День Вознесения / Day of Ascension (роман)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer День Вознесения / Day of Ascension (роман)
Автор	Эдриан Чайковский / Adrian Tchaikovsky
Переводчик	Brenner
Издательство	Black Library
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Более сотни веков Император недвижимо восседает на Золотом Троне Земли. Он – Повелитель Человечества. Благодаря мощи Его неистощимых армий миллионы миров противостоят тьме.

Однако он – гниющий труп, Разлагающийся Властелин Империума, удерживаемый в живых чудесами из Темной эры Технологий и тысячью душ, приносимых в жертву ежедневно, дабы Его собственная могла продолжать гореть.

Быть человеком в такие времена – значит быть одним из бесчисленных миллиардов. Жить при самом жестоком и кровавом режиме, какой только можно вообразить. Вечно терпеть резню и побоища, где вопли муки и горя тонут в жадном хохоте темных богов.

Это мрачная и ужасная эра, где мало покоя и надежды. Забудьте о силе технологии и науки. Забудьте о перспективах прогресса и развития. Забудьте всякую мысль о простой человечности и сострадании.

Нет мира среди звезд, ибо в мрачной тьме далекого будущего есть лишь война.

1

Тело генерала-фабрикатора Бурзулема, повелителя Морода, походило на огромный бронзовый колокол в красно-золотом облачении. Из тени верхних скатов без каких-либо видимых признаков шеи выступала его лысая голова, располагавшаяся в колышущемся гнезде из сегментированных кабелей и чаще всего склоненная вниз, словно чтобы надлежащим образом снизойти до коленопреклоненных подчиненных. Перемещался он раскачивающейся походкой, будто каждый шаг должен был сопровождаться ударом колокольного языка. Движение выглядело подозрительно плавным для того, кто давным-давно отделался от человеческих ног. У Гаммата Трискеллиана было сильное ощущение, что дюжине суставчатых конечностей, переносивших Бурзулема, следовало бы создавать суету, а не позволять столь большому грузу металла плыть и кружиться подобно обитателю бессолнечного дна чужеземных морей.

Конкретно сейчас генерал-фабрикатор пребывал в состоянии покоя, что в его случае не означало сидения, поскольку у металлической оболочки его тела напрочь отсутствовала талия. Вместо этого Бурзулем припал к платформе, выполненной с наклоном, чтобы наблюдать за просителями внизу с выражением милостивого расположения, или же каким-то иным: в зависимости от настроения. Возле одного из его плеч – или, по крайней мере, тех сочленений, где от тела отходили кибернетические руки – стояла фабрикатор-локум Аллоизия, неизменная его прихлебательница. Это была женщина-стилет, сплошные острые грани и клубок сервощупалец, которые держали предписания, свитки и старинную расчетную машину. Запросы каждого из выступавших техножрецов взвешивались и измерялись на шестернях этой реликвии, и выделялась доля от щедрот Бурзулема на предстоящий год.

И для Трискеллиана и его товарищей по ордену генеторов уже бывали бедные годы. Их работа редко вызывала у Бурзулема одобрение. Ошибка и предвзятость, думал он, ожидая своей очереди, но что можно было поделать вне этих протоколов и процедур? Трискеллиан подал от своего ордена запросы на грядущий календарный цикл исследований – длинный перечень убористо выписанных предложений по экспедициям, экспериментам и молитвенным практикам для поиска того конечного совершенства, в котором плоть и машина смогли бы изящнее выразить замысел  Омниссии. Настолько, что мы уже на самом его пороге. Вот только у Бурзулема имелись фавориты, и люди Трискеллиана в их число не входили.

Нынешний проситель был многословен. Аллоизия шевельнулась на остриях своих металлических ног. Позади нее это движение тяжеловесно повторила махина ее робота «Кастелян».

– Целиком, абсолютно и во всех прочих отношениях противопоказано, – прервал Бурзулем человека. – Чрезвычайно утомительно, Матрикулус. Тебе не кажется, Аллой?

– Монотонно до усыпления, генерал-фабрикатор. – Аллоизия крайне демонстративно зевнула, в чем ее искусственная дыхательная система вовсе не нуждалась.

– Матрикулус, вам ничего. Присоединяйтесь к призывной группе. Отловите для нас подходящие дары. – По телу Бурзулема прошел гулкий смешок. – Так, кто тут у нас? Пронотум Тан? Вперед, магистр Тан, предоставьте нам ваши соображения.

На попечении Тана, старинного закадычного друга Бурзулема, находилась дюжина мануфакторумов Морода. Как он говорил, ему хотелось восстановить металлургическую технологию, которая давно вышла из употребления, но недавно была раскопана его исследователями. Ничего существенного, с презрением отметил Трискеллиан. Всего лишь очередная шелуха знаний, свалившаяся на пол литейной сотней лет ранее, а теперь выметенная из-под столов скучным работягой вроде Тана. И, конечно же, ртуть. Тан был одержим ртутными сплавами, как бы за это ни расплачивалась плоть. Сейчас он в быстром темпе озвучивал свои оценки: прочность выше на два процента, четырехпроцентный прирост скорости производства. А еще, в недрах цифр, одиннадцатипроцентное сокращение ожидаемой продолжительности жизни работников мануфакторума из-за контакта со всем этим токсичным металлом. Что, как понимал Трискеллиан, через поколение ударит по продуктивности, из-за чего, несомненно,  от этой практики и отказались изначально. Мы ходим и ходим по кругу, отбрасывая плохие идеи лишь для того, чтобы кто-нибудь обнаруживал и «открывал» их снова и снова…

Однако за свою плохую идею Тан получил  щедро выделенный бюджет на исследования, а затем настал черед Трискеллиана выступить вперед – почти в самом конце долгой очереди – и выдвинуть собственные предложения. Он встал как можно прямее, сузив свои искусственные глаза в синевато-стальные точки, и вручную слегка сбросив давление в грудных мехах, чтобы придать голосу более ровную интонацию.

– О, – произнес Бурзулем, закатив свой единственный органический глаз. – Смотри, Аллой, это наш достопочтенный коллега, Простейший Трискеллиан.

Прозвище, которое преследовало Трискеллиана со времен их совместной юности  в семинарии.

– Генерал-фабрикатор…

Но ему велели умолкнуть взмахом руки: дергано вломился сервитор с новостями. Бурзулем принял у человекообразного создания свиток и досконально изучил. Его живой глаз щурился, а латунный дублер телескопически двигался вперед-назад.

– Ага! – От радостного восклицания его тело отозвалось звучным эхом. – Наши стальные чудеса вернулись, прекрасно. Мои ученые коллеги… – Тут его голос резко стал вдвое громче, чтобы охватить все помещение. – Меня проинформировали, что сегодня у нас на орбите будут гордые сыны и дочери Морода. Наши верные призывники, в минувшие времена покинувшие здешние берега, чтобы из грубой плоти их переделали в доблестных скитариев. Оставив этот мир ради благородной миссии под светом иных звезд, они вернулись приветствовать тех, кого мы отправляем примкнуть к их кибернетическому братству. И мы не должны посрамить их, мои ученые коллеги. Мы должны проследить, чтобы их встретили с салютами и церемониями, а также всеми точно высчитанными степенями надлежаще выверенного ликования. И свежими призывниками, разумеется. Многими и многими призывниками. Простите меня, коллеги, это возлагает на мою голову такое административное бремя.

И колокол его тела приподнялся на многочисленных ножках, готовясь уплыть прочь, словно уносимый ветром.

Трискеллиан снова подстроил меха, пока из его груди не раздался звук, похожий на кашель. Бурзулем остановился и повернул вниз сперва один глаз, а потом и другой.

– О, – без удовольствия сказал он. – О да, нельзя уходить, не выслушав старого Простейшего. Распаковывайте свои предложения и показывайте все, Простейший.

Трискеллиан скрежетнул зубами, но сохранил и выдержку, и достоинство.

– Генерал-фабрикатор, – произнес он, передавая свои свитки сервитору, чтобы тот доставил их в бронзовые руки Бурзулема. – Генеторы выдвигают широкий и пандисциплинарный план исследований, в первую очередь сфокусированный на моей собственной работе со скитариями. Как вы знаете, текущая практика удаленной реконфигурации наших скитариев в полевых условиях в значительной мере опирается на адаптацию лишь их механических компонентов, что зачастую вредит оставшимся у них живым системам, нарушая их деятельность и снижая срок службы. Я экспериментирую с зельем, которое придаст органической ткани большую стойкость и адаптивность, тем самым позволяя нам в той же степени управлять и манипулировать живой субстанцией, а следовательно…

– Ух, – перебил Бурзулем. – Все тот же старина Простейший. Я знаю, ваша порода любит возиться со всевозможными отвратительными веществами, но это можно охарактеризовать исключительно как нечто недостойное. Нездоровое. Ты согласна, Аллой?

– Положительно пропитано органическими выделениями, – подтвердила Аллоизия. – Она держала уже массу предложений, листая их расплывающимися в движении щупальцами. – И беспрецедентно, генерал-фабрикатор. Я не вижу ни единой печати или предписания, которые бы разрешали это исследование. Откуда изначально были взяты эти техники, Простейший?

– Я придерживаюсь проверенной версии, – осторожно сказал Трискеллиан. – Вы увидите, что я провел анализ пробелов в восстановленном исследовании и пытаюсь воссоздать исходник посредством… новых процедур, следуя статистически наилучшей модели.

Пока она читала, он по чуть-чуть пододвигался вперед и теперь находился у самого основания платформы, глядя на них снизу вверх. Ненавидя себя за необходимость выпрашивать, но на сей раз требовалось произвести впечатление на отвратительную пару начальников. Я мог бы протянуть руку и…

– Следуя, вот как? – отозвался Бурзулем. – Но Трискеллиан, сдается мне, вы вообще ничему не следовали. Все звучит так, будто вы просто выдумывали это, как мог бы делать любой мирянин в своей глупости. – Его лицо внезапно сделалось совсем жестким и суровым, прогнав легкомыслие. – Если эта работа – праведный труд техножреца, так покажите мне, где ее совершенствовали и исполняли наши предшественники. Покажите же мне в записях, о своевольный генетор, где подобные вещи сочли уместными для наших обрядов и доктрины. Ведь мне видится, что вы считаете, будто можете попирать порядок, в котором все делается, из-за вашей спешки попасть туда, куда ни разу не заходили наши предки. А если они не заходили, Простейший, то неспроста. По этим вашим новым запросам вы проследуете до самой ереси. Если бы задумывалось, чтобы мы делали эти вещи, то эти вещи уже были бы сделаны.

И большинство прочих присутствовавших техножрецов монотонным гулом повторили эту литанию.

Я мог бы просто…

– Когда древние практики неполны, только экспериментированием можно определить, каковы были изначальные процессы, – торопливо уклонился от ответа Трискеллиан. – Клянусь властью Омниссии, я…

– Нет, – заявил Бурзулем. – Мы удержим вас от соблазна, мой своевольный генетор, ибо это наша обязанность: беречь вас от ваших же наихудших порывов. – Металлический смешок. – Аллой, никакого выделения ресурсов Гаммату Трискеллиану и его генеторам. Зафиксируй это.

– Зафиксировано надлежащим образом, генерал-фабрикатор.

– Вместо этого – призывная группа. Как-никак, мы не должны посрамить наших возвращающихся героев, коль скоро превратности варпа привели их обратно к нам на наши праздники. У нас будет День Вознесения, который стоит запомнить! Величайший за столетие! Но не думайте, что я о вас позабыл, дорогой Простейший. Перед вами открывается призывная группа. В сущности, поскольку я люблю и ценю вас, это вы будете нести ответственность за выполнение нормы. Пусть ваши новые изыскания будут наилучшим образом приложены к отлову свежей партии будущих сервиторов и скитариев. Соберите нам славный урожай, Простейший, и, возможно, в следующем году получите и себе небольшой бюджет.

– Генерал-фабрикатор, прошу вас! – И не успев остановить себя, Трискеллиан подался вперед, даже положил руку на туго натянутую ткань одеяния Бурзулема. Зашел настолько далеко, что дернул его, увлекая вперед, наклоняя к краю платформы. И я мог бы. Мог бы его сбросить. Мысль была одновременно святотатственной и будоражащей. Что за предвзятые расчеты поставили его выше меня? Сдвинуть одну десятую – и это я бы отказывал ему!

– Как вы смеете? – взвизгнул Бурзулем. – Аллоизия, пусть он меня отпустит!

Он еще не закончил говорить, как началась стрельба. Между собравшихся техножрецов, раскидывая их, словно булавки, прорвалась фигура. Трискеллиан увидел две руки, размахивавшие пистолетами. Две, а затем третью. За убийцей проталкивались скитарии, которые так спешили до него добраться, что буквально сшибали младших жрецов наземь. Первые выстрелы пропороли в одеянии Бурзулема огромные дыры, оставив на металлическом панцире тела блестящие рубцы. Следующие…

Трискеллиан потянул. Изодранная ряса так и оставалась у него в кулаке, и он дернул за нее со всей силы, стаскивая завопившего генерала-фабрикатора с пьедестала. Бурзулем ударился об пол со звучным звоном бронзы, дрыгая и дребезжа своими многочисленными ногами в поисках опоры. Пушки полыхнули.

Мир Трискеллиана побелел. На мгновение он ощутил в руке и плече пылающую боль, а затем встроенные им в плоть ограничители устранили ее, пока она не взяла над ним верх. Внутренний хронолог проинформировал его о пропуске в полторы секунды воспринимаемого времени, пока принудительно восстанавливалась перегруженная нервная система. Он лежал поверх раскачивавшегося, протестующего тела Бурзулема. Точнее, большая его часть. Среди лохмотьев и ошметков, забрызгав ступени возвышения, лежала рука. Левая рука Трискеллиана. Залп пистолетов начисто снес ее от плеча.

Аллоизия наверху стояла столбом, оцепенев так, словно у нее отказали конечности. Робот «Кастелян» копировал ее ошеломленную позу, совершенно никак не помогая.

Над ним стоял убийца. Глаза Трискеллиана – пара дубликатов с синими линзами, которые он поставил после одной чрезмерно взрывной аварии в лаборатории – продолжали переводить фокус между тремя стволами. Три руки. За секунды до очевидно надвигавшейся смерти он сосредоточился на нелепых мелочах: жесткой, ороговевшей коже на этих пальцах, напоминавшей хитин или механизм и безупречной в своей сегментации. Он перевел взгляд с пушек на лицо убийцы и увидел напряженные черты женщины. Глаза были полностью черными, рот – широко раскрыт.

И тут скитарии открыли огонь, и в зале затрещали сине-зеленые огни их карабинов. По меньшей мере один из младших техножрецов оказался там, где не следовало, и был убит по ошибке – необходимо откалибровать их целенаведение; ну и мысли в последние мгновения жизни! – но затем убийца пошатнулась: ее достали. Однако несмотря на это, она развернулась и застрелила двоих из них, пули нашли жизненно-важные разъемы батарей и жидкостные насосы. По ней вновь прошлась переливающаяся россыпь зарядов, и она упала на одно колено. Пистолеты выскочили из конвульсивно дергавшихся рук.

Бурзулем взбрыкнул и сбросил с себя седока. Трискеллиан приземлился жестко, тело пронзило жгучее ощущение – не боль, но воспоминание о ней – ранее запертое в той одной целой и пяти десятых секунды затуманенной памяти. Убийца рычала и шипела, прижатая к полу металлическими руками пятерых скитариев. Еще один направил винтовку на ее деформированную голову.

– Стойте. – Судя по голосу, Бурзулем, которому помогла встать Аллоизия, был полностью спокоен. – Столь непростительное оскорбление, как это, заслуживает более публичных процедур.

Казалось, он даже не запыхался, но, разумеется, то, что дышало за генерала фабрикатора, было независимо от того, что за него говорило.

– Как-никак, близится День Вознесения, и помимо немалых даров нам потребуется развлечение. Думаю, истязание электричеством, к вящей славе Омниссии.  И в данном случае нам нужно будет сделать специальную раму. Шахты все испускают из себя мутации, не так ли? – Он потыкал в раны убийцы, висевшей в хватке скитариев. – Примечательно. У нее слишком много рук, а у вас, Простейший, теперь недостаточно.

Бурзулем поглядел сверху вниз на Трискеллиана, который изучал свое изуродованное плечо, рассматривая, что еще можно спасти.

– Несомненно, предоставь вам экспериментировать самостоятельно, вы бы ампутировали одну у нее и просто пополнили этим слабости своей плоти. Я спасу вас от низменности ваших устремлений. Ступайте, пусть вам приделают надлежащую металлургическую замену. А потом за работу! В конце концов, у нас запланирован важнейший день. Идите и докажите, что достойны некоторой ответственности.

Не оглядываясь, Бурзулем выплыл из помещения, слегка постукивая по полу своими многочисленными ножками. Прочие жрецы последовали за ним, кланяясь, расшаркиваясь и отмечая его мудрость.

Один из скитариев помог Трискеллиану подняться на ноги. Тот безуспешно попытался двинуться к остаткам утраченной руки, чувствуя головокружение от потери крови, ну или как минимум жидкостей. Он понимал, что наступает шок. Нужно было вернуться к себе в лабораторию, где коктейль биологических подавителей снова вернет ему ясность мышления.

– Подождите. – Слово вырвалось у него изо рта, прежде чем он понял, зачем это произнес. Скитарии уже волокли убийцу прочь; как он видел, она тоже лишилась сознания от шока и кровопотери.

– Техножрец?

– Проследите, чтобы она выжила, – выкрутился Трискеллиан. – Дабы ее можно было казнить публично.

Появились сервиторы, чтобы прибрать бардак, и ему опять захотелось подобрать свою руку – еще одну часть убывающего биологического материала, с которым он появился на свет. Однако это являлось сентиментальностью, а ей не было места в человеке его положения. Он пристально глядел на обмякающие черты убийцы, на голову со странными пропорциями. Это напомнило ему кое-что, о чем он читал, давным-давно. Невразумительные исследования жрецов, предшествовавших ему. Мутант, сказал Бурзулем. Трискеллиан не был в этом так уверен.

Но к этому моменту ему уже действительно требовалось добраться до лаборатории, пока шок не одолел имплантаты и не свалил его. А потом предстояла призывная группа, и так уже жестокая и черная работа. Он побрел прочь, отмахиваясь от всех попыток помочь. Нужно было поразмыслить о своем будущем.

2

Мир-кузница Мород основывался на иерархии. Адептус Механикус нравилось, чтобы в их владениях все шло таким образом – чтобы каждое колесико было разбито на тысячу тщательно просчитанных зубцов, а каждый индивид размещался в точно сработанном гнезде. Разумеется, это гнездо вовсе не вырезали под него. Ты принимал форму гнезд, существовавших с незапамятных времен, а если не подходил под них – в ход шел молоток.

И как это происходило наверху, у техножрецов, так было и внизу. Существовало множество работ, слишком черных для собственно духовенства, слишком прозаичных для их солдат-скитариев, однако слишком требовательных для примитивно-прямолинейных разумов их роботов. Под началом генерала-фабрикатора Бурзулема все усугублялось вдвойне. Он, по собственному гордому заявлению, был человеком умственным. Ему требовалось, чтобы более слабые создания прислуживали всем его нуждам, чтобы они до блеска оттирали полы Палатиум Людициум, чтобы готовили изысканные деликатесы, которых уж точно не мог оценить его искусственный язык, чтобы кланялись, расшаркивались и подтверждали его превосходство. Давиен все это знала. Именно поэтому ее и допустили в Палатиум. Она была молода, ее биологические глаза сохраняли остроту, а руки – твердость. Никакой дрожи, прищура: тех изъянов, что цеплялись к большинству обитателей Морода еще до того, как тем успевала минуть четверть века. Она носила сообщения между самыми низовыми уровнями смотрителей, наиболее заурядных из непосредственных служителей техножрецов. Выполняла функцию передатчика пассивной агрессии в тысяче конфликтов между подразделениями. В более редких случаях ее вызывали, чтобы при помощи ее чутких глаз и рук подновить краску на стенах, краску на роботах, краску на священных символах Адептус Механикус и Империума. Бурзулем настаивал на том, чтобы каждый коридор и зал, по которому враскачку проходило его августейшее тело, был безупречен, дабы внешнее совершенство могло насаждать схожую аккуратность внутри. Шарканье ее сандалий можно было услышать практически в любой части Людициума, исключая камеры и личные покои старших жрецов, где заправляли более возвышенные и аугментированные слуги. В силу вышесказанного, Давиен находилась в самом подножии иерархии – так низко, что не стоила внимания самих жрецов. Предполагалось, что она должна быть благодарна за обладание даже столь убогим местом в мире.

Однако иерархия существовала не только у жрецов. Что наверху, то и внизу. И Давиен являлась многогранным созданием. Она происходила из мануфакторума и племени рудокопов – тех рабочих, которыми кишели туннели и лагеря Морода, и которым техножрецы загоняли в город Аукторит, чтобы использовать на своих производствах и экспериментах, а затем выбрасывать. Ее дом находился ниже самых нищих, самых перенаселенных съемных апартаментов в районе Южный Разлом, где сменявшиеся поколения, спасаясь от столпотворения наверху, высекали муравейники туннелей и кельеподобных комнат, пока сама земля не превратилась в соты из лишенных света жилищ. Тут плечом к плечу обитали беднейшие из бедняков, которые выходили наружу лишь затем, чтобы рисковать лишиться конечностей и здоровья среди машин мануфакторий. Во тьме под многоквартирниками Южного Разлома жила сотня тысяч людей, и среди них был клан Давиен, скрывавший свои уродства и особые благословения за мутациями, раковыми опухолями и промышленными травмами прочих.

Все в Мороде было токсично; различие состояло лишь в том, убивало это тебя на следующий день, или же на протяжении сорока лет. Если ты не был техножрецом, у которого половина органов заменена на машины, то тебе не светило даже состариться. Рабочие бригады постоянно пытались раздобыть или склепать из подручных средств защитную экипировку, чтобы выхватить из челюстей пустоты еще всего несколько лет жизни и службы. Впрочем, жрецам это не нравилось. Те говорили, что так замедляется работа, нарушается эффективность. А Омниссия любил эффективность больше всего. Давиен доводилось видеть на стенах каждого мануфакторума закопченные и грязные муралы: цепочка работников, которые держались за руки, будто в производственном процессе, пока не падали в огромную топку, где творец и творение сплавлялись в пламени воедино, и все продолжали улыбаться.

И потому, даже разыгрывая роль мельчайшей шестеренки в машине Механикус, она крала секреты и знания, принося их своему народу – предупреждения о рейдах, местонахождение хранилищ. Однако ее иерархии на этом не кончались. Жалкая пещера, в которой она жила, этот улей под разрушенными кренящимися многоквартирниками, являлась сердцем кое-чего такого, о чем техножрецы даже не догадывались.

Туда она и направлялась прямо сейчас, стремительно выскочив из Палатиума через один из старинных боковых шлюзов – большинство жрецов не сознавало, что он все еще работает. Ей пришлось слишком долго шаркать ногами, чтобы услышать новости, которых она ждала. Новости, которых отчаянно жаждала ее большая семья. И эти новости были скверными.

Сакири потерпела неудачу. Она попыталась убить генерала-фабрикатора, и ее остановили, даже схватили. Ее, всадившую пулю в голову дюжине жестоких смотрителей, казнившую худших из управляющих факторума и вымогателей оброка. Ее, убивавшую скитариев-егерей, которые чуяли проблемы и приходили разнюхивать в родные стены Давиен, и не оставлявшую никаких следов их тел.  А теперь главным грядущим событием являлся День Вознесения жрецов, и он должен был стать для них призывом собираться, наконец-то воздев священное знамя. Временем, когда они поведут угенетенных Морода на улицы. Отчаянный план, порожденный надеждой и пророчеством. Если ты из числа подлинно праведных. Если веришь, как всем своим существом верила Давиен, что однажды все эти беды обернутся радостью.

Однако их защитница, их героиня не справилась. Она пробралась до самого генерала-фабрикатора, но в последний момент раздувшегося тирана выдернули из-под прицела из-за какого-то просчета. Бурзулем все еще был жив, а Сакири схватили. И эти новости слишком долго оставались скрыты среди старших техножрецов, поскольку изъяны на шкуре Бурзулема уже починили, заново отполировав огромный купол его тела. Известия дошли до нее лишь спустя несколько часов после события, когда ей уже давно следовало бы находиться дома со своей семьей. Ведь близился День Вознесения, и на улицы вышла призывная группа, взимавшая положенное с эксплуатируемых жителей Аукторита.

У районов вблизи от Палатиум Люцидиум, богатых и привилегированных, было мало поводов для страха. Отделения и машины группы уже расходились вовне, направляясь к нищим многоквартирникам вроде ее собственного. Рядом со дворцом лишь остро предвкушали грядущие праздники. На Додекаэдрической Площади перед главными дверями собралась послушать проповедь толпа в изысканных нарядах, всем этом красно-белом, черно-золотом. Давиен прошмыгнула вдоль внешнего края, а над ее головой катились звучные слова священника.

Ей было шесть лет, когда она поняла, что существуют критичные различия между церковными службами, которые она посещала в подземной часовне дома, и Министорумом. Не то чтобы ее семья не отличалась религиозностью. Если уж на то пошло, они были куда набожнее этой орущей толпы, с механической точностью распевающей одобренный катехизис. Давиен воспитывали верить, с тем яростно пылающим огнем, который она ощущала внутри себя, будто материальный объект. Когда проповедник вел речь про обещания Императора, в ее разуме происходило какое-то подергивание, и она знала, что это правда. Ее вера впечатлила бы инквизитора. Будь это вера в то же самое.

Они называли себя Конгрегацией Благословенного Единения. Давным-давно эта секта была семейным делом: шахтеры, рабочие факторума, сплотившиеся против мира – и администрации – неизменно пытавшегося их убить. Сплотившиеся вокруг перспективы лучших времен впереди. Рабочие искали надежды; проповедники нового верования искали приверженцев. Между наковальней ядовитой планеты и молотом Надзирателей было отковано нечто новое, о чем техножрецы даже не догадывались.

Да, эти истины являлись самоочевидными для Давиен, которую им обучали с детства, однако помимо этого она знала.

Что Император любит ее. Тут никаких отклонений от стандартных текстов.

Что звезды – это ангелы Императора, глядящие с небес и судящие Его слуг. И вот тут из тени ортодоксии выползало верование.

Что наступит время, когда эти ангелы спустятся на Мород и вознаградят праведных, преобразив их в нечто божественное и прекрасное. Время, которое постоянно приближалось – светоч надежды для изнуренных и угнетенных. Ведь Император существовал для людей, не только для великих владык в их дворцах. Император стремился к единению со всеми.

На стене часовни под родным многоквартирником Давиен было изваяние Императора, благосклонно взиравшего на верующих.  Его вырезали на протяжении поколений при помощи шахтерских инструментов, украденных на работе. Чтобы продемонстрировать, что Он дорожит всеми и каждым из них, скульпторы наделили его обилием рук. Чтобы продемонстрировать, что Ему ведомы лишения Морода, голову Императора изобразили такой же необычно продолговатой формы, какая встречалась у столь многих старших родственников Давиен  – Тетушек и Дядюшек, которых скрывали от глаз в глубинных помещениях и комнатах без окон. Вот это был ее Император. Когда она наконец-то увидела скучные образы в других часовнях, то была шокирована: невыразительная фигура на троне, почти безликая и до того стандартная из-за попытки художника подменить ею всех людей, что конечный результат выглядел отстраненным и нечеловеческим, будто робот. Как такое можно было сравнивать с ее собственным храмом – с радушием всех этих протянутых рук, с теплом этой столь широкой улыбки? Именно там они и познали свою веру: Давиен и ее брат Ньем.

Мысли о Ньеме подстегнули ее. Она запрыгнула в транспортный вагон и проехала по одноколейной линии половину пути до бедных районов, обрамлявших разлом на южной оконечности Аукторита, а затем, когда он замедлил ход у депо Факторума Нилгетум, соскочила и ринулась по улицам с круговертью взбудораженных людей. И опоздала, уже слишком опоздала. Впереди показались красные цвета скитариев – отделение в двадцать единиц, шедшее в авангарде. Они переходили от дома к дому со списком, взимая должное. Прибыла призывная группа. Два тяжелых фургона наполовину перегородили дорогу. Их кузова представляли собой просто клетки, уже заполненные на три четверти. В одной она увидела только детей: от малышей, вырванных из материнских рук, до ошарашенных, визжащих юнцов семи-восьми лет от роду. Призывники для имперских армий, которых переделают непосредственно в скитариев, заменив немощную плоть металлом, а волю – принудительным послушанием. Были и призывники более старшего возраста, мужчины и женщины на пороге зрелости, уже сутулые и покрытые шрамами от того, что с тобой делала жизнь на Мороде, которых согнали, чтобы бросить в мясорубку Астра Милитарум. Кровь, орошающая поля побед Империума, как гласило горькое изречение. По прошествии цикла, точно отслеживаемого по календарям техножрецов, но так и не получившего определенного места в изнурительном годе Морода, вновь наступал День Вознесения, и нищие районы города потрошили, чтобы выполнить норму.

Во втором фургоне находилось разношерстное собрание людей всех видов. Она увидела там кое-кого из Конгрегации, которым уже не могла помочь. Помимо них, там были и рабочие, покалеченные факториями, но не умершие: шахтеры, лишившиеся конечностей, дети, родившиеся с мутациями или уродствами из-за отравленных матерей. Те, кого сочли неподходящими для работы, ныне сочтенные неподходящими для жизни. Они отправлялись не сражаться в войнах Императора. Вместо этого им предстояло стать частью праздненств в День Вознесения.

Воздух разорвал пронзительный вопль женщины:

– Это мой единственный сын! Вы не можете его забирать! Вам нельзя!

Дело было в том, что, как и все остальное на Мороде, призывная группа действовала по строгим правилам. Им полагалось забирать излишки, в теории. Однако Давиен услышала усиленный голос альфы авангарда, сообщавший женщине, что за ней записано трое детей, и она может выделить одного на славное служение Омниссии.

– Они умерли! – завизжала та и даже принялась колотить его по нагруднику иссохшими кулаками. – Умерли на ваших фабриках! Вы не можете забрать моего единственного сына!

– Согласно записям, вы некорректно заполнили надлежащие уведомления о смерти, – произнес альфа и отвернулся, не обращая внимания на ее ярость, а его сопровождающие выволокли мужчину наружу. К этому моменту Давиен уже миновала толпу и бежала.

Она чуть было не стала одной из таких призывников: в былые годы, так давно, что едва смогла запомнить. Призывная группа пришла с набором, а на следующее утро исчезли товарищи по играм – тусклые лица, пропавшие из ее жизни. Чувство недостачи, будто от выпавшего зуба. И такие недостачи не являлись чем-то необычным. Жизнь на Мороде была опасна. Обвал или несчастный случай в промышленности могли уничтожить целое поколение. Выброс газа, сбой в машине, возможно новая жила с радиоактивной рудой, на разработку которой их перенаправят техножрецы: не просто случайная смерть, а взвешенная и просчитанная цена, сопровождающая желаемый результат. Население Морода было таким же ресурсом, как минералы в земле, и с него собирали урожай для вящей славы Омниссии. Однако утрата из-за призывной группы врезалась глубже. Молодые и годные, которых забирали, отправлялись нести службу в войнах Императора, не являвшегося той фигурой, что прославляли в их религиозных обрядах. Дети и малыши уходили, чтобы стать безликими киборгами – совсем как скитарии, прямо сейчас пожинавшие плоды с бедных районов. Давиен выросла в мире, размеченном этими недостачами. Довольно скоро стало казаться, будто остались только она и Ньем. А теперь Ньем болел, как болели столь многие из рабочих.

Болел, но делался сильнее. Не просто крепчал, как при выздоровлении, а крепчал. Доктор Теслинг ухаживал за Ньемом, изменяя его, чтобы тому хватило стойкости одолеть токсины и повреждения органов, которыми его одарила жизнь на Мороде. Однако процесс был завершен лишь частично, и Ньем не сумеет сбежать, когда постучится группа…

В одном из анклавов рабочие подняли открытый бунт, пытаясь не впустить призывную группу. В том месте Конгрегация не имела силы. Будь это иначе, они бы, наверное, не восстали. Не то чтобы Конгрегация проповедовала подчинение техножрецам, но кредо всегда состояло в том, чтобы дожидаться верного момента. Слыша безжалостный треск пушек скитариев и глядя, как на фоне вздымающегося пламени вышагивают на ногах-ходулях высокие птичьи фигуры Сидонийских Драгунов, она понимала, что мятежники ничего не добьются.

Если бы только Сакири преуспела. Со смертью генерала-фабрикатора иерархия Механикус могла сложиться. У полномасштабного восстания мог бы быть шанс. Но сейчас техножрецы были едины в своей цели. Они снимали жатву с народа Аукторита.

Ей нужно было добраться до Ньема, но впереди тоже слышались крики и скрежет огромных машин. Призывная группа распространялась по городу, словно чума.

Когда Ньем заболел, она отвела его к доктору Теслингу, как поступали все. Техножрецы не выделяли рабочим никаких лекарств, но Конгрегация хотя бы пыталась. Медицина Теслинга наполовину представляла собой изучение краденых книг, а наполовину – раскрытые знания, переданные от старейшин, однако он оказывал праведным весь уход, какой только мог. Его аккуратную фигуру в белом халате часто можно было увидеть на обходах в клинике. Давиен с Ньемом его особенно заботили. Он провел их обоих через несколько эпидемий, пронесшихся по плотно забитым многоквартирникам Южного Разлома, обрабатывал омертвевшие раны, а теперь трудился над Ньемом.

Доктор Теслинг говорил, что в Ньеме есть скрытая сила. «Органическое и неорганическое», – объяснял он в своей обычной жизнерадостной манере. – «Наши хозяева скажут вам, что неорганическое всегда предпочтительнее, но порой мы можем все развернуть. Порой ведь это плоть оказывается на высоте, ммм?».

И плоть Ньема менялась и преображалась, выглядя по-другому при каждом ее визите в клинику. В секретной лаборатории доктора Теслинга Ньем, пристегнутый к столу, чтобы он не смог навредить себе и другим, проходил трансформации. Он выживет, пообещал доктор Теслинг, но для переписи придется сообщить о его смерти. Он не сможет свободно выходить наружу при свете дня – до благословенного дня революции, в приближении которого уверяли всех старейшины.

И эта исполненная надежды мысль поддерживала ее всю дорогу до родного дома. Что однажды вскоре – при ее жизни, даже в скором будущем! – Конгрегация поведет забитый и угнетенный народ Морода в их собственный священный поход. Они хлыстами выгонят власть имущих из дворцов и разорвут на механические части. Ангелы Императора узрят их, в их вере и чистоте, и спустятся, дабы скрепить Благословенное Единение.

А потом показался их многоквартирник, и туда уже вламывались скитарии, которые вытаскивали наружу ее соседей и друзей. И еще один отряд зарывался вглубь: громадная голодная машина раздирала пласкрит, чтобы добраться до областей внизу, явить все зловещему солнцу Морода.  Она увидела, как металлические челюсти раскопали тесные комнатушки ее семьи и сородичей, а затем и более крупное помещение за ними. Они потоком хлынули в клинику доктора Теслинга, спеша попасть внутрь и топча койки с больными и ранеными .

3

Шахты все испускают из себя мутации, не так ли? Так выглядела оценка Бурзулема. Гаммат Трискеллиан был совсем не уверен, что дело в этом. Впрочем, Бурзулема на самом деле не интересовали процессы и сбои в организме, приводившие к мутации. Если часть несовершенна, значит отрежьте ее от целого – так звучало его кредо. Библиотека с плесневеющими текстами, литургии о человеческом теле, его применениях и функциях – с генералом-фабрикатором все пропадало впустую. Год за годом Трискеллиан выцарапывал и собирал ресурсы для горстки жрецов-генеторов, которые до сих пор удержались в администрации Бурзулема, стремясь проверить старинные знания и даже – кошмар из кошмаров – возможно, в чем-то их немного дополнить. «Переоткрыть», как об этом только и могло быть известно.

Однажды ему довелось прочесть небольшие фрагменты текста о создании Адептус Астартес, великолепных защитников Императора. Он пришел к единственному выводу: «Каких же заторможенных, жалких созданий мы бы создали, если бы тогда были так же слепы, как сейчас». В ту пору понимали науки об органике. То, что теперь делалось механически – все эти усовершенствованные органы и способности – когда-то во мгле времен должны были открыть ищущие умы. Каждый космический десантник являлся чудом биологической инженерии, но при этом Бурзулем отклонял как «необдуманно радикальную» любую просьбу Трискеллиана об изучении того, как части человеческого тела можно улучшать, а не просто заменять.

А он взял пробы у трехрукой убийцы, вырезав их из ее неподатливой плоти, пока она рычала и щелкала на него зубами. Испытал эти соскобы при помощи хрипящих дедукционных машин, которые подвергли их такому допросу, что одобрила бы и Инквизиция. Яды, облучение, физические повреждения – продавливание устойчивости за точку слома, поскольку единственным способом выяснить, насколько нечто прочное, является его разрушение.

И Трискеллиан обнаружил, что схема знакома. Ему уже доводилось наблюдать ее прежде, пусть и не в таких концентрациях. В тех случаях, когда он сумел выпросить живых подопытных для тестирования, у жителей Морода встречались штаммы, проявлявшие устойчивости и невосприимчивости, которые вызвали у него интерес. И, как и Бурзулем, тогда он подумал: «Мутация», но в отличие от своего начальника, Трискеллиан осмелился задуматься, как этой мутации можно найти применение.

К настоящему моменту, разумеется, подопытные у него закончились. Как уже отмечалось, единственный способ выяснить, насколько нечто прочное – разрушить это. Остались лишь его записи, огромные длинные свитки с расчетами, сквозь которые проходила тревожащая нить. В отдельных семьях Морода присутствовало что-то… отличное. Отличное от нормальных процессов человечества, однако устойчивое само по себе. Чрезвычайно долговременная и непреходящая «мутация».

В определенных текстах, находящихся под запретом и огражденных инквизиционными печатями, содержались комплексные тесты, которые можно было проводить над мутантами и уродами. Там была литания знаков и знамений, реакции на конкретные диагностические составы, секретный язык, записанный формой глаза, числом зубов, мелкой структурой кожи и суставов. И эти признаки указывали не просто на отклонения людей, а на нечто более мрачное. Однако те тексты, к которым у Трискеллиана имелся доступ, были до безумия неполными, а Бурзулема не интересовало расширение данной секции библиотеки Палатиума. «Нездорово», – пренебрежительно сказал он. – «Если у вас болит рука, Простейший, просто отсеките ее и приделайте новую. Не ковыряйтесь остальными пальцами в гное раны».

А сейчас это, разумеется, была больная тема. Его новая рука приживалась медленно. Трискеллиан достаточно хорошо знал себя, чтобы подозревать, что контролю над ней мешает его собственное отношение. Механическая конечность на мгновение запаздывала с реакцией, неуклюже орудуя трехпалой кистью – ныне слабой, ныне разрушительно сильной. С механическими глазами было проще свыкнуться, но тогда он стоически перенес операцию и дискомфорт, отчаянно стремясь вернуться в лабораторию.

И к тому же, пока он еще не ужился с искусственной конечностью, еще и этот вздор: День Вознесения.

Назначение главой призывной группы Аукторита являлось честью на бумаге и изнуряющей рутиной в реальности. Это отвлекало Трискеллиана от его обрядов, от изучения тех наук, где жрец мог бы по-настоящему познать волю Омнисии. Проводя целые дни в продираниях по городу вместе с фургонами-клетками, держа в руке переписной лист и колотя в каждую дверь, он чувствовал себя вымотанным. А по мере удаления от Палатиума вглубь бедных районов перепись стала бесполезна, и дело свелось к тому, чтобы просто проходить улицу за улицей и забирать всех вероятных субъектов. Каждые полчаса внутри нарастала жгучая красная боль в изувеченном плече, и приходилось регулировать приток обезболивающих составов, поступавших в измученное тело.

День Вознесения: высшая точка календаря Морода, если ты являлся послушным членом духовенства. На орбите находились корабли, готовые принять с планеты дань плотью и кровью, родными и близкими. При Бурзулеме эта практика стала поводом для праздника. Предстояли пост, умерщвление плоти и оттирка механизма. Предстояло пиршество, где жречество принесет в дар пламени те несовершенства, от которых оно желало себя очистить. Вроде людей. Казнь убийцы была лишь центральным элементом большой чистки. В подобных кострах мы закаляемся, – как и всегда, провозгласит Бурзулем. И так сгорает наша скверна.

Трискеллиан ненавидел это. Единственная истинная вера состояла в знании – таково было его кредо. Швыряние этих несчастных в огонь являлось растратой материала, который мог бы пойти на его же эксперименты по измерению прочности плоти. Каждый миг, что он находился здесь, на улицах, был отнятым у него мигом подлинного размышления и молитвы.

В ухе – еще одной аугметической замене – послышались голоса офицеров его скитариев. Они столкнулись с сопротивлением в следующем анклаве. Местные забаррикадировали улицы и сейчас заполонили восемь этажей окон и стен, вопя, размахивая флагами, кидая камни и паля из примитивного оружия. Это была одна из общин шахтеров, недавно пострадавшая от отказа насосов и неадекватных протоколов безопасности. Теперь они должны были потерять самых юных и сильных отпрысков из-за призыва, а самых слабых – из-за жертвоприношений, и не собирались с этим мириться.

Трискеллиан вздохнул. Мир как будто решил усложнить ему жизнь, в то время как он хотел всего лишь вернуться в лабораторию. Он пробежался по пассажам предписанного псалма против гражданского неповиновения, создавая уместный протокол для загрузки скитариям. Альфы отделений один за другим давали корректную ответную реакцию. Его слова перестраивали сами их разумы, делая их пригодными к войне в городских условиях. Заставляя не заботиться о том, что люди, на которых он их направлял, когда-то могли быть их собственной семьей. Они без жалости зачистят улицу, показав такой пример, что анклав прыгнет выше головы, лишь бы предложить группе своих лучших представителей.

Он никогда не рассматривал себя в качестве полевого командира, однако Бурзулем спустил бы с него шкуру за любые потери, поэтому Трискеллиан послал пару сервочерепов парить над свалкой, чтобы у него была возможность перенастраивать приоритеты скитариев. Местные нападали на них сугубо со строительным инструментом и грубой звериной агрессией, но в силу тесноты смогли приблизиться к скитариям, вступив в борьбу с кибернетической мощью солдат Адептус Механикус. Линия из стали и красной ткани держалась, в механическом ритме молотя прикладами оружия. Однако один или двое пали, а бунтовщиков было так много, что они чисто своей массой вынуждали строй отодвигаться назад.

От унизительности всего этого Трискеллиан зашипел сквозь зубы и быстро провел оценку имевшихся поблизости ресурсов. По его сигналу выступила пара драгунов. Он рассчитывал, что их высокие силуэты сломят дух толпы, но дела уже явно зашли слишком далеко. Настало время немного истощить трудовые резервы, чтобы преподать остальным полезный урок. Трискеллиан отдал драгунам распоряжение двигаться вперед и проследил, как те устремились по улице на своих длинных ногах, плечом к плечу, выставив копья. Позади них в поле зрения вышла третья высокая фигура – один из «Железных Иноходцев»-баллистариев, вооруженный двумя автопушками.

Вполне буквальный перебор. Он мимоходом подумал, не приказать ли орудийной платформе выждать на тот случай, если атака сидонийцев принесет победу, но остро сознавал, что теряет время. Новые рабочие всегда появятся, а вот время являлось как драгоценным, так и невосполнимым ресурсом. Огонь, сигнализировал он, и оператор выпустил поверх голов скитариев град снарядов, которые с грохотом врезались в арьергард толпы, раздирая плотно сбившиеся ряды. На какой-то момент в воздухе оказалось столько дымки из высвобожденного биоматериала, что у Бурзулема сделался бы припадок, и после этого дух бунтовщиков был удовлетворительным образом сокрушен. В сущности, равно как и многоквартирное строение, к которому их прижали. Стена оползала на дорогу, обнажая лабиринт маленьких каморок и комнат, каждая из которых служила домом семье. Множество обитателей находилось под камнями, но еще множество было окружено скитариями и ожидало, как ими распорядятся.

Трискеллиан загрузил ведущему альфе катехизис замещения, позволяя киборгу лучше оценить всех кандидатов. Детей и крепких в один фургон, сильно раненых, больных или покалеченных – в другой. Отрезать брак от полноценного, как сказал бы Бурзулем. А те, кто остался посередине, получат привилегию вернуться в свои шахты и мануфакторумы к вящему росту промышленности Адептус Механикус.

Сражение на дальнем конце улицы было уже практически закончено: осталось лишь несколько очагов сопротивления, и рабочих жестоко избавляли от их заблуждений. Трискеллиан задумчиво оглядел массу согнанных людей, а затем загрузил небольшое видоизменение нормального катехизиса, желая увидеть, станет ли альфа возражать или выдавать какие-либо ошибки. Однако офицер продолжил сортировку – теперь еще и с третьей категорией.

Тут была всего горстка тех, кто обладал характерными отклонениями, которые его интересовали. Раз я не могу находиться в моей лаборатории, решил Трискеллиан, значит возьму исследование с собой. Он бегло протестировал каждого из них, обнаружив, что большинство являлось всего лишь жертвами загрязненного воздуха и токсичных металлов, изуродованными при рождении или в ходе своих тяжелых жизней. Но вот одна… Для работы над убийцей Трискеллиан разработал собственный диагностический инструмент. Тот реагировал на присутствие определенных любопытных параметров, обычно не встречавшихся в человеческой крови. Это была инновация, и он понимал, что она совсем не надежна, но где еще испытать ее, как не в поле?

Один конкретный субъект: она серьезно пострадала при обвале, но он видел, что у нее и так был странный облик. Возле одной подмышки находилось вздутие, которое походило на злокачественное образование и могло являться обрубком зачаточной конечности. Ее череп был продолговатым. В руках она сжимала нить с бусинами и со всхлипываниями читала молитву: «Император, сохрани меня, Император подхвати меня многими твоими руками». Четки змеились сквозь ее пальцы, словно сегментированный червь.

– Откуда эта женщина? Она приписана к этому жилому анклаву? – требовательно спросил он у пленников. У него было иное мнение. Он чувствовал, что выслеживает кровную линию, а не просто случайную мутацию. Где же все ее родственники?

Кто-то вышел вперед – возможно, надеясь на лучшее обращение, или же испытывая отвращение к хныканью женщины или ее внешнему виду. Кто-то сообщил ему, в каком анклаве можно найти их.

У всех отделений призывной группы были точно проработанные путевые листы, серии подробных инструкций в нумерованных строках, будто программа для скитариев. Он не мог просто так на лету принять решение увести ядро своих сил в ином направлении во имя собственного низменного любопытства.

Или, вернее сказать, ему не следовало.

Материал биопсии, взятой им у убийцы, показал кое-какие чрезвычайно многообещающие результаты, будучи подвергнут всевозможным стрессогенным факторам. Подозрительно многообещающие, приходилось признать. Он реагировал на вещи, которые бы убили человека, так, словно ткань была рада вызову. И следовало бы – опять следовало бы – отпрянуть от этих отличий, выводивших результаты за рамки безопасного коридора человеческих отклонений. Вот только он увидел там инструментарий, для силы и выносливости. Такие возможности…

Мне необходимо провести расследование. Я лишь упражняю ум, которым меня благословил Омниссия. И он уже вписывал изменения, подправляя программу так, чтобы это отделение замедлило продвижение, то отделение свернуло прикрывать анклав, куда вот-вот собирался направиться Трискеллиан, пока он…

Он загрузил данные по всем районам Южного Разлома, представляя, как армия скитариев одновременно сбавляет ход из-за поправок в списке их приоритетов. Повинуйтесь мне. И он знал, что хорошо умеет управляться с войсками. Бурзулему и его фаворитам так редко приходилось марать руки подобной полевой логистикой, и уже не в первый раз они перекладывали черную работу на «Простейшего» Трискеллиана. Это означало, что в кризисной ситуации он лучше них кодировал инструкции для скитариев.

– Адепт?

Ближайший альфа пристально смотрел на него – ну, по крайней мере, скопление линз и шлангов, из которых состояло лицо бойца, было повернуто в его сторону. По ту сторону от них уцелевшие фрагменты человеческого разума боролись с новыми указаниями, пытаясь совместить те с существующим планом. Однако скитарии не могли оспаривать распоряжения своих хозяев, так что Трискеллиан просто отправил подкрепление приказа, и альфа заторопился выполнять его.

И вот так просто – и готово. Трискеллиан превратит этот цирк в возможность заняться наукой. Он расширил протоколы призывной группы, чтобы создать третью категорию пленников: объекты для исследования.

А если совесть и колола его насчет выхода за пределы задачи, то ее заглушало десятилетнее возмущение, накопившееся внутри Гаммата Трискеллиана. Ведь он находился на самом острие скальпеля ордена генеторов – техножрецов, чьей областью являлось человеческое тело и способы его ремонта, сохранения и улучшения – но Бурзулему и его клике не было до этого никакого дела. Трискеллиан руководил вскрытием множества скитариев, павших от того, что их живое ядро не смогло поддерживать размеренно-поршневое неистовство протезов. Он знал, что секрет не в том, чтобы просто резать глубже. Если бы получилось укрепить плоть, не осталось бы никаких ограничений по искусственным дополнениям, которыми можно снабдить человеческое тело. Но ему снова и снова отказывали.

– Мягкие науки, – изрекал Бурзулем. – Пачканье рук грязью.

А Аллоизия эхом отзывалась: «Негигиенично».

Если бы только это был не он. Трискеллиан вспомнил, как столько лет назад ждал новостей, кого же назначат генералом-фабрикатором, когда системы предыдущего обладателя этой должности в конце концов отказали. Шли сложные выборы и переговоры, а расчетные машины обжирались данными со всей планеты. Он, Гаммат Трискеллиан, являлся лидирующим кандидатом. Он был готов повести их мир в будущее, полное новых открытий и веры через эксперимент. Жизнь представлялась такой многообещающей.

Однако на пути к посту его обошел Бурзулем, которому отдали предпочтение коллеги и благоволили вычисления машин. И после этого много лет Трискеллиана с товарищами сокращали, обходили вниманием, высмеивали, ставили на унизительную и грязную работу. Растрачивали впустую.

Пребывая в этом рассерженном расположении духа, Трискеллиан вместе со своими войсками вошел в анклав, откуда, предположительно, появилась носительница отклонений. Заполненные фургоны-клетки отправились обратно в Палатиум, прибыли новые, пустые. Он был готов собрать любой урожай, какой ему даст этот район.

На первый взгляд, это место мало отличалось от тех многоквартирников, среди которых он уже проходил, разве что стены были еще целыми, а улицы – чистыми. Никто не пытался возводить баррикады или организовывать бесполезное сопротивление. Скитарии уже стучали в двери, и поначалу показалось, будто ему солгали, будто он согрешил, отступив от предписанного плана, но ничего не добился.  Проверили переписной лист, строка за строкой. Преподнесли квоту по детям, скудную, но в допустимых рамках. Здесь присутствовало крайне мало больных или слабых, кого можно было бы забрать в жертву. Подозрительно мало, сказал бы он.

В отчетах по району имелись данные. Эти нищие анклавы жестоко пострадали в прошлых поколениях. Предшествующие призывные группы истощили их, к тому же были несчастные случаи в шахтах, разлив купороса на близлежащем факторуме. Здесь попросту было немного людей. Возможно, всего лишь несчастливый район, который суеверные рабочие вечно считали родиной уродов и обездоленных. Трискеллиан чувствовал, что выходит из себя. Меня растранжиривают на этот шлак.

Спокойно. Изучи данные. Ведь это было все равно как пересчитывать бусины абака, или же выводить простые числа. База внимательной молитвы, направление мыслей по каналам и путям, подобающим техножрецу. Поэтому он пробежался по самой свежей порции метрик новых призывников, прокручивая в голове цифры.

И остановился.

Такие здоровые, все поголовно. Дюжие кандидаты в скитарии, или, возможно, прирожденная гордость какого-нибудь подразделения Гвардии. Никаких мутаций.

Мород не являлся здоровой планетой. Фоновые токсины в воздухе, пище и воде не способствовали крепости людей. Каждый вне удобств Палатиума был слегка болен. Но не эти. Их как будто специально выбрали ровно для этой задачи. И Трискеллиану следовало бы просто посчитать себя благословленным и переместиться в следующий район. Так бы поступил любой другой техножрец.

– Где остальные? – поинтересовался он.

Простой вопрос, на который ни у кого не нашлось ответа. А когда и скитарии, и местные одинаково тупо уставились на него, он велел:

– Зайти в здания. Поиск по комнатам.

Поскольку то, что он сейчас видел, в старых текстах именовалось «искаженной выборкой».

Когда скитарии вышибли двери и стали проталкиваться в квартиры, последовали некоторые протесты, но гамбит местных настолько хорошо создал впечатление смиренной покорности, что сейчас они были не в том положении, чтобы сопротивляться. Трискеллиан остался на улице вместе со своей личной охраной и фургонами, дожидаясь возможности взглянуть, что же может таиться под этими перевернутыми камнями.

На ближайших строениях он увидел граффити. Ничего странного: это был практически единственный способ самовыражения, имевшийся у обитателей Южного Разлома. И, в сущности, оно было почти до досадного ортодоксальным. Никакой порнографии, непристойностей или революции. Рисунок улыбающегося Императора с неправильными пропорциями, осыпавшего маленькими звездами множество мелких человечков, которые стояли, восторженно воздев вверх свои руки-веточки. Но чем дольше Трискеллиан смотрел на него, тем больше беспокойства оно вызывало. То, что ранее показалось всего лишь недостатком художественного таланта, начало все сильнее и сильнее походить на стиль, который он не вполне мог понять. Эта улыбка уж точно была слишком широкой, почти от уха до уха. А еще Императора изобразили с веером рук, словно чтобы орошать Его подданных еще большим количеством благословений. И некоторые из этих схематичных фигурок… да, у них было больше конечностей, чем это строго необходимо…

– Адепт. – Сигнал от альфы скитариев. – Доклад: мы обнаружили несоответствия с планом анклава, хранящимся в центральном архиве.

– Подробнее? – Трискеллиан стал проталкиваться вперед, подстраивая приемник, чтобы расслышать слова на фоне стенания терзаемого пласкрита и падающих камней. Повинуясь его мысли, сервочереп вплыл внутрь посмотреть.

– Несанкционированные раскопки под жилым строением, адепт. Вся данная зона может быть структурно небезопасна.

На мгновение он предположил, что это какая-то затерянная шахта рудника, но скитарии собрались вокруг люка, вделанного в пол. Отправленный вниз сервочереп выявил тесное до клаустрофобии помещение с несколькими низкими дверями, которые вели к другим таким же, а потом и еще к другим. Закутанные в лохмотья фигуры разбегались прочь от фонаря черепа, пряча глаза. Скитарии уже спустились туда, они хватали людей и волокли их, бледных и похожих на червей, на свет и свежий воздух. Прочие еще продолжали продвижение, заходя в комнату за комнатой, а масса барахтающихся, шаркающих жильцов удирала от них, словно паразиты. Глаз-передатчик черепа заметил признаки той примечательной разновидности мутаций. Наиболее ненормальные из них могли бы сойти за двоюродных братьев убийцы: ороговевшая и растрескавшаяся на суставах кожа отливала цветами кровоподтека, зубы были выдающимися и острыми, а глаза – янтарными или красными.

– Привести экскаватор, – распорядился Трискеллиан, ощущая, как внутри него туго натягивается нить возбуждения. Через считанные минуты машину притащили с соседнего участка сноса и, предпочтя не рисковать своими последователями при спуске во все более тесные и запутанные пространства внизу, он решил просто пойти самым прямым путем.

Экскаватор представлял собой могучее металлическое чудовище: громоздкое шасси «Голиаф», на передней части которого было установлено огромное множество камнедробильных зубьев. Он мог за час вырезать в сплошной скале новый забой. На червивый лабиринт в наполовину выеденной земле под многоквартирником ему требовались считанные секунды.

По мере продвижения экскаватора снизу послышались визг и вопли. Паникующие и встревоженные голоса едва походили на человеческие. Здание наверху пришло в движение, и внезапно половина его с чудовищным грохотом съехала в сторону и рухнула, наваливаясь на соседей и раскалывая их стены. Скитарии рассыпались, чтобы избежать обломков. Трискеллиан практически не заметил их. Он был поглощен тем, что показывал ему череп за крутящимися зубьями «Голиафа» – комнаты внутри комнат, скрытые от оранжевого солнца Морода на протяжении поколений, пока он не пробил в них шахтный разрез. Незарегистрированная толпа уродливых бледных людей, убегавших еще дальше вглубь земли, словно вытащенные из нор личинки. Перед отправкой вагона для жертв обратно во дворец тот будет заполнен целиком. А затем более крупное помещение, представившееся камерой яйцеклада какого-то ульевого ксеноса. Длинный зал, по края которого находились как будто бы трупы – нет, инвалиды.

– Альфа, очистить комнату от мобильных противников.

– Подтверждаю, адепт. – Скитарии принялись пинать и бить всех, способных двигаться, оттесняя их прочь, так что остались лишь те, кто тесными рядами лежал вдоль стены.

Они лежали на матрасах, утрамбованных настолько плотно, что на виду не осталось ни единого дюйма пола, и они были больны, а у некоторых имелись травмы, с которыми Трискеллиан весьма хорошо познакомился на фабриках и в кузницах. Зрение черепа зафиксировало, что к нескольким из них было подсоединено самодельное оборудование, питающее их жидкостями, отслеживающее жизненные показатели. Это было некое нищенское медицинское учреждение. Мысль застала Трискеллиана врасплох. Он и не думал, что обитатели этих жалких районов обладают инициативностью или познаниями для подобного.

А вот, мимоходом мелькнув на дальнем конце комнаты – мужчина в белом халате, практически пародия на врача, метнувшийся в какое-то помещение в глубине.

– Вытащить их всех наружу, – велел Трискеллиан.

– Зафиксирован конфликт приоритетов, – сообщил альфа, замешкавшись. Трискеллиан торопливо проверил логические маршруты своих приказов и ощутил укол волнения. Эти инвалиды – жертвы, или новые подопытные для его исследований? Судя по виду, они в равной мере попадали в обе категории.

– Пока что берите их только в качестве подношений.

Попозже он пройдется по камерам в поисках тех, кто подойдет под его критерии. Будучи не в силах просто остаться в стороне и на расстоянии, Трискеллиан уже сам направлялся вниз. Здесь присутствовало нечто странное, и он хотел провести расследование лично.

– Адепт. – Сигнал от одного из отрядов, находившихся на уровне улицы. – Местные скапливаются. Каковы ваши указания?

Трискеллиан отправил череп наружу. С наблюдательной позиции он увидел, что местные собираются в прилегающих анклавах. Их вдруг стало много, целые сотни. Скитарии идентифицировали примитивное огнестрельное оружие, промышленные инструменты, даже взрывчатку.

Трискеллиан стал пробиваться дальше, уже впереди всех. Следующую дверь он вышиб ногой сам, не обнаружив никаких следов мужчины в белом, только маленькую уединенную часовню, где еще горели горькие благовония. Он перенастраивал свои глаза, загружая программы, которые создал в спешке и ежеминутно менял, и наполовину уверившись, что медикэ ему привиделся – что эту мысль вызвала комната, заполненная пациентами.

Очередной сигнал снаружи. Там уже и впрямь была целая толпа, заполонившая дальний конец улицы. Приближалась какая-то тяжелая техника: землеройная машина или бур с рудников. Скитарии окапывались для настоящего боя, однако Трискеллиан не имел никакого желания лично увязать в подобном отвлекающем деле.

И вот – молекулярный анализ показал ему еще одну комнату за этой, куда попадали через сдвижную панель, которую он бы ни за что не увидел неусовершенствованным зрением. Через несколько мгновений его бойцы пробились насквозь.

И остановились в ожидании инструкций, поскольку протоколы такого не учитывали.

Трискеллиан не отводил глаз. Это была лаборатория. Да, лаборатория, оборудованная кем-то с доступом лишь к тем вещам, которые удавалось подобрать или украсть с промышленных выработок, но тем не менее лаборатория. Причем посвященная тому, что Бурзулем с пренебрежением поименовал бы «мягкими науками».

Человек в белом халате стоял у стола, исступленно работая над чем-то, лежавшим там. Трискеллиан протолкнулся вперед и увидел… зверя: таково было его первое неизбежное впечатление. Огромная фигура, раздутая от неконтролируемых излишков мускулатуры, и с кожей, местами затвердевшей почти до состояния панциря, содрогалась и напрягалась в путах. А медикэ лихорадочно…

Освобождал ее. Он отвязывал ее от стола. Трискеллиан отпрыгнул, и в этот же момент скитарии устремились вперед. Их приоритеты перенастраивались, реагируя на угрозу.

Тварь села. По любым традиционным меркам она выглядела отвратительно: каждая ее часть не соответствовала остальным по пропорциям, а лицо, будто кулак, сводило от ярости и муки. Она была десяти футов ростом, почти такой же ширины, и накренилась, чтобы опереться на костяшки одной распухшей руки.

Существо издало рев, оглушительный в замкнутом пространстве, а затем дернулось вперед, опрокинув троих скитариев и раздавив одного об стену. Трескучие заряды карабинов вонзились в прочную шкуру, обугливая и плавя плоть, но, похоже, только разъяряя тварь. Скитарии стреляли в нее, били и кололи штыками, а она практически не замедлялась. Она двигалась неуклюже и, видимо, не идеально управлялась со своим колоссальным телом, иначе могла бы перебить множество из них.

И это была мерзость. Разумеется, была, однако какая-то часть Трискеллиана проследила, как существо вздрогнуло от выстрела карабина, но его плоть тут же срослась и зажила, и подумала: «Какие регенеративные свойства!»

Тварь снесла еще одного скитария. В голове у Трискеллиана мельком вспыхнули сообщения об ошибках, а потом искра жизни угасла. Неважно. Для такой службы солдаты техножрецов и создавались. Трискеллиан, уже собиравшийся покинуть комнату до конца схватки, вдруг передумал, соотнося в уме весомость риска и исследования. Он проскочил мимо ревевшего и пошатывавшегося зверя, и в его механической руке оказалось горло медикэ, а к виску мужчины прижался пистолет.

– Успокой это, – сурово велел он.

– Прошу… – произнес медикэ. Трискеллиан с отвращением увидел у него на глазах слезы от зрелища расстрела и избиения его монстра.

– Успокой это, и я его пощажу, – приказал Трискеллиан, сам не зная точно, говорит он правду, или нет.

Всхлипнув, мужчина в белом халате сделал судорожный жест в направлении одного из подносов с бессистемно лежащими приспособлениями и медицинскими инструментами. Трискеллиан отпустил его, однако отслеживал пистолетом каждое движение.

– Ньем! – окликнул человек, и монстр услышал его. Голос медикэ мгновенно пробился через всю эту ярость. Трискеллиан отозвал скитариев, пристально наблюдая.

– Сюда, Ньем. Иди сюда, ну же. Вот так, славный мальчик.

Голос мужчины жалко подрагивал, но чудовище вразвалку приблизилось и послушно присело перед ним. Человек быстрым движением отыскал на теле твари точку, куда вошла бы игла, и вколол туда нечто такое, от чего ее фигура обмякла, превратившись в груду разнородной, дремлющей плоти.

Мне следует сжечь это, подумал Трискеллиан. Тут творилось что-то нечистое, что-то вне догматов писаной науки. И, основываясь на предшествующих изысканиях, он был склонен полагать, что знает, чем это может являться. Сжечь дотла, полностью. Уничтожить анклав, район. Отсечь больную плоть.

Вместо этого он обнаружил, что говорит следующее:

– Запереть существо. А ты подойди сюда.

Медик, поеживаясь, приблизился к нему – пресмыкающаяся мелочь в тени скитариев. Трискеллиан строго воззрился на него, наслаждаясь ужасом человека.

– Имя, рабочий.

– Теслинг, адепт, – прошептал мужчина. – Они называют меня доктором Теслингом. Я помогаю здесь.

– Помогаешь? – Трискеллиан указал на чудовищную тварь. – Чем эта мерзость помогает?

– Он был болен, адепт, – захныкал Теслинг. – Но теперь он сильный. Достаточно сильный, чтобы работать. Достаточно сильный, чтобы выжить. Выжить где угодно, адепт.

Сжечь их всех. Однако разум Трискеллиан заполоняли его собственные исследования: сводящие с ума разрывы между ожиданиями и результатами.

– Забрать все, – распорядился он. – Загрузите их в фургон с подношениями и готовьте всех к переходу в следующий район.

Увидев, что у него их доктор, толпа снаружи устремилась вперед. Скитарии начали стрелять, сжигая самых дерзких. Трискеллиан вызвал нескольких драгунов в усиление. Он отметил, как быстро они собрались, как многих созвали за столь короткое время. Его скитарии уже переходили на подготовленные им протоколы боевых действий против гражданских.

Он отправил приказ отходить и перемещаться в следующий район, переписывая очередность приоритетов скитариев, пока те просто не собрались и не отступили, оставив разозленную толпу безоговорочно властвовать над своей родной территорией. Никаких вопросов, никто не доносит на него Бурзулему за спиной. Он сделал себя ключевым узлом их иерархии, непосредственно голосом Императора в их представлении. Я все это сожгу, заверил он себя. Потом. Всегда остается «потом».

Назад он ехал на крыше фургона с подношениями. Рядом сгорбился затолкнутый несчастный доктор, у которого остался кровоподтек от удара одного из скитариев. Трискеллиану не терпелось изучить содержимое головы этого человека.

4

– Они уходят!

Давиен протолкнулась мимо скопления уцелевших, выискивая кого-нибудь, обладающего властью. В Конгрегации творилась сумятица: только что забрали большую группу праведных, которая уже скрывалась из виду в тех двух громадных клетках, и вместе с ними был Ньем, ее брат. Ну, или то, что из него сделал доктор Теслинг.

– Пожалуйста! – Она слышала треск и гудение оружия скитариев, которое прокалывало нарыв толпы снаружи, пока тот не лопнул самостоятельно – Мы можем их перехватить!

Сквозь разбитые двери и пустые комнаты были видны дальние помещения, где жили Тетушки и Дядюшки. По крайней мере, призывная группа продвинулась не так далеко, как могла бы. У них в клетках было ограниченное количество мест. Они не добрались до Тетушек и Дядюшек, а тем более до Бабушек и Дедушек – старейших поколений Конгрегации, ожидавших обещанной поры, когда они смогут подняться и доказать свою ценность Императору.

И вот теперь, как представлялось Давиен, это время пришло, и никто ничего не делал.

Из одной из сумрачных внутренних комнат, углубленных в основание города еще на уровень, высунулась сутулая фигурка. Многие из Тетушек и Дядюшек были так благословлены Императором, что их бы никогда не спутали с обычным человеком, но магус Кларесс вполне могла бы быть просто усталой старухой. Старухой на Мороде, то есть точно старше сорока. Ее восковая синевато-бледная кожа обвисала морщинами, глаза были желтыми, а вверх по лбу и на заднюю часть лысого скальпа уходили кожистые гребни. Разрушительное воздействие времени поглотило следы божественного, однако на плечах женщины, моргавшей на тусклом свету, все еще лежало святое бремя власти.

– Магус! – Давиен не знала точно, откуда бралась эта дерзкая храбрость, позволявшая ей стоять перед столь возвышенной персоной и просто орать. – Они вломились в клинику. Они забрали доктора Теслинга! Они забрали Ньема! И мы можем их остановить. Зовите Конгрегацию к оружию. Там снаружи уже толпа!

Встретившись с пристальным взглядом престарелой женщины, она добавила:

– Каждый район будет сражаться, если мы укажем им путь! У всех отняли сыновей и дочерей в группу, или отняли больных и раненых на подношения! Город будто разлитое масло, ждущее искры, магус!

Напирая на авторитет магуса, Давиен уже не в первый раз ощутила в своем разуме какую-то тягу, досадуя, что она не в силах сдвинуть мир самостоятельно. Нам обещали будущее! Почему вы его нам не даете?

– Сакири потерпела неудачу, – прошептала магус Кларесс. Как раз эти известия и пришла ей доставить Давиен, но само собой, будь Бурзулем мертв, техножрецы не заявились бы сюда так нагло со своей призывной группой. – Время не пришло, – проговорила магус. Старуха оглядела лица вокруг, словно выискивая недостающих. Возможно тех, кого забрали; возможно, современников, умерших поколением ранее. – Я надеялась… Но нет. Мы не можем восстать до нужного момента. Время не пришло.

И с этими словами Давиен прожила всю свою жизнь. Каждую несправедливость, спущенную сверху; каждый несчастный случай, вызванный обходом правил из-за стремления Механикус к ресурсам и результатам; каждый раз, когда смотрители повышали нормы и урезали пайки.  «Мы должны что-то делать!» – всегда выкрикивал кто-нибудь, и иссохшая голова магуса покачивалась, говоря: «Время не пришло». Когда Давиен была моложе, это казалось мудростью, долгосрочным планированием мастерского игрока. Теперь же она пережила ошеломляющий миг утраты иллюзий. Напуганная старуха. Вот и все, кем она является? Магус боялась благословенной поры восстания? Предпочитала провести оставшиеся годы, купаясь в зареве недосягаемого будущего, а не рискнуть и действовать?

– Время пришло! – сказала Давиен. Она намеревалась прокричать это, но перед лицом всех бед ее голос упал до хрипа. – Прошу… Мой брат…

Сморщенные губы Кларесс скривились, и она протянула свои тонкие руки-палки, чтобы обнять Давиен.

– Время не пришло, – повторила она. – Я слушаю, дитя. Каждую ночь я слушаю, как поют ангелы Императора. Они ближе, я знаю. Они слышат наши гимны, и им ведомо, что мы праведны, но время еще не пришло, пока что. Нам необходимо скрываться, пока не настанет тот день. И если это значит приносить своих в жертву кострам техножрецов, значит так оно и должно быть. Конгрегация должна выжить, чтобы передать истину очередному поколению.

– Но магус…

– Я знаю, тебе тяжело ждать. Терпение приходит с годами, и столь немногим из нас может достаться что-либо из этого. Мне жаль, дитя мое. Жаль твоего брата. Жаль всех нас. Нас подвергают испытанию, и мы должны выдержать.

Повсюду вокруг из самых глубоких закоулков многоквартирника, из нижних стоков и потайных подвалов появлялись Тетушки и Дедушки. К руке Давиен прикоснулись кисти с острыми ногтями, на плечо легли крючковатые когти, пытавшиеся передать солидарность, которая выгорала в огне ее собственной злости.

– Вы бы сказали это Сакири? – вопросила она.

– Будь она тут, – прошептала Кларесс. – Дитя, я поведаю тебе самую горькую правду. Сегодня мог настать тот день. Мы были готовы. Город был готов. Призывная группа могла стать тем моментом, когда мы научили бы весь Мород, что Многорукий Император сулит своим детям. Убей Сакири генерала-фабрикатора, это могло бы стать пламенем, что озарит город. Но она потерпела неудачу и потеряна для нас. И потому время не пришло и не придет. – По телу старухи пробежала дрожь вздоха. – Я не доживу и не увижу этого.

– Но магус… – Давиен услышала, как ее голос дрожит. – Мы поднялись. Мы отогнали их. Может, Сакири и мертва, но…

– Она не справилась. Ее схватили. Великий Надсмотрщик Бурзулем все еще жив, и Сакири погребена под его дворцом. Ее сожгут вместе с остальными, на их большом пиру. Мне жаль, дитя. Я так долго ждала, когда же настанет наш час. Я думала…

Но Давиен уже вырывалась из ее хрупких объятий.

– Нет, – произнесла она, сама не зная, откуда в ней взялась смелость отвечать магусу таким образом. – Я пойду в Палатиум. Я отыщу Сакири. Я освобожу ее. Я… сама убью генерала-фабрикатора, если придется.

И побежала. При каждом шаге она ждала дребезжащего голоса, зовущего ее назад – приказа, которому она не смогла бы не повиноваться. Как-никак, она была одной из Конгрегации. Существовала нить, связывавшая ее со старейшинами, и потяни те за нее достаточно сильно, она бы вернулась к ним со всей кроткой покорностью. Однако рывка так и не произошло. Печальные глаза Кларесс и прочих старейшин – человеческие глаза, нечеловеческие глаза – просто наблюдали за ее уходом. Они были слишком сломлены и разбиты даже для зова.

Попасть в Палатиум Людициум было легко. В  кожу Давиен были впечатаны электротатуировки и ноосферические ауры – подделки и копии, которые скрупулезно наколол на теле доктор Теслинг. Сервиторы у дверей Палатиума просто проанализировали коды, а затем пропустили ее: всего лишь еще одну шестеренку в их грандиозной машине. В преддверии Дня Вознесения между Людициумом и городом Аукторит происходило множество передвижений.

Разумеется, проникнуть внутрь было только половиной дела. Она приблизительно знала, где техножрецы держат пленников, однако те крылья дворца не являлись местами, где ожидали бы появления низового служащего вроде нее. Это были не совсем специально построенные камеры, а испытательные помещения, переданные под временное хранение живых тел. Властители из Адептус Механикус заходили туда, чтобы выбрать подопытных для своих экспериментов, протестировать вот это улучшение, или вон то оружие. Никто не задерживался здесь надолго. Если их не уничтожало непосредственно испытание, то сжигали позднее.

Давиен была служащим в Людициуме уже два года. Техножрецы проверили ее сообразительность и инициативность, а она очень хорошо умела отвечать им их же догматами, будто попугай. В ее жилах текла божественная кровь. Она выглядела таким же человеком, как любой обитатель Морода, однако ее разум не был притуплен токсинами и болезням и, одолевавшими большую часть населения. Ничего удивительного, что она оказалась одной из тех немногих, кому давали место в Палатиуме.

По пути через дворец ее постоянно тормозила бюрократия. Каждый из младших техножрецов был игрушкой своих начальников, а это означало, что они при любой возможности пускали свою толику власти в ход, словно бич. Вот и еще один – нескладный юноша с покрасневшей и воспаленной кожей около недавно имплантированных кабелей под ухом.

– Ты, служащая! Покажись. – Его голос был высоким и гнусавым. – Мне нужно, чтобы ты доставила важное послание.

Она знала, что у него нет ничего подобного, и он лишь состряпает какой-нибудь бессмысленный код для передачи другому столь же несущественному аколиту, просто чтобы ощутить себя частью огромного механизма Людициума. Стоило это позволить, как он и ему подобные сжирали весь ее день бестолковым мотанием туда-сюда.

– Адепт. – Давиен поклонилась с достаточной смиренностью, но ее кисти в рукавах нажимали на вживленные в предплечья электротатуировки, болезненно тыча ногтями сюда и вот сюда, пока она не переконфигурировала призрачные коды, говорившие из ее тела со всем Палатиумом. – Простите меня, но я нахожусь в распоряжении Герметика Абарандона. Пожалуйста, направьте ваш запрос свободному служителю.

Имя Абарандона служило хорошим заклятием: он был старше как по статусу, так и по возрасту, и редко появлялся за пределами своих покоев, где ему могли бы задать вопросы.

Но даже так от юнца было нелегко отделаться. Она чувствовала, как он ковыряется в ограничениях ее электротатуировок, отчаянно желая ощутить себя главнее хоть кого-то.

– Мое послание имеет исключительную неотложность, во имя действующих подпрограмм Омниссии, – пронзительно настаивал он.

– Простите меня, но я связана главенствующими приоритетами экономичности и не могу заниматься какими-либо дополнительными задачами до выполнения текущих требований.

Она знала все правильные пароли с отзывами, ссылки и цитаты из священных текстов. Кларесс и Тетушки подробно наставляли ее в этом полузнакомом веровании, которое казалось извращенным отголоском учения Конгрегации. И таким мрачным. В литании техножрецов повсюду упоминались шестеренки в машине, привилегия служить мелкой деталью, пока тебя не сотрут и не заменят. Конгрегация проповедовала оптимизм. Давиен провела всю свою жизнь в надежде, что увидит день, когда Император благословит ее мир своими ангелами, которые звездами снизойдут с небес, дабы принести обещанное Единение их божественной плоти со смертными праведниками.

Довольно скоро она вывернулась от допросчика и нашла то, что искала. Дыру в стене, где проводились ремонтные работы.

В Люцидиуме было множество стен, и когда-то в тумане времен они сдвигались и перемещались по прихоти техножрецов – все здание представляло собой колоссальную головоломку из скользящих блоков. Механизмы настолько заржавели от пресловутого тумана, что теперь ни один из них уже не двигался, однако в стенах все еще было полно старинной машинерии, проходов и силовых линий. Каждая из них являлась миниатюрным пустотелым лабиринтом. А Давиен была маленькой, легкой, и провела детство, пролезая внутрь извилистых мест и обратно.

Она вошла в стены, протискиваясь и продираясь сквозь мозаику пересекающихся зазоров внутри, карабкаясь вверх и вниз по каналам, спрыгивая мимо остановленных лопастей огромных вентиляторов и приземляясь в холодных чревах потухших печей. У нее в голове были план Палатиума и расположение тех камер для закрытых испытаний. Словно червяк, она рыла себе туннель в структуре Людициума, пока со скрипом не отворился последний люк, и внизу не стало видно помещение, уставленное громадными стеклянными колпаками. Это и были камеры, которые адепты использовали для своих экспериментов – высотой в тринадцать футов, из прозрачного бронестекла, обладавшего прочностью пластали, если не разрушать его точно необходимыми частотами. Те, кого содержали внутри, могли находиться там неопределенно долго, или же сам контейнер мог превратиться в смертоносную ячейку для испытания любого газа и оружия, которые хотелось применить техножрецам.

Внизу двигались скитарии, и она замерла, наблюдая, как киборги в красных накидках волокут по мостику очередную вереницу скованных узников и сбрасывают тех в сосуд без особой заботы об их приземлении. Многих пленных приходилось буквально тащить: они были слишком слабы или больны, чтобы идти самостоятельно. Некоторые выглядели так, будто после поимки группой уже успели умереть. Это были не призывники, которым суждено сражаться в войнах Империума. Это были подношения, чьей агонии предстояло послужить изюминкой великого праздненства техножрецов. От этой мысли Давиен оскалила зубы. Доктрина была ей вполне знакома. Адептус Механикус утверждали, что их работа стремится к совершенству. Они проповедовали веру в кузницу и факторум, где вещи переделываются и испытываются. И когда испытание выявляло изъяны, они полагали актом веры отправить сломанное и непрочное на переплавку. Давиен хорошо знала: взгляни они на большую часть Конгрегации, мигом сожгли бы тех. Жестокие, они жестокие.

Когда скитарии прошли, Давиен позволила себе слезть на мостик и поползла по нему, поочередно всматриваясь в каждую емкость. Она увидела там некоторых из Конгрегации: один колпак был заполнен избитыми безучастными людьми из ее же анклава, и еще россыпь находилась в других камерах. У нее чесались руки попробовать спасти их, однако она никак не смогла бы незаметно вывести их из дворца. Вот Сакири… Сакири была героем. Она снова и снова наносила удары техножрецам. Она была быстрой, сильной и благословленной. Наверняка Давиен могла бы освободить ее, привести обратно к Кларесс, и магус вновь улыбнется ей, и будет надежда.

В самом дальнем колпаке она увидела Сакири, в одиночестве. С ней обошлись немилосердно.

Ее пригвоздили к раме, растянув все пять конечностей, а вокруг располагалось множество приборов. В плоть, в более мягкую кожу между сочленений, были всажены трубки. Ей удалили один глаз, а также несколько зубов и ногтей. Из одежды оставили лишь то, чего требовало ханжество техножрецов, то есть ее тело, отмеченное божественным прикосновением, было целиком выставлено напоказ. Давиен она представлялась прекрасной: существом, в котором сильна небесная кровь. Длинный изгиб ее черепа, отполированные гребни ее бронированной кожи, серповидные когти на ее третьей руке – все это говорило о любви Многорукого Императора к Его избранникам. Для техножрецов же это являлось лишь неким несовершенством, которое надлежит предать огню.

И хотя она и была заперта, ее опасность не сбрасывали со счетов. Вокруг камеры стояла целая дюжина скитариев, смотревших вовне, словно Сакири вызывала у них отвращение. Давиен присела над ними, пытаясь придумать какой-нибудь отвлекающий маневр, который она могла бы организовать, чтобы выманить их подальше. Ее разум заполняли безумные мысли: освободить Сакири, которая каким-то образом снова превратится из этого истерзанного создания в праведного мстителя, пронесется через весь Палатиум, размахивая с балконов знаменем Многорукого Императора… Она едва не прозевала шаги по мостику и ощутила вибрацию руками и коленями как раз вовремя, чтобы юркнуть обратно в нишу внутри стены.

Это был техножрец. Устройства на его рясе указывали на высокую должность в ордене генеторов. Значит, парадокс: человек, который должен был бы обладать властью, но конкретно его ремесло на Мороде не одобрялось. А еще знакомый: это явно он руководил нападением на клинику Теслинга. И вдобавок один.

Он уставился на Сакири – почти как Давиен до этого – а потом подошел к блоку рычагов и стал перекидывать их в сложной последовательности, пока сверху не спустился подвес, а крышка колпака с Сакири не открылась, издав стон. Скитарии внизу не отреагировали на этот шум, что могло означать лишь одно:  он переслал им беззвучное указание для такого эффекта. Давиен подалась поближе.

Генетор был странным, худощавым мужчиной, глаза которого представляли собой просто синие хрустальные линзы с латунной окантовкой, вставленные в воспаленную кожу на лбу. Одна из его конечностей состояла из металлических костей и кабелей искусственных мускулов – ничего необычного для техножреца, вот только казалось, что он обращается с ней неуклюже, возясь стальной кистью с управлением подъемником. Давиен увидела, что поперек его груди висела перевязь с пустыми емкостями, гремевшими друг о друга и попадавшимися под руку. Затем он встал на подвес, и его спустили в сосуд, что сопровождалось шипением пара, в котором на миг скрылось все.

Когда воздух прояснился, техножрец висел над Сакири, не рискуя оказываться в пределах ее досягаемости, пусть даже все три руки были зафиксированы, как у объекта препарирования.

– Объект Правосудия 11 289 221, – нараспев произнес жрец. – Наша машина-арбитес соотнесла твои особенности с текущими досье. С твоей личностью связано пятнадцать открытых дел. Желаешь, чтобы я перечислил их?

Его голос напоминал что-то старое, мертвое. Большинство жрецов не имело привычки к праздным беседам.

Продолговатая голова Сакири шевельнулась, и она подняла на него яростный взгляд.

– Если они об убийстве подобных тебе, то я признаюсь во всех. Смерть угнетателям. Смерть Пустым Людям!

Ее голос звучал слабо, однако непокорство в нем взбудоражило Давиен: сородич обращался к сородичу. Она поймала себя на том, что тоже беззвучно произносит эти слова. 

Техножрец издал смешок, похожий на звук сломанных шестеренок, и подвес рывком спустил его еще на ярд ниже. Он со странной вороватостью оглянулся на скитариев, а когда заговорил, его интонация была необычно тихой.

– Я знаю, что ты такое.

– Ты ничего не знаешь, Надсмотрщик. Близится твое время.

– Чрезвычайно характерная кровная линия, распределенная по анклавам Южного Разлома. Несанкционированные изображения Омниссианского Императора, при виде которых Инквизиция заспешит нанести твоим родственникам визит в тот же момент, как я передам изображения. Тенденция к мутациям, которые, будучи рассмотрены в совокупности, выглядят слишком единообразно, чтобы являться всего лишь результатами случайного тератогенеза. – Снова этот надтреснутый смешок. – Ты нечто большее, нежели просто убийца.

Да, она наш защитник, подумала Давиен. Сакири год убивала надзирателей, сборщиков налогов и скитариев, готовясь к нападению на Бурзулема.

– Я – правосудие, грядущее из-под твоих сапог, поработитель, – прошипела Сакири.

– Ты – оскверненный гибрид человека и ксеноса, – бросил жрец. – Не считай, будто твоя риторика одурачит меня. Я имею доступ к знаниям, которых ты не можешь вообразить. Я скормил тебя зубам наших машин, и результаты сообщили мне все о том, кто ты такая, и о породившей тебя мерзости. Но я перехватил тебя слишком быстро, не так ли? Позволь угадать, предполагалось, что со смерти генерала-фабрикатора все и начнется.

– Ты ничего не знаешь, – повторила Сакири. Однако ее непокорство отступило. Его место заняло не отчаяние, а заинтересованное веселье, хоть она и была подвешена на штырях и крючьях. – Придет день, когда небо озарят бессчетные потомки Императора, Надсмотрщик. Мы сольемся с ними в Благословенном Единении, и ни один человек не будет владеть другим или принуждать его к труду.

– Что ж, этот день не сегодня, и ты его так и не увидишь. Тебя замучают в День Вознесения, а Бурзулем и его друзья погреют руки у костра с твоими несговорчивыми сородичами. – Ожесточенность в его голосе изменилась. Давиен чувствовала, что в данный момент он раздражен не из-за Сакири. – Но ты все еще можешь мне помочь, тварь.

– Я тебя придушу, – зашипела в ответ Сакири. Он находился уже очень близко, и она выгнула шею вперед, широко раскрыв челюсти и пытаясь всадить зубы в какую-нибудь часть его тела.

– Ты уже помогла. – Как же жутко дребезжал и прерывался этот смех. – Я проанализировал твою плоть, тварь. Это привело меня к твоей родне в городе. Я собрал там большой урожай, пусть никто из них и не изменен так же чудесно, как ты. Я узнал секрет того, что вы такое, и вскоре подвергну вашу мелкую заразу надлежащему изучению. Для этого… – И его механическая рука рванулась вперед, а из суставов вдруг выдвинулась спираль иголок. Он воткнул их в цель безыскусным движением, практически ударив Сакири в грудь. Давиен увидела, что емкости у него на перевязи неравномерно наполняются: в каждую поступал шланг от отдельной иглы.

– Вас заставят служить, – мягко произнес техножрец. В его голосе уже по большей части не осталось ненависти. Он казался практически ласковым. – Вы всего лишь компоненты огромной машины. Неверно стоящие компоненты, однако порой дефект детали или незапланированная связь являются счастливой случайностью. Во вселенной нет более могучей силы, чем изобретательность человечества, перед которой склонятся все вещи. – Он уже тихо бормотал себе под нос, так что Давиен пришлось наклониться вперед, чтобы уловить слова, эхом доносившиеся из горловины сосуда. – Устрашила бы эта зараза ксеносов те умы, что сотворили Адептус Астартес и спроектировали Золотой Трон? Нет, она будет разобрана и понята, и если она содержит в себе благие качества, то и они тоже послужат предназначению человечества. Послужат, лишенные своего скверного наследия.

А затем подвес внезапно опять пришел в движение. Давиен шмыгнула назад, а техножреца подняли из сосуда, и люк снова закрылся.

Какое-то время он постоял так близко, что его можно было коснуться – не подозревая присутствия каких-либо зрителей и позволив оставшейся плоти на лице провиснуть морщинами неуверенности и тревоги. Он потрогал пальцами склянки с украденной кровью, и Давиен увидела, как его губы расползлись, обнажив зубы в оскале. А потом он зашагал прочь, что-то бормоча про себя.

Ей следовало бы задержаться и побороться с рычагами управления в попытке повторить за ним отпирание люка, вот только скитарии внизу вдруг снова обрели бдительность: навязанная им дрема закончилась. Однако ей стало любопытно. Почему этот высокопоставленный техножрец крался за спинами коллег? Кроме того, это ведь он забрал Ньема с доктором Теслингом, а тех не было в здешних камерах-колпаках. Он уже предал их огню?

Бросив на Сакири мучительный взгляд, Давиен на цыпочках поспешила за техножрецом. Она вернется, беззвучно пообещала она. Но ей требовалось выяснить, что случилось с ее братом.

Она проследовала за жрецом по нижним уровням Палатиума, лишенным окон, темным и населенным исключительно сервиторами и чернорабочими служителями вроде нее. Перед ним двери открывались по праву, ей же приходилось останавливаться у каждого проема и перенастраивать фантомные полномочия, которыми ее наделяли электротатуировки, убеждая старинные механизмы, что она – кто-то, кому разрешен проход за их границу. До тех пор, пока жрец в конце концов не добрался до двери в покои, предназначенные сугубо для адептов: какую-то частную лабораторию или часовню. Вместо того, чтобы шагнуть внутрь, он сделал паузу и поработал над материальным кодовым замком, сделанным из сцепленных бронзовых сегментов. Против столь примитивной механики ее призрачное воздействие бы не сработало. Он запрется.

У нее был единственный шанс пройти за ним. Она перескочила ровно ему за спину. Пока металлическая рука техножреца скользила и боролась с логическими шифрами двери, Давиен стояла так близко, что могла бы пырнуть его ножом. Когда он вошел внутрь, она была бесшумным духом прямо в его тени.

Воздух за дверью дрожал от шума машин, словно она вдруг снова оказалась на заводах. После столь долгого времени, проведенного в тусклых и тесных коридорах, это помещение, высеченное между колонн воздухоперерабатывающих и очистительных насосов, казалось громадным. Половина старинных систем была неподвижна и мертва, но остальные издали непрерывный гул, от которого у нее дрожала каждая кость. Должно быть, техножрецы способны отключаться от этого, предположила она, иначе как что-либо делать?

Среди колонн Давиен увидела одну из камер-колпаков, перенесенную сюда при помощи неведомо каких вывертов. Внутри на корточках сидела гигантская фигура, которую едва можно было увязать с человеком – руки со сросшимися воедино пальцами, рудиментарная конечность, конвульсивно дергающаяся в попытке высвободиться из ребер, откуда выросла. Она заметила широкую голову с парой желтых глаз, а рядом с ними еще один голубой человеческий, словно некий делительный процесс пытался рассечь создание надвое сверху донизу. А также хвост: теперь у него был хвост, гребнистый и оканчивавшийся костяным клинком. Каждая линия, выступ и чешуйка, которые могли бы показаться чудовищными кому-нибудь другому, находили у Давиен отклик. Он вылуплялся из своей человечности, становясь чем-то более совершенным. Сама его плоть жаждала вырваться из грубой клетки антропоидного тела, взорваться, перейдя к ангельской безупречности. Сердце Давиен подступило к горлу.

Она подбежала к емкости, ища управление, рычаги, что угодно, чтобы открыть темницу и вынуть его оттуда. Он был монструозен. Он был ее братом, Ньемом.

Он узнал ее. Качнулся к прозрачной стене своей тюрьмы, скребясь изнутри одной рукой с ороговевшими ногтями. Давиен приложила к стеклу собственную кисть, и он повторил ее жест, так что она оказалась в его тени. Она почувствовала неожиданный укол… почти что ревности. Из-за того, что это он заболел, что это он получил такое божественное благословение от рук доктора Теслинга. Пусть из-за этого он и оказался пленником здесь, и пусть его взгляд и был полон немой муки.

А еще предостережения. Возможно, он даже заговорил, позвал ее по имени, крикнул ей бежать. Однако колпак изолировал Давиен от его слов, а затем ее плечо уже клещами сжимала металлическая рука техножреца.

– Что у нас тут? – прошипел техножрец, разворачивая ее лицом к себе. – Один из шпионов Бурзулема, так ведь, или же?.. – Он анализировал стоявшую перед ним девушку, и она увидела, как диафрагменные заслонки его линз сузились. – Или же и впрямь нечто иное?

Давиен вдруг кольнула боль: одна из его иголок вошла в ее тело.

– С кровью правда выйдет наружу. А ты до тех пор не выйдешь никуда.

5

Гаммат Трискеллиан рассматривал свою жизнь как машину. Среди Адептус Механикус столь изощренное сравнение не являлось чем-то необычным. В его взаимоотношениях с миром присутствовали приятная ритмичность и заведенный порядок. У него был близкий круг из ордена генеторов, с которыми он совершал обряды. Была своя доля регулярных проверок и служебных процедур в Палатиуме, состоявших не столько в ремонте, сколько в ритуалах. Несколько машин, за которые он номинально отвечал, не работали еще задолго до его рождения, а в одном случае изначальная функция механизма успела затеряться в веках, однако в каждый предписанный день Трискеллиан проходил длинную последовательность тестов и задач, вынимая и очищая застоявшиеся детали, осуществляя диагностику, ненадолго приводя в движение группы деталей. Это успокаивало разум и повышало осведомленность о поколениях жрецов, проводивших эти же самые бессмысленные операции до него. Маленькая шестеренка в рутине, позволявшая всему остальному вращаться корректным образом. Его жизнь представляла собой череду таких шестерней, каждая из которых передавала движущую силу на следующую, а в конце располагалось его исследование. Именно здесь машина оказывала воздействие на мир, именно здесь машина могла развернуться и усовершенствовать собственную конструкцию, чтобы ближе подойти к совершенству Омнисии. Жизнь Трискеллиана строилась на убеждении: ничто, подводящее его личную машину к этому состоянию безупречности, не может быть плохим.

Он наполовину одолел этот умиротворяющий цикл ритуального ремонта, когда его разыскали двое коллег-генеторов, имевших мрачный вид. Младшим из них был Клавен, хотя успешные пересадки кожи обрекали на неудачу любую попытку определить его возраст. Некоторое время назад он пытался продемонстрировать, что от труда внешний слой кожи шахтеров становится крепче, и потому его можно было бы снимать, чтобы усиливать покровы самих техножрецов, неизбежно являвшиеся менее прочными. Клавен сам выступил в роли подопытного, но в итоге не сумел убедить Бурзулема и даже конкретно Трискеллиана. Теперь его покрывало лоскутное одеяло из кожи разных оттенков и свойств, изорванной по краям тех мест, где находились имплантаты и проводящие трубки. Лицо выглядело рассогласованным, один глаз был стянут до полуоткрытого состояния, рот представлял собой кривой зигзаг. Трискеллиан помнил, как Клавен его сшивал.

Компанию ему составляла – постоянно, в силу необходимости – Герма Сектис на своей тележке.  К настоящему времени от нее остались только голова и верхняя половина торса, у которого одна рука работала, а вторая бесполезно волочилась. Ниже усеченного грудного отдела хрипели и стонали меха, а паутина прозрачных трубок вяло транспортировала охряные жидкости внутрь сохранившегося тела и наружу. Она была очень стара и когда-то учила самого Трискеллиана, пока несчастный случай не отнял у мира большую ее часть. Конечно, Герма могла бы восполнить недостающие фрагменты протезами, однако боль от сильных травм вызвала в ней странный аскетизм, и она утверждала, будто отказ от плоти и какой-либо замены приближает ее к несказанному постижению Омниссии. Казалось, с каждым годом от нее сохраняется все меньше, а однажды не останется уже ничего, и, возможно, она сольется с бесконечностью и найдет то, чего искала. Пока что часть шлангов и трубок вела от ее тележки к Клавену, которому было поручено перемещать Герму и поддерживать в ней жизнь. К задаче он относился угрюмо и без энтузиазма, вследствие чего Герма обычно тащилась за ним на пределе длины проводов.

Трискеллиан оглядел их обоих. Не слишком много, приходилось признать, но они были единственными из его коллег, кому, как казалось, он мог доверять. Только они точно знали, что он поместил в своих покоях: тюрьму-колпак для чудовища и нервного маленького медикэ с его еретической наукой.

– Гаммат, – раздался шепот Клавена из-за истрепанных губ. – Гаммат, ужасные новости. Нас раскрыли.

– Тут нечего раскрывать, – бросила Герма, останавливаясь позади него. – Мы на безупречно праведном пути изучения и расследования. Клавен, ты должен перестать болтать.

– Но генерал-фабрикатор…

– Клавен, позволь мне говорить. Твои губы дефектны.

Эти двое могли продолжать в том же духе столько, сколько им позволяли, поэтому Трискеллиан постучал по кожуху осматриваемой им машины, чтобы привлечь их внимание.

– Что произошло? – поинтересовался он.

– Генерал-фабрикатор вызывает тебя, – простонал Клавен. – Он знает.

– Он не знает. Тут нечего знать, – возразила Герма одновременно с ним.

Клавен взволнованно принялся ковырять швы у себя на лице: одна из наименее приятных его привычек.

– Мы укрываем мутантов, – зашептал он, – и еретиков. Нам следовало отправить их в печь. Гаммат, еще есть время. Мы могли бы сказать, что держали их ко Дню Вознесения. Мы могли бы отправить их обратно в камеры. Мы могли…

– Хватит, – прервал его Трискеллиан.

– А теперь еще эта девчонка, – продолжил Клавен, голос которого поднялся до высокого визга. – Они из персонала. Кто-нибудь заметит, что она пропала. Пойдут искать. Уже пошли искать. Это конец, Гаммат. Он напрочь покончит с нашим орденом. Ты нас погубил.

Из тележки Гермы выдвинулся страшно острый шип, с треском разряда впившийся Клавену в бедро. Тот задергался и сел на пол, всхлипывая.

– Все будет хорошо, – милостиво сообщила ему Герма. – Этим мы служим Омниссии, как делаем везде.

И Трискеллиан ободрился бы куда сильнее, не будь это ее стандартной репликой практически по любому поводу. Она была немногим более чем эхокамерой, и ее отказ от физического взаимодействия с миром все больше и больше копировался ментальным восприятием. Все предопределено. Все будет хорошо. Он мог без конца получать от нее эти заверения, однако это было лишь отражение его собственного голоса.

Он пробежался по своему катехизису, изучая каждый догмат, соотнося клятвы против скверны и проповеди о сохранении и усовершенствовании. Я служу, настаивал он. Даже то, что он успел вытянуть из генетической линии ксеносов за столь краткий срок, открывало такие возможности. Как Бурзулем его разоблачил? В курсе не был никто, кроме Клавена и Гермы, а ни один из них, невзирая на все недостатки, не предал бы его. Если только Бурзулем не подозревал еще до того, как всплыло это все. Если только генерал-фабрикатор не искал повода разделаться с амбициозным подчиненным. Они всегда соперничали, в былые времена до повышения Бурзулема. Может статься, он всегда оглядывался через то, что у него считалось плечом. И в этом случае…

– Я объясню, – тихо произнес Трискеллиан, зная, что никаких объяснений не хватит, если Бурзулем всерьез решил поиграть в инквизитора. – Мы здесь делаем священную работу Омниссии, какой бы она ни могла… показаться поначалу. Я его убежу.

И ответил на вызов, понимая, что, если Бурзулем его раскрыл, то сделать этого он совершенно точно не сумеет.

И конечно же, Бурзулем его не раскрыл. Вызов от генерала-фабрикатора в эти дни ничего не значил. Минута, проведенная в его присутствии, была всего лишь сломанным элементом в личной машине Трискеллиана. Бурзулем руководствовался прихотями – самая непростительная черта для техножреца. Он сохранял свою высокую должность, поскольку следил, чтобы те, кто обладает влиянием, получали все необходимые ресурсы и рабочую силу, а отгрузки руды и деталей в остальной Империум проводились своевременно.

Этот человек считал себя администратором. Механизмом, который он обслуживал, была невидимая логистика. С кафедры Бурзулем произносил проповеди, уподоблявшие Палатиум огромной машине, которая требует постоянной настройки. Под этим предлогом он раз за разом нагружал объекты своего недовольства черной работой, мешавшей их собственным обрядам и исследованиям.

– Мы отмечаем, что итоги вашего призыва на восемь и четыре десятых процента ниже, чем у вашего предшественника, – сообщил ему Бурзулем по прибытии. – Крайне удручающе, тебе не кажется, Аллой?

– Ниже допустимых параметров. – Аллоизия лениво разбирала правую руку своего робота, сравнивая ее механизмы с собственными кибернетическими эквивалентами.

И само собой, скудные результаты группы имели под собой основания. Трискеллиан стоял совсем неподвижно и дожидался, перейдет ли наблюдение в обвинение, однако вместо этого колоколоподобное тело Бурзулема переместилось в сторону, и он задумчиво уставился на художественную галерею.

– Подношения также снизились на семь и девяносто восемь сотых процента, – заметил генерал-фабрикатор. – Но я полагаю, мягкие науки всегда были неточны. Все это хлюпанье и извивание.

– Антисанитарно, – вставила Аллоизия. – Избавьтесь от них.

– Если бы мы только могли, Аллой. Как великолепно было бы стать такими же чистыми, как твой «Кастелян», исчезни вся эта неудобная плоть. Останься один лишь наш могучий мозг среди металла. Насколько эффективнее мы бы могли послужить Омниссии?

Насколько мог судить Трискеллиан, в служении Бурзулема не было ничего эффективного. Показательным примером этого выступало его нынешнее занятие. Здесь, в его личных покоях, не было никаких машин, никакого лабораторного оборудования, одни лишь предметы роскоши. У него была кухня с персоналом из сервиторов, создававших пищу, вкуса которой он не мог ощутить.  У него было огромное круглое окно, прорезанное по его приказу, с витражными вставками, оттенков которых не могла воспринять его оптика. И у него была художественная галерея.

Всякому вольному торговцу, проходившему мимо Морода, было хорошо известно: генерал-фабрикатор покупает произведения искусства. Тот охотно перенаправлял шокирующую долю продукции шахт и факторумов в трюмы любого корабля, который привозил новый предмет антиквариата для его проклятой галереи. Там имелись какие-то геометрические фигуры, непредставительные повторяющиеся узоры и мозаики, но их Трискеллиан хотя бы мог оценить с математической точки зрения. Остальное же… портреты видных деятелей Империума из минувших эпох; неумелые изображения Императора в Его Сиянии, по сравнению с которыми граффити Южного Разлома выглядели совершенством; даже трофеи, утащенные с миров-кораблей ксеносов: голограммы фееричных самцов и самок чужих, предающихся порочным и нечестивым пляскам, или же запечатленных на фоне нездорово зеленых ландшафтов. Инквизитору это развязало бы руки, подумалось Трискеллиану. Вот где была подлинная скверна, а вовсе не в прилежных поисках истины, которые Трискеллиан вел в своей лаборатории. Вот только ни один инквизитор не явился бы сюда, пока Мород продолжал производство. Сама планета являлась всего лишь шестеренкой, и если она и колебалась под управлением Бурзулема, то это оставалось в пределах допустимого.

– У нас есть для вас еще одна работенка, Простейший. Постарайтесь справиться с ней получше, хорошо?  – Бурзулем вполоборота посмотрел на Трискеллиана, и живые фрагменты его лица сложились в улыбку, которая по меньшей мере в пяти местах была насмешливой. – О, я знаю, ваше исследование, ваши мелкие проекты. Ну, а у нас есть небольшое дело под названием «День Вознесения». Случается всего раз в пару десятков лет, или около того. Вам следует почаще сверяться с календарем. Всех к насосам, не правда ли, Аллоизия?

– Возможно, он не понимает, что такое насосы. Скажите ему, это вроде тех органических вещей. Сердец, легких, или чего-то подобного. Возможно, так он поймет лучше.

– Какой-то орган, Трискеллиан. Нам нужно, чтобы вы его помассировали, или что там делают с органами. Такие неудобные штуки. Мы рады, что из нас вынули большинство из них, не так ли?

– Несомненно, генерал-фабрикатор.

– Каких действий, – вмешался Трискеллиан. – вы от меня хотите, генерал-фабрикатор?

Иначе подобное могло продолжаться еще долго.

– О, ну разумеется развлечений, – беззаботно сообщил Бурзулем. – И приема возвращающихся скитариев. Наших доблестных героев, что прибыли домой забрать новобранцев. Их должны встретить надлежащим образом, пока мы совершаем наши подношения. Представьте нам план и график, хорошо? Отныне мы передаем вам полномочия Верховного Распорядителя, Простейший. Это честь, правда. Работа, где вы сможете сохранить руки чистыми. Вам следует быть благодарным. К слову о руках, как вышла новая? Честно сказать, удивительно, что левая у вас еще из плоти, раз уж вы попробовали альтернативу.

И появился сервитор, протянувший огромный свиток с мелкими, но пожирающими время задачами – все это, видимо, были обязанности новоиспеченного Верховного Распорядителя. Месячный объем банальностей, который требовалось исполнить за несколько дней.

– Генерал-фабрикатор, – проскрежетал Трискеллиан. – Я старший магос биологис на Мороде. Я более чем квалифицирован для роли локума всего этого мира. – Это я должен был быть генералом-фабрикатором, а не ты. – Я могу внести вклад в совокупное знание нашего ордена. И вы даете мне это?

Бурзулем стал разворачиваться, пока не оказался обращен лицом к Трискеллиану.

– Аллой, – легкомысленно произнес он. – Простейший считает, что слишком хорош для нас.

Аллоизия звонко щелкнула языком об вольфрамовое нёбо во рту и поставила руку робота на место. Громадная металлическая фигура сделала шаг вперед, так что Трискеллиан оказался в ее тени.

– Мы не хотим вашего знания. Оно нечисто. Оно сочится органическими соками и плодит червей, – сказал Бурзулем. – Если бы я мог, то всех бы вас, тыкальщиков в плоть, выгнал со своей планеты. Вклад, говорите? Что вы вообще делали, кроме как пальцами в трупах возились?

Застыв с достоинством, Трискеллиан позволил себе перед ответом сделать вдох, чтобы успокоиться.

– Я указываю генералу-фабрикатору на мои прошлые передачи в архив, восстановленные и переведенные мною данные как по медицине, так и по иммунологии, а также мои собственные трактаты о том, как можно продвинуть наши имеющиеся познания. Я заполнил не менее девятнадцати предложений по исследовательских вылазкам. Я лично разработал новый гель-подавитель, позволяющий на девять и две десятых процента укрепить связь между биологическими и механическими тканями. Все эти разработки, без сомнения, прямо сейчас делают Империум более упорядоченным и эффективным…

– Никому нет дела, – перебил его Бурзулем, отмахнувшись от всего и комично изображая скуку. – Простейший, вы искренне считаете, что я хоть что-то из этого пересылал? Марсу не нужно ваше хлюпанье и ваши жидкости. Им нужна чистота стали. А от нас им нужна наша руда и детали, ничего более.

Рука-протез Трискеллиана судорожно дернулась, пропоров в его рясе дыру. Он сохранил свое лицо совершенно неподвижным.

– Вы не… отсылали?.. Все, что я передавал для Архивов Марса, вы даже не отсылали?

– А Империум как-то выживает, – сухо заметил Бурзулем. – Как будто по-настоящему это и вовсе не было интересным, тебе не кажется, Аллой?

– Это… работа всей моей жизни, – выдавил Трискеллиан.

– О. В самом деле? Подумать только, это довольно угнетающе, как считаете? Называть ту жалкую кучку внутренностей делом всей своей жизни. И вы полагаете, что годитесь на роль моего локума больше, чем дражайшая Аллой? А со временем пришли бы мне на смену и превратили Мород в покойницкую? Вам следует быть вдвойне благодарным, что я сделал вас Верховным Распорядителем. Иначе что бы вы смогли предъявить в мире за все это время?

Невероятно, но Трискеллиан сумел довольно учтиво поклониться, повернуться и выйти от генерала-фабрикатора, энергично вернуться в свои покои – и при всем этом не дать выхода раскаленной ярости, кипевшей внутри.

До того, как Мород подарили Механикус для использования в качестве мира-кузницы, он был просто шахтерской планетой, трудившейся внутри Империума людей. Здесь всегда было тяжело жить, однако шахтеры старались изо всех сил и выработали собственные ритуалы. Корабли Императора прибывали на регулярной основе за накопленным объемом полезных ископаемых Морода, и к этому событию приурочили проведение церемонии, где чтили память многочисленных мертвых и отдавали печам тела недавно почивших. Это был способ справляться с ужасными условиями мира, на котором они родились. День Вознесения: металл возносился в небо, чтобы превратиться в броню и оружие войск Императора; следом поднимался дым от костров, словно умерших, также послуживших Империуму, забирали для вознаграждения.

Когда Механикус пришли и переделали планету и ее общество под собственные задачи, День Вознесения сохранился. Громадная переплетающаяся головоломка жреческого календаря всегда могла принять в себя новый компонент. Как-никак, корабли все еще являлись за положенным – огромные рейсовые суда стояли на орбите прямо сейчас – и вместе с ними приходили транспорты, увозившие прочь молодых и сильных для Императора или владык кузниц. Между данью плотью с кровью и минералами не существовало никакой разницы. Все являлось лишь топливом для гигантской машины Империума, и каждый мир должен был внести свой вклад.

«И вносить свой вклад – вот все, чего я когда-либо хотел!» – бешено сказал себе Трискеллиан. И он вносил! Открытия, воскрешения и инновации – все было положено к ногам вышестоящих и… отброшено. Скинуто в перерабатывающие чаны в тот же миг, как он отвернулся. Все это время он хотя бы надеялся, что его слова в конце концов услышат на Марсе или еще где-нибудь. Что, даже будучи задавленным и растоптанным на Мороде, он все еще может оставить наследие в остальном Империуме. Однако Бурзулем убивал эту надежду каждый день, когда Трискеллиан представал перед ним, а он даже не был в курсе. Как же тот, должно быть, смеялся всякий раз, отправляя последнюю работу Трискеллиана в огонь.

А Трискеллиан знал: он на грани чего-то. И это что-то имело ужасную подоплеку, но также предоставляло возможность. Если бы только ему позволяли стремиться за знаниями и контактировать с ними без удушающей тени Бурзулема. Он предпочел бы отыскать какое-то чистое решение, не содержащее в себе никаких веяний ксеносов, однако случай выделил ему именно это. Он мог либо развивать это неожиданное направление исследование, либо же отправиться на свалку истории.

Верховный Распорядитель. Нелепый титул. Придворный шут для развлечения Бурзулема, которому дают тривиальные скрупулезные поручения, чтобы можно было публично критиковать за неидеальное их исполнение. От унижения казалось, будто живое сердце, легкие и внутренности Трискеллиана сжимает холодный кулак ярости. У меня есть важная работа, к которой надо вернуться. И эту работу требовалось развивать быстро, поскольку он не мог удерживать своих пленников совсем уж бесконечно.

Он встретился с делегацией скитариев с кораблей наверху – сыновей и дочерей Морода, наконец-то вернувшихся домой. Сколько лет спустя? Путешествие через варп было в лучшем случае недостоверным критерием. Этому отряду могла быть сотня лет, или же всего двадцать, и никто бы не осознал временного сдвига. А еще, так как вселенная была огромна, и Империум руководствовался тысячами программ и ритуалов, на самом деле не имело значения, какая призывная группа изначально забрала конкретно этих детей Морода на модифицирование. Когда Трискеллиан установил связь с их альфой, внутренняя архитектура оказалась полностью совместима с его указаниями.

– Позывной, – бросил он предводителю, и тот выступил вперед, с четкой аккуратностью преклонив колено.

– Альфа примус Десять-Танграм, адепт.

Ветеран, побывавший на множестве миров, предположил Трискеллиан: на кибернетических частях были видны следы ремонта в неблагоприятной обстановке. Он на миг восхитился, сравнив и сопоставив внутреннюю структуру схем вероятных решений и командную модель, которые в боевых условиях изменились и самостоятельно оптимизировались. Окажись эта группа Десять-Танграма против троекратно превосходящего количества наземных регуляров Морода – и он уничтожил бы тех с беспощадной эффективностью. Одной мысли об этом почти хватило Трискеллиану, чтобы запланировать проверку: сугубо ради возможных итоговых данных.

Вот только мое время съедают эти клоунские обязанности. Снова кольнула злость, и что-то, должно быть, просочилось по диагностической связи, поскольку Десять-Танграм переспросил: «Адепт?».

Трискеллиан долго глядел на него и его когорту, на отполированные до блеска металлические детали, на недавно сотканные автостанками одеяния, на карабины, наискось закинутые за стальные плечи. Их внутренние системы были открыты для загрузки любых инструкций на его выбор.

Бурзулем хотел, чтобы они присутствовали на пиршестве; хотел, чтобы в линзах их глаз отражалось пламя горящих подношений. А генерал-фабрикатор будет есть и обмениваться самодовольными улыбками со своими фаворитами. И продолжит обсчитывать вселенную, спуская богатство Морода, словно воду, на свое отвратительное искусство. Так и останется стоять между действительно старательными жрецами и их полным потенциалом. Ничто никогда не изменится. Гаммат Трискеллиан станет всего лишь мелкой сноской в анналах неэффективного мира, а его гений будет растрачен впустую. А я мог бы быть генералом-фабрикатором. За мной старшинство. Какие чудеса мы могли бы уже раскопать, если бы не он?

Не давая себе времени раскаяться, Трискеллиан выстроил в уме очередь команд. Ничего, что требовало бы реагирования, ничего предательского. Возможно, не ортодоксально, но в пределах допустимого. Просто еще одна шаткая шестеренка в скрипучем сооружении Морода. Выстраивание для вернувшихся скитариев новой иерархии так, чтобы все указания проходили сугубо через Гаммата Трискеллиана. Единственного стража на пути к  их мыслям и действиям.

«Как-никак, разве не я Верховный Распорядитель?» – мрачно подумал он.

И ничего с этим не сделал, пока что. Все это относилось лишь к категории «а если», и не было нужды волноваться о возможных последствиях внедрения. До тех пор, пока он, в конце концов, не сделает необратимый шаг и не воспользуется этим.

Затем он направился дальше допрашивать доктора Теслинга. Полезная продолжительность жизни человека становилась все короче, будто фитиль, а Трискеллиан хотел результатов. Поскольку все сильнее убеждался: результаты можно получить.

При его появлении маленький медикэ удовлетворительно съежился. Клавен с Гермой принуждали доктора марать бумагу, портя девственный свиток своими каракулями. Трискеллиан подошел и вырвал из-под его пера свежие записи.

– Что это вообще такое?

– Он отчитывается нам о методологии, которая использовалась в его лаборатории. – Клавен, хромая, приблизился. Герма с дребезжанием следовала за ним.

– Это не лаборатория, – тихо сказал Теслинг. – Это была моя клиника. Я помогал людям. Я приводил их в порядок.

– И этот монстр в порядке, так? – Трискеллиан положил руку на бронестекло и встретил зловещий взгляд трех глаз твари внутри. Он чувствовал, что мелкая служащая наблюдает за ним из менее крупной емкости, которую они притащили для нее. Впрочем, она была практически человеком и не настолько его интересовала.

– Он бы умер, – настаивал Теслинг. – Я его спас.

– Ты проклял его, – ханжески заявила Герма, а затем продолжила: – Однако, возможно, из твоей методики реально что-то извлечь. Плоть, прошедшая подобные процедуры, демонстрирует примечательную стойкость.

Она с треском ткнула Клавена, и тот развернул еще один свиток: его собственные результаты по образцам, вырванным и вырезанным из тела чудовища, которые были подвергнуты всевозможным нагрузкам и разрушениям. И именно это и интересовало Трискеллиана.

Что ограничивало легионы Адептус Механикус, мешая им одерживать триумфальную победу при любых обстоятельствах? Бурузлем сказал бы, что это плоть, и тут Трискеллиан на самом деле был готов согласиться. Плоть, которую невозможно было отсечь. Живые части, остававшиеся даже у скитариев после того, как все остальное опустошали и вычищали. Улучшение механизмов не порождало более хороших солдат или более мудрых жрецов, поскольку цепь зависела от своего слабейшего звена. Не поддающуюся замене плоть необходимо было сделать менее уязвимой. И если какой-либо мир и мог послужить лабораторией для подобного эксперимента, так это Мород. В почве и скалах планеты содержалась тысяча ядов, постоянно вдыхаемых и поглощаемых шахтерами. Однако те продолжали разработку, поскольку эти же убийственные элементы являлись наиболее ценными для адептов и Империума. Мород был миром-кузницей во многих смыслах. Молот и наковальня, на которой отбивалась человеческая плоть.

– Каков был твой коэффициент восстановления? Не для таких отклонений, а для обычных подопытных? – рассеянно поинтересовался Трискеллиан.

– Пациентов, – пробормотал Теслинг. – Это были пациенты. – Тут он получил легкий удар стальной рукой Трискеллиана и сжался. – Выживали по меньшей мере четверо из десяти, кого приводили ко мне.

Для хирургии техножрецов коэффициент выживаемости был удручающим, но, скорее всего, в десять раз превышал то, на что мог рассчитывать среднестатистический рабочий Морода.

– И это были твои… сородичи.

– Мои братья и сестры, адепт. Мой народ.

Жертвы инвазивных операций, засвидетельствованных в записях Теслинга, должны были истечь кровью на столе или нуждаться в том типе протезов, который техножрецы приберегали для себя. Но все же многие из них выжили, и Трискеллиан понимал, в чем причина. Пациенты не были людьми – о чем он не хотел говорить вслух даже здесь и прикрывался словами вроде «атипичный» и «аномальный». Однако вывод был неизбежен: порча чужих проникла на Мород и незримо распространялась, пока ее свежие порождения не стали достаточно человекоподобны, чтобы работать служащими в Палатиуме. И Трискеллиану следовало бы побежать с этими новостями к Бурзулему, а затем организовать удар зажигательными боеприпасами и стереть семь районов Южного Разлома вплоть до глубокого скального основания. Вот только он знал, что Бурзулем посмеется над известиями и никак не отдаст ему должного за бдительность. Вот только он уже изучил результаты Теслинга. Силу плоти.

И эта плоть являлась чужеродной, но также и человеческой. Это были не звероподобные орки, созданные из ненормальной растительной материи, совершенно враждебной человеческому организму. Данная разновидность ксеносов могла обманом пробираться в клетки людей и заключать шаткое перемирие между знакомым и неведомым. Противоречащая всей логике совместимость, порождавшая конечный результат, который обладал достоинствами обеих сторон. И Трискеллиан отпрянул от этой мысли – всем сквернам скверна! – но не отправил Теслинга на костер.

А теперь он просмотрел каракули Теслинга о том, как тот понимал собственное ремесло, и едва не впал в отчаяние.

– Откуда ты знаешь, какие процедуры применять? У тебя должно быть лучшее понимание того, как атипичные элементы реагируют на эти химикаты. На это указывают твои же результаты. Но это… это околесица. – Читая отчаянно нацарапанные доктором описания дозировок и ухода, он ощутил, как его захлестывает досада от предшествующей беседы, и жестко сдавил плечо Теслинга металлическими пальцами. – Скажи мне, откуда ты ты знаешь, что делать.

Медикэ издал сдавленный возглас боли.

– Оно говорит со мной, – выпалил он. – Потом я знаю, что им дать, чтобы спасти.

– Что с тобой говорит? – требовательно спросил Трискеллиан, глядя на Клавена с Гермой в поисках поддержки.

– «Мы» в них, – задыхаясь, произнес Теслинг, – говорит с «мы» во мне, и мы узнаем друг друга, и я узнаю, насколько они крепки и как много им давать.

– Не годится, – бросил Трискеллиан. Ведь ему от этого не было никакого проку. Он не хотел, чтобы чуждая плоть отдавала команды. Она была нужна ему послушной, предсказуемой, скрепленной числами, расчетами и воспроизводимыми результатами. Мы приручим ее, словно зверя. Словно некое потеющее иномировое тягловое животное, привлеченное таскать артиллерию Астра Милитарум, с той лишь разницей, что поработят ее внутри человеческих клеток. Первоначальные тесты Клавена уже показали, что плоть гибридов устойчива к токсинам и радиации Морода. Эксперименты самого Трискеллиана указывали на то, что она может оказаться куда более способной держаться на одном уровне с кибернетическими деталями скитариев, более прочным звеном цепи. И Трискеллиан верил в силу человеческой чистоты. Он подпевал Имперскому кредо в том, что люди стоят выше, а ксеносы слабы, ненормальны и подлежат чистке. Но коль скоро люди стоят выше, а ксеносы слабы, их встреча и схватка внутри человеческой клетки может иметь лишь один исход.

– Оно будет говорить, когда к нему обращаются, – сказал он Теслингу. – Будет отдавать информацию нашим приборам, а не этой твари в тебе. Иначе ты для нас бесполезен, тебе понятно? Ты сделаешь эту устойчивость твоей плоти послушной.

– Вы не понимаете, что мы такое. – В глазах Теслинга мелькнула смелость, словно чужеродное создание внутри него на миг поднялось к поверхности.

– Я читал достаточно текстов, чтобы понять вас, – пренебрежительно ответил Трискеллиан. По правде говоря, те старые свитки, которые ему удалось разыскать, были неполными и сообщали крайне мало. Разумеется, его орден в прошлом сталкивался с заразами, подобными этой, что было зафиксировано при помощи завуалированных терминов и сводящих с ума аллюзий. Судя по записям, ее всегда стремились уничтожить, вплоть до посыпания солью земли на целых континентах некоторых миров. Слепцы, – горько решил Трискеллиан. Такие же недальновидные, как Бурзулем. – Вы всего лишь популяция людей с примесью некой чужеродной бациллы или паразита. Скверна внутри вас послужит человеческим клеткам, равно как и ваши тела послужат высшей цели. Или же подвергнутся чистке. Что снаружи, то и внутри.

Он подавил дрожь отвращения, сказав себе: «Это может быть величайшим продвижением эпохи». А в голове у него постоянно стоял Бурзулем, посмеивавшийся, выговаривавший и лишавший его возможности стать тем провидцем, которым, как знал Трискеллиан, он должен был быть. На сердце легла холодная рука, причинив настолько физическую и внезапную боль, что он пожалел, что не вырезал и не заменил этот орган еще давным-давно.

Это ни на что не повлияет. Все преимущества, какие он смог выжать из этой находки, все то, для обнаружения чего он рисковал самой своей душой – все окажется впустую. Будет растерто многочисленными железными ногами Бурзулема. Трискеллиан находился на пороге открытия, которое могло бы дать солдатам техножрецов ключ к завоеванию и совершенствованию вселенной, а для Бурзулема это просто «мягкие науки», и он все похоронит.

Бурзулем разбазаривает мой потенциал, – подумал он. Не дает мне возможности чтить Омниссию единственно верным способом. Посредством знания, которое генерал-фабрикатор порицал.

Он – несогласованный элемент в машине Морода. Без него все бы заработало так гладко.

И тут он понял, какое применение может найти этой любопытной мелкой служащей.

6

Давиен пробыла под колпаком три дня. По ее прикидкам, еще два – и она бы либо пропустила День Вознесения, либо же оказалась одним из центральных элементов гульбищ техножрецов. Единственный плюс состоял в том, что ей было хорошо видно доктора Теслинга, трудившегося над ее братом под надзором двух сцепленных приспешников. Похоже, Ньем меньше мучился, а от процедур доктора разросся еще сильнее. Доктор Теслинг не просто спас его, но и возвысил. Ньема так раздуло от мускулов и пластин кожной брони, что он бы еле пролез в дверь этих помещений. Впрочем, такой возможности ему бы не представилось, поскольку все они были пленниками техножреца.

А тот как раз вернулся, важно войдя в свои покои во главе горстки скитариев. Отрывистое распоряжение подчиненным – и в горловину ее емкости уже спускалась лебедка. Пока жрец отсутствовал, Давиен пыталась заставить доктора Теслинга привести ее в действие, однако тот казался совершенно разбитым и боялся вызвать раздражение у жестокого тюремщика. Сейчас она задумалась, не отказаться ли вставать на подвес, однако что-то в испуге Теслинга оказало на нее влияние. Да и кроме того – кто знает, чего она сможет достичь, выбравшись из стеклянной темницы?

Или же – кто знает, какую участь для нее запланировал этот человек? Возможно, это была прелюдия к казни. Вот только, как выяснилось, это был обед.

За эти три дня она ничего не ела. В емкости была труба для тепловатой воды, имевшей металлический привкус, и еще одна для биологических потребностей – ее удивило, что жрецы вообще об этом подумали – но больше ничего. Теперь же жрец уселся на высокий табурет, а один из скитариев бросил к ее ногам пригоршню запечатанных упаковок. Пайки, как получали шахтеры. Она жадно разорвала один из них, откусила, а затем, жуя, стала настороженно наблюдать за жрецом.

– Меня зовут Гаммат Трискеллиан, магос биологис из ордена генеторов. Ты можешь обращаться ко мне «адепт». Полагаю, тебя наделили именем, или каким-либо названием.

– Давиен. Адепт. – Эти титулы заставляли ее вздрагивать. У себя дома она преклоняла колени перед магусом Конгрегации, Кларесс, и слышала, как Теслинга именуют биофагусом. Они крадут наши имена и извращают их, думала Давиен, но в данный момент, изголодавшись, находясь в плену и взаперти, она не сумела избежать невеселой мысли, что эта кража могла произойти и в обратном направлении.

– Давиен. – Пока она ела, Трискеллиан навис над ней. – Ты примечательное маленькое чудовище. Возможно, не столь примечательное, как эта тварь, твой брат. – Кивок на камеру-колпак, к стеклу которой прижалось широкое лицо наблюдавшего Ньема. – Ты принадлежишь к… подмножеству населения Морода. Вы реликт вторжения, произошедшего поколения назад. Вероятно, ваши чудовищные прародители желали, чтобы вы захватили этот мир в угоду их аппетитам, гм? – Он неприятно улыбнулся. – Однако этого не случилось, не так ли? Покушение вашей убийцы на нашего генерала-фабрикатора было чистым отчаянием. И оно провалилось. – Он поднял одну руку, сделанную из металла. – Что представляется ироничным, учитывая нашу нынешнюю ситуацию. Насколько бы иначе могло обстоять дело, стой я хоть на шаг дальше от Бурзулема.

Давиен моргала и глядела на него, не поспевая, но дожидаясь любой возможности, какую подкинут ей слова адепта.

– Очевидно, тебе известно, что все деяния нашего жречества должны способствовать совершенствованию вселенной, в направлении более эффективного миропорядка и безупречности человечества. – Он протрещал это почти что ласково и улыбнулся ее непроизвольной хмурой гримасе. – О, ты не веришь? Что ж, с учетом того, кто ты, могу это понять. Я мог бы прямо сейчас пойти к генералу-фабрикатору и рассказать ему, что обнаружил в Южном Разломе, а он велит мне искоренить все это: привести вас для очищения на нашем пиру, или же попросту испепелить в ваших норах. Такова участь, которую ваш мелкий омерзительный штамм заслужил под властью Бурзулема. Он сочтет вас… ненужно органическими.

Давиен могла лишь тупо смотреть на него и ждать.

– Но я, – продолжил жрец, – более милостивый руководитель, или являлся бы таковым, будь у меня шанс руководить. Уверен, в вашем собственном представлении вы желаете послужить Императору и человечеству. И все вещи можно заставить служить. В служении они становятся частью большой машины, и когда машина продолжает работу, они движутся вместе с ней, а не перемалываются ее шестернями. Для вашего крысиного гнездышка есть способ стать не просто обугленным пятном в историях, маленькая Давиен. Для вас есть способ послужить.

– А если мы не хотим служить? – с нажимом спросила она. Последовало мгновение ошеломленного молчания. Давиен сама не знала, как такое получилось. Она была пленницей Пустых Людей – тех, кто пользовался народом, а затем отбрасывал его в сторону. Ее ролью в этом мире было подчинение. И все же она ощутила прилив непокорства, которое пульсировало в унисон с биением сердца и ждало, когда же скитарий выступит вперед и ударит ее.

Трискеллиан рассмеялся: как будто задребезжало что-то сломанное.

– Всё служит, – сказал он. – Либо как компонент, либо как топливо. Твои товарищи, схваченные на улицах Южного Разлома, они станут топливом. Их очищение подпитает веру и понимание праведных. Они будут полезным уроком. Или же таковой из них сделает Бурзулем. Если бы я мог принимать решения, то, возможно, рассудил бы иначе. Я мог бы найти путь, как внедрить их сильные стороны в машину. Твоя семья – атавизм, Давиен. Когда-то она могла представлять угрозу чистоте этого мира. Но сколько поколений вы изображали из себя больных, незаметные и никчемные, словно рудиментарный орган? Если когда-то и был час исполнить волю ваших чудовищных предков, то он давно миновал. Теперь вы уравнение, имеющее всего два возможных решения: служба или вымирание. И ты в той роли, которая поможет выбрать.

Давиен сознавала, что Теслинг застыл между ней и Ньемом, сцепив перед собой бледные руки. Она бросила взгляд в ту сторону, а затем виновато и резко перевела глаза обратно на Трмскеллиана.

– Давай же, – пригласил техножрец. – Поговори с вашим врачом. Он знает.

– Доктор?.. – прошептала Давиен. Ведь Теслинг был одним из старейшин, высоким лицом в рядах Конгрегации. Наверняка он бы устоял перед любыми стимулами сотрудничать с ненавистными Надсмотрщиками.

Однако доктор лишь ссутулил плечи. Его морщинистое лицо вытянулось от волнения.

– Он сожжет нас, – тихо произнес Теслинг. – Мы так долго скрывались. Продолжали бороться в тени. Но теперь он увидел нас, и он знает о нас. Дитя мое, ты должна…

Здесь, в покоях Трискеллиана, он выглядел маленьким, слабым и старым.

– Должна что? – вопросила Давиен: у него, у техножреца. Она видела, что Ньем бессловесно глядит на нее, и порция братского сочувствия придала ей сил. – Чего ты хочешь, Надсмотрщик?

Оскорбление отскочило от него, не оставив и следа.

– Я? Ну, Давиен, я хочу встретиться с твоей семьей. Хочу, чтобы ты отвела меня к своему народу выродков, и я смог переговорить с вашими старейшинами.

Он не стал связывать ей руки. Эта небрежность уязвляла сильнее всего. Давиен ничего не значила сверх функции аборигена-проводника в анклавах Южного Разлома. Она не могла сделать ничего такого, что угрожало бы Гаммату Трискеллиану. И конечно, у того за спиной находилось отделение скитариев, механические лица которых были постоянно обращены к неясно вырисовывавшимся с обеих сторон многоквартирникам, однако Трискеллиан просто шагал вперед, словно владелец всего, что озирал.

И уже довольно скоро они оказались в знакомых ей местах. Сперва просто одно-два убежища в тех зданиях, где Конгрегация обосновалась, завела приверженцев и разместила потаенные часовни. Затем Давиен перебиралась через завал там, где прошла призывная группа, и поняла, что несколькими днями ранее Трискеллиан и его солдаты опустошили целые этажи и флигели с праведниками. А еще всего одна улица, и…

Она остановилась. Ощущение предательства было слишком сильно. Пройти еще чуть-чуть – и станет видно место, где находилась клиника Теслинга. Она увидит разрушенные стены здания, в котором родилась, в котором располагалось сердце Конгрегации. Там жила магус Кларесс, и там были сборища старшего поколения, ее Тетушек и Дядюшек, а также Бабушек и тех, кто был даже древнее. Тех, кто был ближе к звездам, чем она, сородичей ангелов, которые – да, она до сих пор в это верила! – однажды вскоре явятся спасти их всех. Принять своих несчастных праведников в то божественное Единение, что ей всегда обещали.

– Чего ты ждешь? – поинтересовался Трискеллиан. А затем один из скитариев подался вперед, передал жужжащее сообщение, которого она не уловила, и техножрец произнес: – За нами наблюдают. Несомненно, твои сородичи. Позови их. Дай им знать, что они должны сделать.

И она не смогла. Она просто повесила голову, угнетенная позором от того, что находится здесь в такой компании. Впрочем, это не имело значения. Народ уже показывался – ее собственный народ, ну или таковым он был до сих пор. Давиен видела лица в окнах, тела, которые заслоняли дверные проемы или переползали через завалы на месте своих домов. Лица людей и лица не просто людей. Тетушки и Дядюшки впервые вышли наружу, горбясь в рясах и лохмотьях, едва скрывавших божественный облик. Собиралась толпа, и скитарии нервозно шевельнулись. Она видела молоты и лазерные резаки, гаечные ключи и ножи, а еще там были простые пистолеты и дробовики, производившиеся на заводах, когда смотрители отворачивались. Достаточно, чтобы убить одного техножреца с его свитой, а также стереть пятно в роду, которым стала Давиен. Касайся дело только ее, пускай, однако если что-то случится с Трискеллианом, Теслинг и Ньем умрут. Она должна была сыграть свою роль ради них.

А Трискеллиан просто свысока разглядывал их. В нем не было ничего, кроме самоуверенного превосходства, которым обладали все техножрецы. Как будто механические усовершенствования ставили их выше простых людей. В Конгрегации всем было известно: именно плоть, а не сталь, служит мостом к божественному.

Он подтолкнул ее, и она, спотыкаясь, двинулась вперед, навстречу голодной толпе. Она видела, что там взвинчивают себя, чтобы покарать незваных гостей, и требовалось успеть, пока они не сорвутся. Подняв руки, Давиен стала пробираться по изломанному пласкриту и упавшим камням.

– Мне нужно поговорить со старейшинами! – разнесся ее тонкий, высокий голос поверх недовольного гула.

Из рядов выступила кренящаяся фигура: Дядюшка Эддарк, хотя в тот момент его черты никак не подтверждали родства с ней. Желтые глаза на лиловато-белом растянутом лице вперились в нее. Он горбился, опираясь на пару вывернутых босых ступней и лапу-кисть дополнительной руки. Дядюшка Эддарк был ангелом более чем наполовину.

– Прошу, – обратилась к нему Давиен. – Доктор Теслинг еще жив. Ньем жив. Даже Сакири жива. Прошу, они все умрут, если я не смогу поговорить со старейшинами.

Тонкие губы Эддарка скривились, демонстрируя ряды кинжаловидных зубов. Через мгновение он рванулся вперед и схватил ее за руку своими когтями. Его лицо не выражало ничего, кроме разочарования, что причиняло больше боли, чем могли бы сделать лапа или клык.

– Не сражайтесь с ними! – воззвала она к толпе, пока ее волокли прочь. – Прошу! Мы все сгорим, если будете сражаться!

А потом она оказалась внутри многоквартирника. Ее тащили за пределы досягаемости солнца, в погребенные под землей помещения. Это были святые места, но прямо сейчас она находилась здесь не как одна из вознаграждаемых верующих, а как судимый враг. Замаранная машинным маслом и двигательной смазкой, она ощущала себя грязной, недостойной. «Предательница», – шептали голоса старших, и Давиен понимала: они правы.

И наконец Дядюшка Эддарк швырнул ее на каменный пол подвала, на котором было неприятно стоять на коленях, умоляюще припадая к земле. Она подняла глаза, и вот они – старейшины.

Они лепились к стенам вокруг нее, друг к другу, даже к потолку, цепляясь за него когтями. Это были предшествующие поколения – те, кто был вынужден оставаться в укрытии, поскольку не существовало способа их замаскировать. Ангельская кровь в них преобладала над человеческой. Вместо кожи у них были панцири, пурпурно-черные или синеватые. Три, иногда четыре руки; клубок кривых когтей вместо кисти, продолговатая голова с пылающими янтарными глазами и ребристой волной чешуи, украшавшей лоб. Когда Давиен была молодой, она думала, будто это отметина в том месте, где их коснулся перст истинного Императора, чтобы наделить подобной божественностью. Они покачивались и цеплялись, шуршали и мрачно глядели на нее, и она съежилась. Они были слишком прекрасны. Она уже не была достойна даже падать ниц перед ними.

– Старейшины, – выдавила она. – Дядюшки, Тетушки. Простите меня. У меня не было выбора.

– Она предала нас, – провозгласил Дядюшка Эддарк. – Она привела сюда Пустого Человека. Он знает. Она выдала наши тайные имена чужакам.

– Нет! – запротестовала Давиен. – Я ничего не рассказала! Но да, он знает. У него доктор Теслинг. У него мой брат. Он делал тесты. Помещал нашу кровь в машины. Он сожжет нас, если не сможет поговорить с вами. Он хочет… – На самом деле, она не знала, чего хочет Трискеллиан. – Он хочет заключить сделку.

Она надеялась, что это правда.

– Разорвать ее! – потребовала одна из Тетушек. – Пожрать ее!

Давиен склонила голову, сознавая, что не заслуживает большего. Уповая, что ее предательство не имеет для них привкуса отравы. По щекам бежали слезы. Я просто хотела спасти Ньема.

Но затем из сумрачных ниш раздался иной, более глубокий голос. Одна из Бабушек, гораздо больше человека, облеченная авторитетом старших поколений. Возможно, дитя самих ангелов.

– Отправьте Кларесс. Отправьте нашего магуса.

И другие шепчущие голоса поверх него: «Час уже слишком скоро. Мы не можем рисковать. Придут пожары. Мы так близки…». Сердитый шелест старейшин, которые бесчисленные десятилетия ожидали полузабытого обещания и теперь столкнулись с гибелью всего, что было им дорого.

А потом Бабушка протиснулась поближе и нависла над распростертым телом Давиен. Крючковатый коготь лег на плечо – не чтобы раздирать, а ласковым жестом единения.

– Иди с нашим магусом. Наш час очень близок, малышка. Ты ошиблась, но еще можешь исправиться и получить награду праведных. А теперь ступай.

7

Половину предшествующей ночи Трискеллиан провел возле вероятностных машин, вводя параметры и читая прогнозы. Чтобы монополизировать огромные скрипучие блоки механизмов, он упрашивал, одалживал и обещал, даже угрожал самым младшим собратьям. Призывал дух своего нового титула-насмешки, Верховного Распорядителя, и лгал, будто занимается делом генерала-фабрикатора, хотя это было что угодно, но только не оно.

Его волновало сугубо предсказание событий. Он стоял на грани великого и ужасного поступка, и требовалось, чтобы машины направили его руку.

Как-никак, Бурзулема не любили. Трискеллиан был не единственным техножрецом, которого раз за разом обходили стороной. Если он просто встанет и публично объявит о своей оппозиции, кто соберется под его знамя?

Почти никто. Этот вопрос даже не было нужды формулировать для машин. Иерархия Адептус Механикус представляла собой механизм из медленно движущихся и плохо смазанных деталей, причем поставленный на рельсы. Чтобы изменить его курс, было нужно нечто большее, нежели просто размахивание флагом и петиция.

И тем не менее, после совсем недавней аудиенции у ненавистного генерала фабрикатора он знал, что не вынесет еще одного месяца в тени Бурзулема. Хватит самодовольного издевательства, хватит разбазаривания хороших ресурсов и исследований, хватит искусства. Мород должен быть самоцветом в короне порядка, а имя Трискеллиана должны славить отсюда до Марса как образец остроты мышления. И вообще это я должен был стать генералом-фабрикатором. Все эти годы назад им должен был стать я. При выборе нового лидера алгоритм действовал предвзято. Это был единственный возможный вывод. Никакая нормально откалиброванная процедура не могла предпочесть ему Бурзулема. Какой-то служащий ввел данные с изъяном, какая-то шестеренка дрогнула. Или же он как-то схитрил.

Впрочем, прошло слишком много лет, чтобы можно было просто потянуть за нить и отмотать события обратно к тому моменту. Требовалось действовать. Поэтому он вновь прогнал числа, вводя точные цифровые значения для своих предательств и налегая на рычаги, чтобы привести машины в движение.

Если дойдет до прямой конфронтации между Бурзулемом и мной?.. Для этой задачи ему были выделены подразделения скитариев, командные цепочки которых все еще проходили через него, и которые повиновались бы без вопросов. Разумеется, предполагалось, что по завершении работ он перезагрузит их, однако почему-то на это так и не нашлось времени. С каждым унизительным бременем, которым его отягощал Бурзулем, к рукам Трискеллиана приставало определенное количество военной силы. И, конечно же, он никогда не думал о том, чтобы воспользоваться ею. Но постоянно оставались мысли: «Что, если я смогу поймать этот раздутый колокол на настоящей ереси? Что, если можно доказать, что его никчемное искусство вредит нашему моральному благосостоянию? Смогу ли я восторжествовать над ним и спасти Мород во имя здравого смысла и науки?».

И все же этого было недостаточно. Его собственные ресурсы были слишком скудными, а жречество Морода было слишком приземленным и консервативным. Шок от разногласия в рядах сподвигнет остальных сплотиться против него. Даже если он возьмет верх силой, его отвергнут. Он останется один и будет обречен.

У него уже возникло предчувствие, к чему он в итоге придет, однако Трискеллиан был прилежным исследователем. Предварительно он исчерпал все прочие варианты. Были, конечно, вернувшиеся ко Дню Вознесения. Последние несколько дней он спускал скитариев с кораблей и накопил внушительную армию закаленных в бою ветеранов. Бурзулем невольно передал их в его руки, и Трискеллиан загрузил в их разумы точные командные иерархии, в которых все дороги вели к Гаммату Трискеллиану. Последуют ли они за ним на мятеж против генерала-фабрикатора? Да, безмятежно рассчитали машины. Хватит ли этого, чтобы справиться с задачей и захватить Палатиум?

Проценты колебались в районе отметки «пятьдесят на пятьдесят», и их затуманивали факторы неизвестности. Если основной состав жречества останется в стороне, то да; если они соберутся на защиту Бурзулема, то нет. А еще, как бы ни повернулись события, это означало слишком много сражений в священных стенах; слишком много сопутствующего ущерба, повреждения бесценных машин, которые, скорее всего, уже никогда не удастся починить. Цена была чрезмерно высока. Если же он откладывал вопрос до окончания грандиозного отвлекающего маневра в виде Дня Вознесения, шансы падали еще сильнее, поскольку в силу вновь вступали обычные порядки. Момент будет упущен. Он должен действовать сейчас, или же смириться, что в будущем не будет ничем иным, кроме как объектом насмешек Бурзулема.

И вот в предрассветные ночные часы Трискеллиан стоял перед вероятностными машинами и слышал шарканье послушников, спешащих на поздние молитвы. Он искал внутри себя культовые протоколы и ритуалы, которые принесли бы его разуму покой, но их не было. Запустив эти программы и прогнозы, он уже приступил к делу.

А значит, оставалось скормить машинам всего одну последнюю серию чисел.

– Что, если?..

Девушка привела его внутрь их грязного многоквартирника, и они спустились в подвалы под подвалами. Вышли в осыпающуюся подземную камеру, где смердело немытыми телами. Стены были украшены священными изображениями, словно здесь располагалась просто какая-то местная часовня, в которой могли проходить настоящие службы. Трискеллиана одурачить не удалось. Он уже узнавал симптомы. Фигура Императора, высеченная в стене и сглаженная многими поколениями восторженных рук, была слегка неортодоксальна. Он понимал тайное значение этих многочисленных рук и безыскусно удлиненной головы. Их Император, не мой.

Скитарии стояли начеку, поскольку это была поворотная точка его плана – тот момент, когда он ради своего будущего рисковал собственной плотью. Если эти нечистые твари были просто фанатиками, рабски покорными своей крови ксеносов, то, скорее всего, пришлось бы пробиваться наружу через гору трупов. Вот только тогда погиб бы его план, и, возможно, Трискеллиан предпочел бы позволить монстрам порвать его на части, нежели возвращаться кланяться и расшаркиваться перед Бурзулемом.

Появившаяся делегация была жалкой группой. Он едва не высмеял себя за то, что боялся их. Но вспомнил, как приходил сюда с призывной группой, и как быстро тогда собралась толпа. Они притворяются слабыми, подумалось ему. Однако они и слабы, в иных отношениях.

Их предводителем была изможденная старая карга, лысая, сморщенная и выглядящая почти как человек. Ребристый лоб вполне мог быть отметиной от какой-нибудь болезни, а глаза – просто пожелтеть с возрастом. Двое прислужников помогли ей опуститься на колени на полу, однако, как показалось Трискеллиану, в немощности ее движений была как минимум доля лицедейства. Не совсем та трясущаяся древняя бабка, какой ты себя выставляешь. Прислужники представляли собой более явную угрозу: крепкие сгорбленные фигуры, закутанные в рясы. Их руки, высовывавшиеся из широких рукавов, были покрыты хитином и имели когтистые ногти. Капюшоны отлого покрывали вытянутые, деформированные головы. Короче говоря, в точности то, к чему его готовили старинные тексты.

Позади них брела еще одна горстка: некоторые человекоподобные, иные – в меньшей степени. Несколько пряталось под рясами, однако большинство попросту носило износостойкую одежду работников факторума или шахтеров: выцветшие оранжевые комбинезоны, черные резиновые перчатки, сине-серые пластмассовые щитки и инструменты, которые могли быстро стать оружием.

– Давайте проясним одну вещь, – произнес Трискеллиан ровным голосом. – В Палатиум Люцидиум, среди моих поручений на это утро, есть приказ превратить весь этот район в пепел. Драгуны и птераксии готовы прийти в движение и полностью стереть это ответвление Аукторита до самой скалы. Вернувшись, я уберу этот свиток из числа остальных, прежде чем они отправятся на исполнение.

Они выглядели настолько никчемно, что он задался вопросом, были ли вообще нужны подобные предосторожности. Тяжелый удар, если их вид уже ослаб до бесполезности. Впрочем, ему требовалось лишь чтобы они выглядели правдоподобной опасностью ровно столько, сколько необходимо.

– Как вы называете себя? – требовательно спросил он. – Конгрегация Благословенного Единения, я прав?

Он угрозами заставил девушку рассказать это.

– Мы лишь бедные слуги Императора, – прошептала женщина. – Я Кларесс. Я направляю этих несчастных кающихся…

– Можешь поберечь дыхание. Я знаю, что вы такое. Или, скорее, чем вы были. Вы – эхо вторгшегося ксеноса, который прибыл на Мород много поколений тому назад и заразил здешних людей своей кровью и своими помыслами. Вы – последние пережитки распространенной им скверны, прикрытой кожей имперской доктрины. – Видя ее негодование, он издал свой смешок, похожий на звук сломанного механизма. – Я высоко стою в рядах Адептус Механикус, женщина. Ты считаешь, мы ничего не знаем? И все же, где ваши чудовищные владыки? Сгинули в варпе, как думаешь? Или их и не было? Могу лишь представить, как ваш прародитель, несчастный одинокий монстр, украдкой выбирается ночью смотреть на звезды и томиться, а потом ползет обратно во тьму и учит свой выводок лжи.

Она зашипела на него, и ему показалось, что он мог зайти слишком далеко, но она была старой и разбитой – это читалось в каждой ее морщине. Ее жизнь растянулась за пределы мечтаний большинства на Мороде, и каждый год прошел в тени разочарования.

– Ваш ассасин и впрямь почти убил генерала-фабрикатора, – отметил он. – В сущности, подобрался опасно близко. – Если бы я только не сдернул ублюдка вниз. – Полагаю, вы бы попытались восстать, прямо тогда же. Хлынуть из подвалов и труб, размахивая потрепанными флажками вашего культа. И я видел: вы можете заполонить улицы не хуже любой толпы. Как бы ни была пуста ваша вера на этой планете, вы явно разнесли ее вширь и вдаль по наиболее неприглядным районам города. И конечно же, вас бы раздавили. Адептус Механикус – не какой-то зверь, который умирает, если лишить его головы. Мы – машина, где каждый компонент можно бесконечно заменять.

И кто теперь изрекал ложное учение? Палатиум был полон машин, которые никто не понимал, и столь многие из его коллег-техножрецов обычно просто перекидывали ни к чему не подключенные рычаги или же сверялись с никогда не двигавшимися шкалами. Впрочем, не было никакого смысла раскрывать это иссохшей ведьме.

– И все же ты здесь, – сказала Кларесс, прервав его тихие раздумья. – И не с огнем. Ты раскрыл нас, и все же ты здесь. Зачем, адепт?

– Зачем? – Он попытался великодушно улыбнуться и почувствовал, как кожа вокруг искусственных глаз болезненно натянулась. – Я несу благие вести, Кларесс. Я пришел сообщить вам, что ваше время пришло. День Вознесения – и ваш день тоже. Неважно, что ваши повелители со звезд никогда не придут возвысить вас.

– Чтобы вы могли уничтожить нас забавы ради, – пробормотала Кларесс.

– Я могу сделать это независимо от того, восстанете вы, или нет, – заметил Трискеллиан. – Но у меня есть для тебя цель, магус. Для тебя, и твоих оборванных последователей. Я хочу, чтобы вы вышли наружу, все ломая и создавая шум. Восстаньте, а потом шмыгните обратно в свои убежища, когда день закончится. Когда создадите достаточно хаоса и сумятицы.

– Мы не ваши игрушки, – вмешалась Давиен, которая явно не смогла удержаться перед вышестоящими. – Мы Конгрегация Благословенного Единения, и наш день придет! Прекрасные ангелы Императора явятся к нам, и это мы вознесемся, дабы стать с ними одним целым! Мы не пешки Надсмотрщиков!

– Вы – то, что я скажу, иначе вы ничто, – прямо сказал им обеим Трискеллиан. – Вы будете действовать, когда я велю вам действовать, или превратитесь в пепел, а еще ваши дети, внуки и все трясущиеся чудовища, которых вы, несомненно, прячете. Потому что ваше спасение во мне. Не в вашем монстре-Императоре, не в ваших несуществующих звездных ангелах. Во мне. Ведь я взглянул на ваш генетически код и увидел в нем благо. Я счел, что нечто в вас достойно уцелеть. Только через меня ваше наследие получит вечную жизнь. Как вам такое новое кредо и пророчество? Повинуйтесь мне, и я оставлю в этом мире место, чтобы кое-что от вас уцелело. Откажите мне, и вас уничтожат так, что не останется и воспоминания. В День Вознесения вы восстанете и заполните улицы, и этот мир станет свидетелем великой перемены. К власти придет тот, кто поведет в эпоху просвещения, знания и праведного экспериментирования. Расточительные и неэффективные будут свергнуты. В сердце нашего мира вновь воцарится истинная наука.

Он позволял мессианским фразам скатывать с языка, чувствуя себе слегка опьяненным ими. Теперь ясно, как легко могут распространяться культы вроде этого, и почему человек может пожелать стать их хозяином. И он видел, что карга ненавидит его, презирает всеми фибрами своего естества, но также и боится. Он властвовал над ее жизнью и смертью.

Когда она покорно кивнула головой, он на миг испытал абсолютное прозрение, откровение о собственном великом будущем, простирающемся впереди. Генерал-фабрикатор Трискеллиан, владыка кузницы Мород, образцовый адепт, чьи слова копируют и переписывают по всему Империуму.

– Вы выживете только благодаря мне, – напомнил он им. – А теперь готовь свой народ к благословенному дню. Скажи им, что уже близок миг. Тот, о котором ты так часто проповедовала.

На обратном пути в Палатиум Трискеллиану несколько раз пришлось принимать лекарства, чтобы успокоить эмоции. Несмотря на то, что плоть являлась его специальностью, он признавал, что ее излишества необходимо сдерживать. Он бесстрастно каталогизировал разнообразные виды своих ощущений. Восторг, понятно, ведь выродки сделают то, что ему было от них нужно. А еще, подо всем этим, слабое течение страха. Возможно, завтра в районах Южного Разлома произойдет лишь слабое недовольное бормотание, и генерал-фабрикатор даже не сделает паузы в своих праздненствах.

Как полагал Трискеллиан, эта эмоция была верной и уместной. Что вообще достигалось без риска? Он уверял себя, что у него на руках все карты – и против Бурзулема, и против червей из Конгрегации. Он уже проводил расчеты, час за часом, выставляя шансы так далеко в свою пользу, как только позволяли обстоятельства. И никому вообще не нужно об этом знать. Когда уляжется пыль после поистине запоминающегося Дня Вознесения, у него будет все. Унылый маленький мятеж Конгрегации продемонстрирует несостоятельность Бурзулема, а потом он, Трискеллиан, ворвется и спасет положение. Всеобщая хвала и одобрение, а также свеженазначенный временный генерал-фабрикатор. Возможно – будоражащая мысль – он мог бы даже устроить так, что Бурзулема убьют, если тот окажется в опасной ситуации. Все было на своем месте. Он устранил все возможные шансы на ошибку. Так почему же ему так тревожно?

У них с Кларесс был финальный разговор. После того, как она склонила свою лысую морщинистую голову и согласилась на все, сделала свой культ инструментом его личного вознесения, магус подняла взгляд, вперила в него желтоватые глаза и произнесла:

– Но у нас должен быть наш защитник.

– Что за защитник? – фыркнул Трискеллиан, думая о раздувшемся монстре, эксперименте Теслинга.

– Ты знаешь ее, – шепнула магус. – Твоя рука помнит ее.

И если напрячь память, это совсем чуть-чуть вывело его из равновесия. Ведь как могла эта женщина знать, что произошло в зале аудиенций Бурзулема? Она псайкер? Это часть их генетики от ксеносов? Ему казалось, что он тщательно препарировал чужеродные составляющие крови пленников. Наверняка же он бы обнаружил какие-то намеки на… Впрочем, можно ли надежно определить такими средствами даже человека-псайкера? Да и в любом случае, немного провидения отдаленных событий ничего не меняло.

– Ее ждет казнь, – сказал он старухе. – К этому моменту ее уже держат под ареной, вместе с прочими подношениями. К завтрашнему дню разжигают печь.

С молитвами и обрядами. Огромные вереницы послушников раскачиваются взад-вперед на мостике, вливая благословленные масла и возлияния в озаренный красным зев, чтобы тот поглотил несовершенных в равной мере и святостью, и огнем.

– Ее ждет восстание, – прошипела Кларесс. – Конгрегация последует туда, куда пойдет она. Они услышат ее песню мятежа в своей крови. Она нужна нам. Ты должен дать девочке средства освободить ее. – Кивок в сторону служащей.

И разумеется, он не был должен что-либо ей давать. Он являлся хозяином положения. Не требовалось уступать, давая свои орудиям хоть малейшее преимущество. Но она посмотрела ему в глаза, и он кивнул, сочтя предложение неоспоримым, и выдал аварийные частоты стеклянных камер.

Мелочь; она ничего не изменит. И все же, оглядываясь назад, внутри него остался червячок беспокойства от того, что в миг своего триумфа над ними он просто дал им желаемое, не колеблясь. Да и что, в самом деле, могла сделать эта девушка? Она была никем, слугой самого низкого уровня. Но когда он рассказывал ей то, что требовалось знать, Давиен смотрела на него не отсутствующим взглядом, уместным для чернорабочего. У него было неуютное ощущение, что в этой юной голове растет настоящий фанатизм, даже более сильный, чем у старой ведьмы.

Великодушие, ободрил он себя, и все же продолжал волноваться весь остаток дороги до Палатиума.

8

Был один момент, в самом конце беседы, когда Давиен увидела что-то в Кларесс. Глаза старухи вдруг загорелись целеустремленностью, словно высшая сила скользнула внутрь ее сморщенной кожи, чтобы поглядеть на этого высокомерного поклонника шестеренок. Она развернулась к нему, выдвинула требования, и тот согласился со слегка ошеломленным выражением лица. В сердце Давиен хлынула надежда. Все было спектаклем? Это мы манипулируем ими?

Но затем он ушел, и Кларесс осела, будто рухнувшее сооружение. Магус посасывала десны и смотрела в никуда, опустошенная и уставшая.

– Разнесите новость, – прошептала она Тетушке и Дядюшке, стоявшим у нее за плечами. – Скажите им всем, что Император велит нам взяться за оружие. День Вознесения машинных жрецов должен стать нашим днем, будь то успех или провал. Ступайте и скажите Конгрегации, что мы восстанем против них. Это должно случиться сейчас, или же не случится никогда.

Она позволила помочь ей подняться на ноги. Где-то в процессе этого ее позвоночник со щелчком встал на место, и последующие слова зазвучали пылко.

– Скажите Тетушкам и Дядюшкам. Скажите Бабушкам и Дедушкам. Призовите наших старейших из их гнезд. Передайте весть во все анклавы, где есть часовня Конгрегации. Идите ко всем, кто носит нашу кровь, и ко всем, кто не носит, но услышит наше послание. Скажите обслуге кузниц и старостам факторумов, что завтра мы выступаем на Палатиум. Скажите им, что каждая смерть в зубьях машин, каждый брат, раздавленный в обвалившейся шахте, каждое дитя, больное из-за их ядов, будут отомщены завтра, или же не отомщены вовсе. Пусть они поднимутся вместе с нами, и скажите им, что они узрят чудеса!

И люди устремились из комнаты выполнять ее приказы, пока все новые шли посмотреть, из-за чего крики. А Давиен стояла поодаль и чувствовала себя больной, ведь все это являлось подлогом. Наущением одного из поработителей. Они были всего лишь игрушкой техножрецов. И при этом намеревались пойти со своим скудным вооружением против механизированной мощи адептов. Улицы Аукторита будут залиты кровью ее сородичей.

Когда все вестники унеслись прочь, Давиен горько покачала головой.

– Я навлекла это, – выдавила она, борясь с желанием расплакаться из-за собственной слабости. – Я хотела спасти Ньема. Я прикончила нас.

– Дитя… – сказала Кларесс, однако Давиен отбежала от нее, отказываясь позволить успокоить себя.

– Это наш конец, – прошипела она. – Жрец использует нас, а потом уничтожит. Или заточит нас в своих колпаках и сделает своими подопытными. Все наши обычаи, наши традиции, наша вера. Он вытопит их из нас. Не останется ничего, кроме его науки.

– Дитя… – повторила Кларесс.

– Мы должны бежать, – практически заорала ей Давиен. – Все мы, каждый в свою нору. Должны покинуть этот город. Должны разнести наши речи и нашу кровь в другие места. Здесь с нами покончено! Простите, магус, простите. – Она одновременно рыдала и была разъярена до белого каления. На себя, на Трискеллиана, на Кларесс. – Я погубила нас! Я предательница. Накажите меня, магус. Уничтожьте меня.

– Ты слушала ложь врага, это верно, – мягко произнесла Кларесс. Ее рука упала на плечо Давиен: пустая оболочка, не имевшая веса. – И возможно, со временем тебя накажут, это также верно. Но пока что ты одна из нас и должна сыграть свою роль в грядущем.

– Но это обман! – воскликнула Давиен. – Это какой-то план Надсмотрщика, какая-то их междоусобица. Время не пришло! – Пораженная внезапной надеждой, она поискала глазами лицо старухи. – Это оно? Все это… замысел Императора для нас? Возможно ли? – И, еще не успев услышать каких-либо пустых слов успокоения, торопливо продолжила: – Скажите мне правду, магус. Прошу, скажите.

От печального спокойствия на лице Кларесс разрывалось сердце.

– Я не знаю, дитя. Я хотела бы дать тебе все великие уверенности в мире. Хотела бы дать тебе те полные огня и веры слова, которые произношу в часовне: о Многоруком Императоре и Его ангелах. Но именно для этого нужна вера, Давиен. – Она обмякла, съежившись еще немного сильнее. – Отведи меня в мою комнату. Я должна отдохнуть перед завтрашним днем.

– Вы не можете выйти на улицы, магус. Только не вы.

– Я должна. Все мы сыграем свою роль. Мы восторжествуем вместе, или же падем. Я не хочу остаться одна, если меня лишат моей родни.

Давиен повела ее вглубь подвального лабиринта. Повсюду вокруг Конгрегация исступленно готовилась. Здание истекало праведниками, спешившими разнести слова магуса по всем бедным районам города. Все дальние родственники Давиен начнут вооружаться. И другие – те, кто иной крови, но также пострадал под гнетом железного сапога техножрецов – тоже станут собираться. Все будут брошены против железных стен Пустых Людей.

Доставив Кларесс обратно к койке старухи, она помогла ей улечься, слыша щелканье и хруст суставов. Магус полежала немного, глядя в низкий потолок, а затем повернула голову и посмотрела на изображение Императора на дальней стене. Оно уже осыпалось и было наполовину скрыто под грязью. Картина времен Бабушек и Дедушек, когда кровь Императора в них была сильнее, так что никто никто из Конгрегации не мог показывать своих лиц из опасения, что их суть распознают. Фигура с четырьмя руками: двумя человеческими и еще двумя с блестящими когтями, похожими на полумесяцы. Эллипсовидная голова, рассеченная огромной благожелательной улыбкой, которая полностью состояла из зубов. Глаза были прекрасными, смертоносными, нечеловеческими. Давиен часто глядела на этот образ, прочувствуя его противоречия, позволяя им обращаться к человеческому и нечеловеческому внутри нее. Это пугало ее; это вдохновляло ее.

– Я слышу, как они поют мне, – донесся до нее сухой голос Кларесс. – Ангелы. Ими полнится холодная пустота. И я пою в ответ. Я говорю им: мы здесь. Мы веруем. Мы ждем вас. И громадные крылья несут их через леденящие просторы, сквозь губительный лабиринт варпа. Они идут, Давиен. Они говорят мне: мы слышим вас. Мы идем к вам. Просто верьте, и вы станете частью нас. Благословенное Единение, дитя. Наша судьба. – Она тихо рассмеялась и закашлялась, содрогаясь при каждом сухом спазме. – Они идут со звезд, наши предки. Первый носитель нашей крови на Мороде был ребенком ангела, и потому мы тоже дети ангелов. Но все более слабые, с каждым поколением. Мне недостает силы Тетушек, могущества Бабушек. Я слишком человек, чтобы быть по-настоящему сильной. Но я слышу их, Давиен. Они так прекрасны. Ничто в этом уродливом мире не сравнится с ними. Мне нужно увидеть их собственными глазами, пока я не стала слишком стара.

И Давиен, одна из истощенных выживших в еще более юном поколении, подумала о том, насколько же жидка ее собственная кровь, как мало осталось от ангела.

– Вы думаете, День Вознесения жрецов станет и нашим вознесением? Или вся наша кровь просто закончит свой путь на улицах, или в лаборатории того жреца?

Взгляд желтых глаз Кларесс переместился на нее.

– Вера – все, что мы имеем, когда машины этого мира приходят раздавить нас. Я слышу ангелов. Они идут к нам, но пространство огромно, а варп коварен. Единственное, что мы можем сделать – это верить, что Многорукий Император не покинет своих праведников в час нужды. Что Он подлинно божественен, а не только труп на троне, которому поклоняются машинные жрецы. Наш бог жив, Давиен. Наш бог есть жизнь, жизнь во всех ее формах и обличьях. А их – пыль и древние механизмы. Мы должны взять верх, иначе мы отдадим вселенную энтропии и смерти. Лишь посредством наших истин вечная жизнь может уцелеть и распространиться по космосу. Веришь ли ты?

И Давиен подумала: «Завтра мы умрем, на улицах и на их арене. Это не настоящее восстание, которое нам обещали, а какой-то гамбит жреца». Однако она не могла держаться за эти мысли под шелест голоса старухи. Тот проникал ей под кожу. Он обращался ко всем службам, что проводились в подземной часовне. Обращался к ее крови.

В конце концов, легко верить, если ты силен. И в чем тогда ценность этого? Но они выстояли под стальным молотом техножрецов и все равно поднимутся. Пускай Трискеллиан считает, будто все идет по его плану. Конгрегация восстанет, ибо пришло их время. Кто сказал, что это он использует их? И хотя умом Давиен сознавала истину, внутри она все же ощущала этот огонь, выжигавший все сомнения.

– Верю, магус, – пылко произнесла она. – Скажите мне, что я должна сделать.

На рассвете следующего дня, пока техножрецы еще находились на ранних службах своего Дня Вознесения, улицы Южного Разлома взорвались вооруженным мятежом.

Давиен видела это с крыш, перемещаясь со здания на здание по переходам, мостикам и веревкам, которые скитарии периодически срывали, однако местные всегда привязывали их вновь. Всю ночь вестники Конгрегации искрами разбегались по самым нищим районам города в поисках тех анклавов, что подхватят их огонь. Конечно же, все истинно верующие поднялись без вопросов. Прямо сейчас она могла разглядеть лишь тех из них, кто обладал наиболее неоспоримой человеческой внешностью – тех, кого выделяла только бледность кожи, пятна хитиновых чешуек и, возможно, немигающие желтые глаза. Никаких черт, необычных для ядовитой планеты вроде этой. Однако за стенами многоквартирников и внутри них зашевелятся и предыдущие поколения затронутых богами, и им будет невтерпеж. Как-никак, они ждали всю свою долгую жизнь. Пока их юные отпрыски занимались делами в мире, они прятались, не имея возможности показать свои искаженные лица. Им было ведомо лишь пылающее пламя их веры, и теперь эта вера велела: «Вставайте!».

На улицах толпились люди, обычные люди. И все же не обычные, поскольку во многих из этих тел текло несколько капель божественной крови. Однако это были не сверхчеловеческие персонажи из имперских мифов. Не Адептус Астартес, которых сделали малыми богами; не техножрецы, возвышенные машинами до той степени, что позабыли, каково это – ходить по земле на двух ногах. Люди, обладавшие лишь верой, а также теми инструментами и оружием, какие сумели найти или сделать самостоятельно. И сегодня им предстояло попытаться вырвать власть над своей судьбой у тех, кто направлял и разграничивал всю их жизнь.

И Давиен знала: им предстояло умереть. С тяжелым сердцем она наблюдала, как они собираются. Рабочие факторумов хлопали друг друга по плечам, над толпой разносились грубые приветствия. Были и там и знамена, и некоторые из них изображали Многорукого Императора, Осыпающего Праведных Своими Ангелами, но присутствовали и другие. Примитивные штандарты, отмечавшие этот район, или тот факторум, эту шахтерскую бригаду, был даже один от персонала трапезной для рабочих. Чувствовался дух гуляния, как будто они все же праздновали проклятый День Вознесения.

А потом в поле зрения показались первые скитарии. Давиен знала, что к этому моменту ей следовало бы уже уйти, отправиться на поручение, которое ей дала Кларесс, но она не могла. Она должна была увидеть, не окончится ли вся авантюра трагическим провалом.

Клин кибернетических солдат в красном облачении безупречно выстроился поперек улицы перед скапливающимся сборищем. Позади них подошла пара драгунов, высившихся над головами солдат. Наездники держали наперевес раздвоенные пики, на которых шипели искры, а расположенные за ними сервиторы, соединенные с механизмами машины, управляли дергаными движениями «Железного иноходца». Толпа затихла, видя, что все эти карабины направлены на нее, и понимая, что на подходе еще больше.

Усиливая свой голос, пока голова Давиен не задребезжала, словно от грома, альфа скитариев выкрикнул:

– По приказу генерала-фабрикатора вам требуется разойтись. Второго предупреждения не будет.

И из рядов людей вышла Кларесс, которая встала перед ними и воздела свой посох. Каким-то образом ее высокий, отчетливый голос донесся даже до Давиен.

– Вера и свобода! Вера крови истинного Императора! Свобода от ярма!

Скитарии открыли огонь.

Когнда это произошло, Давиен вскрикнула и отпрянула от вспышки и жара, зная, что восстанию наверняка пришел конец в самом начале. Однако после выстрелов она осмелилась выглянуть и увидела, что Кларесс по какой-то причине не задело, а слева и справа от нее лежат тела – праведники, поставившие себя под удар. И даже не так уж много тел по сравнению с огромной массой людей, заполонившей улицу. Разозленных людей, переполненных обидами.

Голос Кларесс прозвучал вновь, и на сей раз она подавала сигнал к наступлению. Давиен увидела, как члены Конгрегации по обе стороны от магуса сорвались на бег, мощным потоком хлынув по улицам, орудуя молотами, ломами и силовыми резаками, опустошая дробовики и автоматы в клин скитариев. Драгуны тут же пришли в движение, шагнув поверх голов своих союзников, имевших человеческие габариты, и набирая ход для контратаки с опущенными пиками. На глазах у Давиен первый нанес удар. Огромные железные ступни разметали бунтовщиков, а копье тем временем описало дугу в толпе, обугливая и сжигая. Затем его опалило раздирающим зрение лучом света. Одна из бригад рудокопов установила на крыше напротив Давиен камнерезный лазер и прочертила на корпусе драгуна линии расплавленного металла, пока не попала во что-то жизненно важное.

Через миг шагающая машина ослепительно полыхнула и взорвалась, уничтожив ближайших бойцов и взимая жуткую плату осколками и изорванной плотью. Впрочем, для всех остальных, кто остался на ногах, это стало сигналом броситься вперед. Спустя несколько секунд скитарии уже сдавали позиции, стреляя и отходя назад. Или же просто падали, увлекаемые наземь толпой, которая видела в них лишь орудия угнетателей.

А потом Давиен удалилась, перемещаясь с крыши на крышу и высматривая, когда же более тонкие инструменты техножрецов посчитают верхние уровни своей территорией. Довольно скоро сюда поднимутся егеря, отстреливающие толпу внизу. Убийственные ржаволовчие будут пытаться обойти Конгрегацию с флангов, чтобы повергнуть ее лидеров своими клинками и когтями. Требовалось упредить все это. У нее была работа – задание, доверенное ей лично магусом.

Она тенью следовала за заводилами толпы, пока те не вырвались на простор возле площади Нилгетум, где располагалось железнодорожное депо. Пока все подходили, продолжали выгружаться новые бойцы Палатиума, которые торопливо покидали состав и занимали позицию для его защиты. А если Конгрегация хотела добраться до Палатиума, ей нужно было взять под контроль поездную магистраль и притом взять быстро, прежде чем техножрецы начнут разрушать собственную инфраструктуру, чтобы не отдать ту мятежникам.

Там были не просто скитарии. Давиен увидела, как с платформ по рампам со скрежетом катятся приземистые фигуры сервиторов-катафронов: бронированные человеческие голова, торс и руки, установленные на механизированную штурмовую машину, которая также являлась нижней частью их тела. Давиен ощутила вспышку ярости на техножрецов и их вмешательство. Они брали божественную плоть, резали ее и обстругивали, сращивали со своими устройствами. Ничего нельзя было оставлять в покое. Ничто не имело никакой ценности, пока его не внедряли в их машины. А в глобальном масштабе ничьи отдельные жизни ничего не стоили, если не являлись компонентами огромной жреческой системы, охватывавшей людскую вселенную и подчинявшую их холодному металлическому замыслу все, к чему прикасалась.

Катафроны представляли собой кошмар, практически неуязвимый для оружия приведенной Конгрегацией пехоты, но к этому моменту восставшим уже дали возможность подтянуть и свои большие пушки. Издавая задыхающийся рев и изрыгая дым, из боковой улочки вырвался один из крупных карьерных грузовиков, с громыханием уже набравший максимальную скорость. Это был тяжелобронированный «Голиаф», всю переднюю часть которого занимали камнедробильные лезвия, и они бы с жадностью пережевали машинное тело скитария или броню катафрона. А за ним вылетели закутанные силуэты, несущие знамя с изображением знакомой мнорукой фигуры. Тетушки и Дядюшки вышли из своих подвалов и нор, из позабытых простенков, где ждали поколениями. «Голиаф» пошел вперед, встретив ведущего катафрона в лоб и превратив его защиту в иззубренное месиво, а старшие уже прыгали вокруг или поверх него, потрясая ножами, пистолетами или просто собственными крючковатыми когтями. И это было не все. Давиен почувствовала, как у нее в голове раздался голос. Пение, столь чистое и красивое, что ей подумалось: наверняка это ангелы, они наконец-то пришли. Должно быть, это услышала вся Конгрегация, судя по тому, что они удвоили темп и радостно сошлись со скитариями и машинами.

На площадь вышла огромная фигура, на голову возвышавшаяся над простыми смертными – Бабушка, одна из истинных старейшин, закутанная в вымпелы и лохмотья, которые не могли скрыть божественности ее облика. Она запела, и Конгрегация эхом отозвалась ей, возвысив голос в молитве и хвале. В одной из трех рук у нее было знамя – не из тех примитивных самоделок, за изготовлением которых толпа провела прошлую ночь, а нечто древнее, поколениями хранимое для этого дня. На нем был изображен не ожидаемый имперский лик, а эмблема с такой же головой с вытянутыми челюстями и тянущимся за ней телом с гребнистой спиной. С одной стороны скрученная змееподобная фигура оканчивалась кривым когтем, а с другой – голодной пастью, готовой пожрать техножрецов и все их труды.

Скитарии перевели свое оружие на нее, поливая огнем, однако знамя так взбудоражило Конгрегацию, что они уже захлестывали шеренги, карабкаясь на катафронов и храбро принимая массированный обстрел противника. Давиен увидела, как срабатывает взрывчатка, и рудничные заряды уничтожают тела с обеих сторон. Увидела ожесточенные клубки поножовщины, штыки и молотящие приклады карабинов, не дававшие никакой пощады.

Она увидела, как скитарии в тылу снова грузятся в состав, и поняла, что настал ее выход.

Никто не следил, чтобы одинокая молодая женщина не слезла с крыш и не пробралась на поезд. А пробравшись, она надела свое облачение из Палатиума и показала электротатуировки, так что ее приняли за свою. К тому же они отступали в полном составе – те, кто сумел выбраться из толпы, набивались в состав и уводили его прочь, чтобы он не достался бунтовщикам. Шахтеры приведут с выработок свои поезда и восстановят разбитые скитариями рельсы. Они были в высшей степени трудолюбивы и на протяжении поколений творили и чинили по приказу Надсмотрщиков.  Теперь же всей этой смекалке предстояло обратиться против руки, державшей кнут.

Но к этому моменту Давиен уже уносилась в направлении центральных районов Аукторита, к арене и, кроме того, к стенам Палатиума.

Насколько могла понять Давиен, сами техножрецы пока еще не воспринимали восстание всерьез. Это придавало ей надежды. У арены, где должны были начаться праздненства, собралось множество скитариев, однако они по-парадному стояли навытяжку, ожидая благословения и посвящения от своего повелителя. Похоже, прочие войска, спущенные с кораблей, были преимущественно отведены в казармы возле Палатиума, и она видела тут руку Трискеллиана. Тот все-таки режиссировал свой переворотик. Сойдя с поезда, она мельком заметила, как они выгружаются из пустотного дока, и что-то в них вызвало у нее дрожь. Они выглядели совсем иначе, чем те скитарии, к которым она привыкла. Война закалила их, стерла глянец с металлических частей. И Давиен понимала, что Трискеллиан задействует их, как только одержит какую-то победу, к которой стремится в своей маленькой военной игре. Даже в сравнении с обычными солдатиками техножрецов вернувшийся батальон выглядел безликим и недоступным. Иным. На мгновение она поймала себя на необъяснимом желании приблизиться к ним, испытать границы своей вымышленной личности и вглядеться в их линзы и прорези шлемов. Она встряхнулась. У нее была работа.

Ее электротатуировок оказалось достаточно, чтобы попасть под арену. Наверху разнообразные секты и подразделения Адептус Механикус занимали свои места на многоярусных каменных сиденьях. Давиен слышала их скрежещущие гимны, с хрипом раздававшиеся из металлических глоток и динамиков. Они приводили себя в состояние хладнокровного благочестия, готовясь к развлечению. Ниже уровня арены располагались очередные стеклянные камеры, где держали всех, кого сочли неподходящими. Раненых и искалеченных, больных, рожденных несовершенными, неспособных работать. И, разумеется, тех, кто был заметно затронут прикосновением крови Многорукого Императора. Всех, кто не годился для включения в великую, бесконечную, бессмысленную работу, которой посвящали свои пустые жизни техножрецы.

Выше, в центре арены, они поставят пылающие печи и огромный кипящий котел, готовясь сделать подношения своему образу бога. Давиен очень хорошо понимала теологию. Как огни плавильни очищают сырье, так и топки арены символически очистят население Морода, чтобы его можно было перековать в требующиеся адептам орудия.

Однако именно тут Кларесс добилась от техножреца одной-единственной уступки. Стеклянные камеры создавались с внутренним изъяном, так что при необходимости их можно было расколоть. Раздайся из систем управления определенная частота, они бы разом взорвались, на миг превратив воздух в ад бритвенно-острыми осколками.

И сейчас Давиен проползла в нижние туннели, пробираясь там, где старинные шестерни давно остановились, а поршни заржавели в полуоткрытом положении. Тесное пространство содрогалось от взрывов первых пиротехнических зарядов наверху, а она протискивала свое тощее тело через люки, навеки приоткрытые ровно на достаточную ширину. Пока клетки не оказались под ней.

Многие из здешних пленников никогда бы не смогли сражаться. Однако призывная группа забрала много сотен человек со всего города, и они были отсортированы по анклавам, то есть Конгрегация по большей части оставалась вместе. Многие обладали выраженными признаками божественности и голодными взглядами следили сквозь стекло за сервиторами и младшими жрецами. У них имелось не просто несколько когтей и клыков.

И там была Сакири, подготовленная к центральной роли на торжествах. Ее пристегнули к той раме под пять конечностей, прижав там, словно образец. К каждой части конструкции теперь тянулись огромные пучки кабелей, и Давиен знала, что ее поднимут наверх через люк и выставят, будто знамя. Станут пропускать через нее ток, пока она не засияет, словно солнце, и сожгут в пепел, а жрецы будут декламировать и распевать свои бездушные гимны.

Ни за что.

Над блоками рычагов и переключателей, управлявших клетками, председательствовала четверка скучающих младших техножрецов. Они совместно играли в какую-то игру, выводя стальными пальцами математические последовательности по малопонятным Давиен правилам. Тем не менее, в пределах слышимости присутствовали скитарии, а всех ее электротатуировок и раболепного поведения не хватило бы, чтобы ей позволили подойти к пультам. Потребуется более затяжной отвлекающий маневр.

На нижних уровнях она нашла один из универсальных стальных ларцов, в которых техножрецы обычно переносили важные послания. Просто металлический тубус, узорчатые рельефы снаружи стерты почти до гладкой поверхности за десятки лет использования. Тубус предназначался для свернутых свитков, но туда поместился бы и другой предмет схожей формы и размеров. Сердце уже колотилось в груди – она уже долгое время жила одной ногой в мире Палатиума, но после такого поступка наконец-то станет истинной революционеркой, совсем как Сакири.

А потом, чувствуя каждую проносящуюся секунду, она вскарабкалась по мостику к жрецам и радостно предъявила им ларец.

– Адепты, срочное сообщение от генерала-фабрикатора!

И это заставило их ощутить собственную важность, и, сгрудившись вокруг, они открыли тубус и увидели последнее мгновение горения запала шахтерского заряда. Давиен успела броситься назад, вниз по мостику, поэтому взрыв подхватил ее и встряхнул, но не более того. Звук с грохотом загулял туда-сюда в замкнутом пространстве, и она могла лишь надеяться, что его скроют салюты наверху.

Выглянув, она увидела три распростертых, опаленных тела. Всего три?

Четвертого она обнаружила на полпути к рычагам. Тот оказался быстрее своих коллег, или же спрятался за ними. Он повис на мостике, держась одной кибернетической рукой, но сейчас уже выбрался и встал перед ней, слегка дымясь. Линза его искусственного глаза потрескалась.

– Ты… – начал было он и, несомненно, далее позвал бы на помощь, а скитарии, вероятно, уже выдвинулись после взрыва. У нее не было времени. Времени выдумывать историю, кланяться, извиняться, ежиться и умолять. К тому же она почувствовала, что от этой вечной робости не осталось ничего. Ее выбило взрывом. Вместо этого она прыгнула на полуоглушенного техножреца и вцепилась в него ногтями, даже зубами. Всадила большие пальцы ему в горло, трепала кабели, выходившие из глазницы, пока не перегрызла их. Била его головой об искореженные перила мостика, сознавая, что на нее смотрят глаза всех пленников. Глаза Сакири.

И в конце концов, он отшатнулся назад, и она кинулась на него всем весом, а потом он оказался по ту сторону сломанных перил, хватая воздух и падая клубком из охваченной паникой плоти и сломанных механизмов, пока не грохнулся между стеклянных колпаков и не затих.

И Давиен ощутила один лишь восторг. Ей казалось, будто сами ангелы Императора наклонились поближе к миру, чтобы сказать ей, что она хорошо справилась. Уголки рта растягивались в безумной ухмылке. Счастливого Дня Вознесения, подумала она и принялась перекидывать рычаги.

9

Бурзулем не мог по-настоящему откинуться назад, поскольку в его теле не было ничего, похожего на талию. Вместо этого он стоял на своем возвышении над ареной, поедая пряные ртутные конфеты и отпуская Аллоизии насмешливые комментарии. Внизу, на пласкритовой поверхности площадки, располагался огромный перегонный куб, куда в разгаре торжеств предстояло сцедить все жалкие подношения. Сервиторы уже распалили химический огонь под ним до надлежащей яркости. Пламя взметалось синим, зеленым и белым, а Бурзулем аплодировал каждой перемене. Вместе с ним на платформе находились его нынешние приближенные, которые сидели возле его многочисленных ног и делали вид, будто им по нраву эклектичные шутки. И, конечно же, Трискеллиан. Не в качестве фаворита, а как объект этих острот в незримом шутовском колпаке Верховного Распорядителя. И если Бурзулема и удивлял тот стоицизм, с каким он все это сносил, тот ничем этого не выказывал. Вероятно, генерал-фабрикатор полагал, что устроил старому Простейшему порку по полной программе.

Что ж, пускай.

Маленькая вокс-бусина, которую он подключил к своему уху, давала разрозненную картину восстания Конгрегации в Южном Разломе, и там все шло идеально по плану. Они устроили славное представление, а локальные силы были задавлены и отступали к центральным районам города. Уже довольно скоро известия дойдут до Бурзулема – дошли бы и быстрее, вот только Трискеллиан внедрился в цепь коммуникации и придерживал крышку на кастрюле, чтобы та дошла до кипения.

Войска Морода, находившиеся под его прямым контролем – те, кто должен был обрушиться на всю омерзительную свару и зажать мятежников в Южном Разломе – следовали скрупулезным инструкциям до последней буквы, оставаясь готовыми к вмешательству, но реально этого не делая. Тем временем альфа примус Десять-Танграм продолжал выгружать все новых вернувшихся, расквартировывая их в гарнизонах возле Палатиума дожидаться приказа Трискеллиана.

Он шел по очень тонкой линии. Раскрой кто-нибудь, что именно сегодня произошло сегодня в Аукторите, каким-то образом раскопав все архивы передач или отыскав точные указания, которые Трискеллиан отдал разным отрядам скитариев, его имя и впрямь стало бы известно в анналах Адептус Механикус, но исключительно в роли архиеретеха. Он болезненно сознавал: никто бы не понял, что в душе он заботился только о порядке. Порой мы должны делать такие вещи, ради высшей цели.

Бурзулем, видимо, только что отпустил в его адрес какую-то колкую ремарку. Напряженное выражение лица Трискеллиана явно доставляло ему удовольствие. Прошла еще секунда, и вверх по ступеням к генералу-фабрикатору бросился техноаколит чрезвычайно низкого ранга, хрипящий искусственными легкими, которые не поспевали за его усилиями. В одной руке у него был свиток, и он молча протянул его.

Трискеллиан практически отслеживал, как авангард новостей пронесся от железнодорожного депо до Палатиума, а затем, обнаружив отсутствие Бурзулема, отскочил в направлении арены. Он приготовился, поскольку это была единственная узловая точка, где его расчеты повисали над бездной неопределенности. Требовалось позаботиться о том, чтобы генерал-фабрикатор не принял каких-либо чрезмерно мудрых решений прямо сейчас.

Хотя Бурзулем и так стоял, все же сложилось впечатление, будто он вскочил на ноги.

– Что? – вопросил он к недоумению всех окружающих. – Они смеют угрожать нашему славному торжеству?

Он уставился на пустые лица вокруг себя, а затем, придя в ярость от их немого непонимания, накинулся на ближайших.

– Какое-то рабочее отребье разгуливает в бедных районах, сжигая вещи и жалуясь, – произнес он так, словно последнее было даже хуже первого. – Какая-то шайка неблагодарных, которые осмеливаются выскользнуть из своего ошейника и бунтовать! Оскорбление нашему святому ордену, прямо в тот день, когда мы празднуем! Разве инструмент кусает руку машинного провидца?

Его рот открылся, чтобы начать выкрикивать приказы, и Трискеллиан понял, что пришел момент выхода.

– Но генерал-фабрикатор, ведь там, конечно же, нет ничего, что не смогли бы подавить наши скитарии?

И на самом деле в тот момент не имело значения, что именно он скажет. Он уже множество раз прежде бывал громоотводом для гнева Бурзулема. Ключевой фактор состоял в том, чтобы привлечь внимание того ровно в нужное время и оказаться объектом всего его дурного нрава и досады.

– Это ваш промах! – взревел генерал-фабрикатор. Его голос резонировал внутри колоколовидного тела. – Вы мой Верховный Распорядитель, Трискеллиан. Вы должны следить, что все идет, как положено!

– Генерал-фабрикатор. – Трискеллиан повысил голос, чтобы тот донесся до всех жрецов вокруг. – Не будь наши ресурсы прямо сейчас столь связаны этими праздненствами…

Напомнить сходно мыслящим, до чего приоритеты Бурзулема выводили все из нормы.

– Вы смеете упрекать меня? – И делая такое обвинение, Бурзулем невольно закладывал эту мысль всем в головы. – Вот что бывает, когда позволяешь мягким наукам чем-либо управлять! Все неточно, повсюду протечки. При ком-то другом этого бы не произошло!

Ты и не знаешь, до чего это верно.

– Генерал-фабрикатор, наши скитарии возьмут все в свои руки. Я лично прослежу за этим.

– Уж конечно проследите! – сказал Бурзулем. – Аллоизия, ты можешь ему поверить? Днем раньше, или около того, он говорил, будто годится на твою должность, а теперь даже не способен организовать праздник так, чтобы чернь не восстала и не испортила все. Когда это закончится, я хочу, чтобы в каждый анклав Южного Разлома были направлены отряды. Хочу, чтобы заговорщиков пытали публично. И это еще не конец, Простейший. Я и до вашей шкуры доберусь, если не сделаете свою проклятую работу!

Трискеллиан постарался выглядеть подобающе пристыженным, думая: «О, ты прав, это еще вовсе не конец». Он встал и попятился прочь, отступая по скату с сиденьями, чтобы связаться по воксу с Десять-Танграмом без риска быть подслушанным. Жрецы, имевшие право лицезреть центральный элемент торжеств, уже по большей части собрались, скопившись красным пятном у ступеней вокруг подиума. Допуск являлся желанной привилегией. Здесь могло бы поместиться вчетверо больше народу; можно было бы опустошить Палатиум и выстроить на лестницах аколитов, служащих и всех тех простых людей, кто на самом деле заботился о том, чтобы все пребывало в чистоте, а все были накормлены. Однако Бурзулем ревностно оберегал свои удовольствия. Увидеть их собственными глазами доводилось лишь тем, кого он решал пригласить, или же тем, кто стоял так высоко, что их нельзя было исключить.

Алчный взгляд Бурзулема вновь устремился на перегонный куб. Перед пузырящимся котлом собрался хор. Их безупречно модулированные голоса, усиленные персональными имплантатами, поднимались над гвалтом толпы. Исполнение было прекрасно, чистота тона и гармония выражали глубокие истины математики, не приближаясь к чем-либо столь будничному, как мелодия. Трискеллиан не являлся любителем музыки. Он оценил уравнения, которыми была наполнена композиция, но холодное совершенство произведения казалось ему фальшивым.

– Адепт.

Далекий, пронизанный помехой голос Десять-Танграма.

– Альфа примус. Ваша диспозиция?

Он оглядел ментальную карту Аукторита: вот жалкие южные районы, откуда рвались повстанцы, вот арена, а за ней стены комплекса Палатиума, где будет расставлена его финальная ловушка.

Десять-Танграм четкими, эффективными формулировками передал ему информацию: численность выгруженных скитариев, их размещение по различным гарнизонам, ранее санкционированное Трискеллианом. Все в радиусе быстрого удара по Палатиуму. Никого непосредственно на пути у бунтовщиков. Идеально – по крайней мере, для целей Трискеллиана. Однако он чувствовал, что необычные приказы вызвали у Десять-Танграма как минимум любопытство. Никаких вопросов, поскольку не скитарию расспрашивать техножреца, но все же тот сумел вставить в свои слова скрытый интерес.

Неуверенность командира может означать неуверенность бойцов, а Трискеллиану было необходимо, чтобы они действовали решительно и быстро, когда понадобятся ему.

– Альфа примус, опишите моральные показатели ваших отделений, – распорядился он.

Пауза: Десять-Танграм взвешивал вопрос, который, должно быть, показался ему странным.

– Мы удовлетворены, адепт. Это исторический день. Мы вернулись на наш первый мир, повидав столь многие. Я возглавлю мои войска в благодарственной молитве за избавление нас от варпа.

От простоты его ответа Трискеллиан вдруг ощутил себя мерзавцем. Повидав столь многие. И попытайся Трискеллиан объяснить, что он делает и как намеревается использовать людей Десять-Танграма в качестве элемента своего плана, насколько жалко бы это прозвучало? Насколько мелочно – втягивать их в склоку из-за того, кому следует управлять богатствами всего лишь одной сферы во всем колоссальном злом космосе?

Нет. Это важно. Мород заслуживает большего, нежели излишества Бурзулема.

– Воздайте благодарность, – сказал он альфе, думая: «И пусть всем нам вскоре будет, за что благодарить». А потом возобновились фейерверки, и он завершил разговор и вернулся на свое место, стараясь выглядеть как человек, который усмирял мятеж.

Огромная салютная батарея с ревом работала вокруг перегонного куба, отправляя высоко в воздух красные и оранжевые, синие и серебристые ракеты. В небесах на мгновения вспыхивали великолепием черепа и шестерни, геометрические фигуры и численные доказательства. Фрагменты горящей фольги и пороха дождем падали на арену, словно звезды. Расточительство, подумалось Трискеллиану. Все, к чему прикасался Бурзулем, становилось бессмысленным сливом ресурсов – от этих торжеств до его проклятого искусства. Которое я лично предам огню, и да станет это последней вещью, которую сожгут на нашей планете не для питания двигателя.

Последние фейерверки с грохотом унеслись прочь, и Трискеллиан задался вопросом, какой еще гром скрывает этот звук. Он отслеживал восстание. Авангард Конгрегации при помощи каких-то наспех слепленных средств, которые они сумели изготовить, достиг железнодорожных депо внутреннего города. Скитарии гражданской обороны предпринимали смелую попытку блокировать их там, но это не продлится долго – только не в отсутствие всех сил, которые придерживал Трискеллиан. Он ощутил странное опьянение, играя за обе стороны в стратегической партии с высочайшими ставками.

А потом по собравшемуся жречеству пошли громкие заинтересованные перешептывания, ведь настало время главного события. Химические угли под перегонным кубом дошли до обжигающего глаза фиолетового оттенка, а бурлящий внутри расплавленный металл был готов для специального ингредиента. Трискеллиан услышал, как под ареной застонали ожившие лебедки и двигатели, и большие люки открылись.

Наверх поднялись склянки, которые предстояло вытащить на леса, а затем поочередно опрокинуть, чтобы несовершенство Морода могло быть символически очищено и преображено. Поднялась рама для истязаний, полностью подключенная, чтобы находившееся внутри пятирукое создание можно было поджечь и заставить дергаться, плясать и искриться – живой фейерверк, который будет гореть и корчиться несколько часов к вящей славе прогресса и знания.

Вот только от склянок осталось лишь топкое крошево стеклянных осколков.

Вот только браслеты и ремни рамы свободно болтались.

На верхушке конструкции, где предполагалось пытать и убить ее саму, сидела на корточках Сакири, пугающая в своей омерзительности. Разумеется, ей мало что оставили для благопристойности, поэтому были видны весь сегментированный панцирь ее кожи, кошмарная голова, лиловатая кожа, туго натянутая поверх продолговатого изгиба нечеловеческого черепа. В двух руках она держала карабин, а в третьей – массивный дуговой пистолет, и все это не сулило ничего хорошего скитариям, занимавшимся пленниками. В небе разнесся трескучий грохот последнего фейерверка, и после него осталась лишь жуткая, смятенная тишина. Все избранное собрание техножрецов застыло в ужасе от представшего им зрелища.

На миг Трискеллиан запнулся. Это не входило в план. Однако, конечно же, входило. Кошмарная старуха, возглавлявшая Конгрегацию, попросила частоты экстренного освобождения. И он дал их ей.

Он стоял чуть впереди остальных и уже смещался назад, посылая за скитариями, которых контролировал, чтобы те смогли выступить в роли сопровождения. Ему вдруг захотелось находиться подальше от арены. Повсюду вокруг его коллеги начинали вопить, жаловаться, отрицать увиденное, но не действовать. И это как раз показатель того, до чего нас довел Бурзулем.

Сакири, трехрукое чудовище, уставилась на них всех своими чужеродными глазами. Она откинула уродливую голову и закричала:

– Я вас разочаровала, Надсмотрщики? Вы не это хотели увидеть?

Три ее руки широко распростерлись, демонстрируя им всю ужасность измененного тела. А потом снизу хлынули другие – все те нечистые, кого должны были с такими церемониями сжечь.

И да, многие из подношений были настоящими мутантами, или же изувеченными несчастным случаем или неудачным рождением, однако немалое их число являлось сородичами Сакири, и когда они все собрались в одном месте, это стало заметно. Слишком много отклонений от человечности, ведущих в одном и том же направлении. Слишком много ребристой кожи одинакового сине-фиолетового оттенка, слишком много разросшихся челюстей и удлиненных черепов. Безносые лица, неровные клыки, лишние руки. Увеличение числа этих симптомов неизбежно вело к обнаружению ксеносов.

– Снесите их! – воззвала Сакири к своему отребью. – Стащите их с высоких кресел и покажите им, каково тут в грязи! Смерть Надсмотрщикам!

Она открыла огонь по толпе из своих пушек. На такой дистанции пистолет создал только вспышку и пламя, но карабин пробуравил все еще органическое горло киберспециалиста среднего уровня.

Некоторые из прочих обладали нормальным оружием, у остальных были просто краденые инструменты или осколки стекла. Или же когти, которые росли там, где полагалось находиться пальцам. Все они лезли вперед: носители скверны чужих во главе, простые мутанты и инвалиды изо всех сил догоняли. И скитарии стреляли по ним, но здесь, на арене, их все же было не так много. Все отбыли в железнодорожное депо, безуспешно сдерживая основной удар восстания.

– Трискеллиан! – Бурзулем был рядом с его локтем. – Как это случилось?

– Предательство, генерал-фабрикатор! – Эти слова, первыми вырвавшиеся изо рта Трискеллиана, звучали искренне, поскольку он знал, что они правдивы. К тому же, проведя эту черту самостоятельно, он автоматически оказывался по ту же сторону от нее, что и Бурзулем, вне подозрений.

– Аллоизия! Наш праздник!

Он действительно был сильнее встревожен тем, что его маленькое торжество испортили, а не тем, что вооруженные монстры швыряются зазубренным стеклом во взбаламученную толпу его людей.

И не Сакири, которая шагала вперед, глядя на Бурзулема, а ее оружие не смолкало.

Я мог бы бросить его здесь, дать ей убить его. Не по плану, но все же неплохой план. Вот только Бурзулем держал его за локоть, поскольку уже прибыли скитарии, чтобы вывести Трискеллиана отсюда. И он задался вопросом, всего на один обрывистый миг, нельзя ли попросту убить генерала-фабрикатора здесь и сейчас и покончить с этим. Однако он не мог приказать солдатам пойти на такой шаг – слишком очевидное противоречие встроенному перечню приоритетов. Слишком много свидетелей. Не торопи события, Трискеллиан.

А огромный «Кастелян» Алоизии уже тяжеловесно выдвигался между оборванными беглецами и Бурзулемом вместо того, чтобы реально вступить в схватку, где он мог бы пригодиться.

– Простейший! – Так и не отпустив локтя Трискеллиана, Бурзулем подтянул его поближе. – Что вы сделали?

И на мгновение он подумал, что генерал-фабрикатор разглядел все, весь крамольный замысел. Пока Бурзулем тряс его, он запнулся с ответом и потянулся проверить, сможет ли обратить войска Десять-Танграма против коллег-техножрецов в прямом мятеже. Но Бурзулем уже орал:

– Я поставил вас руководить этим! – Его усиленный голос был таким же громким, как стрельба и предшествующий салют. – Как может один человек быть настолько некомпетентным?

И Трискеллиан решил: точно, тот в ярости только из-за испорченной церемонии. Бурзулем даже поверхностно не понял, насколько не так для него все вот-вот пойдет.

– Отходите во дворец, генерал-фабрикатор! – настойчиво потребовал он. – Я разберусь с этим, а также с городом!

В искусственном ухе Трискеллиана до сих пор звенели срочные донесения из железнодорожного депо. Мятежники уже создали там прочный плацдарм и пробивались оттуда к сердцу города, а по рельсам прибывали все новые. Скитарии и техножрецы делали панические доклады о чудовищах: не просто нездоровых отклонениях из Конгрегации, на три четверти являвшихся людьми, а тварях, в облике которых было куда больше от ксеносов. Старшее поколение. И это означало, что извращенном смысле все идет по плану. Мерзкий культишко раскопал всех своих погребенных отпрысков, как он и потребовал. Придя с зачисткой, он накроет их целиком.

А Трискеллиан принимал их крики к сведению, и его ответные действия лишь направляли бунтовщиков к неприступным воротам дворца.

– Да, в Палатиум! – подтвердил Бурзулем. – Мы будем командовать обороной оттуда!

Как будто его бегство было чем-то большим, нежели обычным самосохранением. Он как будто и сам выступал элементом планов Трискеллиана. Того опять посетила идея, что он единственный игрок в сложной партии: вот повстанцы, пробивающиеся намеченным путем и верящие, что побеждают. Вот регулярные скитарии, отводящие свою бронетехнику и отряды в силу понимания, что так лучше всего бороться с восстанием. Вот закаленные ветераны Десять-Танграма, размещенные внутри Палатиума и вокруг него: челюсти капкана. Несмотря на несвоевременное освобождение Сакири, все работало, словно часовой механизм. А кто, если не техножрец, сможет оценить хорошо сконструированный образчик машинерии?

10

После жестокой стычки основная масса техножрецов отступила в направлении Палатиума, а Давиен и выжившие жертвы перегруппировались снаружи арены. Было видно, что та горит. Кто-то из Конгрегации разрушил несущие леса перегонного куба, и огромный котел, словно умирающий левиафан, завалился набок, заливая пласкритовый пол раскаленными выбросами, так что они стекали в недра темницы и поглощали тела бывших тюремщиков. Прочие совали в химический огонь стержни и брусья, разнося его как можно дальше, или же залезали в фейерверки, запасенные для дальнейших торжеств, и раскидывали взрывчатую начинку по сиденьям, а потом поджигали ее. Центральный элемент великого жреческого праздненства чистоты ныне стал домом одного лишь пламени всевозможных температур и цветов.

Люди, которых Давиен видела вокруг себя, сейчас имели просто оглушенный вид. Многие – по-настоящему больные и слабые – выглядели так, словно изнеможение практически их прикончило. Но они рады этому, решила она. Рады, что пошли против угнетавшей их руки, хоть раз. А когда стихло эхо последнего салюта, в воздухе снова прозвучал гром. Он доносился со стороны железнодорожного депо.

– Конгрегация грядет, – шепнула она Сакири. Та горбилась в драном плаще, который сделала из красной рясы, сорванной с одной из ее жертв. Еще одна багряная полоса наискось закрывала зияющую глазницу – тот глаз, что у нее отняли техножрецы. Она сидела на корточках на изувеченной статуе – какой-то древний техножрец, увековеченный в пласкрите, а теперь лишившийся всего выше пояса.

– Много что грядет, – отозвалась Сакири, а затем наклонила голову. – Скажи им, не мне.

– Им?

– Твоим войскам, маленький генерал.

Давиен беспомощно обвела взглядом бывшие подношения, поскольку те и впрямь смотрели на свою свою спасительницу. Она съежилась.

– Я не могу. Я не такая. Я просто посланник.

– В самом деле?

– Я не Кларесс. Я не могу просто говорить.

– Я тоже, – с иронией произнесла Сакири. – Император создал меня, чтобы делать, а не разговаривать. Но этим запутавшимся нужны слова, и тебе придется их отыскать. Гляди.

Сакири встала, вцепившись пальцами ног в неровный обрубок изваяния, и немедленно завладела всеобщим вниманием. Некоторые даже встретили ее ликующими криками, но она развела свои три руки, призывая к тишине.

– Свобода – тот дар, которым нас наделяют в миг рождения, и который еще через миг у нас отбирают Надсмотрщики, – обратилась она к ним. Ее голос был звучал надтреснуто и сорвано, в теле сражались между собой фанатизм и усталость. – Свобода – величайшее, что есть во вселенной, сделанной из цепей. – Одна рука метнулась змеей, схватила Давиен и вздернула наверх, поставив рядом с Сакири. – Она презрела пушки и цепи, чтобы добраться до нас. Она стала посланцем Божественного Императора, чтобы избавить всех нас от огня. – А затем, когда в наступившей выжидающей тишине все глаза обратились на Давиен, она шепнула: – Теперь скажи то, что могла бы сказать Кларесс.

И Давиен ощутила внутри себя рывок, будто внезапно заработал некий орган, о наличии которого она никогда не знала. Она посмотрела на их лица, на свою собственную маленькую конгрегацию, и они были связаны с ней, их души говорили с ее душой. Моя семья, поняла она. Кровь ангелов.

Ее рот открылся, и в него упали слова, которые, словно инструменты, были подготовлены для преображения этих потрепанных бедолаг в божественные орудия.

– Слушайте! – произнесла она. С каждым словом ее тонкий голос обретал все новые силы. – Вы слышите наших братьев и сестер? Они уже идут, все те, кто пострадал под властью Пустых Людей! Хотите себе свободы? Вот звук вашей свободы! Какой прок от жизни, проведенной под сапогами Надсмотрщиков? Какой смысл быть всего лишь шестеренкой в их машине? Разве таковы мы? Топливо для их огня?

К этому моменту от собственного огня Давиен ее голос уже разросся до трубного призыва к оружию.

– Лучше окончить свою жизнь в борьбе, чем перетираться в их механизмах! – продолжила она. – Лучше умереть, ломая их двери и руша их монументы! Те, кто умрет в бою за свободу, умрут свободными! – Она стояла очень прямо, гадая, что же это за сила действует и говорит посредством нее, а слова все продолжались: – Мы сокрушим цепи, которые они на нас надели! Мы снесем стены, которые удерживают нас в тюрьме! День Единения настал! День, когда мы очистим мир от Надсмотрщиков и свергнем их! Наш священный долг перед Императором! – Ей казалось, что эти откровения ей вручают, отчеканивая каждое за секунду перед тем, как оно сорвется с ее губ. – Есть время служить молитвой и время служить трудом, но сегодня мы послужим, уничтожая машины Пустых Людей и ломая руки, что держат кнут! Лучше умереть свободным, исполняя волю Императора, чем жить рабом! Вы слышите меня?

Они слышали ее. Восторженный клич прозвучал так, словно вокруг Давиен собралось втрое больше людей, чем она реально видела, и при том куда более сильных и здоровых, чем кто-либо из них.

– Вооружайтесь! – велела она им. – Наши братья и сестры приближаются, чтобы выступить к Палатиуму, и им нужна наша помощь!

– Вот. – Сакири бросила ближайшему свой карабин. Она всегда предпочитала пистолеты. – Берите их оружие. Берите палки и камни, если больше ничего нет. Сегодня вы воины!

– Сегодня, – прокричала Давиен, – вы та песнь, на которую явится Многорукий Император, когда Он принесет Мороду свое Благословенное Единение.

Святая правда, которую она всего секунду назад даже не смогла бы облечь словами. Через меня говорят ангелы Императора. Я – их орудие. Их благодать заполняет меня, пока не разольется ко всем вам.

Они послушно разошлись в поисках оружия, удаляясь по улице или возвращаясь в развалины арены. Давиен обмякла и опустилась на обломок.

– Вот, – прохрипела Сакири, – как это делается.

И Давиен открыла было рот, чтобы сказать: да, конечно, так. Благословить Сакири тем потоком божественного вдохновения, что охватил ее ранее. Но когда аудитория рассеялась, сила оставила и ее, и она была способна лишь дрожать от оставшейся на том месте пустоты. Пустоты, в которую могли просочиться все эти горькие истины.

Сакири многозначительно посмотрела на нее.

– Что?

Давиен просто покачала головой, но Сакири ткнула ее когтем.

– Что?

– Техножрец, – который тебя схватил, – прошептала Давиен. – Он заставил меня отвести его к магусу. Сказал ей выходить на улицы. Это все по его плану.

Она ждала удара, проклятия, того, что Сакири, ее герой, отвергнет ее. Вместо этого трехрукая убийца лишь странно усмехнулась.

– Он так считает, но Император мудрее любого жреца. Императора не используют, и пришло время Его праведникам явить себя. Зачем бы иначе Кларесс вообще отправила меня в Палатиум?

– Но… – Давиен не осмелилась произнести этого, но Сакири добавила невысказанные слова.

– Но я потерпела неудачу? Да. Подошла близко, но все же потерпела неудачу. И все же Многорукий Император дает мне второй шанс, посредством тебя. Час настал. Я слышу, как ангелы поют мне прямо с той стороны варпа. Мы должны возвысить свои голоса в молитве в разрушенных руинах Палатиума, стоя на изломанных телах Надсмотрщиков, иначе мы просто выродимся и превратимся в ничто.

– Техножрец, – прошептала Давиен. – Когда он схватил меня, то говорил о… крови ксеносов. Сказал, в нас порча. Сказал, мы не благословлены, и нам уготовано лишь утолить голод чужих.

Произнося такое, она чувствовала себя будто еретичка, но ухмылка Сакири стала только шире. В ее уголках мелькало какое-то божественное безумие.

– Это то, что видят машинные жрецы, – шепнула женщина. – Но нам известно, что мы станем едины с ангелами, которые унесут нас с собой к звездам. А кто не захочет стать хотя бы малой частью божественного вместо того, чтобы работать и умирать для этих Пустых Людей?

И Давиен кивнула, ощущая, как эти слова отзываются внутри нее, затрагивая ту часть, которая роднила ее с Сакири, и сплавляются в неоспоримую истину. А к этому времени уже вернулись жертвы с тем вооружением, какое сумели найти, и она встала прямо и воззвала к ним:

– Выступаем! Свергнуть Пустых Людей! За народ Морода! За Императора! За конец времен!

К тому моменту, как Давиен увидела скитариев в железнодорожном депо, те уже вовсю отступали. Сакири тут же вдвое ускорила шаг, возвысив свой чистый голос в яростном вызове, так что она и ее оборванный отряд перехватили одно из отделений, пытавшееся выйти из боя, обрушившись на них с тылу. Сражавшихся киборгов безжалостно валили наземь и разбирали на мясо и металл. Сакири выбралась из свалки, имея на два пистолета больше, чем было при ней изначально, а многие прочие жертвы вырвали из рук врагов карабины.

Они отыскали одну из Тетушек, несущую знамя, и Сакири втащила ее на дымящееся шасси поверженного катафрона, который так и остался с поднятой механической рукой, словно отводя следующий удар. Перед ними толклось куда более крупное сборище членов Конгрегации, шахтеров и рабочих с факторумов. Где же Кларесс? Магус находилась где-то в другом месте, подгоняя еще одну часть толпы. Она была здесь одна.

И опять-таки, в силу молодости Давиен увильнула бы от всеобщего внимания, но затем она услышала текущую в своей крови песню, всего лишь ее эхо. Оно вызывало у нее трепет, но и страшило. «Порча ксеносов», – говорил Трискеллиан, и ее посетило видение, как в пустоте разворачиваются громадные крылья, ненасытные челюсти и сегментированные конечности. Голод, ведь вся эта песнь была о голоде. Это было ужасно, однако это было и прекрасно. Быть частью чего-то большего, вечно двигаться дальше. И уж лучше ангелы во всем их пугающем величии, чем механизмы техножрецов. Если нам предстоит быть перемолотыми и поглощенными, я выбираю челюсти.

– Смерть! – закричала Давиен всем этим исхудалым и грязным лицам. – Смерть – расплата за каждую жизнь. Смерть, когда вас давят их машины! Смерть, когда их яды отравляют вас! Смерть, когда вы больше не можете работать, и они урезают вам пищу и воду во имя эффективности! Мы все умрем, друзья, так давайте же умрем в славной битве! Давайте умрем, держа их за горло!

– Пусть наши смерти питают нечто большее, чем их печи! – Слова попадали в ее уста одно за другим, без предварительных раздумий, и каждое было в точности верным. – Не их мерзкие машины! Не их пустую веру! Ибо если мы будем жить и умирать за Императора, то ангелы Императора навеки унесут нас с собой, и так мы не умрем никогда!

Они хлынули вперед, заняли три района, круша окна и устраивая поджоги, а затем скитарии снова показали свои металлические лица и заблокировали их на площади Формулатус, выставив большой отряд в красных рясах. Они успели возвести баррикады, за которыми находились стоящие и присевшие на колено солдаты, а позади них располагались четвероногие громады двух дюнных танков, покрытых вмятинами и рубцами после прокладывания дороги по узким улицам. Как только мятежники появились в поле зрения, скитарии открыли огонь, но революционный вал уже стягивался к площади несколькими маршрутами, и там имелась уйма укрытий. К тому же, у них были не просто примитивные пушки и ножи. Они подтянули тяжелое горнопроходческое оборудование и бронированные дробилки «Голиаф», лазеры и резаки, даже самодельные пусковые установки, которые метали шахтерские заряды высоко вверх, откуда те падали на плотно сгрудившихся красных.

И конечно же, там были Тетушки и Дядюшки; были Бабушки и Дедушки, впервые на памяти живущих вышедшие на солнце. Быстрые, сгорбленные и смертоносные, они карабкались на стены соседних зданий, возглавляя атаку под многоруким знаменем. Двигаясь с нечеловеческой ловкостью, они перебрались через баррикады. Скитарии успели сделать всего пару поспешных залпов, прежде чем ножи и когти сошлись с их прикладами и силовыми мечами. И Сакири была посреди всего этого, молнией выплясывая в схватке и паля из пистолетов, а Давиен старалась следовать за ней по пятам, увлекаемая в гущу боя пением в своей голове. Повсюду вокруг нее Тетушки и Дядюшки врезались в металлические шеренги скитариев, раздирая красные рясы, чтобы добраться до черного масла внутри.

Она увидела, как крючковатые когти рассекли сталь, как широкие челюсти схватили металлическое лицо одного из солдат и оторвали его, со всеми линзами и проводами, обнажив нижний слой, где все усовершенствования были встроены в слабую, ободранную плоть. А потом ей в плечо ударил приклад ружья, и ее вышибло из тени Сакири, опрокинув назад через обгоревшее тело Бабушки. Над ней стоял скитарий, механически наводивший свое оружие, а над его головой подавали голос огромные тяжелые орудия дюнохода. Давиен исступленно посмотрела влево-вправо в поисках помощи, но в этот миг она видела лишь трупы павших. Мертвых рабочих в окровавленных комбинезонах и драной защитной экипировке, мертвых Тетушек с треснувшими лиловатыми панцирями и разинутыми ртами. Ход сражения закручивался вихрем, металлические солдаты в красных рясах давали отпор.

Она испытала страх, но затем он превратился внутри нее в пылающую белизной ярость – эмоцию, которая явилась откуда-то извне и заполнила ее до краев. Под рукой был эфес чего-то, и она подняла этот предмет – кривой нож с нанесенным изображением самого Многорукого Императора. Карабин плюнул огнем, опалившим ей плечо, но еще в момент выстрела она уже миновала ствол, вгоняя клинок в каждую часть солдата, куда могла дотянуться, и не заботясь о том, что может случиться дальше.

Она ударила в сталь, потом в плоть, чувствуя, как ее руку направляет безумная сила. И более того, она ощутила всех остальных, ее сородичей, ее Конгрегацию. Она била, а они собирались, словно ее руки вновь связывали их в единую массу. Солдат отшатнулся прочь, а ее народ с обеих сторон бросился вперед, обрушившись на скитариев так, что шеренги прогнулись и сломались, а те, кто находился сзади, начали спасаться бегством.

Вскоре после этого на ее глазах Дядюшка Эддарк взобрался на изрыгающий дым дюнный танк, сорвал верхний люк, вытащил наружу пилота, все еще подключенного к машине перекрученными пуповинами, а потом выдрал у него оставшиеся внутренности перед толпой. К тому времени площадь Формулатус уже принадлежала Конгрегации, а скитарии отступали в полном составе.

– А теперь мы пойдем дальше, ты и я, – решила Сакири, положив гребнистую руку на плечо Давиен. – У нас есть работа.

– Что за работа?

– Я думала, ты хочешь спасти своего брата, – ответила та. – И еще есть вопрос с воротами в стене Палатиума, которые устоят даже перед шахтерскими лазерами, если мы не сумеем их открыть. Кроме того, мне дали цель, и эта цель все еще досадно жива. Они накрепко запечатают Палатиум, потому что этот человек трус. Я доставлю нас к Палатиуму. Ты можешь провести нас за стены. Эй, Фоморан!

Ее голос пробился сквозь внезапный рев грязеходов, и адресат крика подъехал к ним. Это был худощавый лысый мужчина с пропитанной потом повязкой на закопченном лбу. Он входил в Конгрегацию, на поколение старше Давиен и на поколение моложе Сакири. Давиен знала, кто это – бригадир команды старателей, бороздивших скалистые пустоши в поисках неразведанных жил для разработки. Аталанские Шакалы, которые проводили большую часть жизни без надзора техножрецов и всегда втайне являлись героями для нее и Ньема. Теперь он подкатил на своем рычащем мотоцикле, с длинной винтовкой за плечом и полудюжиной наездников за спиной.

– Я слыхал, ты умерла, – сказал он Сакири с непринужденностью давнего знакомого.

– Поживешь в моей тени еще несколько дней, – парировала та. – Отвези нас в Палатиум, ее и меня.

– Нам всем и тут хватит драки, – произнес Фоморан.

– Такова воля Многорукого Императора, – бросила Давиен.

Секунду и Сакири, и Фоморан глядели на нее, и она ожидала, что они устроят ей разнос, однако затем мужчина откинулся в седле и рявкнул приказ товарищам, которые подвели свои мотоциклы поближе, проталкивая их через толпу.

– Поехали! – велел Фоморан своим последователям. – Сакири, садись за мной. Она может поехать вон с Аммарко.

Давиен робко забралась позади указанного наездника, пытаясь поместиться между ним и переметными сумками, набитыми шахтерскими зарядами с перепутанными и свисавшими запалами. Один шальной выстрел… Но потом Фоморан выкрикнул еще одну команду, и они сорвались с места, двигаясь по касательной к основному наступлению мятежников, петляя по улицам богатого центра Аукторита – местам, которые народ Южного Разлома никогда не должен был увидеть. Когда они проезжали мимо бронзовой статуи какого-то отставного машинного провидца, Аммарко снес ей голову своим силовым топором. Давиен испустила высокий торжествующий вопль. Она держалась руками за талию мужчины, и почувствовала, что тот смеется.

По дороге они повстречали один отряд скитариев, запоздало спешивших на подкрепление к площади Формулатус. Фоморан поднялся на виадук, отделившись от своих людей, которые просто с ревом понеслись вперед.

Одного из наездников убили – россыпь выстрелов из карабинов выбила его из седла, и обмякшее тело распростерлось в пыли. Остальные набросились на скитариев, прежде чем те смогли выпустить еще хоть один заряд, кромсая и молотя, расстреливая в упор из пистолетов и дробовиков. У альфы скитариев был силовой меч, на лезвии которого шипела и бурлила ненаправленная энергия, и он перерубил рукоять топора Аммарко, так что крутящееся навершие улетело в сторону. Клинок вернулся назад для нового удара. Выражение лица альфы мешала прочесть стальная прорезь шлема. А потом у кромки этой прорези появилось пробитое отверстие, и он упал. Фоморан стрелял с виадука, спокойно убивая отдельных врагов, пока те пытались отойти на новую позицию.

Вскоре после этого они оказались в пределах видимости от дворца. Уцелевшие мотоциклы остановились в тени одного из административных архивов. Давиен и Сакири соскользнули с мест позади своих водителей и осмотрелись. Дальше вдоль широкого фасада здания были видны скитарии снаружи главных ворот. Не так много, и на миг Давиен подумала, что Фоморан может атаковать здесь и сейчас, полагаясь на ошеломление и ярость, которые возьмут верх над численностью. Она попятилась от мотоциклов, готовясь к тому, что их двигатели вдруг заревут.

Вместо этого Фоморан произнес:

– Мне нужно возвращаться в бой.

– Император улыбается тебе, – сказала Сакири, положив руку ему на плечо. – Скоро все мы будем в Его объятиях, так или иначе.

– Жду с нетерпением, – ответил тот. – Конец работы. Конец боли. Возвращение в руки нашего благословенного отца. Разве не так мы говорили, когда были молоды? – На миг его худое морщинистое лицо приобрело странно ранимый вид. – Сакири, это он? Это и правда обещанный день?

И Давиен знала, что ответ: «Нет», ведь все это было устроено каким-то техножрецом-заговорщиком, и завтра все они окажутся в распоряжении Трискеллиана. Однако Сакири лишь сжала плечо мужчины и сказала:

– Мы все должны верить.

Давиен показалось, будто она – это два разных человека. У одного сама кровь горела от неоспоримой веры, у другого же мутился разум от тревоги, что она предала всех во имя игры техножреца. Она проследила, как мотоциклы с ревом ожили и унеслись прочь.

11

– Твой монстр завершен? – сухо поинтересовался Трискеллиан. Тварь под колпаком явно разрослась где-то вдвое от первоначального размера, став уже такой крупной, что он сомневался, пройдет ли она через горловину камеры в том маловероятном случае, если ему когда-нибудь захочется ее извлечь. Ну, извлечь целиком. Со временем он мог бы многое сделать и с частями или кусками.

Громоздкое создание злобно глядело на него, положив одну плитообразную кисть на прозрачную стену своей темницы. Теперь у нее было несколько рук. Процессы, которые запустил доктор Теслинг, привели в действие такие же процессы, обычно активные у растущего зародыша, так что подопытный – Ньем, как его звал Теслинг – претерпел буйный рост и дупликацию. Не только костей и мышечной массы: были мелкие рудиментарные конечности, а одна из основных рук расщепилась в локте надвое, и ее пальцы согласованно подергивались и скрючивались. Голова начала аналогичное деление, с отвращением отметил Трискеллиан, однако остановилась на полпути. На него таращились три глаза – один голубой человеческий, два других желтые и лишенные зрачков. Процедура подтолкнула метаболизм твари к проявлению еще и множества черт, полностью произраставших из чужеродного наследия. У нее был длинный сегментированный хвост, оканчивавшийся костяным клинком длиной в фут, а шкуру хаотично покрывали пластины дермальной брони. Вдоль позвоночника выступали костяные стрелки, а на одной из дополнительных рук красовались три кривых когтя, бесполезных для каких-либо цивилизованных задач.

Клавен принес ему результаты последних тестов, изложенные плотными строками текста. Из-за его плеча раздался голос Гермы:

– Физическая стойкость подопытного с момента прошлого отбора проб увеличилась на четырнадцать процентов. Это превышает ожидания, Гаммат.

– Весьма. – Трискеллиан осмотрел чудовище, размышляя о том, что не все отношения, в которых были превзойдены ожидания, являлись положительными.

– Когда мы дойдем до нашего следующего проекта, доктор, – вынес он вердикт, – тебе придется проявить немного больше дисциплинированности. Мы сохраним увеличение физической силы и стойкости, податливость плоти. Но можно обойтись без этих излишеств.

Существо под колпаком беззвучно зарычало и бросилось на разделявший их прозрачный барьер. Трискеллиан не дал ему удовольствия увидеть, как он вздрогнет. Без аварийных кодов стекло не могла разбить даже эта тварь.

Доктор Теслинг заломил руки, шевеля губами в какой-то еретической молитве. Довольно скоро придется выбить из него эту привычку. Трискеллиан задумался, не доберется ли когда-нибудь Теслинг до того момента, когда сможет носить красную рясу и показываться на публике. Все-таки он достаточно походил на человека. Пусть он и был лысым, но так выглядело большинство техножрецов – как-никак, фоновая радиация. Надень он очки, чтобы скрыть свои обесцвеченные глаза… ну, он едва ли отличался бы от среднестатистического машинного провидца или специалиста по работе с данными. Нет, изменения, которые требовалось внести Трискеллиану, были внутренними. Этот человек еще не вполне сломался. Заставлю Герму читать ему тексты моральной коррекции. Она это хорошо умеет.

– Доктор, я пока что отвлеку тебя от твоего пациента, – произнес он, кладя металлическую руку на плечо Теслинга. Прикосновение стальных пальцев всегда заставляло того вздрагивать. Еще одна привычка, которую нужно из него выбить. Возможно, когда у него появится собственный протез… – Клавен, Герма, продолжайте наблюдать за подопытным в наше отсутствие.

Трискеллиан уже успел выбрать наблюдательный пункт для совершения сегодняшних генеральских подвигов. На этажах над его лабораторией располагался старинный смотровой зал, который когда-то использовался для наставления новых поколений техножрецов в священных и предписанных ритуалах обслуживания и ремонта. Само помещение типичным образом затем вышло из употребления, а классы переместились в другие места, однако Трискеллиан отрядил полдюжины своих младших сотрудников, чтобы отчасти восстановить функциональность, и те, надлежащим образом применив молитвы и тяжкий труд, подключили основной экран к некоторым видеосенсорам, выходившим на Додекаэдрическую площадь перед стеной Палатиума. Многие из этих древних глаз полностью ослепли, но благодаря нескольким оставшимся в его распоряжении был хороший обзор на наступление.

Прихоти Бурзулема за десятки лет лишили дворец изначальной неприступности. Этот человек обожал окна, арки и архитектурные глупости, элегантно демонстрирующие математические истины, однако непригодные для задачи не впускать нежелательных гостей. Впрочем, он не нарушил безопасность внешней стены, которая шла по всему периметру, охватывая как Палатиум Люцидиум, так и непосредственно прилегающую территорию. Стена быа высокой и отвесной, увенчанной электрифицированными шипастыми кулаками и утыканной огневыми точками, часть из которых до сих пор функционировала. Этого должно было хватить, чтобы сдержать толпу, пока Трискеллиан не будет готов их встретить. Пусть тратят свои силы на сталь.

Он отвел Теслинга в смотровой зал. Помещение было в полном его распоряжении: собратья прятались в своих дормиториях или молились об избавлении от ужасной толпы. И я вас избавлю, мои товарищи. Как только это фиаско убедит всех, что Бурзулем не годится для своего поста, я заколочу отребье обратно в их лачуги и спасу положение. Кто тогда станет отрицать мое превосходство? Алгоритмам придется избрать нового лидера, а кого еще можно выбрать, как не человека, сокрушившего восстание? Мысленно он уже составлял соответствующие передачи на Марс.

Он поставил Теслинга перед экраном, и тот тускло замерцал, оживая. Конгрегация и ее мятеж находились в поле обзора стены: неуправляемый поток полулюдей, сочившийся по подступам к огромным главным воротам. Словно какой-то жуткий организм-колония, слизевая плесень или грибная поросль, подумал Трискеллиан. Они были такими беспорядочными и недисциплинированными. Стоило им одержать победу в нескольких стычках, как все мероприятие приобрело практически праздничный дух. Некоторые пели, некоторые даже танцевали. Он видел флаги и знамена – ужасно исковерканную фигуру Императора с кошмарной улыбкой и когтистыми руками, переполненными звездами.  

– Что это вообще за нелепость? – спросил он Теслинга, чувствуя снисходительность. Пускай исчерпает последние остатки своей ереси.

– Это Многорукий, – прошептал тонкий голос Теслинга. – Он явится за нами с тысячью своих отпрысков. Сотня Его рук прижмет нас к Нему. Он заберет нас с собой в полет среди звезд, и мы будем жить вечно.

Он глядел на громадную массу своих сородичей, и его голос дрожал, близясь к слезам.

– В самом деле? – Трискеллиан передал команду, которая открыла еще несколько глаз вблизи от дворца, так что часть экрана теперь показывала воинство Десять-Танграма, в безмолвной готовности ожидавшее его приказов. Контраст между их мертвенным спокойствием и неуместным ликованием бунтовщиков был разительным.

– Забегая вперед, доктор, позволь рассказать тебе, между нами, как все будет – любезно пояснил Трискеллиан. – Это дело скоро подойдет к концу. Я выдавлю жизнь из вашей Конгрегации, уничтожу угрозу, которую она для нас представляет. Как только она выполнит свою задачу. Как только позволит моим коллегам увидеть, насколько по-настоящему слаба та рука, что управляет нами. Как только я приму эту мантию и заработаю роль генерала-фабрикатора, хлыстом разогнав ваших шавок обратно по норам.

Своей металлической рукой он сжал подбородок медикэ и запрокинул голову Теслинга назад, а живой сдвинул очки на морщинистый лоб. Водянистые желтеющие глаза Теслинга беспомощно уставились на него.

– Не впадай в отчаяние, – сказал ему Трискеллиан. – Вы получите свое бессмертие. – Он позволил себе улыбнуться. Он не собирался идти путем Бурзулема с самодовольными шуточками и хихиканьем, однако ощущал, что после всех тяжких трудов заслужил скромную улыбку. – Сломав хребет вашему гнусному культу, искоренив все мерзости, вычистив гнезда и логовища, я все же сохраню его. Будучи надлежащим образом одомашнены и приручены, те части вашего генетического кода, которые можно подчинить нашей человеческой силе, будут поставлены на службу в наших телах, совсем как население Морода служит на наших заводах. Они сделают нас сильнее, доктор. Помогут нам сопротивляться ядам, излучению и недугам, сопутствующим нашей вечной работе. Они придадут новую жизненную энергию плоти, чтобы та лучше выносила наше священное единение со сталью.

Он без жалости вперил взгляд в искаженное лицо Теслинга, получая удовольствие от ярости, которую видел там.

– Изящная ирония, не правда ли? Когда ваши прародители-ксеносы прибыли на эту планету, они стремились подкупить и подчинить человеческое внутри своих жертв. Но теперь, когда они сделали это – поголовно будучи невежественными и бесчувственными животными – я подчиню начало ксеносов внутри их потомков и сделаю его рабом человеческого. Я одержу победу при помощи их же орудий, а ваша вечная жизнь наступит внутри обновленного и улучшенного Адептус Механикус.

А затем вмешался новый голос, который произнес:

– Аллой, я думал, что это наверняка нечто до ужаса органическое, но никогда и не представлял, насколько изменятся приоритеты нашего друга Простейшего.

Трискеллиан вихрем обернулся. Дверь смотрового зала успела беззвучно отодвинуться. Он не получил об этом никаких предупреждений. Он увидел специалиста по данным Аллоизию, которая была подключена к двери одним из своих кабелей и вежливо улыбалась ему. В проеме маячила огромная громада ее «Кастеляна». Впереди, в окружении шестерых личных скитариев – находившихся за пределами командных структур Трискеллиана – стоял Бурзулем.

Колоколообразная фигура генерала-фабрикатора поплыла вперед, стуча по плитам пола множеством ног. Трискеллиан невольно отметил, что в одной из его рук был тяжелый волкитный бластер, более чем достаточный для нанесения непоправимых повреждений как плоти, так и протезам.

– Я вами разочарован, Простейший, – сказал Бурзулем. Он пытался по обыкновению держаться легкомысленно, но в немногочисленных остатках плоти внутри него поднималась настоящая злость, придававшая словам резкость и рычащую интонацию. – Вы явно считаете, будто я какой-то слепой идиот и не замечу измены, за которую вы взялись. Я уже предпринимаю меры, чтоб реинтегрировать основную массу наших скитариев в унифицированную командную структуру. Или это делает Аллой. Она всегда была лучше меня в таких вещах. Или вас, если уж на то пошло. Вы правда думаете, что наш славный порядок простоял бы столь долго, будь любой честолюбивый бунтарь в состоянии просто вмешиваться в иерархию и оставаться безнаказанным?

Он подался вперед, наклоняя тело, чтобы компенсировать отсутствие талии. Теперь уже Трискеллиан оказался в положении, когда над ним нависали, и изменение обстановки ничуть ему не нравилось.

– И вот я пришел сюда выразить вам протест, Простейший, – протянул Бурзулем. – Поставить вас на место. Небольшая беседа с начальником, которая вернула бы вас в строй. И что же я слышу, как не наивысшую и мерзейшую ересь? Якшаться со скверной ксеносов вместе с… кем бы ни было это червеподобное существо. Внедрять ужасный материал в сами наши тела. Вас не спасти, Трискеллиан. Мне придется разделать вас на части. И, поскольку я не могу лишить вас возможности поразмыслить о своих прегрешениях и взыскать прощения Омнисии, я склонен полагать, что сделаю это, пока вы будете еще живы. Какое там слово вы, генеторы, так любите? Вивисекция? Весьма подходящий конец для предателя именно с такими наклонностями, как у вас. Уместно, тебе не кажется, Аллой?

– Чрезвычайно уместно, генерал-фабрикатор, – отозвалась локум.

– Совершенно подобающе и правильно, – в свою очередь подтвердил Бурзулем. – А теперь, Аллой, не будешь ли ты так добра заняться безопасностью наших ворот, пока дела снаружи Палатиума не вышли из-под контроля. Но оставь мне скитариев на тот случай, если у нашего Простейшего окажутся и другие неправомерные амбиции.

Насмешливо улыбнувшись самой этой мысли, Аллоизия удалилась. Ее «Кастелян» старательно затопал следом за ней.

– Генерал-фабрикатор, – хрипло проговорил Трискеллиан. – У меня есть… доказательства. Я веду исследование. Существует так много проблем – у плоти, стали и там, где они сходятся – которые можно решить, задействовав этот новый ресурс. Это ничем не отличается от нового минерала, который мы могли бы открыть, от смеси металлов. Это просто нечто такое, что можно использовать для нашего блага. Нечто новое.

– Новое, – повторил Бурзулем так, словно во вселенной не было более отвратительного слова. – Мы не хотим вашего нового, Простейший. Мы – организация, основанная на традиции и почтении ко всем нашим поколениям вплоть до самого первого. Если бы предполагалось, что мы должны использовать это ваше новое, Омниссия снабдил бы нас соответствующими руководствами и ритуалами. Это мерзкая девиация, и я ее не потерплю. Я… – Его тело дернулось назад, а голова повернулась к экрану позади Трискеллиана. – Так и должно происходить?

Трискеллиан рискнул бросить взгляд и увидел, что площадь перед Палатиумом охвачена хаосом и заполнена знаменами и телами протестующих. Из всевозможных амбразур и огневых точек самой стены велся спорадический огонь, однако толпа не рассеивалась, а по боковым улицам двигались большие камнедробильные машины. Ему следовало бы высылать бойцов Десять-Танграма сейчас, если бы Бурзулем не…

– Они что… – вопросил генерал-фабрикатор внезапно боязливым голосом, – проходят через ворота?

Трискеллиан не мог сказать, так это, или нет, но внимание Бурзулема всецело сосредоточилось на экране, и было более чем очевидно, что самому ему нечего терять. Издав шипение, заключившее в себе годы и годы ненависти к начальнику, он бросился вперед.

12

Конечно же, Давиен отыскала второстепенный вход – крошечный проем с давно позабытым предназначением, сквозь который едва смогла пролезть. Он был окружен запретами и замками, однако она терпеливо подстраивала частоты своих электротатуировок, пока не начала транслировать верные полномочия, и старинный проход со скрежетом отворился.

Потом последовал быстрый забег по территории до самого Палатиума. Поблизости никого не было, а дормитории и часовни жрецов молчали, забросив все ритуалы. Она услышала пронзительный свист машин, накапливавших предельный напор давления, который по древнему обычаю следовало сбрасывать вручную, а также треск и хлопки оставленных без надзора предохранителей. Жрецы сбежали в свою твердыню.

Казалось, каждое из окон заполнено встревоженными головами в красных капюшонах: техножрецы выглядывали наружу, а в воздухе нарастал гром восстания. Ведя за собой Сакири, она никак не могла просто войти в переднюю дверь, да и в какую угодно дверь, но это не должно было стать проблемой. Давиен обошла угловатые стены огромного сооружения, выискивая старые пути, которыми уже пользовалась много раз прежде. Большинство служащих Палатиума знало, как входить и выходить, избегая глаз хозяев.

В лопатке дернулось какое-то шестое чувство, а может Давиен уголком глаза заметила, как мелькнуло красное. Она поймала себя на том, что смотрит в просвет между дымящимся архивом и дормиторием для новициатов, в дальнем конце которого располагался четырехугольный двор с клуатрами по периметру, тихий и использовавшийся для медитаций техножрецов

Сейчас им не пользовались. Тем не менее, он был полон людей. Стоящих прямо и неподвижно. Ждущих.

Еще скитарии, поняла она. Но не девственно-полированные солдатики генерала-фабрикатора в их безупречно скроенной униформе. Это были вернувшиеся скитарии с кораблей на орбите. Она видела оружие, применявшееся на далеких мирах, которое без движения держали наготове руки тех, кто уже пускал его в ход. Ожидая своего череда нанести удар.

Она побежала обратно к Сакири.

– Нам следует предупредить других?

Сакири бесстрастно оглядела ее.

– Девочка, у нас есть своя роль. Лучше всего мы можем послужить, открыв эти ворота.

– Но…

– Верь, дитя. Многорукий Император не вознаградит нас, если мы будем сомневаться. Его ангелы не явятся за нами, если мы не возвысим свои голоса с уверенностью.

Многорукий Император – просто какая-то ложь ксеносов, оцепенело подумалось ей. Хотя она и чувствовала внутри тягу, с которой ее кровь вздымалась на призыв Сакири к оружию, но разум изворачивался. Нет, нет, мы умрем, мы все умрем. И в этот вера показалась ей фальшивой. Она схватила Сакири за руку и взмолилась:

– Но это правда? Есть ли Император и Его ангелы, или это прожорливое чудовище, о котором мне говорил техножрец? Сакири, пожалуйста.

Лицо женщины было спокойным, даже умиротворенным.

– С чего ты взяла, – произнесла она, – что это разные вещи? А теперь давай, девочка, покажи мне тайные входы в Палатиум, потому что я должна завершить задание.

Давиен повела Сакири наверх, карабкаясь по заклепкам, коррозионным отверстиям и чеканным персонажам доктрины Адептус Механикус, пока они не попали на одну из нижних крыш, а затем в вышедшие из употребления воздуховоды, которые когда-то шли в смертоносный огонь топки, но теперь выходили лишь в холодную полузабытую комнату, где порой прятались новициаты, чтобы поэкспериментировать с химикатами, или побочными эффектами новых протезов.

Как только они вылезли из труб, Сакири достала три своих пистолета.

– Ты идешь убить генерала-фабрикатора, – сказала Давиен, которую озарило понимание. – Да благословит Он работу рук твоих. – Старое напутствие Конгрегации, казавшееся столь же уместным для убийства, как и для производства или копания. – Или это ворота…

Сакири странно улыбнулась ей.

– Есть более насущное дело. Спасение твоего брата.

Сердце Давиен подпрыгнуло.

– Ты пойдешь со мной?.. – и когда Сакири кивнула, она уже двигалась, торопясь, ныряя назад, чтобы пропустить краснорясых, а потом украдкой пробираясь из комнаты в комнату, выискивая быстрейший путь на подземные уровни. В лабораторию Трискеллиана, где, как она надеялась, до сих пор находился Ньем. И доктор Теслинг, конечно же. Его она тоже могла спасти. А потом ее товарищи окажутся у ворот, а она сможет их открыть и стать великим героем Конгрегации вместе с Сакири. Они все смогут пойти и вместе убить Бурзулема, а Трискеллиан…

Сделает то, что собирается сделать. Она подумала о тех безмолвных часовых, собранных снаружи, готовых вмешаться. Но я верю, напомнила она себе, цепляясь за это. Давиен потянулась к песне внутри себя, которая ранее наполнила ее уста храбрыми словами, но та ушла, стоило ей оказаться внутри железных стен Палатиума. Ксенос, думал ее разум, а не божество. А если они просто отродья какой-то чужеродной твари, какова же их судьба?

Но к этому моменту они уже приближались к дверям лаборатории. Разумеется, дальше этого ее план не заходил, поскольку Трискеллиан не допускал туда даже других техножрецов, и она не знала ни кодов или расчетов, которые бы открыли дверь, ни какого-либо пути, позволившего бы ей проползти сквозь стены и попасть внутрь. Вот только кто-то уже сделал все за нее.

Двери растащили в стороны – единственный вывод, который она смогла сделать, увидев повреждения. Были видны отпечатки огромных пальцев, вклинившихся между створками и раздвинувших их. На основе своих познаний о техножрецах она решила, что это, должно быть, был один из их «Кастелянов» – громадных роботов, чья механическая сила казалась безграничной. Внутри четверо скитариев праздно приглядывали за лабораторией, сторожа сжавшегося техножреца, выступавшего помощником Трискеллиана, а также голову на тележке, которую он возил за собой. Не было никаких следов доктора Теслинга или самого Трискеллиана, однако громада Ньема – больше, чем когда она видела его в прошлый раз – так и сидела на корточках в своей стеклянной тюрьме.

Давиен открыла рот, но Сакири уже пришла в движение. Она бурей ворвалась во взломанную лабораторию, и ее пистолеты быстро вынесли приговор, после которого все четыре скитария распростерлись на полу. Покончив с этим, она направила оружие на жреца – Клавена, вспомнила Давиен. Тот таращил на нее глаза: чудовище спасло его от своих же.

– Кто это такие? – требовательно спросила Сакири. – Мне их оставить?

Давиен подошла к Клавену.

– Освободи моего брата – велела она, а когда он явно не понял, ткнула пальцем на колпак. – Его, его освободи!

– Невозможно, – прошептал Клавен. – Подопытного нельзя извлекать из емкости. Эксперимент будет нарушен.

– Давай-ка я изменю параметры твоего эксперимента, – предложила Сакири и навела пистолет на сшитое лицо человека. Клавен всхлипнул и побрел к управляющим блокам.

– Нет! – внезапно закричала голова на тележке. – Неприемлемо. Клавен, я запрещаю тебе подвергать риску работу!

Сакири, до этого не осознававшая, что это отдельная личность, уставилась на гротескное существо. Она добавила к своей угрозе второй пистолет, и Клавен с хныканьем положил руки на рычаги.

– Клавен, предупреждаю тебя последний раз, – настойчиво произнесла голова, а после этого, когда ее слова очевидно его не остановили, раздался страшный треск, и между кабелей, соединявших эту парочку, проскочила голубая молния. Клавен задергался и затрясся у рычагов. Его руки на металле плавились и обугливались. Швы у него на лице порвались под череду хлопков и шипений, а затем он полностью замер, вытянувшись в струну и дымясь.

– Слаб, – сказала голова. – Он был слаб.

А потом Сакири выстрелила ей между глаз.

Давиен поспешила к системам управления, поскольку уж точно могла попробовать ту же частоту, что использовала под ареной, пусть даже колпак Ньема был вдвое крупнее и из куда более толстого стекла. Однако ток, ударивший техножреца, сплавил их воедино, превратив просто в огромный ком мертвого металла.

– Хватит, – произнесла Сакири и разрядила пистолет в бронестекло.

Первые три выстрела срикошетили, не оставив и следа и представляя большую опасность для Давиен или самой Сакири. Затем один попал основательнее, и от точки удара разошлась розочка тонких трещинок, но даже тогда стекло осталось целым.

– Следовало ожидать, – сказала Сакири. – Если уж Надсмотрщики что-то и построили хорошо, так это тюрьмы.

– Нет, должен быть способ его разбить, – пробормотала Давиен.

Но тут сам Ньем поднялся, пригнувшись под изгибом колпака. Стоя вертикально, он вдвое превосходил ростом высокого мужчину. Плечи и громадные бронированные мышцы спины были выше его головы. Он поднял руку с пальцами-лопатами и потрогал то место, где на бронестекле остался след от выстрела Сакири.

Давиен наблюдала за его лицом – до боли знакомыми чертами, наполовину раздвоившимися и разошедшимися слишком широко, сдвинувшимися вниз, чтобы дать место хитиновыми пластинам на лбу.

Что-то метнулось в стекло мимо него. На мгновение Давиен показалось, будто там находится какое-то существо, вроде змеи, однако это был мечущийся хвост, который он успел отрастить. Шип на кончике был таким быстрым, что она заметила его лишь когда он отскочил от внутренней стороны колпака. И тоже оставил шрам.

Ньем тщательно изучил отметину. Все три его глаза двигались слегка несинхронно. Один из них встретился с ней взглядом. Как бы его ни преобразил доктор Теслинг, но она узнала это выражение. Это был тот памятный ей упрямый брат, который никогда не слушал наставлений и вечно должен был все сделать по-своему.

Он прижал руку к боку колпака, упершись ногой позади себя и приставив крючковатый коготь к раскрывшейся от пули розе. Давиен увидела, как мускулы зашевелились и вздулись, колыша кожистую шкуру и деформируя пластины панциря. Невозможно, понимала она. Хоть они и нанесли небольшой ущерб, но это тюрьма Надсмотрщиков, а как и сказала Сакири…

Между рубцом от пули и следом, оставленным хвостом Ньема, проскочила новая трещина. Его лицо было напряжено, будто жуткий деформированный кулак. Она увидела, как его рот открылся, вместе с воем давая выход злобе и досаде.

Еще три белых линии на стекле. Сакири схватила Давиен за плечо и оттащила назад.

Колпак разлетелся наружу. Зазубренные куски стекла толщиной в несколько дюймов как коса прошлись по полу лаборатории, еще сильнее разрушая тела павших скитариев.

Ньем неуклюже вышел на свободу.

Давиен встала в его тени. Он успел измениться еще до того, как его забрал Трискеллиан. Он шел по пути к монструозности, которая спасла бы его от губительной болезни, пожиравшей его заживо. Эксперимент, подношение Императору. Все, что она знала – иначе он бы умер, а также такова воля Многорукого. Она не понимала, что результатом станет вот это.

Теперь он распрямился в полный рост, и казалось, что вся лаборатория слишком мала для него. При каждом тяжелом вздохе от него исходило звериное ворчание. Облик напрочь утратил симметричность, приобретенная мышечная масса и чужеродная ткань проращивали и увеличивали каждый орган и конечность по собственной схеме. Его лицо кошмарно разделилось и разрослось.

– Ньем, – прошептала она.

– Д`рв`н.

Несмотря на преображение тела, их родство заговорило с ней, показывая, что процедуры Теслинга не изуродовали и не преуменьшили его. Они привели его к чему-то более возвышенному. Получеловеческому и полубожественному, а на середине развития до совершенства все вещи, должно быть, всегда выглядят странно. Вот что значит быть нами, подумалось ей. Мы всегда узнаем и любим своих. Если это от ксеносов, то как же одиноко и холодно быть человеком. И она побежала вперед и обхватила его руками, а он опустился на колени и аккуратно сгреб ее в свои колоссальные объятия.

Снаружи сражались и умирали, но конкретно сейчас она победила. Ньем был жив и свободен. Они воссоединились. Больше ничего не имело значения.

– Это хорошо, – вмешался резкий голос Сакири. – Но нам надо открыть какие-то ворота, если хотим, чтобы наши товарищи добрались до Палатиума.

Ньем издал вопросительный звук, щурясь на Сакири так, словно ему приходилось прилагать тяжкие усилия для осмысления слов.

– День настал, – сказала ему Давиен. – Мы восстали против Пустых Людей. И… – И это ловушка. Но нам надо надеяться, что эта ловушка не сможет нас удержать. Надо надеяться, что мы сможем победить не только жречество, но еще и кукловода, Трискеллиана. Иначе нам конец. – Понимаешь, Ньем?

– Д`ыээ. – Его челюсть двигалась с трудом, но где-то там она расслышала «да». – Д`в`рнн... – Судорога досады. – Дрррвиен.

А потом еще что-то – нечто, что он отчаянно хотел сообщить, но она не смогла понять.

– Потом, – сказала она. – У нас будет уйма времени потом.

Перемещению по дворцу вместе с Ньемом недоставало изящества их предшествующего проникновения. Он резво скакал рядом, сгибаясь вдвое, чтобы пройти в двери, но и на четвереньках двигался со скоростью ее бега. Давиен знала, где находится комната, контролирующая огромные ворота. А еще там будут техножрецы, которые наводят пушки на стене.

Это было тускло освещенное помещение с высокими потолками, цилиндрическая камера, возвышавшееся на три этажа в мудреной конструкции Палатиума. В верхних зонах мерцали неяркие переменчивые огни, искусственное созвездие, распавшееся на части от времени. По всем признакам это место изначально предназначалось для давно забытой цели, а потом, в эпоху, которая уже сама стала древней и полумифической, было переориентировано на управление воротами. Действующие интерфейсы контроля, все эти рычаги и переключатели, были наспех прикручены к стенам, а тянувшиеся от них кабели и провода змеились по полу. Давиен знала, что есть целая смена новициатов, чья задача в точности, до последнего дюйма беспорядка, поддерживать это состояние полуразобранности, поскольку так было всегда. Существовали гимны и декламации, уникальные именно для этой комнаты, смысл которых за поколения бездумного повторения стерся до тарабарщины.

«Они так боятся перемен», – подумала она. А затем: «Мы устроим им перемены».

И разумеется, здесь были скитарии. Некоторые работали с орудиями, наклонившись и щурясь в крошечные окошки, дававшие им обзор за стены. Другие просто стояли на карауле у жрецов. Это были не те ветераны, которых она видела снаружи, однако их карабины убивали столь же легко.

Но, конечно, она имела на своей стороне Сакири. И у нее был Ньем.

– Как отпираются ворота? – спросила Сакири. На дальнем конце помещения, на мостике находилось огромное колесо. Оно было сделано из бронзы, а в центре был вычеканен череп, окруженный шипами. Давиен подозревала, что когда-то это была часть совершенно иного устройства.

Позади них раздался шум шагов. Давиен предположила, что Конгрегация штурмует стену при помощи своих «Голиафов» и горнодобывающего оборудования, и кого-то послали посмотреть, как идет оборона.

Мелкая служащая, которой она когда-то была, могла бы отступить, дожидаясь лучшего момента, а тот, возможно, не наступил бы никогда. Но она чувствовала там, на другой стороне стены Палатиума, кровь всех своих сородичей. Они пели ей, и ее собственное сердце тоже отвечало песней, а поверх всего она слышала свыше хор ангелов, призывавших их действовать. Опережая Сакири, она устремилась внутрь. Ньем с ревом грохотал за ними обеими.

Она проскочила мимо треска карабинов скитариев, устремив глаза на колесо. При звуке пальбы марш ботинок снаружи сменился торопливым бегом. Прибывали новые солдаты, загромождавшие дверной проем. Давиен увидела, как пару новициатов срезало выстрелами своих же, и их песнопения превратились в визг боли и обратной связи. Ньем развернулся к новоприбывшим, обрушивая на них кулаки, похожие на молоты. Хвост хлестнул по ним, вспоров одного с ливнем искр и крови, а остальных опрокинув наземь. На ее глазах заряды с хрустом обожгли его панцирь.

Она была у лестницы, ведущей к мостику. На дороге попался техножрец, который замахнулся на нее шипом инфозубца. Вновь обнаружив у себя в руке тот кривой нож, она вогнала изображение Императора в горло жреца, а затем отбросила дергающееся тело в сторону.

Внизу Сакири плясала среди скитариев. В одной руке она держала нож, в остальных – пистолеты. Она сжигала все силы, какими ее наделяла божественная кровь, доводя свое поджарое тело до предела. Давиен буквально видела, как от нее шел пар, когда она подныривала и проносилась мимо прикладов оружия и цепких металлических рук. Однако героем положения стал Ньем.

Она думала, что он стал неуклюжим, когда Теслинг преобразил его, чтобы спасти ему жизнь. Думала, будто он огромный неповоротливый гигант, тяжеловесный и неловкий. Она бы любила его и за это. Он все еще оставался ее братом. Но она думала, что он медлительный. Теперь она увидела, что он просто изучал свое тело; что он сдерживал себя, возможно, из страха навредить ей. Сейчас он обрел свою силу и также свою скорость.

Он двигался с яростной неотвратимостью – колосс с пластинами брони, шипами и плотными как камень мускулами. В него стреляли и стреляли, а в ответ он убивал их, хватая скитариев своими громадными руками и раздирая их на рваные половины. На ее глазах вспышка дугового пистолета прорезала огромную почерневшую борозду поперек его груди, выстрел карабина оставил отметину на боку, но он не замедлился, а его плоть пузырилась, растекалась и заново отрастала под атакой. Офицер скитариев пустил в ход силовой меч, пропоров разрез на бронированной сгорбленной спине. Ньем взревел и прыгнул, схватив альфу за оба запястья. Предплечья практически исчезли в его гигантских ладонях. Давиен увидела, как кулаки Ньема содрогнулись, давя руки врага в кашу с искореженным металлом, а затем когтистая конечность, торчавшая у него из груди, чиркнула вперед и вскрыла офицера от горла до пояса, каскадом выпуская наружу рассеченные провода, прежде чем Ньему удалось врезаться в мясо за ними.

А потом она оказалась на мостике, перед колесом и еще одним техножрецом, который обернулся и в бешенстве уставился на нее. Это было старое и иссохшее создание, тощее как палка, более чем наполовину являвшееся машиной. В его рясе, словно в змеином гнезде, извивались соединители и кабели. Из-под одеяния развернулось полдюжины насекомоподобных металлических конечностей, угрожая ей дрелями и клеймами.

– Еретичка! – прошипел голос из коробки на груди. – Нечестивица!

Она бросилась на него, а он, в свою очередь, схватился с ней, щелкая и колотя своими механическими конечностями. Металлическая клешня сжалась на предплечье, грозя вцепиться до кости, морщинистая живая рука нащупывала ее глаза. А она была маленькой и тощей, потому что всю жизнь недоедала, но в этот миг ощутила в себе силу своей крови, передававшейся через поколения божественной Конгрегации до тех пор, пока здесь, в центре событий, не оказалась только она одна, только Давиен.

Она сбросила старика, опрокинув его через перила, за которые он зацепился той же металлической рукой, да парой дергающихся кабелей. А потом взяла гаечный ключ – золоченый, изукрашенный, священный – и била его по лицу, пока не раздробила линзу и челюсть, пока не разбила сегментированные металлические шнуры, соединявшие его с ней, пока рука не подалась у локтя и он не упал на жесткий пол внизу.

Безумная решимость продолжала придавать сил ее мышцам, и она взялась за огромное колесо и стала поворачивать, снова и снова, а схватка за ее спиной тем временем стихла. Ей представлялось, как ворота в стене раскрываются во всю ширину, а ее сородичи рвутся сквозь них на территорию Палатиума.

– Мы это сделали, – проговорила Давиен. Ее голос был в равной мере окрашен потрясением и восторгом.

– Еще нет, – сказала Сакири. Она шагала среди тел, прижимая одну руку к рваной кровавой ране на боку. Сакири тыкала и пинала, пока не отыскала техножреца, который был еще жив, хотя его металлические кишки устилали пол. – Где генерал-фабрикатор? – требовательно спросила она. – Где мне его найти? – Она запустила три больших пальца в разнообразные гнезда и трубки на горле умирающего. – У меня есть священный долг. Говори, во имя Императора!

И, возможно, это и сработало: жрец неверно воспринял ее слова. Разумеется, его Император был не таким, как у Сакири, но Давиен предположила, что в последние секунды угасания он мог не понимать, кто к нему обращается. Когда Сакири распрямилась, утирая с рук масло и кровь, у нее была новая миссия.

– Где передняя попечительская галерея? – спросила она.

Давиен быстро обшарила свою внутреннюю карту дворца, тараторя указания с автоматической сноровкой, которой бы гордились техножрецы. Лицо Сакири озарилось святым огнем: она поняла, как близка цель.

Когда она повернулась, чтобы уйти, дверной проем перегородили две фигуры. Одна принадлежала худощавому техножорецу, в котором Давиен признала локума генерала-фабрикатора, Аллоизию. Другая же, затмевавшая их всех, была массивным телом ее вечного спутника, «Кастеляна».

– Нет! – прошипела Сакири. – Никаких больше задержек.

Ее острые зубы были оскалены, а кожа отливала восковой бледностью. Давиен вдруг поняла, что раны, наложившиеся на истязания и скверное обращение в плену, уже истощают ее. Она растрачивала остатки сил, отчаянно стремясь исполнить свое последнее задание.

Аллоизия ошеломленно таращилась на обнаруженное побоище, но спустя секунду она произнесла слова команды, и «Кастелян» с тяжелого топанья перешел на грохочущую атаку.

Сакири прыгнула вбок, а выстрел ее пистолета отскочил от брони робота. И хоть она и была быстрее, но она выдыхалась, а машина не знала усталости.

Давиен почувствовала, как Ньем пришел в движение – не физически, а потому, что они были связаны, кровь к крови, воля к воле. Он врезался в «Кастеляна» сбоку, едва не снеся того с ног и оставлля на его корпусе вмятины ударами своих кулаков.

– Иди, Сакири! – закричала Давиен. – Иди и исполни волю ангелов!

Не ободрение, а прямой приказ. И Сакири, заряженная энергией, метнулась прочь. Ее плащ взвихрился за ней. Аллоизия заверещала и поспешила убраться в сторону, посчитав себя целью, но Сакири исчезла, выслеживая свою последнюю жертву.

13

Трискеллиан думал, что сможет одолеть Бурзулема, опрокинуть эту луковицеобразное тело на пол и… сделать что-нибудь. Выдвинуть какие-то требования, произнести слова, которые каким-либо образом обернули бы всю эту невыносимую ситуацию в его пользу. Однако, хотя генерал-фабрикатор покачнулся и накренился, его центр тяжести казался незыблемым, а суетливые мелкие ножки петляли и расходились, давая ему опору. Трискеллиан принялся бороться за оружие, поскольку бластер пробил бы дыры в бронзовом теле Бурзулема с той же готовностью, что и в плоти Трискеллиана. Он услышал, что скитарии начали действовать, нацеливая карабины, но не имея возможности выстрелить, не попав по своему господину, и дернул Бурзулема вбок. Они вдвоем выплясывали пьяные круги, удаляясь от солдат. Все это недостойное занятие напоминало гротескный фарс.

– Простейший! – На лице Бурзулема застыла лупоглазая гримаса изумления, а голос раздавался изнутри тела без помощи гортани и губ. – Я… действительно… должен… настоять…

И, к ужасу Трискеллиана, он был сильнее. Механизмы тела Бурзулема понемногу брали верх над его предельными стараниями, дюйм за дюймом разворачивая ствол смертоносной пушки, пока зияющее дуло не оказалось направлено прямо Трискеллиану в лицо.

– Вам, – беспощадно проскрежетал Бурзулем, – более не рады… в этом коллективе. Считайте это… прекращением… пребывания в должности.

А потом началась пальба.

Сперва Трискеллиан подумал, что Бурзулем выстрелил в него, но его слабеющее тело успело отвести ствол бластера ровно настолько, что энергия хлестнула мимо головы, расплавив кибернетическое ухо в шлак. А стрельба все продолжалась, и это были не убийственный волкитные заряды, а нечто более механическое.

Они с Бурзулемом расцепились, и оба пошатнулись. Это была убийца. Она вернулась.

Когда скитарии открыли ответный огонь, она пришла в движение – не отступила обратно в коридор, а прыгнула в комнату, быстро перебегая между машинами и воздуховодами и используя все возможные укрытия – а в ее руках непрерывно стучала пара пистолетов. Третья рука была прижата к страшной ране на животе, которая бы убила всякого нормального человека. Пусть мир вокруг Трискеллиана и разваливался на части, но он все же нашел время восхищенно подумать: «Какой метаболизм! Как бы я смог его использовать!». Он услышал, как Теслинг выкрикнул имя женщины, «Сакири» – наполовину торжествующе, а наполовину с отчаянием, поскольку убийца уже была в крови и потрепана, как будто в любой миг могла рухнуть. Ее поддерживала лишь эта чужеродная сила, которая сжигала человеческую плоть, чтобы она была в состоянии идти дальше.

Скитарии пытались оказаться между ней и их господином, однако это просто делало их целями. Женщина уложила еще двоих полыхнувшим залпом пистолетных выстрелов, а пара оставшихся пуль отскочила от корпуса генерала-фабрикатора, из-за чего тот закачался и пошатнулся, словно до сих пор боролся с Трискеллианом. Его руки колыхались, не предпринимая никаких попыток пустить в ход оружие, которое он держал, а голос захлебывался кашлем и сбивался. Какая-то часть его внутреннего механизма получила попадание, и все, что он говорил, превращалось в безумную околесицу. Ничего не изменилось. Трискеллиан осмотрелся в поисках Теслинга на тот случай, если коротышка-доктор угодил под один из выстрелов, но тот прятался у экрана, сжавшись как можно сильнее. Хорошо. Я с тобой еще не закончил.

Убийца уже разделалась со скитариями и тяжело дышала. Ее одежду и бледную кожу пятнала черноватая кровь. Теслинг сделал безуспешное поползновение добраться до нее, как медикэ к своему пациенту, однако Трискеллиан стиснул его плечо и оттянул назад. На мгновение опустилась тишина.

Сакири неотрывно смотрела на свою цель поверх ствола волкитного пистолета. Металлическая рука Бурзулема бешено тряслась, и Трискеллиан понятия не имел, что является причиной – повреждение машинерии, или ужас плоти. Рывок спускового крючка мог бы снести полкомнаты. Трискеллиан непроизвольно наклонялся вперед, даже не зная точно, чего намеревается добиться.

Убийца разрядила обе пушки в Бурзулема, заставляя его тело звучно греметь и звенеть, пока обшивка не разорвалась, и четыре последних пули не просекли завихряющиеся дорожки в мешанине внутренностей. Трискеллиан часто задавался праздным вопросом, как же устроен его начальник внутри этого бронзового панциря, и теперь увидел, что там – типичное дело – был бардак. Уцелевшие органические компоненты неэффективно размещены в емкостях и маленьких бачках, трубки, капилляры и провода перекрещиваются и переплетаются, все без плана и здравого смысла. А теперь, конечно, бардак стал еще больше, ведь генерал-фабрикатор Бурзулем лопнул. Металлическое внешнее обличье было расколото, а последние выстрелы разбили приемники и оборвали каналы связи, и этот его жуткий бессловесный вопль наконец-то стих. Трискеллиан мог лишь надеяться, что это означало смерть. Как было бы ужасно, продолжай какая-то его часть жить внутри этой оболочки, лишенная рта, чувств и возможности двигаться. Странная мысль. Возможно, он ненадолго сохранит останки Бурзулема, чтобы обдумать это.

Рука Бурзулема замерла выставленной вперед и слегка вверх, словно указывая на какой-то конкретный угол потолка, нуждавшийся в очистке. Трискеллиан сделал шаг вперед, выдернул бластер из расслабленных пальцев и выстрелил в убийцу. Та практически не отреагировала. Он чувствовал, что она сожгла последние запасы сил и боеприпасов, выполняя свое предназначение. Опаляющее пламя пистолета прошлось поперек груди и пары рук, швырнув ее на пол. По всему казалось, что она мертва, однако Трискеллиан позаботился о том, чтобы ее пистолеты находились подальше от подергивавшихся рук.

– Что ж, – сообщил он в пространство, испытывая странное ощущение нереальности, словно все это был просто чрезвычайно необычный гипотетический вопрос. – Похоже, что я не успел спасти генерала-фабрикатора от убийцы во второй раз. Но я отомстил за него. Так будет записано. Несомненно, он шел сюда, чтобы поздравить меня с тем, как я справился с мятежом.

Вместе с очередной волной легкомыслия до него дошло: он и впрямь сделал это. Бурзулем был убран с дороги таким образом, который ни в малейшей степени не возлагал вину на Трискеллиана. Можно было привести в действие финальные элементы плана, подавить бунт при помощи резервов из новых скитариев, а затем принять пост генерала-фабрикатора Морода под шумное одобрение благодарных коллег.

Теслинг уже подошел к убийце и стоял на коленях рядом с ней. Трискеллиан раздраженно вздернул человека за воротник и оттащил его прочь.

– Что это ты затеял?

– Ей… ей нужна помощь.

– Ей нужно оставаться мертвой, – произнес Трискеллиан. – Она сделала больше, чем я мог надеяться, но напоследок может оказать еще одну услугу и умереть, и это не обсуждается.

Теслинг протестовал и тянул его за руку, но Трискеллиан прицелился из пистолета Бурзулема и всадил в труп убийцы еще три жгучих заряда. Он бы предпочел отыскать какие-нибудь хирургические инструменты и отделить эту гротескную голову от тела с пятью конечностями, но прямо сейчас было важнее проследить, чтобы сородичей Теслинга снаружи поставили на место.

Он связался по воксу с Десять-Танграмом.

– Подтверди, что твои бойцы на позиции, – бросил он. – Я хочу, чтобы вы заблокировали чернь на территории Палатиума. Заприте их между внешней стеной и самим дворцом. Покончить с ними, альфа примус.

– Подтверждаю, адепт.

– И выясни, как вообще открылись ворота, – добавил Трискеллиан, только теперь задумавшись о том, как близко все подошло к настоящей катастрофе.

14

Давиен отскочила назад, когда два гиганта сошлись. Ньем был быстрее. Он схватился за металл «Кастеляна», и его пальцы морщили и мяли пластины брони, поддевая их, пока те не согнулись. Хвост с ножевидным лезвием оставлял яркие следы на безупречной краске, обезображивая горделивую расцветку техножрецов.

Однако Аллоизия уже выплевывала команды, меняя стойку робота и стиль его боя. Он уперся, защищаясь от молотящих кулаков Ньема, а потом сверху вниз ударил того по голове и плечам, заставив пошатнуться. Затем он плавно отступил назад, и орудие на его плече изрыгнуло раскаленный добела огонь, который поглотил половину комнаты, окутав истерзанное тело Ньема. Давиен вскрикнула от ужаса, чувствуя, как от накатившего жара закурчавились ее собственные волосы. И тем не менее, когда опаляющее глаза свечение отступило, Ньем все еще стоял. Его грубая шкура почернела и дымилась, слезая отслаивающимися лоскутами, а кожа под ней заживала прямо на глазах у Давиен. Он заревел, и, хотя в этом звуке не было никаких связных слов, сердцем она услышала его молитву ангелам. Дайте мне достаточно сил! И снова вступил в борьбу, выкручивая конечности машины, пока сочленения не начали стонать и протестовать. Пламя снова обдало его, опаляя и робота тоже, вынуждая Давиен спасаться сбивчивым бегом по телам павшим скитариев, чтобы избежать испепеления. Она услышала, как резкий голос Аллоизии зашипел новые команды.

«Кастелян» был сильнее. Удары Ньема оставили на его панцире вмятины и трещины, но механическая мощь робота превосходила даже усовершенствованное тело. Машина теснила его от своей хозяйки, отклоняя назад, пусть даже хвост и дополнительная рука дубасили и рубили ее. Однако за счет прогресса она переместила схватку мимо того места, где присела Давиен. Та находилась у робота за спиной.

Она подобрала один из карабинов скитариев, уперла приклад в плечо и опустошила магазин, осыпав беспорядочными выстрелами половину помещения, прежде чем навела оружие на широкий торс робота. Но невзирая на все ее старания, заряд просто отскочил от брони практически без видимых отметин, а огнемет снова плюнул сгустком. Два сражающихся великана на краткий миг превратились лишь в силуэты на фоне зарева.

Давиен бросила оружие и схватила другое. У ее ног был арсенал целого подразделения скитариев. В тот самый момент, когда Ньем взревел от боли, она направила ствол – не на «Кастеляна», а на Аллоизию.

Первая очередь прошла мимо, но этого хватило, чтобы нарушить концентрацию Аллоизии. Инфоспециалист нырнула к двери, вопя новые команды:

– Защитить меня! Охранять меня!

«Кастелян» дернулся через комнату, чтобы заслонить хозяйку от опасности, и Давиен, стиснув зубы, прицелилась из карабина – последний шанс сделать выстрел, пока от ее мира не остался только надвигающийся робот.

Сполох энергии из карабина пробил на стене линию из дюжины отверстий, а затем эта линия пересекла голову Аллоизии, снеся половину всего выше шеи, и ее тело-стилет вдруг застыло. Остатки металлического черепа замерли в странно наклоненном положении, внутренние механизмы были открыты для осмотра, словно в ожидании обслуживания.

«Кастелян» завершил отход и молча встал между погибшей хозяйкой и Давиен. И стал ждать. Обращенное к ней дымящееся дуло сжигателя напоминало раскрытый рот человека, который забыл, что собирался сказать.

Только тогда она повернулась и увидела, что означала остальная тишина.

Ньем был…

Он лежал в центре зала, глядя вверх, на те непостоянные огни. Его огромная грудь медленно поднималась и опадала. Все медленнее с каждым вздохом.

Давиен поспешила к нему, спотыкаясь об тела, и в итоге оказалась на коленях в тени его тела, сжимая тяжелую ближайшую руку. Она видела, что его плоть пытается восстановиться, но все более заторможенно. Раны открывались вновь, и оттуда сочилась желтая жидкость.

– Я должна была спасти тебя, – прошептала она. Один из его глаз повернулся и глянул на нее.

– Дрввв, – выговорил он, а потом заставил свои губы произнести ее имя. – Давиен.

От дыхания по его телу расходилась дрожь.

– Прости.

Его чудовищно сильные пальцы легонько сомкнулись поверх ее собственных. Другая рука, одна из мелких, коснулась ее подбородка и стала наклонять, пока она вновь не встретилась взглядом с его глазом.

– Слышу их, – пророкотал он. Другие его глаза неотрывно смотрели на угасающие созвездия далекого потолка, последние звезды, какие ему суждено было увидеть. – Ангелы, Д`виен.

У него внутри что-то разорвалось, и его грудь опала, потрескивая пластинами брони. Глаза потускнели, и он умер.

Потом Давиен услышала шум боя за стенами Палатиума, однако, когда она попыталась уйти и присоединиться к землякам, робот сместился, преграждая ей дорогу, и она отпрянула. Он не атаковал, но бездумно следовал последней команде защищать Аллоизию, пускай та уже давно была мертва. Ее тело стояло в дверном проеме, а это был единственный выход из комнаты.

Она опустилась на колени рядом с остывающим телом Ньема, думая обо всем, что сделала. Думая про то, как он заболел, про обещания доктора Теслинга спасти его. Про то, как Трискеллиан пришел и забрал Ньема, и обо всех действиях, которые она предприняла с тех пор. И она запустила песочные часы его жизни в тот момент, как вновь вошла в Палатиум вместе с Сакири.

Так ее и нашли. Она даже не услышала, как они протолкнулись мимо тела Аллоизии и статуи, в которую превратился робот. Жесткая рука вдруг вздернула ее на ноги, как бы она ни пыталась уцепиться за тело Ньема. Давиен обнаружила, что глядит на собственное отражение в стальном шлеме альфы скитариев. Не из местных: одного из новых, с кораблей. Тут их было целое отделение, озиравшее разрушения и тела своих провинциальных товарищей.

– Да, – сказала она своему искаженному образу. – Я это сделала. Я все осуществила. Я открыла ворота. Вы опоздали.

Она приготовилась к удару, к клинку, к выстрелу. Но он просто держал ее, наклонив голову и глядя на колоссальный труп Ньема.

– Что ты такое? – Голос, исходивший из-под шлема, был неожиданно человеческим. Его пока еще этого не лишили. Один из бойцов поднес к ней сканер, считывая ложь электротатуировок, всю ту фальшивую личность, что позволяла ей ходить по залам Палатиума так, словно она находилась там на своем месте.

– Я дитя ангелов! – выкрикнула она в щель шлема, и ей показалось, будто в сумрачной глубине она увидела, как он вздрогнул. – Во мне кровь Многорукого Императора. Можешь звать меня чужеродной мерзостью, но я избрана!

И все-таки он не убил ее, на секунду застыв совсем неподвижно. Ее слова ошеломили его? Нет, он слушал приказы.

– Подтверждаю, адепт. – Пауза. – Уже позаботились, адепт. У нас здесь пленная. Лазутчица с электротатуировками служащей.

Она невольно подалась поближе и узнала дребезжащее эхо голоса Трискеллиана, раздававшегося из приемника внутри шлема.

– Пусть твои бойцы создадут кордон вокруг бунтовщиков и готовятся вмешаться, но ее привести ко мне. Я сам с ней разберусь.

А потом ее поволокли прочь от Ньема, навстречу последнему суду за ее поступки и за ее сущность. Альфа тащил ее по дворцу, обхватив ее руку своей кистью, похожей на железный зажим, а его отделение прокладывало себе дорогу позади. Техножрецы, которых она видела, быстро убирались с дороги, дергаясь и паникуя. Давиен попыталась расслышать шум толпы снаружи Палатиума – а возможно, как знать, уже и внутри – однако доносилась лишь стерильная трескотня этих механических людей, безбожных Надсмотрщиков, притворявшихся столь верующими созданиями.

Она прислушивалась, ища песнь ангелов, но ее уши ощущали лишь мирское и смертное. Ее нос ощущал лишь запах металла, масла и кислоты от этих новых скитариев. Они принесли это с внешних миров, куда их изгнали? На миг ее воображение как будто рухнуло с утеса внутри головы и упало в пустоту, где не обитали ангелы: в те места, куда отправлялись эти солдаты. Вселенная орбитальных механик, вращающихся сфер и вообще без чудес, где детей забирали из семей и превращали в автоматоны без собственной воли, новые шестеренки в колоссальной машине громадного Империума. А их духовенство в красных рясах распевало гимны о том, как это все величественно, однако ее как клинком пронзила мысль – откровение. Она споткнулась и не смогла подняться на ноги даже когда альфа потянул ее за руку, и тот безучастно уставился на то, как она дрожит и трясется.

Мысль: «Что, если мы просто осквернены ксеносами?» сменилась еще более пугающей: «Что, если там ничего нет? Что, если нет ничего, кроме вот этого и шестеренок, крутящихся вечность за вечностью?». Ни Многорукого Императора, ни ангелов, ни Благословенного Единения. Целая жизнь в рабстве.

– Вставай, – велел ей альфа, и она попыталась, но в этот момент в ней не осталось ни йоты силы.

– Что ты видел? – прошептала она, когда он наклонился ближе. – Когда тебя отослали с планеты, что там было?

Она не могла спросить: «Видел ли ты ангелов?», но отчего-то надеялась на это.

И этот вопрос как будто озадачил его. Он механически дернул ее за руку, и она поймала себя на том, что цепляется за него, вглядываясь в темноту внутри шлема.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Есть ли там что-то еще? Они забрали тебя отсюда, с Морода, где людей скармливают фабрикам, литейным и шахтам, и последняя услуга, которую можно оказать – стать очередным топливом для их огней. Если ангелов не существует, хотя бы скажи мне, что есть еще что-нибудь. На других мирах. В пустоте. Хоть в варпе. Скажи мне.

Он поставил ее на ноги, с необычной аккуратностью – впрочем, возможно, Трискеллиан сказал ему не причинять ей вреда, а он был рабом приказов.

– Вселенная пуста. – Она не ожидала ответа всерьез, однако тот последовал. – Есть только работа.

– И чего ради эта работа?

– К вящей славе Омниссии.

Бессмысленные заученные слова опустошенного человека.

Он пока еще не пытался вести ее дальше, но она боролась с ним, словно это было так.

– Ты в это веришь? Или это просто слова во рту? Они вырезали у тебя те части, которые способны верить?

Мгновение он просто бесстрастно глядел на нее, но затем вновь раздался его голос, тихий и задумчивый.

– Есть только ужасные вещи, к которым мы не должны прислушиваться. Вот почему мы молимся Омниссии. Чтобы не слышать остального.

– Какого остального? – вопросила она. – Что можно услышать?

– Я молился, – произнес альфа, – и слышал только молитву, поэтому не могу сказать. Но мне говорят, что это ужасно.

И они снова двинулись в путь, и Давиен шла с ними независимо от своего желания. Она могла лишь выбирать, останется ли ее рука в суставе к моменту прихода на место.

Они прибыли к Трискеллиану, который находился наверху, в одном из смотровых залов, и был окружен смертью. Скитарии промаршировали прямо внутрь, на ходу раскидывая части своих павших товарищей, и это означало, что Давиен тоже не представилось возможности приготовиться к зрелищу.

По меньшей мере шестеро мертвых скитариев, а в центре комнаты огромный труп генерала-фабрикатора, лежащего на покатом боку. И Сакири. Давиен вскрикнула, увидев ее, свернувшуюся клубком, с обугленными ранами, наконец-то исполнившую свою миссию. Вот только она знала, что Бурузулем никогда не был подлинным врагом. Угрозой являлся Трискеллиан, а тот был цел, невредим и наблюдал за пятнами старинных мониторов. Давиен увидела там знамена своего народа. Увидела, что они сбились перед Палатиумом плечом к плечу, вопя и сражаясь. Их вдавливали внутрь, а скитарии ветераны выстроились шеренгами, чтобы закрыть западню, и ожидали команды.

– Ты не сидела без дела, маленькая служащая. – У Трискеллиана был и доктор Теслинг. Металлическая рука сжимала плечо человечка. – Ты изо всех сил постаралась предать меня, но, с другой стороны, иначе и быть не могло. И погляди, как все обернулось в конечном итоге. Твоя подручная трагически убила генерала-фабрикатора. Как же удачно для благополучия Морода, что я готов взойти на должность, прямо с настоящего момента. Уместно, принимая во внимание, какой сегодня день.

– Ньем мертв, – произнесла она и увидела, как Теслинг содрогнулся и обмяк в руке жреца. Сам Трискеллиан, конечно, даже не понял, о чем она говорила. – И Сакири… – Ей хотелось подойти к покойнице, но ее не пускала хватка альфы. – И…

Она видела там людей, которые были ей знакомы: семью и товарищей из паствы Конгрегации, организаторов рабочих бригад шахт и факторумов, всех тех, с кем она росла. Кто бы мог подумать, что столь многие поднимутся и пойдут на Палатиум. И все-таки скитарии уже окружили их, поймав в ловушку на территории того самого строения, которое они пришли штурмовать.

– Верно, – сказал ей Трискеллиан. – Теперь все кончено. Прискорбный инцидент в истории Морода, который, как будет записано в анналах, подавил смиренный служитель Омниссии, всего лишь еще один простой защитник веры.

– Веры! – закричала она ему. – Ты пустой! У тебя нет веры! – И попыталась прыгнуть на него, но все ее усилия сдвинуть скитария с тем же успехом могли бы сработать на статуе. – Ты не можешь представить себе веру! У меня есть вера! Я верю! В ангелов Императора и Благословенное Единение. Они явятся, чтобы забрать нас наверх. Это наше вознесение, не твое!

И даже уже начав произносить это, она не была уверена, верит ли. Но потом на живых частях лица Трискеллиана появилась насмешливая улыбка, и он зашагал прочь от мониторов, пинками прокладывая себе путь среди деталей, разбросанных в последние мгновения Бурзулема.

– Ты и все твои сородичи – всего лишь отродья ксеносов, – безапелляционно сказал он ей. – Ваши ангелы – просто голодные монстры из пустоты. Ваш «Многорукий Император» – какой-то чужеродный зверь, пробравшийся на Мород и заразивший здешних людей своей порчей. И это мерзко. Но что хуже мерзости – что поистине печально – так это то, что столь многие из вас, похоже, и впрямь верят в эту басню, которую вы сочинили для себя. Будто хоть чему-то во вселенной вообще есть дело, что случится с существами вроде вас. Разве ты не видишь, – он уже стоял прямо перед ней, болезненно сжимая ее подбородок, пока Теслинг извивался в стальной хватке другой руки, – насколько вы жалки?

Именно эта издевка дала свободу огню внутри нее. Именно эти слова, сочащиеся презрением. Она плюнула в него и попыталась укусить за пальцы, а когда он отдернул их за пределы досягаемости, Давиен обнаружила, что все ее сомнение каким-то образом преобразилось. Сомнение принесло бы ему удовлетворение. Позволить сомнению овладеть ей – и вселенная действительно станет просто местом, где скрежещут колеса, а людей давит между ними. И когда она прогнала сомнение, то оказалось, что в ней все-таки есть вера.

– Я верю, – сказала она в его ошеломленное лицо. – Ангелы избавят нас от вашей работы. Они примут нас в себя и унесут во вселенную жизни и радости. Больше никакой работы, никакого страдания.

Давиен чувствовала, как внутри разрастается что-то огромное, и просто чудо, что раньше она никогда на самом деле не верила, не до конца. Но теперь все остальное покинуло ее, и осталась только вера. Она ширилась, чтобы заполнить все пустоты, оставшиеся от боли, сомнения и усталости.

– Мы познаем радость, – сказала она Трискеллиану, и теперь уже это она держала его за переднюю часть одеяния, а он неуклюже пытался отцепить ее пальцы, тряся и дергая металлической рукой. – Нам было обещано, что Император пошлет своих ангелов через все пустоши пустоты. Через ужасы варпа они явятся к нам, ибо они любят нас и желают, дабы мы стали с ними одним целым. И я верю в их любовь больше, чем верю в твои машины. Потому что у тебя ничего нет, адепт! Твои шестерни крутятся вокруг пустого центра. – У нее перехватило дыхание, а он тем временем высвободился и отшатнулся назад. – И я слышу песнь ангелов, адепт. Они любят меня. Они придут ко мне, пусть им и необходимо будет пересечь все темные пространства меж звезд. Я верю в Благословенное Единение.

Прямо сейчас она стала для своей крошечной аудитории таким же вождем, каким всегда была Кларесс, и Теслинг повторил за ней: «Благословенное Единение». Его глаза сияли верой.

В этот миг она увидела: Трискеллиан боится ее. Он держался подальше, словно ее слабые, органические руки могли вырвать весь металл, что он прятал внутри. Однако затем он вспомнил о своем положении и уже подавал сигнал альфе.

– Задержать ее. Ее казнь за предательство послужит жителям Аукторита знаком, что с этим эпизодом покончено. И наступайте на толпу. Убивайте их, пока не останется никого, держащего оружие. Коль скоро они такие верующие, выбивайте это из них, пока не взмолятся о возвращении на заводы.

15

Приходилось признать, он чувствовал потрясение. Кто бы подумал, что эта мелкая крыса-служащая имеет подобную склонность к риторике? Но без толку, все это без толку, заверил себя Трискеллиан. Последние угольки пламени, которое он затаптывал прямо сейчас. А что потом? Отребье из ее генетической линии станет всего лишь ресурсом, который он использует, чтобы создать своих улучшенных скитариев. Чтобы внести свой скромный, но значимый вклад в механизмы вселенской машины. К вящей славе Омниссии.

Десять-Танграм уже приготовился утащить ее прочь, но она уперлась.

– Я слышу их, жрец, – прошипела она. – А они слышат нас. Слышат и придут за нами!

Трискеллиан непроизвольно развернулся к ней.

– Лучше бы тебе надеяться, – прорычал он, – нет, лучше бы тебе молиться, что это не так. Ведь иначе…

– Когда я был ребенком, мне казалось, что я слышу голос.

Челюсть Трискеллиана шевельнулась и пару раз дернулась, пока он пытался осмыслить произошедшее, так как слова произнесла не Давиен и даже не Теслинг. Десять-Танграм заговорил не в свой черед, и это было настолько неожиданно, что у него возникло чувство, будто голос вдруг подал какой-то древний механизм в полу или стенах.

– Альфа примус, запустить диагностику ошибок, – раздраженно бросил он.

– Но меня забрали. – Десять-Танграм не смотрел ни на него, ни на Давиен, да, в сущности, вообще ни на что. – И меня переделали, и каждый раз, когда из меня вырезали часть, между мной и голосом, что я слышал, словно закрывалась новая дверь.

Трискеллиан уже подключался к его нейронной архитектуре, поскольку уже много поработал над реконфигурированием командных приоритетов Десять-Танграма, а это походило на какую-то петлю рекурсивной логики, которую необходимо было распрямить.

– А когда я спал, на кораблях, в ожидании высадки, мне говорили, что я не буду видеть снов, – безостановочно продолжал скрежетать ровный голос Десять-Танграма. – Но мне снилось, будто я заблудился в огромном комплексе со множеством комнат и машин, и где-то кто-то звал меня, но он был в спрятанном помещении, и я никогда не мог его отыскать. И я звал его, но он не слышал меня. И я помнил, в этих снах, каково было до того, как меня переделали, а еще голоса, поющие.

Теперь совсем неподвижно стояли уже все – Трискеллиан, поскольку он вел поиски по своим каналам связи с альфой, и Давиен с Теслингом, которые просто… не двигались. Просто слушали.

– И в конце я забыл. В холодные годы пустоты. В горячие годы войны. Меня забрали из дома, переделали, заставили сражаться, и я забыл голос. Я думал, он пропал. Я думал, это был сбой внутри меня. – Его шлем стал наклоняться, пока бесстрастный взор не оказался направлен на Давиен. – Теперь я помню. Твои слова открыли те двери во мне.

Она заерзала под его взглядом, выглядя практически так, словно ей было неловко.

– Альфа, у тебя есть приказы, – обратился к нему Трискеллиан, надеясь, что это запустит нормальные протоколы. Он до сих пор боролся с командными структурами, который установил, и обнаруживал, что те нетронуты сами по себе, однако странным образом отделены от самого скитария. Низкопробная работа. Что здесь случилось?

– Они пели мне, – произнес Десять-Танграм, уже очень тихим голосом, – а я позабыл, но ты разбудила во мне воспоминания.

Казалось, он полон изумления, и это было совершенно не то, что следовало бы уметь скитарию.

– Я передумал, – сказал Трискеллиан. – Убей ее. Убей ее сейчас же. Приставь свой пистолет к ее лбу. – Почему все вдруг так сложно? – Вытащи свой пистолет. Сперва расстегни кобуру. Вынь пистолет из нее. Вытяни руку, пока ствол пистолета не коснется лба пленной.

Он руководил процедурой, словно занимался каким-то странным кукловодством, дергая за внутренние нити разума Десять-Танграма.

И вот – это сработало, хотя это едва ли был эффективный способ управления армией.  Хотелось верить, что со смертью девчонки этот неожиданный отказ схем сгладится, и можно будет продолжать.

Давиен задрала подбородок, глядя вдоль оружия, вдоль линии руки Десять-Танграма – будущая мученица, вот только это никого и никогда не озаботит.

– Нажми на спуск, – напомнил Трискеллиан. – Альфа примус, мне действительно нужно проговаривать все для тебя? Нажми. На. Спуск.

Его воображение заполнило пробел следующих нескольких секунд, визуализировав, как дуговой пистолет разряжается, и голова девушки на миг становится шаром электрического огня, а затем от нее не остается ничего, кроме плывущего пепла. Участь, которую она совершенно точно заслужила этой последней нелепицей.

И все же спуск не нажимался, и он снова втянул себя в командные системы аппаратной части Десять-Танграма, решив при необходимости полностью переписать их, срезать любые неподходящие органические соединения, которые могут сбоить, установить прямую связь между узлом ввода команд и пальцем на спусковом крючке, коль скоро это будет нужно. Они подались под его виртуальными пальцами. Словно он перенес свой вес на пласкритовый пол, а тот продавился и обвалился, будто мягкий песок. У всей колеблющейся логической структуры внезапно не оказалось фундамента. Плоть, на которой она была возведена, сместилась и извернулась, и все рушилось, осыпаясь хлопьями, ржавея и распадаясь в прах. Трискеллиан услышал, как сам издал звук, смесь отвращения и ужаса.

Десять-Танграм опустился на колени.

– Магус, – произнес он.

– Я… – казалось, Давиен это сбило с толку так же, как Трискеллиана. – Я не магус.

– Ты привела меня обратно к себе, – сказал скитарий. – Ты вернула мне того, кем я был рожден стать. Ты – голос Императора. Через тебя я снова слышу Его ангелов.

И доктор Теслинг хихкнул. Трискеллиан яростно крутанулся к съеженному маленькому человечку и обнаружил, что тот… не ежится. Уже даже не кажется таким маленьким.

– Мы никогда не знали, уцелеет ли она, – произнес доктор, по-крабьи пробираясь вдоль края комнаты, чтобы оставаться вне досягаемости стальной хватки Трискеллиана, и подошел к Давиен и Десять-Танграму. – Истина в них. Кровь. Но вы с вашей призывной группой приходили так много раз, подрывая нашу силу. Вы приходили за сбором, и что мы могли поделать? Всякий раз мы пытались прятать своих детей, но вы слишком часто заставали нас врасплох или охотились за нашими яслями. А мы должны были беречь от ваших глаз Тетушек и Дядюшек и потому отдавали молодежь. Истощая каждое поколение, поэтому мы так и не выросли в то, что задумывали ангелы. Вы забирали их, наших прекрасных малышей, надежду на наше будущее, и переделывали огнем и сталью. Я всегда задавался вопросом, что восторжествует – металл или же плоть. Наша сущность записана в каждой клетке наших тел. Наша сущность: то, что взывает к нашим божественным создателям. Я гадал, станете ли вы когда-нибудь резать достаточно глубоко, чтобы избавить своих солдат от этого. И вам следует радоваться, адепт. Как же вы были правы. Как же это подкрепляет ваши теории!  Ведь жизнь в галактике – это война и тяготы, но кто из ваших металлических солдат выстоял и вернулся домой, на Мород? Те, кто носит в себе родство с богами – кровь, которая позволяет им выдерживать больше, чем смогла бы несчастная человеческая плоть, даже после всех операций и изменений вашего ордена. У вас наконец-то есть доказательство вашей гипотезы! За тем лишь исключением, что вы неверно считали, какая плоть возьмет верх.

– Нет, – выдавил Трискеллиан. – Это не оно. Не то, что я задумывал.

– Вы брали наш род и наш голос и рассеивали его по своим мирам, поколение за поколением, – серьезно сказал Теслинг, словно искренне поздравляя Трискеллиана. – Все те призывные группы, все те Дни Вознесения. Все те скитарии Морода на ваших многочисленных планетах. Все они, ждущие лишь того, когда им напомнят о зове ангелов.

– Нет, – повторил Трискеллиан. – Ему нечем было подкрепить отрицание, но он не мог оставлять это без возражений.

– Но вы должны радоваться этому «да», адепт, – ответил Теслинг. – Именно этого вы и хотели, разве не так? Слияния нашей силы и вашей. Создания породы солдат, которая будет держаться, адаптироваться и побеждать, выходя за рамки слабостей ваших обычных Пустых Людей. Вы просто не знали, что эксперимент уже шел своим чередом и оказался успешным. Как и я, до настоящего момента. Но я уверен: вы как коллега-ученый отпразднуете со мной то, что мы воплотили свою гибридную армию в реальность. Хотя, боюсь, вы и не сможете записать свое сочинение о ней для архивов своего ордена. Альфа примус, все так? Теперь ты чувствуешь в себе веру?

– Да, – отозвался Десять-Танграм. Трискеллиан отшатнулся от них всех, нащупывая потрескавшиеся экраны за спиной.

– Ты слышишь песнь ангелов?

– Да.

– Ты поёшь им в ответ, в своем сердце, чтобы они смогли услышать тебя через всю пустоту космоса и прийти на твой зов?

– Да.

– Тогда время пришло. Убей техножреца.

Шлем Десять-Танграма повернулся и уставился на Трискеллиана, который встретился взглядом с темной смотровой щелью и потрясенно ощутил контакт с врагом. Он до сих пор продолжал копаться в содержимом головы скитария, и там было нечто, глядевшее на него. Нечто злонамеренное, коварное и совершенно нечеловеческое. Оно смотрело на него сквозь генетическое наследие, через сколь угодно много поколений терпеливого скрытного наблюдения.

– Нет, – повторил он, и Десять-Танграм эхом отозвался:

– Нет.

Теслинг был озадачен.

– Но… он враг веры. Один из главых угнетателей.

– Да, – произнес альфа. – Но не мне приканчивать его. А ей. – И он вложил пистолет в руку Давиен.

Маленькой служащей – и она тоже внезапно перестала выглядеть такой маленькой, такой незначительной, как раньше. Она посмотрела на оружие, а затем на Трискеллиана.

– Ты совершаешь ошибку, – хрипло сказал тот ей. – Те твари, к которым ты хочешь воззвать. Они поглотят вас. Они не ангелы. Они чудовища.

Когда Давиен ответила, ее лицо было прекрасно в своем спокойствии.

– С чего ты взял, – произнесла она, – что это разные вещи?

Она навела пистолет, безыскусно, неуклюже. Трискеллиан отступал, озираясь в поисках спасения и видя блоки мониторов. На их поверхности он видел, как красные шеренги бойцов Десять-Танграма отходят, разжимая железную хватку вокруг толпы. Видел, как они ломают упорядоченный строй, смешиваясь с бунтовщиками, словно капельки крови, подхватываемые потоком. И мятежники принимали их – они узнали своих.

– Невозможно, – всхлипнул он, захлестываемый масштабами всего этого. Сколько поколений? Сколько там легионов порченых солдат? Как далеко мы разнесли их скверну?

Трискеллиан снова посмотрел вдоль ствола пистолета.

– Нет, – попытался он в последний раз. – Я должен все исправить. Должен все уладить. Еще есть время.

– Подобные тебе никогда ничего не исправляют, – сказала она. – Вы только распространяете поломку. Порой, чтобы сделать лучше, приходится снести все целиком.

А затем из дугового пистолета полыхнуло сине-белое пламя, и это был конец.

16

Падение Аукторита разожгло огонь, запылавший по всей поверхности Морода, словно вся администрация Адептус Механикус на планете опиралась лишь на одну эту несущую конструкцию. Вся безупречная математическая точность рушилась, распадаясь на части перед великим подъемом протеста и ненависти. Все эти далеко разбросанные жилые центры: города, трудовые лагеря, рудники. Жрецов в красных рясах и смотрителей волокли с молитв, вырывая из их металлических рук кнуты, дубинки и электрострекала, отдирая от плоти кибернетические части. Давиен видела пикты.

Сейчас, спустя четыре недели со Дня Вознесения, завершающие судороги революции вычищали самые дальние пределы Морода. Потрошили последние анклавы Пустых Людей. И некоторые из них уходили спокойно, принимая происходящее как единственное решение неприятного уравнения, олицетворяемого восстанием. Другие упорно сражались или же уничтожали свои объекты и секреты взрывами ужасающей силы, которые ощущались по всей коре планеты. Это не имело значения. Что имело – так это то, что их больше не было. Порой с ними расправлялись руки праведных, а порой попросту те, кого они терзали и раньше времени сводили в могилу работой. Те, кто мог бы и не услышать зова Конгрегации, если бы с ними когда-нибудь обращались как с людьми, а не как с деталями машины. И Давиен знала: неважно, кто ответственен за каждую победу. Ангелы Императора примут их всех.

Сегодня Кларесс призвала Давиен к себе, в новый центр власти в Палатиуме, или в тех его частях, что еще стояли. Она обнаружила часовню техножрецов, которую Конгрегация украсила всеми своими знаменами и символами. На стенах были новые изображения Многорукого Императора и толпившихся у Его ног верующих, похожих на детей, с выражением обожания на лицах. И Его ангелов, которые сыпались со всех этих рук с острыми пальцами, дождем падая на избранных, словно иззубренные звезды.  Давиен приходила сюда преклоняться и молиться. Петь, чтобы волны от голосов Конгрегации смогли разойтись по перекрученной ткани пространства, достичь ангелов и привлечь их.

И те были в пути. Она уже слышала их эхо, когда она обратила в свою веру Десять-Танграма, когда противостояла Трискеллиану. Теперь же ее сны полнились их голосами: нечеловеческими, безграничными и невыразимо прекрасными. Это была антитеза мертвым догмам техножрецов. Голоса ангелов означали жизнь, процветающую и разрастающуюся, двигающуюся вперед без оглядки назад. И вот, по прошествии долгих поколений, они возвращались к своим потерянным детям с Морода, с каждым днем все приближаясь.

Давиен провела несколько дней за пределами агломерации Аукторита, разъезжая вместе с Фомораном, преследуя беглых техножрецов по бесплодной токсичной пустоши, занимавшей большую часть поверхности Морода. Она только что вернулась по вызову Кларесс и обнаружила, что весь город преобразился. Улицы были увешаны знаменами с сотней разнообразных вариаций Многорукого Императора, слышалась суета, болтовня и громко поющие голоса. Заводы встали, литейные остыли, и никто не трудился в шахтах. Аукторит словно пребывал в состоянии нескончаемого праздника. За исключением одной его части.

Еще только приблизившись к Палтиуму и его проломленной стене, Давиен увидела взлетающие корабли. На мгновение она растерялась, подумав, будто что-то пошло не так. Последние из Пустых Людей каким-то образом спасались бегством? Пустотный док пал в результате некоего контрпереворота техножрецов? Будет бомбардировка и кошмар, у них в последний миг вырвут все завоеванное? Однако никто вокруг не выглядел встревоженным. Это была часть их дня, не более того.

А когда она прибыла к Кларесс, это оказалось не участие в какой-то грандиозной службе перед полной комнатой верующих. Там находились только старая женщина, доктор Теслинг и альфа скитариев, Десять-Танграм. Их было всего четверо в огромном гулком помещении, где когда-то размещался зал для аудиенций генерала-фабрикатора.

– Магус, – спросила Давиен, – почему корабли уходят?

– Последователи Десять-Танграма должны вернуться к своим товарищам наверху. – Кларесс сидела на ступенях платформы, положив свой посох поперек коленей. Пусть она и была стара, но когда город захватили, Давиен видела, как магус, вновь обретя жизненные силы, шествовала в толпе, словно пророк, которого наконец-то чествуют в его отечестве. Она похлопала по растрескавшемуся камню рядом с собой, и Давиен села. Десять-Танграм стоял неподалеку, в своей солдафонской манере ожидая указаний к действию, поскольку былые привычки отмирали с трудом. Доктор Теслинг притащил откуда-то пласталевый стул и сидел, закинув ногу на ногу и сосредоточенно переписывая содержимое своего медицинского чемоданчика. Давиен почувствовала: что-то затевается.

– Но они ведь должны быть здесь, внизу, – предположила Давиен. – Со всеми нами, ради Вознесения.

Не бессмысленного торжества техножрецов, а истинного Вознесения, когда ангелы явятся и унесут их всех навстречу окончательному вознаграждению.

– Ты слышала песнь, – тихо произнесла Кларесс.

– Да.

– Ты знаешь, что скоро они будут с нами. Что все, ради чего мы жили, все эти долгие поколения, наконец-то близится к благословенному завершению. – Из уголков ее глаз просочилось несколько слез, запетлявших в паутине морщин. – Я продержалась, Давиен. Я была крепка в вере. И теперь я узрю ангелов собственными глазами и познаю блаженство. – На мгновение показалось, что ей не совладать с этой мыслью, что присутствие Давиен и прочих полностью блекнет, пока она мысленно встречается с чудом. – Но путь праведника жертвенен, Давиен. До нас жило много тех, кто отрекся от себя, чтобы можно было вскармливать и поддерживать веру. Чтобы мы смогли уцелеть и призвать ангелов в мир, подготовленный к их приходу. Ты понимаешь?

– Конечно, магус.

– Тогда ты должна понимать, что эти жертвы не кончатся лишь потому, что для Морода настало подлинное время вознесения.

Давиен не понимала, тупо глядя на Кларесс.

– Империум огромен, малышка, – сказала ей магус. – В пустоте разбросана тысяча тысяч миров, и каждому из них ведомы лишь страх, несчастье и мрак. На каждом из них живут люди, ведущие жестокую, скоротечную жизнь под пятой своих Надсмотрщиков. И эту жизнь они проводят в неведении, ведь путь им указывает лишь бесплодная догма Пустых Людей, или еще какая-то ложная доктрина, которую им дали те, на кого они трудятся. Там снаружи вселенная страдания и слепоты, Давиен. И у нас есть долг. Такова воля Многорукого Императора. Такова воля Его ангелов. Мы одержали свою радостную победу здесь, на Мороде, но работа еще не закончена. Вот почему Десять-Танграм возвращается на свои корабли на орбите наверху. И вот почему также должны уйти и дети, забранные призывной группой. Потому что они наши дети. Потому что они несут в себе нашу кровь. Они станут солдатами-машинами, или же будут назначены в смертные армии фальшивого Императора. Они рассеются по всем людским мирам. И понесут наше послание в своих сердцах и нашу кровь в своих жилах. Ведь Десять-Танграм вернулся к нам, несмотря на все муки, которым его подвергли. Ты пробудила в нем песнь ангелов и показала нам, что мы сильнее, чем вся их сталь. Кровь Конгрегации нельзя подчинить.

– Но ангелы не заберут его, – возразила Давиен. – И дети… Разве они не достойны стать частью Благословенного Единения?

– Достойны, а мы им отказываем, – тяжело проговорила Кларесс. – Но наш долг в том, чтобы разнести слово веры за пределы этого отдельного мира. И именно поэтому они должны унести наше послание с собой, в своих сердцах и клетках своих тел. И именно поэтому ты и Теслинг также должны пойти с ними.

Давиен показалось, будто ее внутренности сдавила рука – металлическая рука, вроде одной из стальных клешней жрецов.

– Магус…

– Потому что они забудут. Им понадобятся наставники, которые напомнят, кто и что они такое. Вы должны отправиться во вселенную: двое тех, в ком сильна наша кровь, но это не видно по лицам. Вы должны донести Пустым Людям истинную весть от Императора. Вы возьмете с собой некоторых из старейших Прабабушек и Прадедушек. Они будут распространять собственное послание по всякому миру, куда вы придете. И вы научите наших детей, что значит быть праведным, пока Пустые Люди учат их сражаться. Ты сама станешь магусом, и Конгрегация расцветет на каждой планете, которую ты посетишь. Но тебе также будет отказано в Благословенном Единении. Такова цена, которая требуется от тебя, Давиен. Мне жаль. Надеюсь, однажды ты станешь такой же, как я: старой, радостной, торжествующей и наконец-то готовой примкнуть к ангелам.

– Но я хочу быть здесь, с вами, – прошептала Давиен. – Я заслужила Единение, разве нет? Я поступала правильно, так ведь?

Иссохшая рука Кларесс обвила ее плечи и притянула поближе.

– Мне так жаль, дитя, но эти дела ложатся на те плечи, которые достаточно сильны, чтобы вынести их. Твое служение Конгрегации пока что не закончено, и твоя жизнь будет полна тягот. Но ты спасешь для ангелов целые миры, и это немало. Ты будешь магусом среди магусов, великим лидером веры. Бессчетные голоса будут вспоминать тебя в своих молитвах, и все же я скорблю о тебе: из-за цены, что необходимо уплатить за это, и награды, которой ты можешь так никогда и не познать.

Разумеется, прежде она никогда не покидала планету. Это оказался сплошной шумный и содрогающийся хаос, воздух в тесном трюме закручивался и бил по ушам так, словно был живым существом, которое пыталось выбраться любыми возможными способами. Корабль сражался с алчностью жадной гравитации Морода, и Давиен очень долго думала, что он не справится и рухнет обратно. Она прикрыла уши руками, подтянула колени к подбородку и обратила слух внутрь своей головы. Песнь ангелов успокоила ее. Теперь она звучала чрезвычайно отчетливо, и по мере того, как они поднимались ввысь, становилась все громче и громче. Бесчисленные чужие голоса, объединенные в странной, будоражащей гармонии, нетерпеливые и ликующие. Давиен оглянулась на доктора Теслинга. Тот прижимал к себе свою сумку, а его голова была откинута назад, и глаза под очками глядели в никуда. Она знала, что он внимает тому же самому хору.

А потом грохот прекратился, и Давиен поняла, что они покинули худшую часть атмосферы, продравшись на орбиту. Пришел один из бойцов Десять-Танграма и попросил их присоединиться к альфе на мостике корабля.

– Вам следует это увидеть, – произнес ровный голос того, когда они вошли. Тут были окна. А может и экраны, Давиен не знала точно. Через них открывался обзор поверх бурого и скалистого изгиба Морода, на колоссальную черноту космоса. Вот только ей всегда говорили, будто космос пуст, а то, что она видела сейчас, кишело жизнью.

Ангелы выглядели не так, как она ожидала. Совершенно не как те лучезарные человекоподобные фигуры, изображения которых она порой встречала, хотя некоторые из них слегка походили на зубастые звезды с образов в часовне. И они были огромны. У Давиен отсутствовало реальное основание для сравнения, но она понимала, что они должны быть огромны – все эти колеблющиеся полосы с шипами, плавниками, крыльями и щетинящимися пастями. Они пришли, как раз в тот момент, когда ее забирали прочь от них. И она заплакала, как раньше плакала Кларесс, ведь они были светлы. Глазу они представлялись ужасными, чудовищными, однако крови внутри нее они говорили лишь о чуждой, но совершенной красоте.

Бессчетные зубастые рты разевались, и Давиен увидела, как они извергли великий ливень менее крупных силуэтов, опускавшихся на планету внизу, и вот это было в точности так, как она представляла. В точности так, как рисовали столь много раз, они рассеивали по всему лику Морода голодные тысячи своих детей. Пришло время Благословенного Единения, и все праведники – все на Мороде – будут взяты наверх, чтобы стать одним целым с ангелами, чтобы вечно жить в бесконечном пожирающем странствии по вселенной.

А Давиен этого лишили. Она могла лишь глядеть на награду, которая должна была достаться ей, и закалять себя для нового долга. Ей предстоит ходить среди невежественных. Предстоит пасти отпрысков божественной крови и наставлять, что значит нести их метку и их судьбу. Распространять прикосновение ангелов по всему Империуму людей и готовить новые миры к пришествию Многорукого Императора. И возможно, когда она будет стара и изнурена, если ей очень повезет, ненасытные ангелы однажды явятся и за ней.