Изменения

|Сейчас =4575

}}{{Другой перевод||[[:Категория:Harrowmaster (переводчик)|Harrowmaster]]}}{{Книга

Алдана Агате — маршал, Антиохийские Воины ВечерниMiles Vesperi

— Я никому не откажу, — отвечает Эльдрад, — даже эладрит иннеас<ref>Эладрит иннеас — название тёмных эльдар на эльдарском.</ref>. Театр масок — для всех, в ком течёт наша кровь, кто бы то ни был. — Он подал стражникам знак отступить.

Она идёт по безмолвным помещениям между кормовой вентральной дугой и кормовым 987-м отсеком мимо бесконечных рядов ожидающих перехватчиков "Ксифон" «Ксифон» в ангарных отсеках. Ей стало интересно, не превышают ли тренировочные клетки Астартес порог приказа о тишине. Ей хочется изрубить что-нибудь мечом.

=='''Часть 5. Вечным Неизменным быть, как ты'''<ref>Цитата из сонета Джона Китса "К звездеЯркая звезда" (Bright star). Перевод Вильгельма Левика. Слово "вечный" здесь не означает способность перерождаться подобно Оллу Перссону, Вулкану, Аливии Суреке и (некогда) Джону ГрамматикуАнны Павловой.</ref>==

Осталась лишь одна, последняя запертая крепость Санктума Империалис. От Дворцовых Владенийдоминионов, некогда божественного города-государства, занимавшего территорию целой страны, ныне осталась только последняя крепость, одинокий непокорный анклав, опоясанный последней стеной Дельфийского укрепления и его напряжёнными пустоными щитами. Магнификан давно исчез, превратившись в выжженную пустыню огненных бурь и обломков. Не стало и Внешнего барбакана — ныне это болото из раскисшей грязи и объятых огнём руин, через которое пребывают всё возрастающие силы предателей, чтобы усилить и без того многочисленное воющее воинство, окружившее Санктум. Потеряны даже внешние зоны Санктума: могучее кольцо обороны Последней стены расколото, и все величественные звенья её цепи — Европейская, Сатурнианская, Адамантовая и Ликующая стены, Западная полусфера, стена Индомитор — оставлены и разбиты вместе со своими бастионами, равно как разбиты и имена, что они носили как символ сопротивления. Внутри разбитой короны Последней стены Палатин и его внутреннее кольцо городов-крепостей пылают, словно в аду. Среди гор мертвецов кипят озёра пламени. Руины дымятся морозным огнем. Моря жидкой грязи простираются на километры словно пустынный, бесконечный пляж, по которому прокатилась волна битвы. Иловые отмели и грязевые полосы покрыты разноцветными полосами химикатов, масел и жидкой органики и усеяны полузатопленными островками боевых машин, мёртвых титанов, разрушенных бастионов, вовсе неопознаваемых обломков, холмов и курганов, где мертвецы делали свои последние шаги. Верные войска, иногда составляющие целые армии и дивизии, всё ещё живут и сражаются в смертельном ландшафте Палатинского кольца, но они одиноки, задыхаются от дыма, не могут ни наступать, ни отступать, отрезаны и уже записаны в потери отчаявшимся военным двором в башне Гегемона.

Твой отец даже не представляет, каково это на самом деле. Да и откуда Он мог узнать? Ты тоже не знал, пока... пока не случилось ''это''. Ты не знаешь, кто ты теперь. Возможно, сейчас ты бог, а возможно, и нет. Но ты уже точно не просто человек. Пробудившись от смятения, ты обнаружил, что изменился. Неземная сила наполняет тебя до краев. Если ты ещё не бог, то по крайней мере на пути к тому, чтобы стать им. Возможно это переходное состояние, медленное и странное, когда ты превращаешься из человека в нечто большее? Не так ты себе это представлял, и не так себе это может представить кто-то другой. Это недоступно пониманию смертных. Есть просто "до"«до», а есть "после"«после». Прежде ты был Хорусом Луперкалем, возлюбленным и победоносным. А теперь ты стал тем, кто ты есть сейчас.

==5:viii. Инферно<ref>Инферно — ад, адское пламя. Вместе с этим «Инферно» — это название седьмой книги Forge World о Ереси Хоруса. Её можно прочесть [[Ересь Гора, том 7: Пекло / Horus Heresy Book Seven, Inferno (сборник)|здесь]].</ref>==

Слои моей сути отслоились от жара, превращаясь в пепел... ''Сигиллит, Имперский регент, Повелитель ИзбранныхИзбранников'' — все эти части меня сгорели одна за другой, даже мои человеческие сущность и облик, даже имя «''Малкадор''».

Эмпирический потоп уничтожил боевые системы всех гетайронов-компаньоновсоратников. Их коммуникаторы сгорели, их ауспики расплавились, их сенсоры ослепли. Цекалт не может увидеть, что ждёт его за поворотом или углом лабиринта, и эти повороты и углы всё равно меняются, словно галлюцинации. Предсказывать бессмысленно, ибо будущего не существует.

— Ты заблудился? — настороженно шепчет Амону избранникИзбранник, Ксанф.

Они видят его взгляд. Некоторые бормочут о том, что "смерть «смерть предпочтительней бесчестья"бесчестья».

Справа от Тейна двое инициатов, Молв и Демени, "братья«братья-проповедники"проповедники», как пренебрежительно называет их Берендол, молотят, словно жернова на мельнице. Их удары хороши, а на фоне их кипучей энергии Тейн и два ветерана могут показаться вялыми. На каждый удар Тейна приходится два, а то и три их удара.

— Около трехсотого года М1, в период, известный как период Воюющих царств<ref>Речь идёт о периоде древнекитайской истории, известном как период Сражающихся царств. Здесь показана неточность дошедших до 31-го тысячелетия исторических данных: период Сражающихся царств приходится на V-III века до нашей эры, а на названный Дорном период выпало Троецарствие.</ref>, на просторах Восточной Евразии была разработана концепция «и-бан»<ref>Переводчик не является специалистом по китайской истории и не может с уверенностью сказать«Бан» — древнекитайский термин, отсылкой на что является это название. Возможно, речь идёт о Лю Банеприблизительно означающий «страна», основателе Империи Хань после периода Сражающихся царств«государство».</ref>, регламентирующая применение войны. Она формализовала обоснование для убийства, сделав его высшим методом судебного наказания. Применять его могла только правящая элита. Только короли, лорды, императоры. Кровь могли проливать только ниони.

А потом ничего не происходит. Вибрация прекращается, а вой двигателей стихает. Запуск прерван. Он подозревает, что случилась механическая неисправность, техническая ошибка при взлёте. Последние несколько недель «Грозовые птицы" птицы» нещадно эксплуатировались, а на наземных полях им не хватало внимания обслуживающего персонала. Кроме того, атмосфера напоминает суп, нефтехимическую грязь из песка, пыли и дыма. Что же произошло? Засорился воздухозаборник? Износилась турбина? Забился топливопровод?

А что, если это не механическая неисправность? Ризничье поле, их точка отбытия, была далеко не идеальной. Находясь в непосредственной близости от разрушенной зоны Хасгардских ворот, она уже была под обстрелом, когда прилетели их «Грозовые птицы"птицы». Что, если экипаж отказался от полёта как от невозможного? Транспортники наиболее уязвимы в точке взлёта, где они уязвимы для зенитного оружия. Может быть, пилоты отказались подниматься в воздушное пространство, становящегося всё более враждебным? Что, если враг уже на краю поля, а шесть его рот заперты в своих транспортах?

Внутри помещение оказывается больше, чем кажется снаружи. Каменные стены укреплены подпорками из пластали и чем-то, что для Фо выглядит как псикюрий. Спираль из каменных ступеней уровень за уровнем уходит вверх, как в круглой башне какого-нибудь донжона. Включаются другие источники света: электролюстры, свисающие с потолка на каждом уровне, и отдельные светящиеся шары, подвешенные вокруг винтовой лестницы, указывающие путь словно яркие и вечные неизменные звезды.

На четвертом этаже Ксанф и Андромеда наблюдают за Фо, который осматривает помещение. Здесь также есть много книг, расставленных по вдоль стен, и множество предметов и безделушек, выставленных на обозрение: хронометры и старинные научные инструменты, образцы, хранящиеся в подтекающих сосудах, анатомический экорше<ref>Экорше — Скульптурное изображение фигуры человека без кожи, показывающее мышцы. Используется в учебных целях.</ref>, статуэтки покинутых богов и позабытых мессий, раковина наутилуса в разрезе<ref>Скорее всего, это демонстрация золотого сечения.</ref>, колоды карт и чаши с игровыми фигурами, сургучные диски и печати, изящный скелет маленькой кошки, установленный на подставке.

— А что если нет? — говорит Сартак. Офицеры смотрят на него. — А что, если это прорыв?

— Что вы станете делать, мой повелитель? — спрашивает Хасан Хассан из Избранников Малкадора, оставшийся в стороне.

— Что я могу сделать, ИзбранныйИзбранник? — отвечает Вулкан. — У нас связаны руки. У нас есть важные обязанности, и мы не можем отвлекаться на...

— Но они были столь уверены в своих словах, — говорит ХасанХассан. — Эти люди, Грамматикус и Перссон, заслуживают доверия. А эти разговоры о новой силе, о возвышении Луперкаля...

Керия Касрин из Сестринства, которая также следует следующая за ним, встаёт прямо перед ним чтобы подчеркнуть свое присутствие. Эта странная и вызывающая привычка характерна для нулей, которых так легко не заметить, если они выходят из поля зрения. Вулкан помнит, что Кроле поступала так же.

— Тогда... что прикажете мне с ними сделать, повелитель? — спрашивает ХасанХассан.

— Точно нет, — говорит ХасанХассан.

Хасан Хассан смотрит на Вулкана.

Он поворачивается к ХасануХассану.

— В Антипалатах? — спрашивает ХасанХассан.

— Желательно да, — говорит Вулкан, — если соратник Соратник Раджа сочтет это место достаточно безопасным. Если нет, то в Темницах<ref>Темницы — тюрьма Легио Кустодес, в которой они стерегут различные хтонические ужасы.</ref>. На твое усмотрение, Хассан. Что бы ты ни выбрал, на время войны члены этой группы должны быть лишены возможности действовать.

Хасан Хассан колеблется, затем делает знак аквилы и удаляется вслед за уходящей процессией.

— Я, Селенарселенар? — говорит Фо.

 ==5:xxxvi. Если враг ждёт==

Теперь у него новый облик, яркий и вечныйнеизменный, как звезда. Он будет тем, кем ты вынудил его быть.

==5:xl. Вечная звездаНеизменный==

Он сосредотачивается на свете. Тот сияет, серебристо-яркий, очень далекий, словно полная снежно-белая луна. Он висит над ближними утёсами из больной плоти, видимый между вилами из оголённых ребер и растянутых саванов из жира, как одна яркая и вечная неизменная звезда, взошедшая ясной ночью и видимая сквозь деревья вокруг лесной поляны.

На секунду всё замирает: лёжа на спине на куче врагов, откинув голову назад, он почти отдаётся боли и позволяет ей поглотить его. Но звезда, маленькая и белоснежная, светит ему из кроваво-чёрной тьмы, одинокая, яркая, вечнаянеизменная, немигающая.

Возможно, именно таков и ''будет'' конец. ==5:xliii. Осколки (мир, вывернутый изнанкой наружу)== Стены ещё стоят, но стен больше нет. Врата заперты, но засовов больше нет. Реальность стала нереальной. Ибо варп неизбежен. То, что было трансмутировано вне последней крепости, теперь трансмутируется внутри неё. Четыре измерения, лежащих в основе мира, искажены и искалечены, а им на смену пришли другие измерения, высмеивающие смысл и логику своей чуждой широтой и бесконечными размерами. Число этих измерений не ограничено, ибо у имматериума нет определения, что мог бы постичь человеческий разум.  Золотой Трон был якорем, контролирующим варп, стержнем, что обеспечивал стабильность в сердце последней крепости. Но воля Малкадора проигрывает, и Трон выгорает, теряя контроль. Так четыре измерения оказались узурпированы, а им на смену приходят новые пародии. «Внутри», «снаружи», «вверху», «внизу», «близко», «далеко»... все эти понятия пали жертвами войны. Чувства и разум гибнут. Смысл теряется или становится бессмысленным, ибо такова ужасающая тайна обнажённого варпа.  Узрите безумие возвышения Хоруса Луперкаля. Любуйтесь триумфом Ложной Четвёрки и услышьте смех тёмных богов и королей. Одна маленькая неизменная звезда не может гореть столь ярко, чтобы пронзить спускающуюся тьму.  — Основная стена Санктума в шести километрах от нас, — говорит Онфлер. — В шести, Волк! Мы не можем быть снаружи. — Я знаю, — шепчет Сартак. — Но мир решил посмеяться над нами. Идём назад к люку, брат. Давай закроем и запечатаем его. Мы пошлем весть башне Гегемона. Сообщим им. — Что сообщим? Что ты спятил, а я, поверив тебе, спятил за компанию? — Нет, — говорит Сартак. — Мы скажем им, что Санктума больше нет. Они едва видят друг друга. Они едва видят вытянутое пятно света, в котором стоит Рева Медузи. Чернота настолько густа, что кажется, будто они ослепли. Онфлер стискивает руку Сартака. — Сартак? — Да, брат? — Топор всё ещё при тебе? — Да. — Волк, ты готов? — К чему, претор-капитан? — К впечатляющим подвигам, брат, — говорит Онфлер. — Если мы снаружи, то мы здесь не одни.  Капает вода. Агате проводит рукой по стене. Это камень, плотный и почти тёплый, но — и она вздрагивает при воспоминании об этом — не органический. Она задумывается, что за жар породил подобный угольный след. Всё вокруг такое чёрное. Но на руках, прикасающихся к камню, не остаётся копоти. К ней подходит капитан Михаил, возглавляющий один из отрядов зачистки. — С той стороны безопасно, — докладывает он. — Мы уже заканчиваем. — Хорошо, — говорит она. — Как только мы будем уверены в безопасности, то сможем перенести сюда раненых и сложить припасы. Установите огневые точки у всех внешних окон и бойниц. Мы можем попасть на крышу? — Я... — начинает он. Он выглядит так, словно не хочет говорить. — Что? — Ответ на ваш вопрос — да. Да, думаю, мы можем забраться на крышу. Я просто хотел сказать, что, кажется, знаю, что это за место. — Правда? Тогда расскажите. Оно кажется столь знакомым. — Я не узнал его снаружи, — говорит Михаил. — Это потому, что я никогда не видел его снаружи. Но вот внутри... — И что? — Это тюрьма, — с усмешкой говорит Файкс. Он указывает в сторону. — По-моему, помещения в той стороне похожи на камеры. Вам так не кажется? Разумеется, он их узнал. — Заткнись, Файкс, — говорит Агате. Она смотрит на Михаила. — Это правда? Михаил кивает. — Я пробыл здесь неделю, прежде чем меня перевели на Висельный холм. Многие из мои ребят сидели здесь. Это тюрьма. Агате смотрит на него с любопытством. — Чернокаменная, — говорит он. — Не может быть, — говорит она, но после его слов она сразу поняла, что именно это место ей напомнило. Пресловутая Чернокаменная, главная тюрьма Палатина. — Думаю, может, мэм, — говорит Михаил. Один из его людей кивает. — Это невозможно, — отвечает она неуверенно. Один из солдат Михаила достаёт свою сапёрную лопатку. Поскольку все в 403-м полку всё ещё называют друг друга по именам, кличкам или тюремным номерам, он известен только как «Чок». Металлическим краем Чок процарапывает в стене выемку. В воздух понимается сажа, но оказывается, что это не сажа. Под чёрным веществом стена по-прежнему чёрная. Это вовсе не след от пламени. Стена сделана из чёрного камня. — Видите? — говорит Чок. — Мэм? — добавляет он. Она видит. Но это бессмысленно. — Согласна, — говорит она, — это тюрьма. Но это не может быть Чернокаменная. — А мне кажется, что может, — говорит Михаил. Он не противоречит ей. Он не пытается спорить. — Всем плевать на твоё мнение, — говорит Файкс. — Файкс, — говорит она, — сходи и проверь другие команды. Посмотри, как у них дела. Адъютант смотрит на нее. Он отряхивает переднюю часть своего форменного кителя Miles Vesperi, быстро отдаёт честь и уходит. Агате оглядывается на Михаила и его команду. — Должно быть, это другая тюрьма, — говорит она. — Из чёрного камня, мэм? — спрашивает он. — Почему бы и нет? Очевидно, что это прочный строительный материал. Кто бы ни проектировал тюрьмы Дворца, ему, наверное, пришёлся по душе этот камень. Это тюрьма, но не Чернокаменная. Я думал, что Чернокаменная одна такая, — говорит Чок. — Она выделялась, потому что другой такой темницы не существует... — Да, — говорит другой. — Я слышал, что этот материал, этот чёрный камень, привозили из другого мира... — Это не может быть Чернокаменная, — говорит она, прерывает их. — Я... я не позволю, чтобы это была Чернокаменная. — О чём вы говорите? — спрашивает Михаил. — Чернокаменная тюрьма находится рядом с Гегемоном в Санктуме, — говорит она. — Если это Чернокаменная, то мы каким-то образом оказались более чем в ста шестидесяти километрах от того места, где должны быть, а последняя крепость исчезла. Она понимает, что солдатам-заключённым это прекрасно известно. Но они не хотят, чтобы это было правдой. Файкс появляется вновь. С ним что-то не так. Он бежит, хотя обычно предпочитает ходить выпрямившись и выпятив грудь. — Что? — спрашивает она. — Вам лучше пойти посмотреть, мэм, — говорит он. Несмотря на всё, через что они прошли, она никогда раньше не слышала в голосе Файкса такой тревоги. — Вам... вам лучше увидеть это.  Адофель докладывает, что Гвардия Смерти вновь собирает силы, а их авангард стеноломов уже начал вновь подниматься на скалы. Тёмные Ангелы спешат к брустверу. Скрываясь за маской силы, Захариил готовит свой изощрённый разум. Корсвейн всё ещё колеблется, но он не отвергнет силу Сайфера, способную объединить его усталых людей. Победа изгонит все сомнения и навсегда установит истинный порядок и дух Калибана в Первом легионе. Они станут едины, и даже гордость Льва не сможет разлучить их. Но он задумывается, насколько ценна победа здесь? Дворец Терры, возможно, вот-вот падёт. Возможно, он уже пал. А если он уже пал, то какой смысл в их тяжком, упорном и отчаянном труде на этом холодном склоне горы?  Во рту чувствуется привкус крови. Теперь Амиту уже не кажется, что это остаток какого-то смутно запомнившегося сна. Наоборот, это обещание сна будущего, сна, который ему ещё предстоит увидеть. И оно таково, что он не хочет больше видет снов. Никогда. Он не хочет, чтобы этот сон настиг его. На Марникском слиянии тихо. Роты Отрицания стоят на своих местах. За исключением вексиллярия Роха, который с мечом в руке расхаживает по краю площадки перед ними, ничто не движется. — Ему нужно отдохнуть, — говорит Ламирус. — Успокоиться. Очистить голову. Скоро нам понадобится вся наша смекалка. — Согласен, — отвечает Амит. — Как и тебе, Ламирус, — добавляет он через мгновение. — И тебе, и всей роте. Пока мы ждём, погрузись в фугу и успокой свой разум. — Я бы предпочел этого не делать, брат, — отвечает сержант. — Я пытался отдохнуть на стене, но... — Но что? — Мне снились сны. Нам всем снились. Они не успокаивали. Амит поворачивает голову и смотрит на него. — Что за сны, брат? — Мне снился наш повелитель-Ангел, — тихо отвечает Ламирус, смотря перед собой. — Всем нам снилось одно и то же. Мне показалось, что наш повелитель погиб. Ему тоже было больно. Это было столь реально, что я почувствовал это на себе. Амит мешкает. — Ты видел гробы, брат? — спрашивает он. Ламирус переводит взгляд на него. — Да, гробы. Каменные саркофаги. Их было не меньше восемнадцати. Было сложно разглядеть. Кажется, там была свеча или что-то ещё, но свет был недостаточно ярок и не мог пробить тьму. Тебе снилось то же самое? — Да, — неохотно отвечает Амит. — Расскажи, что ещё ты видел. — Во-первых, там был зал, — говорит Ламирус. – Огромный зал...  Огромный зал. Со времён на борту он помнит, что это украшенный, отделанный колоннами вход в командные отсеки. Сангвиний прекрасно помнит план помещения. Впереди, метрах в пятидесяти, будут подходы к мостику, сам командный мостик, отсек командира корабля, пристрой навигатора, носовая орудийная рубка и главный ауспик. Главные отделения корабля. Здесь у Хоруса были личные покои. Согласно слухам — или снам? — эти залы превратились в сумасшедший царский двор, в маленький тронный зал для раболепного прославления Магистра войны. Он уже близко. И развязка тоже. Темнота тяжела, словно безлунная ночь. В воздухе стоит могильная прохлада. Он не похож на обработанный корабельный воздух. Он холодный и природный, словно зимней ночью в уединённом убежище на краю света. Ещё один шаг. В воздухе пахнет пылью, плесенью, холодным могильным тленом. Во мраке он видит покрытые пятнами и прогнившие стены и колонны, словно в заброшенном храме, оставленном на тысячу лет на произвол ветра и дождя. Плиты палубы под ногами проржавели, и от его шагов с них отшелушиваестя ржавчина. Где же ныне слава Магистра войны? Запустевший, изношенный и нехухоженный корабль, космический остов своего прежнего «я». Где-то капает вода. Звук капель таков, что кажется, будто стены дышат. В зале очень темно, словно в полночь под открытым небом на мрачных просторах Инвита или в населённых призраками вечных лесах Фенриса. Темнота, почти тошнотворно черная, слегка поблёскивает, мерцая сквозь колышущиеся на ветру листья. Или что-то, что напоминает листья. Он не обращает внимания на эти уловки. Он снова слышит шепот, похожий на мёртвые листья, колышущиеся на ветру или шуршащие под ногами. На твёрдые крылья жуков. На жужжание мотыльков... Что они шепчут? Сангвинию всё равно. Он продолжает идти вперед, а Карминовый клинок в любой момент готов нанести удар. На секунду ему кажется, что он что-то видит. Какой-то силуэт. Фигуру. Сосредоточившись, он идёт вперед. Снова намёк на движение. Что-то мелькнуло впереди. Сгорбленная тень в полном доспехе. Слишком большая для воина Астартес. Слишком большая и для примарха, по крайней мере, для тех, кто ещё жив. Подняв клинок, он движется к тени, но там её уже нет. Он чувствует её присутствие слева от себя, поворачивается, и через секунду она исчезает. Игра? Брат издевается над ним, пытаясь измотать его и сбить его с толку? После всего, что он сделал, чтобы попасть сюда. это не сработает. Или же его добыча пытается ускользнуть от него, боясь момента, когда он наконец вступит в схватку? Он старается не обращать внимания на боль и привкус крови во рту. Смотря вниз, во мраке он видит кровь, сочащуюся из-под кирасы и стекающую по набедренной пластине доспехов, подобную красной нити, спутанной и завязанной узлом. Капающий звук исходит от неё. Впереди вновь шевелится тень. Он не хочет снова потерять её из виду. Он устремляется вперёд, двигаясь быстрее, не обращая внимания на боль и вызываемую ею хромоту. Он проходит через огромную арку и попадает в другой зал. Откуда-то льётся свет, слабый и тёплый, как от слабо сияющей одинокой свечи. Это подземелье. Склеп. Его размеры огромны, и их невозможно оценить в полумраке. Палуба вымощена камнем. Над головой — намёк на сводчатый потолок, тоже каменный, но слишком тёмный, чтобы разглядеть. Здесь что-то есть. Большие прямоугольные блоки, лежащие плашмя двумя аккуратными рядами с проходом между ними. Их двадцать. Сангвиний подходит к ним. Вблизи видно, что они сделаны из камня и укрыты покрывалами из амарантовой ткани. Траурной ткани. Подняв меч и сжав его обеими руками, чтобы первый удар был максимально сильным, Сангвиний движется между рядами. Амарантовая ткань покрывает все блоки, кроме одного. Этот блок, второй от конца в правом ряду, не укрыт, сложенная квадратом ткань лежит сверху. Сангвиний подходит к нему. Гроб сделан из камня. Крышка слегка сдвинута, ожидая, когда её закроют и запечатают. Он видит, что на крышке выгравирована цифра «IX». — Ты долго шёл, но наконец ты здесь. Сангвиний оборачивается на звук голоса. Он узнаёт его. Этот голос знаком ему слишком хорошо, и звук голоса ранит сильнее, чем боль в боку. Огромная облачённая в доспехи тень смотрит на него, широкая и высокая, обрамлённая слабым светом. Она шагает между гробницами, и Сангвиний видит её лицо. — Я ждал тебя, — говорит Феррус Манус. <br /> ==5:xliv. Мир, вывернутый лицом внутрь==Хаос обрушивается с Дельфийского бастиона на землю внизу. Непрерывная бомбардировка из стенных орудий сдирает почву до скалы и наполняет воздух воздушными взрывами смертоносной шрапнели. Обстрел, достаточно яростный, чтобы уничтожить колонну бронетехники, разрывает наступающую линию предателей, убивая тысячи людей и уничтожая осадные машины и мобильные орудия, которые они тащат. Машины предателей, наступающие вместе с волнами пехоты, разлетаются на куски и разрушаются. Десятикилометровый участок ската стены укрывается ковром из пламени и фосфорисцирующего огня. Это уже шестой массовый штурм, опрокинутый и отбитый за пятнадцать минут. Кажется, что во тьме вне последней крепости скопился безграничный резерв предателей. Их атаки идут непрерывно, волна за волной, их потери огромны, но на каждую тысячу, вырезанную в гонке к стене, ещё десять тысяч выходят из смога битвы попытать удачу, а на каждую разрушенную осадную башню выкатываются еще десять, подготовленных магосами Темного Механикум. Сквозь клубящийся дым вырисовываются дикие знамена, со стен видны всё преумножающиеся, подобно ядовитым лозам, нечистые штандарты Хаоса, указывающие на приближающиеся и готовые к атаке потусторонние армии и убийственные легионы. Ядовитый воздух полнится звуками: сотрясающим небеса гулом боевых горнов, завываниями безумных жрецов, грохотом миллиарда барабанов, щёлканьем и кваканьем нечеловеческих воинств. Лукорифус, раптор, Повелитель Ночи, с удивлением обнаруживает, что всё ещё жив. Он был в рядах последнего штурма и попал под ярость бомбардировки, испепелившей и уничтожившей Пожирателей Миров, Сынов Хоруса и Гвардейцев Смерти, наступавших вместе с ним. Оставляя за собой пылающие следы от прыжковых ранцев, Лукорифус вместе с себе подобными взмыл ввысь над обычным сбродом наземных войск. Они только начали подниматься к вздымающимся верхним парапетам. Ударная волна от разрыва снаряда, превратившего воинов под ним в кашу, подняла и метнула его подобно кому земли. Весь в синяках и с отбитыми костями он поднимается на ноги. Его отбросило прямо к подножию Дельфийской стены — ещё один изломанный труп среди обломков и ошмётков мяса, устилающих огромные, несокрушимые камни всемогущего бастиона. Его прыжковый ранец искорёжен. Он смотрит вверх. Стена высотой в тысячу метров, ощетинившаяся убийственной проволокой и направленными вниз шипами. Никто, даже он, не сможет добраться до верха и остаться в живых. Он видит, как готовится очередная волна осаждающих. Когда они начнут движение, орудия стены вновь встретят их, и весь этот участок земли, всё ещё дымящийся, остеклованный и излучающий жар от последних взрывов, снова превратится в огненный ад. И ад поглотит его. Жадно, почти отчаянно, словно зоркий ворон он оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь, за чем можно укрыться. Он замечает каменную трубу, что-то вроде дренажного стока, и, словно неуклюжий стервятник, ковыляет к ней, отбросив бесполезный прыжковый ранец. Когда он добирается до трубы, то видит, насколько она коротка. Это простая ниша. Она не защитит его, но он всё равно перелезает через её край. Людская волна приближается. Он слышит рёв и звук горнов. Через несколько секунд стены открывают огонь. Земля содрогается. Шум невыносим. От взрывных волн он болтается, как галька, в тесном проёме водосточной трубы. Лукорифус не знает, что случится раньше: он сгорит и сварится, либо же давление взрывных волн превратят его в желе? Он начинает кричать. Для подобного ему, совершившего несколько из величайших подвигов войны, это бесславная кончина. Имя Лукорифуса должно быть выгравировано на доспехе Магистра войны и распеваемо демонами, как подобает чемпиону веков. Воин, свершивший то, что не удалось примархам, не должен встретить безвестный конец в канализации как заразная крыса. Он первым из всего войска одолел стены, первым сражался внутри дворца Ложного Императора. Эта кончина не подходит для столь прославленного героя...  Гигантский взрыв впечатывает его в плиты водостока. Его выворачивает наизнанку, распыляет, превращает в кашу, в желе, в пар, в отдельные атомы, разрывает на горящие лоскуты, которые, в свою очередь, распадаются на искры... Он открывает глаза, с удивлением обнаруживая, что глаза у него ещё есть. Пол холоден. Его кожа пылает, но это лишь остаточный жар, покидающий обгоревший и дымящийся доспех. Он поднимается на четвереньки, изо рта капает кровь. Он чувствует запах сожженной плоти и понимает, что так пахнет его плоть. Он поднимается. Водостока больше нет. Массивный скат стены исчез. Нет и самой стены, непреодолимого утеса Дельф. Он не знает, где он. Перед ним тянется пустой коридор. Обернувшись, он видит, что за его спиной коридор также уходит в даль. Стены сделаны из аурамита и отделаны замысловатыми узорами. Пол из мрамора с завихряющимся узором отполирован словно зеркало. Потолок очень высокийс него свисают богато украшенные светильники. Его охватывает ужас. Он понимает, где находится, но не может объяснить, как сюда попал. Он совсем один, и этот ужас тяготит его грудь и нутро словно цемент. Но есть и повод для радости. Радости, пробивающейся сквозь страх. Его, благословлённого богами, нельзя убить, и слава его бессмертна. Ему будут ставить статуи. В его честь будут названы города, даже целые миры. — ''Mino premiesh a minos murantiath!'' — бормочет он на языке родного мира. Ведь теперь он стал самым первым ''дважды''. Самым первым он пересёк стены Дворца, а теперь самым первым вошёл в последнюю крепость. =='''Часть 6. Неизбежный город'''== ==6:i. Клубок распутан<ref>Отсылка к приключению Тесея в лабиринте Минотавра.</ref>==У них был шанс, но теперь он упущен. В сопровождении устрашающих гигантов-Часовых и наводящих тревогу Сестёр Безмолвия их уводят прочь. Все молчат. Никто не осмеливается говорить. Все боятся. В какой-то момент казалось, что к ним прислушаются. Но этот миг прошёл, аудиенция окончилась, и теперь их ведут к неизвестному року. Олл надеется, что их ждёт заключение, камера, тюрьма. Но вероятнее, что всё будет гораздо хуже. Им повезло, что Вулкан вообще слушал их так долго. Этот кризис сильнее, темнее и глубже, чем в самых худших ожидания Олла. Вулкан, оставшийся единственным наделённым подобной властью, вынужден принимать решения и делать выборы, выходящими за рамки представлений смертных. Олл знает, что даже недолгая встреча с ним имела значение. В конце беседы Олл даже пытался умолять его. — Милорд, — сказал он, — позвольте помочь вам. Позвольте помочь Империуму Человечества. Вулкан не стал спрашивать, в чём заключается помощь. Даже если бы он и спросил, Олл не смог бы дать ему вразумительного ответа. Но Вулкан просто указал на огромный Тронный Зал вокруг них. — Вот он, Империум Человечества, — сказал он Оллу. — Он здесь и только здесь. Всё прочее спорно, сомнительно и противоречиво. Этот зал — единственная часть Империума, оставшаяся нетронутой и неизменной. Это всё, чем я повелеваю. Олланий, Империум Человечества, некогда раскинувшийся среди звёзд, ныне уменьшился до этого зала. Остались лишь территории, что я могу видеть здесь, в пределах моего поля зрения. Ничто иное не надёжно. Кустодии и Сёстры ведут их обратно по пустым золотым коридорам. Олл чувствует, что они возвращаются в Антипалаты, где их держали до этого, но невозможно сказать это точно, поскольку все величественные и грозные галереи Дворца похожи друг на друга. Эти аурамитовые залы выглядят так же, как и те, по которым их вели вначале, но они взаимозаменяемы. Возможно, их ведут назад другим путем? А может, их ведут куда-то в другое место? Неважно. С ними покончено. Их безрассудство закончилось. Их пленители больше не готовы слушать. Сотрудничество с властью больше невозможно, а побег из-под стражи ещё менее вероятен. Их тщательно охраняют самые опасные существа из воинств Императора. Старые спутники идут молча, смиренные и напуганные. Актея ушла в себя больше остальных. Она побледнела и, словно немощная, опирается на Кэтт, хотя Кэтт и сама пострадала. Психическая травма в жутком Тронном Зале и продолжающееся присутствие психических нулей изрядно повлияло на них обоих, но Олл опасается, что страдания, разделяемые ими через псайканную связь, в большей степени связаны с «Тёмным королём». Откровение о неизбежном, ужасающем последнем этапе вознесения Луперкаля сильно повлияло на Актею. Оллу хочется расспросить её об этом, но сейчас не самый лучший момент. И самый лучший момент никогда не наступит. Выхода нет. Чтобы встретиться с Повелителем Человечества, они пересекли галактику, и, вопреки всему, достигли конечной точки путешествия. Но Его там не оказалось. Ситуация абсурдно комична и напоминает панчлайн плохой шутки, увеселительное бардовское повествование. Барды, поклоняющиеся Аполлону, рассказывали подобные истории на пирах, среди ароматов вина, еды и горящих жертвоприношений. Они выбирали подходящие моменту рассказы: эпические сказания о доблести — для поднятия настроения, песни о мрачном героизме — в более печальных случаях. Иные песни были комичны и легкомысленны, полны казусов и неудач, и пелись лишь чтобы порадовать и развлечь аудиторию. Олл размышляет, что именно такой историей и была их одиссея. Она была увеселительной историей, фарсом, исполняемым под звуки лиры, полным описаний слабостей, причуд, безрассудств и бесславных нелепостей. Она была историей о злоключениях. Нелепая затея со слабой концовкой, заставляющая людей смеяться, качать головой от недоверия и сожалеть безрассудству её героев. Их песнь окончена.<br /> ==6:ii. В одном миге от катастрофы==Даже песнь астротелепатического хора начала прерываться и ослабевать. Стремительными шагами они приближаются к подножию огромного ступенчатого помоста Трона. Они подходят так близко, насколько осмеливаются, и чувствуют излучаемое им тепло. Внутри кольца кустодиев, безмолвно несущих свое бдение спиной к Трону, сеньоры и ученики Консилиума работают над регулировкой стабилизационных механизмов, расположенных вокруг гигантского возвышения. Свет яростен. В голову бьёт запах озона и раскалённого металла, а также смрад иных, менее поддающихся измерениям свойств Вселенной, что свидетельствуют об искалеченных мечтах, разорванных надеждах, недальновидных предсказаниях и горьких откровениях. От рёва безгласного хора у Вулкана вибрируют зубы и пульсирует кровь. Он слегка смещает руку, чтобы прекратить пронизывающее дребезжание наплечника. Сеньоры Консилиума спешат к Вулкану, кланяются и вручают ему инфопланшеты с данными о новом всплеске эмпирейной активности, о котором говорил Абидеми. Их лица, скрытые за затемнёнными прорезями в свинцовой обшивке, блестят от пота и покрыты волдырями от ожогов. Пластековые поверхности инфопланшетов покрыты пузырями и выжжены. — Сила этой аномалии растёт? — спрашивает Вулкан, просматривая данные. Сеньоры отвечают утвердительно. — Но у неё нет очага? Нет средоточия или эпицентра? Они подтверждают, что нет. Вулкан снова изучает данные. Аномалия, сама по себе пугающая, — не единственное, что вызывает беспокойство. Неспособность Консилиума определить её эпицентр наводит на мысль, что она происходит везде и всюду. Но при беглом взгляде на обрамляющие наблюдения метаданные становится ясно, что ничто больше не имеет проверяемого местоположения. Доминионы Дворца, просторы Терры... Все они словно лишились своей сложившейся, математически подтверждаемой макроструктуры. Все точки отсчёта исчезли, и ни одно место нельзя определить относительно других. Это говорит о том, что мощный аппарат сенсории Санктума вышел из строя или перегружен. Или что каким-то образом всё расположено везде. — Возможно ли, — спрашивает Вулкан, — что эта аномалия — просто следствие постепенного угасания Регента? Я имею в виду, является ли эта аномалия отдельным явлением, дестабилизирующим работу Трона, или это признак того, что Трон всё больше выходит из-под контроля Сигиллита? Они не могут ответить на этот вопрос. Вулкан поворачивается и смотрит на Трон. «''Ему трудно''», — жестикулирует Касрин, полузакрыв глаза. Трудно понять, где кончается Малкадор и начинается пылающее сияние. То немногое, что Вулкан может разглядеть, пытаясь увидеть Сигиллита, — это слепящий неоновый контур размером с маленькую фигуру. Вулкан видит, что всё гораздо хуже, чем предполагает Касрин. Все данные мониторинга указывают на то, что за последние несколько неизмеримых минут силы Малкадора стремительно уменьшились. Похоже, он выгорел, исчез или, в лучшем случае, находится на грани гибели. Вскоре Золотой Трон станет неуправляем, и его механизмы будут работать бесконтрольно. Имматериальный разлом, взрыв космических масштабов, сдерживаемый отцом Вулкана годами, неминуем. Возможно, аномалия — лишь первый признак этой катастрофы. Ещё один член Аднекторного Консилиума падает на пол. Они страдают всё чащё и чаще. Несмотря на защитное снаряжение, их захлёстывает бушующие потоки энергий. Они немеют, слепнут или просто оседают под натиском. Слуги спешат вытащить упавших и доставить в лазарет. Вулкану сообщали, что некоторые из них просто умерли. Новые адепты, молчаливыми рядами ждущие под ближайшей аркой, спешат вперёд, чтобы занять их места. С трудом обслуживаемые ими машины имматериума кашляют и трещат, дрожат и трясутся, испуская сжиженные аксиомы и шквалы флогистоновых искр. Пол вокруг возвышения покрыт чёрной копотью, а задние части доспехов Узкарела и окружающих его Часовых потускнели. Прищурившись от сияния, Вулкан изучает механизмы Трона. Настал ли тот момент? Он узнаёт Талисман Семи Молотов, хотя точно знает, где тот находится. Должен ли он смириться с неизбежным и начать конец Империума? Он мысленно прокручивает движения и жесты, что ему придётся сделать. Он задумывается, что, возможно, Талисман — крайняя мера, но не против явного и неодолимого врага, а против катастрофы нового бога, о которой он узнал только сейчас, но которую, как он страстно надеется, его отец и Сигиллит смогли предвидеть и против которой предприняли меры. Он желает, чтобы Талисман, каким бы отвратительным он ни был, служил этой защитой. Он должен верить, что Малкадор и его отец заранее знали о такой возможности и подготовили окончательный ответ. Он не может позволить себе думать, что это не так — ибо если это неправда, то его отец и Сигиллит не предвидели угрозы Тёмного Короля и не оставили средств борьбы с ним. «''Милорд...''» — подаёт знак Касрин. — Подожди... — отвечает он. «''Сигиллит не справляется, повелитель.''» Вулкан видит, что это правда. Ему кажется, что он видит горящую и испаряющуюся агонизирующую душу Малкадора в светящейся оболочке его дряхлого тела. «''Мы должны поддержать и укрепить его...''» — Протокол «Сигил»... «''Протокола больше не достаточно. Он не сможет поддерживать Сигиллита до возвращения вашего отца, нашего повелителя. Мы находимся в одном миге от катастрофы.''»<br /> ==6:iii. Вблизи от города==— Стойте здесь, — говорит Агате. Файксу не нужно повторять дважды, но Михаил следует за ней со старой лазвинтовкой наготове. Она достает пистолет. Файкс привёл их к длинному блоку камер. В этой части чёрного особняка также царит разруха. Пол скрыт под обломками и мусором. Двери некоторых камер приоткрыты, другие затворены. Иные двери полностью сорваны с петель. Ряд камер простирается так далеко, что она не может увидеть их конец в темноте. Она идёт вперёд. Михаил движется рядом с ней, неважно, хочет она этого или нет. Файкс с отрядом Михаила и группой зачистки, работавшей в этой части здания, ждут позади. Она сразу же слышит стук, мягкий стук костяшками пальцев по двери. Нельзя определить, из какой именно камеры он идёт. Первая камера открыта и безлюдна. Вторая, дверь которой приоткрыта, также пуста. Дверь третьей камеры закрыта. Стук идёт из неё. Агате смотрит на Михаила, затем подзывает Файкса. Он неохотно присоединяется к ним. — Вы проверили все камеры? — спрашивает она. Он кивает. — Значит, ни одна не заперта? — Отряд взломал все здешние двери, мэм, — шепчет он. Она движется к двери. Стук не прекращается. Подняв руку, Михаил останавливает её и идёт к камере. Он широко распахивает дверь и входит внутрь, уперев приклад лазружья в плечо. Тяжелая металлическая дверь дрожит на петлях. Камера абсолютно пуста. Стук прекратился. Агате заглядывает через плечо Михаила. Ничего. Ни следов того, что могло бы издавать шум, ни шатающейся трубы, ни обломков, раскачиваемых ветром. Вновь раздаётся стук, теперь он доносится из-за закрытой двери через три камеры. Агате и Михаил смотрят друг на друга. — Я же говорил, — шипит Файкс. Он дрожит. — Камеры пусты. Все. Но стук доносится из камер, чьи двери закрыты. Даже из тех, что уже были проверены. Она подходит к третьей двери дальше по коридору. Стук изнутри слабый, но отчётливый. Словно забытый заключенный, брошенный на произвол судьбы без еды и воды после побега надзирателей, тихонько стучит в надежде, что кто-то его услышит. Поддавшись импульсу, она стучит в ответ. Стук внутри прекращается, а затем возобновляется. Она тут же толкает плечом дверь камеры и входит внутрь, подняв лазпистолет. Если не считать гниющих остатков старой койки, камера пуста. На внутренней стороне двери нет никаких следов. Мрачный Михаил наклоняет к ней голову. Стук раздается уже из другой камеры, расположенной несколькими дверьми далее. Михаил идёт к той двери. Он снимает свою грязную фуражку, комкает, чтобы вытереть пот со лба, затем расправляет, тряся, и надевает обратно. Он поднимает ногу, чтобы пнуть дверь. Стук прекращается. Он опускает ногу. Стук возобновляется. Он врывается внутрь, целясь во все углы маленькой и сырой камеры. К тому времени, когда Агате присоединяется к нему, дальше по боку вновь раздаётся стук. — Демон играет с нами, — говорит она. — Поговаривали, что чёрный камень особый, — отвечает Михаил. — Заключенные говорили, что он крадёт их надежды и горести, словно питается ими. Что он разговаривал с ними, пока они спали, и... — Капитан, хватит, — говорит она. — Это не Чернокаменная. — Как пожелаете, мэм, — отвечает он. Но этот камень чёрный. Может быть, вы и правы. Может, это другая тюрьма, но построенная из того же материала. В таком случае... Она подходит к соседней камере, из-за которой доносится потусторонний звук, и просто распахивает дверь. — Файкс? — зовёт Агате, глядя в открывшееся ей пустое пространство. — Мэм? — Твоя команда обследовала все эти камеры? — Да, мэм. — И стук доносится только из тех камер, чьи двери закрыты? — Да, мэм. — Тогда тебе, Файкс, следует использовать немного смекалки Vesperi. — Мэм? — Просто не закрывай двери камер, — ворчит Михаил. — А, — издаёт звук Файкс. Агате движется дальше по блоку. Она не идёт прямо к источнику стука, что вновь начался шестью дверьми далее. Она просто открывает все закрытые двери, пока не дойдёт до нужной. К тому времени, как она это сделает, стук уже раздаётся из другой камеры. — Откройте их все, — говорит она. Команды, будучи настороже, присоединяются к ним. Они двигаются методично, открывая двери каждой камеры так, чтобы они остались распахнуты. Неуловимый стук движется от камеры к камере перед ними. Когда они доходят до конца блока, где закрыты сразу пять дверей подряд, он вдруг раздаётся изнутри всех камер сразу. Это заставляет Агате замешкаться. Михаил, который выглядит скорее раздраженным, чем испуганным, смело и быстро толкает последние пять дверей. Когда он добирается до последней, она уже стоит за ним и, когда он распахивает дверь, они видят одно и то же. Перед ними не камера.<br /> ==6:iv. Нить==Если повезёт, то их посадят в камеры. Если же нет, то их поведут в... Джон Грамматик, оторвавшись от своих невзгод, поднимает взгляд и видит, что Избранник, Хассан, догнал их и встал на ступеньку ниже группы конвоируемых заключенных. Выражение лица Хассана мрачно-торжественное. — Куда вы нас ведёте? — спрашивает Джон. — Молчи, — рявкнул на него Раджа. Джон вздрагивает. Кустодии внушают страх, и он боится провоцировоать их. Но он сомневается, что ему или Оллу когда-либо ещё выпадет шанс поговорить с кем-то из подчинённых Регента. Из всех их пленителей Хассан кажется самым разумным. Самым человечным. — Почему он не выслушал нас? — тихо спрашивает Джон. — Он в долгу передо мной. Вы сами слышали, как он это сказал. Почему бы лорду Вулкану не... — Еще одно слово, и я заставлю тебя замолчать, — говорит Соратник Раджа. Хассан бросает взгляд на кустодия и мягко поднимает руку. — Всё в порядке, Соратник, — говорит Хассан. — Этот человек просто напуган. Раджа на мгновение останавливается, а затем ведёт отряд дальше. Они пересекают богато украшенный золотой мост, перекинутый через бездонную вентиляционную шахту, проходят через вздымающуюся арку, на которой выгравированы переплетённые ангелы, и начинаются идти по ещё одному невероятно длинному уставленному статуями коридору. Это одна из главных процессий Дворца, потолок которой так высок, что теряется в дымке света. Даже гигантские Кустодес кажутся здесь карликами. В процессии есть люди, толпы аристократов и старших военных чинов Империума, сервиторов и дворцовых слуг. Все они куда-то спешат, все они напуганы. Из всех виденных Джоном частей Дворца это место первое, что производит впечатление живого, подобного главной улице большого города. В воздухе чувствуется напряжение, слышны звуки далёких колоколов и тихие голоса, поглощаемые огромным пространством. Все люди на процессии обходят пленников и их грозный эскорт стороной. Придворные и чиновники смотрят на них, когда они проходят мимо, их лица полны подозрительности и презрения. — Если милорд Вулкан действительно обязан вам жизнью, — говорит Хассан на ходу, его голос причудливо приглушён звуками процессии, — то, возможно, вы уже внесли свой положительный вклад в борьбу с опасностью, и внесли задолго до вашего появления во Дворце. Вы не думали об этом в таком ключе? Возможно, он понимает, что вы уже сделали всё, что могли. — Избранник, я не думаю, что ты веришь в свои слова, — говорит Джон. Хассан ничего не отвечает, но бросает взгляд на обнуляющий контейнер сестры-смотрительницы Мози Додомы. В нём лежат вещи, конфискованные у старых спутников при аресте, предметы, которые сами по себе трудно объяснить. Джон понимает, что завоевать их доверие невозможно. Они с Оллом и спутниками — лишь незначительные чужаки, и слишком многое в них вызывает опасения. Они проходят ещё немного. Джон замечает, что Олл внезапно остановился. — Пожалуйста, продолжайте идти, — говорит Хассан. — Соратник Раджа не потерпит... — Что это? — спрашивает Олл, указывая куда-то. — Вперёд! — рычит Раджа. Джон толкает Олла в бок. — Прекрати, — шепчет он. — Олл, они убьют тебя. Олл не обраащет на него внимания. — Что это, Избранник? — спрашивает Олл. Джон понимает, что Олл смотрит на одну из золотых статуй, стоящих вдоль длинного коридора. Проходящие мимо люди, обходят стороной внезапно остановившуюся группу. Олл делает шаг к статуе. Сестры, мягко, словно паутина, окружают его. Джон видит, как сверкают вынутые из ножен клинки. — Олл! — шипит Джон. — Гляди, — говорит Олл, указывая на что-то. Другой рукой он трёт левый глаз, на котором, похоже, проявился нервный тик. — На что? — спрашивает Хассан. — Да что с тобой такое? — умоляет Джон. — Гляди, Джон! — повторяет Олл. Раджа подходит, чтобы усмирить его. — Мы здесь уже были? — спрашивает Олл у Хассана. — Вас провели этим путём... — До этого, — говорит Олл. — До того, как вы нас схватили. Мы ведь не зашли так далеко, верно? — Вас задержали возле Зала Достойных, — отвечает Хассан, — довольно далеко отсюда. Но какое это имеет значение? Вернитесь в ряд. — Избранник, это важно, и вот почему, — говорит Олл. Джон увидел, на что именно указывает его друг. У него перехватывает дыхание. Хассан и Раджа тоже заметили то, о чём говорит Олл. По сигналу Раджи Сёстры отступают назад, позволяя Оллу, Джону и Хассану подойти к статуе. Вокруг ее лодыжки петлёй завязана красная нить. — Что это значит? — спрашивает Хассан. — Что это значит, не считая того, кто же наугад привязывает кусочки ниток к приборам и украшениям? — спрашивает Джон. — Должна ли эта нить быть здесь? — Нет, — признаёт Хассан. — Верно, — говорит Джон. — Мы отмечали свой путь. Ты видел нить, что у нас была. Мы отмечали путь, по которому шли, потому что это место — лабиринт. — И что с того? — спрашивает Раджа, вырастая позади них. — Мне показалось, что я видел ещё одну, — говорит Олл. — Пока мы шли к Тронному Залу. Я не был уверен, а ты бы не позволил нам остановиться. Но мы никогда не ходили по тому коридору, чтобы повязать ту нить. И по этому мы тоже ещё не шли, и не могли оставить подсказку. — Я... я не понимаю, — говорит Хассан. Раджа смотрит на сопровождающих их воинов. — Приготовиться и быть начеку! — гаркнул он. — Зато Соратник Раджа понял, — говорит Джон Хассану. — Геометрия Дворца больше не постоянна. Ты понял, что именно показал тебе мой друг? Дворец изменяется и перестраивается, ибо, да поможет нам всем Трон, варп уже внутри.<br /> ==6:v. Звук==Ранн находит Леода Балдуина в тёмном коридоре внутри бункеров. С ним Фиск Хален и Кизо, один из мотоциклистов Намаи. — Что случилось? — спрашивает Ранн. Балдуин подзывает его. Они идут до конца коридора, в камнебетонную камеру, стены, пол и потолок которой выкрашены в красный цвет, что, вероятно, служит знаком комнаты для хранения оружия или, возможно, склада боеприпасов. Здесь сыро и пусто. — Кизо нашёл это, — говорит Болдуин. — У него острый слух. — Я лишь проверял, все ли комнаты надёжны, лорд-сын Дорна, — отвечает Белый Шрам. — Я осматривал их на предмет потайных ходов, дверей-ловушек и двойных стен. — И? — спрашивает Ранн. — И так он нашёл это, — говорит Хален. — Что именно? — спрашивает Ранн. Комната предствляет собой пустую каменную коробку. — Прислушайся, — говорит Балдуин, поднося палец к губам. Ранн прислушивается. Вчетвером они позволяют установиться тишине. Нет никаких звуков, кроме отдалённых ударов и грохота, исходящих от боевых братьев в других частях бункерного комплекса, готовящих оборону. Затем он слышит его. Звук. Шёпот. Он искоса смотрит на Балдуина, кивающего в ответ. Никто не говорит. Ранн напрягает слух. Шёпот похож на слова, но представляет собой не более чем шорох, подобно фоновому гулу циркуляционных систем. Ранн оглядывается по сторонам. Он беззвучно придвигается ближе к стенам, вслушиваясь. — Это просто фоновый шум, — говорит он. — В этом конце комплекса нет работающих систем, — говорит Хален. — Значит, это что-то под нами, — говорит Ранн. — Трубопровод. Дренаж. Что-то, проводящее звук из других мест. — Это голос, — говорит Кизо. — Тогда откуда он исходит? спрашивает Ранн. — Какое-то странное звукоотражение? Белый Шрам указывает на дальнюю стену оружейной. Ранн идёт туда. Он проводит по ней руками. Железобетон толстый и неподатливый. Он наклоняется и прижимает ухо к красной стене. Слышен голос. Не тихий, но далёкий. — Что с той стороны? — спрашивает он. — Ничего, — отвечает Балдуин. Это северный конец вырытых укреплений Хасгарда. С другой стороны сплошная скала. — Ничто не может быть по ту сторону, — говорит Кизо. — Я даже вышел и обошёл вокруг сооружения. Этот конец и укреплён, и засыпан. Ранн снова прислушивается. Он всё ещё может слышать ровную спокойную декламацию. Он сильнее прижимается к стене и напрягает слух. — ...была разработана концепция «и-бан», регламентирующая применение войны. Она формализовала обоснование для убийства, сделав его высшим методом судебного наказания. Применять его могла... Ранн отшатывается назад. Он смотрит на Балдуина. — Значит, ты тоже так думаешь? — спрашивает Балдуин. — Я тоже. Как и Хален. — Этого просто не может быть, — говорит Ранн. — И всё же это так, — говорит Хален. — Ты тоже понимаешь это. Ранн не отвечает. Но он узнал бы этот голос где угодно. Спокойный, методичный тон голоса его повелителя и отца, Рогала Дорна. ==6:vi. То, чего не должно быть== За дверью виден мощёный двор. Агате на мгновение замирает, пытаясь осознать увиденное: мощёный двор, окруженный старыми каменными стенами, покосившимися от возраста и поросшими мхом и лишайником; края черепичных крыш и старые железные водостоки. Всё вокруг, даже сам солнечный свет, расплывчато-серое, словно в тумане. Но во всех доминионах Дворца не найти солнечного света, даже в этой унылой дыре. Кроме того, двор не не соответствует архитектуре тюремного блока. Через дверной проём видно, что двор шире, чем позволяют камеры. Он уходит влево, на место последней посещённой ею камеры. Она бы увидела его ещё оттуда. Михаил испуганно отшатывается назад. Агате проходит мимо него. — Не надо! — окликает он. Но она уже во дворе. Воздух здесь холодный, влажный и очень тихий, но свежий. Он не похож ни на сырую вонь внутри чёрного особняка, ни на дымный смрад, вдыхаемый ими на поле боя снаружи последние несколько часов. Это место совершенно другое. Она вдыхает. Воздух почти освежающий, хотя она осознаёт, что вдыхает его неровно, потому что её сильно трясет. Она оглядывается и видит дверь, всё ещё ведущую в камеру. Сквозь проём видны встревоженные лица Файкса, Михаила и группы разминирования, а за ними — чёрный каменный блок камеры, в которой они стоят. Но вокруг двери находятся заплесневелый серый камень, корка из лишайника, поднимающаяся вверх железная водосточная труба, свес крыши. Ни следа материала, из которого сложен блок камер, ни малейшего намёка на огромный внушительный черный особняк. Стоящий в дверях Михаил протягивает руку, приглашая её вернуться. Она понимает, что он прав. Она попала в невозможное место, словно уснула стоя, и теперь ей снится сон. Того места, где она находится, не может быть. Оно не соответствует ни местности, ни логике, ни физике. И всё же оно существует. Возможно, после всего пережитого она наконец сошла с ума. Но теперь она здесь. На каком-то невыразимом уровне она чувствует, что именно к этому месту она шла все это время, что каким-то неизбежным образом это было её целью с самого начала. Агате поворачивается и оглядывается по сторонам. Она делает ещё несколько шагов вглубь двора. Над ним раскинулось огромное небо, тусклое, водянисто-серое, испещрённое пятнами слоисто-дождевых облаков. В воздухе чувствуется запах приближающегося дождя. Под широким небом, за пределами маленького двора, она видит город. Она видит крыши, башни, часть моста, беспорядочные, бессистемные, древние переплетения улиц. Город огромен и очень стар. Он сложен из камня и кирпича, из черепицы и деревянных балок, и каждая его часть сера и таинственна. Здесь нет никаких признаков жизни. Кажется, будто он, внезапно покинутый и медленно приходящий в упадок, стоял на протяжении столетий. Он мрачен и неухожен, покрыт плесенью и молчалив, и простирается насколько хватает глаз. В нём есть что-то глубоко неправильное. Не только то, что он не может находиться здесь или делить одно пространство с разрушенной тюрьмой. Неправильно само это место, сам городской пейзаж. Его линии и перспективы искажены, искривления расстояний и форм тревожным образом выходят за пределы того, что можно было бы объяснить обвалившимися, покосившимися и неровными стенами. Это место подчиняется пугающей логике затянувшегося кошмара. Чем дольше она смотрит, тем более странным и искривлённым оно становится. — Маршал? Михаил вышел во двор и присоединился к ней. Тон его голоса приглушён, словно акустически искажённый. — Нам не следует здесь находиться, маршал, — говорит он. Она кивает. — Это место не должно быть здесь, — говорит она. — Маршал, уходим. Мы должны уйти. Она кивает вновь, но её удерживает странное очарование этого места. — Маршал? — Капитан, мне кажется, что однажды я видела это место во сне, — говорит она. — Думаю, я тоже, — отвечает он. — Маршал, пожалуйста, давайте вернёмся. Этому месту нельзя доверять. — Я не думаю, что ещё существует что-то, чему можно доверять, — отвечает она. <br /> ==6:vii. Огласить негласное==Вулкан приостанавливается. Как и любой сын-примарх, всю свою жизнь он нёс огромную ответственность. Но он никогда даже не мог помыслить о такой тяжести, как эта. На его плечах лежит судьба всего мира, судьба Империума, самого рода людского. Теперь к этой тяжести добавилось ещё одно бремя: судьба материального космоса, независимо от того, выживет ли человеческая раса. Он может доверять только тому, что знает, а знает он то, что его отец создал его и его братьев архитекторами творения. Каждый из них — полубог, способный нести величайшую ответственность, принимать величайшие решения, просчитывать любые риски, даже судьбу реальности, и делать наилучший выбор. И всё это самостоятельно, без руководства и наставлений отца. Никогда ещё бремя его долга не было так болезненно. Сколько бы раз он ни умирал, до сих пор он так и не смог в полной мере оценить агонию и жертвенность бытия примархом. До этого момента. Он не может заставить себя произнести эти слова вслух, и будет правильно, если негласные меры не будет озвучены. «''Приступайте к работе''», — жестикулирует он Касрин, его руки двигаются неохотно, но быстро. — «''Приведите первого из психически способных кандидатов, и поддержите и укрепите Сигиллита любой ценой. Я приказываю начать Негласные Меры''». «К''ак прикажете''», — передаёт она.<br /> ==6:viii. Последние муки Малкадора==Умер. Я думал, что умер. Но вместо этого я обнаружил... Потрепанные вселенные, терзающие и дробящие меня. Реальности с острыми краями, измельчающие меня до субатомной крошки. Судороги, в которых целые галактики вздымаются, вращаются и опадают в мгновение одного спазма. Вечность, сжимаемая в плотную наносекунду сверхмассовыми силами, а затем вытягиваемая, как струна, как нить, под действием невозможной гравитации до тех пор, пока она не обернётся вокруг бесконечности и не сложится в петлю сквозь изгибающееся необъятное пространство и время, чтобы снова встретиться с собой подобно уроборосу, всеми измерениями и ни одним, в одном изохронном витке, что одновременно является откровением и неизбежностью. Как я ещё жив? Трон — это кричащий неживой упырь, пылающее пятно золы, увлекаемое рекой расплавленного камня. Он связан с моими костями. Он — золотой свет в моём мозгу. Он — огненный шторм, раздувающийся из разбитых осколков моей души. Он пытается сбросить меня. Он думает, что покончил со мной, что он свободен. Он бьётся и мечется, как дикий вепрь, пытаясь освободиться от меня. Он извивается и хлещет, словно бойцовый змей, чтобы отбросить меня, разорвать мою возобновившуюся хватку, отшвырнуть меня в сторону, чтобы затем развернуться и вонзить свои клыки в моё горло. Теперь боль — ничто. Она настолько велика, что, подобно времени и непосильным попыткам вспомнить моё имя, зациклилась на себе и вышла за пределы моего восприятия. Я сопротивляюсь, не обращая внимания на непоправимые увечья, нанесённые моему телу, разуму и духу. Я сопротивляюсь, потому что от меня осталось так мало, что каким-то образом мне легче сосредоточиться на единственном, что осталось: на моем долге. Я думал, что умер. Я думал, что мне конец. Но мои угасающие силы внезапно крепнут, и я вновь обретаю хоть какую-то толику контроля. Он непрочен, и трону, стенающему в ужасе, это не нравится, но он вынужден признать мою власть. Змей больше не борется со мной, а обвивается вокруг меня, чтобы сжать, задушить и измолоть в кашу. Рыдая слезами из растворённого в них разума, я скачу на троне, словно на пылающей колеснице, в разверзшуюся ткань варпа. Вокруг меня проносятся волны разрываемой материи, окуная меня в ледяные сны, а внизу расстилается психоделическая пустота имматерии. Стремительный водоворот, инфернальная дикая охота, облачённые в плащи черной ненависти и созданные из чистой злобы хауберки вопящие нерождённые всё ещё преследуют меня. Боевая раскраска на их оскаленных лицах нанесена звёздным пеплом и припорошена порошком из измельчённого времени. В их дыхании я чувствую ужас свергнутых империй и гнев истреблённых видов. Они приближаются, словно шакалы, чтобы побороть и прикончить меня. Кости, кровь и ткани, растворились. Теперь от меня осталось лишь устремление, недолговечное сознание, удерживаемое одной лишь памятью, нерукотворный образ моей прежней жизни. Во мне не осталось ничего человеческого, кроме моей воли. Я напрягаю ее. Трон сопротивляется. Он пытается разорвать мою хватку. Пыхтя и скрежеща, как заклинившая на полной мощности повреждённая турбина, он кусает мои пальцы и жаждет отдаться безумию. Он так переполнен экзопланарной энергией, что хочет расколоться, разлить своё содержимое и покончить с этим. Я сопротивляюсь. Ибо «сейчас» не существует. Вернее, есть только «сейчас». Изохронное мгновение. Всё прошлое, всё настоящее, всё будущее, даже мрачная тьма далёкого будущего, связаны в единый момент, нить времени смотана в один плотный клубок без конца и без начала, увлекаемая, подобно пёрышку, в потоках варпа. Это и есть мой якорь. Не неподвижная точка во времени, а всё время. Я фиксирую себя и взбесившийся трон на этой крошечной частице бесконечной неподвижности и усмиряю бешеное влечение машины. Это моя единственная задача. Поддерживать стабильность. Я должен обуздать чудовищную жестокость трона, сдержать затопивший Паутину варп и сохранить стабильность. Когда я занял это место, я задавался вопросом, сколько времени я продержусь, но ныне это невозможно измерить, ибо нет понятия длины времени. Коллапс линейности времени — мое единственное преимущество. Я умер в тот момент, когда сел, но я ещё не мёртв. Усилием воли я удерживаю себя на грани «сейчас», этого бесконечного момента. Сквозь туман из крови и окаменевшего света я вижу это «сейчас» вблизи. Пол тронного зала пылает чёрным пламенем. Подмастерья умирают и падают на машины, за которыми ухаживают, а их мечты, надежды и намерения вытекают из трупов и размазываются по полу, когда их тащат прочь и заменяют новыми. Я вижу, как Вулкан принимает отвратительные, прокрустовы решения, пытаясь поддержать меня. Я чувствую боль Вулкана, его сожаление, его нежелание, его отвращение к приказам, которые он вынужден отдать, чтобы помочь мне и продлить мою гибель. Его действия, что будут преследовать его до конца жизни, поддерживают и питают меня, оставив позади понятие «смертный». Усилия бедняги Вулкана позволили мне обрести ещё немного «сейчас». И в этом «сейчас» я начинаю видеть и все остальные «сейчас». Я вижу, что ставки изменились. Появился новый фактор, новое «сейчас», которое раньше было лишь «если». «Сейчас» триумфатора Хоруса, «сейчас» Луперкаля как трансцендентного хозяина ночи трескается и искажается, плавится и пузырится, больше не являясь определённым. Оно поймано в свет более яркой нити изохронной абсолютности, ослепительный свет, белый, смертоносный и чистый, отбрасываемый единственной восходящей звездой, жестокой и неизменной, слишком яростной, чтобы смотреть на неё прямо. Это та же звезда, что я видел раньше, когда мое зрение подвело меня, и смерть пришла за мной. Это Император, наделённый силой варпа, самый яркий во всей галактике. Его свет повсюду. Он разливается по всем остальным «сейчас». Он до белизны осветляет искалеченные поля боя на Терре. Он выделяет черты боевого облачения Вальдора и сверкает на жёстких гранях его слишком изменённого разума. Он медленно поглощает тень под красной стеной, в которой, разговаривая сам с собой, укрылся Дорн. Он сжигает душу Сангвиния, хотя тот погребён глубоко в беспросветном склепе. Свет, отбрасываемый тенью Тёмного короля. Я пытаюсь говорить. И все равно не могу. Неизменный свет повсюду, он пронизывает все «сейчас», что были и что могли бы быть. В одном из них древние нечеловеческие существа приостанавливают свою работу, поднимают глаза от полуразрушенных устройств сложной конструкции и прикрывают их от нарастающего слепящего света. Они начинают выть. В другом — мир без формы, пустота, тьма над бездной. И сказал неизменный свет: «Да буду я», и стал свет<ref>Изменённая цитата из Библии (Книга Бытия 1:2-3).</ref>. Ещё в одном, и ещё в одном, и в бесконечном множестве других «сейчас» есть лишь свет, и его цветение выжгло всё своей нечестивой яркостью. Свет не всепроникающ лишь в одном «сейчас», мрачном и разлагающемся. Это царство теней и света свечей, мрачной тьмы разрушения и запустения, где люди скованы почти забытыми. но одержимо исполняемыми древними обязанностями, где свет ламп мерцает на шелушащейся позолоте былой славы и поблекшем величии некогда гордых символов, где функции машин и цели людей забыты или перевраны и сведены к церемониям и обрядам, где всё, включая смысл жизни, стало не более чем заученными традициями и бессмысленными ритуалами. Я не могу говорить. Я не могу заслониться от света. Я могу лишь ухватиться за эти неожиданные обрывки внезапно вернувшихся сил, чтобы потратить слабеющую волю и направить тех немногих, кто ещё способен меня услышать. Они уже почти недосягаемы, и я почти забыл их имена. И всё же я пытаюсь воззвать к ним, направить их в надежде, что кто-то из них услышит меня, и одного из них, лишь одного, будет достаточно.<br /> ==6:ix. В конце Виа Аквила==По Виа Аквила она идёт за голосом, зовущим её по имени. Голос тихий, но не шепчущий. Он больше похож на крик, отчаянный вопль, но слышимый где-то очень далеко. Киилер идёт во главе колонны, возглавляя процессию, и, несмотря на усталость, её шаг решителен и силен. По пятам за ней следует река душ, размер которой сейчас не поддается исчислению. Это беженцы: потерянные, раненые, выжившие, обездоленные, сломленные и изгнанные граждане некогда гордого Дворца, которым некуда идти, кроме как прочь от смерти, и не за кем следовать, кроме неё. От множества людей, от шагов окровавленных, перебинтованных ног, от грязных ходулей и шагающих платформ, от скрипучих тачек и телег, гружёных скудным скарбом, поднимается пыль. Их преследует хищный ужас, грызущий хвост колонны, отсекающий раненых и отставших. Дым и вой войны громоздятся по обе стороны от них, как грозные утесы, словно медленный поток, несущийся по темному ущелью. Члены конклава — Эйлд, Верефт, Переванна, Танг и тысячи других, настолько изможденные, что не способны мыслить, — поддерживают течение реки. Они несут больных и раненых, подхватывают тех, кто оступился и упал, разрешают споры и успокаивают страхи, распределяют имеющиеся запасы медикаментов и, таща огнемёты, формируют дозорные отряды для охраны флангов. Они высматривают признаки демонов и безжалостно уничтожают тех огнём и мечом, где бы ни появилась их многочисленная кавалькада. Мёртвых же оставляют на обочине дороги, в пыли. Эта река течет вперёд. Люди вздымают ввысь вновь обретённые знамена Империалис и аквилы, ротные флаги Экзертус и штандарты верных Легионов, пыльные и колышущиеся. Люди поют хором, своими громкими голосами поддерживая моральных дух, механически двигая ртом, распевая слова, что никогда не учили, под мелодии, что они не знают. Они поют старые гимны, архаичные песнопения, древние песни-оды и пыльные мифы. Они сжимают свои метки чистоты в поисках утешения, опираются на шесты, трости и друг на друга, и поют. Киилер слышит заключительные, отрывистые слова, поднимающиеся скопом из толпы несчастных позади неё, словно птицы, выпущенные в небо. Она подпевает, хотя никогда не учила слов. Это паломничество. Никто не использует это слово, но все чувствуют, что это правда. Их шествие началось как исход, массовое бегство из расколотого родного царства, но ныне превратилось в паломничество. Это акт веры, преданности и выносливости, нечто больше, чем просто выживание и бегство. Это путешествие, хотя никто не знает, где его конец. Если у этого похода и есть цель, то она неизвестна никому. Кроме неё. Возможно. Они, все они, каждый из миллионов, верят, что Киилер ведома цель, так же, как они верят, что она нечто большее, чем очередная выжившая. Слухи о её цели и намерениях распространились так же необычно, как и те слухи в самом начале. Слухи о ней. О её лидерстве. О её вере. Вере в её веру. Они следуют за ней, поскольку им кажется, что она знает, куда идёт, хотя она не сказала ни слова о конечной цели кроме мантры «север». Они верят в её намерения, но эти намерения выражаются только в решимости продолжать идти, ставить одну ногу перед другой; продолжать идти, словно их ждёт что-то или кто-то. Киилер ничего не объясняет, поскольку не может объяснить. Взывающий к ней голос ясен, хотя смысл послания непостижим. С тех пор, как к ним присоединился Верховный Лорд Немо Чжи-Менг, магистр хора Телепатика, голос стал ещё более отчётливым и постоянным. Он идет рядом, опираясь на её руку. С тех пор, как он пришел к ним, голос обрёл чистоту. Килер считает, что это из-за его псионического дара, который действует как линза, позволяющая ей видеть яснее. Голос стал для неё светом, сияющей, неизменной звездой далеко впереди, которую может видеть только она. Чжи-Менг не способен увидеть её даже слепым зрением или мыслезрением, но благодаря ему звезду видит она. Звезда слишком ярка, чтобы она могла смотреть на неё прямо. Когда Киилер пытается это сделать, её вновь охватывает тошнота, и она едва не теряет сознание. Но звезда висит так, словно она была всегда, и останется навечно. Дороге нет конца. Киилер перестала удивляться или пугаться этому факту. Виа Аквила просто тянется бесконечно, один разрушенный отрезок за другим, по обе стороны от неё скрыты высокими руинами. Чем дальше они идут, тем дальше, кажется, становится цель, уходя в бесконечность, а одинокая звезда, обозначающая эту цель, — звезда, которую видит только она, — лишь удаляется от них. Она смирилась с этим. Всё исчезло: время и надежда, день и ночь, направление и смысл. Всё кончилось, кроме дороги и голоса. Есть только «сейчас». Есть только следующий шаг и шаг за ним. Они просто находятся здесь. Как она сказала Лите Танг: «Мы были здесь». Изменилось только время глагола, ведь нить времени распутана. Киилер знает, что в какой-то момент произойдут изменения. Силы Хаоса, находящиеся в вечном движении согласно своей природе, в конце концов перехватят и одолеют их. Это неизбежно. Однако когда этот момент настаёт, то это застигает её врасплох. Впереди на дороге она видит фигуры, смутные очертания в клубах пыли. Их много, и они зловеще прибывают, выплёскиваясь из горящих руин по обе стороны от процессии. Киилер поднимает руку и останавливает паломничество. Постепенно огромная река останавливается, по огромной пыльной линии распространяется неподвижность. Пение стихает, и на смену ему приходит затаившая дыхание тишина, нарушаемая лишь стонами раненых, рыданиями испуганных и жалобным плачем младенцев. Чжи-Менг крепко сжимает её руку. — Эуфратия, теперь мы прокляты, — говорит он. Она не отвечает. Она кивает Эйлду, и тот поддерживает старого лорда, когда она отпускает его руку. В глазах Эйлда она видит страх. Она идёт вперёд, прочь от ожидающей толпы. Два человека из конклава становятся по обе стороны от неё на манер подручных: Верефт, сжимающий в руках наполовину заправленный огнемёт, и солдат Кацухиро с винтовкой и ребёнком, прижатым к груди. — Что нам делать? — шепчет Верефт, пока они идут вперёд. У неё нет ответа. Переговоры невозможны. Она размашляет, смогут ли свет и голос защитить её, но сомневается в этом. Возможно, они пришли к цели. Возможно, это и есть тот конец, к которому шло паломничество. Но что бы это ни было, она встретит это лицом к лицу и посмотрит ему в глаза. Она отказывается верить, что голос вел её столь далеко, к этому концу, лишь для того, чтобы конец оказался смертью. Но так оно и есть. Фигуры на дороге впереди, которых уже несколько десятков, — это Астартес в грязных доспехах, некогда бывших цвета морской волны, а теперь выглядящих почти черными. Они стоят, опустив оружие, и с неторопливым любопытством наблюдают за её приближением, вероятно озадаченные огромной массой людей позади нее. Киилер известны их знаки различия — характерные плюмажи на головах многих из них. Это Сыны Хоруса, XVI легион. Их предводитель, здоровый громила, носящий звание капитана если судить по остаткам знаков отличия, всё ещё виднеющимся на его броне, с интересом наблюдает за её приближением. Не боясь, он шагает вперёд, навстречу ей. Что для него эти оборванцы, несмотря на их численность? Всего лишь очередные подношения для магистра войны, по всей видимости сдающиеся без сопротивления, ибо знают, что настал их конец. Киилер задается вопросом, знает ли она этого космодесантника; знала ли она его в те далёкие времена, когда была гостьей на борту боевого корабля его повелителя? Говорила ли она с ним? Делала ли она его снимки? Был ли он добр и учтив с ней, как и все они в бытность Лунными Волками? — Киилер, — говорит она, как будто этого достаточно. Она останавливается, по обе стороны от нее стоят Верефт и солдат. Капитан также останавливается в десяти метрах от нее. Он изучает её. Его люди, его чудовища ждут, наблюдают, забавляются. — Селгар Доргаддон, — отвечает он, словно это какая-то игра, в которую он готов сыграть. — Капитан десятой роты<ref>Для справки, в начале Ереси десятой ротой командовал Гарвель Локен.</ref>. Его голос — это голос боевого рога, превращённого в человеческий. В руках он держит двуручный меч длиной с неё. Он небрежно держит его, перекинув через плечо словно солдат, отдыхающий посреди марша. Его окружает ядовитая аура, пятнающая воздух тьмой словно чернила пятнают бумагу. Его вид неправилен и устрашающ, он — воплощение ужаса. Она знает его. Доргаддона. В иные времена он был рядовым, а теперь повышен до командной должности, чтобы заполнить пробелы, проделанные войной в рядах Легиона. Она не смогла вспомнить его имя. Да, он был добр к ней. Все они когда-то были добры. Киилер не ведает страха. Видя, что космодесантник одновременно возвышен и погублен, она испытывает к нему внезапную сильную жалость. Доргаддон гордится тем, кто он есть, своим званием, властью, положением, излучая высокомерие словно жар. Но он погублен. Его славные доспехи словно загноились и покрылись волдырями. Его лицо стало маской из шрамов, плоть бледна и болезненна, усеяна язвами и опухолями. На секунду она видит его истинную сущность, призрак того доброго Волка, которым он некогда был. Он словно глядит на неё из колючих зарослей этих тёмных доспехов. Она вспоминает изображение — снимок — другого Лунного Волка, запечатлённого ею в кошмарных туннелях Шепчущих Вершин на Шестьдесят Три-Девятнадцать. Ксавье Джубал, сержант тактического отделения Хеллебор, первый падший из известных Астартес. Это случилось ещё до совращения Хоруса Луперкаля; ещё до начала падения, ставшего триггером терзавшей её травмы и депрессии, до появления семени того, что стало её верой. К тому моменту, как её пиктер запечатлел Джубала, тот уже не был человеком, но позднее на том ужасном снимке его кричащий фантом проявился в виде какого-то эха, двойной экспозиции. Сейчас она видит нечто похожее, страдающий призрак Селгара Доргаддона, пытающийся вырваться из того, во что превратился Селгар Доргаддон. — Капитан Доргаддон, мы некомбатанты, — говорит она. — Вы носите эмблемы Ложного Императора, — отвечает он. Это правда. Этого не скрыть. — Капитан, если в вас осталась хоть капля... — Хах, нет, — хмыкает Доргаддон. — Вы — плоть. Вы от Него. Вы — кровавая жертва для наших богов. Киилер начинает дрожать. Она видит, что слабый призрак Селгара Доргаддона, ставший едва различимым, начал рыдать. — Не проси пощады у тех, кто не может её дать, — говорит Доргаддон. Каждое его слово подобно удару тарана. Он непринуждённо делает жест ожидающей его роте. Столь же непринужденно и улыбаясь, они поднимают оружие и начинают идти вперед, решая, кого убить первым. Выбор у них обширен.<br /> ==6:x. Из крови его братьев==Локен бредёт сквозь кровь. В последний раз, когда он был здесь целую вечность назад, рядом был Тарик. После того, как Локена приняли в воинскую ложу, они возвращались по огромным служебным туннелям, тянущимся вдоль трюмов. Вступившего в ложу Локена удивило это тайное общество, но она не была тем скрытым злом, о котором он беспокоился. Тогда ложа была незапятнанным, настоящим товариществом, где они были объединены не званием, но братством, и могли свободно высказывать свои мысли. Теперь этот орган кажется ему невинным: невидимая ложа Лунных Волков, как и все ордена и структуры Легиона, да и сам Легион, была извращена и запятнана служением Хаосу. И хотя сама по себе ложа была невинна, она стала одним из главных каналов, по которым распространялась порча. Он вспомнил, как Торгаддон обрадовался смене его мнения. Они шли этим путём свободно, перекидываясь шутками. Забавляясь, Тарик, разбежавшись, подпрыгнул и хлопнул ладонью по трубе наверху; Локен последовал его примеру, и его ладонь была выше. Как же мучительно давно это было. Он старается не думать об этом, поскольку знает, что коварная тьма будет играть им. Он знает, что тьма будет ковыряться в ранах его воспоминаний и меланхолий, насылать особые фантомы и кошмары, чтобы навредить ему. Он ожидает, что тьма восстанет в виде Тарика Торгаддона, или Маленького Хоруса, или Неро Випуса, дразня его их лицами. Он представляет, что ил и мусор, взбаламученный его ногами на дне водоёма, — это подобные пляжной гальке сотни медальонов ложи, лежащие здесь, чтобы провернуть нож в воспоминаниях и тоске. Это прекрасное братство никогда не сможет вернуться. А вот лица вернуться могут. Локен слишком много раз видел этот ужас. Лица мертвецов, возвращённые варпом для мучений и страданий; лица мёртвых, говорящие голосами мёртвых. Он ожидает их. Он ждёт этой уловки. Если не Тарик или Неро, то это будет Удон, храбрый брат, чья смерть открыла Локену путь в лоно ложи. Или Джубал. Да, Джубал. Бедный, проклятый Джубал из тактического отделения Хеллебор, первый падший, первый одержимый, первый, кто показал Локену, что в мире есть и иная истина. Истина, что он не хотел бы знать. Таков был путь варпа, типичный в его жестокости. Ксавье Джубал, вернувшийся, чтобы охотиться его, из потайного места, куда уходят мёртвые. Он говорит себе, что это лишь игры его разума. Обычное дело для тьмы. Она гложет тебя и превращает твоё воображение в оружие. Она ослабляет вас мрачными мыслями и уродливыми мечтами, прежде чем наброситься и убить. Словно по сигналу, голос зовёт его по имени. — Здесь никого нет, — говорит Локен. — Никого, кого бы я хотел встретить. Голос снова шепчет его имя. Он отшатывается, но узнаёт его. Это Сигиллит. Мыслеголос, что выбрал его, направлял и отдавал ему приказы. Но он не слышал этот голос уже очень давно. Значит, это игра тьмы, её излюбленный приём. Конечно. Ведь как он может не верить голосу Сигиллита? — Это не ты, старик, — шепчет он. «''Посреди хаоса я обнаружил, что внутри меня царит непобедимое спокойствие''», — шепчет голос. Но это не голос и это не слова. Это скорее знак, символ, семантический конденсат, содержащий смысл этих слов, внезапно вживлённый в его разум, словно сигил. Локен останавливается, кровь плещется вокруг его голеней. На мгновение ему кажется, что что-то виднеется впереди. Ещё один сигил, ещё одна спрессованная порция смысла, в котором угадывается фигура в капюшоне и ощущение неотложного призыва. Хочет ли оно, чтобы он поспешил вперёд и достиг его, или предупреждает, чтобы он не оставался на месте? В любом случае это может быть только уловкой. Локен поднимает клинок. Но и фигура, и сигил уже исчезли. Затем он слышит другой голос, совсем не похожий на первый. Это настоящий голос, произносящий настоящие слова. Голос, что бормочет позади него. — Я тот, кто идёт позади тебя. Я — шаги за твоей спиной. Я — человек рядом с тобой. Я повсюду вокруг тебя. Локен оборачивается, вращая клинком. Озеро крови пенится и бурлит, вскипая, словно водоворот. Что-то поднимается из бушующей крови и встаёт перед ним. — '''''Оглянись''''', — кричит оно. — '''''Самус здесь'''''. ==6:xi. Внутри стен==— Доставьте их в Антипалаты! Немедленно! — кричит Хасан. Его крик настораживает толпу, проходящую по процессии вокруг них. — Послушайте... — протестует Олл. — Я выслушал! — отвечает Хасан. — И, поверьте, я понял вас. Мне нужно немедленно отнести это лорду Вулкану. Ещё секунду он смотрит на нить, а затем переводит взгляд на Раджу. — Соратник, увести их, — приказывает он. — Доставьте их в Антипалаты, пока до них ещё можно добраться. Раджа хватает Олла за руку так сильно, что тому становится больно. Так сильно, что благодаря сверхчеловеческой силе кустодий отрывает руку Олла, забрызгивая стену артериальной кровью. Или, по крайней мере, ему так кажется. Конечно, Олл ошибается. Смятение столь внезапно и сильно, что он в полном недоумении. Иос Раджа действительно сильно стиснул его руку, но она всё ещё цела. Кровь на золотой стене принадлежит не ему. Она льётся вновь: струя крови орошает ближайшую стену и забрызгивает статую. Её поток подобен моросящему дождю. Распыляясь, она превращается в лёгкий туман. Олл пытается осмыслить увиденное. Затем люди начинают падать. В толпе вокруг них вспыхивает паника. Люди начинают кричать. Люди начинают бежать. Две Сестры с рваными ранами лежат на мраморном полу. Они мертвы. Ещё одна отлетает в стену и сползает по ней, её вратиновые доспехи<ref>Вратиновые доспехи — силовые доспехи Сестёр Безмолвия</ref> покрыты кровью. Один из кустодес пошатывается, внезапно лишившись головы. Кровь повсюду. Как и шум. Внезапно начинают стрелять болтеры, наполняя воздух оглушительным грохотом. Вздрогнув, Олл резко озирается по сторонам. Процессия атакована. Сумятица внезапна и масштабна, она ошеломляет. Всё вокруг бурлит. Шум. Свет. Кровь. Движущиеся фигуры. События происходят либо быстрее, чем его глаза могут уследить, либо вообще за пределами его чувств. Затем он видит первого из предателей. Чёрная, когтистая тень полудикого Повелителя Ночи, промелькнувшая словно подсознательный образ. Есть и другие. Они повсюду. Их десятки. Они прорезают себе путь в разбегающихся толпах, оставляя за собой тела. Они движутся словно стрелы из дыма, словно мерцающие тени под солнцем, используя коварные приёмы маскировки и метахрозиса, чтобы появляться и исчезать. Предатели-астартес, хищный VIII легион. Враг прорвался в последнюю крепость. Вокруг воцаряется пандемониум. Люди на процессии внезапно превращаются в бездумную толпу, бегущую, спотыкающуюся, кричащую. Пытаясь убежать, люди врезаются в него, отбрасывая в сторону. Предатели пришли не одни. Фантазмы нерождённых начинают сочиться из стен процессии, опаляя аурамит экзопланарной субстанцией, атакуя и нанося удары, шипя и ликуя. Воздух внезапно наполняется запахом внутренностей, фицелина, застоявшейся воды, самых поганых и отвратительных сущностей мироздания. Сотни людей визжат и бегут. Некоторых затаптывают. Некоторые просто падают и закрывают головы руками, ища защиты в этих жутких, детских позах. Единственное, о чёv Олл задумывается — это то, что не звучат сигналы тревоги, и это самое худшее. Раджа больше не сжимает его руку. Гневный Соратник пригвоздил Повелителя Ночи к стене своим копьём. Двое других набросились на него со спины, словно волки на льва, срывая доспехи с плеч и кромсая плоть. Олл отступает назад. Он не может оторвать глаз от жестокого зрелища, что, несомненно, станет последним боем Иоса Раджи. Шальные выстрелы проносятся мимо него. Золотая статуя падает и разбивается о пол, раздавив трёх придворных и одного сервитора. Что-то есть внутри стены, что-то просачивается сквозь неё, давит на неё... Каким-то образом ему удается собраться с мыслями. Он поворачивается, хватает Зибеса и пытается протиснуться сквозь бурлящую толпу. — Шевелитесь! ''Шевелитесь!'' — кричит он остальным, таща Зибеса к ним. Зибес впал в кататонию. Старые спутники тоже застыли в растерянности, разделённые бегущими мимо людьми. Олл снова кричит на них, пытаясь вывести из непонимания и оцепенения. Пол скользит под его ногами. Он шарахается и уклоняется. Смертоносные твари, видимые и невидимые, мелькают и прогружаются сквозь бурлящую толпу вокруг. Лезвия, когти, взрывы, масс-реактивные снаряды, бьющиеся тела. За считанные секунды вся процессия превратилась в буйство ужаса. Им нужно убраться отсюда. Они должны найти укрытие. Это война сверхлюдей, демонический хаос. Никому не должно наблюдать это воочию, и ни один человек не способен пройти через это и выжить. Ни Олл, ни его спутники не смогли бы принять в ней участие, даже если бы захотели. Но это ещё и шанс, шанс на... Перед ним вырастает Повелитель Ночи, подняв силовые когти чтобы разорвать его.<br /> ==6:xii. Осколки (ныне мы пали)==Иногда клинок столь остр, удар так стремителен и внезапен, а рана столь глубока, что тело не чувствует их и осознает, что умирает, только когда уже мертво. Иногда ранение оказывается настолько мониеносно и смертельно, пронзая камеры сердца, что, когда мгновенно ставшее мёртвым тело падает, на нём не видно и следа причины смерти.  Хватка огня и ярости вокруг монолита стен Дельфийского бастиона усиливается. Полномасштабная война, осадная война, бушует с ещё большим неистовством, чем прежде. Стены всё ещё сопротивляются. Но это сопротивление, как и огонь и ярость, обрушиваемые врагом, бесполезно. Ибо стремительный незримый удар уже нанесён, и камеры сердца пронзены насквозь.  Санктум Империалис, выдержавший все штурмы на протяжении семи долгих месяцев, а теперь ещё и в течении застывшей вечности, ранен изнутри. В разных зонах и районах, в центре и вдали от сражений на стенах, начинает гаснуть свет.  На Марниксском слиянии Нассир Амит оглядывается и видит, как Хемхеда-хан выходит вперёд из ожожидающих рядов людей. — Брат, ты слышал это? — обращается он к Амиту. Да, Амит услышал. Он не уверен в причине и источнике звука, но он что-то слышал. Амит покидает свое место во главе Отрицания-963 и идет к Хемхеде. — Это закрывшаяся где-то дверь, — говорит он. — Люк. Идёт процесс обеспечения безопасности... — Нет, сын Ангела, — отвечает Хемхеда. Белый Шрам наклоняет голову, прислушиваясь. — Это не оно. — Почему вы нарушили строй? — спрашивает вексиллярий Рох, шагая к ним через пустой конкорс. — Капитан? Хан? — Из-за звука, вексиллярий, — говорит Амит. — Звука? — Это стук или гул. — Откуда? — спрашивает Рох. — Издалека, как эхо, — говорит Амит. Он едва начал указывать на жерло Западного масс-прохода. Но Хемхеда-хан указывает в другую сторону, через весь конкорс, на зияющую пасть Килонской процессии. — Мне показалось, звук был из Западного масс-прохода? — говорит Амит. — Я уверен, что из Килонской процесии, — отвечает Хемхеда. — С востока. — Не поступало никаких сообщений или сигналов тревоги, — отвечает Рох. Он переключает свои системы, чторбы те показывали предупреждения, и поворачивается, чтобы посмотреть на Западный масс-проход, затем на Килонскую процессию. — Говорите, это был стук? — спрашивает он. — Да, издалека... — начинает Амит. — Выстрел, — говорит Хемхеда. — Это была стрельба. Короткая вспышка. — Это так? — спрашивает Рох у Амита. — Я не могу сказать точно, — говорит Амит. — Мне показалось, что это был звук закрывшегося люка... — Вот! — говорит Хемхеда. Он снова смотрит в сторону процессии. — Сейчас ты услышал? — Да, — отвечает Рох. Звук был очень далёким. Прерванное стучащее эхо. — Это может быть стрельба... — тихо говорит Амит. Нет никаких сигналов тревоги, никаких сирен. Выстрел из любого оружия в Санктуме вызвал бы немедленное предупреждение о смене статуса. Перестрелка внутри могла бы произойти только в случае прорыва Дельф, но никакой прорыв стены не смог бы остаться незамеченным. Но Тамос Рох — Имперский Кулак и опытный практик осадной войны. Он знает, что даже ложный след нельзя сбрасывать со счетов. Этому его научил отец. — Ротам Отрицания приготовиться к бою! — приказывает он. Закованные в пласталь четыре роты выпрямляются и поднимают оружие единым движением. Рох смотрит на Амита и Хемхеду. — Исследуйте оба подхода ауспиками, — говорит он. — Дальнее сканирование, обнаружение движения. Они кивают. Рох отходит в сторону и начинает вызывать командование в Гегемоне по воксу чтобы получить подтверждение. Хемхеда-хан ведет трёх своих людей к началу Килонской процессии. Амит и Ламирус направляются ко входу в Западный масс-проход. Гигантский проход простирается перед ними. Он пуст. Настенные лампы, расположенные на равном расстоянии друг от друга, уходят вдаль, наполняя огромный туннель болезненным янтарным сиянием. Они ощущают дуновение ветерка — мягкое, спёртое дыхание климатической системы Санктума, струящееся по этой главной артерии. Ламирус начинает ауспик-сканирование, используя своё устройство и черпая данные из сети датчиков прохода. — Ничего нет, — говорит он. — Повтори, — отвечает Амит, глядя вдаль. — Нет, я имею в виду, что ничего нет, — отвечает Ламирус. — Я должен получать тепловые следы силовой магистрали и светильников. И эхо от субреактора Мифемы. — Проверь дальность сканирования, — говорит Амит. — Я проверил. — Проверь направление... — Направление... вращается. Не могу зафиксировать. Амит вдруг чувствует вкус крови во рту. Крови и внезапного гнева. Он поворачивается, чтобы отобрать ауспик и просканировать самому. Сильный, плотный звук эхом разносится по огромному туннелю. — Выстрел, — говорит Ламирус. В этот раз ошибиться невозможно. Сомнений нет. Это был звук масс-реактивных снарядов.  На посту на Энопионском пересечении майор Франна Бизет из Литрийского 16-го полка Экзертус медленно поднимается из-за своей полевой роторной пушки. Её отделение отдыхает, поедая суп. Бизет шагает мимо расставленных опор треножника пушки и линии мешков с песком. Она смотрит вдаль по Борейскому каналу. — Что такое, майор? — спрашивает её адъютант, откладывая свою банку с едой. — Тихо, — шипит она, вглядываясь в туннель. В отдалённом конце туннеля меркнет свет. Затем последовательно, один за другим, осветительные приборы по всей длине туннеля начинают гаснуть, словно на неё неуклонно движется тьма.  Сквозь гул голосов и треск вокс-передач в командной ротонде Башни Гегемона Сидози выкрикивает её имя. Сандрин Икаро отрывается от дисплеев Дельф и мрачных прогнозов на их гололитах, и направляется к его посту. — Что? — спрашивает она. Избранник жестом показывает на свою панель. Он зачем-то вывел проекцию поуровневой визуализации областей ядра Внутреннего Санктума, расположенных вдали от Дельф. — Зафиксирована серия сбоев в энергоснабжении, — говорит он. Икаро смотрит на проекцию. Несколько блоков подсвечены красным, что указывает на перебои в подаче энергии. На первый взгляд, в этом нет ничего удивительного. Военный двор разрешил отключение энергии на нескольких уровнях Санктума, чтобы обеспечить Дельфы энергией. Второстепенные системы отключаются по всему ядру. Но она не припоминает, чтобы эти зоны были в разрешительном списке. Ещё один блок подсвечивается красным. — Эти отключения были одобрены вами? — спрашивает она. Сидози качает головой. — Нет, мэм. Я проверил. Этих зон нет ни в одном утверждённом реестре. Я думаю, что дело в неисправностях. Возможно, кабели перегорели от перенапряжения или в одном из третичных генераторов произошёл сбой. — Сразу везде? — спросила она. — При перебоях часто случаются каскадные отключения, — говорит он. — Свяжитесь напрямую с адептами секций, — говорит она. — Найдите причину и устраните её. Я хочу знать, почему у нас в ядре полдюжины локальных отключений и... Она останавливается. Их уже не полдюжины. Зловещие красные блоки на дисплее Сидози начинают преумножаться и распространяться по всему внутреннему ядру, словно складывающиеся вместе кусочки мозаики.  Подняв оружие, они медленно идут в темноте. Сартак сжимает рукоять боевого топора. Он не видит Онфлера, но знает, что меч претора-капитана наготове, потому что свет из открытого люка постоянно отражается от лезвия. Люк кажется таким далёким. Еще более далёким, чем раньше. Тьма ужасающе, неестественно густа. Она цепляется за них. Сартак ощущает её масштабы, её размеры. Спиной он чувствует холодный ветер, липкое шевеление воздуха, струящегося по Марсианским подступам. Которые, как он считает, отнюдь не являются марсианскими подходами. — Продолжай идти, — шепчет Онфлер. Его голос кажется приглушённым и очень далёким, хотя он совсем рядом с Сартаком. Ещё несколько шагов... Тьма вокруг них словно ползёт, движется. Сартак пытается разглядеть, что в ней, но смотреть не на что. Если не считать света из дверного проема, он слеп. И похоже, что проём не становится ближе. — Ещё несколько шагов, — выдыхает Онфлер. — Не отставай, сын Дорна, — отвечает Сартак. Здесь холодно. Холоднее, чем в пустошах Фенриса. В воздухе Сартак чувствует своё дыхание, но не видит его. Ему кажется, что он слышит смех. Далёкий смех во тьме, множественный смех радости и жестокого ликования. «Покажитесь», — думает он. — «Покажите мне свои чёртовы лица, и я рассеку их пополам.» За их спинами что-то есть. Он знает это. В черноте позади них что-то есть, и это что-то насмехается над ними. Что-то преследует их. Что-то. Их много. Они смеются; их тихие, далекие голоса насмехаются, но смех приглушён и слаб, как будто что-то пытается сдержать его, чтобы не испортить сюрприз. Почему дверь не приближается? — Продолжай идти, — шепчет Онфлер. Тихий смех насмехается над ним. Ещё несколько шагов. Всего несколько шагов, и они смогут захлопнуть за собой этот люк и отгородиться от тьмы. За спиной раздаётся звук. Что-то движется. Это были шаги? Может быть, что-то скользит чешуйчатым брюхом по каменному бетону? Он говорит себе не оглядываться. Продолжать идти. Ещё несколько шагов. Продолжать идти и быть начеку. Держать топор наготове для удара. Не оглядываться. Мы почти у цели. Не оглядываться.<br /> ==6:xiii. Пир рапторов==Воздух изгибается. Измятый монстр цвета синевы и меди отлетает прочь. Он ударяется о дальнюю стену, оставляя кровавую вмятину. Олл видит ведьму, её рука поднята. Это сделала именно она. Сколько ещё всплесков психокинетической силы в ней осталось? Олл понимает, что если Актея способна собрать достаточно сил, чтобы уложить Повелителя Ночи, то её больше не сдерживают Сёстры. А это значит, что многие из Сестёр уже мертвы. — Олланий! — кричит Актея ртом Кэтт, но Олл знает, что это именно она. Покрытая потом Кэтт пошатывается от отдачи ментального разряда Актеи, что отразилась и на ней благодаря их ментальной связи. Она похожа на дополнитекльную конечность тела Актеи. Сейчас и Кэтт, и Актея, обе с дикими глазами, больше, чем когда-либо до этого похожи на ведьму с Киклад<ref>Возможно, речь идёт о горгоне Медузе.</ref>, которую он когда-то знал. — Вперёд, вперёд! — кричит Олл. — Вытаскивай их! Туда! Актея кивает и ведёт спутников сквозь толпу. Не церемонясь, она овладевает их разумами. Кэтт просто идёт с ней. Как и Кранк. Графт идёт впереди. Лидва, то ли по собственной воле, то ли повинуясь её мысленному приказу, своим бронированным телом прикрывает Кэтт и Актею, замыкая шествие. Наконец Зибес тоже начинает бежать. Олл крепко держит Зибеса за руку, направляя того сквозь кричащую толпу, и догоняет остальных. Неужели каким-то чудом они все ещё живы? Где Джон? — Грамматик! Джон вернулся. Как идиот. Олл видит, как он пробирается сквозь движущееся скопление людей. Избранника, Хасана, не видно. Олл уверен, что тот уже мёртв. Куда бы он ни посмотрел, везде лежат тела. Сестра-смотрительница Додома наверняка мертва. Что-то выпотрошило её. Обнуляющий контейнер из дюрасплава, который она несла, перевёрнут и лежит на полу рядом с ней. За ним-то и вернулся Джон. Он хватает его и поднимает. Олл видит, как Джон задумался о том, чтобы схватить и меч Додомы. «Ты, чёртов идиот, он слишком тяжёлый...» Грамматик понял это и сам. Сжимая в руках ящик, он бежит назад, к ним, минуя бегущих от опасности людей. Старший офицер Военного Двора рядом с ним внезапно взрывается, когда в него попадает болт. — Джон! Лидва протискивается мимо Олла. У него нет оружия, но он бросился на помощь Джону, на ходу одевая шлем. Нечто, одновременно напоминающее лозу, лиану и змею, вырывается из пола и обвивается вокруг правой ноги Джона, отчего тот падает лицом вперёд. Он падает так сильно, что у него перебивается дыхание. Раптор приземляется рядом с ним, присев, и, удерживая корчащегося человека одной рукой, поднимает когти. Лидва врезается в него. Они катятся переплетённым клубком. Лидва поднимается первым, раптор — на долю секунды позже. Предатель замахивается, и Олл почти слышит, как крючковатые когти рассекают воздух. Лидва уклоняется, затем бодает врага в лицо. Раптор отшатывается назад, на его визоре остаются вмятины от грубой брони лба Лидва. Стремительным движением Лидва хватает Повелителя Ночи за горло и впечатывает того лицом в стену с такой силой, что шлем монстра сминается и трескается. Лидва срывает с бедра раптора боевой нож, изогнутый словно клюв ястреба, и отбрасывает тело в сторону. Он поворачивается к Джону и начинает кромсать плоть извивающихся придатков, опутывающих ногу Джона. Брызжет гнилостный сок. В отчаянии Джон пытается сорвать щупальца самостоятельно, подставляя пальцы под нож Лидва. — Грамматик, позволь мне! — рычит Литу. Обнуляющий контейнер, лежащий рядом с Джоном, слегка сползает в сторону. Пол под ними и вокруг них начинает прогибаться. Бегущие горожане рассыпаются и скользят по внезапно искривившейся поверхности. Частью чего ни были бы отвратительные щупальца, оно поднимается из основания под процессией, разрушая материю подобно грязи по мере проникновения в реальный мир. Новые щупальца, некоторые гораздо крупнее тех, что держат Джона, появляются из расширяющихся трещин в мраморе. Одно из них хватает проходящего мимо адъютанта и отрывает её ноги. Джон кричит. Он смотрит через плечо Лидва. Позади того мчатся ещё два раптора — сверкающие пурпурные фантомы в рваных плащах, похожих на сгнившие крылья. Лидва начинает поворачиваться. Он недостаточно быстр. Подле Джона Кэтт задыхается от боли, когда Актея испускает очередной импульс психотелекинетической силы. Рапторы синхронно опрокидываются назад, кувыркаясь вниз головой словно брошенные с силой игральные кости. Лидва отсекает последние щупальца нерождённого, освобождая ногу Джона. Демонический сок почти расплавил лезвие чужого ножа, и Лидва отбрасывает его в сторону. Он хватает Джона и ящик. — Давай! — кричит Олл. С ящиком под мышкой и Грамматиком, бесцеремонно перекинутым через плечо, Лидва бежит вместе с толпой. В полу позади него образуется дыра. С визгом люди падают в неё. Из земли проступает сочащаяся мерзость. — Бегом! — командует Олл. Старые спутники повинуются. Бегство — это единственный разумный выход. Актея запинается. Она потратила больше сил, чем могла себе позволить. Кэтт, рыдающей от эмпатической нагрузки и готовой самой упасть в обморок, удаётся удержать её от падения. Олл помогает ей, невольно морщась, когда он поддерживает ведьму. Её кожа и кости источают резкую остаточную псайкану, и прикосновение к её телу подобно прикосновению к расплавленному кошмару. Но он всё равно поддерживает эту высокую покачивающуюся женщину на ногах. Его веко бешено дёргается. Они бегут не оглядываясь. Они бегут вместе с той частью толпы, что пытается спастись. Позади них процессия превращается в адское зрелище бойни нерождённых. Старые спутники бегут сломя голову, преследуемые эхом криков и маниакального смеха. Олл знает, что их преследует не одно лишь эхо. И он знает, что бежать больше некуда. Враг уже внутри Санктума. Безопасных мест нет. Они с равным успехом могут как бежать прочь от опасности, так и прямо к ней. Они безоружны. Они уступают в силе. Всё, что они могут сделать, так это бежать. Бежать так далеко и так быстро, как только могут.<br /> ==6:xiv. Те, кто близок к смерти==Бежать бессмысленно. Киилер закрывает глаза. В качестве своей первой жертвы капитан Доргаддон выбрал её. Она слышит хруст его тяжёлых шагов по покрытой осколками стекла поверхности Виа Аквила. Он останавливается перед ней. Она ждёт своего конца с тем, что, как она надеется, является толикой достоинства. Она делает то, что, по её мнению, будет её последним вздохом. Раздаётся тошнотворный звук сильного удара. Она чувствует толчок воздуха, заставляющий её отступить назад. Она слышит задыхающийся, булькающий звук. Она открывает глаза. Доргаддон умирает, распростёршись перед ней, и вяло сжимая рану, открывшую горло и рассёкшую грудь. Над ним возвышается огромная фигура в чёрных доспехах и мечом, сверкающим в кулаке. Воин стоит спиной к Килер и её съёжившимся подручным. Он обращён к потрясённым, оскорблённым рядам воинов десятой роты Сынов Хоруса. Он делает шаг вперёд, затем ещё один, сжимая в руке огромный боевой меч. С меча капает кровь. Словно приветствуя, он прикасается плоской стороной клинка ко лбу. — С ним покончено. — говорит Сигизмунд. — Кто следующий?<br /> ==6:xv. Первопотерянный==— Ты мёртв, — осторожно произносит Сангвиний. Инстинкты велят ему крикнуть, что это морок, и пустить в ход меч. Но что-то иное, что-то за пределами разумного, убеждает его в реальности этого зрелища: рядов каменных гробов, укрытых тканью, пламени одинокой свечи, почти поглощённой тяжестью теней зала. И закованной в броню фигуры. — Да, — тихо произносит Феррус. Его голос узнаваем безошибочно — акцент Медузы, который Сангвиний помнит с давних пор. Но этот голос тонкий, почти слабый. В нём нет материальности. Это не шёпот. В окружающем мраке полно подобных шелестов и шёрохов. Этот голос словно доносится до него издалека, и расстояние лишило его тяжести и объёма. — И всё же я вижу тебя, — говорит Сангвиний. — И ты не доверяешь видению, — отвечает Феррус. Вновь в его тоне чувствуется усталая отстраненность, словно слова доносятся из какого-то далёкого и пустынного места, а вовсе не от фигуры, стоящей перед Сангвинием. Кажется, что голос великого Горгона проделал столь долгий путь, что уже ослаб к тому моменту, как миновал его губы. — Не доверяю, — говорит Сангвиний. — Хорошо, — отвечает Горгон. — Хорошо. Это первый урок. Ты готов. Не доверяешь ничему, даже себе. — Ты... здесь, чтобы учить меня? спрашивает Сангвиний, готовый в любой момент нанести удар. — Нет, — отвечает Феррус. При этих словах он медленно и печально качает головой. — Брат, я не знаю, как очутился здесь. Но я мне известно многое. Ничему не доверяй. Я доверился слишком сильно. Был слишком уверен в себе и своих силах. Слишком уверен в своем гневе. Когда мою верность поставили под сомнение... Он вздыхает. — Проклятый Фулгрим. Он так плохо думал обо мне. Этот ублюдок считал, что я нарушу свои клятвы. Он думал, что моя верность слаба. Но брат, моя верность не ослабела. Моей слабостью стал мой гнев. Спровоцированный его наглостью, я действовал слишком необдуманно. Феррус смотрит в пол. Пока он говорил, его губы почти не двигались, а даже если они и шевелились, то это не соответствовало словам. Сангвиний крепче сжимает меч, но он понимает, что перед ним не рассинхронизировавшаяся голопроекция. Видение плотно. Оно телесно. Что же это? Фантом, порождённый жаром от ранений? Воплощённый нерождённый? Что-то надевшее лицо его мёртвого брата? — Я усвоил этот урок, — говорит Феррус. Его рот двигается с запозданием, отставая от речи. — Мы все уже усвоили его. Мы усвоили его с большим трудом. Теперь мы пришли к ситуации, в которой вероломство и обман столь обыденны, что мы не доверяем ничему. Совсем ничему. Ни братьям, ни даже тому, что видим... Он оглядывается на Сангвиния. В его серебряных глазах видна чудовищная боль. Боль и тоска. Взгляд свидетельствует о сильном гневе и едва сдерживаемой агонии. — Да, мы не верим тому, что видим, — говорит Сангвиний. — Понимаю, — говорит Феррус Манус. Его губы пытаются улыбнуться, но им это не удается. Его доспех столь же прекрасен и безупречен, как и в тот день, когда был создан. У него нет оружия. Его огромная фигура столь же непоколебима, как каменный саркофаг за его спиной. Сангвиний видит ртутный блеск некродермиса, покрывающего знаменитые руки его брата. Теперь он различает такой же блеск на горле Горгона, на его подбородке и лице, словно железо расползлось и полностью покрыло его плоть. Сангвиний чувствует работу силы своей воли, чувствует, как он сдерживается и не поддаётся всепоглощающей ярости, грозящей уничтожить его. Феррус поворачивается и смотрит на цифру «IX», вырезанную на поверхности гроба, словно размышляя или погрузившись в воспоминания. — Видишь ли, — говорит он, — я думаю, что предательство мертво. — Мертво? Феррус кивает. — Да. Скорее, не мертво. Невозможно. Оно стало невозможным. Ныне всё разрушено, брат, всё неправильно. Абсолютное предательство нашего врага несомненно. Мы не ждём от них правды. А силы, что поддерживают их... что ж, они не заслуживают доверия по самой своей природе. И это мы все тоже усвоили. Поэтому мы движемся к этой последней битве, ожидая, что всё вокруг окажется обманом, а значит, обман не сработает вовсе. Коварство, вероломство... они действуют только тогда, когда существует доверие, которым можно злоупотребить. Он обращает скорбный серебряный взгляд к Сангвинию и трёт горло кончиками пальцев, как будто горловина доспехов натёрла шею. — Ты знал, что это ловушка, и всё равно пришёл. — Да, знал. — И ты всё равно пришел? — Да. — И это действительно ловушка, — произносит Феррус. — Но я не её часть. — Я не могу верить тебе на слово, — говорит Сангвиний. — Конечно же, не можешь, — отвечает Феррус. — Ты выглядишь как ты, и говоришь как ты, — говорит Сангвиний, — И пахнешь как ты. Но ты уже давно мёртв. — Я мёртв, брат, — говорит Феррус. — Все мы мертвы. ==6:xvi. Правда (и ложь)==Фо погрузился в работу, уткнувшись в экраны когитаторов. — Что значит «лучше»? — спрашивает Ксанф, делая шаг вперёд. Он не хочет отвлекать Фо от работы, но ему нужно знать. — Извини, о чём ты? — Ты сказал, что можешь сделать лучше. Что значит «лучше» в этом контексте? — Эффективнее, — говорит Фо, — и точнее. Эффективнее против генетики Астартес без риска для основной популяции. — То есть был риск? — спрашивает Ксанф. — Конечно, — отвечает Фо. — Это же биологическое оружие. — Почему ты так думаешь? — спрашивает Андромеда. — Потому что, селенар, ты была права, — говорит Фо. — Теперь, когда мне доступны личные записи Сигиллита, я вижу, что не учёл экзопланарные силы, с которыми тесно связано смертное воплощение. Фо искоса посмотрел на неё. — Я не оправдываюсь, — продолжает он. — Я — пережиток прошлого, эпохи, когда варп был практически неизучен. Генетика сама по себе была прикладной наукой, и я преуспел в ней способом, за который история меня осудила. Наука была отделена от... от религии и искусства. От метафизики. Я думаю (хотя не думаю, а знаю), любопытно, что в эпоху Империума, самую светскую эпоху человечества, концепцию души нужно воспринимать всерьёз. Он смотрит на Андромеду. — Ты утверждала, что моё оружие не сработает, — говорит он, — потому что оно будет действовать на чисто генетическом, то есть физическом, уровне. Ты была права. Я не принимал идею о том, что мы — нечто большее, чем просто плоть. В мое время понятия о духе и душе не входили в компетенцию учёных. Но подобные вашему Императору и Сигиллиту доказали, что этого разделения не существует. Все мы являемся и телом, и душой. Наша материальная смертная плоть связана с неосязаемой психоматериальной сущностью, которую мы, безбожники, назвали бы душой, и которая сосуществует с имматериальным царством. Когда мы открыли варп, чтобы странствовать меж звёзд... и, будем честны, именно это и было причиной открытия... нам явилась истина, о которой прежде говорили лишь поэты и священники. Мы все — материя и имматерия, неразрывно связанные друг с другом. Фо поднимается на ноги. Он выглядит старше и хрупче, чем до этого, но при этом тревожит их ещё больше. — Так что нет, — говорит он, — генетическое уничтожение линии Астартес не убьёт их насовсем. Только их тело из клеток. Их души — и поверьте, как учёный, я всё ещё опасаюсь использовать этот термин в рациональной дискуссии — несомненно продолжат существовать в виде активного и потенциально разрушительного сотрясения варпа, что будет иметь тяжёлые долгосрочные последствия для материальной галактики. Чтобы достичь мира и предотвратить бурные возмущения варпа, мы должны добиться стабильности и равновесия между материей и имматерией. — Ты не знал об этом ранее? — спрашивает Андромеда. — Моё дело — плоть, — говорит Фо. — В моё время подобные знания были уделом провидцев и гностиков, а значит, не играли никакой роли в точной науке. В эти дни и в эту эпоху... ваш любимый Император подавлял все рассуждения о духовности столь ревностно, что подобные концепции воспринимаются как научные факты и, следовательно, просто принимаются на веру, без учёта контекста и влияния на эмоции, мысли... — Эмпирейные исследования ограничены, поскольку они по своей природе опасны, — возражает Ксанф. — Конечно же опасны! — возражает Фо. Он хватает с рабочей станции инфопланшет. — Император строго ограничил все знания о варпе. Не была запрещена информация только о таких вещах, как межзвёздные путешествия и астротелепатия... и даже в этих областях она дозирована очень небольшими порциями. Он отверг знания, глубокие знания, прибретённые Им, ради безопасности человечества. Вот почему Он запретил все религии и всё, что поощряло свободу веры и воображения. Он сделал это потому, что знание о варпе само по себе вредоносно. Но посмотрите сюда! Он протягивает им планшет. — В своих дневниках, — говорит Фо, — ваш возлюбленный Сигиллит снова и снова, на протяжении десятилетий, протестует против эпистемологии<ref>Эпистемология — учение о знании.</ref> Императора и наложенных Им запретов! Он ясно заявляет, что считает это основной опасностью для Империума! Смотрите, вот здесь! Обратившись к Императору лично, он просит смягчить ограничения. Он утверждает, что варп — это экзистенциальная опасность для нас, для любого психически развитого вида, и что он останется экзистенциальной опасностью независимо от того, знаем мы о нём или нет. Настоящая опасность в незнании. Малкадор, к которому я всё больше проникаюсь симпатией с каждой прочитанной строчкой, рассуждает о том, что лучше знать и понимать угрозу, чем наивно плутать в незнании. Он утверждает, что примархи и Астартес, не говоря уже об основной массе человечества, должны понимать потенциальные последствия своих действий и самих своих мыслей. Он считает, что они смогут лучше защитить человечество от угрозы варпа, если будут полностью осознавать его силу. — И Император отверг эту идею? — спрашивает Андромеда. — Да, — отвечает Фо. — Ради «блага человечества». Но то, с чем мы сейчас имеем дело, вся эта катастрофическая война, — это именно то, что произойдёт, если не обучить своих детей как следует. Может ли религия или чистая, неконтролируемая вера привести к нежелательным последствиям в варпе? Конечно! Но невежество ещё хуже. Ваш Повелитель Человечества верил, что никто не может быть столь хорош, столь умён и столь осторожен, что мог бы остаться один на один с огнем. Ваш Император никому не доверяет. И взгляните, какие напасти стали последствием этого. Фо бросает планшет на стол. — В свете откровений Малкадора я пересматриваю механизм работы устройства Терминус, — устало говорит он. — Я, без преувеличения, пересматриваю всё свое научное видение мира. Но я верю, что добьюсь успеха. Теперь мне ведома опасность, понимаете? Последствия. Малкадор — прекрасный наставник. Избранник, благодарю тебя за предоставленный доступ. Мне нужно подготовить ряд образцов генокода. В геномном архиве Сигиллита уже есть большое их количество, но мне понадобятся ещё несколько в качестве контрольной группы. Чтобы улушить и откалибровать мой биомеханический фаг, я собираюсь систематически протестировать его действие на этих образцах. Он смотрит на Андромеду. — Пока ты не спросила, скажу: я не могу оценить, сколько времени на это потребуется. Разумеется, я буду работать со всей возможной поспешностью. Он устанавливает несколько пробирок в дифференциальную центрифугу и включает вращение. — Полагаю, теперь вы сообщите о достигнутом прогрессе другому ведомству? — добавляет он. — Да, — говорит Андромеда. Она бросает взгляд на Ксанфа, а затем направляется к лестнице, чтобы спуститься на нижние уровни башни. Как только она уходит, Фо снова садится на свое место (Убедил ли я их? Я и сам с трудом верю и понимаю всё это, а последствия меня просто пугают) и начинает составлять быстрые и сложные последовательности на центральном когитаторе. — Ты же понимаешь, что мы всё ещё не доверяем тебе? — говорит Ксанф. — И никогда не будете доверять, — отвечает Фо. Он смотрит на Избранника. — Всё в порядке. Я не достоин доверия. Я стараюсь быть максимально откровенным. Я не хочу быть здесь, Ксанф. Говоря начистоту, больше всего мне хочется сбежать. Лгать нет смысла. Я хочу сбежать от тебя, от проклятых Кустодес и от всех остальных ведомств. Я хочу сбежать от Него и от всего этого проклятого Империума. И я попытаюсь сделать это, и буду продолжать пытаться, и я верю, что в конце концов мне это удастся. Я использую любую возможность и любую хитрость. — Спасибо за откровенность, — говорит Ксанф. — Не за что. Но также я признаю, что сейчас я остаюсь вашим пленником, мы вместе влипли во всё это, и, возможно, я могу поспособствовать нашему спасению. И поэтому я посвящаю этой работе всё своё внимание. Он набирает ещё одну строчку кода, затем улыбается Ксанфу. — А теперь закатай рукав.<br /> ==6:xvii. Ничто во тьме==Они бегут столько, сколько могут. Обессиленные и запыхавшиеся, они наконец останавливаются. Глотая воздух, Зибес опускается на землю у основания постамента. Кэтт прислоняется к стене между двумя безучастным статуями водных нимф. Она закрывает глаза, пытаясь унять панику и справиться с скверной отдачей псайканы Актеи. Её руки взлетают ко рту, и она вновь давится. Она сглатывает. Запыхавшись, Олл смотрит на Лидва. Они оставили бегущую, охваченную ужасом толпу позади. В коридоре, куда они попали, царит полумрак, дворцовые орнаменты и изящные мозаики теряются в тихом мраке. Вдалеке слышится слабое эхо, похожее на смех и крики. — Нас преследовали? — спрашивает Олл. Лидва стоит в проёме и смотрит назад, в сторону, откуда они пришли. Он видит величественный зал, по которому они только что пробежали, а через полуоткрытые двери в дальнем его конце — ещё один такой-же зал. Движения нет. Выстроенные рядами статуи спокойны как и всегда. Светильники, насколько он видит, не работают, за исключением одной жужжащей и мерцающей вполсилы подвесной электролампы у ближайших дверей. Откуда-то доносится пронзительный крик, но его источник может быть за миллион миль отсюда. — Нет, — отвечает Лидва. Он осторожно закрывает высокие золотые двери и поворачивается к Оллу. — Но это не значит, что здесь мы в безопасности, — говорит он. — Я не понимаю, что произошло, — хрипит Кранк, согнувшись и уперев руки в бёдра. — Эти твари просто внезапно... — Санктум прорван, — вот всё, что может сказать ему Олл. — Ты хочешь сказать, что предатели ворвались внутрь? — простонал Зибес. — Они взяли Дворец штурмом? — Они не ворвались, — говорит Олл. — Они просто... были внутри. Сначала их не было, а потом они появились. Гебет, ты же видел свою нить, повязанную на той статуе. Геометрия изменилась, видишь? «Внутри», «снаружи». Стены больше ничего не значат. — Я не понимаю, — причитает Зибес. — Разумеется, не понимаешь, — говорит Актея, выпрямляясь, но всё ещё явно слабая и нездоровая. — Но ты можешь хотя бы помолчать? Твоё жалкое нытьё привлечет к нам внимание. — Там, тогда. Ты забралась в мою голову! — Кранк шипит на слепую ведьму. — Ей пришлось, Догент, — огрызается Кэтт. Она делает паузу, прочищает горло и вытирает рот. Оллу не нравится, насколько плохо она выглядит. Сказывается напряжение, испытываемое ею от разделения разума с Актеей. Выражения их лиц начинают походить друг друга. — То был единственный способ избавить нас от паники. И теперь она собирается использовать свои таланты, чтобы найти выход или укрытие для нас. — На восстановление моих сил нужно время, девочка, — говорит Актея. — Моя воля истощена. Ты прекрасно это чувствуешь. — Я чувствую, и мне всё равно, — говорит Кэтт. — Сделай это. Актея хмурится. — Послушай, мой поводырь, — говорит она. — Даже если бы я была достаточно сильна, читать нечего. Каким-то образом время не движется. — Время? — спрашивает Олл. — Причинно-следственный поток остановился. Он застыл. Понимаемые нами измерения подчиняются варпу. Олл кивает. — Как сказала ведьма, мы умрём? — спрашивает Кранк. — Что, чёрт побери, она имела в виду, говоря о времени? — спрашивает Зибес. — Что мы будем делать, рядовой Перссон? — спрашивает Графт. — Подождите минутку, — говорит Олл. Он покидает группу и идёт к дальнему концу тёмного коридора, где он, расширяясь, превращается в небольшой круглый атриум. Угадываясь в полумраке, над ним нависают статуи на пьедесталах, позабытые фигуры из мифов. Тишина, как и тьма, давят на него. В его голове проносятся мысли о бойне, которая, должно быть, охватила Дворец. Перед ним возвышается ещё одни двойные двери, в три раза выше человеческого роста. Они плотно закрыты. Он гадает, что находится по ту сторону. Он не хочет открыть их и узнать истину. ==6:xviii. Осколки== Наконец они добираются до двери. Овала света. Служебного люка. Онфлер втягивает Сартака внутрь. В последний момент Космический Волк чувствует, как необъятная тьма позади него налетает на него словно порыв зимнего ветра. Но Рева Медузи захлопывает люк и быстро реактивирует замок. С этой стороны ворот для титанов Марсианские подступы остались такими же, как и в момент их ухода. В туманном свете настенных ламп роты Отрицания стоят в полной готовности. За исключением этого, в огромном проходе пусто. — Что вы видели? — спрашивает Медузи. — Ничего, — честно отвечает Сартак. Он чувствует, как от мороза отвердели заплетённые кончики его бороды. Он видит блеск льда на доспехах Онфлера. — Передайте приоритетное сообщение командованию в Гегемоне, — приказывает претор-капитан. — Доложите о потенциальном прорыве на Марсианских подступах... Позади них раздаётся стук. Развернувшись, они смотрят на покрытый коркой металл высоких дверей. Звучит ещё один стук — что-то ударило по другой стороне преграды. Они поднимают оружие. Что-то бьёт по люку, затем в нескольких метрах слева от него раздаётся стук. Раздаётся ещё один удар, на этот раз ещё левее. — Оборонительный строй! — командует Онфлер. — Клавианская формация! Двигаясь синхронно, роты Отрицания образуют ровные ряды прямоугольников перед титаническими воротами. — Что с Гегемоном? — спрашивает Онфлер. — Всё ещё пытаюсь связаться, — отвечает один из его офицеров. — Ничто не способно пройти через эти врата, — бормочет Медузи. — Так же, как и ничто не должно быть с той стороны, — отвечает Сартак. — Держать строй! Стук и грохот усиливаются. Они доносятся из разных точек. Одни — это лёгкие постукивания и скрежет. Иные — это упорные, настойчивые удары. Сартак понимает, что некоторые удары доносятся сверху, от верхней части врат титанов в двадцати метрах над ними. Внезапно все удары и постукивания прекращаются. Устанавливается тишина. Затем на вратах титанов появляется иней. Сначала он проступает сверкающими пятнами. Потом образуются более крупные струпья и завихрения, тонким слоем покрывающие металл. Сартак слышит потрескивание образующегося и расползающегося льда. — Трон Терры... — бормочет Медузи. — Немедленно свяжитесь с Гегемоном! — кричит Онфлер. Его приказ заглушает внезапный грохот болтерного огня. Братья в задних рядах рот Отрицания падают, сражённые выстрелами в спину. Одни валятся с дымом из дыр в пластинах, других сбивает с ног пламенная ударная волна от масс-реактивных снарядов. Роты разворачиваются, теперь уже в беспорядке. Онфлеру не нужно отдавать приказ открыть ответный огонь. Двигаясь к ним, предатели наводняют Марсианские подступы, их оружие пылает. Они наступают сзади. Совершенно ничто не указывает на то, как и почему они наступают сзади. Сартак видит Повелителей Ночи, Сынов Хоруса и бегущих в ближний бой Пожирателей Миров. Роты Отрицания открывают огонь на поражение, сбивая предателей с ног и прореживая дикие, несущиеся вперёд ряды. Между ротами лоялистов и наступающей массой предателей возникает двунаправленный шторм из болтов, энерголучей и лазерного огня. Но укрытий нет. Роты Отрицания упираются спинами прямо в покрытые инеем врата. Они зажаты. Огонь противника кромсает их, сокрушая Имперских Кулаков, Саламандр и Железных Рук. Стреляя из болтера по наступающему врагу, Сартак издает фенрисийский клич непокорности. Остался лишь один путь — в могилу.  Джон Грамматик следует за Оллом в тёмный атриум. — Честно говоря, — тихо произносит он, — я понятия не имею, что нам делать. — Я тоже, Джон, — отвечает Олл. — Я надеюсь, ты уединился чтобы спокойно поговорить со своим богом? — говорит Джон больше в шутку, нежели всерьёз. — Ну, чтобы твоя вера вновь направила тебя, или что-то такое. — Я больше не могу, — говорит Олл. Джон кивает и грустно усмехается. Затем его улыбка исчезает. — Погоди, Олл, что ты имеешь в виду, говоря «я больше не могу»? — Каков бы ни был план Оллания, — прерывает его Актея, — теперь он явно трещит по швам. Она подошла, опираясь на Кэтт, величественная, но хрупкая, как древняя королева подземного мира на негнущихся ногах. — Он не трещит по швам, — говорит Олл. — И почему же ты так считаешь? — презрительно спрашивает Актея. — Потому что у меня никогда не было плана, — отвечает Олл. Джон пристально смотрит на него. Олл пожимает плечами. — Мой план не может быть разрушен, потому что у меня его никогда не было, — говорит он. — Она была права? — спрашивает Джон, его голос сдавлен неверием. — Ведьма была права? С самого начала? Что всё это время ты просто плыл по течению, полагаясь на свою чёртову веру в то, что мы справимся? Олл отходит от него и присаживается на постамент одной из статуй. Джон не отступает. — Олл? Скажи мне, что это неправда. Олл! — Джон, когда ты пришел ко мне, когда ты попросил меня о помощи, что, по-твоему, я должен был сделать? — Я не знаю! — отвечает Джон. — Но ты знаешь Его. Я думал, что ты знаешь то, чего не знает никто другой. Что ты знаешь секреты о Нём, об этом Дворце, о том, как Он думает и действует... — Всё, что я знаю, уже давно устарело, — говорит Олл. — Мне известно не более твоего, Грамматик. — Но ты согласился, Олл. Ты согласился помочь мне. — Помнится, что ты долго уговаривал меня. Найти Императора и заставить его прислушаться к голосу разума? Я был больше озабочен тем, чтобы спасти этих людей и доставить их в безопасное место. Но ты был так настойчив... — И поэтому ты согласился? — Ты всегда мастерски обращался со словами, Джон. Ты был вдохновляющ. Ты был готов противостоять невообразимому. Поэтому я согласился, Джон. Я понятия не имел, как мы это сделаем, но я согласился. — Олланий, меня беспокоит то же, что беспокоит и Грамматика, — говорит Актея. К ним подходят остальные, нерешительные и любопытные, привлеченные разговором на повышенных тонах. — Как и он, — продолжает Актея, — я думала, что у тебя есть какой-то план, но ты не стал им делиться. Ты не раскрываешь своих карт, и в такой осторожности есть свой резон. Как ты и сказал, план работает лучше всего, если его знает как можно меньше людей. Но, похоже, никаких карт нет и никогда не было. — Ты придумывал всё на ходу, — говорит Джон. — Я верил... — начинает Олл. — Верил во что? — рычит Джон. — В это? Он протягивает руку и хватает маленький золотой символ катериков, висящий на шее Олла. — В это? — спрашивает он, почти дрожа от гнева. — Только в это? Ты думал, что, когда придет время, божественное провидение направит тебя? — Пожалуйста, оставь эту тему, Джон. — Это правда? — спрашивает поражённый Джон. — Хватит об этом, — спокойно говорит Олл. — В моих данных значится, что рядовой Перссон верит в бога, — говорит Графт. — Он набожен. Он хранит личную веру в... — Ты ждал вмешательства какого-то божества? — спрашивает Кэтт. Даже во мраке на их лицах видно разочарование. — Они просто поверили тебе, — говорит Актея. Она не пытается скрыть свое презрение. — А ты втянул нас в свой религиозный... — Нет, — говорит Олл. — То, во что я верю — это моё дело. Я не прошу вас во что-либо верить. И никогда не просил. Никого из вас. — Но тобой движет твоя вера? — спрашивает Кэтт. Её тёмные глаза смотрят на Олла. Джон знает, что из всех них она единственная, кому Олл не станет лгать. Он смотрит, как его старый друг кивает. — Значит, у нас никогда не было ни единого шанса, — говорит Джон. Он отпускает висящий на шее Олла символ и в отчаянии отворачивается.  Амит держит строй. Оно уже близко. Они слышат, как огромное войско стремительно приближается по Западному масс-проходу. — Стоять! — кричит вексиллярий Рох. Те из них, у кого есть щиты, образовали из них стену, обращенную ко входу в Западный масс-проход. Все они чувствуют, как от массы движущихся по проходу тел колеблется воздух на слиянии. — Стоять! — снова кричит Рох. Амит думает, что их недостаточно. У них чертовски мало боеприпасов. Обещанные подкрепления так и не прибыли. Нужно закрывать люки проходов, запечатывать противовзрывные двери и диафрагменные заслоны. Они должны перерыть пути. С тем боезапасом, что у них есть, роты Отрицания не смогут долго сдерживать атаку основных сил. Через минуту-другую дело дойдёт до рукопашной, а в рукопашной против превосходящих сил удержать такое пространство, как Марниксское слияние, невозможно. — Стоять! — кричит Рох. Почему командование Дворца не закрывает люки? Ведь тактика внутренней обороны была тщательно продумана. Неужели они не знают, что происходит? Почему нет сигналов тревоги? Наступающая масса приближается. — Контакт! — кричит Рох, и почти сразу же: — Не стрелять! Не стрелять! Это не силы врага. Это жители Дворца, придворные, рабочие, тысячами бегущие из Запрадного масс-прохода в слепой панике. Амит слышит крики, чувствует запах ужаса. Они бегут от чего-то, бегут в безумном отчаянии. Людей сбивают с ног и затаптывают. Рох начинает выкрикивать приказы передислоцировать роты Отрицания. Они должны направить и сдержать эту огромную движущуюся массу. Им нужно вывести эти толпы со слияния и направить их в боковые галереи и прилегающие залы. Но их никто не слушает. Горожане всё прибывают, не слыша указаний, они бегут без смысла и причины. Амит слышит первый выстрел. Он поворачивается, чтобы определить источник звука. Акустика гигантского пространства Марниксского слияния усиливает крики и гул толпы. Вокруг него царит гвалт, отражаясь от стен зала, порождая эхо... Ещё выстрелы. Два. Ещё один взрыв. Внезапно он видит, как боевые братья, Белые Шрамы на правом фланге Отрицания-963 падают, их доспехи пробиты, а вокруг них рассеивается пламя вспышек. — Кругом! — кричит Амит. — Немедленно развернуться! Враг уже близко. Он наступает не из Западного масс-прохода или Килонской процессии. Он идёт сзади.  Спустившись до середины винтовой лестницы башни чтобы передать информацию Амону, Андромеда слышит, как раскалывается воздух. Пристанище сотрясается. По Внутреннему Санктуму прокатывается оглушительный звук, долгий и пронзительный, словно вой умирающего бога. Когда он затихает, другие звуки занимают его место. Они похожи на ужасающие боевые горны легионов титанов, но в сотни раз громче и глубже. Шум сотрясает её диафрагму, и ей становится дурно. Она сбегает по лестнице и выходит через входной портик башни к Амону, стоящему у небесного моста Понс Эгей. — Что это? — спрашивает она, повышая голос чтобы быть услышанной. Он смотрит в небо, деградирующее в узоры из трупных пятен и рваные пурпурные синяки над шпилями и башнями цитадели. — Это предупредительные горны. — отвечает он. — Что за предупредительные горны? — Сирены рока последней крепости, — говорит Амон. Поднимается ветер. Он дует на них из бездны под мостом. Сирены ревут, раскалывая небо. — Что это значит? — спрашивает она. — Это значит, что враг пробился внутрь Санктума. По-настоящему, полноценно. Это не короткие набеги, происходившие до закрытия Врат. Это настоящий прорыв. Предатели и нерожденные теперь свободно действуют внутри последней крепости. Последний бой начался. — Я... я никогда не слышала их раньше. Я слышала клаксоны и сигналы всеобщей тревоги, но такое — никогда, — говорит она. — Это потому, что они никогда раньше не звучали, — говорит Амон. — Никогда. <br /> ==6:xix. Акт веры==Где-то вдалеке воют огромные горны. Это последние, громкие слова обречённой планеты. Все в тёмном атриуме слегка вздрагивают. Золотые двери дребезжат в своих каркасах. Олл медленно поднимается на ноги. Он не может вынести выражения на их лицах. Он знает, что должен сказать что-то, что успокоит их. Но он не может, и он не станет выдавать ложь за истину. Он осторожно прикасается к талисману на шее. — Его подарила мне моя жена, — говорит он. Она была катеричкой. Я уважал её верования, потому что любил её. С годами я понял, что обряды успокаивают меня. Я не разделял веры, но соглашался с основными ценностями — взаимопомощью, любовью, миром, добротой... — Добротой? — произонсит Актея с желчью, способной вытравить металл. — Да, ''добротой''. Не правда ли это слишком скромное слово для того, что в наше время слишком часто считается слабостью и обыденностью? Её должно называть иначе, более внушительно. Я бы сказал, что «человечность» подходит, но это слово обесценено историей человечества. Олл поднимает талисман над головой и кладёт его на ладонь, позволяя цепочке извиваться. Он смотрит на него. — Это всё, что у меня осталось от неё. Я по-прежнему не верю в её бога. Я не верю ни в какого бога. Но я родился в эпоху, когда люди думали, что боги действительно существуют. Вера была неотъемлемой частью жизни каждого человека. Вы должны понять, что я прожил гораздо большую часть жизни в мире, верящем в богов, нежели в мире убеждённых атеистов. Это стало частью меня. Сейчас мы живем в эпоху, когда боги не просто мертвы, они вообще никогда не существовали. Я — человек, в котором заложена благочестивая вера, и который дожил до полностью светской эпохи. Я рад торжеству разума над суевериями, но это всё равно чуждо такому, как я. И всё же взгляните, что мы имеем: рациональный, просвещённый Империум, которым правит всемогущее существо, чьи дела таинственны, и которое ожидает от нас абсолютной преданности и послушания. Отбросив терминологию, чем же это отличается от мира, в котором я вырос? С таким же успехом мы можем поклоняться Ему. Он поднимает взгляд от вещи на раскрытой ладони и смотрит на них. Видно, что его слова тревожат их. — Думаю, именно так многие и делают, — говорит он. — Но проблема в том, что я знаю, что Он не бог. И именно из-за Него религии не существует. Он объявил её вне закона, потому что она опасна. — Есть множество доказательств того, что... — говорит Актея. — Действительно, — говорит Олл. — Но все вероучения на протяжении истории были ответом человека на его базовую экзистенциальную потребность. Не зря же мы строили первые храмы задолго до первых городов. — Это правда? — спрашивает Кранк. Олл кивает. — Я был там. По этой же причине жрецы всегда были хранителями секретов человечества. То же самое касается и искусства, и воображения. В нас заложен неизъяснимый смысл, который нелегко выразить. Мне известно, почему Он запретил религии. Он пытался оградить человечество от варпа. Варп всегда найдёт путь туда, где есть воображение или пытливый ум. — Варп — это не религия! — смеётся над ним Актея. — Конечно же нет, — отвечает Олл. — И у него нет богов. Настоящих богов. Он представляет собой принципиальную угрозу для материальной жизни, но он также является принципиальной частью реальности. Нельзя защититься от него, притворившись, что он не существует. Олл делает паузу. — Император вырезал таинственность из человеческой жизни, но оставил необработанную рану. Совершенно типично для его высокомерия и нетерпения. — Ты предвидел это... — тихо говорит Кэтт. — Может быть не совсем это, но да, — говорит Олл. — Все те годы, когда Он и я вместе работали над созданием человеческого мира, я видел, к чему могут привести его замыслы. Вот почему я порвал с Ним. Вот почему я, черт возьми, ранил Его. Он руководствовался абсолютными понятиями, и я не мог его остановить. Поэтому я ушёл. Мне не следовало этого делать. Я должен был продолжать попытки. Может быть, это мой акт раскаяния. Он пожимает плечами. — В любом случае, ныне я пытаюсь сделать это снова, возможно слишком поздно, — говорит он. Я — Вечный. Может быть, я не столь могущественен, как Он, потому что не наделён его ужасающими психическими дарами, но я старше Него. Я видел взлёт и падение цивилизаций. Я наблюдал этот цикл слишком много раз. Он снова надевает цепочку на шею. — Эрда сказала мне, что Вечные были первыми представителями Homo superior, — тихо говорит Джон. — Передовым отрядом, направляющим эволюцию человека. Олл кивает. — Когда-то и я так считал. Тогда я впервые понял себя. Это было словно утешение за жестокие циклы бесконечной жизни. — Жестокие? — спрашивает Кранк. — Для меня жизнь приходит и уходит подобно временам года. Это душераздирающе. Нахождение смысла жизни стало для меня утешением. Поэтому, как и Эрда и некоторые другие представители нашего рода, я смирился с тем, что Вечные должны направлять потенциал человеческой расы. Мы понимали, что такой ответственностью будет слишком легко злоупотребить, поэтому действовали осторожно. Когда же появился Он... о, Он был столь выдающимся, и я был поглощен его устремлением и активными действиями до тех пор, пока не увидел, какую цель Он преследовал. Джон, у Него есть план. У Него всегда был план, и Его не волнует, чего будет стоить его осуществление. На мгновение Олл не смог сдержать презрения в голосе. — Именно в этот момент и по этой причине я порвал с Ним. Я ушёл и стал жить своими жизнями, одной за другой. То были простые жизни. Он делает жест в сторону Джона, который не смотрит в ответ. — Потом ко мне пришёл Джон Грамматик, — говорит Олл. — Ну, на самом деле война Хоруса пришла первой. Калт горел, всё исчезло, и тут появился красноречивый Джон, умоляя меня помочь ему. — Погоди... — говорит Джон. Он делает паузу и пожимает плечами. — Нет, это правда. Я умолял. — Джон утверждал, что ещё не поздно остановить всё это. Вмешаться. Ему помогали существа старше и мудрее человечества. Кроме того, им, видит бог, двигала отчаянная потребность искупить вину. Все остальные смотрят на Джона. — За что? — спрашивает Кранк. — Джон расскажет, если захочет, — говорит Олл. — Я сделал всё ещё хуже, — отвечает Джон просто. — Как? — Альфа-легион, — говорит Актея. — Да, — говорит Джон, — да простит меня воображаемый бог Олла. Кэтт смотрит на Олла. — Что такого сказал Грамматик, чтобы убедить тебя? — спрашивает она. Олл грустно улыбается ей. — В целом, ничего. Убедила меня ты. Все вы. Они озадаченно смотрят друг на друга. — У Актеи есть предположение, почему вы все стали частью этого, — говорит Олл. — Словно бы вы все архетипичны и являетесь частью головоломки или ритуала, который должен произойти. Но я не думаю, что дело в этом. Махинации Императора и войну Хоруса было легко игнорировать, будучи вдалеке от них. Их масштаб слишком велик. Но вы придали происходящему человеческое лицо. Вы напомнили мне о моей ответственности. О завете между Вечными и смертными. И вы напоминали мне об этом на каждом шагу нашего пути, начиная с Калта. Он смотрит на Джона. — Это моя вера, Джон. Высмеивай её сколько угодно. Я должен верить, что у меня есть предназначение. Я не знаю, в чём оно заключается. Но я знаю, в чём оно не заключается. — Знаешь? — спрашивает Джон. — И оно совершенно не совпадает с Его делами, — говорит Олл. — Поэтому я должен остановить Его. Конечно же, я не знаю, как именно это сделать. И никогда не знал. Но я должен верить, что у меня получится. Он снова сжимает цепочку на шее, да так крепко, что способен порвать её. — Есть ли у меня план? — говорит он. — Нет, его нет. У меня нет плана потому, что у Него он ''точно'' есть. Все молчат. Затем с тихим жужжанием Графт наклоняет голову. — Рядовой Перссон, вы говорите о «добрых делах», — говорит он. — О стремлении бескорыстно помогать тем, кто нуждается в помощи. Я неоднократно фиксировал эту вашу черту. Концепция соответствует функциональным параметрам сервитора. Являются ли закодированные в меня инструкции верой? — Это программирование, сервитор, — усмехается над ним Актея. — Не будь высокомерной, — огрызается Олл. — Это разумный вопрос. И я не думаю, что вера и кодирование так уж сильно отличаются. Речь идет о том, чтобы делать то, что правильно, или то, что должно быть сделано. О том, чтобы безусловно помогать окружающим. Думать о других. Это доброта, Актея. Это значит использовать отпущенное тебе время с пользой для всех. А я растратил своё время, что позорно, учитывая, как много у меня его было. Я использую оставшееся время с максимально возможной пользой. — Вот только времени не осталось, — говорит Актея. — Вы знаете, что у древних элеников было две концепции времени? — отвечает Олл. — Этому меня научила женщина по имени Медея<ref>Медея — царевна Колхиды и возлюбленная Ясона. Олланий Перссон был одним из аргонавтов.</ref>. Хронос — это текущее, ощущаемое время, внешнее по отношению к нам. Кайрос — это возможность, или благоприятный момент. Хронос означает ход истории, и слишком долго я стоял в стороне от него. И теперь он остановился. Кайрос означает воспользоваться мгновением. Думаю, для этого ещё есть время. Он разворачивается прочь и идёт к надёжно закрытым двойным дверям. Он берется за ручки. — Мы просто пойдём дальше, — говорит он, — и посмотрим, что нас ждет.<br /> ==6:xx. Вторгнувшиеся==Имперские Кулаки обучены действовать, используя все доступные данные. Они принимают во внимание все грани военного ремесла, извлекая пользу из любой имеющейся информации. Но после жестокой резни на Золочёном пути поток данных неуклонно уменьшался, и теперь... Теперь то немногое, что осталось, не имеет смысла. Максимус Тейн считает, что находится в Адельфовом клуатре и идёт по ведущим к бальнеарию золотым коридорам. Он уверен в этом. Но если это правда, то куда все подевались? Где дворяне, снующие служители, помощники и сервы? Где Часовые, и почему они не обнаружили его неожиданное появление и не остановили его? Где же все, и как он и его братья оказались здесь? На эти вопросы нет ответов. Тейн пытается не думать об этом, пока не получит больше информации, но сам факт того, что он, Берендол, Молв и Демени находятся в Санктуме, делает их нарушителями. Они находятся в месте, куда должно быть невозможно проникнуть. Если они каким-то образом обошли величайшую защиту во всей галактике, то кто ещё мог сделать то же самое? И что этот факт говорит о безопасности Дворца? И что важнее, что же это говорит о них самих? По интервоксу слышен лишь треск, словно трещат дрова в печи. Когда они пробуют подключиться к настенным вокс-системам, те оказываются мертвы. Первоначальное чувство удивления, почти восторга, почти облегчения от того, что Тейн вдруг оказался внутри Санктума, быстро проходит. Он уже было смирился с мыслью, что его долгий и славный путь закончится снаружи, что он, брошенный за закрытыми вратами, продаст свою жизнь подороже. В этой смерти была бы польза. Но затем каким-то чудом он снова оказался внутри. Удивлением этим быстро исчезло. Это тихое место похоже на призрака. Что-то идёт ужасно неправильно. Они ошиблись. Всё непра... Берендол обеспокоенно смотрит на него. Они оба чувствуют напряжение инициатов, Молва и Демени. Тейну хочется кричать. Кто-то же должен услышать его? Но он не может заставить себя это сделать. — За бальнеарием, — говорит он Берендолу, — проход ведет к Фаэтонской процессии. Там должны быть люди. Мы найдём кого-нибудь. Берендол кивает. — Кого-нибудь, — повторяет про себя Тейн. Теперь, когда он внутри последней крепости, у него есть лишь одно желание: добраться до Дельф. Вступить в бой. Его Преторианцу понадобятся все сражающиеся сыновья, которых он сможет использовать для обороны, потому что когда враг достигнет Дельф, на счету будет каждый боец. Тейн знает это. Он был снаружи. Он видел, что будет дальше. Но он осознаёт, что у него есть и более важная задача. Он должен как можно скорее сообщить об их сверхъестественном проникновении внутрь и об ужасных выводах из этого факта. Они проходят в большой атриум, где выставлены огромные написанные маслом картины, отдающие дань единению Терры с Марсом. Тщательно выписанные изображения кажутся ему издевательством. Слишком многих последователей Темного Механикума он видел и убивал, чтобы вновь начать доверять им. Молв разворачивается, его клинок поднят. Ветерок раскачивается подвесы электрогобеленов на противоположной стене. — Расслабься, брат-инициат, — шипит Берендол. — Но... — Там ничего нет, — говорит ему Берендол. — Но, сэр, — говорит Молв, — до этого ветерка не было. Инициат прав. Ветерка не было. Подняв молот, Тейн проходит мимо них. Он чувствует холодную струю воздуха. Сияющие гобелены дрожат, вплетённая вольтаика улавливает свет. Высокие золотые двери приоткрыты. Оголовьем молота Тейн толкает одну из них, открывая её. За дверями тянется коридор. Его пол сделан из оцинкованного металла, стены и потолок усеяны толстыми воздуховодами. Что-то здесь не так. Зачем нужен проход из величественной палаты в грязный служебный туннель? Тейн делает несколько шагов. В туннеле на несколько градусов холоднее. Он слышит скрежет воздухоочистителей. На дисплее визора отчётливо видны акустический сдвиг и изменение температуры окружающей среды. Также он показывает и иные микроизменения, регистрируемые сенсорами сабатонов и поножей. Он медленно опускается и прижимает ладонь к полу. Это не пол. Это палуба. Металлическое покрытие — это ряд гравиактивных пластин. Они настроены на нормальное терранское тяготение, но сенсоры уловили мизерный сдвиг от естественной гравитации к искусственной. Во Дворце нет мест, которые были бы выложены палубными плитами. Они являются частью конструкции пустотных кораблей. Тейн поднимается и начинает разворчиваться. Берендол зовёт его по имени. Это просто находится здесь. Его не было тут, а потом оно просто появилось. Оно заполнило туннель перед ним. Тейн поднимает молот, но слишком, слишком медленно.<br /> ==6:xxi. Путь, которым мы пройдём==За дверьми ничего нет. Просто очередной тёмный коридор, очередной голый пол, очередной ряд статуй. Светильники перегорели. Чувствуется слабый холодный сквозняк. На мгновение он замирает. Позади него в открытом дверном проеме появляется Джон. — Разочаровывающе, — говорит он. Олл поворачивается и смотрит на него с печальной улыбкой. — Как обычно, — отвечает он. Затем он очень тихо говорит, — Джон? — Что? Сейчас, когда он повернулся, Олл видит обратную сторону дверей, через которые он только что прошёл. Он привлекает внимание Грамматика. — Смотри, — говорит он. Ещё одна петля из красной нити обвязана вокруг одной из дверных ручек с его стороны. Остальные собираются вокруг и смотрят на неё. — Это сделали не мы, — говорит Зибес. — Мы не были здесь раньше. — Мы отмечали путь которым шли, — говорит Олл. — Поначалу условно, но мы разметили путь. Теперь, когда стены разрушены, а расстояние не имеет смысла, нить всё ещё указывает, куда нам идти. Куда мы хотели идти. — Что, чёрт возьми, это значит? — спрашивает Джон. Олл смотрит на него. — Терра умирает, — говорит он. — Её пожирает варп, и он спутывает и перемешивает всё вокруг. Остался только отмеченный путь. — Путь, которым мы не шли? — Путь, которым мы ''ещё'' не шли, — говорит Олл. — Измерения расплетены, и время в том числе. Вы же чувствуете это? Существует наш путь через этот лабиринт. Эрда дала нам средство проложить его, и в какой-то момент мы это сделали. В какой-то момент времени мы как-то обозначили его. — Олл... — начинает Джон. — Я знаю, что в этом нет логики, и я сам не понимаю этого, но подумай. Линейная последовательность исчезла. Время, пространство — их просто не стало. Но мы оставили путь через них, и этот путь верен. Мы разметили его. Или будем размечать. Мы лишь должны идти вперёд по нему. — Куда? — спрашивает Кранк. — Не знаю, — признаётся Олл, — но это всё же лучше, чем просто видеть здесь и ждать смерти. — То есть это путь... — говорит Зибес. — Это путь... которым нам ещё предстоит пройти? Будущим «нам»? — Будущим, прошлым... Сейчас это одно и то же, — говорит Олл. — Это не подтверждается данными, рядовой Перссон, — говорит Графт, с шипением гидравлики возвращаясь в стационарный режим. — Конечно же не подтверждается, — пробормотала Актея. — Но я чувствую, как меняется состояние этого места. Как происходит неизбежная реконфигурация материальной вселенной. — Я также вижу это, — тихо говорит Кэтт. Актея наклоняет к ней слепое лицо. — Оглянись вокруг, — говорит Кэтт. — Разве ты не видишь? Коридор вокруг погружён во мрак, светильники погасли. Случайные искры сыплются с перегоревших ламп. В синеве мрака видны золотые статуи и другие атрибуты царственного Внутреннего Санктума. Но по мере того, как глаза привыкают ко тьме, они видят, что стены — это сланцево-серый, клёпанный и покрытый патиной металл. Тяжёлые железные опоры и поперечные балки пересекают пространство над ними. Пол выложен не мрамором, а решётками палубных плит. В воздухе воняет сыростью и гнилью. — Это ведь не Дворец, верно? — спрашивает Кэтт. — Больше нет, — отвечает Олл. — Я знаю это место, — говорит Джон с нотками страха в голосе. — Я видел его во сне. Снова и снова. В одном и том же чертовом сне. Он смотрит на Олла. — Это корабль, да? — говорит он. — Его корабль? Олл кивает. — Думаю, да, — отвечает он. — Это корабль, вложенный и вплетенный в ткань Дворца так, что невозможно сказать, где кончается один и начинается другой. — Значит... он здесь? — спрашивает Джон. — Полагаю, да, — говорит Олл. — И если Хорус здесь, то и Он тоже. Он идёт вдоль ряда статуй, выглядящих так чужеродно в однообразном пространстве служебного туннеля боевого корабля. Через четыре статуи он находит ещё одну петлю из красной нити. — Давайте найдём путь к ним, — говорит он. — К добру или к худу. Они идут следом. Он хочет, чтобы они шли быстрее, но не желает, чтобы они боялись ещё больше. И всё же им нужно идти. Что бы ни преследовало его со времён Калта — то, что у него за спиной, то, что идет позади него, — сейчас оно ближе, чем когда-либо до этого, потому что ему больше не нужно время, чтобы догнать их. <br /> ==6:xxii. Горгон==Тьма, тени в тенях за спиной Горгона неуловимо движутся подобно ряби на атласной ткани. Сангвиний слышит шелест шёпота в ней. Он чувствует смрад жара других тел, не все из которых живые, и запах калечащей боли. По коже ползут мурашки. — Но не я, — говорит Сангвиний. — Я не мёртв. Феррус Манус слегка пожимает плечами, но ничего не отвечает. — Ты дашь мне пройти? — спрашивает Сангвиний. — Или ты собираешься... — Я не буду останавливать тебя, — отвечает Феррус. — И всё же, — говорит Сангвиний, — Я подозреваю, что ты — уловка, призванная отвлечь меня, так что... — Так и есть, — говорит Феррус. Его серебряные глаза холодны, а рот двигается не в такт словам. — Как и всё это, я — демонстрация силы. — Так я и думал... — Нет, Сангвиний. Нет. Не так, как ты думал. Это я и пытаюсь тебе сказать. Предупредить тебя, я полагаю. Ты даже не представляешь его силу. — Луперкаля? — Да, Луперкаля. Только сила его воли позволяет мне пребывать здесь. Тени вновь движутся и шелестят. — Но я не уловка, — говорит Феррус. — Я не иллюзия, не обманка, вызванная из Имматериума чтобы отвлечь тебя. Тебе ведь это известно, не так ли? Я вижу, что известно. Я мёртв, Сангвиний, но я здесь. Я реален, и я — это я. Я мёртв, и всё же я тут. Вот ''настолько'' он силен. Ему не нужно создавать моего призрака или наколдовывать какое-то похожее на меня видение. Варп в нём настолько силён, что он просто может перенести меня сюда с другой стороны смерти. — Чтобы сразиться со мной? Чтобы остановить меня? — О, брат, нет. Чтобы впечатлить тебя. Чтобы похвастаться. — Тогда я впечатлён, — говорит Сангвиний, — но я всё равно убью его. По лицу Ферруса Мануса медленно расползается болезненная улыбка. Она похожа на улыбку, что Сангвиний не видел уже очень давно, но она изранена, и она щемит его сердце. — И я буду свидетелем этого, — произносит Феррус, его глаза сияют, хотя рот больше не движется вовсе. Он сцепляет свои сверкающие руки и пристально смотрит на Сангвиния. — В этом и заключается суть варпа, — говорит он. — Я не думаю, что наш первонайденный брат уже осознал это. Он слишком опьянён его силой. Теперь он может делать всё, что угодно. ''Всё'', что он пожелает. Ты даже представить не сможешь. Он способен вплавить мир в небо. Он может развеять время, словно это одуванчик. Он может закрутить всю материю нашей вселенной в один клубок и вызвать неизбежные города. Он может извлечь мертвецов из их могил и их времён и заставить их жить как когда-то. Но в этом нет ничего изящного. Это детская забава. — Ты хочешь сказать, что происходящее неподконтрольно ему? — Его контроль обширен. Но варп неизмерим. Он раскрыл эмпирейное царство, и пока он играет с чем-то одним, или восхищается чем-то другим, или же осваивает новые умения, варп расплёскивается вокруг него, следуя своим собственным желаниям. Он перенёс меня сюда из прихоти поприветствовать тебя. Я не знаю, чего он хотел. Удивить тебя? Напомнить, что смерть всегда рядом? Может быть, он думал, что вид первопотерянного брата укорит тебя или сведёт с ума. Кто знает? Может, он думал, что я склоню тебя? — К чему? Феррус колеблется. — Присоединиться к нему? Он был бы рад этому. Он любит тебя. Понимаешь ли, убивать легко. Уничтожать... в этом нет ничего сложного, и удовлетворение от уничтожения проходит слишком быстро, ведь он делал это так часто. Но обратить тебя? Заставить тебя присоединиться к нему? Это было бы трудной задачей с ценной наградой. Это было бы великолепно, а? Не просто покорить Империум Человечества, но и обратить его самых преданных защитников? Заставить их отринуть своё дело и перейти на его сторону? Вот это было бы настоящим достижением, поистине требующим усилий. — Что ж, брат, этого не случится. Губы Ферруса не шевелятся, но его голос доносится издалека. — Нет, хотя он и выигрывает. — Объясни. Первопотерянный примарх колеблется. — Я бы не хотел, — говорит он. — Нет, побалуй меня, — говорит Сангвиний. Феррус хмурится. — Как пожелаешь. Он победил. Всё кончено. Его ничто не остановит. Ни ты, ни наш отец, ни Рогал, ни чёртов Константин. Всё кончено. Хаос победил, и настал Триумф Разрушения. И ты, и все, кто продолжает бороться, могут умереть... или покориться. — Думаю, что ты меня знаешь. — Знаю. Но в покорности есть и преимущества. Он приготовил для тебя место. С этого момента звёздами правит Разрушение, и ты не сможешь этого изменить. Так что либо ты умрёшь, и так и случится, либо покоришься и станешь частью происходящего. Встань на его сторону. Будь рядом, чтобы направлять его. Он будет прислушиваться к тебе. Ты сможешь что-то изменить. Возможно, это будет не то будущее, которого ты желаешь. Это может быть будущее, против претворения которого ты боролся изо всех сил. Но оно неизбежно. Встань на его сторону и помоги ему создать наилучший вариант Разрушения. Сангвиний кивает. — Теперь ты не похож на себя, брат, — говорит он. — Теперь ты похож на уловку, ложь. На его глашатая. Феррус кривится. В знак извинения он поднимает мощные руки. — Брат, пожалуйста, — говорит он с тревогой. — Я не прошу тебя об этом. Я не пытаюсь тебя убедить. Ты сказал, чтобы я объяснил, и я объяснил. Я не хочу, чтобы ты присягнул ему. Поверь мне, лучше умереть. — Я не стану на его сторону, — говорит Сангвиний. — Меня нельзя искусить, и я не собираюсь меняться. Даже если мы проиграем. — Хорошо. Ты бы разочаровал меня, если бы сказал иначе. — Я лучше буду сражаться до последнего вздоха, — говорит Сангвиний, — и пусть галактика сгорит. Даже если я не смогу остановить это, то лучше я умру.<br /> ==6:xxiii. Так мы сражаемся==— Это явно не к добру, — говорит Фо, когда вновь взвывают горны. — Нет, не к добру, — отвечает Ксанф, глядя в маленькие окна лабораториума и чувствуя, как внутри него закипает ужас. — Это же то, о чём я думаю? — Да, Фо. Фо делает глубокий вдох (ужас охватывает его. Он борется с непреодолимым желанием сбежать). Он протягивает руку к консоли управления, усиливая акустические демпферы зала. Рёв сигнальных горнов становится более глухим, хотя свободно лежащие на рабочей станции предметы продолжают дребезжать. — Итак, — говорит Фо, — как я уже говорил... — Тебе нужен образец крови, — говорит Ксанф. — Моей? — Да. Нужны кровь и немного клеточного материала. — Я совсем не доверяю тебе, Фо, — говорит Ксанф. — Я думаю, это какая-то попытка сбежать, от которой я не выиграю. — Конечно, может быть и так, — говорит Фо. — Но серьёзно... куда мне бежать теперь? Подумай. Ты, как я понимаю, обычный человек? Никакой генетической инженерии? Мне нужны свежие образцы для контрольной группы, а ты — единственный человек поблизости. Я бы взял образцы у себя, но ты этого не одобришь. Закатай рукав, Ксанф. Думай об этом как о моменте, когда ты, в некоторой скромной мере, станешь одним из прославленных чемпионов Трона. — Что? — О, не обязательно быть гигантским зверем в керамитовых доспехах, чтобы спасать мир. Каждый из нас, кто по-своему вносит небольшой вклад в борьбу с надвигающимися силами разрушения, может быть прославлен как чемпион в грядущих веках. Даже я. Ксанф, это наша борьба, и именно так мы сражаемся. Ксанф хмурится. Фо поднимает иглу семплера. — Вот, — говорит Фо. — И совсем не больно. Ты только что сделал шаг к бессмертию, Избранник. Твой повелитель гордился бы тобой. И если тебя спросят, то ты абсолютно честно сможешь сказать: «Да, я действительно чемпион Императора». == 6:xxiv. Чемпион Императора ==Сигизмунд. Теперь это имя не важно. Император назвал его своим Чемпионом, и это всё, что имеет значение. Все остальные подробности и детали его жизни отброшены в сторону ради этого единственного хирургического долга. На Виа Аквила предатели из Десятой роты Сынов Гора замирают при виде него и при виде своего капитана Доргаддона, лежащего в крови у его ног. Сигизмунд не даёт им времени подготовиться. Они думают, что перед ними человек. Но это не так. Чемпион больше не носит жёлтые доспехи преторианцев. Он больше не провозглашает себя Имперским Кулаком и даже не носит суровое боевое облачение Братства храмовников. Он больше не считает себя Сигизмундом. Он облачён в мастерски сделанные доспехи палаческого чёрного цвета и несёт огромный чёрный клинок потусторонней закалки — всё это почётные дары Императора, вручённые Избранниками Сигиллита. Чёрный меч прикреплен к его запястью цепью преданности. Это единственное напоминание о его прошлом. Он слышит, как за спиной огромная толпа оборванцев перестаёт дышать. Он слышит, как Эуфратия Киилер выкрикивает его имя. Она полагает, что он присоединится к её группе группы и теперь, когда он спас её, попытается отступить. Он один против целой роты. Шансы безумно малы. Несомненно, он отступится, ибо один человек не сможет противостоять... Он слышит её вздох, когда начинает движение. Эта женщина необычная, особенная, как и он, ведь оба они были избраны ради какой-то цели против своей воли. За годы ереси его встречи с ней были недолгими, но всегда оставляли в нём отпечаток. Он слышит её вздох, потому что движется навстречу врагу. К тому моменту, когда Сыны Хоруса начинают реагировать, выплёскивая свой гнев, он уже оказывается среди их, и их кровь также выплёскивается из них. Один человек против целой роты. Шансы идиотски малы. Но они не меньше, чем во время испытания нового магистра храмовников, когда претендент должен противостоять двумстам бойцам. Он прошёл это испытание, став чемпионом клятв. Бой одного против ста, двухсот, одного против тысячи... Всё равно в каждый момент времени это бой ''один на один''. Атака толпой не сработает, даже если они нападут все разом. Он — лишь одна цель, а их много, они будут мешают друг другу. Бой один на один, снова и снова. Его оружие — ярость, мастерство и выносливость. Его враги — усталость и сомнение в себе. Отнюдь не Сыны Хоруса, сколько бы их ни было против него. Когда он вступает в схватку, его клинок, неостановимый, рассекает двоих из них — размашистый боковой удар валит обоих с ног. Они всего лишь оказались у него на пути. Чёрный меч отсекает руки сержанту, пытающемуся парировать удар, затем затем проходит сквозь внутренности легионера, замахнувшегося для удара по голове. Сигизмунд поворачивается, пронзает одного предателя, затем бъёт в сторону с такой силой, что другой нападающий кубарем летит прочь. Он блокирует, держа меч почти горизонтально, а затем превращает блок в обратный выпад, убивающий ещё двоих. Когда они падают, меч возвращается к Сыну Хоруса, чей удар он блокировал, и отсекает тому голову. Она отскакивает от выщербленного скалобетонного покрытия. Сигизмунд уже разворачивается, парирует удар клинком и отпинывает его носителя прочь. Он ныряет под цепной топор, перерубает руки, держащие его, вместе с горлом за этими руками. Он вращается, разрубая ещё одного, а затем рассекает своим клинком громадную тушу воющего катафракта. Монстр разделяется по вертикали на две части. Пока они опадают, он оставляет их позади, наносит прямой колющий удар в лицо, обратным движением позвоночник, а затем вонзает клинок в грудь Сына Хоруса, которому почти удалось найти брешь в его защите. Он выдёргивает чёрный меч, рассекая изнутри предателя, в котором тот находился, уклоняется, парирует, проходит кончиком клинка мимо запоздалого защитного приёма и пронзает грудину. Затем он резко разворачивается, чтобы нанести параллельный удар, перпендикулярный его телу, что пронзает стоящего за спиной Сына Хоруса. За десять секунд он убил пятнадцать человек. Они не являются его основными целями, но нельзя напасть на офицеров и чемпионов без последствий. Его атака была шоковым ударом, целью которого было потрясти их и нанести как можно большие потери, пока они не собрались с силами. Иногда этого достаточно, и даже крупные силы рассеиваются пред лицом подобной жестокости. Но только не Сыны Хоруса. Но его шоковый удар был также и предисловием. Он позволил его когортам сформировать порядки. Сигизмунд воюет в одиночку. Его схватки с вражескими чемпионами происходят один на один. Но на покрытых шрамами равнинах Терры, среди беспорядка войны Хаоса, никто не соблюдает приличий дуэли. Если одинокий чемпион будет ожидать соблюдения турнирных правил, он быстро погибнет. Сигизмунд — чемпион, но он не дурак. За время своей кровавой миссии по всем Дворцовым доминионам он обзавелся своими когортами. Своими секундантами. Стоя позади, они прикрывают его и позволяют провести крайне важный первый бой один на один. Затем они приблизятся, чтобы преследовать оставшихся, когда одиночный бой станет массовым. И этот момент настал. Сигизмунду не нужно отдавать приказы. Танковые снаряды врезаются в Десятую роту, поднимая огромные столбы дыма и грязи на Виа Аквила. Предателей сшибает на замлю и подбрасывает в воздух. С левой стороны дороги показываются стрелявшие: два боевых танка «Сикаран»<ref>«Сикаран» — основной боевой танк Легионес Астартес.</ref>, «Арквитор»<ref>«Арквитор» — артиллерийский танк Легионес Астартес.</ref> и штурмовой «Спартанец»<ref>«Спартанец» – усиленная штурмовая разновидность Лендрейдера.</ref>, с правой — три «Карнодона» и «Хищник» модели Деймоса<ref>«Хищник» — основной боевой танк Легионес Астартес. Одной из самых распространённых его разновидностей в годы Ереси является модель мира-кузницы Деймос.</ref>. Все они наспех выкрашены в черно-белые цвета Храма. Они выныривают из придорожных развалин, давя разрушенные стены и осыпающиеся кирпичи, вздымая ореолы пыли вокруг грохочущих гусениц и дрожащих корпусов. Их основные орудия рассчитаны на стрельбу издалека, поэтому при сближении они переходят на вспомогательное вооружение. Спонсоны и второстепенные турельные орудия яростно гремят, выплёвывая копья лазерного огня и трассирующих снарядов в потрясённых предателей. Но всё же Сыны Хоруса — это сыны Луперкаля. Уже униженные одним лишь Сигизмундом, сейчас они лишены поддержки, бронетехники и укрытия. Но они не бегут. Они медленно и непоколебимо отступают, ведя неприцельный огонь, не обращая внимания на братьев, что измолотыми падают вокруг. Их выстрелы, каждый из которых способен прикончить человека, вспыхивают и детонируют на наступающих бронемашинах, испуская огонь и клубы дыма. Они не сравнятся с летящими в них ослепительными копьями и снарядами света. Ряды Сынов Хоруса стремительно редеют, мёртвым грузом они падают оземь и превращаются в ошмётки от прямых попаданий. Непокорные, ошеломлённые, не осознающие своего истребления, монстры Десятой роты нехотя отступают, оставляя за собой ковёр из тел, по которому с хрустом двигаются танки. Когда танки проносятся по обе стороны от Сигизмунда, тот опускает клинок. На мгновение он чувствует уважение к стойкости врага. Они не дрогнули и не побежали. Яростный огонь не разделил их ряды, и они остались непоколебимы. Какой-то своей частью они всё ещё остаются Астартес. Затем он мысленно поправляет себя. Это не храбрость Астартес. Это глупость. Упрямая надменность войска, что слишком привыкло к превосходству над всем и вся на поле боя. После гибели Доргаддона Десятая рота обезглавлена, она не способна думать, не способна принимать решения, не способна осознать приближающуюся гибель и выработать подходящий ответ. Это безмозглое тело, реагирующее на нервные команды отсечённой головы. Наконец Десятая ломается. Три четверти её бойцов мертвы, и она распадается на части. Сигизмунд почти что видит, как очнулись отдельные воины, осознавая, что смерть наконец пришла за ними, понимая, что их триумфальная бойня, которой, как они верили, никто не сможет помешать, внезапно окончилась. Они бросаются врассыпную. Они бегут к обочинам дороги, к укрытию в руинах. Но смерть ждёт и там. Братья-храмовники в полностью чёрно-белых доспехах. Астартес из других легионов, что, в суматохе войны отбившись от своих сил, встали под знамя Сигизмунда. Солдаты Экзертус и Палатинской горты, Девятого Грависского и дюжины других армий, присоединившихся к нему. Они стали его секундантами. Они ждут в руинах. Они плотными колоннами идут по дороге за танками, используя их корпуса как прикрытие. Потрясая оружием и воздевая знамёна Чемпиона, они прибывают, разделяются и атакуют превзойдённую и пытающуюся бежать Десятую. Зажатые на дороге, которую якобы контролировали, воины Десятой роты терпят поражение. Когда храмовники врезаются в перемалываемых Сынов Хоруса и сокрушают их мечами и молотами, танки приостанавливают огонь. Пехотные снайперы Стратакского 20-го полка Экзертус и Гено пять-два Хилиад<ref>Этот полк служил вместе с Альфа-легионом во время событий книги «Легион»</ref> высокоэнергетическими выстрелами в голову выщёлкивают тех, кто добрался до придорожных развалин. Изгоняемые из чрезмерно изувеченных тел, эмпирейные духи кричат в небеса. В воздухе висит тончайшая дымка крови. Сигизмунд идёт туда, где стоит Киилер. Она широко раскрытыми глазами смотрит на происходящую позади него резню. — Госпожа Киилер, — говорит он и салютует ей мечом. — Милорд, — отвечает она, собираясь с силами. — Судьба снова свела нас вместе. Он никак не реагирует. Она всегда с большим уважением относилась к нему. Когда она видела его в последний раз, то восхищалась его благодатью, веря, что он как никогда воплощает в себе волю Императора. Но теперь ей понятно, насколько холодными могут быть проявления этой воли. Его чёрный доспех кажется зловещим. А строгая эбеновая геральдика похожа на траур. Или на угрозу. — Вы... Сигизмунд? — спрашивает она. Ведь он так изменился внешне. Если он облачён в траурные цвета, то, несомненно, она задается вопросом, кого же он оплакивает? Прежнего Сигизмунда, который ныне мёртв, и на замену которому пришёл этот молчаливый палач? — Я — Чемпион Императора, госпожа, — отвечает он, — но когда-то я был тем, кого вы знали. — Вы... командующий, сир? — спрашивает она. — «Чемпион» означает, что вы — командующий? — Нет, госпожа, — говорит он. Дорн даровал ему командование на поле боя, но, хотя Сигизмунд и был великим тактиком, он торжественно передал это право Великому Архаму, доказавшему свой несомненный полководческий гений. Масштаб войны Великого Архама широк и велик, а Сигизмунда — узок и прям, как клинок. — Моя цель, — говорит он, — обезглавить воинство предателей. Выследить и по возможности убить их офицеров, капитанов, полководцев и лучших бойцов, мастеров битвы, обращающих в бегство, и владык, от которых исходят приказы и стратегии. — Как... много вы должны убить? — спрашивает она. — Так много, как смогу, одного за другим, пока смерть не остановит меня, — отвечает он. Похоже что она не знает, как ответить на это. Позади него на Виа Аквила звучат последние взрывы и звуки уничтожения Десятой роты. Ветер проносит мимо них чёрный дым, заставляя её прикрыть глаза. — Я благодарна вам за вмешательство, — говорит она. Он снова никак не реагирует на это. Вместо этого он говорит: — Я слышал голос. — Я тоже, сир. — Я слышу его до сих пор. — Как и я. — Император поручил мне убивать врагов, — говорит Сигизмунд. — Но я чувствую, что должен отложить это занятие до тех пор, пока буду защищать вас. — Защищать до какого момента, сир? — Защищать, пока бы будете добираться до цели, — отвечает он. Затем он делает паузу. — Вы знаете, куда направляетесь? — спрашивает он. Она хочет сказать, что на север. Вместо этого она говорит: — Да. Он кивает. Затем он расстёгивает шлем и снимает его. Его лицо серьёзно и бесстрастно. — Значит, вам знаком этот голос, — спрашивает она, — и вы доверяете ему? — Да. А вы узнали его? — Я знаю, что голос знает меня. Он хмурится. — Путём слов и сигилов, которые я не стал отрицать, он привел меня к вам. Теперь вы под защитой моего знамени. — Все мы, сир? Сигизмунд хмурится. — Сколько вас? — спрашивает он. — Все, — говорит она. — Все, кто ещё жив. — Да будет так, — отвечает Чемпион Императора.<br /> == 6:xxv. Второй и третий уроки ==— Ты лучше умрёшь, брат? — спрашивает Феррус. — Ну, так и будет. Ты умрёшь. — Он ненадолго умолкает. — Прости. Но ты уже знаешь об этом, не так ли? — Да, — говорит Сангвиний. Ни одно слово, произнесённое Феррусом Манусом, не сопровождалось движениями рта. Более того, кажется, что его губы сжаты, а челюсти стиснуты, словно бы он пытается выдержать нестерпимую боль. — Ты знаешь, как это случится? — спрашивает он, и его слова кажутся пустыми, словно бы доносятся с огромного расстояния. — Да. — Но ты всё равно пришёл сюда? — И снова да, — отвечает Сангвиний. — Потому что то, как я умру, не имеет значения, не так ли? Важно то, почему. Кажется, Феррус улыбается, хотя улыбка появляется и исчезает в мгновение ока. — Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать, Сангвиний, — доносится откуда-то его голос. — Ты понимаешь. — Понимаю, — говорит Сангвиний. — Но понимает ли он? Понимает ли... Хорус? — Отнюдь нет, — шипит Феррус. Из тьмы за ним раздается далёкий стон боли. Меч Сангвиния стремительно взлетает, готовый к бою. — Кто здесь? спрашивает Сангвиний. — Чья эта боль? — Всех, — отвечает Феррус. Его губы артикулируют это слово через секунду после звука. — Твоя. Моя. Боль — присуща жизни, но смерть не приносит избавления. Ты должен это усвоить второй урок. После того, что мы считаем смертью, боль становится лишь сильнее. Она пожирает тебя. Они будут пожирать тебя вечность, рвать твою душу... — Кто ты? — говорит Сангвиний. — Я думаю, что ты вовсе не мой потерянный брат. Феррус молчит, и тьму наполняет долгий и ужасный вздох. За тягучим вздохом вновь следует его голос. — Но это я, — говорит он. Его губы в противовес произносят другие слова, а затем кривятся. — В своём безумии Хорус забавы ради призвал меня сюда. Но раз я здесь, то я выдержу эти муки и буду оставаться тут. Если бы не ты, меня бы тут не было. Я хочу направить тебя. — Направить меня? спрашивает Сангвиний. — Или заманить? Сквозь тьму издалека доносятся пронзительные крики. Сангвиний не может представить себе, какие муки могли бы породить их. Он не обращает внимания на чувство, что крики ему знакомы. — Направить, — настаивает Феррус. — Я мёртв. Потерян. Проклят. Я был самоуверен и глуп, но я могу наставить тебя, а ты сможешь научиться на моих ошибках. Всё же мы с тобой братья. Мы — начало и конец всего этого. Я был смертью в начале, ты — жизнью в конце. Он жестом приглашает Сангвиния следовать за ним и идёт вглубь крипты во мрак. Сангвиний колеблется. — Причиной, по которой семья собирается вместе, может быть смерть или рождение, — бормочет Феррус. — Это может быть и то, и другое. — Подожди, — говорит Сангвиний. Он на несколько шагов отступает от брата-гиганта, проходя между рядами безмолвных каменных гробов. — Я пришёл именно оттуда. Феррус приостанавливается и оглядывается. — Я пришел этим путем, — повторяет Сангвиний, сжимая рукоять меча. — Ты ведёшь меня назад... — Нет, — говорит Феррус. — Но тогда куда? — спрашивает Сангвиний. — Ты сказал, что направишь меня, но идёшь туда, откуда я пришёл. Ты ведёшь меня наз... — Нет, — говорит Горгон. В его словах чувствуется нетерпение, словно гнев, заключенный в некродермальную оболочку его силы воли, нельзя подавлять ещё дольше. В его взгляде видно разочарование тем фактом, что его брат не понимает смысла сказанного. — Я говорил тебе, что Хорус скрутил материю в клубок. Направление движения не имеет смысла. Брат, этот корабль, Тронный мир, Дворец, царства Варпа и Хаоса... все они сплавлены и переплетены. Не ищи смысла или логики. Их нет. Урок третий. Ничто здесь не имеет смысла. Если ты хочешь добраться до него, то ты доберёшься. И неважно, каким путем ты пойдёшь. Феррус отворачивается и смотрит в непроницаемые тени. — Твоя встреча с ним неизбежна, — говорит он. Горгон поднимает сверкающие железные руки и, кажется, ухватывается за сам мрак. Когда он начинает раздвигать тьму, его плечи и спина содрогаются от усилий. Он словно разрывает ночь пополам. Сангвиний делает осторожный шаг вперёд. Подобно обгоревшей бумаге, мимо него проносятся клочья и обрывки разорванной тени. Феррус Манус проделывает проход в темноте, его серебристые руки обрабатывают и сгибают материю ночи словно раскалённый металл в кузнице. Впереди мелькают сумерки, бледные, как закаленная сталь. Сангвиний видит погнутые балки, искорёженные переборки, повреждённые дверные люки. Мрачное нутро искалеченного корабля. — Он здесь? — спрашивает Сангвиний. — Если ты желаешь, то он будет здесь, — отвечает Феррус, раздвигая темноту. — Зависит от тебя. Но если он здесь, то ты должен быть готов.<br /> == 6:xxvi. Ветеранская сталь ==Похожий на ствол дерева придаток бъёт, словно плеть, и швыряет его в сторону. Тейна отбрасывает, он врезается в открытую дверей, срывает её с петель и падает на пол. Тварь приближается. Чтобы лишь поместиться в туннеле, ей пришлось согнуться. Рога, как у гигантского оленя, скребут и скрипят о потолок. Её глаза — это яркие янтарные полосы, похожие на тошнотворные неоновые лампы. Вытянутыми вперёд огромными, похожими на стволы деревьев, лапами, она протаскивает себя вперёд словно застряла в пещере. Её восьмипалые руки размером со взрослого человека. Огромная козлиная морда хрипит, источая слюну и клубы пара. Там, где расходятся толстые пурпурные губы и грязные зубы-резцы расходятся, обнажаются другие ряды зубов, а за ними — ещё и ещё: зазубренные рыбьи челюсти, крокодильи клыки, полупрозрачные зубы глубоководных хищников. Её язык — это блестящий голубой кусок мяса толщиной с погрузочную рампу. Тейн откатывается от проёма за полсекунды до того, как в неё начинает протискиваться нерождённый. Обе двери, одна из которых уже пострадала от удара Тейна, вылетают из своих рам, сминаясь, словно золотая фольга. Зацепившись за острия рогов, часть наличника обваливается. Огромная голова и плечи просовываются в проход. Руки рвутся вперед, ударяются о пол, а затем тянутся назад в поисках зацепки. Грязные потрескавшиеся когти огромных конечностей пробиваются сквозь полированную поверхность, а затем проделывают в сияющем оуслите глубокие параллельные борозды. Молв и Демени, спотыкаясь, отступают назад. Но не Берендол. Он идёт на тварь, лицом к лицу с ней, как будто медленно и лениво размахивая мечом. На вытянутых предплечьях нерождённого он оставляет длинные глубокие раны, которые мгновенно наполняются кровью, забрызгивая пол и покрывая шерсть и паучьи лапы твари. Нерождённый вновь хрипит. Он пытается ухватить него. Берендол обходит гигантскую неуклюжую руку, наносит первый удар по пальцу, вторым ещё глубже рассекает бицепс, затем сближается с ревущей мордой твари и рассекает щёку и лоб. Они должны убить нерождённого до того, как он втащит себя в атриум. Его огромное тело зажато в узком служебном туннеле. Если тварь прорвётся дальше, то в просторном атриуме оно сможет подняться, встать во весь рост и... Двуручный меч Берендола оставляет больше глубоких ран на морде и лбу. Ослеплённый своей же текущей кровью, нерождённый вытягивает огромную голову вперёд и хватает Берендола своей пастью.<br /> == 6:xxvii. Книга ==— Я работаю здесь уже много лет, — говорит архивариус. — Но я никогда не думал, что все эти работы — нечто большее, чем аллегория. — Никто из нас не думал о таком, — говорит Зиндерманн. — Совсем никто, сэр? — кротко спрашивает архивариус. — Разве что пара людей, — говорит Зиндерманн. — Несколько мельком узревших. — Вы подразумеваете Киилер, — говорит Мауэр. Зиндерманн кивает. — И кто же послушал её? Мы заключили её под стражу как сумасшедшего пророка, распространяющего опасные идеи. — Но развы вы пришли сюда не из-за опасных идей? — спрашивает архивариус. — Да! — восклицает Зиндерманн и поднимается на ноги. — Идёмте, друзья мои. Мы можем либо сидеть здесь и медленно замёрзнуть до смерти, либо сделать что-то полезное. — Выбраться отсюда? — предлагает Мауэр. — Предупредить кого-нибудь? Позвать на помощь? — Кого предупредить? И где искать помощи? — спрашивает Зиндерманн. — Вы же слышали горны, прозвучавшие после ухода Гарвеля. Да, они их слышали. Даже в недрах зала Ленг сигнальные горны звучали оглушительно. Разнёсшийся по Дворцу рёв возвещал о том, что Дворец больше не является дворцом, не безопасен, не неприкосновенен и не защищён. — Здесь хотя бы тихо, — говорит Зиндерманн. — Пока мы ждём возвращения Гарвеля, давайте займемся работой. Втроём они поднимаются и идут вдоль стеллажей. Усиливающийся холод, кажется, высасывает свет из светильников и даже приглушает звук их голосов. Названия на корешках книг стало сложнее прочесть, а над некоторыми экспонатами лампы вовсе отказали. — Слишком холодно, — говорит Мауэр, и её слова сопровождаются паром изо рта. — Я могу попробовать отрегулировать климатическую систему, — говорит архивариус. — Или же мы можем разжечь огонь? предлагает Мауэр. Архивариус смотрит на неё с негодованием и ужасом. Мауэр саркастически пожимает плечами и жестом указывает на полки вокруг. — Здесь полно сухого горючего, — говорит она. — Не хотел бы я быть частью общества, сжигающего книги, — говорит Зиндерманн<ref>Какая ирония. Кирилл Зиндерманн станет одним из основателей Инквизиции.</ref>. — Но вас устраивает то, что эти книги запрещены и спрятаны? — усмехается Мауэр. — Эти экземпляры сохранились на протяжении удивительно долгого времени, — спокойно говорит архивариус. — Зачастую они являются единственными сохранившимися копиями конкретных трудов. Попытаетесь сжечь их, мадам, и я убью вас. Мауэр удивлённо смотрит на архивариуса. Это самая смелая реплика девушки с момента их прихода сюда. Мауэр на голову выше и вооружена пистолетом. Архивариус ведёт себя довольно вызывающе. — Я пошутила, — говорит Мауэр. — Но в этом и заключается людской дух, — говорит Зиндерманн. — Неповиновение перед лицом беспричинного осквернения. Пока в таких людях, как эта молодая женщина, есть хоть капля сопротивления, надежда жива. Он смотрит на названия на полках поблизости. — И, конечно, она права. Да, эти экземпляры имеют историческую ценность, но они могут стать и нашим спасением. Если они спасут хотя бы одну жизнь, то уже этим докажут свою ценность. Он достаёт несколько томов. Диахронические штудии, «Собрание Мафематики<ref>искаж. математика</ref>», учебники по изосефии<ref>Изопсефия — нумерологический приём, при котором подсчитывается сумма чисел, соответствующих буквам слова</ref> и альманахи геметрии<ref>искаж. геометрия</ref>, труд по критофазии<ref>В данном случае под словом «криптофазия» подразумевается скрытный способ общения</ref>... Внезапно он останавливается. Он смотрит на маленькую книгу в кожаном переплете, размером не больше молитвенника. Другие книги выскальзывают из его рук и падают на пол, словно оглушённые птицы. — Что это? — спрашивает Мауэр. — Это... — начинает он. Но не может произнести слова. На обложке вытиснено название. ''«Книга Самуса»''.<br /> == 6:xxviii. Тот, кто идёт позади тебя ==Локен не медлит. Он не пытается сражаться. Он не ждёт, пока отвратительный гигант полностью появится из реки крови. Он разворачивается и бежит. Он движется так быстро, как только может, пробираясь сквозь густую вязкую жидкость, покрывая себя каплями крови. Позади него раздаётся хихиканье, эхом разносящееся по служебному туннелю. '''''— Моё имя — Самус. Ты знаешь его. Оно знает тебя. Ты всегда знал его.''''' Голос знаком ему. Это тот самый влажный как болото и сухой как кость клёкот, что он слышал в Шепчущих Вершинах. Это скрежет демона. Но в нём слышны и многие другие голоса, переплетенные вместе словно пряди каната. Голоса Джубала, Сигиллита, Мерсади, сотни голосов, тысячи. Он отчётливо различает тембр Мерсади. В мрачное время Солнечной войны демон вселился в неё, использовал её голос и тело, а затем уничтожил её. С тех пор она преследует Локена в виде призрака, что больше не может рассказать свою историю. Её голос преследует его и сейчас. Он хочет развернуться и сразиться с ним. Убить его. Убить за то, что она сделала с Мерсади Олитон и всем Солнечным царством. Но Локен продолжает без оглядки двигаться прочь. Ему ясно, что мрачный, залитый кровью служебный туннель не подходит для сражения с подобной тварью лицом к лицу, не уступая ни пяди земли. Ему нужно как-то извлечь преимущество из корабля. Как-то. Он прекрасно помнит план корабля, если только тот не слишком изменился или исказился. И ему известно, что один взгляд через плечо погубит его. Один взгляд на эту тварь — и ему конец. '''''— Я тот, кто идёт позади тебя,''''' — смеётся голос. «''Тогда оставайся позади»''. Борясь с сопротивляющейся его усилиям пенящейся волной, он бежит с максимальной скоростью, на которую способно его тело. Он не оглядывается, когда слышит плеск от огромной фигуры, начавшей двигаться за ним. Он не смотрит назад, когда слышит лязг, вызванный ударами головы и плеч преследующего его чудовища о потолочные трубы. Он не разворачивается, когда волна от громады за ним настигает и проносится мимо него. Эта волна едва не сбивает его с ног. Он удерживает равновесие и продолжает бежать, красная жидкость вокруг бурлит и клокочет. '''''— Самус. Это единственное имя, которое ты услышишь,''''' — раздаётся многоголосое эхо. Был ли призрак Сигиллита, увиденный перед появлением демона, настоящим? Или это очередная ложь? Тридцать метров. Если эйдетическую память Локена ничто не обманывает, то до слива остаётся ещё тридцать метров. Двадцать. Он чувствует появление течения, прилив вокруг своих ног. Десять. Волны, гонимые движением монстра, бьются о стены туннеля и разбиваются о его бедра. '''''— Оглянись! Самус здесь!''''' Там. Слева. Наполовину скрытая водой решётка сливного отверстия, захлёбывающаяся от огромного количества жидкости в туннеле, забитая сгустками крови и тканей. Он не оглядывается. Он кромсает решётку цепным мечом. Зубья с жужжанием рассекают металл и поднимают в воздух струи крови. Меч начинает работать с перебоями и дымиться, когда ему приходится погрузить его, чтобы резать под поверхностью жидкости. Он чувствует, как кровь варится и пригорает, источая отвратительный коричневый дым... Решётка падает. Мгновенно Локен чувствует, что поток резко усилился и тянет его. Он отпускает решётку и погружается в кровь. Кровь несёт его. Возможно, она принадлежит его потерянным и проклятым братьям. Засасывая и булькая, поток с силой увлекает его вперёд. Когда его несёт вперёд, конечности и броня скрежещут и визжат, ударяясь о стенки стока. Что-то огромное — когтистая рука размером со взрослого человека — с секундным опозданием врывается в пасть водостока, сминая металл и оставляя вмятину на стене туннеля. Всё вокруг становится красным, а затем чернеет. Утопая в крови и грохоча, словно медальон ложи в банке, оглушённый шумом потока, он несётся прочь подобно сорванной ветке в водостоке. Поток выплёвывает его в затопленный отстойник. Молотя конечностями, он поднимается на поверхность, карабкается и упирается ногами, и наконец выбирается на дорожку. С него капает кровь. Каким-то образом он всё ещё сжимает цепной меч. Кровь, вытекающая из служебного туннеля позади, льётся из сливного отверстия, поднимая розовый туман. Скользкий и с ног до головы покрытый кровью, он начинается двигаться. Отстойник представляет собой огромное помещение, дно глубокой, пересекающей несколько палуб инженерной шахты. Он возвышается над ним, через определённые промежутки перекинуты мостики трубопроводов и воздуховодов. Далеко вверху виден бледный нездоровый свет. Он крепит цепной меч к броне и начинает карабкаться по настенной служебной лестнице. Уровень крови в резервуаре внизу быстро поднимается, она начинает бурлить и пениться, вскипая. Что-то вырывается из водоворота, словно всплывающее на поверхность огромное морское создание. '''''— Это единственное имя, которое ты услышишь!''''' — кричит голос.[[Файл:EndAndDeath-II-6xxviii.jpeg|альт=Самус преследует Локена сквозь недра "Мстительного Духа"|без|мини|''Самус преследует Локена сквозь недра «Мстительного Духа»'']]<references />