенное в камень. С оружия он перевел взгляд на легионеров, потом на стаю культистов и, наконец, на оставшихся жителей Раноса.

– Сгоните их всех, – приказал он своим воинам, пылая от стыда и ярости. – И казните. Никаких ножей или ритуалов, просто убейте их.

Элиас отвернулся, прижимая к груди изуродованную руку; смертные встретили его приговор потрясенным молчанием, а потом, осознав, что их ждет, – страхом. Окрики и глухо выдаваемые приказы перемежались с протестующим воем и мольбами.

Эти звуки заставили Элиаса усмехнуться. Они были отвратительны, и отвратителен был тот факт, что теперь ему придется обратиться к Эребу и молить о пощаде.

– И пусть кто-нибудь принесет мне это копье, – сказал он так, словно эта мысль пришла в голову только сейчас, после чего захромал в сторону своего шатра.

Глава 17. Лицо в крови

Он моргнул, и тонкая корка запекшейся на веках крови треснула и отвалилась.

Спина болела после целого часа, проведенного на столе в холоде. Все еще ощущая воспоминание о боли в боку, он опустил руку, чтобы ощупать повреждение, но обнаружил только восстановившуюся кожу и кость.

– Что, опять?.. – простонал Грамматик и тяжело приподнялся.

Он сидел на импровизированном операционном столе в комнате, похожей на лазарет. Значит, они его перенесли. Он решил, что это хороший знак. Лампы не горели, но сквозь смотровое окошко в двери проникал слабый свет из куда более широкого помещения. Несмотря на сумрак, было видно, что все вокруг было залито кровью. Из-за нее стоял тяжелый, неприятный запах. Особенно много ее было на грязной боковой полке, заваленной какими-то примитивными инструментами и рваными бинтами. На результат работы хирурга это не походило. Он не обнаружил швов, однако даже новый покров плоти не избавил его от обширных кровоподтеков.

«Слау Дха, ублюдочный ты ксенос...»

Внимание Грамматика привлекла стоящая рядом металлическая миска, наполненная его кровью и обрывками алых бинтов. Поверхность жидкости была абсолютно неподвижной и необычайно зеркальной. Когда она замерцала, он понял, что происходит, и с трудом подавил желание опрокинуть миску со всем ее содержимым на пол. Это бы не помогло. Если он не заглянет в отражение, они просто найдут другой способ связаться. А отказ мог иметь для него плохие последствия.

Поэтому он склонился над миской и стал ждать появления лица.

Он ожидал увидеть Гахета, как всегда, но вместо него проступило высокомерное, но строгое лицо автарха. На мгновение Грамматик решил, что Слау Дха каким-то образом «услышал» его недавнее замечание. Но он ошибался, как ошибался и по поводу личности того, чье лицо виднелось в крови.

– Ты не Слау Дха, – сказал он эльдар, смотрящему на него сквозь пространство и время.

– Ты проницателен, Джон Грамматик.

– Чувство юмора? Ты меня удивляешь. Я думал, у вашего племени его нет.

– Нашего племени? Неужели мы тебя настолько утомили?

– Я несу гибель всей своей расе, – ответил Грамматик. – «Утомили» – это очень мягко сказано.

Эльдар не ответил на сарказм. Он был мужчиной с темными волосами, зачесанными назад, так что на лбу была видна вытатуированная руна. Только лицо и плечи изображались красными тонами, все остальное же терялось за границами миски.

– Ты, как я заметил, знаешь мое имя, – сказал Грамматик. – А каково твое? Ты тоже из Кабала?

– Мы сейчас беседуем благодаря твоей связи с этой организацией, Джон Грамматик. Мое имя же не имеет значения.

– Не для меня. Я предпочитаю знать, кто дергает меня за ниточки.

Эльдар поджал губы:

– Хммм. В твоем голосе мне слышится горечь.

– Как проницательно, – передразнил его Грамматик. – А теперь скажи, чего ты хочешь.

– Вопрос, Джон, в том, чего ты хочешь.

– Кто ты?

– Я не агент Кабала, и мне известно, что ты хотел бы освободиться от их «ниточек», ведь так?

Грамматик не ответил.

– Почему ты здесь, Джон Грамматик? – продолжал эльдар. – Каковы твои цели?

– Ты, кажется, многое знаешь – во всяком случае, побольше меня. Почему бы тебе самому не ответить на этот вопрос?

– Хорошо. Ты ищешь осколок силы, материализовавшейся в виде фульгуритового копья. Также твоя миссия имеет отношение к примарху, Вулкану. Меня он тоже интересует, а помимо него – стихия земли. Я обратился к тебе, потому что мне нужна твоя помощь, и ты обладаешь исключительной возможностью ее предоставить.

– И с чего ты взял, что я желаю сменить одного кукловода на другого?

– Ты хочешь освободиться. Я могу это устроить – или по крайней мере показать, как ты можешь это сделать. Ты... долгожитель, верно?

– Подозреваю, что ответ на этот вопрос тебе тоже известен. Правда, ты вроде путаешь меня с одним моим другом. Я бы сказал, что прожил много жизней, а не одну исключительно длинную.

– Да, разумеется. Вы, вечные, все разные, и вдобавок не все являетесь людьми в строгом смысле этого слова.

– Ты про Императора?

– Ты встречал его однажды, верно?

– Да, мельком.

Личность ксеноса оставалась для Грамматика тайной, но независимо от того, правдой ли были его слова или нет, можно было не сомневаться, что он был могущественен, раз сумел связаться с ним подобным способом, и многое знал о ставках в этой войне. Давным давно, во время Объединительных войн, когда Грамматик служил в Кавказском ополчении, он научился вести себя осторожно с теми, кто знал больше него. Он пришел в выводу, что в подобных обстоятельствах следует мало говорить и внимательно слушать.

Эльдар продолжил:

– Это было много лет назад, верно? Несколько жизней назад, если точнее.

Грамматик кивнул.

– Нет, – равнодушно сказал эльдар. – Я имею в виду не его, а Вулкана. Он тоже не может умереть, но тебе это уже известно, так? В настоящий момент он находится в огромной опасности. Мне нужна твоя помощь в его спасении, ты готов ее предоставить?

– Готов ли я? – фыркнул Грамматик. – Ты хоть понимаешь, почему я здесь, какое у меня задание? То есть, если верить всем твоим словам, ты предоставляешь мне выбор?

– Уверен, ты видишь, что я не лгу, – как уверен в том, что ты возьмешься за это дело.

– Тогда зачем спрашивать, если все предрешено?

– Вежливость, иллюзия свободы воли. Можешь придумать себе любую причину, это не имеет значения.

– Ты говоришь о выборе, но все равно это больше похоже на манипуляцию. Впрочем, дискуссии ради скажи, чего от меня хочешь.

– Приложи руки к проводнику, – скомандовал ему эльдар.

Грамматик уже собирался спросить, что имеется в виду под «проводником», когда догадался, что речь о чаше, и сделал, как ему сказали.

– А теперь подготовься, – сказал эльдар, не нуждаясь в подтверждении того, что Грамматик последовал приказу.

– К чему?

– К тому, что будет больно.

Глава 18. Зона высадки

Рука предателя бьет с силой легиона.

Магистр войны Гор, после резни на Исстване-V

Исстван-V

Облака бурлили в небе, предвещая шторм. После планетарной бомбардировки с боевых кораблей, вставших на якорь в верхних слоях атмосферы, они сменили окрас на смесь темно-красного и умбры и стали такими плотными, что клубящимся шлейфом увивались за стремительно пролетающим сквозь них транспортом.

Пронзая туман светом реактивных двигателей, объединенные силы лоялистов, ведомые Феррусом Манусом, хлынули вниз, неся с собой возмездие. Десантная капсула Горгона присоединилась к тысячам других, в то время как «Грозовая птица» Вулкана летела во главе огромной стаи кораблей.

Спустя пару секунд после того, как первый десантный корабль преодолел слой облаков, орудийные батареи, установленные на огневых позициях вдоль земляных укреплений, выкопанных в Ургалльской низине, открыли стрельбу. Зенитный огонь залил все небо, словно дождь, идущий снизу вверх, пробивая крылья и фюзеляжи, взрывая конусообразные металлические контейнеры, наполняя воздух убийственными боезарядами.

Это почти не сказалось на атаке; когда имперские лоялисты наконец приземлились, на выжженную землю ступило более сорока тысяч легионеров.

Нумеон сидел в магнитных фиксаторах на «Грозовой птице», отслеживая ход начинающегося побоища. Его шлем был надежно закреплен, что позволяло проглядывать на внутреннем экране имена различных общевойсковых командиров, не обращая внимания на рывки и дрожание маневрирующего корабля.

Произошедшее вблизи столкновение вынудило их стремительно скорректировать курс, и гравитация резко усилилась, когда корабль вошел в пике. Однако капитан Погребальной стражи невозмутимо продолжал работать со списками Саламандр-офицеров, с эйдетической точностью запоминая их позиции и статусы.

Гека'тан, 14-я рота, огнерожденные...

Гравий, 5-я рота, огнерожденные...

К'госи, 21-я рота, пирокласты...

Усабий, 33-я рота, огнерожденные...

Кризан, 40-я рота, инфернус...

Неметор, 15-я рота, разведка...

Рал'стан, 1-я рота, огненные змии...

Гаур'ах, 4-я когорта, контемпторы...

Магистры орденов, капитаны-лейтенанты, командиры рот.

Имена не прекращались.

По экрану Нумеона, пытающегося уследить за беспрерывно меняющимися параметрами сражения, пробежало больше сотни имен и лиц. На данный момент они потеряли только дюжину кораблей и восемь десантных капсул. Он тут же продумал, каким изменениям подвергнутся воинские формирования и планы боя, чтобы адаптироваться к жестокой обстановке, разворачивающейся и вверху, и внизу.

Их «Грозовая птица» была «Боевым ястребом IV». Она вмещала до шестидесяти легионеров, а также была способна перевозить броневые машины. Когда Великий крестовый поход шел полным ходом, «Грозовые птицы» встречались так же часто, как звезды в ночном небе, но теперь их популярность снизилась. Теперь их корабль, чью роль отнял меньший по размерам и более маневренный «Громовой ястреб», был древностью. Нумеону нравилась массивность «Боевого ястреба IV» – как и тот факт, что его поместили вместе с пятьюдесятью пирокластами под командованием лейтенанта Ворт'ана. Скрывавшие лицевые пластины ниже линз за кольчужными масками и облаченные в мантии из драконовых шкур, они производили грозное впечатление. В отличие от линейных штурмовых подразделений, все пирокласты носили по паре огнеметных перчаток, питающихся от резервуаров с прометием, присоединенных к генераторам брони. Немногие воины могли сравниться с ними в несгибаемости и готовности нести возмездие. Их название переводилось с древнего готика буквально как «ломать огнем». Именно этим они и займутся на исстванских полях сражений.

Нумеон чувствовал их голод. Огнеметчикам не терпелось вступить в сражение.

Погребальная стража, напротив, была спокойна, как их повелитель. Вулкан закрыл глаза и погасил линзы шлема, размышляя о предстоящем. Нумеону вспомнился их разговор на «Огненной кузне», состоявшийся за несколько минут до того, как они явились на смотровую палубу, где примарх обратился к своим воинам. Его речь была короткой, но проникновенной. Он говорил о братстве и преданности, а также о предательстве и о войне, подобной которой легион не видел с первых дней своего образования. Они спустятся в кальдеру в середине яростного извержения, и ни один не выйдет из нее невредимым.

Сирены взвыли, и в тусклом отсеке застробировал янтарный свет.

– Одна минута до приземления, – раздался по воксу голос пилота.

Из первоначального состава до поверхности не доберутся только пятнадцать кораблей и одиннадцать десантных капсул. Против Гора и его мятежников выйдет практически весь легион.

Саламандры ударят в левый фланг, Гвардия Ворона – в правый, а Феррус Манус со своими морлоками – прямо в центр.

Перекличка Саламандр-офицеров на экране Нумеона сменилась потоком данных от двух других легионов, который он немедленно перенаправил Вулкану.

– Девятнадцатый и Десятый подтверждают векторы атаки и скорый момент приземления, – сказал Нумеон.

– От четырех остальных легионов что-нибудь слышно? – спросил примарх.

Он имел в виду Несущих Слово, Железных Воинов, Альфа Легион и Повелителей Ночи. Со времен Хараатана отношения с Восьмым были натянутыми, но Нумеон предпочел бы драться вместе с ними, а не против них.

Эти легионы, возглавляемые своими примархами, образуют вторую волну, сменив тех, кто приземлится первым. Согласно последним сообщениям, полученным еще до начала планетарной бомбардировки, их флоты уже прибывали. Без них силы Гора и лоялистов были равны. С ними заблудшего Магистра войны и его мятежников ждала резня.

– Ничего, повелитель.

Если Вулкан и собирался что-либо ответить, его перебила вторая сирена, более пронзительная, чем первая.

Тридцать секунд.

– Готовьтесь, – прорычал Вулкан, наконец открывая глаза.

По всему отсеку начали активировать силовое оружие, передергивать затворы болтеров и с хором свистов запускать зажигатели у сопел огнеметных перчаток.

С воем включилась реверсивная тяга, отчего «Грозовую птицу» сильно тряхнуло. Магнитные фиксаторы отсоединились, но легионеры остались на месте, пригвоздившись к полу подошвами.

– Лицом к лицу! – крикнул Вулкан, когда корабль тяжело и горячо коснулся земли.

– Клинком к клинку! – проревели Саламандры как один, когда штурмовой трап опустился, выпуская их на Исстван.

Глава 19. Позиционная война

Можешь говорить о Четырнадцатом легионе что хочешь. Да, они злобные и уродливые ублюдки, но стойкости им не занимать. В войне на истощение я предпочел бы их любому другому союзнику и практически любого другого противника предпочел бы им.

Феррус Манус, после приведения к Согласию Сто пятьдесят четыре Четыре

Исстван-V

Черный песок, покрывшийся воронками после артиллерийского обстрела, не давал твердой опоры. Когда огромные армии трех лояльных примархов хлынули из грузовых отсеков кораблей или показались из рассеивающихся облаков сжатого воздуха вокруг раскрывшихся десантных капсул, несколько легионеров оступились и упали.

По приземлению их встретил непрерывный болтерный огонь, срезавший сотни из первых высадившихся прежде, чем удалось захватить хоть какой-то плацдарм. На огонь ответили огнем, и забарабанило стаккато тысяч орудий, разряжаемых в унисон, а их дульное пламя слилось в гигантскую, непрерывную полосу огня. Аккомпанируя залпу, плотный поток реактивных ракет провыл в небе, оставляя белые инверсионные следы. Отдельные участки земляных укреплений исчезли в ярких взрывах, взметнувших в воздух комья земли и закованных в броню воинов. Лазерные лучи рассекли последовавшую за этим темноту, пронзая танки и дредноуты, которые возвышались за передовыми подразделениями обороняющихся врагов, но это вызвало лишь потоки ответного огня. Огнеметы наполняли воздух дымом и вонью горелой плоти, в то время как куда более причудливые орудия пульсировали и вопили.

Звучала какофония смерти, но в этой песне едва начался первый куплет.

Правый фланг разросся воинами Восемнадцатого.

Покидая транспорты, Саламандры быстро строились и выдвигались вперед. Черный песок скрылся из виду, когда на нем разлилось зеленое море. Знаменосцы высоко держали штандарты, пытаясь сохранить порядок среди высаживающихся батальонов.

Методично и непоколебимо, сохраняя боевое построение, Восемнадцатый легион преодолевал темные дюны.

На гребне этой мстительной волны был Вулкан, а по бокам от него – Огненные змии. Выступив из остроконечных десантных капсул, терминаторы собрались в два больших батальона. Они были бесстрашны и величественны – но не они были самыми неукротимыми воинами среди Саламандр.

Право называться таковыми принадлежало контемпторам, ступающим сквозь дым. Гигантские боевые машины-дредноуты сотрясались от яростной отдачи гравитонных орудий и автопушек. Не обращая внимания на причиняемые разрушения, они небольшими когортами медленно следовали за ротами спешащих вперед легионеров, трубя в горны. Нестройный рев должен был напоминать боевые кличи глубинных драконов и выводился через вокс-динамики для большей громкости.

«Спартанцы», «Хищники-Инфернус» и «Виндикаторы» изверглись из «Громовых ястребов» на боевой скорости, вращая гусеницами. Танки, позади которых была лишь отвесная гряда, замыкали строй, взяв место высадки в мощные бронированные тиски.

Три копья направились к сердцу предателя – два черных и одно зеленое, – твердо намереваясь разрушить крепость, с вершины Ургалльских холмов смотревшую на огромную низину.

Через несколько секунд от жара десятков тысяч орудий зыбкий песок превратился в стекло и пошел под ногами трещинами.

Над головой глухо загрохотали минометы. Мгновением спустя правый фланг пересекла линия взрывов, и зеленые тела подбросило в воздух на облаках из дыма и темной земли. В ответ раздался взрывной выдох гусеничного осадного орудия. Массивный пушечный снаряд распорол часть насыпи, уничтожив минометную батарею.

В противоположной стороне поток огня из «Инфернуса» накрыл вражеский отряд, который затаился в сети окопов с заряженными гранатами наготове. Взрывчатка сдетонировала прежде, чем ее успели куда-либо метнуть, обратив свой гнев на владельцев и разнеся их на куски. Одинокая ракета вылетела с верхнего уступа, пронеслась над погруженным в дым полем и врезалась в корпус «Инфернуса». Башня танка, который уже затрещал спонсонными орудиями и лязгнул гусеницами, готовясь выпустить второй шквал огня, раскололась. Танк исчез в шаре громкого пламени, убив группу наступавших рядом легионеров и затормозив продвижение второй машины из своей роты.

Нумеон видел это на периферии зрения и в лихорадочных потоках данных на ретинальном дисплее. Все они это видели.

– К гряде, – приказал Вулкан, перекрикивая шум. – Захватить высоту!

Артелл Нумеон ведет своих воинов в бой на Исстване-V

Губительный огонь дождем лился на них из бункеров и амбразур, выкопанных в земле. Дальше по склону, где он становился круче, были возведены укрепления больших размеров, а землю усеивали железные шипы, предназначенные для вывода танков из строя. Перед ними протянулась первая линия траншей, защищенная мешками с песком и неровной земляной насыпью с мотками колючей проволоки поверху.

Не обращая внимания на отскакивающие от брони снаряды, примарх занял положение в авангарде, и Погребальной страже оставалось лишь догонять его. У Нумеона не было ни малейшего желания смотреть на спину Вулкана: он предпочел бы быть для своего примарха щитом, а не арьергардом. Взревев для большей убедительности, он приказал своим шестерым братьям наступать быстрее. Им еще предстояло испытать себя в яростном пламени этой битвы, если не считать пережитого обстрела, и Нумеон не собирался становиться пятном на черном песке прежде, чем вступит в схватку с врагом.

За Погребальной стражей неумолимо наступали пирокласты, но необходимость поливать все впереди и по бокам струями горящего прометия задерживала их. Огненные змии, в терминаторской броне не способные равняться с примархом в скорости, тоже отставали, и Нумеон начал понимать, что риск отделиться от остального легиона был вполне реален.

Но вместо того, чтобы призвать к осмотрительности, он предпочел запросить поддержку для восполнения этого пробела.

– Капитан Неметор, – позвал он по воксу хриплым от выкрикивания приказов голосом.

Потоки огня над головой не утихали ни на мгновение.

Прошло две секунды, заполненных шорохом статики, прежде чем Нумеон получил ответ.

– Командир...

– Лорд Вулкан направляется к гряде, намереваясь зачистить траншеи до прибытия запаздывающих братских легионов. Обеспечьте ему подкрепление.

– Так точно.

Пятнадцатая разведывательная рота заняла новую позицию, умножая мощь копья, образованного примархом. Путь наступления выведет их к Погребальной страже, где они вместе смогут поддерживать скорость, не доступную более массивным Огненным змиям и пирокластам.

Нумеон открыл другой канал:

– Капитан К'госи, выжги нам путь к той первой линии траншей. Мне нужно, чтобы она горела, когда мы начнем ее брать.

– Еще ближе подбегите, и сами гореть будете, – ответил К'госи, но приказ отдал.

– Пригнуться! – крикнул Нумеон, и Погребальная стража вместе с ротой Неметора склонилась, не переставая бежать, когда волна пламени пронеслась над головами и обрушилась на ближайшие траншеи. Огонь охватил защитную насыпь, расплавил и шипы, и колючую проволоку.

Вулкан, возвышающийся над наступающими легионерами, наконец обнажил меч. Тот сиял в ржавом свете, вымаравшем облака, и языки пламени бежали вдоль его лезвия. Словно почувствовав, что его легион оказался слишком далеко, он немного сбавил скорость, когда начал приближаться к почерневшему от огня краю траншеи.

Гвардейцы Смерти, обосновавшиеся среди частично разрушенных укреплений, открыли огонь.

– В пламя битвы, – выкрикнул Вулкан, когда наступающие пирокласты дали второй залп пламени. – На наковальню войны! – завершил он, оказавшись под обратным потоком огненной бури, но прямо сквозь него бросившись в траншею.

Слова Вулкана еще звенели у Нумеона в ушах и эхом срывались с его собственных губ, когда он увидел, как Гвардеец Смерти, командир отделения, поднимается, бросая вызов Владыке Змиев. В левой руке грозного воина затрещал молниями массивный силовой молот.

Вулкан разрубил врага надвое прежде, чем молот успел опуститься, и сквозь еще подергивающийся труп ударил второго противника. К тому моменту, когда Погребальная стража спустилась в траншею к своему повелителю, еще троих Гвардейцев Смерти постигла аналогичная судьба.

Четырнадцатый легион составляли стойкие воины – Саламандры сражались рядом с ними на Ибсене, но те времена прошли, и союзники стали врагами.

Огненная буря и яростная атака Вулкана разогнали обороняющихся в разные стороны, но они быстро сорганизовались и контратаковали одновременно из трех коридоров. Хотя траншеи были так широки, что три легионера могли бы встать в них плечом к плечу, бой завязался тесный и свирепый. Взмах глефы снял голову с одного легионера, и грязно-белый шлем типа «Максимус» укатился в клубящуюся пыль и дым. Из сумрака вышло еще больше врагов, и Нумеон, развернув глефу, выпустил из волкита сфокусированный луч, прошивший ряды предателей.

На несколько секунд в его коридоре стало пусто. Но наверху битва продолжала греметь. Земля под ногами сотрясалась при каждом залпе из орудий титанов. Однако все это казалось приглушенным, словно происходило не с ним; казалось, что не пропускающая звуки пелена опустилась на Нумеона. Она дала Погребальному капитану возможность оценить положение своих братьев.

Атанарий, в смертоносности не уступавший преторианцам Дорна, двигался по правому коридору, отсекая конечности и разрубая тела своим двуручным силовым мечом. Варрун следовал на несколько шагов позади мечника, обеспечивая ему огневую поддержку из болтера. В левом окопе Игатарон и Ганн сомкнули штурмовые щиты, образовав непробиваемый клин, и наступали, обрушивая на врагов громовые молоты. Леодракк и Скатар'вар оставались рядом с Нумеоном, чтобы втроем удерживать брешь.

– Все эти смерти... – выдохнул Скатар'вар, шокированный резней.

– Но не наши, брат, – заверил его Леодракк.

Нумеон позавидовал крепости их уз, которых у него самого никогда не было, но сейчас было не время для таких мыслей.

Когда Гвардия Смерти направила к ним отряды из других участков траншейной системы, сверхъестественное спокойствие исчезло, и битва продолжилась.

– Следуем? – спросил Леодракк, указав в сторону Вулкана, штурмовавшего среднюю линию траншей.

Обороняющиеся, утратив присутствие духа при виде бросившегося в атаку примарха, благоразумно предпочли не предпринимать активных действий и только старались не подпускать его с помощью беспорядочного болтерного огня. Вулкан не стал уклоняться от снарядов, чьи латунные оболочки просто распадались при столкновении с практически не разрушаемой броней.

Выкрикнув новый вызов, Вулкан кинулся на них.

Нумеон покачал головой в ответ на вопрос Леодракка.

– Будем удерживать позицию здесь, чтобы они не закрыли брешь.

Воинов слева и справа уже понемногу теснили назад. Шок и трепет, порожденный первой атакой, уже прошел, и к Гвардейцам Смерти, судя по всему, возвращалась рьяность, всегда, как знал Нумеон, их отличавшая. Большие группы спускались с верхних склонов и вступали в траншеи, держа наготове оружие куда более грозное, чем болтеры.

Ганн принял на штурмовой щит выстрел из плазменного ружья и упал на колено, но Игатарон помог ему подняться. Атанарий явно находился в затруднительном положении, широкими взмахами меча пытаясь не дать врагам себя окружить. Варрун отступал и просил брата сделать то же, пока мечник наконец не соизволил его послушать. Только Вулкан не ведал слабости; он выпустил из перчатки поток огня, на несколько секунд расчистив центральный коридор.

Оценив взаимное расположение их сил на ретинальном дисплее, Нумеон приказал остальным перегруппироваться и присоединиться к примарху. За ними последовал Неметор со своей Пятнадцатой, державшийся прямо за траншеями, чтобы обеспечивать дополнительную поддержку. Пирокласты шли позади, атакуя то левый, то правый фланг, в то время как разведывательная рота наступала по центру, за Погребальной стражей, куда стягивались значительные силы врага.

За оградой из бронированных пластин орудийный расчет торопился запустить станкового «Тарантула».

Перепрыгнув через баррикаду, Атанарий заколол первого артиллериста. Второй вынул нож, но Атанарий заблокировал удар и ударил легионера кулаком с такой силой, что у того треснула лицевая пластина. Третьего он обезглавил, описав мечом дугу, которая завершилась выпадом вниз, прикончившим воина, которого он до этого оглушил. Все закончилось быстро: орудие и его расчет остановили прежде, чем враг успел что-либо предпринять.

Игатарон и Ганн остановили второй отряд, который пытался занять положение для анфиладной стрельбы из узкой второстепенной траншеи, вливавшейся в основной ров. Приняв на штурмовые щиты град неприцельных выстрелов, они затем бросились на воинов и уничтожили их громовыми молотами.

Победы были кровавыми, но мелкими и незначительными на фоне основного сражения.

Сотни стычек проходили по всей Ургалльской низине. В некоторых участвовали целые роты, в других только взводы или даже отдельные воины. В этом не было никакой упорядоченности – были лишь толпы воинов, пытающихся убить друг друга. Большая часть лоялистской армии покинула место высадки и вступила в бой с мятежниками Гора у подножия его фортификаций, но некоторые еще занимали плацдарм. Разрозненные группы предателей встречались даже у места высадки, однако удерживавшие его отряды быстро их уничтожали. Впрочем, по масштабности эти столкновения никак не могли сравниться с центральной битвой.

Силы Гвардии под грохот болтеров лились из туннелей наружу, вниз по склону. Один воин из разведывательной роты остановился, чтобы прицелиться из снайперской винтовки, получил в шею шальную пулю и рухнул обратно в траншею. Апотекарии, сновавшие среди легионеров, были невероятно загружены, и одинокий снайпер пропал в суматохе прежде, чем успела прийти помощь.

Видя, что его солдаты под обстрелом, Неметор приказал роте подняться навстречу контратакующим Гвардейцам Смерти, и нижную часть склона мгновенно захлестнули волны закованных в броню воинов. Разразились сотни дуэлей и перестрелок в упор, и гряда едва ли не дрожала от мощных приливов грохота.

Растоптав обугленные останки Гвардейцев, погибших в адском пламени из перчатки Вулкана, Нумеон с братьями прошли центральную траншею и вскоре воссоединились со своим примархом.

Воспользовавшись короткой передышкой, Вулкан взглянул налево, в сторону битвы, в которой сражались и умирали морлоки.

– Феррус уже пробил путь глубоко в центр, – сказал он, когда Нумеон к нему приблизился. Погребальный капитан проследил за взглядом примарха, но выделить лорда Мануса в толпе сражающихся не смог.

– Как я и опасался, Артелл, – продолжил Вулкан, на мгновение забывшись в воспоминаниях, – он действует бездумно и безрассудно.

Варрун вопросительно взглянул на Нумеона.

– Это личное дело, – резко прошипел он, давая понять, что на этом разговор окончен.

– Я не могу допустить, чтобы он сражался в одиночку, – сказал Вулкан, – но и бросать то, ради чего мы пролили столько крови, не следует. Пусть К'госи займет здесь оборону. Пирокласты будут удерживать прорыв и этот участок траншей. Смена скоро прибудет, и к их появлению мы должны быть готовы освободить им путь.

Нумеон отрывисто кивнул и отдал соответствующие приказы. Он также заметил, что 15-я рота Неметора все еще наступала вверх по склону, сильно растягиваясь. Большая часть Огненных змиев к этому моменту уже была глубоко в траншеях и спешила на подкрепление.

– Неметор, – обратился к нему Нумеон по воксу, – ты уводишь свою роту с позиции. Перегруппируйтесь и возвращайтесь к командному батальону. Огненные змии приближаются.

Неметор ответил сразу:

– Гвардия Смерти бросилась в бегство. Перешли на ближний огонь и клинки. Если продолжим преследование, то сможем уничтожить их, не дав перестроиться.

– В просьбе отказано, капитан. Отступайте.

– Брат, мы в выгодном положении, я могу этим воспользоваться.

Неметор всегда был яростным воином. Он гнал своих воинов вперед, вдохновляя личным примером, и с непреодолимой силой врезался в бежавших прочь обороняющихся.

Легионерская снайперская винтовка в режиме малой дальности была невероятно мощным, убийственным оружием, и роте Неметора делала честь способность стремительно адаптировать тактику к новым обстоятельствам. На малой дистанции или на большой – разведывательные подразделения космодесанта всегда показывали отличные результаты, но если они теперь не прекратят наступление, их убьют или отрежут от остальных.

Нумеон уже собирался отдать капитану прямой приказ отступать и перегруппироваться, когда в отдалении появилось нечто, лишившее его дара речи.

С холма скатывалось грязное облако, слишком плотное и низкое, чтобы быть туманом. Оно влилось в мириады траншей и распространилось по раскопанной земле.

И оно двигалось быстро. За несколько секунд оно прошло никем не занятое пространство между дальними траншеями и следующим рядом фортификаций и теперь неслось на Неметора и его воинов. Гвардейцев Смерти оно накрыло первыми, но они отрегулировали респираторы еще до того, как миазмы подступили, словно заранее знали о их появлении.

И они действительно это знали, понял Нумеон. Отступление было ложным маневром, ловушкой, и рота Неметора попала в нее.

– Газ! – закричал Нумеон, но было уже поздно. Многие легионеры успели переключить респираторы в режим максимальной фильтрации, но Неметора и большую часть его роты накрыло облаком прежде, чем они успели что-либо предпринять. Занятые погоней за отступающими воинами, они вдруг обнаружили, что их окутывает ядовитое облако и окружают быстро перестраивающиеся Гвардейцы Смерти.

Арсеналы легионов были огромны, и не все оружие в них отличалось простотой болтера или благородностью меча. Некоторые использовали устройства куда более коварные – медленные и мучительные, навечно оставлявшие шрамы и на владельце, и на жертве. Эти устройства не делали различий между своими и чужими и не обращали внимания даже на самую крепкую броню. Прославленный ли чемпион был перед ними или презреннейший из смертных – они уравнивали всех, и зрелище того, что они оставляли после себя, повергало в ужас.

Теперь и Нумеон это увидел – и поклялся, что убьет предателя, подвергнувшего брата-легионера этому кошмару.

Он не знал, что за заразу использовали Гвардейцы Смерти, но она явно была сильнодействующей. Более того, она предназначалась для использования именно против Легионес Астартес. В разрывах облака – там, где грязевой туман истончился до сернисто-желтого, – Нумеон видел, как умирали его братья. Силовая броня не могла их защитить. Те немногие, кто успел активировать респираторы, продержатся минуту или чуть больше, остальные же были обречены. Металл ржавел под некротическим прикосновением облака, резина трескалась и рассыпалась, плоть и волосы сгорали. Больше сотни из разведывательной роты упали, задыхаясь и кашляя кровью. Десятки были зарублены или застрелены Гвардией Смерти, которая вернулась и атаковала, пользуясь всеобщим замешательством.

Игатарон собирался ринуться в облако, все еще ползущее по склону меньше чем в пятидесяти метрах от них, но Нумеон остановил его.

– Мы ничего не добьемся, обрекая на гибель и себя, – сказал он, после чего связался по воксу с одним из пилотов, совершавших бреющие полеты над полем боя. – Р'карган, поставь свою птицу над нами, чтобы сдуть хотя бы часть этой дряни.

Р'карган отрывисто подтвердил приказ, и несколько секунд спустя над головой отчетливо раздался рокочущий звук работающих двигателей. Несколько воинов из разведывательной роты встретили взглядом снижающийся штурмовик, несущий им спасение. Нисходящий поток воздуха от разогнавшего турбины «Громового ястреба» ударил в облако, и хотя рассеять его полностью не удалось, плотность тумана уменьшилась.

Штурмовик уже поднимался на бреющую высоту, когда в его левое крыло угодила ракета, заставив накрениться. Из поврежденного двигателя вырвалась струя черного дыма, вырисовавшая в воздухе спираль, когда Р'карган оказался вынужден заложить разворот. Через пару мгновений он врезался в склон холма, и покорежившийся корпус десантно-штурмового корабля охватил огонь. Выбежавшие из своих нор предатели, не теряя времени даром, бросились к нему.

На скорбь не было времени. Р'карган спас остатки разведывательной роты, пожертвовав ради этого собой. Теперь от живых требовалось не допустить, чтобы его жертва стала напрасной.

– К вашим братьям! – прокричал Вулкан, взбегая по гряде. Он выпускал из латной перчатки небольшие всполохи огня, сжигая еще остававшиеся миазмы, чтобы еще больше ослабить их действие. Погребальная стража следовала за ним, прокладывая путь сквозь медленно рассеивающееся облако, смещая баланс обратно в пользу Саламандр и вырывая окруженных братьев из ловушки.

Многие из 15-ой не носили шлемы, предпочитая, чтобы ничто не мешало им во время скрытых операций, на которых специализировались. Им пришлось хуже всего. Под действием сильнейших кислот кожа покрывалась пузырями и сходила слоями, они давились рвотой, глаза их покрывались гноем, и вскоре грязная бомба не оставила от них ничего, кроме трупов в остатках брони. Преследуя последних Гвардейцев Смерти из числа тех, кто атаковал роту изнутри облака, Нумеон вдруг почувствовал, как что-то скребется об его ногу. Он обернулся, поворачивая глефу для удара вниз и ожидая увидеть отчаянного врага, но обнаружил умирающего десантника-разведчика. Из отверстия, бывшего раньше его ртом, безостановочно лилась кровь, покрывая подбородок и шею липкой пленкой. Умирающий легионер слабо хватался за наголенник Нумеона. Обрубки, оставшиеся от его пальцев, когда плоть и металл латных перчаток разъело, оставляли на броне красные полосы. Он пытался сказать что-то, но голосовые связки практически расплавились, и изо рта вырывалось только мучительное бульканье.

– Я избавлю тебя от страданий, – тихо сказал Нумеон и опустил глефу, чтобы положить этому конец.

– Это немыслимо... – сказал Варрун, добив еще подергивавшегося врага и окинув взглядом тела боевых братьев, пожранных чумой. – Пожалуйста, скажите, что в нашем арсенале подобного оружия нет.

Вулкан не ответил. Нумеон старался не встречаться с ними взглядом.

– Мы здесь еще не закончили, – сказал он, мотнув подбородком в сторону склона, где второй батальон Гвардии Смерти сошелся к ослабевшей разведывательной роте.

Во время побоища несколько взводов, включая командную секцию Неметора, оторвались от основного батальона и оказались один на один с превосходящим по численности противником.

Роте Неметора пришлось тяжело, однако сам он еще стоял на ногах. Газовая атака сильно повредила его броню, целые участки ее проело, так что стал виден обугленный материал комбинезона. Его это не останавливало. Охваченные жаждой возмездия, Неметор и остальные выжившие бросились на появившихся Гвардейцев Смерти.

Нумеон и прочие еще добивали остатки Гвардейцев Смерти, устроивших засаду. Огненные змии были близко, но вмешаться бы не успели. Даже Вулкан не сумел бы добраться до жаждущих мести Саламандр вовремя.

Перестрелка осветила склон, перекрасив изуродованные кислотой трупы в мрачный монохромный оттенок. В то время как Гвардия Смерти поливала противников беспорядочным болтерным огнем, десантники-разведчики продвигались вперед в шахматном порядке, останавливаясь, чтобы прицелиться из винтовок и выстрелить, а потом снова двигаясь. Они действовали эффективно и сплоченно, но несли потери.

Один Саламандр упал, прижав ладонь к расколотому горжету. Другого развернуло выстрелом, оставившим зияющую дыру в торсе. Голова третьего дернулась назад, линза его шлема разбилась от пули, и из затылка вырвалась струя крови и мозгового вещества.

Одному из наступающих Гвардейцев Смерти выстрелом снесло наплечник. Второй снаряд пробил грудь, третий – правую голень. Он пробурчал что-то, покачнулся, но продолжил идти.

– Клинки! – крикнул Неметор, убирая снайперскую винтовку и выхватывая цепной меч, когда осознал, что сейчас им предстояло вступить в рукопашный бой. Прочие воины последовали его примеру.

К ним приближались ровные ряды фаланги: приблизительно девяносто воинов, уже срывавших с поясов топоры и молоты, против сорока. Перед столкновением оказалось достаточно времени для боевого клича. Неметор врезался в первого противника и, используя свою массу, повалил его. Второй пал под мощным ударом саламандровского цепного меча. Третьего он ударил головой, заставив упасть. Даже рожденные на Барбарусе Гвардейцы Смерти не могли ничего противопоставить его огромной физической силе.

Смотря на Неметора, Нумеон вдруг осознал, что прозвище «Танк» было вполне заслуженным. Но оно могло вскоре превратиться в эпитафию капитана, потому что Гвардейцы Смерти, имевшие численное превосходство, уже сминали ряды относительно небольшой разведывательной роты и пытались ее окружить.

Вулкан в одиночку предотвратил это, ринувшись к наступавшим со всех сторон воинам и атаковав их своим огненным мечом. Вскоре к нему присоединилась Погребальная стража, и начался тесный, хаотичный бой.

К бою присоединилось подкрепление Гвардейцев Смерти, прекрасно вымуштрованных и ведомых массивным воином в тяжелой броне. Нумеону удалось мельком рассмотреть командира отделения, когда тот спускался по склону. Плечи терминатора покрывали толстые пластины, между которыми выглядывал округлый шлем. Металлический фартук из горизонтальных полос защищал его живот, а в закованной в латную перчатку руке он сжимал древко оружия с дугообразным лезвием на вершине.

Его воины образовали вокруг командира свободное пространство, и группа Саламандр ответила на приглашение к атаке. Гигант взмахнул силовой косой, после чего четверо легионеров попадали, лишенные конечностей и голов. Идущим вверх взмахом разрубив надвое следующего противника и раздавив ногой голову павшего Саламандра, он отправился дальше, оставив за собой темное пятно.

Он принадлежал к числу избранных воинов Мортариона, его элитному отряду. Саламандры уже сталкивались с ними раньше, во время Великого крестового похода, в совместной кампании по завоеванию мира Ибсен. Это был Саван Смерти, и в Четырнадцатом легионе им не было равных.

Активировав цепной меч, Неметор вышел на поединок с грозным воином.

Шансы храброго капитана победить в этой схватке были невелики.

– Неметор! – закричал Нумеон и с еще большей яростью стал пробивать путь к брату-капитану.

Гвардеец Смерти и Саламандр обменивались ударами, и эта дуэль длилась уже гораздо дольше, чем все предыдущие схватки избранного воина Мортариона. Савану Смерти потребовалось восемь секунд, чтобы сразить Неметора. Его коса рассекла цепной меч Саламандра надвое, так что зубья отлетели от еще вращавшейся ленты и вонзились в броню Саламандра. В обратном взмахе лезвие прошло по груди, разрезая керамит и сбивая Неметора с ног. Его уже готова была постигнуть та же бесславная участь, что постигла боевого брата с размозженным черепом, когда вмешался Вулкан.

Примарх отразил косу Савана мечом, после чего метнулся за границу его обороны и ударил кулаком. Одна из линз на шлеме воина разбилась от удара, открыв налитый кровью глаз, горящий ненавистью. Половина шлема вогнулась, и темная жидкость закапала из-под горжета.

Он взревел и всю свою злобу вложил в двуручный взмах, но Вулкан сделал шаг в сторону и ударил мечом по горизонтали, разрубив Саван Смерти по линии талии. Выкашливая кровь внутрь полуразбитого шлема, умирающий легионер потянулся к емкости, висящей на магнитном замке на поясе. Это была одна из тех газовых бомб, которые использовали против Неметора и его роты. Вулкан раздавил пальцы Савана ногой. Убрав меч в ножны, примарх выдернул силовую косу из руки легионера и сломал ее об колено, рассыпая яркие искры.

Этого оказалось достаточно, чтобы сломить дух Гвардейцев Смерти, до этого атаковавших Огненных змиев, и заставить их в организованном порядке отступить. Погребальная стража приступила к казни оставшихся, а Нумеон между тем наклонился и сорвал с Савана Смерти шлем.

Перед ним предстало мертвенно-бледное разбитое лицо. К удивлению Нумеона, воин не стал изрыгать ругательства или проклинать его – он оскалился, продемонстрировав ряд сломанных зубов. Потом он начал смеяться.

– Вы все умрете, – прошептал он.

– Но не раньше тебя, – ответил Нумеон и добил его.

Он вновь поднял взгляд, когда услышал крики. Но то были не стоны умирающих, а злобный, гортанный боевой клич. По полю боя плыл алый смог, образовавшийся из кровавого тумана и дыма от тысячи пожаров. Он пришел с востока на порывах поперечного ветра и принес с собой вызов легиона, боготворившего войну. Она была для них воздухом и пищей.

Пожиратели Миров.

Их буро-красные силуэты материализовались из смога, словно призраки, а вместе с ними – что-то еще.

Что-то большое.

Глава 20. Бессмертный

У тебя острый ум, Джон. Мы должны как-нибудь поговорить и обсудить варианты, открывающиеся для существ нашего уровня.

Император, во время Триумфа в Пеше

Услышав крик, Нумеон схватился за оружие.

Полный душераздирающей агонии вопль раздался из лазарета, вырвав легионера из состояния мрачной задумчивости. Он уже слышал такой крик – в долине черного песка. И мысль о том, как перекликается воспоминание об одном с реальностью второго, заставила мороз пробежать по его коже.

Мучительный крик оборвался, едва успев зазвучать. В воздухе витал отвратительный запах, но Нумеон не был уверен, вызвало ли его то, что только что произошло в лазарете, или оно было ложным ощущением после его смутных грез. Он не шевелился, но не сводил глаз с двери в лазарет, держа глефу с активированным волкитом на уровне пояса.

Умирающие угольки погребального костра за его спиной в последний раз треснули и погасли. Он проигнорировал это, все внимание устремив вперед. Несколько легионеров зашли в цех, привлеченные криком. Нумеон предупреждающим жестом велел им оставаться на расстоянии, после чего кивнул в направлении лазарета.

– Что это было? – услышал он шепот Леодракка и уловил звук передергиваемого затвора болтера.

– Раздалось оттуда, – тихо ответил Нумеон, оставаясь в напряженной позе. – Кто здесь, помимо Лео? – спросил он. Ранее он снял шлем – тот теперь стоял у погребального костра, покрытый пятнами сажи. Без него определить расположение товарищей было нельзя.

– Домад, – отозвался Железнорукий.

– К'госи, – раздался голос Саламандра, едва слышный за тихим рокотом зажигателя.

– Шен? – позвал Нумеон, чувствующий присутствие четырех легионеров и уверенный, что слышит рычащий отзвук кибернетических имплантатов технодесантника.

– Он был мертв, – сказал Шен'ра, обозначая ответом свое присутствие. – Ни один человек после таких ран бы не выжил. Ни один.

– Тогда как?.. – спросил Леодракк.

– Просто он не человек, – пробормотал К'госи, поднимая руку в огнеметной перчатке.

– Стойте, – приказал им всем Нумеон. – Ближе не подходите. Здесь, на таком расстоянии, у нас есть преимущество над существом в комнате, чем бы оно ни было. Домад, – добавил он, – позови Хриака. Никому другому не входить. Леодракк, сторожи дверь.

Оба легионера подчинились, оставив Нумеона караулить.

– Дождемся библиария, узнаем сначала, с чем имеем дело.

– А потом, брат-капитан? – спросил К'госи.

– А потом, – ответил Нумеон, – убьем его, если потребуется.

Все они были знакомы со слухами. С боевыми историями. Любому солдату было что рассказать. Это были устные предания, способ передать товарищам знания и опыт, но что давало основания им верить, так это то, что даже старейшие офицеры Легионес Астартес подтверждали истинность тех событий и детально описывали их в своих отчетах. Ни в легионе, ни в Армии предоставление ложных сведений о сражении или боевой миссии не считалось незначительным нарушением. Все военные органы относились к подобным вещам чрезвычайно серьезно. Однако факты – независимо от того, можно ли было объяснить их с научной точки зрения или нет, – при всей кажущейся точности и убедительности не могли описывать «кощунственных созданий» или случаи «одержимости», не вызывая подозрений в своей правдивости. Прославленные, заслуживающие доверия люди говорили об этом. Капитаны, батальонные командиры, даже магистры орденов. Сомневаться в честности их показаний не приходилось.

И все же...

Создания Древней Ночи, порождения нечистого колдунства, считались мифом. В древних книгах писалось, что они были способны трансформировать людей и принимать их облик. К концу Великого Крестового похода появились доказательства – сразу же засекреченные, но позже получившие огласку, – что подобные создания могли даже обратить легионера против его братьев.

Имя «Самус» порой всплывало в кошмарах Нумеона, звуча по-жуткому знакомо. Здесь, на Раносе, оно возникало в мыслях особенно часто. На Виралисе было то же самое. Эти создания не были ксеносами: Нумеону довелось встретить и уничтожить достаточно чужаков, чтобы в этом не приходилось сомневаться. Он знал старое слово, которым они назывались. Несколько лет назад того, кто вздумал бы его произнести, высмеяли бы, но теперь в нем чувствовалась горькая и запретная истинность.

И, если верить последним слухам, Несущие Слово искали покровительства этих существ. Последователи Лоргара нашли себе новую веру. Нумеон был уверен, что именно поэтому они сюда прибыли. Все его инстинкты об этом говорили.

– Что-то приближается! – прошипел К'госи.

Саламандры направили оружие на человекоподобную фигуру, которая нетвердым шагом прошла через лазарет к двери в цех. Внутри было темно, и сквозь окно виднелся лишь силуэт.

– Позволим ему заговорить – и для нас все может быть кончено, – заметил Шен'ра.

– Согласен, – сказал К'госи.

– Подождите... – приказал Нумеон. Дурные предчувствия и угроза неизведанного беспрестанно подтачивали решимость любого легионера в этой войне, но сейчас ситуация казалась иной.

Дверь с тихим скрипом открылась, и человек, известный им как Джон Грамматик, ступил за порог. Подняв руки, он прошел от силы на метр от двери и остановился.

– Кто ты? – враждебным тоном спросил Нумеон.

– Джон Грамматик, как я вам и говорил.

Он выглядел спокойно, даже мирно, несмотря на то, что стоял перед четырьмя изготовившимися к бою космическими десантниками.

– Ты не мог выжить, – обвиняюще бросил ему Шен'ра. – Твои раны... Я видел, как ты умер на том столе. Ты не мог выжить.

– И тем не менее вот он я.

– В этом и проблема, Грамматик, – сказал ему Нумеон. – Ты жив, когда должен быть мертв.

– И не я один.

Нумеон долю секунды помолчал, невольно выдав свои сомнения, после чего ответил:

– Говори без околичностей, – приказал он. – Хватит игр.

– Я не был с вами до конца откровенен, – признался Грамматик.

– Надо убить его сейчас же, – сказал К'госи.

Грамматик вздохнул.

– Ничего не выйдет. Никогда не выходит. Могу я руки опустить?

– Нет, – ответил Нумеон. – Но можешь говорить. Если я решу, что ты говоришь правду, то руки ты опустишь. Если нет, мы их опустим иным образом. А теперь объясни, почему ты еще жив?

– Я вечный. Иначе говоря, бессмертный. И ваш примарх тоже.

– Что? – нахмурился Нумеон.

– Убей его, Нумеон, – не отступал К'госи, – или я его на месте испепелю.

Нумеон вытянул руку, остановив пирокласта:

– Подожди!

– Он лжет, брат, – тихо проговорил Леодракк, вставая рядом с Нумеоном.

– Не лгу, – спокойно ответил им Грамматик. – Это правда. Я не могу умереть... Вулкан не может умереть. Он все еще жив, но он нуждается в вашей помощи. Я нуждаюсь в вашей помощи.

Помотав головой, Леодракк мрачно ответил:

– Вулкан мертв. Он погиб на Исстване вместе со Скатом и остальными. А мертвые не возвращаются. Во всяком случае, прежними. От них остаются лишь оболочки, как на Виралисе.

К'госи согласно закивал.

– Однако огонь очищает от этой скверны... – он придвинулся на шаг, почти коснувшись вытянутой руки Нумеона нагрудником.

– Стоять.

Нумеон видел пирокласта на периферии зрения; в кольчужной маске и чешуйчатом плаще тот походил на палача – и как знать, эта роль еще могла ему достаться.

– Я не меньше тебя хочу ему поверить, – сказал Леодракк, переходя на ноктюрнский. – Но разве это возможно? Вулкан жив? Да и как бы он мог это узнать? Довольно мы потеряли из-за предательств.

– Все мы хотели бы, чтобы примарх по-прежнему был с нами, – добавил К'госи, – но его больше нет, капитан. Он погиб, как Феррус Манус. Оставь это.

– А ты, Шен? – спросил Нумеон. – Ты почти ничего не сказал. Действительно ли меня обманывают, действительно ли я поступаю глупо, веря, что наш лорд примарх еще жив?

Он рискнул покоситься на технодесантника и увидел, что тот стоял с задумчивым видом.

– Я не знаю, какова судьба Вулкана. Я знаю только, что на Исстване мы сражались отчаянно и пролили немало крови. Но если кто и способен пережить такое, это он.

– Брат... – прорычал Леодракк, недовольный ответом, который ему представлялся капитуляцией.

– Это правда, – ответил технодесантник. – Вулкан может быть жив. Я не знаю. Но этот человек был мертв. Нумеон, он был мертв, а мертвые не разговаривают. Ты наш капитан, и мы подчинимся любому твоему приказу – все мы. Но прошу, не доверяй ему.

Прежде, чем Нумеон успел ответить, Леодракк обратился к нему в последний раз:

– Мы вернее всего умрем здесь. Но я не могу допустить, чтобы мы погибли, потому что из-за легковерия не стали устранять опасность в наших рядах.

– Не мне тут угрожает опасность, – сказал Грамматик на чистом ноктюрнском.

Легионеры попытались скрыть удивление, но им это плохо удалось.

– Откуда ты знаешь наш язык? – спросил Нумеон.

– Это дар.

– Как способность воскресать из мертвых?

– Способность, строго говоря, не моя, но да.

В комнату вошел Хриак. В его бледных глазах, скрытых за линзами шлема, метались молнии, уже образовывавшие мрачную бурю.

– Опустите оружие, – прохрипел он, входя в поле зрения Нумеона и становясь перед ним.

Никто не стал ему возражать. Они все убрали.

Сразу за ним появился Домад, занявший место у двери. Он не направлял болтер на человека, но держал его наготове.

– Опять попытаешься взломать мне сознание? – спросил Грамматик, настороженно смотря на приближающегося библиария.

Хриак секунду молча разглядывал его:

– Для человека ты... необычен. И не только из-за способности до последнего цепляться за жизнь.

– Интересная формулировка. Но ты не первый легионер, который это заметил, – ответил Грамматик.

Проигнорировав его попытку пошутить, Хриак добавил:

– Я слышал о биомантии, позволяющей исцелять плоть и сращивать кость, – он протянул руку и коснулся вылечившегося Грамматика, – но этого она не могла. С ее помощью нельзя было воскрешать умерших.

– Я ни при чем, – ответил Грамматик. – Я просто служу высшим силам, которые называют себя Кабалом.

– Высшим силам? – спросил К'госи. – Значит, ты веришь в богов?

Грамматик приподнял бровь:

– А вы не верите после всего, что видели? – он продолжил: – Они дали мне вечную жизнь. Им я и служу.

Нумеон уловил в его голосе горечь и, встав рядом с Хриаком, спросил:

– И для чего же, Джон Грамматик? Ты определенно не являешься порождением Древней Ночи, иначе бы мой брат немедленно призвал нас уничтожить тебя. И в том, что ты можешь быть ксеносом, я также сомневаюсь. Но если у тебя нет злого умысла, то какова твоя цель?

Грамматик посмотрел Саламандру в глаза.

– Спасти Вулкана.

Градус напряжения в мануфакторуме резко возрос.

– Вот как, – отозвался Нумеон. – Но я думал, что он бессмертен, как и ты? Разве наш примарх в таком случае нуждается в спасении?

– Я сказал, что мне нужно спасти его, а не спасти ему жизнь.

Леодракк усмехнулся, не скрывая, какое раздражение вызывает у него этот разговор.

– И почему ты решил, что способен справиться там, где мы, его легион, потерпели неудачу?

Нумеон подавил желание сказать брату, что они не «потерпели неудачу», и дал Грамматику продолжить.

– Из-за копья. Того артефакта, который ваши враги забрали у меня. Они и мои враги тоже. Оно нужно мне. С ним я смогу его спасти. – Грамматик повернулся к библиарию: – Можете заглянуть внутрь, если не верите. Вы увидите, что я говорю правду.

Хриак едва заметно кивнул Нумеону.

Но Грамматик тоже увидел кивок.

– Честное слово. У нас общий враг, а также общая цель.

– Союз?

– Я его предлагаю с тех пор, как вы меня схватили.

– Тогда где он? – спросил Нумеон. – Скажи, где наш примарх, чтобы мы смогли его спасти? И как может простой человек, пусть и бессмертный, надеяться это сделать? Ты говоришь, что для этого тебе нужно копье, но что оно дает? Какой силой обладает?

– Он далеко отсюда, это все, что я знаю. Остальное – тайна даже для меня.

– Скажи Хриаку, чтобы вскрыл ему череп, – зарычал Леодракк. – И мы узнаем все, что ему известно.

– Пожалуйста... Помогите мне вернуть копье и покинуть Ранос. Я сумею до него добраться.

Нумеон некоторое время размышлял над этим, но потом махнул Хриаку.

– Скажи нам, что он знает, – мрачно приказал он.

Библиарий шагнул вперед и прижал ладонь правой руки ко лбу человека.

– Не надо... – забормотал Грамматик. – Ты не понимаешь, что...

Он затрясся, когда его прошила боль от психического вторжения. Затем Хриак дернулся, и из-за решетки его шлема вырвался хриплый стон.

Нумеон потянулся к нему:

– Брат?

Но Гвардеец Ворона остановил его, выставив руку.

Хриак не мог говорить, только тяжело дышал, из-за напряжения своих способностей хрипя еще сильнее. Он упал на колено, но не отводил взгляда и держал руку поднятой, показывая остальным, что в порядке. Затем он потянулся к горжету, отсоединил замки шлема, отчего в воздух вырвалась небольшая струйка сжатого воздуха, и снял его.

У него была бледная, почти белая, как кость, кожа. Половина лица у Гвардейца Ворона была обезображена и искажена в вечной гримасе. Шею пересекал шрам от страшного пореза. Рана была глубокой, а затянувшись, оставила серый и уродливый рубец. Грамматик отшатнулся при виде этого мрачного зрелища; с того момента, как Хриак почувствовал недомогание, его собственная боль заметно ослабла.

Хриак отпустил его, определенно почувствовав себя легче, когда контакт прервался.

– Теперь ты понимаешь? – обратился Нумеон к Грамматику. – Мы многое пережили, и нам почти нечего терять, кроме нашей чести. Если ты лжешь нам или скрываешь правду, я без малейших угрызений совести тебя убью.

– Я не лгу. Вулкан жив, – просто ответил Грамматик.

– Он больше ничего не знает, – просипел Хриак, опираясь на предложенную Нумеоном руку, чтобы подняться. Он пока не надевал шлем, хотя показывать товарищам изуродованное лицо ему явно не хотелось. Без шлема ему, судя по всему, было легче дышать. – Во всяком случае, сейчас. Инструкции помещены в него психическим образом. Некоторые заблокированы. Я не могу их раскрыть.

– Он тебе мешает?

– Или кто-то другой.

– Этот «Кабал», его хозяева?

Грамматик перебил их:

– Они хорошо охраняют свои секреты. Вы можете сколько угодно копаться в моем черепе, но до нужной вам информации не доберетесь.

– Вынужден согласиться, – признался Хриак, беря шлем.

– Или помогите мне, или отпустите, – сказал Грамматик. – Эта патовая ситуация нам обоим ничего не дает. Позвольте мне спасти его.

– Как? – с неожиданной злостью спросил Нумеон. – Мне надо знать. Я должен знать.

Грамматик с побежденным видом опустил плечи.

– Я не знаю. Сколько еще раз мне повторять? Я только знаю, что с этим связано копье.

Нумеон успокоился, но раздражение еще горело глубоко внутри. Он повернулся к остальным:

– Копье, скорее всего, сейчас находится у клирика, – сказал он. – Мы заберем его.

– Из его мертвых рук, – вставил Леодракк, углядев возможность для личной мести.

– Так или иначе, – ответил Нумеон. Он покосился на Грамматика. – Свяжите его. Не хочу, чтобы он пытался сбежать.

Домад кивнул и начал разматывать висевший на поясе моток спусковой веревки.

– Это излишне, – сказал Грамматик.

– Может быть. В любом случае ты пока остаешься с нами. Я хочу посмотреть, что будет, когда копье вновь окажется в твоих руках, какие новые тайны всплывут в твоем сознании. И тогда я попрошу Хриака вскрыть тебе голову и вытащить оттуда все, что там спрятано.

Грамматик повесил голову, уронил руки вдоль тела и проклял судьбу, которая привела его к Саламандрам.

Нарек сидел за полуразрушенной стеной в восьмидесяти метрах от мануфакторума и пораженно смотрел в бинокль.

– Невозможно... – выдохнул он, настраивая фокус и приближая изображение за разбитым окном.

Как он и рассчитывал, он увидел шесть легионеров – партизан, с которыми столкнулся раньше. Что его удивило, так это присутствие человека, которого он убил, который никак не мог выжить после того ранения и который тем не менее стоял, совершенно невредимый, в центре цеха. Стоял. Дышал. Был жив.

Нарек открыл вокс-канал с Элиасом, не забывая о присутствии товарищей вокруг и зная, что остальные уже сходились к мануфакторуму с нескольких сторон.

– Апостол... – начал он.

Скоро все изменится.

Несмотря на помощь, оказанную апотекарием, Элиаса терзала мучительная боль. С некоторыми усилиями двоим легионерам удалось надеть на него силовой доспех, но сожженная рука оставалась голой. Она почернела и стала практически бесполезной. С травмами от божественного огня не могли справиться, кажется, ни регенеративные способности его улучшенного организма, ни лечебное искусство легиона. Лишь покровитель с соперничающей стороны мог его восстановить, и Элиасу, скорчившемуся от боли в своем шатре, оставалось лишь горько размышлять о неудавшемся ритуале.

Копье лежало на столе, на расстоянии вытянутой руки. Оно больше не светилось и не жгло. Оно выглядело как обычный наконечник из камня и минерала. Но за этой простой оболочкой скрывалось нечто куда более могущественное.

Элиас обдумывал, когда ему стоит известить Эреба о ходе дел, но в итоге решил, что сначала необходимо вернуть себе ясность духа. У его господина будут вопросы – а Элиас не был уверен, что у него имелись на них ответы. Поэтому на оживший вокс он отреагировал с особой раздражительностью.

– В чем дело? – рявкнул он, морщась от боли в руке.

Это был Нарек.

Сначала Элиас был рассержен. Сколько еще раз он должен объяснять охотнику, что от того требуется? Задание было простым, с ним бы справилась и хорошо выдрессированная собака. Он уже размышлял, как бы порвать все связи с Нареком, когда услышал нечто, заставившее его изменить свой взгляд на этот вопрос. Оскаленная гримаса боли и злости на лице Элиаса сменилась на заинтересованное и заговорщицкое выражение.

Боль вдруг показалась не такой сильной, а увечье – не таким страшным.

Ритуал завершился неудачей. Но не из-за копья или слов. Неправильной была жертва. И теперь он знал почему.

Элиас встал с кресла и потянулся к шлему.

– Приведи его ко мне. Живым, чтобы я мог его убить.

Судьба и Пантеон его все-таки не бросили.

Он улыбнулся. Эребу придется подождать.

Что-то произошло. Нарек чувствовал это по голосу Элиаса. Тот звучал измученно, и охотнику оставалось только гадать, что же Элиас попытался сделать с копьем. Безусловно, что-то глупое, продиктованное гордыней. Он выкинул эти мысли из головы. Амареш ждал, и Нареку казалось, что он слышит нетерпеливый шорох крови в его венах.

– Почему мы медлим? – прорычал он.

Нарек не удостоил его взглядом. Он опустил бинокль.

– План изменился, – сказал он, пересылая приказы по воксу остальным своим людям. – Нам велено захватить человека. Живым.

– Ты ведь не серьезно, – рыкнул Амареш, хватая Нарека за наплечник. Одним движением охотник вывернул воину запястье и опрокинул его на землю – так быстро, что остальные почти ничего не заметили. Амареш хотел подняться, но обнаружил, что к горлу его прижат нож Нарека. Одно движение – и он пройдет сквозь горжет, кожу шеи и кость.

– Абсолютно серьезно, – сказал ему Нарек. – Дагон, – продолжил он несколько секунд спустя, когда убедился, что Амареш будет подчиняться. – Следи за всеми выходами.

Дагон отрывисто подтвердил приказ.

– Инфрик, обойди спереди и... Подожди, там что-то есть, – перед этим Нарек поднял взгляд, оценивая расположение своих людей. Тогда он и заметил совсем слабый блеск металла, отразившийся в линзе бинокля. – Умно...

Амареш только успел подняться на ноги, когда болтерный снаряд влетел ему в затылок, прошел голову и покинул ее через левую линзу, разбрызгивая кровь и ошметки плоти. Даже столь одаренный легионер, как Амареш, не мог после этого выжить.

Нарек бросился на пол.

Он сомневался, что снайпер станет стрелять во второй раз, – во всяком случае, целенаправленно. Он знал этого стрелка. Это был легионер с градирни, следивший ранее за ним и Дагоном. Амареш подергивался в последних предсмертных судорогах. Нарек осознал, что противник ему нравится.

Планы опять изменились.

Он снова открыл вокс и спокойным голосом приказал:

– В атаку.

Глава 21. Муки

Я видел тьму, смотрел на нее в своих снах. Я стою на краю бездны. Мне не спастись, моя судьба мне известна. Ибо таково будущее, и ничто не может его предотвратить. А потому я делаю шаг вперед и приветствую черноту.

Конрад Керз, Ночной Призрак

Я вновь вернулся из тьмы, но только теперь знал, как и почему. Для большинства людей узнать о своем бессмертии было бы великим счастьем. Разве это не вечное стремление человечества – продолжаться, жить дальше, увеличивать число отпущенных лет? Криогеника, омоложение, клонирование, даже договоры с колдовскими созданиями... В науке ли или в суеверии, но человек всегда искал способы избежать конца. Он всегда попытается обмануть смерть, если сможет, и все ресурсы своей жизни посвятит тому, чтобы продлить ее еще хоть немного.

Меня нельзя убить. Во всяком случае, ни я, ни мой злобный брат не знаем, как можно это сделать. Это не закончится. Никогда.

Знать, что ты бессмертен, – это знать, что время ничего не стоит, что любая цель, которую ты перед собой поставишь, однажды может быть достигнута. Ты не состаришься. Ты не станешь калекой или не одряхлеешь. Ты никогда не умрешь.

Для многих людей бессмертие стало бы величайшим даром.

Для меня оно стало источником отчаяния.

Когда я очнулся, призрачная боль в груди напомнила мне об орудии, которым заколол меня брат. Керз не сумел меня убить. Он пытался, старательно пытался. И невольно возникал вопрос, что же он предпримет в следующий раз.

Ответ не заставил себя ждать.

Попытавшись пошевелить руками, я осознал, что не могу этого сделать. Я еще не до конца пришел в себя и не сразу понял, что меня не сковывали цепи и я не находился в жутком зале, где моя слабость столь многих обрекла на смерть, – меня поместили в совершенно новую ловушку.

Сначала я почувствовал на плечах груз, тяжелый и колющий. В мою плоть были вогнаны болты и гвозди. Конструкция, на которой меня распяли, представляла собой некий металлический каркас человекоподобной формы, усеянный шипами и иглами и снаружи, и внутри, в сторону носителя. Грубый механизм сжимал челюсть, не давая открыть рот. Губы были сшиты проволокой. Ноги и руки были закованы в металл, при этом от рук отходили клинки.

Кто-то дернул за ниточки моей ссутулившейся марионетки, и я почувствовал, как моя левая нога поднялась и опустилась, сделав один шаг.

– Хннн... – попытался я заговорить, но лезвие во рту заглушило все протесты.

Я стоял в коридоре с настолько низким потолком, что мой бронированный каркас задевал его. Массивная металлическая машина смерти заполняла тоннель в ширину. А впереди, в почти непроглядном сумраке, я увидел глаза – широко распахнутые, но округлившиеся еще больше при виде меня или того, во что я превратился.

– Бежим! – сказал мужчина в грязной и изорванной форме Армии своему спутнику. Они помчались в темноту, а я последовал за ними, царапая металлической головой потолок. Сначала я шагал медленно, но скорость неуклонно возрастала. Повернув за угол, я увидел их: они выбрали неверное направление и оказались в тупике. Я уловил аммиачный запах и понял, что один из солдат обмочился. Второй пытался сорвать со стены трубу, рассчитывая использовать ее в качестве импровизированного оружия, не желая умирать без боя.

Он взмахнул ей для пробы, как человек у костра, пытающийся отогнать хищника зажженным факелом. До меня донесся тихий щелчок металла: где-то далеко повернули рычаг. Коридор вдруг залил резкий свет от фонарей на моем каркасе, ослепив двоих смертных. Я пытался сопротивляться, но бронированная оболочка бросила меня на них, и зазубренные лезвия на руках с хриплым ревом ожили.

Я пытался остановить их. Я напрягал мышцы и бился, но едва мог пошевелиться. Всего лишь пассажир в этой машине – и мне оставалось лишь смотреть, как я перемалываю людей в кровавые ошметки, и слушать их крики. Все закончилось милосердно быстро, и в воздухе опять повисла тишина. Ее нарушал лишь шум моего отчаянного дыхания и шлепки плоти, комками падавшей на пол с забрызганного каркаса.

Кто-то пробежал за спиной, и мой убийственный доспех развернулся, словно почуяв жертву. Я опять зашагал по коридору в погоне за новыми жертвами. Я боролся, но не мог ни остановить, ни замедлить машину.

В глубине следующего тоннеля виднелось три силуэта – еще одни рабы моего брата. Меня заковали в смерть и выпустили на них в эти коридоры. Керз вынуждал меня убивать их.

Моя неуклюжая поступь превратилась в бешеный бег, грохочущие шаги похоронным звоном отдавались в ушах. Опять включились фонари, накаляя воздух и жужжа у лица, и я разглядел этих троих. Небритые дюжие ветераны, с мрачным видом хранившие спокойствие, пока я бежал на них. Один соорудил из куска обшивки топор, обмотав узкий конец тряпкой, чтобы использовать его в качестве рукояти, у второго была импровизированная дубинка, как у моей последней жертвы, третий просто сжимал кулаки.

Какая сила духа и какая безумная храбрость. Но это их не спасет.

– Давай! – крикнул мне человек с топором. – Сюда!

Мой бронированный корпус подчинился, отвечая на вызов включением пил.

Приближаясь к другому коридору, пересекавшемуся с тем, в котором я находился, я понял, что делали ветераны. Мой кукловод – нет.

Когда я слепо направился мимо второго коридора на троих людей, кричавших и свистевших мне в нескольких метрах за пересечением, другая группа пленников захлопнула ловушку. Выпад копья задел ребра, заставив меня поморщиться. Затем оно вонзилось в левый наруч, перерезав часть кабелей. Наружу хлынуло масло и другие жидкости.

Я уже поворачивался лицом к первому нападающему, когда по правому бедру ударили топором. Он повредил металл, но броня приняла на себя всю силу атаки. Пила устремилась к противнику, однако в этот момент лопнули кабели, и конечность безжизненно повисла.

Легионер с жестким лицом смотрел на меня снизу вверх, отводя копье назад для нового выпада. Он был закован в черное и белое Гвардии Ворона, хотя его броня и иконография видали и лучшие дни. Я выбросил вперед еще работавшую правую руку и снес воину голову прежде, чем он успел атаковать во второй раз.

Когда черный клювоносый шлем укатился в темноту, мои фонари погасли, и все, кто был в засаде, атаковали одновременно. Я развернулся, вскрыв двух солдат-ветеранов и вывалив их внутренности на металлический пол. Третий наклонился, чтобы подобрать упавшую дубинку товарища, но не успел он схватить ее, как мою ногу выбросило вперед. Удар пришелся ему прямо в грудь. Я слышал, как хрустнули его ребра, и видел, как он пролетел по коридору и упал безжизненной кучей.

Мой последний противник снова атаковал, сосредоточившись на поврежденной руке, разбрасывавшей искры и брызгавшей маслом. В поле зрения вошел еще один легионер. И мое сердце рухнуло, когда я увидел цвет его доспехов.

Изумрудно-зеленый.

Он был широкоплечим, а на погнутом наплечнике виднелся потускневший символ 15-ой роты.

Неметор...

Я был уверен, что он погиб. Но Керз спас его. Затем, чтобы я сам его уничтожил.

Мой сын не узнал меня в саркофаге машины. Пригнувшись и пропустив над собой пробный взмах остававшейся пилы, он рубанул по моей левой руке и вырвал несколько шипов, пронзавших нервы. Руке вернулась чувствительность, и я осознал, что вновь могу ей пошевелить. Я поднял жужжащую пилу, смотря, как надежда Неметора превращается в ужас при виде оружия, которое начало двигаться, хотя должно было быть уничтожено, и обратил ее на себя. Инерция яростных атак машины вогнала пилу в грудь, позволив ей вгрызться сначала в металл, а потом и в плоть.

Я держал ее внутри, пока тьма не начала подбираться к краям зрения, пока смерть, какой бы краткой она ни была, не вернулась.

– Умно, – услышал я голос своего брата.

Я открыл глаза, заморгал и понял, что машину смерти сняли, и я вновь оказался в своей камере.

– Я одновременно впечатлен и разочарован, – сказал он.

Сначала я увидел кобальтово-синюю броню с золотой каймой, строгое и благородное лицо и коротко подстриженные светлые волосы – воина, политика, строителя империй.

– Гиллиман? – с надеждой выдохнул я, на мгновение утратив связь с реальностью.

Но потом я все понял, и на лицо легла тень.

– Нет... Это ты.

Я сидел, прислонившись спиной к стене, и злобно смотрел на своего брата снизу вверх.

Увидев выражение моего лица, Керз рассмеялся.

– Мы уже совсем близко, да?

– Как долго? – прохрипел я, чувствуя вкус пепла во рту и новую отметину на спине.

– Пара часов. Это происходит все быстрее.

Я попытался встать, но оказался еще слишком слаб и откинулся назад.

– Сколько?

Керз прищурился.

Я уточнил:

– Сколько раз ты пытался меня убить?

Мой брат сел напротив меня, на расстоянии вытянутой руки – судя по его виду, он не боялся кары за все, что со мной сделал и что продолжал делать. Он кивнул на стену позади.

Я повернулся и увидел в обсидиане собственное отражение. Я также увидел Керза, а сразу за ним – Ферруса Мануса, от которого теперь оставался лишь ходячий скелет в броне примарха.

– Видишь их? – он указал на многочисленные почетные шрамы, выжженные на спине. Некоторые выделялись среди прочих: это была группа свежих отметин, которые я не помнил и с которыми не мог связать ни одной клятвы.

Керз наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Новый шрам за каждый раз, брат...

Их были десятки.

– И каждый раз ты возвращался, чтобы мучить меня, – добавил он.

Я обернулся к нему:

– Мучить тебя?

Керз встал, бросив на меня тень, несмотря на слабое освещение в камере. Он выглядел почти печальным.

– Я в растерянности, Вулкан. Я не знаю, что с тобой делать.

– Так отпусти меня. Какой смысл убивать меня раз за разом, если я не могу умереть?

– Потому что мне это нравится. Каждая попытка дает надежду, что ты останешься в мертвых, но вместе с ней несет и страх, что мы навеки друг друга потеряем.

– Сантименты безумца, – сплюнул я.

Керз посмотрел на меня едва ли не сочувственно.

– Однако мне кажется, что я здесь не один такой. Наш мертвый брат все еще с нами? Феррус тут?

Услышав свое имя, труп распахнул рот, словно ему стало весело. Сложно было определить выражение лица, лишенного глаз и большей части плоти.

Я кивнул, не видя смысла скрывать, что вижу неумирающее воплощение Ферруса Мануса.

– Я так и думал, – сказал Керз, все глубже погружаясь в тоску. – Наш отец дал тебе бессмертие. Знаешь, что он дал мне? Кошмары.

Он еще больше помрачнел; на лице отразилось искреннее страдание. На мгновение мне открылась истинная сущность моего брата, и несмотря на все, что он сделал или утверждал, что сделал, мне стало его жаль.

– Они преследуют меня, Вулкан.

Керз больше не смотрел на меня. Он разглядывал собственное отражение в обсидиане. Казалось, что он и раньше так делал, и я невольно представил, как он кричит во тьме, но никто не слышит его ужаса.

Владыка страха боялся. Мне подумалось, что Фулгрим, с его испорченностью, оценил бы эту иронию.

– Как мне вырваться из тьмы, если тьма – часть меня?

– Конрад, – позвал я. – Скажи мне, что ты видишь.

– Я Ночной Призрак. Я смерть, что обитает во тьме... – ответил он, но разум и голос его были далеко. – Конрад Керз мертв.

– Он стоит передо мной, – не сдавался я. – Что ты видишь?

– Тьму. Бесконечную и вечную. Все это бесполезно, брат. Все, что мы делаем, все, что когда-либо было или будет сделано... Все это неважно. Все. Я в страхе. Я – страх. Как же балансировать на этом лезвии?

– У тебя есть выбор, – сказал я, надеясь, что в моем брате еще оставалась хоть крупица братской привязанности, хоть какой-то след рациональности. Они будут глубоко захоронены, но я мог извлечь их на поверхность.

Он перевел на меня взгляд – потерянный, лишенный всякой надежды. Керз был словно паршивый пес, которого слишком много били.

– Неужели ты не видишь, Вулкан? Нет никакого выбора. Все решено за нас: и моя судьба, и твоя. Поэтому я выбираю единственное, что мне доступно. Анархию и ужас.

И тогда я понял, что именно было сломано в моем брате. Его тактика, его нестабильное поведение – все было вызвано этим изъяном. Из-за этого он и уничтожил свой родной мир.

Дорн увидел таившееся в нем безумие. Полагаю, тогда, на Хараатане, я тоже его чувствовал.

– Позволь помочь тебе, Конрад... – начал я.

Лицо Керза, бледное, как алебастр, с глазами темными, как оникс, и такими же холодными, преобразилось. Его губы изогнулись в тонкой, змеиной улыбке, и я понял, что потерял его и свой шанс воззвать к той человечности, что еще в нем была.

– О, ты бы очень этого хотел, не сомневаюсь. Какая возможность проявить свое благородство! Вулкан, защитник простого люда, из всех нас самый приближенный к земле. Но теперь ты не на земле, так ведь, брат? Ты далеко от своей дорогой стихии. Ну как тебе во тьме со мной, не холодно? – ядовито спросил он. – Ты ничем не лучше меня, Вулкан. Ты точно такой же убийца. Помнишь Хараатан? – издевательски поинтересовался он.

Я помнил – и опустил голову, подумав о том, что тогда сотворил и что готов был сотворить.

– Ты был не в себе, брат, – прошелестел Феррус, испуская могильное дыхание через щеки черепа. – Ты не был бесхребетным.

Керз, судя по всему, не заметил.

– Отцовские дары растрачены на тебя впустую, – продолжал он. – У тебя есть вечная жизнь, и что бы ты с ней делал? Вспахивал бы поля, выращивал бы урожай, построил бы кузницу и изготавливал бы там плуги и тяпки. Фермер Вулкан! Меня от тебя тошнит! Гиллиман – пустышка, но у него хотя бы есть амбиции. У него хотя бы была империя.

– Была?

– Ооо, – улыбнулся Керз, – ты ведь не в курсе?

– Что случилось с Ультрамаром?

– Это неважно. Ты его никогда не увидишь.

Меня вдруг охватил страх за Робаута и всех оставшихся верными братьев, которые могли привлечь внимание Керза. Если он так поступил со мной, то как же мог поступить с остальными?

– Неметор... – сказал я, когда в памяти всплыли обрывки последней пытки, включая появление сына, которого я считал погибшим. – Был ли он?..

– Реален? – подхватил Керз, ухмыляясь.

– Ты убил его? – не отступал я.

– Тебе до смерти хотелось бы это узнать, да, брат? – он поднял руку. – Извини, неудачно выразился. Ты его еще встретишь, перед финалом.

– То есть это когда-то закончится?

– Так или иначе, Вулкан. Да, я искренне надеюсь, что это закончится.

А потом он оставил меня, уйдя в тень. Я наблюдал за ним до самой двери из камеры. Когда она открылась, я увидел полосу очень слабого света и задумался, насколько же глубокой была моя тюрьма. Я также расслышал торопливый разговор и понял, что снаружи творится какой-то беспорядок. Я не разобрал, что пробормотал Керз, но в его отрывистых ответах чувствовалось раздражение. Кто-то стремительно прошагал, грохоча ботинками по полу, но звук оборвался, когда дверь камеры захлопнулась.

Лампы, горевшие в альковах боковых стен, погасли, и вернулась тьма, а вместе с ней – тихий презрительный смех моего брата.

– Феррус, помолчи, – сказал я.

Но он только громче засмеялся.

Глава 22. Пути отхода

От северной стороны мануфакторума остались одни развалины. На улице за ней лежали мертвые и раненые.

Нарек потерял в лобовой атаке восемь легионеров, не считая Амареша, которого застрелил их снайпер. Несмотря на потери, ему нравилась эта симметричность, это состязание между двумя охотниками. Он решил, что в будущем сведет счеты с лоялистом: посмотрит, чего он сам стоит и может ли, несмотря на все травмы, по-прежнему считать себя достойным противником. Это было благородное противоборство – в отличие от побоища, оставшегося позади.

Оно было уродливым и расточительным, однако необходимым. Лоялисты обнаружили их, когда они прокрались половину пути к воротам, и у Нарека не было иного выбора, кроме как пойти в лобовую, прекрасно зная, что у врагов была гусеничная пушка и защищенная позиция. Он, правда, не ожидал, что они откроют огонь сразу же, – большая часть его отряда еще пробиралась через ограждения и бежала, пригнувшись, к следующим клочкам укрытия, когда мир окрасился в актинический синий, – но цель была достигнута. Дагон, Нарлех и Инфрик сделали круг и вышли к черному ходу здания. А Мелах, Саарск, Вогель и он сам направились вдоль торцов: двое справа, двое слева.

Продолжая красться вдоль улицы, в то время как у передней части мануфакторума бушевала битва, Нарек прошипел в вокс своей элите:

– Захлопните ловушку, найдите человека и приведите его мне живым.

– А остальные? – раздался по воксу голос Нарлеха. В его голосе уже звучала жажда крови.

– Убейте всех, кто окажется на пути. Мне не нужны пленники, мне нужны трупы.

Нарек закрыл канал связи.

Он уже слышал, как враги неподалеку вырываются с черного хода.

– Как они нас нашли?

Леодракк был вынужден прокричать это, чтобы его услышали: вокруг грохотали болтерные снаряды и куски камнебетона от постепенно разрушавшихся стен мануфакторума.

Нумеон покачал головой:

– Возможно, по дыму от погребального костра, или же они давно за нами следили.

– Но зачем вот так бросаться в бой, в лобовую?

– Пергеллен их вынудил.

– Это бессмыслица. Им следовало затаиться, окружить нас и вызвать подкрепление.

Нумеон замер, всматриваясь в сумрак за стенами. Позади Домад выкрикивал приказы, перемежавшиеся грохотом его тяжелого болтера. Как только Пергеллен сообщил, что Семнадцатый их обнаружил, все легионеры в мануфакторуме построились в стрелковую цепь, за исключением Нумеона, Леодракка и двух воинов в вороновом черном, которые прошли задними помещениями к черному выходу. Мануфакторум не был крепостью, и оставаться здесь было нельзя, но замечание Леодракка звучало логично. Почему враги не стали осаждать их, чтобы через некоторое время со значительными силами взять штурмом?

– Это отвлекающий маневр, – решил он. – Чтобы мы сосредоточили все внимание спереди.

Черный ход был за складом, заполненным полуразрушенными кузовами грузовиков. Множество укрытий, множество мест, где можно спрятаться.

– Видите? – спросил Нумеон, опускаясь рядом с задней дверью и указывая наружу.

– Их трое, – прошептал Хриак, крепко держа человека за плечо.

– Вы ведь не собираетесь туда идти? – спросил Грамматик.

Нумеон его проигнорировал. Он опять заметил какое-то движение. Кто бы там ни был, этот кто-то, используя в качестве укрытия грузовики, подбирался все ближе.

– Им нужен человек, – сказал он. – На этот раз они хотят схватить его, а не убить.

– Откуда ты знаешь? – спросил Леодракк.

– Фронтальная атака была нужна для того, чтобы нас выманить. Они знали, что мы попытаемся сбежать с человеком. Потому что если они следили за нами, то вернее всего видели то же, что и мы.

Хриак опустил взгляд на Грамматика:

– Твое воскрешение...

– Можно было бы и не объяснять, – язвительно заметил Грамматик. – Мое мнение значения не имеет, да? Вы все равно вот так слепо пойдете вперед, верно? Вы потеряли всякую веру.

– Мы потеряли куда больше, – прорычал Леодракк.

– Спокойно, – приказал ему Нумеон, бросив на Грамматика быстрый взгляд, чтобы тот замолчал, после чего продолжил: – Мы только тратим время. Уведи его отсюда. Мы отвлечем тех троих.

Он посмотрел на Авуса, сидевшего рядом на корточках и пока сложившего пластины прыжкового ранца. Легионер до настоящего момента молчал.

– Я возьму вергельд за Шаку их кровью. И только когда мою корвию повесят в память о моей жертве и я стану пиром для воронов, тогда я познаю покой, – поклялся он. – Victorus aut Mortis.

Хриак склонил голову, торжественно и уважительно.

– Victorus aut Mortis, брат.

Нумеон кивнул всем троим.

– Мы встретимся в тоннелях. Все мы. Да хранит вас Император.

Элиас чувствовал себя беспокойно, и не только из-за тупой боли в руке. Снаружи, в жертвенной яме, было тихо, только воздух еще дрожал от нетерпеливой злобы нерожденных. Он чувствовал их гнев. И сам его испытывал. Потерпеть неудачу, когда цель так близко, и из-за чего? Из-за какого-то человека, которому он позволил ускользнуть.

Лишь воздух схватит тот, кто не умеет ждать, но тот, кто действует обдуманно, всегда свой приз поймает.

Когда-то он услышал, как Эреб произносил эти слова. Их насмешливое эхо преследовало его годами.

Ранос был мертв. Его Несущие Слово фактически вычистили из города все живое, теперь в нем оставался лишь этот лоялистский сброд с их пленником. И все равно Элиас был лишен столь желанной награды. Эреб говорил ему про орудия. Полумертвый, с кровавыми ошметками вместо лица, он все же открыл ему эту истину. Элиас был уверен, что наконечник копья являлся одним из орудий, о которых говорил повелитель. Чистая сила, материализованная в фульгурите. Все сомнения, какие только могли быть у него на этот счет, были уничтожены вместе с его рукой и семерыми аколитами, сожженными дотла.

Он осторожно коснулся копья. Оно оказалось на удивление холодным и определенно неактивным: таинственная энергия, ранее вырвавшаяся наружу, не была истрачена полностью, но теперь дремала. Копье гудело, едва заметно вибрируя, а лезвие по-прежнему лучилось, свидетельствуя о божественном происхождении предмета.

Монархия... Да, Элиас тоже хорошо ее помнил. В тот день он плакал: сначала от экстатического восторга при виде взмывших в небо соборов, а потом от праведного гнева, когда Тринадцатый покрыл позором его легион и примарха. Он едва помнил убитых смертных, но остро прочувствовал отповедь Императора. В тот день Эреб совещался с ним. Он совещался со многими. Его повелитель выглядел странным образом уверенно, как будто уже имел некоторое представление о том, что должно будет произойти. В этом и заключалась сила. В умении видеть нити судьбы и переплетать их в угоду своим желаниям. Но почему Эреб всегда скрывался в тенях, управляя из-за трона вместо того, чтобы королем сидеть на нем, Элиас никак не мог понять.

«Что знает Эреб, чего я...»

Эту мысль прервала активация варп-склянки.

Даже в ее мистическом огне Эреб выглядел искалеченным. Он был одет в темный плащ с длинным капюшоном, скрывавшим лицо.

Элиас немедленно поклонился.

– Повелитель... вы поправились?

– Сам видишь, что нет, – ответил Эреб, указывая на собственное сгорбленное тело, – но я восстанавливаюсь.

– Как чудесно это видеть, повелитель. Когда я оставил вас в апотекарионе...

Эреб перебил его:

– Расскажи, что происходит на Раносе.

– Разумеется, – отозвался Элиас, вновь поклонившись, чтобы незаметно разжать зубы и скрыть злость. Он поднял копье: – Оружие, – гордо объявил он, – у меня.

Эреб смотрел на него со скептическим видом и молчал.

Не сумев скрыть замешательство, Элиас дополнил:

– Чтобы победить в войне. Ваши последние слова перед тем, как я уехал со своими воинами.

– Твоими воинами, Элиас?

– Вашими, мой повелитель, которых я взял на себя смелость использовать, чтобы осуществить данное вами задание.

– У тебя одно только копье, Элиас. Я говорю об орудиях. Таких, с помощью которых мы выиграем эту войну для Гора и Пантеона, – при упоминании Гора голос Эреба слегка задрожал от злости, и Элиас позволил себе на мгновение задуматься, что же произошло между ними. – Свое затачивать, их затуплять, – напомнил он. – Победит тот, у кого оружия будет больше. Как ты до сих пор не понял?

Элиас растерялся. Он сделал все, что от него просили, однако его повелитель был явно недоволен. Эреб также ничего не сказал о его травме, как будто уже знал о ней...

– Я... Повелитель? – начал Элиас.

Эреб ответил не сразу. Он что-то бормотал, будто разговаривал с кем-то, Элиасу не видимым, но склянка показывала комнату, в которой не было никого, кроме Эреба.

– Где Джон Грамматик? – спросил он наконец.

– Кто? Вы имеете в виду того человека?

– Где он, Элиас? Он тебе понадобится.

– За ним охотятся в этот самый момент. Скоро мне его приведут.

– Нет, – сказал Эреб. – Сделай все сам. Найди Джона Грамматика и держи его при себе, пока я не прибуду. Никак его не марай, это мое единственное тебе предупреждение.

Элиас приподнял бровь и попытался ответить без страха в голосе:

– Вы собираетесь сюда?

Эреб кивнул:

– Я видел, какой бардак ты устроил на Раносе.

Страх в Элиасе обратился в гнев.

– Я никак не мог предвидеть, что здесь окажутся другие легионеры. И место ритуала я не могу покинуть. Нерожденные...

Эреб в третий раз перебил его, махнув рукой. Элиас заметил, что та была бионической, начиная с обрубленного запястья.

– И как обычно, ты не сумел почувствовать нюансы варпа. Сколько бы крови ты ни пролил и сколько бы ни молился, ты не получишь желаемого, Элиас.

– Я служу лишь вам, повелитель.

Эреб хмыкнул. Это был неприятный, хриплый звук, словно у ракового больного в терминальной стадии, которому остается жить несколько часов.

– У меня еще есть здесь дела, но будь готов к моему прибытию. Смотри, чтобы Грамматик был у тебя, когда я появлюсь, иначе почерневшая от огня рука станет меньшей из твоих проблем...

Варповское пламя рассеялось так же быстро, как возникло, оставив Элиаса одного. Несмотря на боль в руке, все его тело было напряжено от едва сдерживаемого гнева.

– Я твой ученик... – прошипел он равнодушной пустоте. – Твой последователь. Я спас тебя, забрал из той комнаты, где ты бы подох без моей помощи.

Он стиснул зубы так сильно, что не мог даже цедить слова. Только рык срывался с губ, покрывшихся пенящейся слюной. Элиас попытался вернуть контроль над собой и нашел успокоение в темноте своей гнилой души.

Он позвал своего помощника:

– Ядрекк...

Воин почти тут же возник у входа в шатер, низко кланяясь.

– Мы уходим. Собери всех, но оставь два взвода для бдений у ямы. Мы присоединимся к Нареку и остальным.

Ядрекк снова поклонился и ушел исполнять приказ.

Тридцать семь легионеров ждали Элиаса за пределами покоев. Двадцать из них останутся здесь, в то время как остальные обеспечат поддержку Нареку. Они не предназначались для боевых задач. Это был почетный караул, личный культ Элиаса. Смертные были лишь агнцами для заклания во имя Пантеона. Вражеские легионеры же требовали более серьезных сил. Поначалу Элиас думал, что лоялисты просто доставят неудобства, но в конечном итоге станут пищей для нерожденных, которых он выпустил в этот мир, навеки осквернив его ради Хаоса. А теперь они стояли на пути к его заслуженному величию. Они показали себя изобретательными противниками, однако скоро их сопротивлению будет положен конец.

Вложив фульгуритовое копье в ножны, Элиас поднял здоровой рукой свою булаву. Она была тяжелой, но охватить рукой обмотанную кожей рукоять было приятно.

А еще приятнее будет разламывать ей черепа, с каждым ударом становясь ближе к неизбежному апофеозу.

Эреб оборвал психическое единение с учеником и покачнулся. Вытянув руку, он оперся о стену своей кельи и судорожно выдохнул. Несмотря на пропитывающую его мощь варпа, восстанавливался он медленно. Эреб опустил взгляд на голый металл бионической руки, сжатой в кулак, как будто можно было излечиться одной лишь силой воли. Гримаса на его лице сменилась улыбкой; он увидел ее в отражении металлического пола, а вместе с ней – плоть, которая, медленно разрастаясь, уже покрывала освежеванное лицо. Она была грубее и темнее, чем раньше. Из головы выступали небольшие костяные отростки. В глазах появился кровавый свет. Эреб знал: это боги проявляют свою благосклонность. Может, Гор и Лоргар и оставили его, но Пантеон этого не сделал. Однако он чувствовал, как они беспокойны. Несмотря на все познания темного апостола и на все его умение манипулировать судьбой, Гор не стал марионеткой, которой, по убеждению Эреба, должен был стать.

В первые годы, когда крамольные мысли произносились лишь шепотом, а воинские ложи только зарождались, были другие варианты. Необязательно было отдавать эту роль Гору. Но сейчас все это не имело значения. Важнейшим умением Эреба была способность выживать. Изуродованное лицо и тело служили тому доказательством.

– Я по-прежнему архитектор этой ереси... – прошипел он темноте, которая жадно слушала с тех пор, как он сюда пришел.

Ошибку он допустил на Сигнусе. Знай он заранее о зависти Гора, увидь хоть малейший намек... Сангвиний должен был обратиться в Красного Ангела. Но он выжил, и ни Гор, ни Эреб не получили того, чего хотели. В следующий раз он будет действовать хитрее. Но ему были нужны ответы. Ангел и магистр войны его сейчас не волновали. Взгляд Эреба упал на другого.

Как бы тяжело это ни было, он поднял голову, чтобы встретить взгляд второго существа в комнате.

– Оно может его убить? – спросил он.

Существо напротив, возникшее из бурлящего дыма, кивнуло покрытыми перьями головами. Из его клювов раздалось безостановочное стрекотание. Эреб заставил себя не воспринимать эти слова, ибо они были безумны, и безумным станет тот, кто их услышит.

Он поклонился, когда дым рассеялся, унося демона с собой. Гигантское давление ушло, и Эреб наконец смог выпрямиться. Впервые за долгое время он выдохнул, не чувствуя себя так, будто в груди работала пила.

– Тогда это будет исполнено, Оракул, – сказал он исчезающему туману и вышел из покоев.

Глава 23. Полутень

Брата выдал звук дыхания.

– Феррус, оставь меня в покое...

После своей последней встречи с Керзом я погрузился в глубокую тоску, будучи не в силах отделить реальность от плодов моего воображения. Каждый раз, возвращаясь из смерти, я чувствовал, что часть за частью, подобно сбрасываемой чешуе или хлопьям пепла, мое сознание распадается. И чем отчаянней я пытался сохранить его, тем быстрее оно умирало. Я разрушался – не физически, а морально. Но не я один. Керз открыл мне свои сомнения, свою боль. Видения, о которых он говорил мне, пошатнули и без того неустойчивый разум. Именно этим и были вызваны его садистские наклонности и явный нигилизм. Я не знаю, рассказал ли он о своих страданиях для того, чтобы вызвать у меня сочувствие, заставить доверять ему, и это было частью какой-то продолжительной пытки, или просто его маска спала, позволив мне взглянуть на его настоящее лицо. Мы оба отразились в обсидиановом стекле, и нам обоим не понравилось увиденное.

– Феррус мертв, брат, – раздался в ответ голос, заставив меня открыть глаза.

Камера из вулканического стекла не изменилась. Я видел в ее стенах свое отражение – но ничьего другого, несмотря на то, что неведомый посетитель стоял достаточно близко, чтобы было слышно его шепот.

– Кто ты? – грозно спросил я, вставая. В ногах чувствовалась слабость, но я устоял. – Феррус, если ты решил пошутить...

– Феррус погиб на Исстване, как, я был уверен, и ты.

Я распахнул глаза, едва смея надеяться. Голос невидимого собеседника был мне знаком.

– Корвус?

Из темноты выделилась тень, после чего растворилась, явив Коракса, моего брата. Повелитель Воронов как будто скинул вдруг длинный плащ, до сих пор скрывавший его присутствие. Хотя он стоял прямо передо мной, в стекле он по-прежнему не отражался, и я обнаружил, что не могу с первого взгляда определить его точное местоположение в комнате. Он был воплощением тьмы, даже в самый солнечный день остававшийся в полутени. Таков был его дар.

Я протянул руку к его лицу и прошептал, отчасти самому себе:

– Ты реален?

Коракс был облачен в черную силовую броню с птичьими мотивами. Подняв к голове руки в когтистых латных перчатках, он отсоединил замки, крепившие клюворылый шлем к горжету. Тот отделился без единого звука. Даже силовой генератор Повелителя Воронов, от которого отходили удивительные крылья прыжкового ранца, работал почти бесшумно. Лишь благодаря примарховскому слуху я был способен улавливать еле слышное фоновое гудение.

– Я так же реален, как ты, Вулкан, – ответил он, снимая шлем, под которым оказалось немного орлиное лицо, обрамленное длинными черными волосами. В его глазах светилась тихая мудрость, которую я сразу узнал, – как и сероватую бледность, характерную для жителей Киавара. На талии висел пояс из вороновых перьев, а над паховой броней крепился большой череп хищной птицы, которую он когда-то выследил и убил.

– Это действительно ты, Корвус.

Мне хотелось обнять его, обнять надежду в облике моего брата, но Коракс не отличался открытостью Ферруса. Он – совсем как птица, чье имя себе взял, – не любил, когда трогали его перья. Поэтому я просто отсалютовал ему, прижав кулак к голой груди.

Коракс отсалютовал в ответ, а затем снова надел шлем.

– Но как? – спросил я. – Мы ведь на корабле Керза.

– Я потом объясню, как нашел тебя. – Он с нехарактерной для себя непринужденностью хлопнул меня по плечу, и я впервые за время столь долгое, что оно казалось годами, ощутил уверенность, которую дарит присутствие рядом брата и товарища. – А теперь идем за мной. Мы тебя отсюда вытащим.

Пока он говорил, мое внимание привлек полусвет, вливающийся в камеру. За открытой дверью виднелся тускло освещенный коридор и ударная группа Гвардейцев Ворона, окруженных мертвыми Повелителями Ночи.

– Ты можешь сражаться? – спросил Коракс, ведя меня на свободу, и глянул через плечо.

– Да, – ответил я и сразу почувствовал, что часть покинувших было меня сил возвращается. Я давно был разлучен с землей, постоянно подвергался насилию и находился отнюдь не на пике своих боевых способностей. Я поймал брошенный мне болтер и передернул затвор. Так приятно было обхватить его рукоять, почувствовать его тяжесть. Он принадлежал Кораксу – запасное вооружение, не основное, и я был благодарен его получить.

У меня были вопросы, множество вопросов о войне и Горе. Но сейчас на них не было времени.

Подойдя к двери, мой брат сказал своим Гвардейцам Ворона что-то на киаварском – я не понял, что именно, – после чего размотал силовой кнут и пустил к трем шипастым наконечникам энергию, затрещавшую, когда они коснулись пола. Четыре серебряных когтя, охваченных актинической яростью, выдвинулись из перчатки на другой руке.

– Наш корабль недалеко, но коридоры кишат отбросами Восьмого легиона. Их можно довольно легко миновать, только нам с тобой, брат, потребуется пойти по другому пути.

Коракс уже собирался вести меня наружу, когда я схватил его за предплечье.

– Я уже почти потерял надежду, – тихо сказал я.

Коракс кивнул:

– И я тоже почти потерял надежду: что когда-либо найду тебя живым, – он секунду смотрел мне в глаза, а затем повернулся к коридору. – Следуй за мной, брат.

Он вылетел из камеры, и хотя я последовал сразу за ним, он почти тут же затерялся в сумраке. Коридор был широким, но низким и достаточно освещенным, однако отыскать в нем Коракса и его сыновей было сложно.

– Нельзя медлить, Вулкан, – прошептал мой брат.

– Я тебя почти не вижу.

– Направляйся к концу коридора. Там Кравекс.

Я сощурился и разглядел легионера, ждавшего, как Коракс и говорил, в конце коридора. Кравекс был словно мимолетная тень, и когда я дошел до места, где он только что стоял, его там уже не оказалось.

Мне казалось, что мы несколько часов так шли, не встречая сопротивления и преград, по бесконечным тоннелям, каналам и трубам. Иногда дорога вела нас вниз, и приходилось ползти по узким водоводам, или вверх, и надо было карабкаться в вызывающих клаустрофобию шахтах. Коракс всегда был рядом, но никогда не оказывался достаточно близко, чтобы его присутствие ощущалось. Он был тенью, летящей в плотнейшем тумане, льнущей к краю темноты, никогда не попадающей под лучи света.

Я следовал за ним в меру своих способностей; время от времени передо мной мелькал Кравекс или какой-то другой Гвардеец Ворона – когда чувство направления меня подводило, и им приходилось возвращать меня на верный путь. Полагаю, всего их было пятеро, не считая Коракса, но я не мог быть уверен. Девятнадцатые были экспертами по тайным операциям. Для Воронов засады и бесшумные нападения были формой искусства. Я ощущал себя жалким неофитом.

Несколько раз приходилось резко останавливаться: мой брат, не показываясь на глаза, шепотом предупреждал об опасности. Легионеры нас искали. Мы слышали грохот их обуви и видели сквозь вентиляционные отверстия и железные решетки огромного корабля тени, когда они проходили мимо.

Спустившись глубже, в его недра, мы оказались в трюме. Сточные воды текли широкой рекой, а стены покрывала корка грязи и прочих подобных веществ. Перед нами была широкая, гигантская канализационная труба из темного металла, с установленными наискось балками и свисающими с потолка цепями. Из медленно вращающихся турбовентиляторов выходил пар от палуб инженариума, усиливая царящую здесь вонь. Простых людей ядовитый воздух убил бы, и я подозревал, что неровности на полу были на самом деле образованы костями.

– Нам в этот канал, – позвал Коракс, спускаясь в наклонный акведук. Он говорил тихо: поисковая команда продолжала греметь по решеткам палубы высоко над нами. – Так можно миновать хорошо охраняемую область корабля. Люк в конце ведет на подсобную палубу, через которую мы проникли.

– А если твой корабль уже нашли? – спросил я, следуя за братом и его воинами в мутную воду. В тоннеле было темно, его освещали только помигивающие фосфорные лампы.

– Маловероятно, – ответил Коракс. – Сенсориум этого корабля такой тип маскировки не видит. Идем.

Его воины ушли вперед, и я скоро потерял их в сумраке.

Мы молча брели сквозь жижу. Потревоженная вода еще больше усиливала зловонность испарений. Внизу был такой же лабиринт, как наверху, и меня не отпускало чувство, что мы двигаемся к его центру. Часть меня страстно хотела, чтобы там оказался ждущий нас Керз, и я мог покарать его всеми способами, о которых мечтал с тех пор, как оказался объектом его безумных развлечений.

Это будет так просто... Его череп окажется в моих руках, и кость начнет медленно трещать, раскалываясь, как в тисках.

Длинная прямая труба уже готовилась смениться резким поворотом, когда перед глазами ярко вспыхнуло дульное пламя и раздалось глухое предупреждение о врагах.

Коракс, бывший в нескольких метрах передо мной, тут же бросился в бег, активируя силовой кнут:

– Они нас обнаружили!

Я слышал, как застрелили одного из Гвардейцев Ворона, но не увидел этого. Наш авангард находился за поворотом, как и Коракс теперь, потому о битве я мог судить только по шуму. Раздался громкий всплеск: очевидно, воин упал в воду.

Я добежал до поворота, но обнаружил перед собой лишь темноту. Даже с фосфорными лампами, шипевшими и мигавшими в вонючем воздухе, нельзя было разглядеть ни друга, ни врага.

Очередная вспышка оставила перед глазами монохромно-серое изображение двух легионеров, скрестивших клинки, дав мне цель. Я метнулся к ним со всей скоростью, какую позволял ил под ногами. Мои союзники успели пробиться вглубь второго сегмента трубы, оказавшегося таким же длинным, как первый, и были далеко от меня.

Я остановился, пытаясь оценить, сколько врагов нас атаковало и откуда. Без вспышек дульного пламени опять ничего не было видно. Подняв выданный болтер к лицу и прижавшись щекой к прикладу, я медленно повел им из стороны в сторону. Выстрелы отражались от купольного потолка, давая громкое эхо и не позволяя определить их источник. Я заметил, что труба в этой части канализации была отнюдь не прямой. Ее поддерживали колонны, чьи основания скрывались в ядовитой воде, повсюду были альковы и ответвления, служебные мостики и аванкамеры. Не зная, в каком направлении двигаться, я очень быстро потеряю своих спасителей и потеряюсь сам.

Где-то в отдалении сражался Коракс. Я слышал треск его силового кнута и чувствовал запах озона от молниевых когтей даже сквозь вонь воды, уже дошедшей мне до пояса. Прорвав вязкую пленку, образовывавшуюся вокруг меня, я поспешил через эту трясину к брату.

В задергавшемся рядом силуэте я узнал еще одного Ворона, выбросившего крылья назад, когда его насмерть прошило болт-снарядом.

– Коракс! – позвал я, не прекращая водить болтером из стороны в сторону, поскольку опасался, что стрельбой навскидку могу задеть брата или его сыновей.

Лязгнула сталь, прогремели выстрелы, но ответа не было.

– Коракс!

По-прежнему ничего. Тоннель чернел передо мной, словно гигантская зловонная пасть, но вдруг тьму прорвала буря. Я успел заметить вспышки, дульное пламя, эфемерное свечение силового оружия. Потом мне оставалось только всматриваться в силуэты – в остаточное изображение удара, уже нанесенного, убийства, уже совершенного.

В зловонной жиже, плещущейся у пояса, мелькнул труп в броне. Из-за темноты и его положения лицом вниз сложно было определить, кому он принадлежал. Я начал пробираться к нему через трясину, но не успел: воздух вышел сквозь отверстия в броне, и труп бесследно исчез под водой. Я погрузил руку в грязь, пытаясь поймать его, – мне нужно было его увидеть, коснуться того, в чьей реальности не приходилось сомневаться. Кончики пальцев что-то нащупали. Опустив руку глубже, так что вонючая вода намочила лицо, я схватил предмет. Подняв его к свету, я увидел череп. Сточная грязь сползала с выбеленной кости, словно мертвая кожа. Он скалился, как скалятся все черепа, но что-то знакомое привиделось мне в этом жутком лице.

На меня смотрела отрубленная голова Ферруса Мануса.

Отпрянув, я уронил череп и уже собирался вновь за ним наклониться, когда услышал голос Коракса:

– Вулкан!

Над головой пролетел небольшой круглый предмет с мигающей кнопкой активации. Парабола увела его в воду совсем рядом со мной.

Я развернулся, резко вдохнул и только успел зажмуриться, как ударная волна толкнула меня в жижу. Кожа на спине вспыхнула от впившейся шрапнели, а я с головой оказался под водой и коснулся дна тоннеля. Осколок ребра, выступающая бедренная кость, рельефный стержень позвоночника – я греб руками по подводному кладбищу в отчаянной попытке ухватиться за что-нибудь и вынырнуть из воды.

А потом меня несло вверх волной, порожденной взрывом, до самой поверхности. Я вылетел на воздух вместе со струями грязи, липшей к телу, ударился об стену и сполз вниз.

Болтер я потерял, выпустив его при падении. Пока я кашлял, пытаясь избавиться от грязной воды в легких, кто-то приблизился ко мне, шлепая по трясине.

Перед глазами все плыло, но, подняв взгляд, я все же различил протянутую мне руку.

– Все кончено, – сказал Коракс.

– Я их даже не видел, – выдохнул я.

– Не сомневайся, брат, они мертвы, но после взрыва сюда стянутся другие. Надо двигаться.

Коракс помог мне подняться, и вместе мы прошли в конец канализационного тоннеля, откуда служебная лестница вела вверх и наружу.

– Где остальные? – спросил я, заметив отсутствие Кравекса и других Гвардейцев Ворона.

– Мертвы, – мрачно ответил Коракс, смотря прямо перед собой. – Сюда, – добавил он, указав на лестницу. – Я пойду первым. Не отставай.

Я кивнул, стараясь не думать о том, что чувствовал мой брат в этот момент.

На полпути вверх по лестнице Коракс сказал:

– Они знали о характере миссии и взяли на себя этот риск.

Я не ответил, только молча последовал за ним.

Воздух наверху был полон дыма с палуб инженариума, но в сравнении с тем, что было в канализации, казался едва ли не освежающим.

Мы стояли на пороге очередного широкого зала, заставленного механизмами и упаковочными ящиками. Над головой высились подъемники, а сбоку была установлена кабина управления. Она выглядела пустой.

– Подсобная палуба, – пояснил Коракс, переходя на ровный бег. – Используется в основном в качестве склада и ремонтного зала. Относительно небольшая. Хорошо защищенная.

– Твой корабль близко? – спросил я, следуя за ним.

– Сюда...

Коракс добежал до пересечения первым. Когда он остановился как вкопанный, я понял, что что-то не так. Догнав его, я увидел, что именно.

В фюзеляже «Громового ястреба» зиял пролом, из которого валил дым. От рваной дыры, обращенной краями внутрь, расходились черные пятна. Корабль все еще стоял в зажимах, но одна из подпорок погнулась. Броневая плита в головной части была расколота, а носовые орудия выведены из строя.

– Боюсь, ваш полет отменяется, – заметил тихий голос из теней.

С резким стуком повернутого рычага осветительные трубки под потолком погасли.

Несколько мгновений царила тьма, пока ее не нарушил алый свет от пары узких овалов – ретинальных линз легионера. А за ним еще двадцать воинов вышли из альковов и из-за разбитого корабля, где они заранее затаились, и выстроились перед нами, отрезая выход с палубы.

Мы с Кораксом не сдвинулись с места.

– Их так мало... – заметил он мне.

За спиной залязгали шаги десятерых легионеров.

– Очень мало, – согласился я.

Вперед выступил воин в терминаторской броне, один из Атраментаров:

– Сложите оружие.

Я узнал его голос: именно он обращался к нам ранее.

– Я не подчиняюсь приказам нострамских отбросов, вырядившихся солдатами, – ответил Коракс.

Еще десять воинов преградили нам путь позади.

Я мельком взглянул в их сторону и хмыкнул:

– Всего сорок? Керз переоценил ваши шансы остановить нас.

Атраментар рассмеялся; из-за вокс-решетки смех его звучал глухо и зернисто. Его наплечники усеивали шипы, а тусклый полуночно-синий металл брони оживляли только нарисованные разряды молний. В одной руке он сжимал массивно выглядящий молот.

– Ночной Призрак сказал взять вас живыми, – ответил он, – но ничего не сказал про невредимость.

Четыре взвода Повелителей Ночи начали доставать клинки и дубинки.

– Его ошибка, – заметил Коракс и вспарил с помощью прыжкового ранца. С его губ сорвался вопль – птичий боевой клич, оглушивший Атраментаров на драгоценную долю секунды. Стальные крылья расправились за спиной, и как тень ангела смерти, Коракс бросился вниз и насадил воина на свои молниевые когти, с которых Атраментар соскользнул на палубу, давясь кровью, и умер.

В приземлении Повелитель Воронов взмахнул кнутом, опутал побежавшего в атаку легионера вокруг талии, вздернул в воздух и швырнул в стену.

Я развернулся и толкнул башню из ящиков, которые повалились на пути у воинов, стоявших позади нас. Это задержит их лишь на несколько секунд, но мне этих секунд будет достаточно.

Устремившись к Повелителям Ночи, которые нападали спереди, я врезался в двух легионеров и подбросил их в воздух за счет одной лишь массы и инерции. Перехватив одного поперек талии, я метнул его, как диск, и он, вращаясь, сбил с ног трех других. Второго я схватил за голову и вбил в пол. От удара палуба погнулась и раскололась, а несколько прутов арматуры проткнули моего противника через спину и вышли из груди.

Несколько остававшихся Повелителей Ночи в панике достали болтеры. Один снаряд оцарапал бок и ожег кожу. Меня это практически не замедлило. Я ударил стрелка тыльной стороной руки, отчего его шея изогнулась под неестественным углом, а затем поднял другого над головой и опустил на колено, сломав ему спину.

Пятого я схватил за генератор, подтянул к себе и пробил броню на животе кулаком. Шестому расколол ключицу ребром ладони. Кому-то удалось провести выпад, и я почувствовал, как в область солнечного сплетения пилящим движением погрузился меч. Сломав оружие у рукояти, я взял нападавшего за подбородок, сжал ему челюсть, поднял вверх и швырнул его, размахивающего руками и ногами, в какой-то массивный ящик. Голова легионера пробила стенку, и я так его и оставил, подвешенного за шею и мертвого.

Убийства никогда не приносили мне радость, но сейчас я наслаждался. Повелители Ночи расплачивались за все пытки, которые я перенес, за всю боль, причиненную моим людям. Когда враги сзади наконец преодолели баррикаду, я их только приветствовал. Меня окружали трупы. Клинки и болтеры лежали под рукой, но я в них не нуждался. Сжимая и разжимая кулаки, я мечтал разорвать этих воинов на части в настолько близком контакте, насколько это было возможно.

– Взойдите на мою наковальню, – с вызовом крикнул я, хищно скалясь.

Я даже не задумался о том, что с гибелью корабля мы потеряли единственную возможность выбраться отсюда. Я жаждал насилия. Я хотел лишь одного: уничтожить этих воинов, заставить их ответить за действия своего отца.

Мои кулаки были словно молоты, моя ярость была словно пламя кузни.

Повелители Ночи гибли один за другим, и я ликовал, смотря, как они умирают.

Когда все было кончено, я тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. Дрожащие губы были влажными от слюны. Все тело тряслось от гнева, медленно истекающего из всех пор. Перед моими глазами стояла бездна. Багровая бездна, цвета крови и смерти. Я был у самого ее края, заглядывал в черноту в глубине. Там меня ждало безумие. Я услышал его зов и потянулся к нему...

Коракс вернул меня.

Рукой на моем плече. Обеспокоенностью в голосе.

– Брат, ты в порядке?

Лишь через пару секунд я понял, что он имел в виду меч, до сих пор в меня погруженный.

Я выдернул клинок. Вместе с ним вырвалась струйка крови, окрасившая палубу, но тут же затерявшаяся на фоне пролитой ранее крови.

– Поверь, это пустяки, – сказал я, постепенно возвращая самообладание.

Коракс кивнул, ничем не выдав свои мысли по поводу моих действий, итоги которых кровавыми ошметками усеивали палубу вокруг.

– Что теперь? – спросил я, взглянув на обломки «Громового ястреба».

– Двинемся глубже, будем пробираться к центру корабля. По пути еще встретится транспорт, который можно будет реквизировать.

Надежда была слабой. Я знал, что Коракс это понимает, но решил оставить свои мысли при себе.

– Если не выйдет, всегда можно пробиться на мостик, – ответил я, – и излить наш гнев на того, кто будет сидеть там на троне.

– Согласен.

Коракс вдруг вздернул голову и прислушался.

– Сюда идут.

– Пусть.

Он перевел на меня холодный взгляд из-за линз.

– Ты хочешь покончить с этим здесь или на мостике, с еще бьющимся сердцем Керза в твоем кулаке?

Я кивнул, хотя считал, что наши шансы добраться до мостика и Керза были не очень высоки.

– На мостике. Веди, брат.

Оставив уничтоженных Повелителей Ночи позади, Коракс провел меня через несколько залов, за которыми оказался служебный люк, прикрывавший вход в лабиринт подпольных тоннелей. Они были тесными, и брат оказался вынужден оставить свой любимый прыжковый ранец у входа. Несмотря на его попытки замести следы, враги шли за нами неотступно. Рычащая ругань на нострамском гналась за нами по шахтам и трубам, повсюду слышалось эхо от задевающих стены силовых доспехов. Я представил, как солдаты Керза ползут за нами на четвереньках.

Но как бы глубоко мы ни заходили, сколько раз бы ни поворачивали в боковые коридоры, Повелители Ночи следовали за нами, как тени. Они знали каждый сантиметр этого корабля. Я снова ощущал себя в ловушке, чувствовал, как ее ржавые зубья смыкаются на шее. Побег или плен – иного способа положить этому конец не было. Но я боялся за Коракса. Керз не простит ему это оскорбление.

Через час ползанья по служебным тоннелям, подобно крысам, Коракс обнаружил очередной люк. Выбив ногой решетку, зазвеневшую внизу, мой брат спрыгнул и через мгновение позвал за собой. Выбравшись из темного лабиринта, я оказался в пустой комнате. Она была слабо освещена, покрыта темным металлом, как столь многие помещения в этом безлюдном месте, а на полу виднелись царапины от лезвий. А также пятна крови, но в комнате никого не было. Она странным образом казалась знакомой, хотя я ни разу здесь не был.

Единственный путь наружу шел через арку, только слабые ореолы света от люминесцентных сфер, встроенных в стены, до нее не доходили, и проход окутывали тени.

– Посмотри, свободен ли путь, – прошептал Коракс, указав на арку и тьму за ней. – Я проверю, не догнали ли нас преследователи. Держи, – он кинул мне гладий, свое последнее запасное оружие. Я поймал его, кивнул и поспешил к арке, но не увидел и не услышал никаких признаков опасности.

– Здесь лестница вниз, – заметил я. – И я чувствую сквозняк.

Разумеется, он был искусственным, и воздух пах плесенью, но это могло указывать на то, что рядом находилась палуба с циркуляцией воздуха, а значит, почти наверняка и с людьми.

Коракс еще несколько секунд подождал под открытым люком, после чего присоединился ко мне.

– Что показывают сенсоры шлема? – спросил я, зная, что брат уже осматривает арку в различных спектрах.

– Тени... – прошипел он, немного смутив меня своим тоном.

Не знай я брата так хорошо, я бы решил, что он обеспокоен.

– Другого пути нет, – заметил я, указав гладием на тьму, как будто она была врагом, с которым можно побороться.

Коракс согласился, выпустив когти, и мы вместе начали спускаться по лестнице.

Внизу тьма была все так же непроглядна. Смотреть сквозь нее было не проще, чем смотреть сквозь деготь. Я знал, что она была не простым отсутствием света. Наши глаза с этим легко бы справились, избавив от необходимости гадать, что же нас окружает. Она была чем-то иным, чем-то густым и тягучим, липнущим к нам, как смола. Вглядываясь в ее маслянистые глубины, я различил смутный контур чего-то вроде колизея. Мы спиной к спине стояли на его арене. Под ногами шелестел песок.

– Ловушка! – крикнул я, но было слишком поздно.

Коракс успел взбежать до середины лестницы, когда позади нас захлопнулась выдвижная противовзрывная дверь. Оставаясь на шаг позади него, я повернулся к арене, а неестественная тьма между тем начала утекать через отверстия в полу, и холод, не осознававшийся раньше, покинул тело. Факелы зажглись вдоль восьми стен площадки, на которой до сих пор не знающими покоя призраками лежали скелеты гладиаторов в разбитых доспехах. Я вдруг вспомнил, где раньше видел комнату перед лестницей. В Фемиде, городе ноктюрнских царей-воинов, устраивавших гладиаторские состязания, чтобы доказать свое мастерство и выбрать себе нового вождя. Бойцы ожидали начала битвы в казармах, затачивая оружие или разум перед грядущим состязанием. Коракс и я не сделали ни того, ни другого. Что на этот раз задумал наш тюремщик?

– Да, все это несколько архаично, признаю, – произнес Керз, привлекая наше внимание. Он взирал вниз на нас с трибуны амфитеатра. – Но Ангрону, думаю, понравилось бы. Прискорбно, что его тут нет. На Исстване ваши пути едва не пересеклись, верно, брат?

Я поднял голову к верхним рядам амфитеатра, встречая взгляд Керза. Он был не один. Тридцать терминаторов-Атраментаров окружали арену, открыто демонстрируя пушки «Жнец».

– Жаль, что наши не пересеклись, – ответил я.

– У тебя был шанс на Хараатане, но ты им не воспользовался.

– И когда все закончится, ты пожалеешь, что я этого не сделал.

Керз слабо улыбнулся. Два Атраментара по бокам от него протянули оружие: меч и трезубец.

– На Нострамо подобных величественных сцен не было. Аренами нам служили канавы и ульи, но кровавый спорт не испытывал недостатка в претендентах.

Он бросил нам меч. Тот погрузился в песок на треть клинка.

– На наших улицах правила бандитская культура, и каждый хотел был частью самой сильной банды.

За мечом последовал трезубец, воткнувшийся в землю с такой силой, что вибрации пошли по всей длине рукояти.

– Даже у убийц и насильников есть ритуалы, – продолжил Керз. – Даже для подонков вроде них это важно. Но возможности всегда были ограничены, и зачастую можно позволить только что-то одно. Первым делом, – сказал он, взглянув на Коракса, – бой должен быть честным. Снимай доспехи, брат. Они ставят тебя в неравное положение с Вулканом.

– Я думал, ты не любитель официозных торжеств, Конрад, – вызывающе заметил я, делая шаг вперед. – Разве не поэтому ты перерезал правителей своего мира и благородных обитателей шпилей?

– Они не были моими правителями, и не были они благородны, – мрачно вымолвил Керз. – А теперь Коракс снимет броню или обречет ваших сыновей на смерть.

Из задних рядов Атраментаров на противоположных сторонах амфитеатра вывели двух воинов. На одной стороне был Кравекс, сын моего брата, потерянный и считавшийся погибшим; на другой – Неметор.

Оба воина безуспешно бились в руках захватчиков, не столько потому, что надеялись вырваться, сколько для того, чтобы продемонстрировать неповиновение.

– Неметор...

Как один несчастный сын начал значить так много... Керз не сказал мне, что случилось с остальным моим легионом, а я не нашел в себе смелости спросить его. Я верил, что они были живы, но сколько – не мог сказать. Если бы они все погибли на Исстване, Керз не упустил бы возможность вогнать мне в сердце этот нож. И хотя все его пытки были полны обмана, сам Керз пока ни в чем мне не солгал. Саламандры еще были живы. Я еще был жив. Я должен был спасти Неметора.

Коракс, судя по всему, пришел к тому же выводу и спокойно снял броню, пока не остался в одних поддоспешных штанах, наголенниках и ботинках. Его великолепные доспехи валялись на песке, как какой-то ненужный хлам.

Керз унижал нас, и мне стало стыдно при мысли о том, что я втянул брата в это уродливое представление.

– Прости меня, Корвус. За все это.

– Не беспокойся, Вулкан. Я самостоятельно принял это решение и я знаю, что на моем месте ты поступил бы так же.

– Но брат, ты не понимаешь...

Нам швырнули два гладиаторских шлема, оборвав мое признание. Один был черным, похожим на голову хищной птицы, второй – темно-зеленым и драконьим. Было очевидно, чего хотел от нас Керз.

– А теперь надо станцевать? – поинтересовался я, поднимая предназначенный для меня шлем.

– В некотором смысле, – ответил Керз. – Наденьте их.

Внутри шлем оказался шероховатым. Он был тяжел.

– Одному суждено жить, другому умереть, – раздался голос Керза по звенящему вокс-передатчику внутри шлема. – Бандитская культура жестока, братья. Вы пока не понимаете этого, знаю. Но вы поймете.

Я взглянул на Неметора, явно не понимавшего, что происходит, а потом на Коракса; он, в свою очередь, смотрел на Кравекса.

Бездна вновь была рядом, я балансировал на самом краю и глядел вниз, в ад и тьму. Боль прошила череп одновременно со всех сторон, и я осознал, что шлем казался шероховатым, потому что его внутренняя часть была усеяна крошечными гвоздиками. Керз только что погрузил их острия в мою голову. Бездна пульсировала перед глазами, требуя решиться, сделать шаг вперед и затеряться в этом жаре.

Я изо всех сил пытался сохранить спокойствие, прогнать безумие, грозящее охватить меня буйством.

Коракс до сих пор не пошевелился; впрочем, прошло лишь несколько секунд.

– Выживший будет выпущен на свободу, как и его люди. – Свое последнее правило Керз объявил во всеуслышание. – И знайте, что в моем вольере есть и другие драконы и вороны. А теперь сражайтесь.

Керз до сих пор не лгал мне. И сейчас он должен был говорить правду, иначе игра не имела бы смысла. Но я не мог убить Коракса. Мне придется пожертвовать Неметором, как бы больно это ни было. Я не склонюсь перед варварством и не стану таким, как Керз. Безумие вгоняло когти в мое сознание, но я не поддамся ему. Керз не одержит над нами верх. Я ему не позволю.

Коракс победит, Неметор погибнет, но Корвус, по крайней мере, останется жив. Я принесу эту жертву, я сделаю это для своего брата.

Я потянулся к мечу.

– И еще, Вулкан... – прошептал Керз по воксу последнее условие, лично для меня. – Я солгал. Победи Коракса, оставь его без сознания, или я убью его и пришедших с ним Воронов, а тебя заставлю смотреть.

Я попытался закричать, но из механизма, встроенного в шлем, в мой открытый рот выдвинулась стальная пластина, лишив возможности говорить.

Коракс не двигался. Мне оставалось лишь гадать, не сказал ли Керз ему то же самое, что мне, только для противоположных участников?

– Все еще колеблетесь? – спросил Керз. – Я вас не виню. Тяжело убить собственного брата, чтобы выжить. Но пове