Ариман: Неумирающий / Ahriman: Undying (роман)

Перевод в процессе: 13/28 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 13 частей из 28.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Ариман: Неумирающий / Ahriman: Undying (роман)
Автор	Джон Френч / John French
Переводчик	Летающий Свин
Издательство	Black Library
Серия книг	Ариман / Ahriman (цикл)
Предыдущая книга	Демонология: Вопрос, заданный тьме / Daemonologie: A Question Asked of Darkness
Следующая книга	Актёры судьбы / The Players of Fate
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Величайший чернокнижник Тысячи Сынов в конечном счёте нашёл искомую реликвию — Ключ к Бесконечности. Но не слишком ли поздно ему им воспользоваться?

Ариман обретается на пороге пространства и времени, скитаясь в подцарстве непостижимых измерений и свойств. Наконец-то он разыскал его: древнее устройство, известное среди некронов как Ключ к Бесконечности. Это должно было стать моментом его триумфа, однако он более не тот Ариман, что прежде. Преданный, заблудившийся, оставшийся без союзников, ныне он — одинокий колдун, что стоит на руинах воздушных замков своих грандиозных замыслов. Теперь, когда его чаяния обратились прахом, а легион поглотили огни Пиродомона, Ариман должен найти свой путь через порванное в лоскуты прошлое, дабы обрести надежду на спасение будущего.

Памелле Френч — спасибо за истории, мама.

Каждая история — это прелюдия. Каждое будущее — постскриптум.

Древняя терранская поговорка, происхождение неизвестно

ПРОЛОГ

COMMEDIA IMPOVVISO

Относительная хронометрическая позиция: ∞

Здесь нет времени. Нет времени в понимании прямой линии из прошлого в настоящее. Впрочем, тут есть порядок, расположение, расстановка. Проходы, полки, тома, страницы, слова, знаки чернилами: таково устроение мироздания. Это место, где вечность оседает пылью на обложках закрывшихся жизней и ещё не прочитанных историй. Это не-место. Место, коему не следует быть. Те, кто не обладают фантазией, могут назвать его городом. Более осведомлённые скажут, что это мир, помещённый в карман огромных подреальностных туннелей паутины. Оба описания верны, но, как и всякая правда, они не сообщат вам ничего стоящего.

То же верно и в отношении творцов сего места. Вот вам несколько вариантов на выбор:

Его создателями были…

… боги мёртвых народов.

… древние альдари из времён до Грехопадения.

… Старейшие, что жили до них, а ныне сгинули.

Или нет.

Здесь, в этом месте, буквальная правда не имеет значения. А вот что имеет, так это истории.

Как называется это место?

Должно ли всё иметь название?

Да. Должно. Имена — это власть. И вот почему это место историй и потерянных истин отвергает любое имя.

Когда о нём говорят альдари, они пользуются описанием — облекая в слова его форму и назначение. Описание, однако, неспособно передать истину места в той же мере, как книга не может вместить истину жизни.

Когда это название, что названием не является, слышат люди, они переводят его в силу своего разумения. Они обрезают его альдарские корни, чтобы вымолвить на своём примитивном языке. Затупляют его, дабы оно могло устроиться рядом с прочими словами, лишённое нюансов и поэтичности, но между тем ставшее ближе к истине, чем любое другое имя.

Чёрная Библиотека — так его зовут.

Вот где происходит этот момент. Вот она, сцена, ждущая актёров.

Ирлла, Глас Многих Окончаний, теневидец «Падающий луны», заходит в Библиотеку первым.

Лишь Дети Цегораха, Смеющегося бога, могут появляться здесь, когда им заблагорассудится. Это редко доставляет им радость. Мало кто входит в Чёрную Библиотеку с лёгким сердцем. Тут есть всё, что известно и может узнаться, всё, что было найдено и утрачено. Книги, свитки, оттиски, таблички, меметиграммы, записи, катушки — сваленные в кучи, разделённые, закрытые, запертые и сокрытые во тьме. Где-то тут есть «Плач Иши» — двадцать тысяч и ещё один лист хрусталя, протравленный слезами Иши, где повествуется, почему всё то, что случилось, должно было произойти. Рядом с ним хранятся слова, написанные руками людей и давно вымерших видов. Истины, слишком жуткие для осознания, спят на сувоях пергамента. Это место ужаса, место, которое не должно хотеться посещать.

Теневидец поворачивает голову. На его маске отражается лабиринт переходов, дорожек, мостиков и балконов из живой кости. Есть тут и свет, красно-оранжевое свечение, напоминающее свечное, вот только здесь нет ни пламени, ни свечей. Ирлла замирает. С его последнего посещения место стало другим. Форма Чёрной Библиотеки не постоянна, и потому Глас Многих Окончаний должен осматривать её заново.

Те немногие из их рода, что пытаются описать Библиотеку другим расам, называют её тёмным искусственным миром. Как и любая попытка изложить высшие мистерии низшим созданиям, такое объяснение неверно. Библиотека существует внутри лабиринтного измерения паутины. Она является искусственным миром в том смысле, что её создали — рукотворный мир в настоящем понимании слова. Но она может считаться кораблём или потерянным городом не более чем дыра в сердце — самим сердцем. Точно как паутина — это лабиринт психоактивных туннелей, которые перемещаются, меняются и сбивают с толку, то же верно в отношении Библиотеки. Это лабиринт внутри лабиринта. Узел в клубке пряжи.

Но также это нечто совершенно другое. И всё же…

Теперь это — сцена.

Дверь, через которую вошёл теневидец, представляет собой овал зеркального света, который ничего не освещает. Она стоит посреди открытого пространства, вокруг которого скручивается вся секция Библиотека. Ирлла ждёт у двери: Судьбе полагается прибывать первой, но дальше в одиночестве она идти не может.

Ийшак, Мастер среди актёров, что играет роль Говорящего от Пространств, выступает из двери и присоединяется к теневидцу. По телу Ийшака разливаются тускло чёрные, синие и серые цвета. В начале нового акта мало места для веселья. Деяния в нём будут страшными, шутки — мрачными, улыбки — кровавыми, и посему Говорящий от Пространств появляется в наряде страдания.

— И вновь пришёл я в клеть утраченных снов, — произносит Ийшак. — Но зачем я был призван, и для чего вновь хожу по сим чертогам?

Теневидец указывает на запретные книги, взирающие со своих мест.

— Луна по-прежнему падает. Глупцы и мечтатели нисходят в подмирье времени. Призраков истребления надеются они вернуть обратно к жизни.

— Всё на подмостках шло так, как требует цикл, — резко отвечает Ийшак. — Несведущие актёры делают нужные шаги и играют отведённые роли.

— Опускается занавес, — возражает теневидец, — и шаги танца теряются в ночи.

Говорящий от Пространств пожимает плечами и разворачивается. В его движении сквозит меланхолия. С пол плаща слетает спектральный пепел. Он складывает руки и опускает голову. Он уже знает, что скажет теневидец дальше. Строчки написаны, и всё актёры знают свои роли. Ийшак — мастер труппы арлекинов. Он станцевал много сэдат — великих мистических циклов альдари, — и знает акты и сцены трагедии и резни так же хорошо, как любой другой представитель его рода. Ему ведомо, что цикл, который они исполняют, должен теперь кануть во тьму и смятение. Того требует представление. Ийшак понимает, что, играя Говорящего от Пространств, он должен упрямиться. Знает, что цикл «Падающей луны» требует от них перейти к следующему акту в неведении. Ему нет нужды задавать вопросы, но он всё равно читает свой текст. Он актёр, его жизнь — представление, а что такое представление, как не произнесённый текст, состроенные выражения и станцованные шаги?

— Как мы можем последовать, если не ведаем, куда идём? — вопрошает он.

— Вот почему мы ступаем по сим чертогам, — отвечает ему Ирлла. — Дабы узреть и познать то, что познать нельзя, и тем понять ритм и форму несделанных шагов. Гляди…

Теневидец поднимает руку, и с его пальцев срывается золотой свет. Он падает на книгу. Та находится на колонне из кости: не психоактивной кости, из которой альдари творят предметы, но кости, что росла в тёплой плоти. Лопатки, бедренные кости, сращённые в один столп. Кости движутся, щёлкая и скрежеща друг о друга. Впрочем, форма колонны остаётся неизменной. Закрытый фолиант лежит на вершине неподвижно, почивая в колыбели из фаланг пальцев. Автор книги — не альдари. В её форме угадывается человеческая природа: страницы прячутся под закрытой обложкой. Она примитивная, написанная на грубом языке, однако от неё исходит ужас и мощь.

Ийшак отшатывается. Его маска становится оскалом ужаса. С глаз сыплются красные рубины.

— Мы не можем этого сделать, — говорит он. — Этого нельзя делать.

— Но это нужно сделать, — отвечает Ирлла, и Глас Многих Окончаний льнёт ближе к Говорящему от Пространств, а его движения становятся мягкими, успокаивающими. — Пока не причинён больший вред, мы должны прочесть грядущее, и выбрать окончание, что принесёт нашему роду меньше скорби.

— Но от скорби никуда не деться?

Теневидец склоняет голову, медленно и мрачно.

— Нет сладкого окончания у танца этого, нет золотого смеха средь поля звёзд.

— Тогда чего ради мы играем эти кровавые сцены? — спрашивает Ийшак, не сводя взора с книги.

Ирлла встаёт рядом с ним, воздевает руку, дабы коснуться и утешить.

— Ради танцев, что будут после, — ответствует теневидец.

Ийшак оборачивается, собираясь ответить строчкой, которую никогда не скажет. Ирлла вскидывает руку, веля молчать, и поворачивает голову, словно заслышав поступь.

— Кто-то идёт! — говорит теневидец, и оба оборачиваются к горящей двери, из которой кувырком влетает фигура.

Момент точен, очередность соблюдена идеально. Фигура поднимается. На ней рогатая маска. Рот скривлён в издёвке и печали. Неспешно она выпрямляется. От неё паром исходит лиловый и аметистовый свет. Это — солитёр. Раньше её звали Драйллита, но маска, которую она носит, поглотила то имя. Она — актёр «Падающей луны», но стоит порознь Ирллы и Ийшака. Оба они могут исполнять разные роли и носить любые маски, ибо даже Судьба многолика. Солитёр же имеет лишь одну роль. Роль, которую будет играть до самой гибели. Она стоит им души, и обрекает на вечность мучений после смерти. На них возложен танец Великого Врага, Богини-что-не-спит, Тёмного Князя, Той-что-жаждет, Слаанеш — кровавого отпрыска глупых альдари. Здесь, на этих подмостках, она воплощает ужасную необходимость и страшную угрозу.

— Тебя не звали, — восклицает Ийшак. — Ступай прочь!

Солитёр поднимает голову.

— Это не твой танец, дитя, — изрекает она. — А мой. Я поведу, ты — последуешь.

Однако Говорящий от Пространств отвечает лишь смехом. Солитёр идёт к нему. Ийшак подскакивает в воздух. Плащ и наряд взвиваются бурей льда и снега. Танец его теперь символизирует стылую ночь среди звёзд и смерти, по которой должен прошествовать Тёмный Князь, прежде чем украсть у них будущее.

Напротив солитёра Ирлла тянется к книге на колонне из кости. Солитёр склоняет голову. В этот миг она — неподвижность и злопыхательство. Она глядит на каскад звёздного света и льда Ийшака и слышит смех на ветру. Солитёр делает один медленный шаг, а затем срывается на бег.

Она не быстрая. «Быстрая» — слово слишком лёгкое для описания того, как она движется, слово для птицы, лихорадочно бьющей крыльями. Она не скора, ибо скорыми были герои прошлого, а они сгинули, убегая от своего рока. Она…

… пересекла пространство, отделявшее её от книги и костяной колонны. Она касается книги прежде, чем Ийшак успевает её поймать.

Теневидец отшатывается, закладывая пируэт, и Судьба отвращает свой лик.

Солитёр открывает книгу.

Двое других актёров замирают. Мираж из снега и звёздного света исчезает.

Страницы книги раскрываются. Каждая — лист из кожи. Им следовало заплесневеть и сгнить давным-давно, но Библиотека не даёт своим узникам спастись через тлен. Слова на них писаны не альдари и не людьми, хотя солитёр способна прочесть их без труда. Она так и делает.

— И пришёл Ариман к Колодцу Ночи и Ключу к Бесконечности… — зачитывает она вслух. Голос её ровный и лишён драматичного надрыва.

Двое других арлекинов наблюдают и ждут. Солитёр переворачивает страницу… и страница разделяется по краю. Один лист велени становится многими. Солитёр замирает, затем пролистывает остальные. Каждый лист, падая, делится и делится снова, множась и множась. Книга не становится толще, хотя страниц в ней теперь гораздо больше. Солитёр кивает и мановением руки взмётывает листы в воздух. Перед её глазами проносится бесконечность слов. Она читает. За это время проходят целые жизни. Она читает историю, которую уже прожила, и многие из тех, что не произошли: тропы, проложенные сквозь трагедии подобно слезам на щеке окровавленного лица, персонажи, коих никогда не было, не сделанные выборы. Перед ней возникают новые варианты будущего, разветвляясь по страницам, отчего линия повествования сплетается. Она минует настоящее и углубляется в будущее. Она живёт там, на чужой земле в другую эру. Затем переворачивается последняя страница. Солитёр захлопывает книгу. Поворачивается к Ирлле и Ийшаку.

— Что…? — с положенным трепетом начинает Говорящий от Пространств. — Что в ней говорится?

Она рассказывает им часть прочитанного. Рассказывает, каким должен быть следующий акт. Не рассказывает им конец.

— Война должна запятнать звёзды, — изрекает она. — Огонь должен встретить пробуждённую династию Гиксосов. Азуриане, друкари, и даже сородичи-исшедшие должны подняться на войну. В это время мы должны создать отголосок войны древности.

Говорящий от Пространств склоняет голову. Из глаз его маски проливаются слёзы звёздного света, и он отворачивается.

Следующим к солитёру приближается теневидец.

— Я вижу лишь косу и Кроваворукого бога, бросающих души на ветер, — произносит он. В покачивании его головы сквозит мольба и отрицание. — Жизни, отнятые у тех, что уже вымирают. Этого не может случиться. Должен быть другой путь…

— Его нет, — отрезает солитёр. Она ступает вперёд, и как будто начинает расти, обрамлённая нимбом пурпурно-чёрного пламени. Рогатая маска хмурится от голода и ярости. Теневидец сжимается, но солитёр подходит вплотную, нависая над другим арлекином. — Кровь должна течь. Шторм должен взъяриться и кануть в безмолвие. Так написано.

Ответ теневидца доносится тихим шёпотом.

— И цена костью и утратой должна быть уплачена, дабы тяжкое представление окончилось.

Солитёр пожимает плечами и отворачивается. Движение неприличное, плавная дрожь жестокости и безразличия. Двое других арлекинов отшатываются. Всё так, как должно быть, ибо солитёр — актер Великого Врага, и недруг этот суть вся боль альдари, передразненная и превращённая в кощунство.

— Цена должна быть уплачена, — повторяет солитёр. — Война должна отгреметь. Души должны выпасть подобно монетам из руки умирающего принца… Но… — И она поворачивается, покачиваясь вместе со словами, так, словно они — тёплые течения, и она плывёт в их объятиях. — Но это ничего не решит, ничего не закончит, ничего не спасет.

Ийшак и Ирлла устремляются к ней, размываясь нечёткими пятнами. Солитёр отскакивает прочь, выражением и жестами выставляя их глупцами. Они кричат ей вслед. Их слова переплетаются друг с другом, и закручиваются в ломаную песнь. Они полностью сливаются с ролями, которых от них требует текущий момент.

— Так зачем всё это нужно? — взывает Говорящий от Пространств.

— Так что приведёт повесть к концу? — требует теневидец.

Солитёр прыгает обратно, и теперь её лицо в дюймах от них. Её голос — шипение.

— Тот, кто начал повесть, её и закончит — избранник Ложной Судьбы, Изгой, Колдун Заблуждения… — Она разворачивается и кланяется безмолвствующим книгам, её зрителям. — Ариман, — произносит она.

— Горький конец ждёт наш род, если он одержит верх, — говорит теневидец.

— Ещё горше, если нет, — отрезает солитёр.

Молчание, скорбная неподвижность. Три актёра отворачиваются друг от друга, так что все смотрят в разные стороны.

— Другого пути нет… — произносит Говорящий от Пространств.

— Ко всем концам идём мы со слезами на глазах… — добавляет теневидец.

— Шагая к падению луны, — заканчивает солитёр.

Долгий момент полной тишины, затем трое актёров выходят. Первым — Говорящий от Пространств, понурив плечи от горечи ждущей впереди войны. Теперь его роль лишь в том, дабы раскрасить сцену и фон кровью. Ийшак понимает, что этот акт может стать для него последним, хотя он не уверен. Впереди его ждёт импровизация, которую он может не пережить. Он достигает пылающей двери в паутину. Её зеркальная поверхность горит.

— Вся жизнь — лишь песня, — со смехом говорит он. — Вся скорбь — это шутка, а судьба — просто танец. — Он подскакивает, раскручивается, затем ныряет внутрь.

Глас Многих Окончаний следует за ним, его зеркальная маска опущена. На пороге портала Ирлла оглядывается. Лик теневидца ничего не отражает, лишь черноту и звёзды. Затем он исчезает.

Солитёр ждёт шесть ударов сердца. Она покидает подмостки последней — или так считает. Она знает, что должна сделать. Этот танец не похож на другие, что она узрела. Он тянется сквозь пространство и время, и преодолевает парадокс. Если она преуспеет, истории больше не будет. Если её постигнет неудача, если она оступится, тогда…

Солитёр смиренно кивает, и, сделав простой шаг, скрывается за пылающей дверью.

В Библиотеке воцаряется тишина.

Книги и страницы мерно дышат секретами и тьмой.

Ирлла выходит из мрака. Неясно, откуда теневидец вышел обратно. С его ухода в этом месте прошло всего мгновение, но он уже изменился. Его наряд лишился сине-серых тонов. Остался только чёрный — чёрный в сотне незаметных вариаций, что струятся по его телу. Маска теневидца — зерцало сумрака, пустое пространство под капюшоном. Он не издаёт ни звука, и не идёт, но скользит, подобно привидению, подобно дыханию ночи. В этот момент у него только одна роль. Он — Плач по Судьбе, безмолвный и бесцветный, явившийся увидеть, что может случиться.

Он возвращается к книге. Солитёр закрыла её обложку пару мгновений назад. Цикл истории на страницах не успел бы разыграться, но и у Ирллы не было времени на то, чтобы уйти, переодеться и вернуться. Но вот он здесь.

Ирлла касается фолианта и колеблется.

Момент всё ещё наполнен неопределённостью. Как только он откроет книгу, останется только уверенность.

Может ли актёр судьбы колебаться в такой миг? Это соответствует значимости роли теневидца, крошечный шажок, без которого его танец будет несовершенным. Да и разве представление — это не всё? Пусть сейчас Ирллу не видит ни одна живая душа, его аудитория — вся Вселенная.

Он открывает книгу. Листва истории падает на последнюю страницу.

Ирлла, теневидец, Плач по Судьбе, склоняет голову. Зеркало его маски отражает слова и символы, которые могут поведать будущее или стать очередным иносказанием.

Он опускает взор и читает конец.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧЁРНЫЙ ГОРИЗОНТ

I

ПОЖИРАТЕЛЬ ПАМЯТИ

Боевая баржа «Гекатон», варп

Относительная хронометрическая позиция: 21

Ктесий ощущал, как по ту сторону двери сгорают демоны. Перед его внутренним взором вскипал огонь. Он пошатнулся. Пальцы размазали по железу портала кровь. Дверь содрогнулась от психического удара. Обереги расплавились, и по металлу потекло жидкое серебро. Ктесий ничего не видел. Его разум пылал, чувства орали, связанные симпатическими узами с демонами, что обращались в пепел и кубарём вылетали в варп. Они были высшими сущностями своего рода. В своё время эти нерождённые сокрушали целые королевства и армии. Они были одними из самых смертоносных порождений своей породы, с которыми ему, призывателю демонов, доводилось иметь дело.

А теперь они погибали.

Стирались.

Удалялись из реальности, так, словно их никогда не было.

— Нет… — ахнул он. — Нет!

У него звенело в ушах. По подбородку текла кровь. Он чувствовал в дыхании медь и железо. Конечности и торс раз за разом пронзали шипы боли. Перед глазами плыли и растекались образы. Стены горели. Он чувствовал, как в варпе за границами его убежища растёт давление. За этими стенами боевая баржа «Гекатон» шла сквозь имматериум. Он моргнул и внутренним оком увидел столб огня. Он становился ближе, ревя, засасывая в себя энергию.

Пиродомон. Воплощение Рубрики Аримана. Конец и спасение для Тысячи Сынов.

Ктесий рассмеялся, а затем закашлялся кровавой пеной.

Вот какой его ждал конец. Не смерть от лап порабощённых демонов, не гибель под огнём обманутых воинов Императора, не уничтожение из-за допущенной в ритуале призыва ошибки, а обращение в ничто Рубрикой, которую он же и помог создать.

— Маловато времени, — пробормотал он, начав собираться с остатками сил.

Он выбрал себе убежище на борту «Гекатона» и превратил его в могучую крепость. Помещение представляло собой череду комнат близ сердца корабля. Ктесий укрепил его против вторжений демонов и псайкеров. Работа была проделана на славу. Среди Тысячи Сынов были… когда-то были те, кто понимал теорию клятвенных отречений и оберегов куда лучше, нежели Ктесий. Впрочем, из них практическим знанием и опытом не мог похвастаться никто. Своим искусством он сковывал великих князей варпа, а также возвёл защиту от чар соперников и мстительных демонов. Убежище было настолько безопасным, насколько он мог его сделать, но сейчас до его прорыва оставались считаные мгновения. Это казалось неизбежным. Ему оставалось сделать лишь одно, прежде чем это случится.

— Давай же, — прорычал он себе.

Он попытался встать. Конечности ему не подчинились. По телу уже разливалось онемение. Душа горела изнутри. Всё замедлялось, и, смазываясь в пятно неподвижности, отлетало в горнило изничтожения. Последние мгновения… Последние удары его сердец.

Кости, свисавшие с потолка, стучали друг о друга от растущего психического давления. Каменные статуи в альковах плакали гноем и кровью. В склянках и фиалах вскипала жидкость. Из сваленных в углы свитков шёл дым. Он слышал, как скованные в предметах демоны вопят, требуя их освободить. Фрагменты истинных дьявольских имён у него в голове бились о стены клеток-мыслей. Все они чувствовали приближающееся пекло. Обереги в стенах и дверях убежища ломались одно за другим. Они не продержатся дольше нескольких секунд. Эмпирейная энергия захлестнёт помещение и всё, что в нём находилось. А затем внутрь ворвётся огонь Изменения. Демоны, томившиеся в темницах из камня, металла и кости, будут разорваны в клочья и рассеяны на ветрах пожарища. Работа всей его жизни обратится в прах…

Мысль вызвала у демонолога очередной приступ кровавого кашля и смеха. «Столько жизней, потраченных на торговлю душой ради знаний и власти, и что в итоге?» — подумал он.

По залу прокатился треск рвущегося металла. В двери образовалась трещина. Сквозь пролом ударил оранжевый доменный свет. Демоны в голове у Ктесия разом заорали. Центр пола покрылся изморозью. Спиралями вскружились хлопья льда. Стеклянный цилиндр, в котором находилась когтистая лапа, лопнул. Из него выплеснулась жидкость, тут же обратившаяся в пар. Рука заскребла по палубе.

Ктесий чувствовал разгорающийся в теле и мыслях огонь. Треснувшая дверь прогнулась. На пол закапал расплавленный металл.

— Шевелись, старый болван! — прорычал он, и заставил себя подняться. Тело взорвалось болью, на секунду нарушившей ход мыслей. Ктесий пошатнулся. На дверь обрушился ещё один телекинетический удар. Он начал чувствовать в дыхании пепел. Ктесий побрёл по комнате. Призыватель успел ухватиться за каменную полку, прежде чем рухнуть на землю. Перед глазами расцвели белые пятна. Он поднял голову и схватил со стеллажа каменный сосуд.

— Ал`кул`наратрос… — заговорил Ктесий, вытягивая имя из подземелий разума. Сосуд у него в руке затрясся. Он имел форму скрученной змеи, а крышка представляла собой клыкастую пасть. При словах демонолога восковая печать на горловине расплавилась. — Ну`ша`крел… Я призываю тебя из заключения.

Из сосуда заструился чёрный дым, вскипая в воздухе одновременно с появлением демона. В облаке засияли аметистовые оранжевые глаза. Со щелчком сжались теневые когти, стряхивая с кончиков изморозь. Демон посмотрел на Ктесия. От него клубами исходило отвращение. Существо родилось из стремления забыть: желания солдат сбросить бремя того, что они видели и делали; молитвы души у исхода дней, надеющейся умереть с чистой совестью; радости оттого, чтобы помнить только хорошее, и игнорировать плохое. Все эти моменты создали и придали демону форму. Это был пожиратель памяти. Ктесий сковал его давным-давно, но раньше никогда не прибегал к его силе. Он полагал, что воспользуется им в качестве оружия против врага или соперника. И никогда не думал, что выпустит его против собственного рассудка.

— Оковами, что тебя удерживают, я отдаю тебе приказ, — промолвил Ктесий. Нерождённый закорчился.

Ещё один удар по двери, и теперь трещина стала широким разломом в железе. Ктесий ощутил желание демона сбежать. Существо попятилось. Ктесий хлестнул его волей. Нерождённый вернулся на место. В дыму его тела образовались ледяные зубы. Тварь разгневано зашипела.

— Возьми то, что я прикажу, и унеси в забвение, — сказал Ктесий. Он закрыл глаза и внутренне настроился. Команда была безмолвной, но демон всё равно услышал.

Дверь поддалась. Внутрь полетели комья расплавленного металла. В помещение ворвался шквальный ветер. Последние обереги рухнули.

— Сейчас, — произнёс Ктесий, широко открывая глаза и рот.

Демон кинулся на него. Чёрный дым потёк сквозь зубы и в бездну разума Ктесия. Он ощутил, как пасть твари сомкнулась на воспоминании, которое он велел забрать. Боль. Боль, которую невозможно испытать в реальном измерении. Он кричал, вдруг понял Ктесий, кричал одновременно ртом и мозгом. Затем почувствовал, как демон вырвал мысли, и ошмётки поглощённых воспоминаний рассеялись клочьями бессмысленных слов и образов…

Чёрное и красное… Вороний клюв… Падение…

Невидимая стена силы подбросила его в воздух. Призыватель почувствовал, как от удара сминается доспех. Он врезался в стену, и, раскинув конечности, завис на месте.

Из расплавленных обломков двери выступили три фигуры. Вокруг их лат свивалось жёлто-синее пламя. Глазницы шлемов напоминали дыры. В пустоте за ними ревел огонь. Он узнал их, или, вернее, кем они были: Игнис, Гильгамош, Ликомед… Его братья из высшего круга Аримановых Изгоев, и его ученик. Но все они сгинули. Теперь шагавшие к нему существа имели лишь одно имя на всех.

Три фигуры остановились перед Ктесием. Посмотрели на него. Он почувствовал исходящий от них жар, ощутил запах собственной плоти, обугливающейся внутри брони.

+Где он, Ктесий?+ раздался у него в мыслях голос. +Где Ариман?+

— Скажу откровенно… — произнёс он, и выдавил улыбку. — Я не знаю.

Тогда Ктесий ощутил, как в разум погрузился огненный шип. Телепатические лезвие вонзились ему в память и принялись выдирать оттуда секреты. Боль оказалась не такой сильной, как он думал. Он закашлялся снова, и почувствовал, как на подбородок выплеснулась кровь.

— Как бы это удивительно не звучало, но я говорю правду. Вам не отнять то, чего у меня нет.

Три фигуры уставились на него. Застыв, словно статуи.

+Мы найдём его. Пусть демон и вырвал воспоминание о том, что он сделал, лишь бы скрыться, мы всё равно отыщем его,+ промолвили они. +Это вопрос времени, а время несущественно. Мы — Тысяча Сынов, и мы вечны.+

— Несущественно? — Ктесий улыбнулся шире. — Раз Ариман несущественен, почему вы ищете его?

+Он — один из нас.+ Фигура, что была Ликомедом, шагнула ближе. В этот момент Ктесий ощутил, как внутри него поднимается огонь, ярким заревом поглощая последние плотские чувства, затмевая рассудок раскалено-белым сиянием. +Как и ты… Ктесий.+

А затем всё утонуло в огне и звуке его имени, последовавшем за ним в падение, шипя подобно рассеивающемуся по ветру пеплу. Подобно праху.

Останки Ктесия оставались припечатанными к стене, когда их поглотил пожар. Плоть внутри лат испарилась в первую же секунду. Пламя выплеснулось из горжета и сочленений суставов. Языки фуксинового, цианового и оранжевого цветов растеклись по пластинам керамита. Очертания и форма брони изменились. Из воздуха образовалась материя: серебряная, сапфировая, золотая. Три фигуры стояли неподвижно, пока огонь достигал точки белого накала. Затем пламя потускнело, затекая обратно в латы. Эфирная сила, прижимавшая их к стене, исчезла. Доспех упал…и приземлился на колено. Затем поднялся. Броня больше не принадлежала Ктесию. Вившиеся по пластинам печати и слова исчезли. На сапфировой поверхности теперь плясали огненные узоры. На наплечниках золотые змеи пожирали свои хвосты. Горжет брони закрывал шлем, а из дыр на месте глаз рвался огонь. Фигура, некогда бывшая Ктесием, присоединилась к остальным, после чего они, как один, обернулись и покинули комнату. Демоны, оставшиеся в узилищах из кости, стекла и камня, завизжали, когда комнату захлестнуло адское пламя.

Ключ к Бесконечности, пограничная область

Относительная хронометрическая позиция: 22

Хоркос открыл глаза.

Чернота.

Звук дыхания внутри шлема.

Хоркос повернул голову. Сервоприводы в горжете доспеха зажужжали. Энергия… комплект брони по-прежнему сохранял энергию, иначе сервоприводы не работали бы. Он моргнул, чтобы включить дисплей на линзах.

Ничего.

Хоркос сделал новый вдох. Воздух пах металлом и потом. Он сразу понял, что означал привкус: что он уже им дышал. Доспехи вычищали и перерабатывали его раз за разом. Если цикл оборвётся, то же ждёт и Хоркоса.

Хоркос… Имя снова и снова раздавалось в голове, словно крик, постепенно переходящий в слабеющее эхо. Хоркос позволил ему раздаться вновь.

«Держись за имя, — прозвучала мысль. — Имя означает безопасность».

Хоркос снова моргнул. Дисплей не запустился. Должно быть, доспех перешёл в аварийный режим низкого энергопотребления. Он пошевелил пальцами. Сервоприводы латницы среагировали с секундной задержкой. Хоркос замер. Если энергия доспеха была на критическом уровне, то любое движение сократит его жизнь.

Вдох.

— Включить дисплей шлема, — произнёс Хоркос.

Пауза, продлившаяся дольше вдоха.

В левой линзе возникла зелёная точка света, на расстоянии ширины пальца от глазницы Хоркоса. Позолотевшее пятнышко замерцало, а затем взорвалось потоком зелёного кода. Мерцающие символы заструились сквозь тьму. Хоркос перестал дышать. Доспех силился выполнить его команду. Код исчез. Появились значки. Загорелась информация, тут же, однако, замигавшая красным.

Целостность доспеха: неизвестно…

Запас энергии: неизвестно…

Внешняя среда: неизвестно…

Внешние угрозы: неизвестно…

Хоркос прочёл предупреждения. Он не помнил событий, приведших его к этому моменту. Он знал лишь факты, но не причины. Он — Хоркос. Хоркос — это воин, Легионес Астартес, член одного из легионов Космодесанта, созданных Императором. Хоркос сражался против Императора и Империума. Хоркос — псайкер, его разум способен взаимодействовать с другим измерением, известным как варп, и использовать его силу для сокрушения законов реальности. Доспех Хоркоса потрёпан. Керамитовые пластины покрывали следы от старых взрывов и ударов клинков. Шлем с клювом весь в чёрных подпалинах. Вороний шлем… Хоркос отступник, скитающийся воин, который служил военачальникам Ока Ужаса, региона, где варп смешивается с реальным измерением, создавая адское пространство и пристанище для ренегатов и предателей всех мастей. Пристанище для созданий вроде Хоркоса. Эти и многие другие схожие факты он помнил, но не более.

Нет… нет… это неправильно. Было что-то ещё, образ на задворках памяти, образ каменной двери. Дверь начала как будто расти, заставив мысли Хоркоса отшатнуться.

«Нет! Нет… пока нет», — раздалось у него в голове. Сначала требовалось понять окружающий мир, а затем уже внутреннюю истину.

— Показать внешний мир, — сказал Хоркос. На чёрном фоне зашипела зелёная статика помех, прежде чем растечься к краям. Хлынул свет. На мгновение он прикрыл глаза от сияния. Когда открыл их снова, те уже приспособились, и он начал видеть. Свет исходил от звёзд. Его окружала космическая сфера. Ближайшие звёзды резко блестели, напоминая яркие точки, а за ними зернистым пятном пылала Галактика. Их свет лился на него со всех сторон.

Он находился в космосе. Но как? В него могли попасть, выведя из строя броню: неприцельный импульс, либо ударная волна от обрушения пустотного щита. Это объяснило бы, почему доспех перешёл в режим спячки. Если он был на внешних палубах звездолёта, когда тот разлетелся на части, взрывная волна могла выбросить его наружу — бессознательного, кружащегося во тьме, защищённого от смерти лишь инертной скорлупой доспеха. Весьма правдоподобно… Вот только броня не была повреждена. У неё просто отключились основные системы. И он не кружился. Он был неподвижен, как будто лежал на твёрдой поверхности. Теперь, сосредоточившись на этом факте, он ощутил на себе силу притяжения. Он находился на космическом теле? Или даже части корабля? Он оборвал цепочку догадок. Был простой способ узнать правду.

Хоркос поднялся. Доспех секунду сопротивлялся, как будто не успел пробудиться и не хотел выходить из сна окончательно. С треском сервоприводов он выпрямился.

Хоркос узрел, где находился. На мгновение разум восстал против увиденного.

Он стоял на слое чёрного песка, толщиной в одну песчинку. Над ним простирался купол космоса. Сверху палило солнце, большое и слепящее, выглядя таким близким, что Хоркос чувствовал, будто может к нему притронуться. Были там и другие планеты: огромные газовые гиганты, затянутые охряными бурями, шары изрытой кратерами скалы, сопровождаемые серыми лунами. Все они парили до невозможности близко, так, словно не подчинялись законам физики.

На секунду уши Хоркоса наполнились двойным биением сердец, а затем он усилием воли заставил их замедлиться. Он сделал вдох и услышал в шлеме отголосок дыхания. Пока в лёгкие затекал воздух, Хоркос задался вопросом, находится ли он во сне или же в самом варпе, паря в царстве эмоций и мысли. Едва его посетила эта мысль, Хоркос понял, что это не грёза и не видение имматериума. Он знал разницу, точно так же, как иной человек мог по глотку определить, солёная вода или свежая. То, что он перед собой видел, было реальным.

— Что же это за реальность? — спросил вслух Хоркос, оглядываясь по сторонам. Ответа не последовало. Он опустил глаза. Звёздный свет пробивался сквозь песок под ногами, мерцая среди чёрных крупиц. Внезапно у него закружилась голова. Он взял себя в руки, и ощущение прошло. Он наклонился, отдавая себе отчёт, что здесь не должно быть гравитации, которая бы позволяла ему двигаться или указывала направление вниз. Он зачерпнул пригоршню песка. На мгновение сквозь образованную дыру пробился звёздный свет. Затем песок сомкнулся обратно. Хоркос взглянул на песчинки у себя на ладони. Каждая представляла собой ровный двенадцатиугольник из тёмно-серого вещества. У него на глазах они заскользили по ладони, как будто подхваченные ветром, и, слетев с пальцев, упали обратно на равнину.

В шлеме вдруг заревел сигнал тревоги. Он вздрогнул. На дисплее замигало красное предупреждение.

Критический уровень кислорода… Отключение подачи неизбежно.

Но как? Ещё пару секунд назад система переработки воздуха работала нормально.

Инстинкт и внушение взяли верх. Он втянул воздух, наполнив все три лёгких. Пальцы защипало, когда тело начало сгонять кровь к жизненно-важным органам. Предупреждение об уровне кислорода замигало ярче. Он только что вдохнул последний воздух, который мог выдать доспех. Теперь он задыхался. Разум Хоркоса захлестнуло спокойствие. Паника была одним из человеческих пороков, от которых космодесантники избавлялись при вознесении. Его мысли стали холодными, рациональными, ограниченными фактами и непосредственными решениями. У него имелись способы выжить даже без кислорода. Тело начинало отсекать второстепенные процессы, впадая в сберегающую кому, которая сохранит ему жизнь даже в вакууме. Но что дальше? Кто его здесь найдёт? И что случится с его неподвижным телом? Оно останется лежать здесь до тех пор, пока будет существовать невозможное плато? Переживёт его распад, только чтобы умереть спустя столетия?

Он подумал о слетающем с ладони песке… Здесь не могло быть ветра. Он находился в пустоте. Это была не планета и не корабль с пузырём атмосферы. Это… Что это за место? Он посмотрел на висевшие над горизонтом солнце и планеты. До чего близко, до невозможности близко. Он был не в обычной реальности, но на самом её берегу, где-то, где один набор правил встречался с другим.

Сигнал уровня воздуха пронзительно запищал. Он посмотрел на датчик внешней среды. В ответ ему мигнул маркер «Неизвестно». Хоркос принял решение.

Уплотнители горжета с хрустом разъединились. Он взялся за шлем и снял его с головы. Кожи коснулся свет. Он сделал вдох…

Легкие наполнил воздух. Он не имел ни запаха, ни вкуса. Пресный, безликий — воздух, которым никто никогда не дышал. Хоркос магнитно закрепил шлем на поясе. На краткий миг раздался стук керамита по керамиту, а затем вокруг него снова сомкнулось безмолвие. Хоркос замер. Теперь, когда он стоял и дышал, он ощутил инстинктивную потребность двигаться. Ему нужно попасть… куда-то. Он сделал шаг, затем остановился. Куда идти? Ему требовалось направление, а в этом месте, показалось Хоркосу, он мог шагать по песку до бесконечности и никуда не попасть. Хоркос, сам не зная откуда, вдруг понял, что пришёл сюда намерено. Теперь же ему требовалось узнать свою цель.

Он закрыл глаза. Перед мысленным взором поднялась каменная дверь.

— Я — Хоркос, — произнёс он вслух. — Откройся.

Дверь отворилась, и его разум прошёл через неё.

Ариман открыл глаза на плато из пыли. Его разум наполнился прошлым. Всем и сразу. Каждый шаг, который он сделал на пути к этой точке и месту, всплыл у него в памяти. Не было никакого перехода от Хоркоса назад к себе самому. Каменная дверь в разуме Аримана стояла по-прежнему открытой. Личина Хоркоса застыла на той стороне, видимая его внутренним взором, призрачная оболочка естества.

Плато из серой пыли, звёзды, солнце и планеты заполнили собой его земной взор. Он дал разуму и телу успокоится, пока его мысли вновь связывались с окружающей действительностью. Всё прошло быстрее, чем он успел моргнуть, и между тем миновала целая жизнь. Именно так ему показалось.

Для менее одарённого разума, сделанное им только что не поддалось бы никакому осмыслению. Концептуально, по крайней мере, всё казалось довольно простым. Для существа вроде Аримана физический мир и разум являлись одинаково реальными, но если физический план имел законы и ограничения, то ум — нет. Воля, воображение и интеллект были единственными препонами, которые мог поставить себе рассудок. Разум Аримана представлял собой царство бесконечных вероятностей. Обычный мозг имел участки, о наличии коих он даже не подозревал, запертые вместилища воспоминаний, моря эмоций, что скрывали затонувшие города устремлений и боли. Ариман давным-давно изучил глубины своего рассудка и преобразил его пейзаж. Он сотворил дворцы для хранения воспоминаний и исходил пустыни подсознания. Он знал себя и свой мозг до последней крупицы мысли. Или, по крайней мере, так он считал. Его разум был миром, по которому он мог передвигаться, как ему заблагорассудится.

Раньше его ментальный пейзаж воплощался в форме дворца, но то сооружение пало; теперь его развалины высились на вдающемся в серое море мысе, а утащенные камни ушли на строительство храмов и замков в других районах мыслей. Ныне целые города вырастали из гор и вздымались в небо, пролёты воображаемых мостов и лестниц невероятным образом возносились вверх, под самые облака. Дороги тянулись через равнины деревьев, что клонились под тяжестью ливней, а после ныряли в погребённые лабиринты, где не было света, а единственным звуком служило капанье со сталактитов просачивающейся с поверхности воды. Его образы состояли из кусочков реальных мест. Лестница в шпиле могла быть родом из Имперского Дворца во времена Великого крестового похода, но теперь её ступени закручивались внутри башни, которую Ариман помнил из сожжённого Просперо. Запах пепла, плывущего на ветру, что задувал в окно, мог быть частью воспоминания о воздухе на Дамертане, но ещё в нём ощущался намёк на грозовой дождь с Терры. И так далее, и так далее, земля разрасталась и менялась по мере расширения разума Аримана.

Каждая часть его мысленного царства имела свой смысл. В каменных библиотеках хранились имена и жизни всех, чью смерть ему довелось увидеть. Полузасыпанная пылью глушь полнилась базальтовыми плитами с вырубленными на них убеждениями, коих он придерживался в бытность новобранцем в легион. Здесь Ариман мог отыскать давно похороненные воспоминания, обрести прозрение из прошлого, а ещё он приходил сюда, чтобы заняться великими трудами в самом безопасном и приватном месте из всех возможных. Это было его мысленное королевство, его убежище, его цитадель, и его склад мыслей.

Чёрная дверь в голове Хоркоса представляла собой портал обратно в память Аримана. Естество Хоркоса являлось единственной закрытой комнатой в его голове. Пока дверь оставалась запертой, Хоркос жил, а Ариман был лишь воспоминанием, скрытым с глаз долой. Теперь Хоркос вернулся на своё место, став очередной идеей в плену разума чародея. Это был способ спрятаться, исчезнуть из реального плана.

Ариман вздрогнул. Он выжил. Он дошёл. Его взгляд и разум заскользили по равнине пыли, выискивая любой признак того, что он здесь не один. Ничего не шевелилось и не привлекало к себе его чувств. Похоже, он успел первым. Но, с другой стороны, даже если нет, показало бы ему это место следы чужого присутствия? Скорее всего, нет, и неважно, сколько из них достигнет этого побережья времени и реальности, каждый всегда будет тут в одиночестве. Столько пройти, чтобы оказаться здесь… Зайти так далеко, и ценой таких потерь. Игнис, Астрей, Ктесий, Санахт, Амон… остальные. Так много. Так далеко. Осталось лишь ещё немного.

«Но что, если ты проиграешь сейчас, Ариман? — раздался голос у него в мыслях, который мог принадлежать ему, или кому угодно из потерянных братьев. — Что тогда?»

— Пора идти, — сказал он себе.

Он отвернулся от солнца. Посмотрел прямо перед собой. Ничего не двигалось. Он сделал шаг. Ничего не изменилось. Расположение каждой звезды осталось тем же, что и до того, как он ступил вперёд, но каким-то образом он вновь оказался перед солнцем. Он знал, что если сделает хоть тысячу шагов и будет каждый раз поворачиваться, звёзды и планеты останутся на тех же местах, а солнце будет прямо впереди. Ариман сделал вдох и позволил глазам увидеть по-настоящему.

Солнце стало чёрным. Внезапно и полностью. Не осталось ни звёзд, ни планет, лишь бескрайная гулкая пустота, от края и до края. Плато пыли запылало, низ каждой песчинки озарился зелёным светом. Глубоко в черепе Ариман ощутил нарастающий крик, вопль живого существа, внезапно осознавшего, что всё, что оно знало, и о чем заботилось, ровным счётом ничего не значило и значить не будет. Старые человеческие инстинкты заорали Ариману отвернуться и не смотреть. Он удержал разум в неподвижности, а глаза — открытыми и не моргающими.

Он начал идти. Равнина серого песка прогнулась под его поступью, формируя коническое углубление. Склоны становились круче и круче. Низ впадины взорвался тьмой. Теперь Ариман наполовину бежал, и наполовину летел в разверзающуюся впереди и под ним чёрную бездну. Песок струился мимо него, утекая в зёв колодца. Крик в черепе перерос в предупреждающий вопль. Затем он уже не бежал, а падал, и падал, не видя дна.

II

ПОСОЛЬСТВО

Неверонский залив

Относительная хронометрическая позиция: 23

Корабль эмиссара выскользнул из варпа в реальное пространство. Вслед за ним зажёгся синий свет, рассеявшийся затем во тьме. Рана от перехода затянулась. Демон, что управлял космолётом, пожрал заброшенные ему в пасть души, когда тот оказался в настоящем измерении. Мгновение он оставался неподвижным, уподобившись мерцающему кинжалу на фоне ткани космоса.

Корабль назывался «Весы истины». Он прибыл с Планеты Чернокнижников по воле Магнуса Красного, примарха Тысячи Сынов. По меркам братьев он считался молодым. Многие боевые звездолёты, что служили Тысяче Сынов с Сорциариуса, были старыми, древними посудинами, которые сражались в Великом крестовом походе и войне против Императора. Колдуны под началом Алого Короля не были изгоями, которым приходилось довольствоваться развалинами или забирать корабли у других. Они были Тысячью Сынов во всей их славе и великолепии. Их грёзы стали явью, и сокровища из минувших дней легиона перешли в их распоряжение. У них имелись грандкрейсеры, чьи корпуса сверкали золотом, что скручивалось и текло подобно буревым ветрам; эсминцы, рождённые под лучами самого Сола; боевые баржи, которые помогали покорять для людей Галактику. «Весы истины» были не такой реликвией, а дитём Ока. Машинные секты сформировали его кости из руды, добытой на лунах и планетах, что купались в свете варпа. Системы судна были не сконструированы, но выращены, кабели с проводами разошлись по его скелету ещё в момент образования. Сущности варпа сплавились с металлом его корпуса и шептали в пламени двигателей. Он был скорее порождением эмпиреев, нежели пустоты, наполовину живой, злобный и голодный. Но ещё и быстрый. Он мог проскользнуть сквозь просветы в бурях, что обрамляли Око Ужаса, а затем погрузиться в варп без страха пасть жертвой другого алчущего демона. И по воле своего повелителя, а также приказу Магнуса Красного именно это он только что и сделал.

Полог цианового света затрепетал над остовом «Весов истины», пока он выискивал в пустоте угрозы. Никто не рассчитывал их здесь встретить, поэтому засада казалась маловероятной. Но маловероятное иногда всё же случалось. Он вёл себя осторожно, а такое качество как осторожность его повелитель ценил особо. Его звали Хакатай. Он был легионером Тысячи Сынов, а также учеником Магнуса Красного. Предпочитавший сначала думать, а затем действовать, он не полагался на допущения. Предсказания, что привели его в это место, отличались точностью и детальностью, но с его стороны было бы глупо недооценивать способности или намерения Аримана.

+Покажи мне их,+ повелел он.

«Весы истины» услышали и подчинились. Стены командной башни замерцали и стали прозрачными. В чёрной пустоте заблестели звёзды. Они находились в заливе между солнцами, наполненном лишь фоновым гулом космического излучения. Найти что-либо в бесконечности бездны для большинства было бы задачей невозможной, но то, что другие считали невозможным, Тысяча Сынов проделывала ежедневно.

Вид перед Хакатаем задрожал, а затем изменился. Скопление огней стало ближе. Но то были вовсе не звёзды. Каждый огонёк представлял собой корабль — потрёпанный, пострадавший от бурь и посечённый шрамами войны.

«Что же стало с вами в изгнании, братья мои», — подумал Хакатай, наблюдая за огнями кораблей. Флот Изгоев впечатлял как минимум своей численностью, а размеры и репутация его капитальных кораблей были огромны… Но в каждом корпусе зияли раны. Некоторые суда служили Тысяче Сынов ещё в бытность легионом; другие представляли собой безродные шхуны, восстановленные из обломков или отнятые у врагов, на которых до сих пор виднелись эмблемы прежних хозяев. Крестоносное воинство бродяг и нищих: вот кем на самом деле были Изгои, а всё потому, что они отвергли прозорливость Магнуса и отказались принимать изменчивый путь судьбы. Хакатай не питал к ним ненависти за то, что они сделали, а скорее жалел за то, в кого те превратились.

В зеркале у командного алтаря возник тонкий как паутинка образ безглазой фигуры.

— Они узрели нас , — промолвила она голосом, донёсшимся из серебряных рожков в оправе зеркала. — Они разворачиваются навстречу.

— Их орудия заряжены, лорд, — произнёс из другого конца зала трэлл в серебряной маске.

+Держать щиты,+ послал Хакатай. +Орудия не запускать.+

— Ваша воля исполнится, — ответили рабы. «Весы истины» содрогнулись от неодобрения духов пушек. Хакатай прислушался к тому, как орудия заставили умолкнуть. Он прибыл сюда не для того, чтобы развязывать очередную войну колдунов. Пока — нет.

— Нас взяли в захват ауспики наведения , — продолжило зеркало.

Хакатай ощутил, как защипало внутренний взор, когда Изгои обратили внимание на «Весы». Он удержал разум в неподвижности, мысли — в ясности. Из кораблей Изгоев в варп огнём выплеснулись мыслеформы и начали кружить вокруг них. Они походили на сгустки пламени, скопления синих глаз в окружении горящих перьев. От них исходила мощь. Эти проявления мысли и псионической силы, в отличие от корабельных орудий, представляли настоящую угрозу. Впрочем, он заметил нечто ещё: все они выглядели одинаково. Хакатай встрепенулся. У него не было времени размышлять, в чём причина.

Прождав удар сердца, он послал им мысленное сообщение.

+ Я — Хакатай, ваш бывший брат, повелитель Пятнадцатой Спирали, посланник Магнуса, нашего отца и короля.+

Мыслеформы порхнули ближе к командной башне «Весов истины».

+Мы тебя знаем.+

Слова раздались в мозгу Хакатая громовым раскатом. Мысль произнёс не один голос, но множество, подобно заговорившему одновременно хору. Он ощутил их мощь. Такую мощь… Мало что могло обескуражить его. Он узнал слишком много и сделал ещё больше, чтобы в этой вселенной его ещё могло что-нибудь напугать. Но нечто в тех трёх словах — Мы тебя знаем — пробрало чародея до самого нутра. О каком могуществе и мастерстве это свидетельствовало? Что сотворил Ариман?

Хакатай вернул разум обратно в равновесие. Как-никак, поэтому он здесь: из-за того, что наделал Ариман.

+Я прибыл в качестве эмиссара от двора Алого Короля, и прошу вас принять и выслушать меня.+

Мыслеформы продолжали кружить вокруг «Весов истины» ещё удар сердца. Затем отлетели прочь.

+Приходи, и будешь принят, Хакатай…+

— Корабли Изгоев отключают орудия, лорд, — отозвался трэлл в серебряной маске.

— Да… — сказал он вслух. Слова, что могли последовать дальше, стихли на устах. Его внутренний взор оставался прикованным к тому месту, где находились мыслеформы. Хакатай был адептом многих искусств. Он мог читать течения судьбы и последствий, извлекать мысли из разумов смертных, и преобразовывать материю силой воли. Он привык взирать на вселенную с высоты знаний и власти. Но сейчас, впервые за долгое время, Хакатай ощущал, словно находился не на пике бытия, но едва цепляется за край бездны. И, что хуже, он не понимал почему.

— Лорд? — спросил один из старших трэллов. — Какие будут приказы?

Он прогнал неприятное чувство прочь. У него была обязанность перед повелителем и королём, и он её выполнит.

— Приближаемся со всей осторожностью. Приготовьте челнок для перелёта на флот Изгоев.

— Будет исполнено, — отозвались рабы, и, залязгав серебряными кольчугами, поклонились.

Штурмовая аппарель опускалась на палубу ангарного отсека «Гекатона», впуская в десантный корабль свет. Хакатай увидел, как в шлеме вскружились золотые руны, пока доспех анализировал воздух и эфир. Пригодная для дыхания атмосфера, загрязнение незначительное, хотя присутствуют следы дыма и пепла. Уровень тепла в пределах нормы для смертных. С эфиром же всё обстояло иначе. Установленные в броню сенсоры варпа силились дать чёткие данные. Одну секунду они показывали мощное эфирное давление, а в следующий миг стали говорить, что эмпиреи спокойные и гладкие как штилевое море. Хакатай мог бы потянуться собственными чувствами, чтобы узнать правду, но удержал их за стенками черепа. Отправлять разум для изучения имматериума могли бы расценить как проявление враждебности. Изгои наблюдали за ним. Их внимание ощущалось горящим покалыванием под кожей.

Трап коснулся палубы. Хакатай замер, затем выступил на свет. Четыре рубриканта, которых он взял с собой в качестве охраны, двинулись за ним. Все они носили серебряные и сапфировые облачения симпозиума Хакатая. Он мог бы взять в состав посольства куда больше бойцов. Он был владыкой колдунов, занимавшим высокое положение при дворе Алого Короля. Ему подчинялись когорты тзаангоров и мутантов. Ему служили низшие чернокнижники. На его зов откликались машины войны и легионы демонов. Но сейчас он прилетел на челноке без сопровождения и с почётным караулом из четырёх воинов. Естественно, это было посланием, точно так же, как и прибытие всего с одним кораблём.

«Мы вас не боимся, — гласило оно. — Мы хотим поговорить и только». Хакатай знал, что другие последователи Магнуса не согласились с таким решением. Некоторые хотели обрушить на головы Изгоев возмездие. После атаки Аримана варп вокруг Планеты Чернокнижников до сих пор покрывали шрамы. Он попытался призвать вторую Рубрику на том же месте, где и первую. Вернувшись из ссылки, в которую его отправил Магнус, Ариман сжёг Просперо во второй раз, чтобы привести флот и войско в сердце владений примарха. Большая часть Изгоев спаслась после устроенного побоища, что для многих стало непростительным. Магнус, однако, положил конец всем призывам начать открытую войну и запретил другие, не столь явные атаки.

+Мы должны узнать, что ведомо моим изгнанным сынам, прежде чем поднимать клинки,+ постановил Алый Король. Поэтому Хакатай пришёл к Изгоям один.

Те его ждали. Сотни воинов, выстроившихся рядами, что тянулись по палубе пересекающимися спиралями. Других десантных кораблей в ангаре не обнаружилось, как и оборудования, и сервиторов. Только абсолютно неподвижные бронированные фигуры. Все были в шлемах. Их глаза горели оранжевым светом. Хакатай замер внизу аппарели и осмотрелся. Никого из них он не узнавал. Неужели это всё рубриканты? Он не мог сказать наверняка, не оглядев и не вкусив имматериум разумом.

— Братья, — сказал он вслух.

+Мы тебя знаем…+ раздался в ответ голос, напоминавший шипение сыплющейся пыли.

— Я здесь в качестве эмиссара от нашего отца, Магнуса Красного. Где Ариман?

+Ариман… Ариман… Ариман.+

Призрачные голоса наполнили мысли Хакатая. Фигуры вокруг него не шевелились. Все глядели на него. У него защипало кожу. Он чувствовал исходящий от фигур жар. Их латы покрывали узоры из скручивающегося спиралями пламени и клубков горящих змей. На груди одного из воинов, стоявшего ближе прочих, он заметил чёрного скарабея с красными глазами. Жука опутывали и душили серебряные гадюки, а сам он был покрыт трещинами, но Хакатай всё равно узнал символ.

— Киу? — спросил колдун. — Брат? — Фигура с разбитым скарабеем на груди не шелохнулась и не ответила. Хакатай окинул взглядом остальной его доспех. Киу такой не носил. Внезапно он понял, что приходить сюда одному было ошибкой. Его сознание поднялся по уровням самоконтроля. В памяти всплыли чары и заговоры. Из разума выскользнула команда рубрикантам — приготовиться к бою. Четыре... Совершенно недостаточно. Если ему удастся добраться до челнока, он смог бы пробить двери ангара. Выбравшись наружу, он открыл бы портал обратно на «Весы истины». Корабль сумел бы обогнать любое судно Изгоев как в варпе, так и за его пределами. Шансы на выживание, однако, выглядели призрачными, а его смерть казалась почти неизбежной.

— Что ты хотел нам сообщить, Хакатай? — раздался голос.

Колдун обернулся туда, откуда прозвучал вопрос. Ряды бронированных фигур расступились, явив одинокого воина. Он был без шлема. С открытого спокойного лица на него смотрели глаза с янтарными радужками. Хакатай моргнул. Он знал это лицо, но имя воина отчего-то вспомнить не мог.

— Прошу, — произнёс воин, — говори.

— Мои слова предназначены для Аримана, — отозвался Хакатай.

Воин слабо улыбнулся.

— Твои слова предназначены для всех нас, разве нет? Для всех Тысячи Сынов. — Он кивнул. — Так что прошу, позволь нам их услышать.

Хакатай кинул взгляд по сторонам, затем обратно на воина без шлема. Почему он не помнил имени легионера? У него не получалось сосредоточиться на вопросе. Он моргнул.

— Тебя прислал Ариман? — спросил он.

— Я здесь ради тебя, брат, а ты преодолел долгий путь, чтобы поговорить с нами. Поэтому говори, и будешь услышан.

Хакатай помолчал, затем кивнул. Да, он будет говорить…

— И Изгоев, и сыновей Магнуса настиг новый рок, — начал он. — Вы знаете это так же хорошо, как и мы. Проклятье, что преследует нас в варпе. Его огонь обращает рубрикантов в ничто. А живых, в свою очередь, делает рубрикантами. — Он повысил голос, отчего тот зазвенел в тишине ангара. — У него есть имя, шепотом разносящееся по варпу. Пиродомон. Он — дело рук Аримана, созданный в результате его нападения на вотчину Магнуса и попытки призвать Рубрику во второй раз.

Хакатай снова умолк, ожидая ответа на свои слова, какой-нибудь звук от фигур, рябь в варпе. Ничего.

— Алый Король прислал меня не для того, чтобы угрожать возмездием, но чтобы предложить альянс против угрозы, — продолжил он и оглянулся. — Колдуны Сорциариуса не могут одолеть её в одиночку, и если мы не найдём решения, нас не останется вовсе.

Его слова стихли, сменившись гулкой тишиной. Он приготовил разум к бою, напряг мышцы. Рубриканты придут в движение по первой же команде. Но… Он снова моргнул.

— Удивительно, — произнёс воин с открытым спокойным лицом. Лицом, которое Хакатай знал, вот только не мог… вспомнить… — Удивительно, как быстро страх способен стирать разногласия. Магнус прогнал стольких сыновей за то, что те ослушались его, но стоило ему столкнуться с проблемой, которую он не в силах решить сам, и горькое прошлое отошло на второй план.

— Алый Король хочет, чтобы его сыновья выжили.

— Алый Король — раб власти, и хочет, чтобы мы все сидели у него на привязи.

— Если Пиродомон не остановить, мы все умрём, — сказал Хакатай. Он услышал в своём голосе нотки гнева. Странно… Он ведь сбалансировал душевный настрой и эмоции, но теперь в его словах сквозила злость. — Это создали Ариман и вы, Изгои. Вы и он обрекли нас. Мы должны были сжечь вас за содеянное, а вместо этого предлагаем перемирие, чтобы мы все смогли выжить. Вам следует…

— Грядущее не остановить, — отозвался воин. Янтарные глаза неотрывно смотрели на него.

Туман, размывавший мысли Хакатая, рассеялся. Он вспомнил лицо, одно лицо среди десятков тысяч других легионеров Тысячи Сынов. Гелио Исидор… Но Гелио Исидор пал жертвой Рубрики, стал одним из оживлённых комплектов лат, содержавших призрачные отголоски тех, кто их когда-то носил. Но вот он тут, смотрит на него настоящими глазами.

Хакатай мог бы что-то сказать, мог бы задать один из вопросов, громко звучавших у него в голове. Впрочем, никакого смысла не было. По взгляду Гелио Исидора он понял, что, невзирая на любые доводы и причины, исход будет только один — насилие.

Он погрузил разум в варп. Мысленные команды устремились к рубрикантам. Узоры мыслей потянулись к энергии эфира… и наткнулись на стену огня. Его разум отшатнулся, уйдя в оборону. Руки уже выхватывали с пояса ножи. Каждое лезвие представляло собой острый как бритва кусок кристалла. В кинжалы потекла его воля, и их кромки вспыхнули синим пламенем. Глаза бронированных фигур вокруг него воспылали инфернальным сиянием. Своим внутренним взором он не видел ничего, кроме пламени — исполинскую воронку пламени, что затмевала собой всё остальное. Хакатай пошатнулся. Его тело, разум и душу объял жар. Жар и боль. Он уловил запах дыма и почуял пепел.

Гелио шагнул вперёд, поднимая руку. Внутреннее и психическое зрение Хакатая слились воедино, и всё перед ним превратилось в смазанное пятно. Он видел Гелио, видел тянущиеся к нему пальцы, но ещё видел зарево, расходящееся от него по варпу.

Чародей отсёк боль от тела и прыгнул. Он всегда отличался стремительностью, и даже без оккультных способностей оставался смертоносным. Первый удар ножом отрубит Гелио кисть. Второй войдёт подмышку на стыке брони. Затем третий пронзит воину горло, между тем как четвёртый станет уколом под нагрудник, который разорвёт ему сердца. Броня не спасёт его от такой атаки: ножи Хакатая дрожали от струящейся по ним мощи. Они были не просто материальным оружием, но самим разумом колдуна, преобразованным в кромку и остриё. То, что ему придётся убивать, всегда оставалось одной из вероятностей, точно так же, как и смерть. Отбывая на задание, он знал, что шансы убить и умереть были равны. Способа уцелеть Хакатай больше не видел, но перед концом он всё же отнимет жизнь. Вот почему Магнус отправил его одного — Алый Король знал, что Хакатай мог стать одновременно посланником и убийцей.

Первый удар понёсся к Гелио и остановился. Запястье Хакатая поймала рука. Он повернулся и встретился глазами с одним из своих охранников-рубрикантов. Кулак воина крепче стиснул его кисть. Пальцы рубриканта покраснели от жара, глаза — горели огнём.

+Отпусти меня!+ мысленно закричал колдун. Хватка стала только сильней. Хакатай ощутил, как под бронёй варится его предплечье. +Отпусти…+ повелел он снова. Затем рубрикант ударил его. Керамит треснул. Хакатай ощутил, как в груди раздробились кости, ощутил, как пушечным ядром отлетел на колени. Остальные три рубриканта взяли его в кольцо. Он услышал рёв пламени, и шипение пылевой бури. Мир почернел, и он больше не видел вокруг ничего, кроме огненных глаз, а в их центре — пылающую, лучащуюся фигуру.

— Ты хочешь, чтобы тебя отпустили, — промолвила горящая фигура голосом Гелио, — но единственное освобождение для любого из нас — это принять пламя и стать тем, кем мы должны быть. — Огненная фигура протянула руку. Тело Хакатая перестало его слушаться. Пальцы коснулись лица чародея и приподняли его за подбородок. — Мы будем свободными… — сказал Исидор, и его голос стал звуком жара, раскалывающего камень, и огня, пожирающего леса. — Свободными от Магнуса, свободными от прихотей лжебогов, свободными от безжалостного времени. Мы будем единым легионом, вечным и неумирающим, огнём без начала и без конца.

Хакатай затрясся. Боль из груди растекалась в конечности. Теперь он видел только огонь. Он открыл рот, и, чувствуя, как с губ срывается пепел, с трудом заговорил.

— Ты… Ты и есть Пиродомон.

Гелио убрал руку с подбородка Хакатая. Мир исчез в рёве и белизне.

+Мы все — Пиродомон,+ сказал голос у него в черепе, и голос тот был не одиноким, но хором из многих тысяч. +И ты тоже.+ Затем рука опустилась ему на макушку. Это стало последним, что ощутил Хакатай, прежде чем его тело и разум обратились в прах.

«Весы истины» попыталась убежать. Заточённые в его системы духи и ведьмы были связаны с разумом и душой Хакатая. Они ощутили момент, когда их повелитель прекратил своё существование. Как он и проинструктировал их, они направили энергию на двигатели и нырнули в Море Душ. Хакатай распорядился, что если он не вернётся, кораблю следовало вернуться на Планету Чернокнижников. Алого Короля требовалось предупредить.

Флот Изгоев устремился в погоню, но одинокий корабль уже вышел из зоны досягаемости их орудий. Он скользнул в варп, словно змея в воду. Магические формулы и демоны в его обшивке начали сворачивать течения потустороннего измерения. Бури и водовороты хищных эмоций расходились с его пути. Шквалы душ задували ему вслед, придавая скорости. Пусть Изгои и могли выследить «Весы истины» в Великом Океане, но вот поймать — никогда. Его им не достать…

Позади корабля вскипел огненный шторм. Помогавшие ему бури и течения исчезли. Члены экипажа, что умели прозревать варп, увидели и ощутили тянущийся к ним огонь, между тем как сами они стали замедляться. Демоны в костях корабля взвыли. Затем огонь захлестнул «Весы». Связанные с системами трэллы завизжали, сварившись заживо. Внешняя обшивка обуглилась дочерна. С подбрюшья и кормы оторвались струпья расплавленного металла. Корабль завертелся волчком, скручиваясь подобно брошенному в домну пергаменту. А затем «Весы истины» исчезли. Пламенный шторм отступил, оставив куски искорёженной материи, которые затем рассеялись на волнах грёз.

Из слабеющей бури огня вышел флот Изгоев. Языки псионической энергии хлынули обратно в их остовы. Порождения варпа, что явились за распадающимися останками «Весов истины», кинулись перед ними наутёк.

С высочайшей башни «Гекатона» Гелио Исидор взирал на Море Душ. Вокруг него, выстроившись кругами, стояли идеально неподвижные бронированные фигуры. Доспех, что был Хакатаем, ждал в шаге от Гелио, его пластины теперь тоже увивали горящие змеи. Исидор слышал имя Хакатая среди прочих, ещё одна крупица праха среди множества. Остальные вскоре к ним присоединятся — каждый из Тысячи Сынов вольётся в их ряды. Они станут теми, кем должны были стать: многими, но притом одним, и силой их будет пламя, которое поглотит всё, что окажется у него на пути.

Гелио мысленно коснулся разума перепуганного навигатора, сущности, откликавшейся на имя Сильван. Он ощутил одолевавший его душу ужас.

+Мы отправляемся в Око Ужаса,+ повелел Пиродомон. +Проложи нам курс.+

III

ИНТЕРФЕЙС УПРАВЛЕНИЯ

Ключ к Бесконечности, пограничная область

Относительная хронометрическая позиция: 24

Сетех, Носитель Чёрного Диска, фаэрон гиксосской династии некронов, поднялся с плато. Сыплющиеся частички угольно-серой пыли начали выстраивать его тело. Сначала грубое очертание головы, торса и рук, затем кольца щупалец, что свисали ниже пояса вместо ног. Под саваном падающей пыли формы затвердели: острые грани, повторявшие и передразнивавшие кости людских скелетов; клинок, чья кромка дробила звёздный свет; нимб совершенной тьмы, обрамлённый золотом и размещённый за черепом.

Последние крупицы упали на плато. Сетех окинул дугу угольно-серой пыли взором. Если смотреть на плато с любой иной точки, кроме поверхности, оно представлялось кругом. Планеты и луны, что висели в небе до невозможного близко друг к другу, были, конечно, иллюзией восприятия. Всё место являло собой карманный парадокс, размещённый между примитивной реальностью и устройством, именуемым Ключом к Бесконечности. Буфер, прокладка между Ключом и остальной вселенной, словно жидкость в суставе из кости, позволявшая ему свободно сгибаться и вращаться. Снаружи оно было совершенно неразличимым. Его не существовало. Изнутри ты мог выглянуть на другую сторону, но линзы карманного измерения искажали увиденное, придавая ему совершенно иную форму. Чтобы попасть в это место, требовалось знать не только то, где оно находится, но и как в нём существовать. Тебе нужно было преодолеть кромку чаши и скатиться по краю реальности внутрь.

Сетех знал всё это и много больше. Он был фаэроном династии некронов. Он переступил порог смертности и вошёл в вечность нетленного металла. Его воле корились легионы. Его мыслям были открыты секреты материи и времени. Он был всё равно что бог для скотных существ из плоти, что копошились среди звёзд. Но… Тут он стоял один, царь без двора, лорд без сподвижников.

Синий свет в его глазницах на миг зашипел. Он убрал из мыслей сторонние эмоции. Он достиг порога, и это главное. Теперь следовало просто сделать следующий шаг. Свет в глазах потускнел, и Сетех склонил голову. В позвоночном столбе активировалась транспространственная цепь. Пылевое плато под ним инвертировалось, а затем стало цилиндром, потом сферой, далее — гипертором. Он полетел сквозь дыру в формах, углах и….

Ключ к Бесконечности, внутренняя зона

… Сетех поднял голову. Он обвёл взглядом стены, которыми сменилось плато и свет замерших звёзд. Ключ к Бесконечности… Его Ключ. Его прелесть. Его сокровище. Оно вновь принадлежало ему. Он победил. Простое умозаключение. Он добрался до Ключа к Бесконечности. Другие династии отняли у него величайшее творение. Они вынесли ему приговор и пленили династию за то, что убоялись дарованной ему Ключом власти. Теперь он вернул себе прежнюю силу, и ему более никто не противостоял. Враги среди некронов спали. Альдари ещё оставались, но были слабы и вымирали. Галактика, ныне кишевшая порождениями низших рас, была уязвимой. Он победил. Такой вывод являлся результатом непосредственного вычисления, с такой небольшой погрешностью, что фактически он мог считаться истиной. Теперь его никто не остановит. Благодаря Ключу к Бесконечности он добьётся тотального доминирования. Теперь в его власти находилось само бытие.

Фаэрон поднял руку и прижал её к стене. Вещество под его пальцами не поддалось. Он проник в главный узел Ключа. Поверхности вокруг него формировали идеальный цилиндр. Его внутреннюю сторону усеивали проёмы. За стенами таились отрицательные пространства и конструкции экзотической материи. Он повернул голову, осматривая каждый угол и обвод конструкции. Сетех знал это место вплоть до атома. Работа над ним велась очень долго, и в конечном счёте закончилась в спешке. Однако она закончилась, и оно стало чудом, непохожим ни на что другое. Устройство, которое позволяло своему пользователю переплетать и переставлять местами события так, как заблагорассудится… Воистину, ключ к бесконечности. Время — вот непобедимое оружие. Что с ним могло сравниться? Уж точно не злоба лжебогов, и не сила смертных.

В его сознании загудело ощущение. Оно не несло в себе никакой информационной составляющей. Имей разум Сетеха зримую проекцию, чувство бы приняло вид всплеска статики. Это было… торжество.

Сознание резко вернулось в фокус, настроилось. Ощущение… Оно было не к месту. Его разум обратился вовнутрь, выискивая источник. Ни следа. Ощущение пропало. Осталось только меркнущее чувство узнавания. Чего-то утраченного, полузабытого. Спонтанный эмоциональный отклик, вот что это… Но у него не случалось спонтанных эмоциональных откликов. Он посмотрел на руку, которой коснулся стены. Почему он это сделал? Какой бессмысленный жест. Хуже того, он сделал это, сам того не осознавая. Всё действие было спонтанным, подсознательным. Иррациональным.

Инстинкт отдёрнуть руку тряхнул металлические пальцы на камне. Сетех вернул над собой контроль и дал гудению порыва сойти на нет. Затем, очень медленно и осторожно, он опустил руку. Фаэрон один за другим сжал пальцы. Застыл в неподвижности.

Он, конечно, не был полностью лишён эмоций. Тело и системы, которыми управлял его разум, воспроизводили полный набор чувств. Без чувств не было стимула; мышление, рассудок, всё, что не относилось к подсознательным, неуправляемым процессам, попросту прекращало существовать. Некроны проводили эксперименты с избавлением от эмоций представителей своего вида, а равно других, биологических рас. Результаты: эмоции были неотъемлемой составляющей подлинного интеллекта. Каноптековые конструкции, которые обслуживали владения некронов, не обладали эмоциями, но также не имели и свободной воли. Чувства им заменяли правила. Подобные конструкции были способны на сложные мыслительные процессы, и низшие расы могли бы даже назвать их разумными, но они не могли принимать настоящих решений вне рамок установленных параметров. Они не могли мечтать, планировать или создавать существ крупнее себя. Некроны это понимали. Вот почему высочайшие представители династий сохранили эмоции как часть самосознания, когда оставили плоть позади. Чувства не означали иррациональность. Эмоции были составляющими компонентами механизма разума, но только компонентами, и не более того — подчинённые, а не повелители. Каждая эмоция, которую испытывал некрон вроде Сетеха, была открыта для изучения, препарирования и неприятия. Эмоция же без зерна рациональности была ничем иным как безумием.

Сетех не шевелился. Его разум наблюдал за самим собой, выжидая, случится ли ещё один схожий инцидент. Ничего не происходило. Он ослабил бдительность. Для тревоги нет поводов. Его разум по-прежнему здоров и работает идеально. Что же касается торжества, у него имелась пара теорий.

Из возможных причин самой вероятной казалась избыточная производительность. Ключ к Бесконечности оставался непроницаемым для его восприятия высшего порядка. Он намеренно сделал его таким. Механизмам устройства требовалось быть ограждёнными от наблюдения извне, иначе они попросту бы не работали. Теперь, когда Сетех оказался внутри, он лишился доступа к необъятным массивам данных. Его мир стал ограниченным пятью базовыми чувствами, которые он делил с плотскими сущностями. Следовательно, в его мозгу высвободились колоссальные мощности. Не имея, чем себя занять, разум стал воссоздавать разные эмоции и ощущения. То, что он ощутил, было не более чем статикой, что выбрасывал неиспользуемый рассудок.

Также существовала вероятность, что спонтанный всплеск эмоций был вызван самим Ключом к Бесконечности. Устройство прежде никогда не запускалось. Никто не изучал, как оно взаимодействует с оператором, и даже Сетех не знал в точности, как работают его процессы. Неопределённость была важным элементом функционирования Ключа. Вполне возможно, произвольные реакции разума представляли собой побочный эффект.

Ментальные шумы в отрезанном от информации мозгу, либо следствие запуска Ключа. Ничего, что он не смог бы исправить или взять под контроль.

Никакое не проклятье безумия.

На миг он вспомнил Кхеб`иццара, вспомнил, как владыка истребления, сотрясаясь всем телом, расцарапывал себе лицо и громко лепетал прошитым статикой голосом.

— Я ничего не вижу… — стонал Кхеб`иццар. — Я видел слишком много… Прошу, дайте мне увидеть…

Сетех прогнал из головы и образ, и мысль.

Он победил. Вот всё, что имело значение. Теперь ему следовало воплотить победу в реальность.

Он переместился в центр устройства. Стены загудели. В дверных порталах и отверстиях затеплился свет.

Устройство оставалось активным с момента завершения. Его не могло отключить ничто. И ничто не могло уничтожить. Вот почему другие династии похоронили его в застывшем времени и мёртвом пространстве. И там оно дожидалось прихода своего повелителя, который приведёт его механизмы в действие. Что теперь и случилось. Всё, что требовалось от Сетеха, это войти в один из проёмов, и устройство сделает остальное. Время начнётся снова с момента, который выберет он сам. Его прошлое произойдёт опять. Он изменит то, что случилось, прожив всё заново, и новое прошлое заменит собой то, что было.

Конечно, имелись ограничения. Нельзя было переписать чужое прошлое. Он сможет двигаться лишь по колее собственной временной линии. Вот почему устройство было инертным к стороннему наблюдению и мыслям. Устройство управлялось мыслью и волей того, кто в него вошёл. Именно так Сетех и задумывал его работу.

Фаэрон посмотрел на ближайшую пылающую дверь. Он знал, откуда начнёт. Он двинулся к входу. По стенам прокатилась дрожь. Его чувства откликнулись зудом. Что-то не так. Происходило что-то не…

Он увидел отражение в стене из гладкого камня, отражение чего-то у себя за спиной. Фигура, лежащая на полу.

… возможное.

Сетех обернулся.

Ариман увидел. Ощущение напоминало не пробуждение или даже открытие глаз, а скорее то, словно его вытащили из разъёма, а затем включили обратно. Он стоял на изогнутой поверхности из твёрдого чёрно-зелёного вещества. Оно было гладким. Он зашагал, и по глади заскользили отражения. Ещё тут был свет, тусклое зелёное свечение, что просачивалось в воздух из невидимого источника. Поверхность, на которой он стоял, походила на внутреннюю стенку цилиндра. Он бы назвал её туннелем, но Ариман не был уверен, стоит ли на полу или стене. Также здесь находились двери, или нечто их напоминавшее, расходившиеся во тьму везде, куда бы он ни кинул взгляд. Он направился к одному из проёмов.

На краю зрения возник призрак. Ариман крутанулся. Призрак содрогнулся и замерцал, маяча, размываясь, возникая и исчезая подобно изображению на зажёванной пикт-ленте. Под торсом из скульптурных ребер скручивались механические щупальца. По металлической черноте тела тянулись золотые печати. Голову ореолом обрамлял чёрный диск. В глазницах блестели две точки синевы. Сетех…

Ариман извлёк меч и рубанул по некрону, что ринулся на него с собственным клинком наголо. Два оружия встретились… и прошли друг сквозь друга. Колдун отскочил назад как раз вовремя, чтобы увидеть, как образ Сетеха исчез из поля зрения.

Тишина. Затем низкий гул и вибрация в стенах. Ариман замер в неподвижности, держа меч наготове.

Сетех наблюдал за пространством, где исчез образ Аримана. Его чувства выискивали следовое излучение, смещённые перемещением атомы, остаточную энергию. Ничего. Казалось, никакой фигуры здесь не было вовсе. Но она была, и ею был Ариман. Разум фаэрона уже анализировал все равновесные вероятности того, как тут мог оказаться чародей. Он прервал эту цепочку размышлений. Они не имели значения. Главное — это то, что Ариман находился внутри Ключа к Бесконечности.

И это было проблемой. Ключом должно управлять одно существо. Спеша закончить его строительство, Сетех не успел добавить некоторые защитные механизмы и процессы. Он не знал, что произойдёт, если внутри устройства одновременно будет пребывать много существ. Он не разработал мер на случай возникновения такой ситуации. Возможно, Ключ выйдет из строя, но пока что этого не случилось. Не имея особых указаний насчёт того, как поступить, если доступ к механизму управления одновременно получат два создания, устройство будет придерживаться базовых принципов. Оно не могло допустить, чтобы им управляло два оператора, поэтому Ключ разделил их. Ариман находился рядом с ним, но в другой фазе, так что они занимали одно и то же пространство, лишь в разный момент времени. Механизм пытался ввести и поддерживать это разделение. Вот почему Сетех и Ариман увидели друг друга. Наверное, дрожь вызвало вхождение Аримана в Ключ. Теперь оба они стояли на пороге неописуемого могущества. Хотя вероятность того, что Ариман не знал, как им управлять, всё же оставалась, Сетех наблюдал за колдуном достаточно долго, чтобы понимать, сколь она мизерна. И теперь они вступили в противоборство, главным призом которого станет контроль над Ключом.

Всё это Сетех осознал за одну тончайшую долю секунды.

Да. Всё было понятно, как понятно и то, каким образом решить проблему. Пройти через дверь в прошлое и уничтожить Аримана, чтобы не дать ему попасть в этот момент.

Сетех бросился к двери, к которой и направлялся. В тот же миг он увидел, как мигнувший образ Аримана устремился в зёв того же проёма. Чародей встретился с фаэроном взглядом, а затем нырнул внутрь портала. Сетех ощутил нечто сродни страху. Затем он влетел за дверь и оказался в кромешной черноте.

Ариман оглянулся. Дверь, через которую он только что прошёл, исчезла, и пространство, откуда он вышел, сменилось гладким камнем. Уходящий вперёд короткий коридор размывался в ничто. Не в тьму. Не в тень. В ничто. Он попытался направить глаза и чувства вперёд, и…

Упал в бесконечность.

Он тряхнул головой, сделал вдох и заставил разум перейти в высшие сферы спокойствия и сосредоточенности. Он потянулся за варпом и обнаружил, что тот присутствовал. Странно… Во многих других созданных некронами местах имматериум был погашен или заглушён. Здесь же было не так, по крайней мере, не совсем так. Потоки энергии по-прежнему двигались и текли вместе с его волей и мыслями, однако Море Душ казалось гладким и спокойным. Обычно оно гудело от мыслей и чувств. Даже в местах, остававшихся мёртвыми многие тысячи лет, по эфиру всё равно шла рябь. Он стоял на планетах, не знавших жизни с самого рождения, а варп там до сих пор содрогался от эха идей астрономов, которые смотрели ни них через бездну космоса. В остовах разрушенных городов опустошение полнилось песнью духов прошлого. Но не здесь. Тут, казалось, никогда не существовало ни живых, ни мыслящих созданий. Конструкция была психически инертной. Варп внутри и снаружи неё напоминал безжизненное море.

Ариман сформировал мысль о яркости, а затем воплотил её в жизнь. Над пальцами заполыхал свет. Создавая освещение, он внимательно следил за варпом. Тот двигался в такт с его волей. Затем он отпустил мысль. Свет исчез. Эфир снова стал идеально гладким, так, словно света и мысли никогда не было. Он ощутил, как под кожей начинается дрожь, и подавил её. Инстинктивная, иррациональная частица его нашла такую неподвижность тревожной, точно так же, как рождённый в городе человек мог найти умиротворённость лесной глуши нервирующей.

«Наверное, таким когда-то был весь имматериум, — подумал он. — До того, как жизнь и мысль его изменила. Мирный и мёртвый».

— Конечно, так и есть, — сказал он себе, и понял, что произнёс это вслух лишь чтобы нарушить тишину. — Это место — устройство, которое взаимодействует со временем, основываясь на воле существа, что им управляет. Варп резонирует от мысли, но здесь важна мысль только одного существа — существа, что им управляет. Некроны сделали устройство инертным для мыслей других, чтобы не позволять им вмешиваться в его работу. — Его отражение заскользило по гладкому камню стен, когда он повернулся на месте.

«Но сейчас здесь два разума», — раздался голос у него в голове. Сетех тоже вошёл в Ключ к Бесконечности. Они находились в смежных точках времени и пространства, разделённые одной долей секунды.

Но как устройство станет реагировать не на одно, а два управляющим им существа? Выйдет ли оно из строя? Будет ли функционировать только для кого-то одного?

Он вспомнил Ктесия, ещё до того, как всё развалилось.

— Тебе следует это делать? — спросил Ктесий.

Ариман подумал не отвечать, или солгать, но затем с его уст слетела правда.

— Другого пути я не вижу.

— Я не спрашивал, есть ли другой путь, — сказал Ктесий, не отводя от Аримана глаз. — Я спросил, следует ли тебе это делать? — Лицо сковывателя демонов лучилось строгостью. — Послушай меня — способность что-то сделать ещё не означает, что это разумно.

— Я отдал большую часть жизни спасению легиона, — ответил Ариман. — Я не откажусь от своей цели сейчас.

— Даже если это может принести новые беды и больше вреда тем, кого ты хочешь спасти?

— Не может.

— В самом деле? Пиродомон объединит и защитит Тысячу Сынов, всех до единого. Больше никто и ничто не сможет нам угрожать или бросить вызов. Такой была цель Рубрики, пусть даже Пиродомон — не то, к чему ты стремился. — Ктесий начал качать головой ещё до того, как закончил говорить. Он хохотнул. — Знаю-знаю. Это мнение я и высказываю-то с трудом, не говоря уже о том, чтобы за него выступать.

— Нельзя идти на компромисс с разрушением, — произнёс Ариман. — Вот с чем мы столкнулись, Ктесий, и с чем имели дело всё это время, от проклятья Изменения Плоти до уничтожения Просперо, и до провалившегося восстания Гора. Разрушение шло за нами с самых первых шагов. Иногда оно пыталось обратить нас в пепел, иногда действовало коварно — сделка, плата за которую была той же гибелью. Мы преклонили колени у ног Магнуса в Оке и приняли судьбу, и это привело нас к безумию, обратило в существ хуже зверей. Здесь то же самое. Ставки те же, и ответ наш должен оставаться тем же. Мы — Тысяча Сынов, и если вселенная отвергает нас, то мы подчиним её своей воле.

— Вселенная менее уступчива, чем мы надеялись… — произнёс Ктесий.

— С правильным рычагом можно сдвинуть саму небесную сферу.

— Теория учёного Архменуса ограничивалась земным миром, — фыркнул Ктесий, — и здесь его избитая мудрость может быть неприменимой.

— Легион вернёт себе прежний облик. Наши братья возвратятся, и весь урон прошлого исчезнет. Мы не можем идти на компромисс. — Ариман посмотрел на чёрный шлем с вороньим клювом у себя в руке. — Я не пойду на компромисс.

— Ключ к Бесконечности, если ты до него доберёшься, может переписать нашу историю. Но тот ли это рычаг, который действительно сможет изменить судьбу для всех нас? Потому что тяжесть нависшего над нами рока… значительна.

— Всё сработает, — ответил Ариман.

Ктесий кивнул — не соглашаясь с ним, но от усталости.

— Нам нечасто выпадала возможность свернуть в сторону, Ариман. Я думаю, что это одна из них. — Тогда он тихонько хохотнул и ещё раз покачал головой. — Последний шанс для нас обоих сделать другой выбор.

— Я сделал свой выбор давным-давно, брат. — Азек встретился с уставшим взглядом Ктесия. — Как, думаю, и ты.

Уголки губ Ктесия растянулись в безрадостной усмешке.

— Вот что я ненавижу в тебе сильнее прочего — то, что ты прав.

Стоя посреди безмолвия Ключа к Бесконечности, Ариман закрыл глаза и ощутил, как с ним из тьмы заговорило другое воспоминание…

— Что ты делаешь? — спросил Ормузд. В лицо Ариману дул тёплый ветер, давя ему на закрытые веки. — Тебе не следует слишком долго практиковать внутренний взор, помнишь? — Когда Ариман не пошевелился, брат пихнул его в плечо. — Да ладно, Ахаз, не будь нудным как… как… — Ормузд не нашёлся со словом. Азек почти видел, как тот хмурится.

— Пробуешь подобрать достаточно глупое сравнение? — спросил Ариман. В ответ Ормузд толкнул его снова. Ариман пошатнулся, но продолжал упрямо держать глаза закрытыми, не изменив позы: с прямой спиной, скрещёнными ногами, опустив ладони на колени.

Они находились на крыше семейного поместья. Небо было ясным с самого рассвета, и солнце нагревало камни здания. Если бы Ариман открыл глаза, то увидел бы, как на горизонте дрожит знойное марево. На плато плясали бы пылевые дьяволы. Ветер раздувал навес над головами, и его полотнище хлопало по деревянной раме. Приближалась буря. Пока что в небе не было её следов, однако она уже чувствовалась в воздухе.

— И я не практикуюсь, — произнёс Ариман, прежде чем брат успел ткнуть его снова.

— Врун! — отрезал Ормузд. — Ты просто не можешь вынести, что я был лучше на прошлой неделе, и теперь работаешь вдвое упорней, чтобы обойти меня.

— Не тешься я вторыми местами, быть твоим братом стало бы сущей пыткой.

Удар сердца Ормузд молчал.

— Какой ты сноб, — заявил он наконец. — И перестань болтать как мудрец, иначе клянусь, я тебя стукну.

— Стукай, — ответил Ариман. Ещё одна пауза. Новый порыв ветра. В воздухе запахло статическим зарядом, предвещающим скорые молнии.

Они начали учиться внутреннему взору три недели назад. Уроки и освоение техник оказались сложными. В этом, конечно, и был весь смысл, на что указал им новый учитель, Мелиус.

— Перед растущей мощью нужно ставить всё большие задачи, — сказал наставник и одарил их неприятной ухмылкой. — И просто чтобы показать вам, мелким высокородным засранцам, что кое-что вы не освоите ещё очень долгое время, мы начнём изучать Внутренний Взор Второй Ординаты.

Мелиус был таким же твёрдым, как его слово. Каждый урок расцвечивали разные оттенки неудач, и к концу каждого дня оба брата были вымотаны до предела. После трёх недель Мелиус освободил их от уроков на день. — Отдыхайте, чтобы приготовиться к новым разочарованиям, — осклабился наставник, сообщая им новости.

Говоря начистоту, Ариман не думал, что он так уж далёк от освоения внутреннего взора, и предполагал, что Ормузд был даже ещё ближе. Но лучше, чтобы наставники не догадывались, насколько быстро они учатся. Ведь если бы они знали правду, то вряд ли дали бы им день отгула.

— Ахаз… — снова начал Ормузд.

— Я не практикуюсь, — медленно сказал Ариман.

— А чем ты тогда занят?

— Запоминанием.

— Да ладно! Нам одиннадцать лет, что тут запоминать? Учитывая, что первые четыре мы с тобой грызли мебель и смеялись друг другу в лицо.

— Я до сих пор так делаю. В смысле, смеюсь тебе в лицо. — Он помолчал. — Я не пытаюсь что-то запомнить. Просто изучаю, на что похоже запоминание.

— На что похоже? Ты отслеживаешь субъективные признаки хода запоминания. А это очень напоминает применение Первого Принципа Врат Истины. Ты практикуешься. Ты практикуешься… — Ормузд принялся тыкать Аримана в плечо одновременно со словами… — В. Наш. Выходной. День.

— Ладно, да, так и есть, но ты сам разве не пробовал? В смысле, изучать, на что похоже запоминание?

— Нет. Уж точно не в то время, когда мне позволили заниматься, чем хочется.

— Ты закрываешь глаза. Мир исчезает, и если кругом достаточно тихо, если ты достаточно неподвижен, то кажется, что дистанция времени рушится, и воспоминание больше не внутри головы, но прямо здесь, ждёт тебя сразу за закрытыми веками.

Навес хлопнул по деревянной раме. Запах близящейся бури становился острее. Ариман задался вопросом, увидит ли на горизонте пятно туч, когда откроет глаза.

— Да, — отозвался Ормузд, и его голос стал искренним и ровным. — Я знаю, о чём ты. — Затем он опустили руку на плечо Аримана. — Но давай практиковаться завтра, ладно? А теперь пошли, я уже придумал пакость, но в одиночку мне не справиться.

Ариман улыбнулся. И открыл глаза.

Чёрный диск портала ждал прямо перед ним. За ним лежало прошлое, дожидаясь, чтобы открыть себя. Дожидаясь, чтобы он переписал его. Зайти так далеко, и преодолеть столько всего, чтобы, стоя на пороге, заколебаться. Он закрыл глаза и шагнул вперёд. Его окутала тьма. Всё исчезло, и он мгновенно понял, что что-то пошло ужасно не так.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НАЧАТЬ ЗАНОВО

IV

БУРЯ

Боевая баржа «Гекатон», варп

Относительная хронометрическая позиция: 1

«О, Бог-Император, помоги мне! — безмолвно закричал Сильван, когда над «Гекатоном» разверзся шторм. — О, Император, защити меня! Я твой самый преданный слуга! Я есмь твой целиком и полностью! Защити меня! Молю…» — ответа на бессловесную молитву не последовало, только рёв Моря Душ.

Он ощутил шторм ещё до того, как его увидел — поначалу зуд, словно от ползущих по рукам и ногам насекомых. Вот только никаких ног у Сильвана не было, как не мог он и кричать — только плавники и безъязыкие рты. Но у него были глаза: сотни глаз, рассеянных по всему Аримановому флоту Изгоев. Из каждого убежища навигаторов на каждом корабле частица его сознания взирала изнутри баков с жидкостью. Он был разделённой душой, более не ограниченной чувствами и мироощущением одного тела.

Когда-то он был навигатором. Нет — в широком смысле Сильван до сих пор им оставался, хотя обычный смысл этого слова перестал быть применимым к нему в тот момент, как он умер. Когда его тело умерло. Его убил пришелец. Затем Ариман — высочайший, самый благословлённый, — и Тысяча Сынов взяли сознание Сильвана и распределили его по десяткам тел в баках. Тех тел, из коих навигатор пытался создать семейство. Тысяча Сынов — самые возвышенные и лучшие — а также один из их рабских биомантических культов вырастили каждого отпрыска из генетического материала Сильвана. В то время результат показался ему разочаровывающим. Большая их часть не походила на людей. Многие умерли. Те, что выжили, плавали в амниотических баках, колотя по стеклу оперёнными конечностями, и глядя на него чёрными как ночь глазами. Некоторые, немногие, оказались лучше, но всё равно не такими, как он представлял себе сородичей. Конечно, тогда он не видел ясно, как и не понимал, какое великое откровение его ждёт. А потом он умер.

Вначале Сильван считал это пыткой. Его тело погибло, но поскольку он был истинно верующим, сам он выжил. Нет, не просто выжил, преобразился. Его разум и душа истекли из предыдущего сосуда и переместились в тела отпрысков. Их хрупкие души и разумы, естественно, распались, когда он вытеснил их. Вознесение Сильвана их убило, стремление выжить победило желание оставить потомство. Так было единственно правильно. Ибо какая ещё у них могла иметься цель в жизни, кроме как предоставить ему, их прародителю и благословлённому патриарху, средство не только для выживания, но и приближения к божественному началу? Несомненно, так всё и обстояло. Впрочем, так он считал не всегда. Когда он обладал цельным телом и рассудком, то думал, что ему нужно выжить в таком виде, как он есть. Теперь Сильван видел сотней глаз, думал разумом не единым, но множественным, и жил в плоти многих.

Он не мог перемещаться, разве что молотить плавниками или пучками пальцев по изогнутым стенам баков. Но всё было впустую. Сразу после вознесения навигатор сломал несколько тел, расшибив их о стекло. Амниотическую жидкость затуманила кровь. Он впал в отчаяние. Он молился показать ему выход, способ вернуться к прежней жизни. Но вместо побега Сильван обрёл понимание. Он по-прежнему двигался, только теперь не шаркая как человек, а летя уже как целый флот боевых кораблей. Его умение и воля направляли шхуны размером с города по течениям кошмара и водоворотам грёз. В телах кораблей, над которыми он властвовал, обитали миллиарды душ, в том числе и благословлённые Тысяча Сынов. Разве это не показывало, как высоко он поднялся? Разве это не показывало, что он благословлён?

Но даже после откровения случались моменты, когда сомнения пытались испытать его веру. Тысяча Сынов — да будут они вечным светом и посланниками Трона, — умела проникать в его рассудок. Умела делать так, чтобы их мысли впивались в него подобно приказам, как будто он животное в упряжке. Иногда навигатор их ненавидел. Всего на кратчайшее мгновение, прежде чем он начинал корить себя за нечестивость. Ещё у него временами бывало чувство, что он не один. Иногда его цельная, состоящая из множества частиц личность засыпала, и он, пробуждаясь, видел, как одно из тел глядит на него сквозь стенку другого бака. В такой миг Сильван готов был поклясться, что видит в том взоре сознание и ненависть. Затем его разум просыпался в теле, на которое он смотрел, и Сильван начинал глядеть себе же в глаза. Подобные моменты происходили нечасто. Всё остальное время он чувствовал радость и благодарность. Радость и благодарность… Он был набожным. Верующим. Благословлённым. Множественным. Возвышенным в глазах Императора. Радость и благодарность…

Сейчас, однако, попав в объятия шторма, он испытывал только страх.

Когда Сильван впервые увидел его в варпе, он не встревожился. Тот даже не напоминал бурю, а скорее мерцание среди узора волн-снов. Далёкий. Несущественный. Затем он стал расти, распускаясь в сторону флота. Тогда Сильван на миг ощутил трепет.

На своём веку он повидал бесчисленные бури. Понимал их мощь и опасность. Варп-шторм мог быть злым, коварным, и жестоким. Даже самый мелкий мог разнести боевой флот в щепки, разбить корабли и разметать обломки по бесконечности. Они не походили на ураганы, которые поглощали морские суда, или даже те, что крушили воздушные флоты. Говоря по правде, называть их штормами было всё равно, что нарекать солнце свечным пламенем. Варп не был морем, или океаном. Он не был небом с облаками и громом. Он представлял собой царство психической энергии. Его течения формировались и питались эмоциями, мыслями, и эманациями душ смертных существ — течения забытых снов, водовороты мысли, буруны надежды и отчаяния. Это была материя богов, материя психической совокупности, и его бури не просто поднимались, они жили. Они алкали.

Сильван изменил курс, чтобы обогнуть шторм. Они находились за пределами Ока Ужаса, поэтому он мог видеть свет Астрономикана. Психический маяк, что светил с Терры, служил для него кардинальной точкой в эмпиреях. Никто из навигаторов не воспринимал варп одинаково, даже если они принадлежали к одному роду и проходили одинаковое обучение. Третье око позволяло им заглядывать в имматериум, но то, что они там видели, было порождением их разумов. Одни видели джунгли, полные изменчивых троп и звериных глаз, следящих за ними из пёстрых теней под листвой. Другие видели вихри цветов и очертаний, сотканных из слившихся воедино образов лиц и насекомых. Сильван никогда не наблюдал одно и то же дважды. Больше нет. Варп менялся каждый раз, как он на него смотрел. Сейчас он был чёрной бездной, в которой плясали серо-белые узоры. Астрономикан напоминал меловую колонну, размазанную по сланцевому провалу. Шторм шипел вдалеке размытым пятном, но он приближался, становясь больше с каждым хлопком век и ударом сердец. Теперь Сильван его ещё и слышал, слышал, как тот скребётся у него в черепах и вибрацией отдаётся в костях.

Он изменил направление снова, на сей раз резче. Буря последовала за ними. Сильван увеличил скорость. Корабли застонали, пока их двигатели и поля боролись с течениями. К корпусам судов цеплялись ангелы. В прошлом Сильван назвал бы их демонами, но сейчас он знал правду. Они были ангелами святого царства варпа. Просто ангелами не добрыми.

Шторм рос, расширяясь наперерез новому курсу. Он походил на стену смутных лиц, челюстей, когтей, крыльев, клювов, глаз. Он заполнил собой весь обзор. Тогда Сильван произнёс первую беззвучную молитву. Тогда забил тревогу.

На кораблях грянули гонги и заревели рожки. Далеко внизу, на глубинных палубах, трюмные секты и машинные банды завопили молитвы и поволокли к алтарям жертвенные подношения. Технокультисты склонились над оборудованием, шепча коды-тренодии и кропя напорные каналы кровью и машинным маслом. Переборки захлопнулись. Мутанты-матросы крепче сжали оружие. Надзиратели-зверолюды взревели приказы. Плиты корпусов и палубы неистово завибрировали, когда корабли рванули к просвету в пасти бури.

Однако шторм приближался быстрее и быстрее.

«Бог-Император, молю…» — застонал про себя Сильван. В баках из его ртов заструились пузырьки.

Он подал больше энергии на двигатели кораблей. Один из меньших звездолётов затрясся, пытаясь поспеть за остальными. Затем у него отказали реакторы. Поле Геллера свернулось в себя. Его корпус, оголившийся перед Морем Душ, держался одну долгую секунду, пока корабль всё больше отставал от флота. Затем он смялся. Законы реальности, удерживавшие его вместе, рухнули. Сильван выдернул взор из своих тел в навигационном куполе за миг до того, как судно вместе с экипажем плёнкой размазалось по течению.

Буря была теперь везде, закручиваясь подобно гребню готовой обрушиться волны. Серо-белая… Кипящая, клокочущая смазанными меловыми лицами, растягивающаяся, брызжущая пеной… Рыки, и зубы, и мольбы отчаяния… Жуткие существа и живые создания без ртов, лишь когти и слёзы… И пузыри глаз, мёртвых глаз на распухших трупах, которых уносит в океан…

«Бог-Император, знай, что я твой слуга, и защити меня…» — взмолился Сильван.

Но ответа не последовало. Он знал, что варп и Император были одним целым, что это была Его вотчина, и всё, что здесь случалось, происходило по воле двуглавого бога. Но бог не всегда прощал или бывал добрым. На мгновение навигатор задался вопросом, почему, когда зазвучала тревога, Ариман не вошёл в его мысли, чтобы поговорить с ним. Ему почти хотелось, чтобы это случилось. Так он хотя бы перестал быть один.

«О, Бог-Император, помоги мне! Помоги мне… Молю, помоги… мне…»

Шторм стал стеной, громадной движущейся стеной, растянувшейся от края и до края зрения. В пене плясали существа, создания с лицами и ртами, некоторые из коих кричали, другие — смеялись. Вздувались и лопались жёлтые и розовые пузыри. Больше сделать он не мог ничего.

Сильван закрыл глаза, когда шторм захлестнул флот.

«О, Бог-Император, молю…»

Ктесий ощутил, как содрогнулся «Гекатон». Его воля уже затекала в исчерчивавшие корабль магические формулы. Образовавшиеся в штормовом валу когти подцепили корпус и перевернули судно. По отсекам экипажа эхом разнеслись вопли. Он почувствовал, как пронизывавшие космолёт обереги начали сминаться.

+Ликомед!+ закричал призыватель демонов всей мощью разума. Его ученик ответил и присовокупил свою силу к энергии Ктесия. Остальные воины Тысячи Сынов на борту «Гекатона» присоединились к ним мгновением позже. Их мысли сплелись с сознанием Ктесия. Психическая энергия слилась воедино, пытаясь отразить натиск бури. Всё тщетно. Они были простыми смертными, пытающимися криком обратить океан вспять.

Демонолог пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за стену туннеля. Там, где его рука коснулась металлических пластин, расцвела изморозь. Мир внутри и снаружи его головы шёл кругом. Он ощущал, как в обшивку «Гекатона» впиваются зубы, а башни раздирает шквальный поток орущих нерождённых. Шторм вот-вот раздавит их. Демоны же пожрут остатки душ и плоти из того, что останется.

Корабль получил очередной удар. Ктесий ахнул и почувствовал во рту кровь. Будь у них время подготовиться, они бы оседлали шторм. Они бы соединили разумы каждого легионера Тысячи Сынов на флоте. Они бы создали барьеры психической защиты и укрепили корпуса судов мысленными экранами. Но времени им не хватило. Времени не хватило ни на что. Буря пришла столь стремительно и яростно, что Ктесий лишь услышал предупреждение Сильвана, а мгновение спустя та уже оказалась перед ними. Он как раз шёл по коридору, возвращаясь из комнаты, где содержался Гелио Исидор, в собственный комплекс-убежище. Он бросился бежать к командным башням, но не преодолел и трети мили, прежде чем шторм разверзся. И вот теперь Ктесий стоял здесь, держась за стену в окружении колдовской изморози, что расползалась по палубе, стенам и потолку.

+Ариман!+ позвал он опять, и снова не услышал ответа на зов.

Он почувствовал, как имена демонов у него в мозгу колотят по камерам памяти. Они также ощущали мощь и яростность штормового ветра. Они хотели освободиться, нырнуть в водоворот и присоединиться к пиршеству, когда буря разорвёт корабли Изгоев на куски. И их желание вполне могло исполниться.

Внутренний взор Ктесия спиралью взвихрился сквозь космолёт, пока он сам пытался удержать покров из оберегов вместе. Он видел и ощущал корабль так, словно тот был его телом. Корпус скручивался в объятиях шторма. С носа срывались лоскуты эктоплазмы. Башни откалывались и рассеивались в брызгах многоцветного сияния. Орудийные турели обрастали костяными шпорами. На старых боевых повреждениях бухли гнойные нарывы. В пенящейся энергии сформировались гигантские когти и пропахали борозды в киле. Стая существ из крыльев и зубов облепила обшивку, грызя и кромсая истерзанный металл.

Ктесий выплюнул поток слов. Покинув его рот, те тотчас обрели форму и упорхнули на дымных крыльях. Слова были сказаны на языке, на котором люди не разговаривали уже десятки тысяч лет. Пока он их произносил, у него во рту сломались зубы. Фраза ускользнула в сеть опутывавших корабль заклятий. Дыры на корпусе затянулись. Паутина чар восстановилась. Штормовые валы с рёвом разбивались о судно, но пузырь реальности держался… пока.

+Ариман…+ снова послал демонолог, и понял, что его мысленный голос звучал как шёпот. +Ариман, где ты?+

Он ощутил, как по конечностям растекается онемение, и сполз по обледеневшей стене. Внутри него с рёвом взбурлило изнеможение, чёрное и подтачивающее силы. Такой была плата за всякое колдовство; слова, сказанные для удержания корабельных оберегов, дорого ему обошлись. Ктесий почувствовал, что теряет сознание. Нить воли, связывавшая разумы остальных Тысячи Сынов на борту, начала истончаться.

— Держись… — услышал он, и понял, что сам произнёс это вслух. На палубу рядом с ним упал окровавленный зуб. На задворках разума вскипали мысли других легионеров. Долго они не протянут. Он уже чувствовал, как поддаются обереги в корпусе, иссекаемом когтями бури и зубами демонов. В ближайших к обшивке отсеках начали умирать трэллы и зверолюды. Их плоть обращалась в пар и слизь, конечности сливались с переборками и оборудованием. Технокульты с палуб инжинариума забрасывали тела в жерла реакторов и машин, пытаясь успокоить их духов. Это ничего не даст. Обереги так или иначе упадут. Реальность корабля падёт. Падение… наконец-то падение, которого они не переживут.

Ктесий почувствовал, как меркнет взор, и стал бороться, чтобы не упасть в обморок.

Куда делся Ариман? Он же приказал флоту перейти в варп, так почему сейчас, в этот самый момент, он отсутствовал и молчал, когда его корабль вот-вот разорвёт на части?

«Потому что он глупец, такой же, как и ты, Ктесий», — пришёл ответ из его собственных мыслей.

Он устал. Так устал выживать, как этого требовала вселенная. Так устал цепляться кончиками ногтей за край надежды. Он устал от этого уже давно, вдруг понял Ктесий, ещё даже до того, как Волки сожгли Просперо. Он постепенно уставал от войн и крестовых походов, основанных на лжи, и идеалов, которые на поверку оказывались глупыми заблуждениями. Впрочем, по какой-то причине он не стал отказываться от подобной жизни. Он творил зверства и заключал сделки с безумием, лишь бы жить дальше, и каждый раз, когда вселенная предлагала шанс на избавление, он от него отказывался.

«Глупец», — подумал Ктесий. Он стоял уже на коленях, сложившись пополам. В разуме эхом отдавались звуки бури. Водоворот мыслей, и старых мёртвых слов, и криков алчущих демонов… Его тело осталось где-то далеко, нить воли истончалась всё больше.

Они неслись сквозь варп с того момента, как сбежали с могильного мира некронов. Время от времени флот выпрыгивал в реальное измерение, чтобы раздобыть припасы, или спешно, по мере сил, подлатать корабли. Поначалу они следовали по стопам Сетеха и его некронов, надеясь, что фаэрон приведёт их к Ключу к Бесконечности. Этого не случилось. Вместо этого они стали свидетелями тому, как среди звёзд разгорелась война между Сетехом и альдари. Ариман казался абсолютно уверенным, что фаэрон сразу отправится за Ключом, однако Ктесий не знал, посещала ли Азека мысль, что тот мог и не знать, где устройство. Разумы ксеносов были непостижимы, их действия — непредсказуемы, если только не принять как данность свод вероятностей, шедших вразрез с людской логикой и мотивами. Одной из таких вероятностей было то, что некроны спятили. Если так, это бы многое объяснило.

+Ктесий.+

Его имя прозвучало откуда-то издалека, эхом разнёсшись в пустоте черепа. Мысли продолжали кружиться. Ощущение корабля и тела меркли, удаляясь подобно берегу от захваченного сулоем пловца.

+Повелитель!+ врезавшееся в демонолога слово резко вернуло его в сознание. Он снова увидел коридор. Над ним стояла фигура в доспехе и шлеме с высоким гребнем. Изморозь на стенах и полу теперь густела толстым слоем. +Вставай!+

Ликомед. Его ученик потянулся, схватил Ктесия под руку и помог встать.

— Ты… — начал Ктесий, и, втянув воздух, ощутил в воздухе пепел.

+Шторм усиливается. Попировать нами пришёл великий нерождённый.+ Мысли Ликомеда оборвали слова призывателя. +Мы потеряем флот.+

Ктесий выругался, обратил мысленный взор наружу, и понял, что Ликомед прав.

Демоны выбрались из-за края бури и обрушились на корабли Изгоев. Здесь, в варпе, они были в родной стихии. В реальном пространстве они имели ограниченную силу, но имматериум не налагал на них никаких рамок. Существа бури приняли формы, вторившие страхам смертных на борту кораблей. Из бурунов кошмаров образовались своры гончих. Пушечные башни и бастионы покрылись вращавшимися глазными яблоками и гниющими волосами. Создания из крыльев, и дыма, и горящих очей стали выдирать люки. Лица с прекрасными игольными улыбками прижались к металлической коже кораблей и начали протискиваться внутрь.

Армада превратилась в морской мусор, в подхваченные нечестивым ветром щепки. Первыми погибли некоторые из меньших судов. Большинство принадлежали не Тысяче Сынов, а бандам, присягнувшим на верность Ариману. На них правили люди-изгнанники, культисты-мутанты, техноеретики и отступники-астартес, отколовшиеся от какого-то легиона либо капитула. Одни следовали за Ариманом из убеждений или веры, другие в надежде на долю трофеев, немногие — потому что нуждались в защите. Сторонники Изгоев были заражены бессчётными заблуждениями. Некоторые думали, что идут к славе и могуществу, другие — что Ариман учил истинам, коих никто другой не ведал. Единицы даже считали Изгоев реинкарнированными душами тех, кто погиб в войнах древности. По мнению же Ктесия все они были невероятными кретинами, слишком пылкими для истинно верующих, и готовыми совершать любые бессмысленные поступки ради туманных целей. Однако они верили, верили в богов, в судьбу, или в своё предначертание. Эта вера помогла им зайти настолько далеко, но никак не помогла спасти их сейчас.

Первой жертвой стала «Маска зрения». Ранее судно было тяжёлым транспортником, прежде чем новые хозяева заполнили его грузовые палубы пусковыми установками, а отсеки экипажей — рабами. Они считали, будто их коснулось так называемое Вечное Око, сила, что на заре времён вырезала судьбу всех живых существ на стеклянных блоках. Эти блоки Вечное Око затем раздробило в пыль и рассеяло по варпу. Любой, кто соберёт все крупицы, познает тайны бытия, и станет единым целым с Великим Оком. Воины с «Маски зрения» думали, что Ариман и Изгои притягивают к себе пыль, поэтому присоединились к ним в надежде себе добыть пару крупиц из варпа. Их многоглазые шлемы и маски всегда покорно склонялись перед волей Аримана. И теперь они расплачивались за смиренность.

«Маска зрения» исчезла под тушей демона. Он обвился вокруг корпуса, постепенно обретая чёткую форму. Существо, напоминавшее личинку, было дряблым, разъевшимся на массовых захоронениях вечности. Огромное сегментированное тело охватило космолёт от носа до двигателей. «Маска» открыла огонь из орудий — бессмысленное действие в варпе, где физика была всего лишь блажью. Снаряды обратились в чёрное желе прежде, чем успели пробить инфернальную плоть. Затем демон сжался. Пластальные переборки и стыки с визгом смялись. Из тела твари отросли чёрные шипы размером с жилой блок и пронзили броню обшивки. С их кончиков брызнула кислота, затапливая сходные трапы и разъедая шлюзы. Рабы, прикованные цепями и подсоединённые проводами к постам, растворились. Судно стало мягким, будто свечной воск в тёплой руке. Демон сдавил сильнее. На внутренней стороне колец открылись рты. Показавшиеся в них человеческие зубы впились в мягкий как масло металл. Те внутри корабля, кто ещё был в живых, превратились в месиво орущей плоти. Демон пожирал и давил, болтаясь на штормовых потоках. По субъективному времени в варпе кормёжка длилась вечность, но также заняла не дольше семи ударов людского сердца. Наконец демон распутался. То, что осталось от «Маски зрения» — облако непереваренных комков материи, — унесло течением.

Далее великий личиночный демон поплыл к тяжёлому фрегату, что пытался держать в шторме курс. Этот корабль назывался «Малихори». Строго говоря, он не принадлежал к числу Изгоев, а был храмовым судном казуритского варп-машинного культа. Они заключили с Ариманом соглашение, согласно которому будут следовать за ним и чинить его корабли, если смогут получать толику разбитых машин и посудин. Их кузнецы-провидцы услышали зов приближающегося нерождённого. Булькающие слоги хлынули сразу из всех вокс-рожков и решёток динамиков.

— Бу… бел… лиус… иус… бу… бел… — Повторял дьявол снова и снова голосом, состоявшим из треска плавящихся микрофонов и шипения статики.

Заключённые в двигателях и реакторах «Малихори» демоны завизжали в ответ. Они ощущали, что приближающийся соперник намеревается поглотить их оболочку, а их самих рассеять по варпу. Демоны, уже и без того едва сдерживаемые и напоенные яростью бури, вырвались из реакторов фрегата. Трубопроводы и стены камер сгорания треснули. Наружу хлынула синяя плазма. Кузнецы-провидцы, имевшие священный долг успокаивать демонические машины, обратились в ничто. Личиночный демон обвился вокруг «Малихори», и корабль взорвался огненным шаром. Складки белесой плоти рассыпались пеплом. Нерождённый закорчился, размываясь и покрываясь волдырями. Шар пламени рос; из пылающей массы возникли клювы и когти, которые затем вонзились в извивающуюся личинку. Из демона брызнула кислота, желчь и жир, становясь лицами умирающих душ и забытых мертвецов. Твари в погребальном костре «Малихори» злобно взвыли в шторм.

На «Гекатоне» Сильван не хотел смотреть на гибель фрегата, однако не мог отвести взгляда. Тысяча Сынов сидела у него в голове, заставляя держать глаза открытыми. Он узрел всё, осознал, что согрешил, и теперь его ждала вечность страданий. Он увидел огонь и скрученного личиночного демона, прежде чем вихрь острого как бритва света скрыл их из виду. Среди штормовых волн поплыли тени — по-настоящему огромные существа, при виде которых он забил плавниками и пальцами по стенкам баков. Ещё вспышка, и варп стал тёмным, уподобившись дождю и ветру, ливню и брызгам.

+Сильван…+ Голос принадлежал Ктесию. Он был могущественным, но далеко не добрым ангелом священного изменения. Сильван не ответил. Он не мог. Там что-то было, нечто за пологом воды и брызг, в который превратилась буря. Нечто поистине громадное. Корабли, что он вёл, начали трястись и раскачиваться, когда от обуявшего навигатора ужаса у них засбоили двигатели. +Сильван, ты удержишь корабли вместе.+

«Я… — залепетал он. — Я не могу. Там… Не могу».

И тогда он увидел. Прямо перед «Гекатоном», яростно кружащуюся на штормовых волнах. Тень, заполнившая его зрение. Тень, подобная солнечному затмению. Она напоминала огромную голову, посаженную на чахлые плечи. Хлещущий дождь служил ей волосами. Карманы в буре — впадинами на щеках. Сильван застыл в полнейшей неподвижности. Ужас затмил все прочие мысли и чувства навигатора, без остатка поглотив его естество. А затем, медленно, огромная голова поднялась и воззрилась на флот Изгоев.

Глаза демона напоминали чёрную бесконечность.

V

ХЛОП

Боевая баржа «Гекатон», варп

Относительная хронометрическая позиция: 2

Ктесий увидел демона глазами Сильвана и сразу понял, что это за существо. Оно было старым. Таким старым, что уплыло прочь из владений четырёх великих дьявольских богов. Когда-то над ним господствовал Отец Поветрий в обличье Царя Всего Отчаяния, но даже та связь была хрупкой, и демон вырвался из-под его власти. Семенем, из коего он произрос, была скорбь вдов и сирот по тем, кто пропал в море. Форму ему придал страх мореходов, а в брюхе его скопилась плоть и кости утопленников. Кровь, пролитая мореплавателями, дабы успокоить бури, талисманы, что целовали пустотоходы, чувствуя, как скрипят остовы их судов, призраки, блуждающие среди навеки утерянных обломков — вот что питало грёзу этого создания. Оно таилось в тёмной пучине воды, невидимое с поверхности, выжидая, поглядывая вверх, мерно шевеля волосами и пальцами в не знающих света лакунах морей, озёр и космоса. Оно имело несчётные имена: Ангел Глубоководья, Мать Утопших, Бессветный Голод. Ктесий слышал о нём, но никогда раньше не встречал. Теперь же он увидел, и заключённая в демоне тяжеловесная, древняя мощь едва не заставила призывателя захлопнуть внутреннее око. Но он этого не сделал. Ктесий принялся думать.

Корабли Изгоев кубарём летели к гигантской тени демона. Некоторые суда пытались срезать курс через волны, но большинство уже стали пленниками течений. Великая тень потянулась к ним из шторма. Пальцы демона были сполохами бледного света и брызгами воды. В его хватку попал корабль — узкий, ощетинившийся орудиями фрегат. Пальцы тени сомкнулись на корпусе. Тот покрылся наледью. Пушки выстрелили, и снаряды растеклись слизью, едва войдя в варп. Смертные внутри фрегата безумно завыли, держась за переборки. Некоторые волочили товарищей к воздушным шлюзам или раскраивали им глотки и орошали палубы кровью, делали всё, всё что угодно, лишь бы тень прошла мимо. Но она не прошла. Демон скрутил фрегат в пальцах, созданных из ошмётков изорванных парусов и костей утопленников. Открылся рот. Зубья из грозовых молний погрузились в корабль и разломали его на части. Другие, низшие демоны хлынули внутрь, чтобы собрать среди обломков души, пока тень продолжала работать челюстями. И в ту пасть падал «Гекатон» вместе с остальными судами Изгоев.

Жестокие Родичи сделали первый шаг к добыче, когда флот накрыла великая тень. Ангел Глубоководья явился утянуть корабли под волны, и в водовороте собрались десятки демонов, чтобы обглодать их кости дочиста. Там были низшие нерождённые от каждой из Великих сил, существа, что могли чуять кровь ведьм, паразиты, кормившихся болью, разумные твари с острыми клыками. Там были ошмётки поломанных душ, и создания хитрости, и злобы. Там были смертоносные сны и воспоминания о крови. Некоторые обрушились на корабли. Другие плыли в урагане и наблюдали, дожидаясь шанса украсть добычу у других. Все они были хищниками. Их вёл голод, голод по жизни и теплу душ. Большинство не желало ничего иного, кроме как убивать и истязать. Большинство, но не все. Жестокие Родичи следовали за бурей не потому, что того хотели. Они пришли, ибо так им было велено сделать.

Жестоких Родичей было трое, но в действительности они являлись одним целым. Их породили искусные предательства и зависть смертных. Вызревание демона среди течений варпа длилось долго. Вот как их род, нерождённые, появлялся на свет: их формировали мысли и эмоции живых. Для Жестоких Родичей пищей служили улыбки ложных друзей, и сговоры внутри семейств, и убийства соперников. Идея их собралась подобно воде, медленно скапывающей из трещины в тёмный омут. В них из мыслей смертных по капле высочилась злоба. Грёзы о том, сколь легче бы стала жизнь, не родись какой-то человек на свет, растворились в дьявольском желтке их естества. И, наконец, миллиарды лет спустя, они стали реальными, и как только они стали реальными, они стали существовать всегда. Они являлись тройственным демоном, единой сущностью, поделённой на три части. Одна часть была остротою бритвы, втягиванием последнего вдоха, и чернотой расширенных от шока зрачков, посмотревших в глаза тому, кому верили. Следующей было капанье яда в чашу, сладкий порошок, растворяющийся в вине, и безмолвие, что приходило после. И последней, но меж двумя другими, было шипение шёпотов, что лишали душу репутации и отворачивали от неё друзей, оставляя взирать на путь, который имел только один конец.

Честолюбивые льстецы и обиженные друзья испокон веков призывали Жестоких Родичей, сжигая благовония с волосами жертв, или произнося заговоры в бутылки и замуровывая их в стены домов, где те обитали, или — оставляя три сокровища, украденных у того, кому они желали смерти, близ застойных озёр. Иногда Жестокие Родичи откликались на молитвы и проклятья. Иногда нет. Но слышали они всегда.

Теперь же их вызвали на пир падали, но не чтобы присоединиться к неистовству, а воспользоваться им. В определённом смысле эта буря была для них — полог, созданный тем, кто их послал, чтобы дать им возможность выполнить свою работу. Они отличались от существ, круживших среди штормовых волн. Им предстояло найти особую добычу, и чтобы добраться до неё, требовалось сделать много шагов. Первым было обрести сосуд.

Они нашли искомое в канонерке под названием «Кольцо серебра», принадлежавшей банде с таким же названием. Они и их посудина долго не продержатся. Их уже окружили пожиратели мертвечины. От падения реальности корпус отделяли считаные секунды. В недра корабля и разумы экипажа уже просачивались создания варпа. Раздавались крики и мольбы. Шторм мерцал, усугубляя отчаяние.

— Прошу!

Жестокие Родичи следили за канонеркой и внимали агонии команды. Кандидатов было так много, но…

— Молю! Боги Великого Океана, спасите меня!

Они выбрали.

Демон сорвался со своей жерди среди течений шторма. Они не имели ни формы, ни субстанции в варпе, но в оных и не нуждались. Они прошли сквозь корпус, вниз, через проржавевшие трюмы, и в череп человека, которого избрали. Мужчина прожил последнее десятилетие в качестве раба-солдата. Его наградили за службу посеребренной бронёй, оружием и властью над теми, кто оказался менее удачлив, чем он сам. Когда реальность вокруг него начала сворачиваться, он взмолился о жизни и наказании для тех, из-за кого тут оказался. Жестокие Родичи услышали его мольбы. Отмщение — вот просьба, которую они могли исполнить.

В голове мужчины лопнул кровеносный сосуд. Шлем, который тот сжимал, выпал у него из рук. Сознание человека тотчас захлестнула чернота, подавив вскрик шока и ужаса. Рот застыл. Нить отчаянной мольбы внутри рассудка повисла посреди забвения. Первый Жестокий Родич сполз по ней вниз, сразу же и пожирая. Он развернулся внутри полости разума и души раба, кормясь ими, пока не заполонил собою образовавшуюся пустоту. Под скорлупу кожи он поместил личинки двух других родичей, после чего укрыл их эхом боли и гнева нового носителя.

Он поднял голову человека. Пожиратели мертвечины попятились от корабля прочь. Они увидели и ощутили Жестоких Родичей. Никто из них не был достаточно силён, чтобы соперничать с тройственным демоном, и никто не хотел рисковать. Судно продолжало кувыркаться, по-прежнему оставаясь в плену у волн, но теперь оно стало неприкасаемым. Плавающее в навигационном куполе тело Сильвана задёргалось от облегчения, поняв, что сможет прожить немного дольше. Трюмные мутанты облегчённо завопили. И, оставшись один в забытом пространстве, Жестокий Родич подобрал выроненный шлем. Один глаз носителя налился кровью. Вряд ли кто-нибудь заметит, но шлем и так всё скроет. Первый Жестокий Родич задвигал ртом и языком человека. Из лёгких вырвался воздух. Демон произнёс слово, в качестве проверки и обещания.

— Ариман… — сказал он.

Хлоп.

Где он?

Хлоп.

Ариман впитал каждую деталь. Он в комнате с каменным полом. На чёрном мраморе высечены и выложены золотом печати. Вместо стен — треугольные плиты, формирующие над головой потолок. Комната, где он сидел, располагалась внутри пирамиды. На одной из точек, сориентированных по сторонам света, находился каменный пьедестал с парящим над ним посохом, на другой — стойка с доспехом, на третьей — исцарапанная шкатулка, на последней — запертая дверь. На бронзовых треногах стояли чаши с горящим маслом. Вокруг царило спокойствие, если не считать вибрации, заставлявшей пламя подрагивать. Воздух был холодным, неподвижным, и пах кедровым маслом и дымом.

Он подавил инстинктивное желание моргнуть, подняться, двигаться. Требовалось подождать, сохранять спокойствие. Он не знал, где находится, но если просто подождёт…

Медленно пришло воспоминание, поднявшись из глубин разума подобно туману. Он на «Гекатоне». Они искали некронское устройство, именуемое Ключом к Бесконечности. Он велел флоту перейти в варп, а сам пришёл сюда. Потом отправил разум искать свет рун, которыми пометил могильный корабль Сетеха. Вот что он помнил…

Хлоп.

А дальше — ничего. Просто пробел. Дыра в прошлом, а затем — возвращение в настоящее с глубоким чувством дезориентации. Даже сейчас реальность казалась какой-то неправильной. Что-то не сходилось. Это очень его обеспокоило. Он странствовал в аду и в грёзах, видел, как размываются друг в друге настоящее и воображаемое, но всегда отдавал себе отчёт, что происходит. Его рассудок неизменно оставался ясным. Но не сейчас. Ему казалось, будто всё, что он ощущал, на долю мгновения отставало от того, что видел.

Масляное пламя вздрогнуло от нового толчка. По-видимому, корабль преодолевал сильные течения в варпе, шёл через бурю. Тут, в башне-убежище, обереги и выстроенные эфирные сопряжения пропускали только ту имматериальную энергию, которую позволял он сам. Он пока не пытался посмотреть за пределы стен, на корабль и Море Душ снаружи. Почему он не решался? Он ведь Ариман, и варп был его родной стихией. Но он колебался, так, словно имматериум мог его сжечь.

Хлоп.

Башня… В голове вспыхнула концепция башни. Не образ, а просто идея, возникшая, и тотчас угасшая.

Мысли снова стали неподвижными.

В разуме, а равно в колдовских ритуалах во всём их многообразии, всё имело смысл, и всё происходило по определённой причине. С ним что-то случилось. Что-то пошло не так. Следовало выяснить, что и почему.

Хлоп.

Дверь. И опять не образ, просто концепция, символ без чёткой формы.

Башня и дверь.

Он сосредоточился, оградился от трепета пламени и нужд текущего момента. Мысли канули во тьму. Сердцебиение замедлилось, так что между каждым толчком разгоняемой по сосудам крови его череп успевал наполниться тишиной.

Хлоп.

Море.

Затем… ничто. Минуты сменялись одна за другой. В пустоте мозга царила неподвижность, царило безмолвие.

Он позволил разуму спуститься с верхних ярусов сосредоточенности.

Башня, дверь, море… Идеи упали на гладь мыслей, разойдясь рябью возможных смыслов. Каждая концепция имела глубокий древний символизм и значение. Башня: связь между небом и землёй, между разумом и реальностью; также крепость, ограждённое от нападений место. Дверь: переход из одного состояние в другое, из прошлого в будущее, от неведения к пониманию. Море: водный элемент, безбрежный и мощный, бесформенный потенциал; а ещё подсознательное, чьи пучины скрывались под волнами на поверхности.

Потенциальные смыслы росли и множились, однако в сердце их всех лежал вывод, от которого мысли и жилы Азека сковал холод. В его разуме было нечто скрыто, спрятано что-то изобличительное. В любой другой момент он счёл бы это важным; а сейчас, с помутнённой памятью и восприятием реальности, игнорировать подобное он просто не мог. Ему требовалось разобраться, что происходит.

Он стал обращать разум внутрь, проталкивая естество в глубочайшие карманы потаённого сознания и памяти. Такое путешествие в подземелье рассудка совершал мало кто из смертных, однако Ариман проходил этот путь не раз.

Он направился вниз, в пещеры мыслей, пока свет масляного пламени постепенно не растворился вдали. Вниз, в места, созданные им из снов, воображения и искусства. Вниз…

Хлоп. Запинка. Толчок. А затем перед ним разверзлась пропасть, поглотив его, и он стал падать, пока свет не исчез высоко вверху.

— Нет, — раздался голос из мрака. Голос, который он узнал, но не мог назвать. — Нет… Пока нет.

Ариман попытался закричать, но бездна сомкнулась у него над головой.

+Мастер,+ срывающимся от напряжения голосом послал Ликомед. +Мы не удержим…+

+Знаю,+ отрезал Ктесий. +По моей команде разрывай связь с оберегами и направляй всю энергию в меня.+

+Если обереги рухнут…+

+Мы сейчас умрём, болван. Выдержать такую бурю мы не сможем. Нужно бороться с ней. Понимаешь? А теперь выполняй.+

Призыватель скорее ощутил, чем услышал покорный ответ аколита. Они всё ещё находились в коридоре, где Ликомед нашёл Ктесия, но оба были сфокусированы на варпе, и их разумы с чувствами витали далеко отсюда.

Ученик разделил разум и волю — одна часть продолжала фокусировать ток энергии других псайкеров и колдунов на борту «Гекатона», между тем как вторая приготовилась направить силу в Ктесия. Формулы и ментальные узоры в мыслях Ликомеда соединились и преобразились. Геометрические формы идей рассыпались и собрались заново. От того, что сделал Ликомед, простой человек-оккультист разлетелся бы в клочья и превратился в пустую шелуху, но только он не был человеком, а вот кем был, так это адептом Тысячи Сынов, и его разум с волей умели воплощать в жизнь невозможное.

Внутренним оком демонолог видел, как голодная тень в штормовом валу тянет к ним огромную руку. В его голове уже разламывались камеры памяти. Внутри каждой из них хранился слог истинного имени. Такое имя давало ему власть над демоном варпа, коему оно принадлежало. С помощью истинных имён он мог призывать, сковывать, отвергать, изгонять и приказывать. Они были величайшим инструментом в арсенале демонолога, и многие согласились бы, что обладание хотя бы одним подобным именем являлось свидетельством могущества.

Ктесий же знал сотни настоящих имён. Они были источником его силы и причиной выживания, но ещё они отравляли. Это были не просто слоги и звуки — они являлись гармониями варпа, основой существования демонов. Истинное имя источало ложь и безумие, портя всё, что их удерживало, и пыталось вырваться на волю. Гримуары чернокнижников сочились кровью и гнили. Начертанное на металле, подлинное имя могло обратить то железо в ржавую пыль. Ктесий слишком часто видел, как истинные имена высвобождаются из плохо устроенных физических темниц, чтобы доверять им свои величайшие сокровища, так что вместо этого хранил их у себя в памяти. Его разум и был гримуаром. Он разбивал каждое имя на части и помещал в отдельные камеры разума. В разделённом виде они были бессильные, их мощь — ограниченной. Когда заклинатель хотел произнести настоящее имя, то вскрывал камеры и собирал их по слогу за раз.

Это Ктесий сейчас и делал. Имя, которое он вытягивал наружу звено за звеном, было древним, и представляло собой длинную цепь не-слов на языке, не предназначавшемся для осмысления человеческим рассудком или проговаривания вслух. Оно наполнило его рот привкусом соли и горящих перьев. По мере формирования имени ему явились образы: вихрь огня; чешуя, переливающаяся синим, оранжевым и изумрудным цветами; клювы, зубы и рёв горящих городов.

— Троны и злато… Всё сгинуло… в огне… в разрухе… Всё горит… Все улыбается… — Голоса забурлили у него в черепе под крики умирающих птиц. Ктесий почувствовал, как его тело забилось в судорогах и упало на заиндевевшую палубу. Внутри шлема изо рта засочилась кровь вперемешку с комьями пепла. Он не дал концентрации нарушиться. Имя, сворачивавшееся в голове, соединилось с последними слогами.

+Сейчас,+ повелел он. Ликомед перенаправил энергию с удержания корабельных оберегов, и в Ктесия хлынула сила. Истинное имя стало спиралью в черепе, мигренью из пламени и звука. Он выговорил имя. Текущая сквозь разум мощь влилась в слетающие с языка слоги.

Бушующая варп-буря ударила в корпус «Гекатона». Обереги разлетелись вдребезги. Серебряные печати внутри плит начали плавиться. Эфирные волны преодолели переборки и бастионы. Находившаяся дальше великая тень ощутила ужас экипажа «Гекатона». Она повернула голову, разверзая рот и протягивая руки. В провалах глаз замерцал свет затонувших фонарей.

Ктесий вырвал последнюю часть истинного имени из головы и выплюнул его в варп. Из звуков сложился демон. Он завращался, разматываясь подобно змее, чтобы накинуться на заклинателя, однако сила воли Ктесия и текущая сквозь него энергия вынудили нерождённого броситься в шторм. Пройдя сквозь обшивку «Гекатона», он тут же начал пожирать бурю и разрастаться. Форму, которую тот принял, Ктесий взял у себя из головы — образ, что он увидел в древнем фолианте, повествовавшем об империи, сгинувшей в пламени за нанесённое богам оскорбление. На тех страницах демон представал смазанным угольно-охряным аспидом с телом из горящих очей, обвивавшим небосвод. Тенью его чешуи служил дым, а клыками — белое пламя.

Великая утопшая тень ощутила другого нерождённого и взревела. Сквозь бурю раскатистым эхом покатился грохот грозовых колоколов и разбивающихся о корабельные носы волн. Горящий аспид ринулся к тени, рассекая шторм и быстро увеличиваясь в размерах. То был могущественный, древний представитель своего рода. Кровью ему были молитвы и жертвы тиранов, а обещание того, что все королевства рассыплются прахом — истиной. Демон узнал тень в шторме. Ему не требовались указания от Ктесия, чтобы обрушиться на соперника.

Тень устремила свои когти сквозь бурю. Огненный аспид извернулся, встречая удар. Он обвился вокруг когтей, стягивая, сжимая, сжигая. Тень отвела руку. Пещера рта широко распахнулась. Тело аспида раскололось. Там, где раньше была одна голова, теперь извивалось девять. Тень впилась в змия клыками. Тьма поглотила огонь. Шторм сотрясся, словно вбирая в себя воздух.

А затем смутная тень закричала.

Всё в варпе представляло собой лишь концепцию, и любое очертание либо фигура были не более чем метафорическим выражением невозможного. Глазами Сильвана призыватель увидел, как тень в шторме лопнула, словно в её чреве взорвалось солнце. От неё во все стороны полетели капли дождя и морские брызги. В центре детонации корчился и кусался пылающий аспид. Клыкастые челюсти вырывали целые шматы инфернального естества. Срывающийся с клыков огонь растекался по конечностям тени. Демон, которого призвал Ктесий, скрутился вокруг голодной тени, раздирая и выжигая.

Заклинатель слышал, как навигатор лепечет молитвы.

«О, Император, что суть свет всего, и чьи глаза прозревают всё, избави меня…»

Он чувствовал, как цепи воли, удерживавшие горящего змия, натянулись до предела. Это был возвышенный князь варпа. Могущество нерождённого потрясало, даже когда его призывали в реальное измерение. Здесь же, в варпе, в объятиях великого шторма, он не подчинялся приказаниям Ктесия. Колдун почувствовал, как в разум проскальзывают слова сковывания. Внутри всё сильнее разгоралась усталость. Энергия, текущая от Ликомеда и прочих псайкеров на «Гекатоне», иссякала. Десятки смертных трэллов-ведьм и шаманов уже погибли. Он чувствовал, что даже Ликомед постепенно теряет фокус.

+Сильван,+ послал демонолог, +мы должны выйти из варпа… Сейчас же.+

Он почувствовал, как разум навигатора затрепетал, а затем ответил ему мыслью.

«Мы не можем! Шторм слишком сильный. Нас разорвёт на куски».

+Мы должны.+ Ктесий почувствовал, как его физическое тело врезалось в стену коридора. Он перестал различать реальность. Остался только варп, и его воля, и взрыв света, пока изрядно потрёпанная голодная тень и огненный аспид раздирали друг друга в клочья. Ктесий по-прежнему удерживал демона. Едва-едва. Змей пытался вырваться из оков. Призыватель продолжал удерживать его всей силой своей воли. Он почувствовал, как тот снова впился в тень. Ощущения наполнились запахом соли и гниющего мяса.

Шторм закручивался вокруг битвы, отдавая энергию сражающимся демонам. Вскоре один возьмёт верх. Когда это случится, победитель обрушится на флот с мощью циклона.

+Если останемся, мы погибнем, Сильван.+

«Я... Мы… Я…»

А затем сквозь захлёстывавший навигатора ужас Ктесий почувствовал, как что-то вдруг изменилось. Течения варпа отхлынули от кораблей Изгоев. Обратившиеся вспять потоки утянули демонов, что плясали на обшивках. На один бесконечный миг посудины закувыркались среди спокойствия пустоты, где прежде бушевал шторм. Вокруг корпусов спиралями закрутились волны, обрамив око безмятежности посреди клокочущей ярости. Ни о чём подобно он раньше не слышал.

«Бог-Император защищает! — завопил Сильван по телепатической связи. — Он защищает!»

Ктесий ощутил, как направляемая в него Ликомедом энергия погасла. Его хватка на огненном аспиде разжалась. Демон в сердце шторма вырос, пожирая слабеющее течение, пока не уподобился громадному свивающемуся солнцу.

+Уводи нас прочь!+ взревел Ктесий.

Сильван подчинился. На всех кораблях Изгоев разом запустились варп-двигатели. У некоторых они отказали. Такие суда продолжили падать в ждущую стену бури. Остальные же вырвались в реальное пространство. Вокруг сомкнулся холодный стерильный вакуум. За ними протянулся след из эктоплазмы и призрачного света. Демоны, ещё цеплявшиеся к их корпусам, рассеялись дымом и облаками слизи. Ктесий отпустил горящую змею, когда «Гекатон» прошёл сквозь пелену и возвратился в настоящее. Затем его глаза закрылись, и изнурение утянуло заклинателя в беспамятство.

VI

ЖЕСТОКИЕ РОДИЧИ

Боевая баржа «Гекатон», безымянная мёртвая система

Относительная хронометрическая позиция: 3

Ктесий пришёл в себя с привкусом паленых волос во рту. Он сел, его стошнило, затем он сплюнул. На каменный пол шлёпнулся влажный сгусток флегмы. Он по-прежнему был в доспехе. Ни Ликомед, ни его трэллы не осмелились снять с него броню. Он был в своём убежище. С потолка свисали покрытые гравировками кости. В сосуде на каменной полке извивался красный варп-паразит, но остальные клетки и реликвии с демонами оставались неподвижными и тихими. Его шлем лежал на полу в шаге от места, где с исторгнутой им красной лужицы в воздух поднимался пар. Сам он лежал на каменной платформе в нише внутри одной из стен. Кто-то мог бы назвать её кроватью, но только Ктесий почти не спал. Вместо этого он использовал генетический дар своего вида, что позволял одной половине мозга отдыхать, пока вторая бодрствовала. Для того, кто нажил себе стольких недругов, дремать с приоткрытым глазом было единственным разумным выходом. А ещё ему не нравились сны. В тех редких случаях, когда заклинатель их видел, они принадлежали не ему. Лучше уж совсем не спать и не грезить.

Он закрыл глаза и велел боли в висках ослабнуть. Та не стихла. Голова гудела, будто наковальня, по которой хорошенько прошлись молотом. В мыслях раздавалось щебетание голосов. Он попытался сфокусировать волю на том, чтобы восстановить баланс тела.

Дверь в комнату открылась. Он узнал урчание доспеха и поступь, когда Ликомед вошёл внутрь и прикрыл за собой створку.

— Где мы? — не открывая глаз, спросил демонолог.

— На краю системы, до какой никому нет дела, — отозвался тот.

Ктесий покачал головой и посмотрел на ученика. Ликомед стоял со скрещёнными на груди руками. Его латы, изумрудные с медным окаймлением, усеивали россыпи рубинов и янтаря. На поясе у него висела булава из холодного железа и короткий меч. Кто бы ни нанёс на броню Ликомеда свежие печати-обереги, своё дело он знал, отвлечённо подумал Ктесий. Доспех, оружие и атрибуты олицетворяли собой постепенное снисхождение его аколита до своей новой стези. Снисхождение, но не принятие. Высокомерие Ликомеда никогда не позволит ему принять что-либо. Он становился новым человеком лишь потому, что сам выбрал такой путь. По крайней мере, так он себя убеждал.

В прошлом Ликомед был послушником Гауматы, ещё одного возвышенного члена Ариманового Круга. Весь тот Круг презирал Ктесия, за исключением, пожалуй, Игниса. Ариман велел Гаумате передать оккультисту одного из последователей, чтобы установить между двумя важными командирами связь. Тем самым он планировал поспособствовать примирению между ними, однако Гаумата перевёл всё в разряд намеренного оскорбления. Ликомед был опальным аколитом: недостаточно могущественным, не предопределённым для величия, ведомым чувством собственной важности, но не обладавшим достаточным талантом, чтобы утереть всем нос. Всё было так. Ктесий, впрочем, проглотил и Ликомеда, и оскорбление, и приступил к работе. И определённые плоды это принесло. Он оказался на удивление способным демонологом, а жажда власти делала из него верного ученика. Естественно, Ктесий не доверял ему, но доверие было первым, от чего ты избавлялся, становясь на стезю мастера тонких искусств.

— Ариман? — спросил Ктесий.

Ликомед покачал головой.

Призыватель ругнулся.

— Что он творит? — выплюнул он. — Мы едва уцелели, и этот шторм… Он был не случайным, или я такой же болван, как ты. Его создали и наслали на нас намерено.

Ликомед склонил голову, и Ктесий понял, что его слова удивили другого чародея. Вплетённые в потолок обереги заглушали варп так сильно, что он не чувствовал разум аколита, но ему и не требовалось.

— Такое разве возможно? — спросил тот.

Ктесий хохотнул и снова зашёлся кашлем.

— А ты учишься. Раньше ты бы заявил, что подобное невозможно. Раз задал вопрос, значит, ты начинаешь принимать своё неведение. — Он моргнул. Боль в черепе походила на мерный стук молотом. — Подобный шторм создать можно, но силы для такого… Её бы не хватило великим демоническим князьям. Но кому-то хватило. Этот шторм и демоны в нём охотились на нас, готов поклясться.

— Ты так уверен?

— Уверенным ни в чём быть нельзя. Подозрительность — вот что бережёт жизнь. Шторм наслали — лучше считать так. Вопрос — зачем?

— Зачем? — осклабился Ликомед. — Разве кто не важнее того, зачем?

— Ну, вот мы и вернулись к уюту прежней глупости. — Демонолог заставил себя встать. Конечности внутри лат казались налитыми свинцом. — Убедись, что обереги в убежище надёжные, — сказал он, заковыляв к двери. — Затем — что они расставлены по всему флоту. Если мы задержимся зализать раны, следует укрепить защиту.

Он нагнулся и подобрал шлем с посохом. Доспехи защёлкали и зажужжали, словно откликаясь на боль тела внутри.

— А ты? — спросил Ликомед.

— А я встречусь с единственными людьми, которые говорят дельные вещи, — ответил он, водружая шлем на голову. — Я пообщаюсь с мёртвыми.

Флот Изгоев кружил у границы света безымянной звезды. На её планетах и лунах когда-то находились человеческие колонии, однако с тех пор прошли тысячелетия. Были те поселения основаны во времена Великого крестового похода или раньше, оставалось тайной. Обломки, обрамлявшие дальние планетоиды, повествовали единственно-важное: как колонии закончили своё существование. Будь у них время, Тысяча Сынов вызнала бы правду, вытянув историю мёртвых поселенцев из руин их обиталищ. Но оного у них не было, а правда о том, как несколько миллиардов душ сгинули века назад, Изгоев не интересовала. Но вот развалины, оставшиеся после их смерти — напротив.

От флота к дрейфующему мусору устремились утилизационные суда. Вернулись они с остатками металлов, топлива и механизмов. Урон, нанесённый кораблям штормом, был большим, слишком большим, чтобы устранить за имеющееся время и с наличествующими ресурсами. Машинные мастера делали всё, что в их силах. По корпусам ползали механизмы на паучьих лапках. Из пылающих горнил в их брюшках в трещины и разломы лился жидких металл. Клешни отгибали куски повреждённой брони. Жвала приваривали пластины обратно на места. Десяток орудийных батарей, найденных на обломке кольцевой станции, установили на «Шакале душ» вместо потерянных хребтовых орудий. Мутанты в пустотных скафандрах скрепили паутиной из балок борозды на брюхе «Слова Гермеса», закрыв расселины. Все корабли зализывали раны и ждали.

Далеко возле границы флота среди меньших кораблей скользила канонерка «Кольцо серебра». Она потеряла сотни членов экипажа, и хребет её искорёжился настолько, что на корпусе как будто появился горб. Впрочем, кораблю ещё повезло — его господин выжил. Он был космодесантником по имени Крелгос, и в текущих обстоятельствах он углядел как судьбу, так и возможность. Крелгос слышал шептания, сомнения и страхи среди низших кругов Изгоев. Некоторые банды скоро уйдут, он это знал. Их суда улизнут прочь, решив попытать удачи с пришельцами и имперскими прихвостнями, что заражали звёзды за пределами Ока Ужаса. Но тех, кто останется и проявит преданность, будет ждать награда. Поэтому Крелгос подал прошение, чтобы прибыть на «Гекатон» и заявить о своей верности Ариману лично.

На срединных палубах «Кольца серебра» Жестокие Родичи ждали внутри оболочки из кожи и костей. Они чувствовали, как варп дрожит от жалких мыслей и эмоций существ на борту. Их естество наполнял смрад реальности, тяжёлый и удушающий. Они ощутили приближение Крелгоса. Мозг космодесантника был грубым, напоминая глыбу честолюбия и примитивной мощи. Тройственный демон мог бы разорвать тот ум в клочья и всласть насытиться его болью. Поступить так его призывала собственная природа. Сорванные амбиции и попранная гордость — вот ради чего существовали Жестокие Родичи, но, как бы им ни хотелось вскрыть душу Крелгоса, демон себя обуздал. Им была обещана большая добыча.

Дверь в помещение Родичей отворилась. Проём заполнила фигура Крелгоса. Он носил доспех зелёного и бронзового цветов, изначальные отметки на котором давно исчезли под вычурными символами культа, в коем тот теперь состоял. Жестокие Родичи посмотрели на него через глаза оболочки.

— Приведи тридцать стражей к челноку, — раздался из решётки шлема грубый голос Крелгоса.

— Да, лорд, — ртом носителя ответили Жестокие Родичи.

Едва открылась дверь, автоматон развернулся к Ктесию. Зашипели орудийные модули, накапливая заряд. Зажглись лучи наведения.

— Мир, Жертвенник, — мягко сказал демонолог. Автоматон залязгал в ответ. Затем опустил конечности. Орудийная установка на спине сложилась. Ктесий прождал ещё удар сердца, прежде чем шагнуть внутрь. Дверь у него за спиной закрылась. Жертвенник повернулся обратно к единственной другой фигуре в комнате.

Призыватель остановился в трёх шагах от них.

— Игнис, — произнёс Ктесий. Фигура не пошевелилась. Оранжевые и чёрные цвета его терминаторской брони сменились гладью синевы. На обрамлениях пластин, где раньше находились священные геометрические фигуры, теперь взвихрялось золотое пламя. Шлем уподобился золотому плугу. В изумрудных глубинах глаз горело по пылинке света. Ктесий сглотнул и понял, что у него пересохло во рту.

Пиродомон… Вот что это означало. Они пытались обратить Рубрику вспять, а всё, что у них в итоге вышло, это натравить её на себя же. Некоторые, что стали рубрикантами во время первого заклятья, обратились в прах. Часть тех, кто тогда уцелел, забрал и опустошил Пиродомон, оставив от них лишь эхо потерянной души внутри комплекта запечатанных лат. В конечном счёте он доберётся до всех. Каждый воин Тысячи Сынов станет либо прахом, либо призраком, вечно падающим в пустоту внутри человеческой формы. Ктесий задавался вопросом, найдут ли они способ спастись. А тогда Пиродомон отнял Игниса. И больше никого. Некоторые говорили, будто проклятье исчезло. Ктесий же так не считал. Он не верил в благоволение им удачи или судьбы.

— Был шторм, — произнес Ктесий. Замолчал. Зачем он вообще сюда пришёл?

После того, как Игнисом завладел Пиродомон, они перевели его в одну из Клетей безмятежности. С тех пор он не откликался. Жертвенник стоял на страже у неподвижной скорлупы брони, не отходя ни на шаг, не теряя бдительности, ожидая команды от хозяина, которой никогда уже не прозвучит. Ариман распорядился изолировать всех захваченных Пиродомоном чародеев, держа их отдельно от остальных рубрикантов, так, словно они от них чем-то отличались, так, будто они ещё считались живыми.

— Шторм создали и наслали на нас. Я в этом уверен… — Заклинатель снова умолк. — Ариман не даётся знать. Даже когда буря ломала корабли, от него не было ни мысли, ни слова. — Свет в глазах Игниса не дрогнул. — Я волнуюсь. Его молчание и отсутствие беспокоит меня как ничто другое.

Ктесий взглянул на Жертвенника, однако боевой автоматон теперь оставался таким же безучастным, как его господин.

— Какие у него могут быть мотивы? — Он покачал головой и начал отворачиваться. — Если я что-нибудь и понимал, то теперь понимаю и того меньше.

Дожидаясь ответа, он шагнул к двери. Не раздалось ни голоса, ни шороха движения, как и всякий раз, когда он сюда приходил. Ктесий хохотнул про себя, не удосужившись ограничить смешок мыслями. Часть его постоянно надеялась, что Игнис заговорит; что властитель разрухи был ещё жив; что как только он обернётся к выходу, Игнис окликнет его. Всё из-за Аримана: проведёшь с ним достаточно времени, и сам начнёшь верить в невозможное и разные чудеса.

Ктесий переступил порог, и, как и прежде, его так никто не позвал. Дверь закрылась за ним следом. Заклинатель повернулся, собираясь пойти по наклонному переходу прочь от Клетей безмятежности. Он замер, не решаясь сделать следующий шаг. Затем обернулся и обвёл коридор взглядом. Увидел ещё одну закрытую и запертую дверь. Покачал головой.

Чудеса…

Дверь по его команде отворилась. Замки и чары расплелись. Поршни задвинули пластальные плиты в стены. Демонолог вошёл внутрь.

Фигура подняла голову. Платформа, на которой она сидела, парила в центре гигантских металлических обручей, что вращались вокруг неё. На кольцах пылали печати, поблёскивавшие и пульсировавшие от наполнявшей зал мощи. Из всех мест на всех кораблях Изгоев это считалось самым защищённым. Запертое, закрытое и ограждённое, оно не пропускало никого внутрь, а одну душу — наружу.

— Гелио, — сказал он, невольно поразившись симметричности момента с тем, когда назвал вслух имя Игниса в другом конце коридора.

Гелио Исидор посмотрел на него. Как обычно, в его глазах блеснуло узнавание, тут же, однако, исчезнувшее за пеленой смятения.

— Я тебя не помню, — произнёс он.

Ктесий кивнул. То же самое… Всегда то же самое.

— Я… — сказал Ктесий, затем остановился. Так начинался каждый разговор с Гелио Исидором. Он был единственным рубрикантом, что вернулся обратно к жизни. Ариман и Изгои развязали войну с Алым Королём, в нарушение запрета возвратившись на Планету Чернокнижников, чтобы провести Рубрику во второй раз. Этот второй ритуал должен был отменить результаты первого и восстановить рубрикантам прежние личности. Гелио стал единственным, с кем это получилось. Но, хоть он и вернулся, цельным он не стал. Гелио не помнил ничего, кроме своего имени, и не мог создавать новых воспоминаний. Ариман пытался пробудить в Гелио память, как и Ктесий, и остальные. И все потерпели неудачу. В нём не было ровным счётом ничего, он представлял собой не более чем скорлупу из плоти, внутри которой зияла пустота с отголоском имени. И всё равно, Гелио оставался символом надежды, даже знаком божественного расположения для тех, кто верил в подобные сказки. Сам Ктесий не цеплялся ни за откровение, ни за надежду, но все равно частенько приходил поговорить с бывшим рубрикантом. По-прежнему не зная, зачем.

Впрочем, после могильного мира некронов он посещал его редко. Всякий раз, как он решал проведать Гелио, что-то в последний момент заставляло его передумать. Теперь та же неуверенность не позволила ему назвать своё имя. Почему? Не представляться причин не было. Гелио всё равно не запомнит.

— Я… твой брат, — наконец закончил он.

— Брат? — Гелио нахмурился. — Я… Я не… не…

Ктесий покачал головой, вдруг разозлившись на самого себя. Пустая трата времени. Он начал отворачиваться.

— Я не имею брата.

Демонолог застыл и повернулся обратно к Гелио.

— Что ты сказал?

— Я не имею брата, — повторил Гелио. Он недоумённо нахмурился, так что его лоб пересекли морщины. — Мой брат умер, когда шторм забрал его лодку. Тогда я остался один. У меня никогда не было брата.

Заклинатель понял, что думает о море Тизки, о синей волнующейся глади под ярким солнцем. Гелио прежде не мог что-либо вспомнить, не говоря уже о факте из детства.

— В смысле, брат по легиону, — осторожно добавил Ктесий.

— Легиону?

— Да. Мы… Мы были воинами-братьями Тысячи Сынов.

— Я этого не помню.

— Нет… — сказал Ктесий. — Нет, конечно. Ты помнишь что-нибудь после того, как потерял брата?

— Брата?

— Да, брата, который умер, когда шторм забрал его лодку.

— Я не помню, чтобы у меня был брат.

Демонолог, скривившись, кивнул.

— Конечно, не помнишь. Первый раз умереть в море, а после — в бездне твоего рассудка. Ну и судьба для рыбака.

— Я не… — начал Гелио.

Чародей поднял руку.

— Не утруждайся, забудь. — Он одарил его холодной ухмылкой. — Впрочем, уверен, ты уже это делаешь.

Гелио медленно моргнул.

— Где Ариман? — спросил он. Этот вопрос стёр ухмылку с лица Ктесия.

Хлоп.

Резкий сполох черноты, затмившей мир. Пробел во времени.

Ариман обвёл взглядом убежище. Вокруг царила тишина. Вокруг царила неподвижность. Посох, шкатулка, доспех — всё на месте. Печати на полу и потолке издавали гул защитной силы. Никакой вибрации от корабля внутрь не проходило. Они не двигались.

Держа глаза открытыми, он начал собирать по частям то, что делал. Они следовали за Сетехом. Он велел флоту перейти в варп, чтобы отследить местоположение некронского флота по рунам, которыми он пометил могильный корабль Сетеха.

Нет… Всё было не так. Некроны устроили им засаду при выходе из варпа. Он помнил свет аннигиляционных лучей, бивших по корпусам их кораблей. Металл обращался в прах, надежда становилась отчаянием…

Вот только… Нет. Он был с Гелио; его брат посмотрел на него, когда он вошёл в Клеть безмятежности, и сказал: «Ты — Ариман. Я тебя помню. Я помню всё».

Хлоп.

Он сидел в тишине убежища. Вокруг царило спокойствие. О чём он только что думал?

Итак… башня, дверь, и море… Белые гребни волн под ярким солнцем…

Хлоп.

Он лежал на полу, пытаясь встать, в руке у него был кинжал. Пол покрывала кровь, широкими кругами разбрызганная возле узоров из соли и пепла. Он чувствовал привкус железа и смрад паленых волос. К потолку взвивались огни. Синее пламя пожирало свет. Отголоски не-слов эхом разносились в черепе, а усилие, требовавшееся для завершения ритуала, утягивало его всё ниже и ниже… Сработало. Получилось. Он надеялся, что…

… успел.

Хлоп.

Ариман сидел под вершиной пирамиды, что служила ему убежищем. Вокруг царила тишина. Неподвижность.

Посох, доспех и шкатулка находились там, где и следовало, дверь была заперта, обереги — на месте. Тишина. Ничем не нарушаемая, если не считать медленного биения его сердец.

Следовало дотянуться до остального Круга и выяснить, что случилось, и почему они вышли из варпа. Ему следовало это сделать, вот только…

Рядом с ним кто-то стоял. Прямо там, куда он не мог посмотреть, так близко, что он чувствовал его дыхание. Вот только Азек знал, что если повернёт голову, то ничего не увидит. Потому что тот находился у него в голове, внутри черепа, запертый вместе с ним. У него не было времени выяснять, откуда он это знал. Это можно будет сделать позже, если ему удастся пережить следующие мгновения. Ариман знал только то, что он был там, и что действовать требовалось без промедления.

Он вытянул из памяти цепочку мыслей. Вероятность и реальность нападения на его разум неотступно следовали за ним всю жизнь. Отражать угрозы тому, что было ему дорого, Ариман готовился и тренировался. Обучение началось ещё в ту пору, когда они с братом были детьми, а позднее легион усилил и отточил его навыки до поистине трансчеловеческого уровня.

Ключевая опасность любой ментальной атаки заключалась в том, что достаточно искушённый и могущественный нападающий мог считать защиту жертвы с её же мыслей. Следовательно, первым шагом в построении такой обороны было надёжно оградить свои намерения. Простое их сокрытие могло насторожить незваного гостя. Значит, требовалось создать оболочку из идей, которая скроет истинные мысли. Такой слой часто представлял собой последовательность образов и заурядных размышлений, без конца сменяющих друг друга при поверхностной активности мозга. Изучение комнаты, тех или иных ощущений — всё это могло послужить основой ментальной оболочки.

Аримана вдруг пробрал озноб. Он огляделся. Всё находилось там, где и следовало. Его доспех стоял на стойке с одной стороны; посох — на пьедестале; старая исцарапанная шкатулка; запертая дверь…

Само собой, ментальная оболочка могла вмещать и чужие мысли. Могла заключить их в себя…

Он остановил раздумья, погасил все чувства.

Азек внимательно проверил каждую деталь комнаты, и свои реакции на них. Затем превратил мысли в шар и позволил им расти, пока те не достигли края его сознания. Если он попал в ловушку ментальной оболочки, значит, он только что отразил её обратно на незваного гостя, который её создал. Уловка, несомненно, скоро раскроется. Если кому-то или чему-то удалось вторгнуться в его рассудок и заключить его в плен, то чужак очень быстро поймёт, что он сбежал. Времени было мало.

Ариман поднялся. В сознание просочились воспоминания. Башня, дверь, море…

Он двинулся к выходу из комнаты, к двери, за которой должен находиться остальной «Гекатон». Замки, державшие её запертой, были как физическими, так и психическими. Чтобы открыть их, потребуется воспользоваться толикой воли и силы. Он постучал по её поверхности пальцем. Шестерни завращались, болты отъехали, обереги рассеялись.

В комнате позади него что-то шевельнулись. Углы исказились, став неправильными. Внезапно Ариман ощутил в черепе чужое присутствие, прямо за глазами, прямо за ним, но неизменно вне поля зрения. Он распахнул дверь и прыгнул на…

Каменную винтовую лестницу, уводящую к солнечному свету. Он услышал шум прибоя. Он стоял по колено в воде. Чувствовал морские брызги. Он крутанулся на месте. За ним высилась каменная дверь. Она была заперта, без следа замка или скважины. Он знал эту дверь, знал камни башни, в которой стоял, и узнал шум волн, разбивающихся о разрушенные стены. И знал, кто делил с ним череп.

— Не может быть… — ахнул он.

Расплёскивая воду, он побрёл к двери. Протянул руку.

— Нет, — произнёс голос. — Пока нет.

Он моргнул.

В комнате царили покой и тишина. Всё находилось там, где и следовало. Видимо, корабль вышел из варпа, поскольку он не ощущал вибрации реакторов и двигателей. Ему следовало связаться с Сильваном и остальными. Ариман встряхнулся. Воспоминания казались бессвязными, словно пикт-кадры без рамок. Идеи башни, двери и моря были у него в голове по определённой причине. Придётся постараться и понять, зачем. По своему опыту он знал, что в разуме ничего не происходило просто так.

ВНЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ 1

Ключ к Бесконечности, внутренняя зона

Относительная хронометрическая позиция: ∞

Ариман открыл глаза. Его взгляд отразился от чёрной зеркальной стены, однако своего лица он в ней не увидел. Материя Ключа к Бесконечности отражала лишь себя саму и рассеянный свет, что проникал в его переходы. Правило это, конечно, не было абсолютным. Как он постепенно узнавал, ничего абсолютного здесь не существовало. Правила в этом месте растягивались настолько, что, казалось, ещё немного, и они сломаются.

Он выдохнул, вдохнул снова. Воздух не пах совершенно ничем, не сохраняя даже намёка на его присутствие. Чистый. Инертный. Пустой. Казалось, словно он только что сюда пришёл, и в следующую секунду придёт опять — прошлое тут не оставляло ни следа, ни запаха, как будто его не существовало вовсе. Потому что так и было.

Вот что ещё он узнал с момента прихода: внутри Ключа к Бесконечности не было ни прошлого, ни будущего. Тут царило вечное настоящее. Ариман находился здесь довольно долго, и, несмотря на физиологию астартес и чары, он уже должен был умирать с голоду или вынуждено погрузиться в спячку. Но ничего подобного не происходило; в доспехе не заканчивалась энергия, а в воздухе, которым он дышал, не менялся уровень кислорода, хотя какие-либо механизмы для его переработки тут отсутствовали. Далее — внутренняя структура Ключа. Если ты шагал по одному из переходов, то мог прийти обратно туда, откуда начал, причём ни разу не свернув. Если ты оглядывался на пройденный путь, то стены с деталями, которые ты видел, отличались от тех, мимо которых проходил. Он попал в место, где время и пространство могли складываться в каких угодно комбинациях. Воистину, Ключ к Бесконечности.

Ариман сосредоточился, стараясь не моргать. Если ты закрывал глаза, то, открывая их, оказывался в ином мире, чем до этого. Едва ли не первым, что он открыл в Ключе, стала его высокая психическая отзывчивость: устройство управлялось мыслями оператора. В случае с иным существом, другим смертным, этого бы хватило, чтобы тот сошёл с ума, обречённый своим же рассудком вечно скитаться по переходам, что нигде не начинались и не заканчивались, преследуемый призраками прошлого и будущего в вечном поиске двери в настоящее, которой никогда не появится. Ариман же был одним из немногих, а, может, и вовсе единственным смертным, которому хватило бы интеллекта и твёрдости воли не просто выжить в этом лабиринте, но также преодолеть его.

Его мысли стали пустыми, неподвижными, спокойной гладью воды под висящим на месте солнцем. Затем, медленно, он извлёк воспоминание. Держа его перед мысленным взором, он повернулся. Перед ним вытянулся переход, который, казалось, был тут всегда.

Он начал идти. Теперь по чёрным зеркальным стенам поплыли образы, отражения вещей, которых здесь не было.

Ариман увидел, как флот Изгоев ныряет в пламя пустотного сражения над разбитой луной. Шквалы снарядов перекрещивались с дугами зелёного света и лучами солнечного огня. Корпуса-полумесяцы некронских кораблей силуэтами вырисовывались на фоне вспыхивающих взрывов. Шхуны альдари неслись под тонкими, как паутина, парусами, обращая ночь в огонь. Он увидел, как «Гекатон» получил попадание в хребет. С его спины потекли оплывающие башни и купола, когда он накренился набок. Двигатели вгрызлись в пустоту, пытаясь вернуть корабль обратно в строй подле братьев. Ему не уцелеть. Ещё пару мгновений, и он увидит в стене коридора его гибель. А после … После ещё одно провальное будущее рассыплется прахом и пылью.

Но решение ввязаться в бой между альдари и гиксосами, чтобы попытаться снова пленить Сетеха, было из разряда тех, которые Ариман никогда не совершил бы и так.

Он моргнул.

Когда его глаза открылись снова, он увидел лишь пустой камень, более ничего не отражавший. Переход перед ним уводил в бесконечность. Его контроль становился лучше, точнее. Понимание, куда могут привести его ноги — яснее.

— Ты отслеживаешь субъективные признаки хода запоминания… — раздалось призрачное эхо голоса Ормузда, и воспоминание распустилось в голове Аримана прежде, чем он успел его остановить. — А это очень напоминает применение Первого Принципа Врат Истины. Ты практикуешься. Ты практикуешься… В. Наш. Выходной. День.

Ариман моргнул.

И вот он — тот самый момент на крыше поместья, он и его брат, который через пару десятилетий умрёт, оставив его один на один с будущим. Он был где-то там…

Переход тянулся вперёд, теряясь вдали. Всё, что ему требовалось, это идти, и он окажется там. Не просто в памяти, но на самом деле. Снова во времени до появления Тысячи Сынов, до предательства, потери и неудачи. Во времени, когда вселенная была простой. Когда она могла уместиться в ладони. Он почувствовал, как поднял ногу.

Начал идти…

Возвращаться назад…

Чтобы… что?

Он опустил ногу обратно на пол и замер.

Нет… Так поступить он не мог. Так он не поступит. Ключ к Бесконечности мог уничтожить в той же мере, что и спасти — войдёшь не в то прошлое, и его шаги смогут разрушить будущее.

Азек собрался с мыслями, и на стенах возникли новые образы: сполохи изничтожения, он, орущий в огненное небо, пока его плоть расщеплялась, плавилась и разрасталась, а крик становился всё громче.

Ариман уставился на образы. Ничего подобного он прежде не видел, ни разу за всё время, пока шагал по переходам Ключа. Это были не переписанные или как-то иначе изменённые картины прошлого. Это было… другое. Сон о будущем, сотканный из его же страхов? Образ, сотворённый на основании того, что, по его мнению, могло случиться, если он зайдёт достаточно глубоко в прошлое и преобразит его? Нечто ещё?

Или же это способ узреть то, что может произойти в будущем?

Стоп.

Хватит надумывать.

Он много раз убеждался, что идти по переходам Ключа следовало выверено и осторожно. Нельзя допускать, чтобы его вели эмоции, или даже надежда. Это последнее открытие могло сыграть важную роль, или привести к краху. Нужно набраться терпения. Он найдёт путь наружу — ключ, чтобы отпереть Ключ. Рано или поздно он обязательно его отыщет. Чего-чего, а времени у него было в избытке.

Первым делом нужно воссоздать увиденное только что явление.

Сфокусируйся…

В голове сформировался новый образ. Чёткий, ясный, настолько же реальный, каким он его запомнил.

Ариман моргнул.

И открыл глаза. Перед ним вытянулся переход. Он начал идти.

VII

НЕПОЛНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Безымянная звёздная система

Относительная хронометрическая позиция: 4

Из «Кольца серебра» вылетел десантно-штурмовой челнок. К нему присоединились два перехватчика с крыльями-серпами, после чего они отправились вглубь флота Изгоев. Сияние далёкого светила меркло на фоне огней военных кораблей. Армада построилась оборонительной сферой, показывая нанесённые бурей раны. Некоторые посудины всё ещё извергали в окружающую пустоту облака атмосферы. Другие были полностью тёмными, за исключением мерцающих в нескольких иллюминаторах огней — теперь скорее могилы, чем странствующие среди звёзд грозные космолёты. Все на флоте нервничали, дожидаясь команды к отбытию. Никому из последователей Аримана тут не нравилось. Безжизненная система стала для них безопасной гаванью от шторма, словно песчаный пляж, на который волнами выбросило мёртвых и умирающих после кораблекрушения.

Челнок посылал закодированные шифры, которые передали Крелгосу после того, как ему одобрили аудиенцию. Сенсоры и орудия кораблей, мимо которых они пролетали, поворачивались им вслед. На самом деле коды были не более чем прикрытием. От них по сфере кораблей расходились лучи таинственной энергии, невидимые для взоров, но ярко горевшие в варпе. К тому времени как челнок Крелгоса достиг внутренних зон флота, его успело просканировать с полдесятка псиоников. С помощью телепатии они отслоили все поверхностные мысли и эмоции каждого человека на борту. Выяви рыщущие разумы что-нибудь не то, десантное судно и его сопровождение тотчас бы превратились в яркие шары пламени посреди пустоты.

Подобные меры предосторожности не были Изгоям в новинку. Никто не мог просто так прилететь и подняться на борт одного из флагманов. В прошлом им не раз доводилось сталкиваться с попытками убийств и похищений. Немало смертных и космодесантников-отступников, которые служили Тысяче Сынов, шли на поводу жалких амбиций и иногда становились жертвами неоправданных иллюзий о собственном величии. Некоторые решали, будто смогут заслужить место в высших эшелонах власти, расправившись с кем-то из предводителей. Другие мнили ключи к власти игрушками, которые можно выкрасть. Подобные инциденты были скоротечными и фатальными для всех причастных лиц. Кроме того, существовали более серьёзные угрозы: попытки диверсий, самоубийственные атаки банд космодесантников по указке кого-нибудь из многочисленных врагов Изгоев. Часть таких нападений были сложными в исполнении, прочие — незамысловатыми. Все они заканчивались поражением, однако сторонники Аримана не оставляли вопрос выживания на волю случая.

В смрадной тьме десантного корабля Жестокие Родичи наблюдали, как Крелгос разглядывает многочисленные знаки отличия на своём доспехе. Вокруг него в тишине сидели тридцать людей-воинов. Тусклое серебро их лат украшали выгравированные из бронзы оккультные символы. Стволы лазвинтовок были сработаны в форме ящеричных ртов. Жестокие Родичи чувствовали, как челнок изучают пытливые разумы. Болтавшиеся на поручнях талисманы из костей и серебра перестукивались, будто от дуновения ветерка. Призрачные пальцы касались металла оружия, невидимые глаза заглядывали в пустоты черепов. Жестоких Родичей они, однако, не замечали. Тройственный демон обустроил укрытие с умом. Он зарылся глубоко в носителя и спрятался под клочьями чувств, мыслей и воспоминаний, взятых из головы человека. Псайкеры-проверяющие видели лишь то, что ожидали увидеть: смертное тело, покрытое многочисленными язвами мутаций от долгого пребывания в варпе, и разум, мечущийся между злобной ненавистью и отчаянием. Они увидели, что носитель ненавидел Крелгоса, но и боялся не меньше. Они увидели горечь и желание предать, и ярость оттого, что он слишком слаб, чтобы предать по-настоящему. Они увидели всё это, приняли, и их взор устремился дальше.

Снаружи, в пустоте, мимо них скользили гигантские корпуса «Шакала душ», «Слова Гермеса» и «Пиромонарха». Десантный корабль повернул, пройдя под килем «Шакала», а затем перед ним предстала громада «Гекатона», неумолимо становящаяся всё ближе.

В отсеке челнока Крелгос обмакнул пальцы в баночку с кровью и вывел на груди грубое воронье крыло. Жестокие Родичи прислушались, как космодесантник бормочет молитвы о благоволении и удаче. Просьбы не значили ничего, и в варпе до них никому не было дела. Демон на миг закрыл глаза носителя. Уже близко… Так близко, что он почти чуял добычу.

Боевая баржа «Гекатон»

Маекта уже ждала, когда Ктесий вышел из камеры Гелио Исидора. Секунду он её не видел, а затем она шагнула ему навстречу, и движение вынудило разум чародея наконец заметить её присутствие. Она носила чёрно-золотой чешуйчатый плащ поверх багрового нательника. За спиной женщины виднелся двуручный меч. Шлем с визором скрывал всё её лицо, за исключением тонкой черточки рта. Она казалась Ктесию дёрганым нечётким пятном, пока его мозг боролся с глазами за то, чтобы осознать факт существования девы. Маекта была неприкасаемой, существом, не имевшим следа в варпе. Психическая энергия исчезала в пустоте её души, так, словно той не было вовсе. Обычным людям было трудно находиться рядом с ней, смотреть на неё или даже думать о ней. Ктесию же приходилось прилагать усилие, чтобы даже просто воспринимать парию. Терпеть же её присутствие и вовсе было самой настоящей пыткой.

— Уйди прочь, — рыкнул он, заковыляв по коридору. Сервоприводы в доспехах засбоили, защёлкав от симпатической боли. Маекта догнала его. Она была очень высокой как для смертной, и с лёгкостью могла идти наравне. Не в первый раз Ктесий задался вопросом, откуда пария родом. Она была Куратором, это он знал, последней из ордена отступников в Оке Ужаса, которые продавали и копили секреты. Но ещё раньше, до этого, кем та была? Пустышка обладала собственным флёром, и манерой поведения напоминала Ктесию орла: хищная, зоркая, царственная. Её вид навевал воспоминания об Империуме в эпоху до того, как Император предал Своих сыновей.

— Что тебе сказал Гелио Исидор? — спросила она.

— Я ведь сказал тебе уйти, — прорычал демонолог.

— Я так и сделаю, но позже. Ты задолжал ответ, Ктесий. Помнишь? Я сказала тебе правду, и взамен ты согласился дать ответ на вопрос. Тогда я его не задала, но спрашиваю сейчас. Что он сказал? Я ведь вижу, что ты обеспокоен.

— Мы только что вышли из эфирного шторма, который едва нас всех не прикончил. Шторма, где я с большим трудом спас нас от гибели. С тех пор я не отдыхал, и, по-твоему, разговор с существом, которое помнит лишь собственное имя, это та причина, почему я не выгляжу довольным?

— Я видела, как ты вошёл, — парировала Маекта. — Я изучила твои невербальные сигналы достаточно хорошо, чтобы понять, что от Гелио Исидора ты вышел более встревоженным, чем когда вошёл.

— В прошлом тебя бы сожгли как ведьму.

— Странно слышать такое от призывателя демонов.

Ктесий скрипнул зубами. По ближайшей к Маекте стороне тела начинало холодом разливаться онемение. Они достигли конца затяжного изгибающегося коридора, что вёл к Клетям безмятежности. Ктесий выбрал дверь на широкую винтовую лестницу, уходящую вниз, к центральной артерии корабля. Маекта не отставала. Время от времени та как будто выпадала из реальности, когда его разум восставал против присутствия неприкасаемой.

— Что сказал Гелио — не твоё дело, — отрезал он.

— На самом деле моё, — заявила пария. — Ариман доверил мне безопасность Гелио Исидора. Знать, кто с ним видится, кто с ним разговаривает и о чём — часть моей работы.

— На флагмане флота, которым командуют величайшие чародеи вселенной, в окружении генетически созданных воинов, что пережили самые грандиозные предательства и войны, ты — охранник Гелио? — Он фыркнул.

— Именно, — отозвалась Маекта.

Долгое время они шли под аккомпанемент жужжания и щелчков доспехов Ктесия, а также звука шагов, эхом разносящихся по закручивающимся ступеням.

— Ариман нам не доверяет, — наконец признался он.

— Никому из вас, — согласилась неприкасаемая.

— Но тебе он верит…

— Как ты уже удосужился отметить — я не одна из вас.

Снова тишина.

— Что может угрожать Гелио с нашей стороны? — задал он вопрос, хотя знал ответ ещё до того, как Маекта произнесла его вслух.

— Он теперь концепция, а не человек, — сказала пустышка. — Некоторые винят его в неудачах. Шепчутся, будто он проклят, как Иона, навлёкший рок на корабль, на котором плыл. Другие считают его божественным подарком, явленным нам, дабы повести в новую эпоху удачи и перемен.

Маекта указала на стену лестницы, где на металлической плите кто-то выжег символ — огненный круг в окружении девяти глаз, зрачок каждого из которых представлял собой неровную огненную щель. Он напоминал многие эмблемы различных сект и шабашей из приближённых к Тысяче Сынов. Пламя, глаза, круги — смыслы этих знаков заключались в вечной погоне за знанием. Вот только данный символ начал шириться среди Изгоев и их последователей-смертных. Среди тзаангоров и воинов-трэллов возникали новые культы. Они говорили об откровении, о грядущем великом свете, что просветит и изменит всех, кто перед ним преклонится. Девять глаз и круг огня стали их меткой. И каким-то образом Гелио связали с той абсурдной верой. Ктесия происходившее ничуть не удивило. Религия влияла на умы лучше всего, когда её символы казались далёкими и непостижимыми. Воин из минувшей эры, переродившийся в огне, запертый, никогда не появлявшийся на глаза… Да, на слабых людей такое могло подействовать. Схожие культы появлялись среди Изгоев и раньше. Они прорастали, расцветали и увядали с завидным постоянством. Одни ставили во главу угла Аримана, другие — тот или иной аспект варпа. Все они в конечном итоге загибались, поглощённые неспособностью смертных придерживаться определённых идей. Это… кредо, однако, успело пустить куда более основательные и глубокие корни, чем прежде доводилось видеть Ктесию. И это было одним из многого, что так беспокоило его в последнее время.

— Сказки и нелепицы, — бросил он, когда они прошли мимо выжженного знака.

— Возможно… — согласилась Маекта. — Но поборники и фанатики часто убивали своих идолов.

Заклинатель хмыкнул. Она сказала чистую правду.

— То, что подобная вера укоренилась так быстро, — продолжила неприкасаемая, — говорит о том, что родилась она не в массах.

Ктесий резко остановился, заставив себя обернуться и посмотреть прямо на Маекту.

— Хочешь сказать, эту глупость запустил кто-то из нас, один из Тысячи Сынов?

— Всё может быть. Ничего нельзя сбрасывать со счетов.

Чародей хохотнул.

— И ты считаешь это угрозой для Гелио?

Пария не ответила. Он покачал головой и отвернулся. Они достигли конца лестницы и широкого коридора с дверью, за которой лежали главные артериальные переходы.

— Думаю, в движение пришло нечто, чего ты не видишь, — сказала наконец пустая. Ктесий замер, но не оглянулся. — А всё, чего ты не видишь, стоит расценивать как угрозу.

— Если ты никому из нас не доверяешь, то почему делишься со мной подозрениями?

С минуту Маекта молчала.

— Что тебе сказал Гелио Исидор? — наконец задала она вопрос.

Демонолог тяжело вздохнул.

— Он кое-что вспомнил. Когда мы говорили, он вспомнил нечто из детства, до того, как его забрал легион, и… он спросил, где Ариман. Такого раньше он не делал.

— И это… напугало тебя.

Ктесий кивнул.

— Да, хоть я не знаю, почему. — «Потому что это прозвучало как предупреждение, пусть им и не было», — отозвались его мысли.

— Спасибо, Ктесий, — ответила пария, начав подниматься обратно, откуда пришла.

— Что он тебе пообещал? — Демонолог поднял глаза и увидел, как Маекта замерла на ступенях. Он заставил себя посмотреть на серебряный визор, скрывавший то место, где следовало находиться её глазам. — Что Ариман пообещал тебе взамен?

Под маской затеплилась слабая улыбка.

— То же, что он обещает всем, — сказала неприкасаемая. — Что вернёт мне всё, чего я лишилась.

Маекта вошла в комнату. Гелио Исидор поднял глаза на звук открывшейся двери, но его взгляд лишь скользнул по тому месту, где она стояла.

— Тут кто-то есть? — спросил Гелио. Он медленно повертел головой, водя глазами, словно линзами прицела. Маекта оставалась неподвижной, укрывшись на границе зрения, куда не хотели заглядывать живые души.

— Кто ты? — спросил Гелио Исидор. Она не ответила, продолжая наблюдать за тем, как фигура внутри вращающихся обручей оглядывает помещение. — Как тебя зовут?

Следующие секунды заполнила тишина, нарушаемая лишь гулом колец, не дающим опуститься абсолютному безмолвию.

Она смотрела и ждала. Ничего не происходило. Ничего не менялось. Наконец Гелио Исидор замер, и его глаза, не моргая, уставились в одну точку. Спустя некоторое время Маекта вышла. Гелио моргнул, когда дверь открылась и снова заперлась, после чего вновь воззрился в бесконечность.

Жестокие Родичи спустились из челнока на свет одной из меньших ангарных палуб «Гекатона». Демон держался рядом с тридцатью другими людьми. Все они носили менее вычурно украшенные латы, нежели их оболочка. Рабы построились у трапа полумесяцем и стали ждать, пока выйдут хозяева. Ангарный отсек был не самым крупным на корабле, а равно не ближайшим к башням и убежищам, что усеивали его хребет. Он имел скромные размеры, в самый раз, чтобы принять командира единственного судна и горстки воинов. Впрочем, пространства внутри оставалось достаточно, чтобы вместить десяток десантных кораблей и штурмовых самолётов. Стены покрывал чёрный графит. По потолку тянулись выложенные золотом геометрические узоры. На палубе суетились смертные. Среди них встречались мутанты, некоторые с когтями и перьями, другие — похожие на глыбы плоти. У стен и на мостиках стояли рубриканты — безжизненные отголоски душ внутри пустых комплектов доспехов. Жестокие Родичи различили тихий шорох, напоминающий шелест пыли, что сыпалась внутри истлевших черепов. Ещё тут находились другие нерождённые. В другом конце ангара под сетью исчерчённых рунами цепей боролась крылатая машина. Ярость и голод по людским жизням скованного внутри демона дымом рвались из тюрьмы. Жестокие Родичи увидели, как крылатая машина дёрнулась, пытаясь разорвать оковы.

Из недр корабля за спиной у демона донеслось рычание поршней, и наружу вышел Крелгос в сопровождении трёх своих воинов. Все они носили доспехи цвета изумрудной зелени и тусклой бронзы. Их души смердели жаждой власти.

Из дальнего конца ангара им навстречу направился один из Тысячи Сынов. От него волнами расходились мощь и воля, будто жар от костра. В нём чувствовалась гордость, но также самоконтроль и уверенность, произрастающая из опыта. Однажды этот воин падёт от клинка брата, знал демон. Жестокие Родичи сдержали инстинктивное желание облизать и попробовать его судьбу на вкус. Следовало вести себя осторожно.

Колдун Тысячи Сынов остановился в девяти шагах от Крелгоса и его свиты. Крелгос махнул рукой, и Жестокие Родичи заставили людскую оболочку почтительно опуститься на колено. Остальная почётная гвардия последовала их примеру.

— Я — Крелгос, владыка Девяти Тысяч Истин. Это мои воины и трэллы. Я пришёл с приветствиями и дарами Ариману, Повелителю Колдунов, Сжигателю Судьбы, и Отцу Изгоев.

— Я — Х’Кетт из Четвёртого круга. Говори, что хотел, и показывай дары.

Крелгос переступил с ноги на ногу, уязвлённая гордость и гнев потекли из его души подобно грязному дыму. Космодесантник жестом подозвал прибывшую с ним группу людей. Те двинулись вперёд, шатаясь под весом двух хрустальных ларцов. Внутри одного покоился серо-белый череп. Из его лба закручивались рога, а челюсти усеивали клыки. Во втором лежал топор с лезвием из молочно-белого хрусталя. От обоих артефактов разило грехами и злодеяниями, со временем переплётшимися с самим их естеством. Впрочем, как и чародей, Жестокие Родичи могли сказать, что это дешёвки, примитивные безделицы без силы и значимости.

— Череп Галтана Тара, сокрушителя Привратных Миров, — огласил Крелгос. — А это — топор возвышенного Трижды Закрытого Ока.

Колдун окинул их безразличным взглядом, затем посмотрел обратно на Крелгоса.

— Сколько легионорожденных воинов ты с собой привёл?

— Ни одного, почтенный Х’Кетт. Все мы сыновья и воины из колыбелей Сухна.

— Все вы окорожденные? Сколько людей под твоим началом?

— Мои братья перед тобой, и ещё капитан. Трюмы мои наполнены пятью тысячами смертных, вооружённых и сломленных для войны.

Х’Кетт склонил голову.

— Вы владеете каким-либо искусством, либо талантливы в чём-то, кроме обращения с клинком и болтером?

— Исказитель Удачи не благословил нас ничем, кроме геносемени и преданности.

— Понятно, — протянул Х’Кетт. Затем колдун обернулся и поманил группу рослых смертных в оранжевых лохмотьях, которые подошли, чтобы забрать ларцы. — Ваши дары и клятва верности приняты. Вы преклоните колени и станете членами внутреннего круга, подчинёнными воле магистра Киу.

— Что насчёт аудиенции с лордом Ариманом? — поинтересовался Крелгос.

Х’Кетт рассмеялся.

— Ты, из жалких пучин Ока, пришёл сюда с парой бесполезных игрушек и горсткой воинов, и ожидаешь, что лорд Ариман встретит тебя лично и скажет спасибо?

Крелгос вспыхнул от гнева, приобрётшего для демона вкус калёного железа. Х’Кетт, по всей видимости, также ощутил всплеск эмоций. Душа колдуна озарилась весельем, но ещё опаской. Изгои нуждались в последователях, неважно, сколь жалкими те казалась. Он шагнул к Крелгосу.

— Если будешь хорошо служить, ты преуспеешь. Если преуспеешь и научишься, ты возвысишься. Если возвысишься, вселенная подчинится твоей воле. — Жестокие Родичи ощутили, как в сердце Крелгоса сошлись в бою алчность и гнев. — Твоя верность ценнее любых даров, Крелгос из Девяти Тысяч Истин.

Космодесантник опустился на колено. Х’Кетт коснулся плеча предводителя рукой, и керамит под ней загорелся, пока на изумрудной краске огнём выжигалась метка. Секунду взгляды смертных в ангаре были сосредоточены на хлопьях сыплющегося с него пепла.

Первый Жестокий Родич учуял подходящий момент и покинул границы восприятия. Никто не увидел, как демон пришёл в движение. Даже Х’Кетт не заметил, как он вышел из ангара. Личинки его тройственного естества, остававшиеся в краденой оболочке, начали разрастаться. Вскоре каждой потребуется собственное тело и кожа.

Хлоп.

Ариман открыл глаза, заставив мысли застыть в неподвижности. Он снова был в убежище. Благовония в чашах вокруг него выгорели дотла, масло в кубках с огнём плескалось на самом дне. Похоже, он погрузился в медитацию, хотя не помнил, что или зачем делал до того, как пришёл в себя. Когда его глаза открылись, он ощутил, как сквозь него волной прокатился ужас.

Страх не относился к числу людских состояний, которые пережили его превращение в воина Тысячи Сынов. По крайней мере, не в обычном его понимании. Всплеск паники, расходящейся по мышцам и крови, пожирающей здравое мышление, сковывающей тело, заставляющей его трястись. Это исчезло. Он мог идти в битву, уделяя вероятности смерти внимания не больше, нежели ощущению оружия в руке. Дыхание чудовищ не вызывало в нём ничего, кроме пощипывания в обонятельных органах. Он не ведал страха, как гласила старая пословица из времён провальных войн древности, которые его породили. Впрочем, это не значило, что он лишился более хитрых кузенов того чувства. Что такое уязвлённая гордость, если не страх, что всё, кем ты себя считал, на самом деле ложь? Что такое гнев, если не кровавый близнец страха? Он не ведал страха, но в этот момент Ариман ощутил его отголосок подобно тьме, что закрывает собой солнце.

Неуверенность. Отсутствие знания. Провалы в памяти.

Может, он теряет себя? Может, прямо сейчас его разум и душа умирают? От таких вопросов его пробрала дрожь. Пиродомон отнимал у него братьев; мог ли он в его случае отнять у него память? Заберёт ли проклятье его прежде, чем он успеет найти решение проблемы? Встретит ли он свой конец как пустая скорлупа, сидящая в тишине, не в силах отличить прошлое от настоящего? А что, если это не Пиродомон, а нечто другое, какая-то другая пагуба, пожирающая его рассудок?

Что происходит?

Спокойствие. Он должен оставаться спокойным. Азек сфокусировался на мыслях и избавился от эмоций. Требовалась информация. Одно только то, что он не мог мгновенно вспомнить произошедшее, ещё не значило, что у него в голове не осталось воспоминаний. Его сознание отличалось от прочих. Необученный разум напоминал дом с небольшим количеством комнат — одни использовались постоянно, другие были забиты разным хламом, а двери в третьи не открывались почти никогда. Если продолжить обобщение, то ум адепта походил на поместье с флигелями мыслей и воспоминаний, выстроенными для конкретных целей. Великие мастера называли глубины своих сознаний дворцами. Мозг Аримана не подпадал ни под какую категорию. Он представлял собой настоящее царство, со своими входами, выходами, регионами и глубинами. Его поверхностный разум парил над тем царством подобно солнцу. И где-то там, под его сознанием, могли найтись ответы.

Он закрыл глаза. Дыхание и сердцебиение замедлились настолько, что стали едва различимыми. Его самосознание погрузилось в слои мыслей и уровни воспоминаний. Он начнёт с самых старых, глубоких ярусов. Азек проходил мимо конструкций ритуальных мыслей, что непрестанно вращались подобно механическим планетариям. Он скользил сквозь плотные страты воли и пустоты воображения, наполненные калейдоскопом цветов.

Затем остановился. Резко. Его окружила тьма, сдавив, вцепившись. Азек попробовал сместить фокус, чтобы двинуться дальше, но не смог. Почему он остановился? Ничего подобного он не приказывал. Он не…

— Пока нет, — раздался голос. И чернота сокрушила его.

VIII

ВЕЧНАЯ ВОЙНА

Крейсер альдари-корсаров «Звёздная смерть» , пылевое облако в верхней области завихрения

Относительная хронометрическая позиция: 5

Ийшак, исполняющий роль Говорящего от Пространств в «Падающей луне», склонил голову. Из глаз его маски закапали чёрные слёзы. За куполом у него над головой родилась звезда. Она была яркой. Ослепительно-яркой. В мгновение ока сгинули тысячи. Ещё сотни тысяч душ рассеяло по варпу после испепеления призрачных цепей, в коих они обретались. За спиной у Ийшака раздался вопль. Корсары отшатнулись от света, их глаза расширились, а зрачки, напротив, — сузились до размера булавочных иголок. Возгласы потрясения постепенно стихли, и их сменили крики ярости. Вот каким был звук истребления. Не рёв взрыва или громовой раскат молнии, но ор свидетелей.

Ийшак заставил себя не отворачиваться. Половина актёров рядом с ним повалилась навзничь, корчась в муках; остальные же вскружились по палубе, вертясь среди корсаров, выверяя каждый скачок и поворот с нестройными возгласами. Гибель рукотворного мира была зрелищем редким и ужасным. Он пришёл, дабы посмотреть. Пришёл, дабы узреть. Такой была его роль…Так было написано. Всякая смерть, даже такого размаха, была не более чем сюжетной вставкой.

Вспыхивая и сверкая, звезда начала съёживаться. Из света проступили очертания искусственного мира. Из него рвались призраки и пламя. Задняя четверть остова исчезла. Не осталось даже обломков. Края просевшей раны пылали. Такое с миром-кораблём сотворили его же системы. Энергия, что текла сквозь его кости, представляла собой силу лжесолнц, или, как её называли низшие расы, плазмой. Заключённая и направленная в нужное русло, она дарила свет, тепло и жизнь. Альдари овладели её использованием ещё в седую древность. Столь страшная катастрофа должна была быть попросту невозможной. Вот только их враг был не менее старым.

Когда-то была война. Война, отгремевшая в таком далёком прошлом, что её шрамы стали унаследованными страхами для тогда ещё даже не возникших видов. То была война между расой, что желала стать бессмертной, и теми, кто, по её мнению, не хотел делиться знанием. Оружие той войны было великим и ужасным. Разрушение приобрело масштаб, в позднейшие эпохи переставший поддаваться осмыслению. На свободу выпускались вещи, которым следовало оставаться в цепях. Заключались сделки и вершились предательства, что обрекали на смерть всех их участников. На пике войны казалось, что она будет идти бесконечно или до самого скончания времён. Она стала всем. Ничего похожего на неё уже не будет, по крайней мере такого, после чего история сможет продолжиться дальше. То была эра, которой более никто не помнит, но которая будет длиться вечно, ибо шрамы от неё не заживут никогда. И даже среди альдари её размах и ужас сохранились лишь в виде преданий, мифов и танцев…

Сейчас, наблюдая за тем, как мглу озаряет свет смерти, Ийшак задался вопросом, не видел ли он перед собой отголосок той войны.

Искусственный мир назывался Иллисар. Он служил домом десяткам тысяч душ, бежавших от рождения Той-что-жаждет и образования ведьмовского царства, что поглотит звёздные королевства альдари. Поэты, ваятели, певцы и воины: все устремились во мрак, спасаясь от рока, надеясь, что будущее окажется милосерднее прошлого. Рукотворный мир напоминал брошенное в космос громадное остриё копья из призрачной кости. В его недрах могли исчезнуть крупнейшие корабли примитивных рас. Проходя по орбите планеты, он затмевал собою солнце и луны. Хрустальные купола, что усеивали его поверхность, мерцали подобно драгоценным камням. В них под светом искусственных солнц росли деревья. Среди холмов журчали ручьи. Они полнились душами, ходившими, певшими и занимавшимися делами своих избранных путей. То было убежище, клетка, заточившая в себе последних представителей мёртвой империи. И теперь корабль умирал также, и умирал смертью, не приходившей уже миллионы лет.

Скорбь… Печальный лик… Серебряные слёзы, катящиеся к горестно скривленному рту.

Ийшак прибыл предупредить альдари Иллисара, поднять их на войну, но опоздал. Говорящему от Пространств следовало появиться лишь после начала резни — так было написано. Ему следовало встать под куполом корабля изгнанников и наблюдать за приходом смерти, явившейся сыграть свою кровавую роль. Война против некронов уже кипела среди звёзд. Потери успели стать огромными, но эта утрата будет самой тяжёлой. Многие альдари по-прежнему отказывались внять зову и взойти на окровавленные подмостки. Ийшак в роли Говорящего от Пространств вышел из паучьего измерения, где он и его актёры танцевали для архонтов из вотчины теней и клинков. Друкари узрели и услышали, но не дали ответа, покинут ли свою юдоль криков и сумерек. Он и его актёры отбыли, не получив клятвенных заверений в помощи.

Далее Ийшак отправился к изгнанникам, мечась от одного флота налётчиков к другому, с быстротой и отчаяньем умоляя, развлекая «Падающей луной» пиратствующих цариц и рождённых среди звёзд болванов. И всякий раз они спрашивали, где теневидец, но Судьба осталась, дабы по очереди пререкаться и глумиться над жестокими владыками теневого царства.

Таким образом, на плечи Говорящего от Пространств пала задача рассказывать о пробуждающемся враге, о Носителе Чёрного Диска и воскрешении покойников из войн древности. Танец-история о старых страхах и пугающем будущем, повествуемый ловкими па и россыпями голосвета.

Некоторые изгнанники лишь посмотрели представление. Некоторые посмеялись. Некоторые предложили свои клинки и корабли. Судно, на котором сейчас стоял Ийшак, было из тех, что присоединились к танцу.

И танец уже окрасился кровью. Подмостки звёзд залило огнём, и слезами многих альдари. И прольётся их гораздо больше, ибо акт был далёк от завершения…

«Чего ради?» — хотелось прокричать Ийшаку в лицо Судьбе, но ему не полагалось знать конец. Ныне он был просто глупцом резни и скорби.

Мир-корабль поразил фазированный луч, проскользнувший под тканью реальности. Он прошёл сквозь материю его корпуса и расколол пылающее сердце. Искусственный корабль мог бы защитить себя, мог бы отвести атаку в сторону, мог бы сплести оболочку из грёз, чтобы спастись. Он мог бы выжить. Знай он, что за ним идёт смерть.

Излившиеся в пустоту призрачные энергии взвыли на Ийшака.

— Не будет мне прощения, — молвил он и горестно склонился. Начало нового танца крови должен был возвестить жестокий и огненный трубный глас. Им и стал Иллисар. Пока он наблюдал, на сцену поднялись некроны.

Ночь раскрылась подобно занавесу. Мгновение в ней не было ничего, а в следующее её рассекли полумесяцы кораблей. Очертания закруглённых теней мерцали, то исчезая, то одаряя всех твёрдыми улыбками чёрных и золотых цветов. Актеры вокруг Ийшака закорчились, встрепенувшись от засквозившего ощущения неправильности. Затем корабли некронов сделали первый выстрел. Будь залп видимым невооружённым взглядом, то предстал бы в виде серебряных шаров, каждый — не шире разведённых человеческих рук. На тончайших, с волосок, линиях и кругах, вырезанных на их поверхностях, пылал синий свет. Они рывками прошли сквозь слои физической реальности, с мерцанием то возникая, то пропадая из настоящего плана. И когда некронские снаряды достигли раненого рукотворного мира, они не коснулись корпуса из призрачной кости, а прошли через него. И лишь тогда взорвались.

Если бы человек сравнивал эти шары с оружием собственного вида, то сказал бы, что они представляли собой двухфазный боеприпас, состоявший из внешней разрывной оболочки и внутреннего имплозивного ядра, которые приводились в действие одно за другим. Такое сравнение было точным, но лишь в самом грубом смысле. Внутри шаров содержались особые расширяющиеся нуль-сферы. Они были анафемой для токов варпа и души. При увеличении они затянули вырывающихся из мира-корабля духов и бесплотные энергии. Призрачная кость начала трескаться и рассыпаться. Затем в каждом устройстве запустился механизм парадокса. Взрыв массы и материи погасился, когда законы физики, воздействовавшие на корпус рукотворного судна, на один удар сердца обратились вспять. Кожа и внутренности великого космолёта разодрали себя на куски. А затем накатившая обратно реальность расшвыряла его останки в дрейф по пустоте. Мир, убежище, десятки тысяч душ альдари — всё исчезло до того, как успели смолкнуть крики…

Капитан корсаров звал Ийшака. Исполненный ужаса голос изгнанника напоминал Говорящему от Пространств песнь, о которой тот не мог и помыслить. Ярость, и мольба, и веление, пронзительные, острые как кромка кинжала. Капитан хотел убивать, заставить врагов поплатиться за учинённое зверство.

Ийшак не пошевелился и не ответил. Сцена близилась к кульминации, к моменту горького жестокого смеха.

— Пока нет, — промолвил он, и, подняв голову, с ухмылкой оглянулся на капитана. Движения, слов, заострённых зубов на улыбающейся маске Ийшака хватило. По рядам корсаров волной разлилась неподвижность. — Обагрённые клыки луны оскалены, грозя эпохе слёз.

Тем временем в пустоте корабли некронов пронеслись мимо трупа жертвы. Скрытое под маской лицо Ийшака повернулось им вслед. Огромные тёмные серпы, чьи контуры нарушали играющую в разуме песнь жизни. Вокруг них мерцал свет изничтожения, переливаясь изумрудным и зелёным оттенками.

Ийшак воздел руки. Позади него, в другом конце зала, вышел теневидец — безмолвный, окутанный блеклым светом, волочащий багряные ленты. У него за спиной зияла открытая дверь в паутину.

— Они пришли, — возвестил теневидец. — Настал кровавый их черёд…

И на один идеальный миг всё под звёздным куполом застыло в неподвижности.

Ийшак рассмеялся и подскочил в воздух, описав медленное сальто, меж тем как свод над ним расцвёл взрывами.

Пустоту вспороли возникшие из ниоткуда лучи черноты. Реальность на их краях расщепилась, обрамив импульсы цветами фуксина и бирюзы. Они попали в космолёты некронов. Материя и тьма обратили друг друга в ничто. Некронские суда развернулись, с мерцанием выпадая из реального плана. Их корпуса состояли из вещества, способного существовать в разных измерениях, ради защиты кораблей покидая настоящее и возвращаясь обратно. Это делало их практически неуязвимыми для оружия большинства рас в Галактике. Однако оружие, которое их рассекло, восходило корнями к тому, что разработали ещё в Первую войну. Оно было создано убивать нетленное. И оно убило. Лучи темноты изничтожили всё, чего коснулись, не оставив ничего, что смогло бы воссоздаться, ничего, что смогло бы фазироваться в царство нереальности.

Суда друкари мерцали, идя под покровом сворачивающегося света и теней. Системы некронов наполнились шквалом противоречивостей, множащихся, несмотря на попытки их отсеять. Ийшак, впрочем, их увидел. Разворачиваясь в высшей точке сальто, он краем глаза различил очертания тех кораблей. Они напоминали иззубренные клинки, мчащие на фоне светил. Из них вылетели осколки теней. Каждый тот острый обломок был торпедой. Неслись они по самой границе между варпом и пустотой. Стоило им выявить угрозу, некронские суда исторгли зелёные молнии. Импульсы нашли свои цели, взорвав снаряды. Погибли, впрочем, не все. Оставшиеся ударили в звездолёты некронов и открыли бреши в имматериум. Корабли затряслись, когда в их корпусах исчезли целые сферы вещества, из коего те состояли.

Затем в один некронский космолёт что-то попало, и пространство разбилось. Оружие было размером с небольшой корабль, хотя им не управляла ни одна живая душа. Формой оно напоминало дротик, острый и опасный. На самом деле оно не было оружием в настоящем смысле слова, в смысле простом. Оно не взрывалось огнём и не расщепляло материю. Оно являлось скорее шуткой, космической переменой контекста. Некроны заметили его слишком поздно. Затем сделали неправильный выбор. С их кораблей хлестнули молнии. Дротик исчез, но устройство в его сердце уже сделало свою работу. В точке, где он прежде находился, возникла рваная сфера. Затем разверзлась. Внутри пасти затрещал дробящийся свет прохода в паутину. Она поглотила два корабля, после чего захлопнулась, утащив их из бытия в карман лабиринтного измерения.

Уже падая, Ийшак увидел, как сомкнулись челюсти хищного портала. Его наряд засверкал багровыми и изумрудными цветами, маска ощерилась в злобной ухмылке. Он приземлился, крутанулся, и подскочил обратно ввысь. Актеры прыгнули следом. Теневидец подкинул в воздух диск. Тот замигал, вращаясь меж парой лиц: скорбным, и другим, злорадным. Затем он истаял, и на его месте открылась паутина. Ийшак пролетел прямо сквозь портал, оставив в память о себе лишь журчащую песнь смеха.

Королевский корабль-гробница Гиксосов, звёздный залив

— Мой фаэрон, этот скромно просит направить анализ данных в ваше сознание —

Сетех опустил глаза на коленопреклонённого Осоркона. Перед глазами фаэрона вокруг криптека расходилась паутина информации. Он увидел ход мыслей подданного. Криптек собирался рассказать ему о ходе войны. То, что он поведает, его едва ли удивит: Сетех имел доступ ко всему спектру данных от каждого представителя династии. Он поглощал большую часть сведений в форме сводок, составленных каноптековыми единицами в близкому к реальному времени. К нему стекались квантово запутанные реки сознания, преодолевая расстояния, непостижимые для меньших видов. Он мог видеть те дистанции, обрабатывать их, и изменять события на тысячи световых лет вокруг. В эту примитивную эру он был богом. Время от времени фаэрон позволял частицам рассудка окунуться в битву, опускаясь вплоть до сознания отдельного воина, сходившегося в бою со старым врагом. Прямо сейчас он наблюдал за блеском изумрудного света на руинах обители альдари. Затем, как фигуры из плоти обращаются пылью. Как прах сыплется на пол. Как заканчивается жизнь…

Сетех перевёл всё своё внимание назад на Осоркона. Криптек по-прежнему стоял на коленях, неподвижный, ждущий разрешения подняться и продолжить. Он уже собирался отдать команду, как вдруг ощутил колебание. Неужели Осоркон шелохнулся? Неужели он заметил дрожь его руки и головы, трепет тела? Содрогание? Сетех проанализировал рассудок. Нет, ничего не было, но… он был уверен…

— Мой фаэрон? —

Наверное, он чем-то выдал, что собирается к нему обратиться. Тревожно… Сетех остановил закручивающуюся спираль раздумий. Следовало заняться делами.

— Твоё моление не требуется — Я воспринял — Я понял — Я определил — Я приказываю двору собраться — Все услышат, как будет —

Осоркон попятился, по-прежнему не поднимая головы. Лишь отступив от трона на десять шагов, криптек обернулся и воздел посох. Между колонн тронного зала загорелись порталы. Из них выступили владыки династии и простерлись ниц. В воздухе возникли пирамиды света, после чего появились образы других лордов и придворных.

Среди них был Кхеб’иццар, присутствовавший как на боевой сфере, так и в виде мерцающего образа из твёрдого света. Были также Оберек Верный, Тройственные Стражи Вечных Врат и многие другие. Все они провели долгие эпохи в темнице, сделанной для них другими династиями: запертые в холодной тьме, лишённые энергии, крадущие силу у низших сородичей, чтобы сохранить хоть бы крупицу сознания. Теперь фаэрон вернулся и вызволил их. Они были свободны, и выступили на войну. Между членами совета в один миг пронеслись потоки информации и переговоры.

— Хвала Носителю Чёрного Диска —

— Хвала славе Высочайшего Сетеха —

— Вся власть — Гиксосам и тому, кто суть всё —

— Хвала —

— Подчинение —

— Хвала —

— Подчинение —

Шелест переговоров стих. Сетех указал на Осоркона. Криптек поклонился снова и повернулся к собравшемуся совету.

— Мой фаэрон — Преподношу результат последнего поиска, проведённого нашими силами —

Осоркон поднял руку. Между его пальцев растянулась матрица света. Матрица была смысловой, и представляла собой компиляцию из данных, моделирования и расчётов. Она была выстроена со всей тщательностью, и Сетех позволил себе по достоинству оценить этот факт, прежде чем придворные не поняли её суть. И суть та не была позитивной.

Фаэрон нарушил молчание.

— Вы не смогли найти местоположение Колодца Ночи, что содержит Ключ к Бесконечности — Вы не продвинулись в процессе выявлении данного местоположения — Вы продолжаете использовать схему поиска, основанную на владениях династий, что обратились против нас — процесс, что есть грубый метод исследования и уничтожения — процесс, что не принёс никаких результатов — процесс, который, по вашему же указанию, мы не сможем закончить из-за нехватки сил —

Всё заявление передалось двору мгновенно, но после завершения он запретил любые другие передачи. По залу растеклась тишина. Прочие устройства и системы прекратили работу. Свечение энергии в комнате померкло. Стены стали непрозрачными, скрыв вид небес. Тьма и тишина — истинный признак гнева царя.

Он ослабил хватку воли. Течение энергии, света и времени возобновилось.

Стоявший перед ним Кхеб’иццар низко поклонился.

— Моление и подчинение — Всё, что утверждает фаэрон, верно — Мы обыскиваем планету за планетой, солнце за солнцем — Куда бы мы ни пошли, старые враги встречают нас и противодействуют всеми силами —

— Несущественность —

— Мой фаэрон — Устройства, воспроизводящие наши легионы, ограничены — Мы теряем воинов быстрее, чем их удаётся воспроизводить —

— Ограничение известно — Старый враг также ограничен, разделён на множество фракций, а равно лишён численности и силы предков — Их противодействие будет преодолено — Их истребление неизбежность — Такова моя воля —

Придворные начали сгибаться в поклонах. Сетех сел обратно на трон, когда…

Всё вдруг исчезло.

Темнота.

Отсутствие.

Пустота в сознании, которая стала шириться подобно крику, эхом разносящемуся в лишённой света камере глубоко под землёй.

Сетеху показалось, будто он падает, а тогда… тогда…

— Мой фаэрон…

Сетех пробудился от звука голоса Осоркона. Пробудился… Да, это было точным определением случившегося. За исключением того, что Сетех не спал, не видел снов и не пробуждался уже тысячи лет. Он заморозил всю поступающую извне информацию. Он не даст себе увидеть то, что находится снаружи, пока не поймёт, где он и что происходит. Ему требовалось препарировать момент. Что-то казалось совершенно неправильным. В компоновке реальности ощущались аномалии. Следовало разобраться, в чём дело, прежде чем позволить себе ответить.

Пробуждение… Вот первая аномалия. Сам его факт не представлялся возможным. Когда-то, в бытность хрупким существом из плоти — да, он спал, просыпался и умирал секунда за секундой. Но это осталось в прошлом. Его тело стало корпусом из нетленного металла. Его мозг обретался в слоях экзотической материи, свёрнутых микроизмерений и квантовых процессоров. Он более не спал, более не грезил, и более не умирал. Не по-настоящему. Низшие виды и впрямь могли бы сказать, что он и его династия проспали последние эпохи. Ошибка, вызванная использованием примитивного речевого оборота для передачи смысла. Сон и пробуждение подразумевали нечто органическое, а от него-то как раз некроны избавились.

Но… он на самом деле проснулся. Он даже видел сны, витавшие на задворках разума подобно излучению давно забытого взрыва. В уме скользили, смазывались и рассеивались образы: Ариман… Огонь… плато праха… Образы начали таять, едва он попытался за них ухватиться. Такого быть не могло. Ариман тысячи лет как умер. Он ведь…

Что он делал до того, как… до того как вошёл в состояние, из которого проснулся? Он изучал информацию. Он находился в своей тронной комнате. Он просматривал сводки нескончаемого поиска Ключа к Бесконечности. С ним был двор, часть физически, другие в виде квантовых проекций из дальних уголков космоса. Присутствовали лорды, и слуги. Они определяли следующие шаги, которые следовало предпринять. Он постановил…

Что-то коснулось его руки, затем отстранилось. Нечто мягкое… органическое…

— Мой фаэрон… — снова раздался голос Осоркона. Голос был физический, переданный посредством колебаний воздуха, но криптек говорил на языке, мёртвом уже миллионы лет. Он говорил на языке некронтир. Языке смертной расы, что преобразилась в некронов и оставила плоть вместе с голосовой формой языка позади… Голос не должен был проникнуть внутрь него. Сетех замедлил разум и велел двору замереть. Это должно стать нерушимым постановлением. При условии, что он пробудился в тронном зале…

— Мой фаэрон… — Голос прозвучал опять, и по руке, лежавшей на подлокотнике трона, стукнуло что-то мягкое. Был лишь один способ выяснить, что происходит. Сетех впустил в разум визуальные данные. Он увидел.

Тронный зал на корабле-гробнице. Сквозь плотные стены лился свет звёзд, и озарял…

Кровь. Биологическая жидкость, густым слоем укрывавшая чёрный камень пола. Куски тел, сваленные в красные кучи и прибитые к колоннам. Они принадлежали альдари. Он увидел предплечье, лежащее рядом с основанием трона. Оно было заключено в броню от отрубленного локтя по запястье. Латницу с него сняли, после чего с пальцев содрали плоть. Под сухожилиями поблескивала белая кость. Энергия, пульсировавшая на печатях по всему залу, шипела от искажений. Он ощутил в воздухе треск статики. Фаэрон заметил, как у одной из груд шевельнулась фигура. Поднялась голова. С её подбородка скапывала кровь, растекаясь по металлу. Это был Оберек Верный, самый высший, преданный и достойный. Он посмотрел на Сетеха. Его глаза напоминали круги шипящего синего света.

— Голоден… — Так голоден… —

Оберек прокричал сообщение в Сетеха. Вместе с ним пришёл каскад бессмысленных данных: образы и впечатления из долгой тьмы в нижнем мире, что служил им острогом, бесконечное время, бесконечное холодное время голодания тела и увядания рассудка… А за той бурлящей массой голода — потребность вгрызаться, жевать, поглощать и ощущать тяжесть еды в брюхе из плоти, и поцелуй вина на устах.

— Мы приготовили вам пир, фаэрон… — сказал Осоркон, поднимая руку. В его металлической ладони трясся комок красного мяса. Затем криптек, своим знанием способный преображать материю и энергию, и которому не требовалось есть и пить на протяжении эонов, затолкал плоть в ротовую прорезь черепа.

Все они были здесь, увидел Сетех, весь его двор: Тахар, сидевший на полу рядом с брошенным скипетром власти, катая по скользкому от крови камню отрубленные головы и сталкивая их друг с другом. Стук-стук, как младенец, играющийся с камушками. Икатар Зодчий, уткнувшийся в пустую стену и крутивший головой из стороны в сторону, словно изучая лицо в отражении, которого там не было. И прочие, булькающие, покрытые кровью и кусками мяса.

— Мой фаэрон…

Сетех обернулся к Осоркону. Поверх черепа криптека было растянуто лицо. Из-под его нижнего края пузырилась красная кровь. По бледной коже паутиной расходились кабальные татуировки субобщества альдари.

— Вы долго спали, мой фаэрон, — произнёс Осоркон. Теперь стало понятно, что это за искажённый голос. Он принадлежал умирающему альдари, который криптек украл и сшил воедино, дабы тот звучал точь-в-точь как речь, которую он не мог воспроизвести сам. Осоркон показал Сетеху то, чем касался его руки.

— Мой фаэрон, вы будете есть? — В руке криптек держал сердце.

Сетех с рёвом высвободил свою волю. Иерархические аварийные ключи раздробили сознания придворных. Механизмы аннигиляции превратили их личности и разумы в обезличенные пустоты. Скользкие от крови фигуры затряслись, забились, закорчились в судорогах. Из них дугами выстрелил изумрудный свет, когда таившееся внутри проклятье попыталось оказать сопротивление. Могильный корабль застонал. Стены, мигнув, стали непроницаемыми, затем прозрачными, потом показали сворачивающееся пространство и свет. Сетех устремил волю наружу и сквозь каждую систему и подданного. Скверна была повсюду. Она просочилась во всё. В каждого воина, скарабея и порабощённый интеллект. Во всё… Его династия, рассеянная в пустоте среди звёзд, больше ему не принадлежала. Она пала жертвой безумия.

Рои скарабеев игрались в озёрах органического вещества, строя из него кричащие и корчащиеся глыбы. В слоях хранилищ данных бурлили закольцованные подобия эмоций — голода, гнева, жажды. Он увидел, как по далёким полям сражений бродят машины, собирая мёртвых и живых, чтобы забить ими склады мяса и костей.

Этого не могло быть…

Этого не должно было случиться. Они ведь искали Ключ к Бесконечности. Они вели войну с альдари. Они были цельными и в своём уме. Не могло же всё измениться за один лишь сон…

Тела придворных вокруг него попадали на пол. Лишённые разумов, они стали теперь не более чем металлическими оболочками.

Он не мог узреть подобного, если только это был не сон… Но он не спал. Ему это не мерещилось. У него не было рта, чтобы есть… Он давно оставил плоть и жизнь позади. Он был нетленным. Откуда взялось проклятие безумия? Как он один сумел его избежать, когда все остальные деградировали?

Если только…

Сетех медленно поднёс руку к лицу. Похлопал себя по щеке и почувствовал поверх металла маску из кожи. И лежавшие на полу пустые оболочки придворных одновременно подняли собственные руки и коснулись ими лиц. Затем, как один, они завопили голосами, украденными у существ, что грудами валялись по всему залу.

Стоп.

Темнота. Не сна. Не отключения, но… дрейфа. Его рассудок парил в чёрной пустоте. Естественно, это была не пустота. Он по-прежнему имел тело, и его разум использовал часть внутренних систем для логических размышлений. Сетех отрубил все связи с двором и династическими системами. Эта пустота была тёмной и безликой потому, что здесь существовало лишь ядро его сознания. Темнота стала ему крепостью, дырой, в которой он укрылся после того, как безумие снаружи заколотило по стенам. Тут он мог всё обдумать, взвесить и решить.

Сон о сумасшествии и крови был… Нет, не сон, а скорее отголосок из параллельного темпорального потока данных. Да, вероятно, что так. Всего этого в действительности не было. Его двор не пал жертвой проклятья. Это был… выброс восприятия из субстрата его рассудка, что продолжал работать во тьме, обособленно от всего остального. Да, он видел информационного призрака, и если так, на основании этого можно было сделать выводы. Серьёзные выводы.

Настоящие не было единственным — существовали иные временные линии, которые он прожил, другие потенциальные версии текущих событий. Это означало, что в будущем он нашёл Ключ к Бесконечности и активировал его. Он вернулся назад во времени. Не имея возможности напрямую знать о случившемся, он создал крупицу сознания, которая запустится в том случае, если выявит фундаментальное отклонение от предпочтительного хода событий. Такой отход случился, и поэтому он оказался здесь. Сетех проверил стройность умозаключений. Звучало логично. Оставался вопрос — как такое катастрофическое отклонение могло произойти? Какой фактор погрешности вышел на первый план и почему?

Ариман. Такая вероятность существовала. Смертный был умным, изобретательным, и обладал огромными силами, почерпнутыми из царства анафемы. Да, вполне возможно, что он также мог добраться до Ключа к Бесконечности. И ничто не могло помешать им управлять устройством вдвоём. Если всё обстояло именно так, то отклонение было либо следствием манипуляций Аримана, либо же намеренным актом. Актом войны за контроль над историей. В текущий момент причина не имела значения, лишь сама вероятность.

Из такой вероятности выплывало, что Ариман мог стать и решением его проблемы. Колдун искал Колодец Ночи и хранящийся в нём Ключ к Бесконечности. Если он сумел сделать это в предыдущих версиях настоящего, то имелась значительный шанс того, что ему удастся это снова. Сетеху не требовалось обшаривать Галактику в поисках Ключа — он мог найти Аримана и позволить колдуну привести его к нему самому. Затем он уберёт чародея, прежде чем тот успеет вступить во взаимодействие с Ключом, и его власть над временем станет полной. Такого развития событий он не ожидал и не предвидел, но это был путь, по которому он пойдёт в отсутствие других.

Сейчас он выйдет из места для раздумий. Восстановит связь с остальным разумом и текущим моментом. Да, сейчас он это сделает…

Сетех заколебался. Что, если красный двор был вовсе не результатом анализа его разумом хронопотока? Что, если он и был реальным? Что, если он откроет разум и найдёт вселенную раскрашенной в цвета безумства?

Несущественно.

Династия не была заражена безумием, которое могло бы перекинуться на него. Всё находилось под контролем.

Он открыл разум…

— Мой фаэрон? —

Осоркон смотрел на Сетеха. Позади криптека стоял остальной двор, со склонёнными головами ожидая, когда он постановит, как будет дальше. Фаэрон заговорил.

— Все Гиксосы — услышьте волю Сетеха, что носит Чёрный Диск и есть Высочайший — мы найдём смертного по имени Ариман — Мы будем готовы следовать за ним — Он приведёт нас к искомому — Мы уничтожим его и его род — Так постановлено и так будет —

Придворные пали ниц и ответили как один:

— От вашей воли до писания вечности — Подчинение —

ВНЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ 2

КЛЮЧ К БЕСКОНЕЧНОСТИ, ВНУТРЕННЯЯ ЗОНА

Относительная хронометрическая позиция: ∞

Хлоп.

Линкор «Слово Гермеса»

Относительная хронометрическая позиция: переписана

+Сейчас,+ повелел Ариман.

Стазисное поле исчезло. Некрон сорвался с плиты. Он завизжал. Вытянувшись в прыжке, создание устремило к Ариману пальцы-лезвия. В его глазах засверкали вспышки. Воздух рассёк луч тьмы, когда из-за спины Аримана выстрелил Жертвенник. Разряд попал в простёртую руку некрона. Конечность вспыхнула светом. Луч тут же исчез. Некрон отлетел обратно на наблюдательную плиту. Он стиснул культю лезвиями другой руки. Исходивший от него звук резко перерос в синкопированный, обрамлённый шипением статики шум. Ариман узнал его: то был крик агонии.

Они находились в камере глубоко внутри «Слова Гермеса», закрытой несколькими рядами взрывозащищённых дверей и окружённой энергетическими полями. Всё служило для ограничения потенциальной опасности того, чем они занимались.

Некрон на плите поднёс пальцы-лезвия к лицу. Он весь трясся. Ариман невольно вспомнил воина, увиденного однажды на поле боя. Ноги человека исчезли ниже коленей, часть левого бока превратилась в красные ошмётки, а мужчина, моргая, смотрел на кровь у себя на руках, как будто не веря тому, что видит.

Некрон поднял взгляд. Острые кромки его когтей дрожали. Затянутые статикой глаза уставились на Аримана. Он прыгнул снова.

+Активировать стазисное поле,+ послал Ариман.

Когда некрона накрыла пелена, он был уже в воздухе, рывком вытянув ноги, сгорбив спину, тянясь к колдуну лезвиями. В такой позе он и застыл. Стазис-генератор наполнил комнату сводящим зубы гудением.

+Наблюдения?+ послал Азек, повернувшись к стоящему возле Жертвенника Игнису.

Игнис пожали плечами, и чёрно-оранжевые терминаторские латы подчеркнули его движение.

+Данный субъект ведёт себя как остальные, которых мы захватили на дрейфующем судне некронов. Самоубийственно и агрессивно, что значительно отличается от поведения других встреченных нами некронов.+

Ариман оглянулся на висящего в дымке стазисного света некрона. Это был пятый по счёту субъект, подвергшийся изучению. Все они происходили со звездолёта Гиксосов, на который Тысяча Сынов наткнулась, следуя за флотом Сетеха в надежде, что тот приведёт их к Ключу. Корабль выглядел целым, хотя ни одна его система не работала. Когда Изгои поднялись на борт, то нашли лишь скользкие от крови палубы, заваленные остатками тел. Большая часть останков принадлежала альдари, вероятнее всего абордажной группы, что высадилась на судно до них. Их разделали на части. Некоторые некроны натянули на себя содранную кожу. Имелись свидетельства того, что прочие пытались запихать куски мяса в металлические остовы. Или съесть их.

Тысяча Сынов тотчас отступила, забрав с собой несколько образцов для изучения.

+И что это значит?+ спросил Ариман.

+Я не знаю,+ признался Игнис. +Я могу вывести значение, но оно будет ограничено нехваткой информации. Это желание стояло за твоим вопросом?+

+Да,+ кивнул Ариман.

+Как пожелаешь,+ послал Игнис, и перевёл взгляд на некрона у смотровой плиты.

Выражение магистра Разрухи не изменилось, хотя татуировки на его лице начали складываться в разные геометрические узоры. Ариман видел и слышал, как в разуме брата раскручиваются цепочки мыслей. Игнис не стал себя утруждать, скрывая размышления от Аримана — это мало что даст.

Секунды тянулись одна за другой. Затем, спустя минуту и двадцать одну секунду, татуировки Игниса приняли форму пересекающихся кругов. Он посмотрел на Азека. Сияние обволакивающего поля озарило его глаза серебром.

+Это болезнь.+

+В сугубо машинной форме жизни?+ удивился Ариман.

+Болезнь — это расстройство, вызванное сбоем в функционировании либо процессе внутри существа. Считать, что для этого оно должно быть биологическим — частая категориальная ошибка.+ В последовавшей паузе Игнис указал на прыгнувшего некрона, запертого теперь в стазисном поле. +Нам известно назначение данных созданий — служить вместилищами для подобия рассудка живых существ, которые их произвели, но без экзистенциальных и проблемных элементов, свойственных их биологическому виду.+

+Быть нетленными и не зависеть от плоти…+ послал Ариман.

+Поэтичное, но функциональное определение. Впрочем, к данному субъекту оно неприменимо. Он ведёт себя так, словно до сих пор биологический. Словно он голоден. Словно им ведёт первобытный инстинкт. Более того, он ошибочно воспринимает свою текущую природу. Его поведение указывает, что он не отдаёт себе отчёт, кем является.+

+Сон живого существа, заключённого в металле, терзаемого жаждой, которую он не в силах утолить, и болью, которую не может понять…+

Татуировки на лице Игниса стали чередой ровных полос.

+Я могу продолжить?+

+Конечно,+ позволил Ариман.

+Я определил расстройство в его природе. Оно проявляется через поведение, а сбой в функционировании либо процессе, вероятно, у него в голове. Он болен.+

Ариман подступил ближе к стазисному полю, подавшись так, что вытянутый коготь оказался перед его глазами.

+В чём может быть причина?+

+Неизвестно, и узнать невозможно без сверхподробного понимания их технологии.+

+Исходя из наилучших умозаключений, выскажи своё мнение, брат.+

Рот Игниса сжался плотнее.

+Системный сбой в командном процессе, который может вести к высокоуровневым ошибкам общего функционирования.+ Пауза. +Добавлю — я уверен, что ты уже пришёл к этому и другим выводам. Ты просто хочешь подтвердить собственные умозаключения.+

Ариман отвернулся от застывшего некрона.

+Этот недуг, это проклятье жизни, лишённой плоти, может передаваться?+

+Неуверен,+ признался Игнис. +Возможно.+

Азек кивнул, затем направился к двери.

+Спасибо, брат, за это и всё прочее. Я всегда ценил тебя, и твою проницательность.+

При последних словах Игнис нахмурился.

Хлоп.

Образ его и Игниса в смотровой померк перед глазами Аримана. Его взгляд упёрся в зеркальную черноту стены перехода. Он дал воспоминанию кануть на дно разума.

Сам этот момент, конечно, не мог случиться. В будущем, что настало бы после него, их ждал лишь ужас, потери и смерть. Нет, он будет существовать только у него в памяти, подобно безжизненному осколку прошлого. Что же означало это воспоминание… он пока не знал. Но время выяснить у него было.

Он заставил разум застыть в неподвижности, сосредоточился, вспомнил, и закрыл глаза.

IX

ИХ БУДЕТ ТРОЕ

Боевая баржа «Гекатон», безымянная мёртвая система

Относительная хронометрическая позиция: 6

Шагая по палубам «Гекатона», Жестокие Родичи разделились на три части. Демон нашёл оболочки для двух других личностей. Первым сосудом стал человек, носивший шёлковые одежды и маску из чёрного железа. Вторым был зверорожденный — огромное сгорбленное существо с бугрящимися мышцами и вывернутыми назад ногами. В каждую из оболочек демон поместил личинки своих «я». Те выросли, расползаясь до тех пор, пока не заполонили собою нервные окончания и мускулы. Они открыли глаза, переглянулись, согласились и пришли в движение. Вокруг себя они ощущали вплетённую в корабль защитную паутину. Их окружали могучие обереги и неприметные капканы. Они смогут избегать ловушек, пока не доберутся до цели, но после этого о тонкости придётся забыть. Их конфронтация могла иметь только один исход. Их разорвут на части и сошлют обратно в пучины варпа, где они постепенно восстановятся. Мысль эта их совершенно не трогала. Они не чувствовали ничего, кроме голода и потребности выполнить задачу, ради которой их сковали. Одна смерть. Единственная душа, украденная у жизни и отправленная назад во тьму, которой принадлежала… В похищенных личинах они шли по кораблю, поднимаясь вверх, быстрые, как безжалостная мысль, безмолвные и алчущие.

+Что-то потревожило обереги.+

+Знаешь, что я больше всего ценю в докладах?+ рявкнул Ктесий Ликомеду. +Отсутствие подробностей. Крайне помогает сделать быстрые и неверные выводы.+

Он почти достиг убежища. Боль в висках нарастала. Всё, что случилось за последнюю пару часов, его тревожило. Но волноваться смысла не было. Вместо этого он действовал. Если его что-то донимало, он решал проблему. Вот только сейчас Ктесий не мог точно указать на источник своего беспокойства. Может, это были слова Маекты о растущем среди Изгоев культе? Или то, что по пути он встретил символ огненного круга с девятью глазами ещё дважды? Или то, что Гелио спросил, где Ариман? Сам Ариман? Или то, что всё казалось каким-то неправильным? Искривленным. Как сломанная и неправильно сросшаяся кость.

+Это была слабая эфирная рябь,+ уточнил Ликомед. +Дрожь.+

+Активированных оберегов нет?+ поинтересовался демонолог. +Пробитых?+

+Нет.+

+Тогда как ты понял?+

+Я как раз проверял сопряжение оберегов,+ пояснил аколит. +Иначе я бы ничего не заметил.+

Ктесий остановился. Четыре технокультиста, шедших ему навстречу, кинули на него взгляды. Боль в висках стала невыносимой.

+Кто-то из смертных псайкеров, сующих мысли куда не следует? Демонический паразит, пробирающийся в корпус?+

+Нет.+ Ответ Ликомеда обрамило нетерпение. +Это что-то другое, что-то, намеренно обходящее защиту.+

+Тут, на корабле?+ спросил призыватель. Болезненный гул сменился острым льдом.

+Да.+

+Давай в убежище,+ послал Ктесий, срываясь на бег.

Жестокие Родичи проскальзывали через пробелы в восприятии тех, мимо кого шли. Они сворачивали за угол, когда процессии судовых техников в клобуках оборачивались на рык надзирателя. Они обходили чародеев Тысячи Сынов в миг, когда легионеры на что-то отвлекались. Они находили незапертые двери и обычно многолюдные переходы в момент, когда те были совершенно пустые. Их почти никто не замечал — а те, кто всё же замечал, не видели причины поднимать тревогу. Идя по кораблю, они практически не беспокоили варп. Обереги, системы предупреждения и бдящие разумы никак на них не реагировали — они напоминали тихую ноту в какофонии магии и завихрений эмпирейной энергии. Такой была их тайная сила и причина, по которой эту задачу послали выполнять именно их. Они не нарушали, не сокрушали и не подавляли защиту тех, кого уничтожали — демоны пользовались дырами, стыками, ошибками, моментами невнимательности и оплошности. Будто бечёвка, уносимая штормовым порывом. Будто бросок тонкого кинжала.

Хлоп.

В глазах Аримана отблёскивал огонь. Он смотрел на одну из чаш с горящим маслом, выстроенных у стены убежища. Он стоял с протянутой рукой, почти касаясь открытыми пальцами языков пламени. Чародей убрал руку. Плоть осталась неотмеченной. Мгновение Азек изучал её взглядом.

Что он делал?

Он оглядел себя. Он был в доспехе, с посохом в руке — собранный для войны.

Зачем?

Хлоп.

Ариман смотрел на пальцы, затем встряхнулся. Нужно выйти из убежища, но… он… не мог…

Хлоп.

Он общался с Ктесием. Да, теперь он вспомнил. Ему следовало повидаться с Гелио Исидором. Нужно сделать это сейчас. Он…

Огонь. Столб огня на горизонте. Водоворот мёртвых голосов и жара.

— Нет, — ахнул Азек. — Не может быть…

Хлоп.

Он должен попасть к Гелио Исидору. Что-то вот-вот должно случиться, и ему нужно это остановить. Он не мог вспомнить почему, однако импульс уже толкал его к двери из убежища. Все прочие мысли и вопросы исчезли.

Гелио… Он должен попасть к Гелио немедленно.

— Сосуд, — рявкнул Ктесий, указав в другой конец комнаты. Ликомед повернул голову в указанном направлении. — Живо!

Демонолог потел под доспехом. У него пощипывали пальцы. Перед ним на алтаре из облупленного обсидиана стоял широкий серебряный кубок. Из тонких, с волосок, линий, что вились вдоль обода чаши, сочилась густая как патока кровь. Границу зрения затягивал серый туман. Свисавшие с потолка хрустальные шары издавали тихий звон. Они пылали, блеклое свечение разливалось от одной сферы к другой. Вода, текущая вокруг помоста, на котором стоял Ктесий, булькала. Из-за растущего эфирного давления в воздухе клубился густой пар. От формул, воспоминания о которых призыватель распутывал в своём уме, у него гудел череп. Обычно ему требовалось девять часов, чтобы подготовиться для ритуала вроде этого. Спешка в демонологии редко приводила к чему-то хорошему, однако сейчас у него не было как выбора, так и времени. На борту «Гекатона» находилось нечто достаточно сильное, чтобы проскользнуть мимо оберегов. Им требовалось выяснить, что именно. И выяснить незамедлительно.

Ликомед взял каменный сосуд. Ктесий кивнул, и ученик перевернул его в кубок. Из него хлынула чёрная жидкость, с шипением выплеснувшись в серебро. Ктесий ощутил привкус пепла с изморозью. Почувствовал, как с языка срывается первое слово. Стены и пол содрогнулись от высвобожденной мощи.

Помещение создавалось специально для призыва и сковывания демонов. Алтарь из обсидиана стоял в центре медного помоста, окружённого каналами с водой. Стены и потолок покрывали свинец и медь. Стороны света отмечали подвешенные серебряные картуши. Ктесий намеренно укрепил его так, чтобы оно смогло выдержать титаническое давление эфирных сил. Оставалось надеяться, что этого хватит. Он заглянул в кубок на алтаре. Жидкость застыла. Ликомед подступил ближе, чтобы посмотреть самому.

— Не двигайся, — прошипел Ктесий, и его слова заклубились белым паром в резко похолодевшем воздухе. Его храм и убежище были двумя из немногих мест на корабле, где они не общались с помощью мыслей. В комнатах этих имелись вещи, которых полёт ума и использование силы могли потревожить, могли разбудить, могли заставить чувствовать голод.

Рябь на поверхности жидкости улеглась, и она стала зеркалом. На ней заблестел мягкий свет факелов, горевших в стенах храма. Ктесий присмотрелся. Там, где следовало находиться его отражению, не было ничего — полное отсутствие, уходившее всё глубже и глубже вниз, подобно дыре, пробитой в самые недра подземного мира. Он сформировал в голове вопрос, дал ему обрести форму. Он выдохнул, и позволил ему утечь из разума вместе с покинувшим лёгкие воздухом. Дыхание коснулось жидкого зеркала. Ничего… А затем проблеск, точки смутного золотого света в глубинах, за которыми неспешно расходилась рябь и тянулся фосфоресцирующий след. Ктесий уставился на огоньки, не смея моргнуть. Рядом он ощутил треск нетерпения Ликомеда, с трудом сдерживавшего жажду знаний и амбициозные мечты. Золотые огни нырнули назад, став медно-красными.

— Контролируй свои порывы и сосредоточься, — прошипел Ктесий. Он ощутил в аколите мимолётную вспышку гнева и гордыни, а затем его разум стал таким же неподвижным, как поверхность зеркала.

— Дашь ты мне то, что знать я желаю, — нараспев произнёс Ктесий. Каждое его слово дрожью отдавалось в зеркальной глади. Огоньки снова начали подниматься со дна чаши, разрастаясь, ветвясь фрактальными спиралями. Комната наполнилась отголосками шёпотов. На границе слышимости заплясали смешки. Ликомед огляделся, но Ктесий не сводил глаз с кубка, пока огонёк не затёк ему в череп.

А затем закручивающийся свет стал его миром. Комната исчезла. Он почувствовал, как руки затягивают его в водоворот стрекочущих голосов. Каждая мысль и ощущение в голове разделялись и складывались снова. Разум разматывался в бесконечность, грозящую поглотить его без остатка. Он сосредоточился на искомом знании. Руки потянули сильнее, и теперь он ощутил кривые когти, смех, что был щебетом и карканьем воронья. В этот миг другой человек мог лишиться какой-то частицы себя: воспоминания, правды, маленькой лжи, дававшей ему уют. Варп всегда стремился отнять больше, чем давал, но Ктесий уже потерял достаточно, так что вырывать у него когтям оказалось особо нечего. Его душа и ум стали перекрученной шелухой, истёртой до блестящей гладкости жизнью, проведённой среди чар. Вороньи голоса разгневанно вскричали. Когти впились глубже.

Затем они истаяли, и он снова оказался в храме, глядя в кубок с чёрной жидкостью. Демонолог охнул, моргая. Оставленное зеркалом знание медленно оседало в сознании.

— Жестокие Родичи… — выдавил он. Сердца колотились так, словно он только что побывал в бою. С губ сочилась кровь, скапывая в чёрную жидкость чаши. Мышцы внутри доспеха сводило спазмами. Он почувствовал, как сжались пальцы, хватаясь за пустоту. Ликомед переступил с ноги на ногу, однако остался стоять на месте. — Жестокие Родичи, — повторил Ктесий. — Кто-то послал Трёх Усекновителей Королей. Они здесь.

Он выпрямился, и, дрожа внутри доспехов, направился к двери.

— За кем они пришли? — спросил послушник.

— А ты как думаешь?

Хлоп.

Ариман закрыл за собой дверь в убежище. Бормотание замков стало единственным звуком, нарушившим тишину. Азек замер. Что-то не так. Он что-то делал, но между тем моментом и этим, уже тут, зиял провал. Пропущенный стежок во времени или памяти. Почему он вышел из убежища?

Он огляделся. От двери тянулся длинный переход. Пол и стены покрывал белый мрамор. К изогнутому арочному своду возносились колонны. На цепях висели масляные лампы, пламя в которых горело розовым, синим и оранжевым пламенем. Свет был слабым и мягким, скапливавшиеся вдали омуты теней — глубокими. Ариман почувствовал, как в разуме волной поднимаются мысли. Его чувства выскользнули наружу. Он остановился.

+Ариман.+ Мысленный голос Ктесия наполнил его голову. Он почувствовал в слове предупреждение.

+Брат,+ совершенно спокойно ответил Азек. Он так и не сдвинулся с места.

+Наши обереги и защиту преодолели нерождённые. Они на корабле. Это Жестокие Родичи. Они пришли за тобой.+

+Я знаю,+ послал Ариман. +Один из них у меня за спиной.+

Ктесий с Ликомедом бежали по «Гекатону». Смертная прислуга и члены экипажа спешили убраться у них с пути. Защищённые оберегами двери распахивались настежь от катящегося перед Ктесием вала энергии. По пути им встречались ниши с рубрикантами, и Ликомед, выкрикивая имена воинов-призраков, резко приводил их в движение, заставляя выйти наружу, и, сотрясая поступью палубу, пуститься за ними следом.

Они достигли парной лестницы, спиралью закручивавшейся к верхним ярусам корабля. Демонолог поднял глаза. До убежища Аримана было ещё далеко. Слишком далеко, чтобы дряхлый старик вроде него добежал туда за оставшееся время. Ктесий призвал волю. Он был сковывателем демонов, но этим его способности вовсе не ограничивались. Он оторвался от земли. Вокруг него развернулись телекинетические крылья. Его разум сплёлся с мыслями Ликомеда. Ктесий подхватил рубрикантов, и все вместе они поплыли по лестнице вверх. Позади них в воздухе вскружились огненные перья.

+Их будет трое,+ на лету послал он Ариману.

Удар сердца стих в груди. Ариман чувствовал, как течения эфира обходят фигуру на краю зрения. Она не двигалась, тенью вырисовываясь у него за спиной.

«Их будет трое…» Эхо слов Ктесия наполнило его разум.

Всё вокруг Аримана словно замедлилось. Узоры воли и силы, раскручиваясь, обрели чёткость. Перед мысленным взором от настоящего момента вытянулось будущее. Глубоко в подкорке Азек услышал глухой крик птиц, вопящих, хохочущих, смеющихся.

«Их будет трое…»

Он ощутил, как начинается следующий удар сердца.

Тень позади него шагнула ближе.

От Аримана полыхнул синий с белым свет, когда он крутанулся на месте. Фигура за спиной оказалась не тенью. Она носила оболочку человека — простого солдата одной из банд трэллов. На мгновение он различил внутри человека демона — чёрную паучью сеть, сотканную над пустотой. Затем первый Жестокий Родич скинул с себя личину. Кожа распустилась влажными тесьмами. Ариман метнул в него копьё воли. С руки сорвался луч сапфирового света. Демон взорвался, обретая существование. Его форма уподобилась паутине серой плоти и серебряных зубов.

Для смертного битва походила бы на смазанное пятно света и тени. Для Аримана же она стала не одним боем, но двумя — конфликтом, расколовшимся на два плана бытия. В эфире первый Жестокий Родич предстал перед Ариманом отсутствием, расплывающимся подобно чернильной кляксе по белой бумаге. Демон устремился к нему, и Азек вонзился в него разумом. Жестокий Родич отпрянул.

«Их будет трое…»

А затем рядом оказался второй, прямо позади него, возникнув из того места, куда он даже не смотрел. Незаметный, до чего незаметный. Демон также сбросил с себя кожу. Он поплыл вперёд, опутав Аримана щупальцами и нитями тягучей серой субстанции. Печати на его броне изжарили плоть в дым, но тот обновлялся с той же скоростью, что и сгорал. В керамит впилась зубы и кислота. Перед глазами загорелись красным руны повреждения. Ариман почувствовал, как демон вытягивает его разум, засасывая, иссушая.

Первый Жестокий Родич потёк к нему. Он знал, что второй собрат находился сзади Аримана, и сделал всё необходимое, дабы отвлечь его внимание. Теперь он снова перешёл в атаку. Так они работали: один ослаблял, второй — убивал.

«Вот только их будет трое…»

Он преобразил мысли в концепцию стужи. В воздухе заискрилась изморозь. Осколки эфирного льда разодрали двух Жестоких Родичей в клочья. Палубный настил забрызгало сгустками серого вещества.

И тогда за ним пришёл третий Жестокий Родич. Демон этот неизменно появлялся последним, и происходил он от пули, настигавшей солдата, когда тот думал, что добрался до укрытия, от ножа, всаженного генералу в живот рукой верного телохранителя, от лодки, которая должна была доставить наследников монарха в безопасность, но в итоге пропадала без следа. Он выскользнул из-за границы сознания Аримана. Кожа спала с него горящими клочьями. Руками демону служили копья из кости. Он вонзил их Азеку в живот. Броня треснула. В черепе взорвалась чернота. Он перестал что-либо видеть и чувствовать. Он падал. Ариман услышал смех птиц над ночным морем, а затем над ним сомкнулись волны забвения.

Ктесий первым достиг перехода, ведущего в убежище Аримана. Они с Ликомедом переглянулись, и между ними вспыхнуло понимание. Пол сотрясали одновременные шаги девяти следовавших за ними рубрикантов. Ктесий ощущал эфирные волны, расходящиеся от боя впереди. На расстоянии плясали пылинки света. Среди противоестественных тонов трепетало сияние. В воздухе пахло горелыми специями и морозом. Он направил чувства наружу, ища Аримана, однако тот ему не ответил. Он почувствовал смрад влажных перьев и застойной воды. Колдовские татуировки и ожоги на его коже защипали. Ктесий собрал в голове слова сковывания, сплавляя их в цепи. По стенам поползли полосы многоцветного света. Он услышал, как взвыл хопеш Ликомеда, озарившись синим огнём.

Они обогнули изгиб коридора как раз вовремя, чтобы увидеть падение Аримана. Его опутывал демон. Плоть нерождённого была серой, влажной, и напоминала паутину. Тело его представляло собой ком грязных перьев и усыпанных присосками щупалец. Был он там один или трое, Ктесий сказать не мог.

Ариман открыл глаза. Он стоял на руинах крепости, ярусами вывороченных блоков уходящей вниз к далёкому железному морю, что разбивалось об развалины самых нижних стен. По камням на вершине ветвились трещины. Небо отливало тусклой свинцовой серостью. Азек почувствовал, как позади него с дрожью возник кто-то ещё. Он обернулся. На башне вместе с ним находился демон. Тут, внутри его разума, он выглядел как высокая фигура в чёрном, с руфом из вороньих перьев вокруг шеи, которая разделялись на три, каждая — увенчанная отличной от прочих птичьей головой.

— Вы — Жестокие Родичи, — произнёс Ариман.

— Это мы и есть , — ответили три головы одновременно.

— Вы убиваете меня, — сказал Азек.

Демон повернул к нему голову — эта принадлежала освежёванному стервятнику.

— В самом деле? — На него уставилась вторая голова — красноглазой вороны. — Это мы должны сделать? — Повернулась третья, и Ариман увидел крючковатый клюв и гребень из перьев всех оттенков синего, оранжевого и зелёного цветов. — Ради этого ли мы здесь?

Где-то далеко Ариман ощутил эхо боли. В физическом мире острое лезвие пронзило жизненно-важные органы. Из вскрытых вен текла кровь. Несмотря на своё могущество, он оставался смертным, так что убить его всё равно можно было, разрезав плоть и остановив сердца. Но… но почему он здесь, а демон вместе с ним?

— Вы в моём разуме, — сказал он Жестоким Родичам. — Это та его часть, которую я не посещал уже долгое время. Философы древности назвали бы её дворцом памяти, хотя они сочли бы такие размеры невозможными. Я хранил здесь своё прошлое, воспоминания, секреты. Тут было ядро моего рассудка. — Он повернулся и взглянул на демона. В сером небе над головой разветвилась молния. — Вы здесь не просто для того, чтобы меня убить. Вы пришли за чем-то ещё.

— Это то, что мы должны получить? — спросила воронья голова. — Секрет, спрятанный за запертой дверью? — добавила голова стервятника.

— Кто вас прислал? — задал вопрос Ариман. — Кто атакует мой разум?

Голова с крючковатым клювом хохотнула. Её язык горел яркой синевой.

— Кто может? Кто станет?

Башня под ногами Аримана содрогнулась. Он подошёл к парапету и выглянул вниз. Плескавшееся у основания крепости море отступило. Оголившееся дно устилал чёрный песок и кости. Башню тряхнуло снова. По небу поползли красные облака.

«Их будет трое…»

Три части в одном… Одно, что суть три… Каждая — часть из трёх, и каждая из трёх — одна.

Он отвернулся от моря и шагнул к демону.

— Это мёртвое место, больше не имеющее ценности. Отсюда вы не сможете пройти глубже, не сможете причинить вреда.

— Не сможем? Сможем? Не станем? — Демон рассмеялся, и, рассмеявшись, он взорвался горящим оперением.

Ариман развернулся и кинулся к лестнице, что вела к основанию башни. Камни у него под ногами тряслись, идя трещинами. Мчась вниз, во тьму разваливающейся башни своего разума, он услышал смех.

Ликомед запустил в демона копьё огня. Ктесий ощутил, как оно пронеслось мимо плеча. Призыватель вздрогнул. Огонь оставил перед глазами белый шрам. Луч попал в опутавшую Аримана массу серой кожи, перьев и щупалец. Перед тем как стать учеником Ктесия, Ликомед был аколитом Гауматы, а задолго до этого — адептом культа Пирридов с Просперо. Огонь был его главным оружием. Коридор залил свет пламени. Нерождённый пошёл пузырями.

Рубриканты открыли огонь. Болты вскипели синим пламенем, едва покинув стволы. Демон взвихрился, собираясь назад, его движения напоминали сменяющиеся пикт-кадры, перемежаемые сполохами пламени. Каким-то образом он оказался не там, где был раньше. Болт-снаряды взорвались на стене. Синий огонь с рёвом вгрызся в камень. Жестокие Родичи проползли под огненным лучом Ликомеда. Однако они по-прежнему не отпускали Аримана, и демонолог чувствовал, что их сила растёт.

Он переместил слова из разума на язык. Рот наполнился привкусом истлевшей кости и горячего металла. Имей он время, то создал бы заклятье освобождения, способное изгнать Жестоких Родичей с хирургической точностью. Что бы о нём ни думали другие из Тысячи Сынов, он отдавал предпочтение порядку, а не хаосу. Демонология, несмотря на внешние атрибуты и опасности, строилась на контроле, и на аккуратности. Она была ножом с узким лезвием — грозным оружием только в руках мастера.

Но иногда тебе не оставляли иного выбора, кроме как врезать ею словно молотом.

Слова освобождения слетели в его уст подобно удару колокола. Воздух содрогнулся. Эфир содрогнулся. Ктесий почувствовал, как во рту набухли и лопнули волдыри. Ликомед отшатнулся. Слова врезались в Жестоких Родичей подобно выстрелу из дробовика. Плоть треснула. Из открывшихся в сером коме дыр выплеснулся призрачный свет и серая слизь. Демон завопил. Эфир и воздух наполнились какофонией птичьих криков.

Жестокие Родичи съежились, исчахли, стали плотной плёнкой, облепившей лежащее тело Аримана. Затем они взорвались наружу, забрызгав стены, забираясь в тени, заползая на край зрения. Ктесий услышал в черепе рёв демона, внезапно обрётшего грозную силу и мощь. Казалось, он был кричащим на море человеком, который увидел, как отступают волны, и на краткий миг испытал ликование, прежде чем его накрыл девятый вал.

Демонолог пошатнулся. Обереги, выжженные и выведенные чернилами у него на коже, выгорели, когда его разум рассекли острейшие лезвия. Приколотые к доспеху пергаменты вспыхнули, когда их защитные заклятья не выдержали натиска.

От Ликомеда импульсом разошлись приказы. В тот же миг рубриканты вскинули оружие и открыли огонь. На этот раз все болт-снаряды попали в цель, и Жестокие Родичи исчезли в синем огне. Воздух наполнился грязным дымом. Демон захлестал щупальцами серой плоти, и, поймав, одного из рубрикантов, оторвал его от палубы. Доспех треснул. Призрачный свет в его глазах вспыхнул ярче. Сквозь прорехи в броне заструилась пыль. В череп Ктесия ворвался звук, напоминающий скрежет алмаза по стеклу. На дыры в доспехе рубриканта опустились присоски и крепко к ним прижались. Щупальца начали разбухать, когда демон стал вытягивать из брони прах.

Ликомед пошатнулся от симпатической боли.

+Он слишком сильный!+ послал аколит.

Ктесий видел, как Жестокие Родичи прижимают Аримана к себе, меж тем погружая когти глубже в грудь колдуна. Эфир вопил, его течения закручивались, стягиваясь внутрь. Столько силы, причём силы такой, которой демон вроде него обладать никак не мог.

Башня вокруг Аримана рушилась, пока он мчал по лестнице. Он чувствовал демона, быстро несущегося впереди. На ступени позади него падали каменные блоки. Спираль лестницы над ним ходила ходуном. Он почти достиг основания. В каменной стене зияли прорехи. Там, где сквозь дыры залилась вода, ступени покрывал песок и водоросли. И там ждал третий демон. Он имел вытянутые тонкие конечности, больше напоминая набросок тела, нежели целостную фигуру. Он вёл пальцами по чёрной каменной двери перед собой. Ариман прыгнул на него. В царстве разума место физических оков занимали идеи. Он преобразил форму мыслей. Посреди прыжка он превратился в стаю птиц. Его клювами стали серебряные бритвы. Он устремился к демону.

Нерождённый повернул к Ариману голову. Его руки так и остались на двери. Мимо проносились каменные блоки, разлетаясь облаками пыли. Снаружи башни раздавался рёв возвращающегося моря. Через дыры в стене ворвалась чёрная вода. Ариман был в дюймах от демона. Тот толкнул дверь. И дверь открылась.

Аримана волной накрыл шок. То, что сделал демон, было невозможно. Он попытался преобразить форму мыслей снова, но тот уже прошёл за дверь. Морской прилив поглотил Азека, закружив в водовороте. Его охватила паника, стыд и гордость. Океаны его разума состояли вовсе не из воды, их веществом были чистые эмоции. И теперь он оказался у них в плену.

Усилием воли стая тонущих птиц, что были его мыслями, собрались в единое целое. Он вынырнул на поверхность, и, закашлявшись, оттолкнулся к отрытой двери. Демон был уже на той стороне — он видел, как тот переступил порог. Но как такое могло случиться? Как демон мог открыть дверь, которую сам Ариман не помнил, как отпирал? Сквозь дыру накатила очередная волна, подхватив его и кинув к порталу. Пространство между рамами зияло чернотой. Он врезался в камень портала. Азек заскрёб руками, пытаясь ухватиться за косяк. Вода потянула его назад. Он упал у порога двери, тяжело дыша. Ему следовало успокоиться, вознестись над приливной волной подсознания.

— Ты закрываешь глаза… — раздался голос из его воспоминания. — Мир исчезает, и если кругом достаточно тихо, если ты достаточно неподвижен, то…

Сверху послышался сухой смешок. Азек поднял глаза. Последний Жестокий Родич был прямо над ним. Теперь он имел девять рук, каждая из которых оканчивалась ладонью с девятью пальцами. Он держался за дверную раму, зависнув посреди клубка конечностей. Две руки сжимали нечто, чего Ариман не смог разглядеть.

— Это то, за чем я пришёл? — спросил демон. Он спустился с арки. Дверь позади него захлопнулась. Существо подалось к Ариману. Его голова напоминала рваную маску из истлевшей кожи и сгнивших зубов. — Это то, что я заберу?

— Нет, — произнёс он. Всё остановилось. Море застыло не разбившимися волнами. Падающие блоки башни зависли в воздухе. Ариман поднялся. Демон резко вскинул голову. Он огляделся, затем попятился, вдруг потеряв уверенность. Ариман повернулся к нему лицом. Он лучился мощью — мощью и самоконтролем. Полным самоконтролем.

— Ты проник в мой разум, — сказал он Жестокому Родичу. — Ты залез как вор. Ты очень хитёр и опасен. Но ты не первый, кто вторгается в мои мысли, и как я сказал кому-то другому, пришедшему сюда когда-то давно, правила здесь устанавливаю я.

Он поднял руку и ударил в саму сущность демона.

Ктесий увидел, как Ариман оторвался от пола. Его окутывал грязный свет. Жестокий Родич по-прежнему обвивался вокруг него, но теперь он обмяк, дёргаясь подобно зверю, что пытался вырвать лапу из капкана. Эфир закручивался в циклон. Перед глазами Ктесия начали пениться и лопаться пузырьки цвета. Он попытался сделать вдох, и почувствовал, как губы покрываются льдом.

Ариман поднялся выше. Он сиял. От него с воплем исходил холодный свет. Перед мысленным взором Ктесия магистр Изгоев предстал рваным чёрным силуэтом, окружённым ослепительной белизной.

В руинах башни Ариман наблюдал за тем, как демон сворачивается внутрь себя. Как ломаются и складываются конечности. Как рассыпается кожа. Но он продолжал сжимать то, что принёс с собой из-за чёрной двери.

— Отдай то, что взял, — прорычал Ариман.

— Это то, что я могу сделать? — натужно прохрипел нерождённый.

Тогда Ариман разорвал его в клочья. Во все стороны разлетелись ошмётки плоти и мотки паутины, а он продолжал кромсать до тех пор, пока не добрался до унесённого из-за двери, которой он никогда не открывал. Азек моргнул. И не увидел ничего.

Ктесий увидел, как Жестокий Родич распался на куски. Ложные мышцы и плоть стали паром и слизью. Происходящее замедлилось, свет потёк подобно сиропу. Ктесий попытался закрыть глаза, попытался не смотреть, но глаза больше ему не подчинялись. Он увидел Аримана.

Магистр Изгоев всё ещё горел холодным светом. Материя сворачивалась обратно в рану, проделанную в его теле демоном. Ошмётки Жестокого Родича рассеивались дымом. Ктесий услышал, как тот издал последний пронзительный вой. Затем его не стало.

Ариман опустился обратно на пол и стал совершенно неподвижным. Морозно-белый свет продолжал цепляться к его доспеху, затем растворился в сапфирово-синих пластинах. Пол и стены на миг засверкали инеем. Ликомед, пошатнувшись, выпрямился.

Ктесий с трудом приблизился к лежащему Ариману. Он протянул руку, чтобы снять с него шлем, и тут же резко отдёрнул. Пальцы пронзил холод, стоило ему лишь коснуться керамита.

+Он не…?+ уколол его мыслью Ликомед. +Он жив?+

Демонолог попытался сосредоточиться, но перед внутренним и внешним взором плыли смутные неоновые огни. Аримана до сих пор окружала аура, горевшая бледной синевой.

+Да, думаю, он жив.+

Он потянулся, теперь осторожнее, и опустил ладонь Ариману на лоб.

+Ариман?+ Ктесий ощутил, как его послание кануло в эфир и исчезло. Ответа не последовало. Казалось, он бросает монетки в глубокую воду и наблюдает за тем, как они уходят ко дну. Призыватель подался назад, оглядев подпалины от боя и пси-огня. +Нужно доставить его обратно в убежище,+ послал он. +Если это было частью большей атаки…+ Он не стал заканчивать предложение, отчасти потому, что не хотел, а отчасти потому, что его вытеснил другой вопрос — что им делать теперь?

Ктесий встал. Ликомед протянул волю и сплёл её с разумом повелителя. Они сосредоточились и вместе подняли Аримана на незримых руках. Когда чародей оторвался от пола, одна из латниц открылась, и из неё что-то выпало. Ктесий глянул вниз и увидел маленький шарик, не большее дюйма в диаметре, раскачивающийся туда-сюда по палубе. Он имел серую с чёрными разводами поверхность, напоминая взращённую в грязной воде жемчужину. Демнолог ощутил исходящую от неё пагубность.

+Что это?+ спросил Ликомед.

Ктесий уставился на шарик, затем очень медленно нагнулся и подобрал его.

+Это часть демона, который на него напал,+ послал он, не сводя с жемчужины глаз. Кончики пальцев под латницей защипали, стоило чародею её коснуться.

+Он пленил частицу Жестокого Родича, когда тот атаковал его?+ уточнил аколит.

+Да,+ ответил Ктесий. Он чувствовал бессильный гнев и злобу демона, колотящего по стенам темницы. Призыватель вздрогнул снова, но уже не из-за жемчужины, а того, что всё это значило. Ариман одолел и сковал одного из Жестоких Родичей прямо во время битвы. И сделал это без какой-либо подготовки. Потерял ли он сознание от приложенных усилий, или демону всё же удалось ему навредить? Каким бы ни был ответ, столь тонкое и сокрушительное умение многое говорило о могуществе магистра Изгоев. Уже не впервые Ктесий задался вопросом, в кого на самом деле теперь превратился Ариман. Оставался ли он тем же человеком, которым был всегда, или преобразился подобно рубриканту, став кричащий воронкой мощи внутри оболочки, что до сих пор мнила себя воином-мудрецом?

+Он сможет поведать нам, что случилось с Ариманом?+

+Возможно…+ произнёс Ктесий. +Но, что важнее, он сможет сказать, кто его послал.+

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

О ПУТЯХ РАЗОШЕДШИХСЯ

ВНЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ 3

Боевая баржа «Гекатон»

Относительная хронометрическая позиция: переписана

Ариман открыл глаза. Он был в убежище на борту «Гекатона». До него доносился скрип корабля. Они шли…

Дверь взорвалась внутрь. По комнате разлетелись брызги расплавленного камня и металла. Сквозь горящее облако прыгнула фигура. Её цвета и форма смазывались бриллиантами и сполохами света. Быстрая. Настолько быстрая, что даже Ариман не смог уследить за ней взглядом. Но не разумом. В сердце разноцветной бури он различил отсутствие. Оно представляло собой силуэт, дыру, на месте которой следовало находиться душе. Пылающие капли ещё кружились в воздухе. Он по-прежнему сидел, подогнув под себя ноги, без доспехов, без оружия. Ариман изменил форму мыслей. Облако жидкого металла и дыма застыло на месте. Мазок света продолжал двигаться. Он почувствовал, что не может задержаться на нём ни мыслью, ни взглядом. Фигура уже успела пересечь половину комнаты. С момента взрыва двери прошла целая секунда. Её уничтожили мелта-зарядом, мощным, чужеродного производства. Альдари, кто же ещё.

Пятно приблизилось вплотную. Он увидел, как в цветастом каскаде появилось лицо. Оно было узким, и напоминало воплощённую концепцию жестокости и скорби. Из завихрения поднялась рука. На тыльной её части выступал кончик оружия — игла, метящая ему в сердце. Готовая коснуться его и подарить поцелуй смерти. Азек потянулся разумом наружу. Секунды потянулись одна за другой. Маска оказалась так близко, что он мог бы к ней притронуться. Посох Аримана заблокировал удар. По комнате прокатился громовой раскат. В фигуру врезалась взрывная волна не-света. Та отскочила, сложившись от мощи удара, и приземлилась на одну ногу в другом конце убежища. Ариман крутанул посох и грохнул древком по обсидиановому полу. Вырезанные в чёрном стекле линии вспыхнули синим огнём. Фигура в маске подпрыгнула. Между ними взвились стены пламени. Противник налетел на одну из огненных преград. Комната утонула во вспышке ослепительного света. Альдари отлетел назад и по-кошачьи приземлился на пол. Теперь Ариман смог чётко его разглядеть: тонкие конечности, плащ с глубоким капюшоном, переливавшийся изменчивыми ромбовидными узорами. Бледная маска. Пришелец застыл, внезапно став абсолютно неподвижным.

— Ты аребенниан, — сказал Ариман. — Один из воинов-актёров твоего рода, что отказался от прочих ролей и пообещал себя демоническому бегу излишеств. Солитёр.

Солитёр склонил голову, послав неуловимую рябь по всему телу, поза которого едва не кричала о презрении.

Ариман поднялся, и, сделав несколько шагов, остановился на расстоянии вытянутой руки от пришельца. Пологи синего огня перед ним разделились и сомкнулись обратно уже за спиной.

— Презрение… — сказал он, смотря прямо в чёрные глаза маски. Солитёр ростом не уступал ему самому, но отличался кинжальной тонкостью. Ариман покачал головой. — Нет, твоё презрение — ложь. — Он чувствовал под ногами вибрацию корабля, ощущал бормотание далёких взрывов. — Мы в паутине. Мы заблудились. Твои соратники-актёры по войне напали на нас. Вы преодолели нашу оборону. Мои братья пытаются дать отпор. Твоя труппа действовала быстро и хитро. Мы проигрываем. Вы побеждаете. Но…

С помощью телепатической связи Ариман быстро заглянул в разумы остальных воинов Тысячи Сынов на борту «Гекатона».

— Но скорость твоего рода не может защищать их вечно. Мои братья уже реагируют на нападение. Твои танцоры гибнут. Ты знаешь, что времени осталось всего ничего, прежде чем вам придётся отступить. Вы рассчитываете на то, что наши корабли застрянут в паутине. Что они станут обломками в недрах лабиринта. Но перед этим ты хочешь убедиться, что я умру. Вот почему ты здесь, солитёр. Из-за меня. Ваш вид вымирает, и вы не тратите жизни сородичей без нужды. — Ариман грустно улыбнулся и снова покачал головой. — Вы бы не пошли на это из-за врага, к которому относитесь с презрением. Будь так, это стало бы насмешкой над всем, чем вы являетесь.

— Насмешка — это истина, — промолвил солитёр.

Ариман моргнул. Пришелец говорил на безупречном тизканском. Корабль тряхнуло снова. Он направил чувства наружу. Что-то не так. Ещё один толчок и ещё, когда по корпусу прокатилась цепочка мощных детонаций. Новая дрожь, и эта уже словно прошла сквозь него самого, поднявшись по телу в сам череп.

В голове чередой сполохов взорвались образы: чёрная дверь, отражение его лица в воде, плато из чёрного песка под раздувшимся солнцем. Каждый образ на миг затмевал все прочие ощущения. Он невольно ахнул. Когда у него прояснилось в глазах, солитёр смотрел прямо на него. Теперь дрожало уже всё — материя, разум и душа. Что-то совсем, совсем не так. У него возникло чувство, как будто он уже видел и проживал этот момент. Происходящее напоминало ему образ, что плывёт по идущей рябью воде. Сон, или воспоминание, но… но это было не так. Всё было реальным. Что происходит?

Солитёр вздёрнул подбородок. Ариман понял, что раньше неверно интерпретировал выражение маски — то было вовсе не презрение. Это было любопытство, как у птицы, наблюдающей за извивающимся червем. Азек тряхнул головой, сделав это одновременно с вибрацией очередного взрыва, который сотряс «Гекатон».

— Нет… — произнёс чужак. — Ты пока не прибыл, куда следует.

Ариман открыл рот, собираясь ответить. Солитёр взметнул руку сквозь разделявший их синий огонь. Кончик оружия на его запястье устремился к груди Аримана. Он увидел следующие несколько секунд, увидел, как моноволоконная проволока прошьёт броню и плоть. Услышал последний удар сердец за миг до того, как проволока разлетится, чтобы превратить его внутренности в кровавую кашу.

+Нет!+ взревел его разум, и мысль оторвала арлекину руку, отшвырнув его назад в фонтане крови и вихре перебитых конечностей. Его лицо забрызгал влажный багрянец. Он ахнул, моргнул, и…