Изменения

|Сейчас =6475

— Я никому не откажу, — отвечает Эльдрад, — даже эладрит иннеас<ref>Эладрит иннеас — название тёмных эльдар на эльдарском.</ref>. Театр масок — для всех, в ком течёт наша кровь, кто бы то ни был. — Он подал стражникам знак отступить.

Осталась лишь одна, последняя запертая крепость Санктума Империалис. От Дворцовых Владенийдоминионов, некогда божественного города-государства, занимавшего территорию целой страны, ныне осталась только последняя крепость, одинокий непокорный анклав, опоясанный последней стеной Дельфийского укрепления и его напряжёнными пустоными щитами. Магнификан давно исчез, превратившись в выжженную пустыню огненных бурь и обломков. Не стало и Внешнего барбакана — ныне это болото из раскисшей грязи и объятых огнём руин, через которое пребывают всё возрастающие силы предателей, чтобы усилить и без того многочисленное воющее воинство, окружившее Санктум. Потеряны даже внешние зоны Санктума: могучее кольцо обороны Последней стены расколото, и все величественные звенья её цепи — Европейская, Сатурнианская, Адамантовая и Ликующая стены, Западная полусфера, стена Индомитор — оставлены и разбиты вместе со своими бастионами, равно как разбиты и имена, что они носили как символ сопротивления. Внутри разбитой короны Последней стены Палатин и его внутреннее кольцо городов-крепостей пылают, словно в аду. Среди гор мертвецов кипят озёра пламени. Руины дымятся морозным огнем. Моря жидкой грязи простираются на километры словно пустынный, бесконечный пляж, по которому прокатилась волна битвы. Иловые отмели и грязевые полосы покрыты разноцветными полосами химикатов, масел и жидкой органики и усеяны полузатопленными островками боевых машин, мёртвых титанов, разрушенных бастионов, вовсе неопознаваемых обломков, холмов и курганов, где мертвецы делали свои последние шаги. Верные войска, иногда составляющие целые армии и дивизии, всё ещё живут и сражаются в смертельном ландшафте Палатинского кольца, но они одиноки, задыхаются от дыма, не могут ни наступать, ни отступать, отрезаны и уже записаны в потери отчаявшимся военным двором в башне Гегемона.

==5:viii. Инферно<ref>Инферно — ад, адское пламя. Вместе с этим «Инферно» — это название седьмой книги Forge World о Ереси Хоруса. Её можно прочесть [[Ересь Гора, том 7: Пекло / Horus Heresy Book Seven, Inferno (сборник)|здесь]].</ref>==

Слои моей сути отслоились от жара, превращаясь в пепел... ''Сигиллит, Имперский регент, Повелитель ИзбранныхИзбранников'' — все эти части меня сгорели одна за другой, даже мои человеческие сущность и облик, даже имя «''Малкадор''».

— Ты заблудился? — настороженно шепчет Амону избранникИзбранник, Ксанф.

— Около трехсотого года М1, в период, известный как период Воюющих царств<ref>Речь идёт о периоде древнекитайской истории, известном как период Сражающихся царств. Здесь показана неточность дошедших до 31-го тысячелетия исторических данных: период Сражающихся царств приходится на V-III века до нашей эры, а на названный Дорном период выпало Троецарствие.</ref>, на просторах Восточной Евразии была разработана концепция «и-бан»<ref>«Бан» — древнекитайский термин, приблизительно означающий «страна», «государство».</ref>, регламентирующая применение войны. Она формализовала обоснование для убийства, сделав его высшим методом судебного наказания. Применять его могла только правящая элита. Только короли, лорды, императоры. Кровь могли проливать только ниони.

— Что я могу сделать, ИзбранныйИзбранник? — отвечает Вулкан. — У нас связаны руки. У нас есть важные обязанности, и мы не можем отвлекаться на...

На Марникском перекрёстке слиянии тихо. Роты Отрицания стоят на своих местах. За исключением вексиллярия Роха, который с мечом в руке расхаживает по краю площадки перед ними, ничто не движется.

Джон Грамматик, оторвавшись от своих невзгод, поднимает взгляд и видит, что ИзбранныйИзбранник, Хассан, догнал их и встал на ступеньку ниже группы конвоируемых заключенных. Выражение лица Хассана мрачно-торжественное.

— ИзбранныйИзбранник, я не думаю, что ты веришь в свои слова, — говорит Джон.

— Что это, ИзбранныйИзбранник? — спрашивает Олл. Джон понимает, что Олл смотрит на одну из золотых статуй, стоящих вдоль длинного коридора. Проходящие мимо люди, обходят стороной внезапно остановившуюся группу. Олл делает шаг к статуе. Сестры, мягко, словно паутина, окружают его. Джон видит, как сверкают вынутые из ножен клинки.

— ИзбранныйИзбранник, это важно, и вот почему, — говорит Олл.

Две Сестры с рваными ранами лежат на мраморном полу. Они мертвы. Ещё одна отлетает в стену и сползает по ней, её вратиновые доспехи (<ref>Вратиновые доспехи — силовые доспехи Сестёр Безмолвия) </ref> покрыты кровью. Один из кустодес пошатывается, внезапно лишившись головы. Кровь повсюду. Как и шум.

— Проверьте Проверь направление...

Амит вдруг чувствует вкус крови во рту. Крови и внезапного гнева. Он поворачивается, чтобы отобрать ауспекс ауспик и просканировать самому.

Избранный Избранник жестом показывает на свою панель. Он зачем-то вывел проекцию поуровневой визуализации областей ядра Внутреннего Санктума, расположенных вдали от Дельф.

ИзбранногоИзбранника, Хасана, не видно. Олл уверен, что тот уже мёртв. Куда бы он ни посмотрел, везде лежат тела. Сестра-смотрительница Додома наверняка мертва. Что-то выпотрошило её. Обнуляющий контейнер из дюрасплава, который она несла, перевёрнут и лежит на полу рядом с ней. За ним-то и вернулся Джон. Он хватает его и поднимает. Олл видит, как Джон задумался о том, чтобы схватить и меч Додомы.

== 6:xvi. Правда (и ложь) ==

— В свете откровений Малкадора я пересматриваю механизм работы устройства Терминус, — устало говорит он. — Я, без преувеличения, пересматриваю всё свое научное видение мира. Но я верю, что добьюсь успеха. Теперь мне ведома опасность, понимаете? Последствия. Малкадор — прекрасный наставник. ИзбранныйИзбранник, благодарю тебя за предоставленный доступ. Мне нужно подготовить ряд образцов генокода. В геномном архиве Сигиллита уже есть большое их количество, но мне понадобятся ещё несколько в качестве контрольной группы. Чтобы улушить и откалибровать мой биомеханический фаг, я собираюсь систематически протестировать его действие на этих образцах.

— И никогда не будете доверять, — отвечает Фо. Он смотрит на ИзбранногоИзбранника. — Всё в порядке. Я не достоин доверия. Я стараюсь быть максимально откровенным. Я не хочу быть здесь, Ксанф. Говоря начистоту, больше всего мне хочется сбежать. Лгать нет смысла. Я хочу сбежать от тебя, от проклятых Кустодес и от всех остальных ведомств. Я хочу сбежать от Него и от всего этого проклятого Империума. И я попытаюсь сделать это, и буду продолжать пытаться, и я верю, что в конце концов мне это удастся. Я использую любую возможность и любую хитрость.

== 6:xxviixvii. Ничто во тьме ==

Перед ним возвышается ещё одни двойные двери, в три раза выше человеческого роста. Они плотно закрыты. Он гадает, что находится по ту сторону. Он не хочет открыть их и узнать истину. ==6:xviii. Осколки== Наконец они добираются до двери. Овала света. Служебного люка. Онфлер втягивает Сартака внутрь. В последний момент Космический Волк чувствует, как необъятная тьма позади него налетает на него словно порыв зимнего ветра. Но Рева Медузи захлопывает люк и быстро реактивирует замок. С этой стороны ворот для титанов Марсианские подступы остались такими же, как и в момент их ухода. В туманном свете настенных ламп роты Отрицания стоят в полной готовности. За исключением этого, в огромном проходе пусто. — Что вы видели? — спрашивает Медузи. — Ничего, — честно отвечает Сартак. Он чувствует, как от мороза отвердели заплетённые кончики его бороды. Он видит блеск льда на доспехах Онфлера. — Передайте приоритетное сообщение командованию в Гегемоне, — приказывает претор-капитан. — Доложите о потенциальном прорыве на Марсианских подступах... Позади них раздаётся стук. Развернувшись, они смотрят на покрытый коркой металл высоких дверей. Звучит ещё один стук — что-то ударило по другой стороне преграды. Они поднимают оружие. Что-то бьёт по люку, затем в нескольких метрах слева от него раздаётся стук. Раздаётся ещё один удар, на этот раз ещё левее. — Оборонительный строй! — командует Онфлер. — Клавианская формация! Двигаясь синхронно, роты Отрицания образуют ровные ряды прямоугольников перед титаническими воротами. — Что с Гегемоном? — спрашивает Онфлер. — Всё ещё пытаюсь связаться, — отвечает один из его офицеров. — Ничто не способно пройти через эти врата, — бормочет Медузи. — Так же, как и ничто не должно быть с той стороны, — отвечает Сартак. — Держать строй! Стук и грохот усиливаются. Они доносятся из разных точек. Одни — это лёгкие постукивания и скрежет. Иные — это упорные, настойчивые удары. Сартак понимает, что некоторые удары доносятся сверху, от верхней части врат титанов в двадцати метрах над ними. Внезапно все удары и постукивания прекращаются. Устанавливается тишина. Затем на вратах титанов появляется иней. Сначала он проступает сверкающими пятнами. Потом образуются более крупные струпья и завихрения, тонким слоем покрывающие металл. Сартак слышит потрескивание образующегося и расползающегося льда. — Трон Терры... — бормочет Медузи. — Немедленно свяжитесь с Гегемоном! — кричит Онфлер. Его приказ заглушает внезапный грохот болтерного огня. Братья в задних рядах рот Отрицания падают, сражённые выстрелами в спину. Одни валятся с дымом из дыр в пластинах, других сбивает с ног пламенная ударная волна от масс-реактивных снарядов. Роты разворачиваются, теперь уже в беспорядке. Онфлеру не нужно отдавать приказ открыть ответный огонь. Двигаясь к ним, предатели наводняют Марсианские подступы, их оружие пылает. Они наступают сзади. Совершенно ничто не указывает на то, как и почему они наступают сзади. Сартак видит Повелителей Ночи, Сынов Хоруса и бегущих в ближний бой Пожирателей Миров. Роты Отрицания открывают огонь на поражение, сбивая предателей с ног и прореживая дикие, несущиеся вперёд ряды. Между ротами лоялистов и наступающей массой предателей возникает двунаправленный шторм из болтов, энерголучей и лазерного огня. Но укрытий нет. Роты Отрицания упираются спинами прямо в покрытые инеем врата. Они зажаты. Огонь противника кромсает их, сокрушая Имперских Кулаков, Саламандр и Железных Рук. Стреляя из болтера по наступающему врагу, Сартак издает фенрисийский клич непокорности. Остался лишь один путь — в могилу.  Джон Грамматик следует за Оллом в тёмный атриум. — Честно говоря, — тихо произносит он, — я понятия не имею, что нам делать. — Я тоже, Джон, — отвечает Олл. — Я надеюсь, ты уединился чтобы спокойно поговорить со своим богом? — говорит Джон больше в шутку, нежели всерьёз. — Ну, чтобы твоя вера вновь направила тебя, или что-то такое. — Я больше не могу, — говорит Олл. Джон кивает и грустно усмехается. Затем его улыбка исчезает. — Погоди, Олл, что ты имеешь в виду, говоря «я больше не могу»? — Каков бы ни был план Оллания, — прерывает его Актея, — теперь он явно трещит по швам. Она подошла, опираясь на Кэтт, величественная, но хрупкая, как древняя королева подземного мира на негнущихся ногах. — Он не трещит по швам, — говорит Олл. — И почему же ты так считаешь? — презрительно спрашивает Актея. — Потому что у меня никогда не было плана, — отвечает Олл. Джон пристально смотрит на него. Олл пожимает плечами. — Мой план не может быть разрушен, потому что у меня его никогда не было, — говорит он. — Она была права? — спрашивает Джон, его голос сдавлен неверием. — Ведьма была права? С самого начала? Что всё это время ты просто плыл по течению, полагаясь на свою чёртову веру в то, что мы справимся? Олл отходит от него и присаживается на постамент одной из статуй. Джон не отступает. — Олл? Скажи мне, что это неправда. Олл! — Джон, когда ты пришел ко мне, когда ты попросил меня о помощи, что, по-твоему, я должен был сделать? — Я не знаю! — отвечает Джон. — Но ты знаешь Его. Я думал, что ты знаешь то, чего не знает никто другой. Что ты знаешь секреты о Нём, об этом Дворце, о том, как Он думает и действует... — Всё, что я знаю, уже давно устарело, — говорит Олл. — Мне известно не более твоего, Грамматик. — Но ты согласился, Олл. Ты согласился помочь мне. — Помнится, что ты долго уговаривал меня. Найти Императора и заставить его прислушаться к голосу разума? Я был больше озабочен тем, чтобы спасти этих людей и доставить их в безопасное место. Но ты был так настойчив... — И поэтому ты согласился? — Ты всегда мастерски обращался со словами, Джон. Ты был вдохновляющ. Ты был готов противостоять невообразимому. Поэтому я согласился, Джон. Я понятия не имел, как мы это сделаем, но я согласился. — Олланий, меня беспокоит то же, что беспокоит и Грамматика, — говорит Актея. К ним подходят остальные, нерешительные и любопытные, привлеченные разговором на повышенных тонах. — Как и он, — продолжает Актея, — я думала, что у тебя есть какой-то план, но ты не стал им делиться. Ты не раскрываешь своих карт, и в такой осторожности есть свой резон. Как ты и сказал, план работает лучше всего, если его знает как можно меньше людей. Но, похоже, никаких карт нет и никогда не было. — Ты придумывал всё на ходу, — говорит Джон. — Я верил... — начинает Олл. — Верил во что? — рычит Джон. — В это? Он протягивает руку и хватает маленький золотой символ катериков, висящий на шее Олла. — В это? — спрашивает он, почти дрожа от гнева. — Только в это? Ты думал, что, когда придет время, божественное провидение направит тебя? — Пожалуйста, оставь эту тему, Джон. — Это правда? — спрашивает поражённый Джон. — Хватит об этом, — спокойно говорит Олл. — В моих данных значится, что рядовой Перссон верит в бога, — говорит Графт. — Он набожен. Он хранит личную веру в... — Ты ждал вмешательства какого-то божества? — спрашивает Кэтт. Даже во мраке на их лицах видно разочарование. — Они просто поверили тебе, — говорит Актея. Она не пытается скрыть свое презрение. — А ты втянул нас в свой религиозный... — Нет, — говорит Олл. — То, во что я верю — это моё дело. Я не прошу вас во что-либо верить. И никогда не просил. Никого из вас. — Но тобой движет твоя вера? — спрашивает Кэтт. Её тёмные глаза смотрят на Олла. Джон знает, что из всех них она единственная, кому Олл не станет лгать. Он смотрит, как его старый друг кивает. — Значит, у нас никогда не было ни единого шанса, — говорит Джон. Он отпускает висящий на шее Олла символ и в отчаянии отворачивается.  Амит держит строй. Оно уже близко. Они слышат, как огромное войско стремительно приближается по Западному масс-проходу. — Стоять! — кричит вексиллярий Рох. Те из них, у кого есть щиты, образовали из них стену, обращенную ко входу в Западный масс-проход. Все они чувствуют, как от массы движущихся по проходу тел колеблется воздух на слиянии. — Стоять! — снова кричит Рох. Амит думает, что их недостаточно. У них чертовски мало боеприпасов. Обещанные подкрепления так и не прибыли. Нужно закрывать люки проходов, запечатывать противовзрывные двери и диафрагменные заслоны. Они должны перерыть пути. С тем боезапасом, что у них есть, роты Отрицания не смогут долго сдерживать атаку основных сил. Через минуту-другую дело дойдёт до рукопашной, а в рукопашной против превосходящих сил удержать такое пространство, как Марниксское слияние, невозможно. — Стоять! — кричит Рох. Почему командование Дворца не закрывает люки? Ведь тактика внутренней обороны была тщательно продумана. Неужели они не знают, что происходит? Почему нет сигналов тревоги? Наступающая масса приближается. — Контакт! — кричит Рох, и почти сразу же: — Не стрелять! Не стрелять! Это не силы врага. Это жители Дворца, придворные, рабочие, тысячами бегущие из Запрадного масс-прохода в слепой панике. Амит слышит крики, чувствует запах ужаса. Они бегут от чего-то, бегут в безумном отчаянии. Людей сбивают с ног и затаптывают. Рох начинает выкрикивать приказы передислоцировать роты Отрицания. Они должны направить и сдержать эту огромную движущуюся массу. Им нужно вывести эти толпы со слияния и направить их в боковые галереи и прилегающие залы. Но их никто не слушает. Горожане всё прибывают, не слыша указаний, они бегут без смысла и причины. Амит слышит первый выстрел. Он поворачивается, чтобы определить источник звука. Акустика гигантского пространства Марниксского слияния усиливает крики и гул толпы. Вокруг него царит гвалт, отражаясь от стен зала, порождая эхо... Ещё выстрелы. Два. Ещё один взрыв. Внезапно он видит, как боевые братья, Белые Шрамы на правом фланге Отрицания-963 падают, их доспехи пробиты, а вокруг них рассеивается пламя вспышек. — Кругом! — кричит Амит. — Немедленно развернуться! Враг уже близко. Он наступает не из Западного масс-прохода или Килонской процессии. Он идёт сзади.  Спустившись до середины винтовой лестницы башни чтобы передать информацию Амону, Андромеда слышит, как раскалывается воздух. Пристанище сотрясается. По Внутреннему Санктуму прокатывается оглушительный звук, долгий и пронзительный, словно вой умирающего бога. Когда он затихает, другие звуки занимают его место. Они похожи на ужасающие боевые горны легионов титанов, но в сотни раз громче и глубже. Шум сотрясает её диафрагму, и ей становится дурно. Она сбегает по лестнице и выходит через входной портик башни к Амону, стоящему у небесного моста Понс Эгей. — Что это? — спрашивает она, повышая голос чтобы быть услышанной. Он смотрит в небо, деградирующее в узоры из трупных пятен и рваные пурпурные синяки над шпилями и башнями цитадели. — Это предупредительные горны. — отвечает он. — Что за предупредительные горны? — Сирены рока последней крепости, — говорит Амон. Поднимается ветер. Он дует на них из бездны под мостом. Сирены ревут, раскалывая небо. — Что это значит? — спрашивает она. — Это значит, что враг пробился внутрь Санктума. По-настоящему, полноценно. Это не короткие набеги, происходившие до закрытия Врат. Это настоящий прорыв. Предатели и нерожденные теперь свободно действуют внутри последней крепости. Последний бой начался. — Я... я никогда не слышала их раньше. Я слышала клаксоны и сигналы всеобщей тревоги, но такое — никогда, — говорит она. — Это потому, что они никогда раньше не звучали, — говорит Амон. — Никогда. <br /> ==6:xix. Акт веры==Где-то вдалеке воют огромные горны. Это последние, громкие слова обречённой планеты. Все в тёмном атриуме слегка вздрагивают. Золотые двери дребезжат в своих каркасах. Олл медленно поднимается на ноги. Он не может вынести выражения на их лицах. Он знает, что должен сказать что-то, что успокоит их. Но он не может, и он не станет выдавать ложь за истину. Он осторожно прикасается к талисману на шее. — Его подарила мне моя жена, — говорит он. Она была катеричкой. Я уважал её верования, потому что любил её. С годами я понял, что обряды успокаивают меня. Я не разделял веры, но соглашался с основными ценностями — взаимопомощью, любовью, миром, добротой... — Добротой? — произонсит Актея с желчью, способной вытравить металл. — Да, ''добротой''. Не правда ли это слишком скромное слово для того, что в наше время слишком часто считается слабостью и обыденностью? Её должно называть иначе, более внушительно. Я бы сказал, что «человечность» подходит, но это слово обесценено историей человечества. Олл поднимает талисман над головой и кладёт его на ладонь, позволяя цепочке извиваться. Он смотрит на него. — Это всё, что у меня осталось от неё. Я по-прежнему не верю в её бога. Я не верю ни в какого бога. Но я родился в эпоху, когда люди думали, что боги действительно существуют. Вера была неотъемлемой частью жизни каждого человека. Вы должны понять, что я прожил гораздо большую часть жизни в мире, верящем в богов, нежели в мире убеждённых атеистов. Это стало частью меня. Сейчас мы живем в эпоху, когда боги не просто мертвы, они вообще никогда не существовали. Я — человек, в котором заложена благочестивая вера, и который дожил до полностью светской эпохи. Я рад торжеству разума над суевериями, но это всё равно чуждо такому, как я. И всё же взгляните, что мы имеем: рациональный, просвещённый Империум, которым правит всемогущее существо, чьи дела таинственны, и которое ожидает от нас абсолютной преданности и послушания. Отбросив терминологию, чем же это отличается от мира, в котором я вырос? С таким же успехом мы можем поклоняться Ему. Он поднимает взгляд от вещи на раскрытой ладони и смотрит на них. Видно, что его слова тревожат их. — Думаю, именно так многие и делают, — говорит он. — Но проблема в том, что я знаю, что Он не бог. И именно из-за Него религии не существует. Он объявил её вне закона, потому что она опасна. — Есть множество доказательств того, что... — говорит Актея. — Действительно, — говорит Олл. — Но все вероучения на протяжении истории были ответом человека на его базовую экзистенциальную потребность. Не зря же мы строили первые храмы задолго до первых городов. — Это правда? — спрашивает Кранк. Олл кивает. — Я был там. По этой же причине жрецы всегда были хранителями секретов человечества. То же самое касается и искусства, и воображения. В нас заложен неизъяснимый смысл, который нелегко выразить. Мне известно, почему Он запретил религии. Он пытался оградить человечество от варпа. Варп всегда найдёт путь туда, где есть воображение или пытливый ум. — Варп — это не религия! — смеётся над ним Актея. — Конечно же нет, — отвечает Олл. — И у него нет богов. Настоящих богов. Он представляет собой принципиальную угрозу для материальной жизни, но он также является принципиальной частью реальности. Нельзя защититься от него, притворившись, что он не существует. Олл делает паузу. — Император вырезал таинственность из человеческой жизни, но оставил необработанную рану. Совершенно типично для его высокомерия и нетерпения. — Ты предвидел это... — тихо говорит Кэтт. — Может быть не совсем это, но да, — говорит Олл. — Все те годы, когда Он и я вместе работали над созданием человеческого мира, я видел, к чему могут привести его замыслы. Вот почему я порвал с Ним. Вот почему я, черт возьми, ранил Его. Он руководствовался абсолютными понятиями, и я не мог его остановить. Поэтому я ушёл. Мне не следовало этого делать. Я должен был продолжать попытки. Может быть, это мой акт раскаяния. Он пожимает плечами. — В любом случае, ныне я пытаюсь сделать это снова, возможно слишком поздно, — говорит он. Я — Вечный. Может быть, я не столь могущественен, как Он, потому что не наделён его ужасающими психическими дарами, но я старше Него. Я видел взлёт и падение цивилизаций. Я наблюдал этот цикл слишком много раз. Он снова надевает цепочку на шею. — Эрда сказала мне, что Вечные были первыми представителями Homo superior, — тихо говорит Джон. — Передовым отрядом, направляющим эволюцию человека. Олл кивает. — Когда-то и я так считал. Тогда я впервые понял себя. Это было словно утешение за жестокие циклы бесконечной жизни. — Жестокие? — спрашивает Кранк. — Для меня жизнь приходит и уходит подобно временам года. Это душераздирающе. Нахождение смысла жизни стало для меня утешением. Поэтому, как и Эрда и некоторые другие представители нашего рода, я смирился с тем, что Вечные должны направлять потенциал человеческой расы. Мы понимали, что такой ответственностью будет слишком легко злоупотребить, поэтому действовали осторожно. Когда же появился Он... о, Он был столь выдающимся, и я был поглощен его устремлением и активными действиями до тех пор, пока не увидел, какую цель Он преследовал. Джон, у Него есть план. У Него всегда был план, и Его не волнует, чего будет стоить его осуществление. На мгновение Олл не смог сдержать презрения в голосе. — Именно в этот момент и по этой причине я порвал с Ним. Я ушёл и стал жить своими жизнями, одной за другой. То были простые жизни. Он делает жест в сторону Джона, который не смотрит в ответ. — Потом ко мне пришёл Джон Грамматик, — говорит Олл. — Ну, на самом деле война Хоруса пришла первой. Калт горел, всё исчезло, и тут появился красноречивый Джон, умоляя меня помочь ему. — Погоди... — говорит Джон. Он делает паузу и пожимает плечами. — Нет, это правда. Я умолял. — Джон утверждал, что ещё не поздно остановить всё это. Вмешаться. Ему помогали существа старше и мудрее человечества. Кроме того, им, видит бог, двигала отчаянная потребность искупить вину. Все остальные смотрят на Джона. — За что? — спрашивает Кранк. — Джон расскажет, если захочет, — говорит Олл. — Я сделал всё ещё хуже, — отвечает Джон просто. — Как? — Альфа-легион, — говорит Актея. — Да, — говорит Джон, — да простит меня воображаемый бог Олла. Кэтт смотрит на Олла. — Что такого сказал Грамматик, чтобы убедить тебя? — спрашивает она. Олл грустно улыбается ей. — В целом, ничего. Убедила меня ты. Все вы. Они озадаченно смотрят друг на друга. — У Актеи есть предположение, почему вы все стали частью этого, — говорит Олл. — Словно бы вы все архетипичны и являетесь частью головоломки или ритуала, который должен произойти. Но я не думаю, что дело в этом. Махинации Императора и войну Хоруса было легко игнорировать, будучи вдалеке от них. Их масштаб слишком велик. Но вы придали происходящему человеческое лицо. Вы напомнили мне о моей ответственности. О завете между Вечными и смертными. И вы напоминали мне об этом на каждом шагу нашего пути, начиная с Калта. Он смотрит на Джона. — Это моя вера, Джон. Высмеивай её сколько угодно. Я должен верить, что у меня есть предназначение. Я не знаю, в чём оно заключается. Но я знаю, в чём оно не заключается. — Знаешь? — спрашивает Джон. — И оно совершенно не совпадает с Его делами, — говорит Олл. — Поэтому я должен остановить Его. Конечно же, я не знаю, как именно это сделать. И никогда не знал. Но я должен верить, что у меня получится. Он снова сжимает цепочку на шее, да так крепко, что способен порвать её. — Есть ли у меня план? — говорит он. — Нет, его нет. У меня нет плана потому, что у Него он ''точно'' есть. Все молчат. Затем с тихим жужжанием Графт наклоняет голову. — Рядовой Перссон, вы говорите о «добрых делах», — говорит он. — О стремлении бескорыстно помогать тем, кто нуждается в помощи. Я неоднократно фиксировал эту вашу черту. Концепция соответствует функциональным параметрам сервитора. Являются ли закодированные в меня инструкции верой? — Это программирование, сервитор, — усмехается над ним Актея. — Не будь высокомерной, — огрызается Олл. — Это разумный вопрос. И я не думаю, что вера и кодирование так уж сильно отличаются. Речь идет о том, чтобы делать то, что правильно, или то, что должно быть сделано. О том, чтобы безусловно помогать окружающим. Думать о других. Это доброта, Актея. Это значит использовать отпущенное тебе время с пользой для всех. А я растратил своё время, что позорно, учитывая, как много у меня его было. Я использую оставшееся время с максимально возможной пользой. — Вот только времени не осталось, — говорит Актея. — Вы знаете, что у древних элеников было две концепции времени? — отвечает Олл. — Этому меня научила женщина по имени Медея<ref>Медея — царевна Колхиды и возлюбленная Ясона. Олланий Перссон был одним из аргонавтов.</ref>. Хронос — это текущее, ощущаемое время, внешнее по отношению к нам. Кайрос — это возможность, или благоприятный момент. Хронос означает ход истории, и слишком долго я стоял в стороне от него. И теперь он остановился. Кайрос означает воспользоваться мгновением. Думаю, для этого ещё есть время. Он разворачивается прочь и идёт к надёжно закрытым двойным дверям. Он берется за ручки. — Мы просто пойдём дальше, — говорит он, — и посмотрим, что нас ждет.<br /> ==6:xx. Вторгнувшиеся==Имперские Кулаки обучены действовать, используя все доступные данные. Они принимают во внимание все грани военного ремесла, извлекая пользу из любой имеющейся информации. Но после жестокой резни на Золочёном пути поток данных неуклонно уменьшался, и теперь... Теперь то немногое, что осталось, не имеет смысла. Максимус Тейн считает, что находится в Адельфовом клуатре и идёт по ведущим к бальнеарию золотым коридорам. Он уверен в этом. Но если это правда, то куда все подевались? Где дворяне, снующие служители, помощники и сервы? Где Часовые, и почему они не обнаружили его неожиданное появление и не остановили его? Где же все, и как он и его братья оказались здесь? На эти вопросы нет ответов. Тейн пытается не думать об этом, пока не получит больше информации, но сам факт того, что он, Берендол, Молв и Демени находятся в Санктуме, делает их нарушителями. Они находятся в месте, куда должно быть невозможно проникнуть. Если они каким-то образом обошли величайшую защиту во всей галактике, то кто ещё мог сделать то же самое? И что этот факт говорит о безопасности Дворца? И что важнее, что же это говорит о них самих? По интервоксу слышен лишь треск, словно трещат дрова в печи. Когда они пробуют подключиться к настенным вокс-системам, те оказываются мертвы. Первоначальное чувство удивления, почти восторга, почти облегчения от того, что Тейн вдруг оказался внутри Санктума, быстро проходит. Он уже было смирился с мыслью, что его долгий и славный путь закончится снаружи, что он, брошенный за закрытыми вратами, продаст свою жизнь подороже. В этой смерти была бы польза. Но затем каким-то чудом он снова оказался внутри. Удивлением этим быстро исчезло. Это тихое место похоже на призрака. Что-то идёт ужасно неправильно. Они ошиблись. Всё непра... Берендол обеспокоенно смотрит на него. Они оба чувствуют напряжение инициатов, Молва и Демени. Тейну хочется кричать. Кто-то же должен услышать его? Но он не может заставить себя это сделать. — За бальнеарием, — говорит он Берендолу, — проход ведет к Фаэтонской процессии. Там должны быть люди. Мы найдём кого-нибудь. Берендол кивает. — Кого-нибудь, — повторяет про себя Тейн. Теперь, когда он внутри последней крепости, у него есть лишь одно желание: добраться до Дельф. Вступить в бой. Его Преторианцу понадобятся все сражающиеся сыновья, которых он сможет использовать для обороны, потому что когда враг достигнет Дельф, на счету будет каждый боец. Тейн знает это. Он был снаружи. Он видел, что будет дальше. Но он осознаёт, что у него есть и более важная задача. Он должен как можно скорее сообщить об их сверхъестественном проникновении внутрь и об ужасных выводах из этого факта. Они проходят в большой атриум, где выставлены огромные написанные маслом картины, отдающие дань единению Терры с Марсом. Тщательно выписанные изображения кажутся ему издевательством. Слишком многих последователей Темного Механикума он видел и убивал, чтобы вновь начать доверять им. Молв разворачивается, его клинок поднят. Ветерок раскачивается подвесы электрогобеленов на противоположной стене. — Расслабься, брат-инициат, — шипит Берендол. — Но... — Там ничего нет, — говорит ему Берендол. — Но, сэр, — говорит Молв, — до этого ветерка не было. Инициат прав. Ветерка не было. Подняв молот, Тейн проходит мимо них. Он чувствует холодную струю воздуха. Сияющие гобелены дрожат, вплетённая вольтаика улавливает свет. Высокие золотые двери приоткрыты. Оголовьем молота Тейн толкает одну из них, открывая её. За дверями тянется коридор. Его пол сделан из оцинкованного металла, стены и потолок усеяны толстыми воздуховодами. Что-то здесь не так. Зачем нужен проход из величественной палаты в грязный служебный туннель? Тейн делает несколько шагов. В туннеле на несколько градусов холоднее. Он слышит скрежет воздухоочистителей. На дисплее визора отчётливо видны акустический сдвиг и изменение температуры окружающей среды. Также он показывает и иные микроизменения, регистрируемые сенсорами сабатонов и поножей. Он медленно опускается и прижимает ладонь к полу. Это не пол. Это палуба. Металлическое покрытие — это ряд гравиактивных пластин. Они настроены на нормальное терранское тяготение, но сенсоры уловили мизерный сдвиг от естественной гравитации к искусственной. Во Дворце нет мест, которые были бы выложены палубными плитами. Они являются частью конструкции пустотных кораблей. Тейн поднимается и начинает разворчиваться. Берендол зовёт его по имени. Это просто находится здесь. Его не было тут, а потом оно просто появилось. Оно заполнило туннель перед ним. Тейн поднимает молот, но слишком, слишком медленно.<br /> ==6:xxi. Путь, которым мы пройдём==За дверьми ничего нет. Просто очередной тёмный коридор, очередной голый пол, очередной ряд статуй. Светильники перегорели. Чувствуется слабый холодный сквозняк. На мгновение он замирает. Позади него в открытом дверном проеме появляется Джон. — Разочаровывающе, — говорит он. Олл поворачивается и смотрит на него с печальной улыбкой. — Как обычно, — отвечает он. Затем он очень тихо говорит, — Джон? — Что? Сейчас, когда он повернулся, Олл видит обратную сторону дверей, через которые он только что прошёл. Он привлекает внимание Грамматика. — Смотри, — говорит он. Ещё одна петля из красной нити обвязана вокруг одной из дверных ручек с его стороны. Остальные собираются вокруг и смотрят на неё. — Это сделали не мы, — говорит Зибес. — Мы не были здесь раньше. — Мы отмечали путь которым шли, — говорит Олл. — Поначалу условно, но мы разметили путь. Теперь, когда стены разрушены, а расстояние не имеет смысла, нить всё ещё указывает, куда нам идти. Куда мы хотели идти. — Что, чёрт возьми, это значит? — спрашивает Джон. Олл смотрит на него. — Терра умирает, — говорит он. — Её пожирает варп, и он спутывает и перемешивает всё вокруг. Остался только отмеченный путь. — Путь, которым мы не шли? — Путь, которым мы ''ещё'' не шли, — говорит Олл. — Измерения расплетены, и время в том числе. Вы же чувствуете это? Существует наш путь через этот лабиринт. Эрда дала нам средство проложить его, и в какой-то момент мы это сделали. В какой-то момент времени мы как-то обозначили его. — Олл... — начинает Джон. — Я знаю, что в этом нет логики, и я сам не понимаю этого, но подумай. Линейная последовательность исчезла. Время, пространство — их просто не стало. Но мы оставили путь через них, и этот путь верен. Мы разметили его. Или будем размечать. Мы лишь должны идти вперёд по нему. — Куда? — спрашивает Кранк. — Не знаю, — признаётся Олл, — но это всё же лучше, чем просто видеть здесь и ждать смерти. — То есть это путь... — говорит Зибес. — Это путь... которым нам ещё предстоит пройти? Будущим «нам»? — Будущим, прошлым... Сейчас это одно и то же, — говорит Олл. — Это не подтверждается данными, рядовой Перссон, — говорит Графт, с шипением гидравлики возвращаясь в стационарный режим. — Конечно же не подтверждается, — пробормотала Актея. — Но я чувствую, как меняется состояние этого места. Как происходит неизбежная реконфигурация материальной вселенной. — Я также вижу это, — тихо говорит Кэтт. Актея наклоняет к ней слепое лицо. — Оглянись вокруг, — говорит Кэтт. — Разве ты не видишь? Коридор вокруг погружён во мрак, светильники погасли. Случайные искры сыплются с перегоревших ламп. В синеве мрака видны золотые статуи и другие атрибуты царственного Внутреннего Санктума. Но по мере того, как глаза привыкают ко тьме, они видят, что стены — это сланцево-серый, клёпанный и покрытый патиной металл. Тяжёлые железные опоры и поперечные балки пересекают пространство над ними. Пол выложен не мрамором, а решётками палубных плит. В воздухе воняет сыростью и гнилью. — Это ведь не Дворец, верно? — спрашивает Кэтт. — Больше нет, — отвечает Олл. — Я знаю это место, — говорит Джон с нотками страха в голосе. — Я видел его во сне. Снова и снова. В одном и том же чертовом сне. Он смотрит на Олла. — Это корабль, да? — говорит он. — Его корабль? Олл кивает. — Думаю, да, — отвечает он. — Это корабль, вложенный и вплетенный в ткань Дворца так, что невозможно сказать, где кончается один и начинается другой. — Значит... он здесь? — спрашивает Джон. — Полагаю, да, — говорит Олл. — И если Хорус здесь, то и Он тоже. Он идёт вдоль ряда статуй, выглядящих так чужеродно в однообразном пространстве служебного туннеля боевого корабля. Через четыре статуи он находит ещё одну петлю из красной нити. — Давайте найдём путь к ним, — говорит он. — К добру или к худу. Они идут следом. Он хочет, чтобы они шли быстрее, но не желает, чтобы они боялись ещё больше. И всё же им нужно идти. Что бы ни преследовало его со времён Калта — то, что у него за спиной, то, что идет позади него, — сейчас оно ближе, чем когда-либо до этого, потому что ему больше не нужно время, чтобы догнать их. <br /> ==6:xxii. Горгон==Тьма, тени в тенях за спиной Горгона неуловимо движутся подобно ряби на атласной ткани. Сангвиний слышит шелест шёпота в ней. Он чувствует смрад жара других тел, не все из которых живые, и запах калечащей боли. По коже ползут мурашки. — Но не я, — говорит Сангвиний. — Я не мёртв. Феррус Манус слегка пожимает плечами, но ничего не отвечает. — Ты дашь мне пройти? — спрашивает Сангвиний. — Или ты собираешься... — Я не буду останавливать тебя, — отвечает Феррус. — И всё же, — говорит Сангвиний, — Я подозреваю, что ты — уловка, призванная отвлечь меня, так что... — Так и есть, — говорит Феррус. Его серебряные глаза холодны, а рот двигается не в такт словам. — Как и всё это, я — демонстрация силы. — Так я и думал... — Нет, Сангвиний. Нет. Не так, как ты думал. Это я и пытаюсь тебе сказать. Предупредить тебя, я полагаю. Ты даже не представляешь его силу. — Луперкаля? — Да, Луперкаля. Только сила его воли позволяет мне пребывать здесь. Тени вновь движутся и шелестят. — Но я не уловка, — говорит Феррус. — Я не иллюзия, не обманка, вызванная из Имматериума чтобы отвлечь тебя. Тебе ведь это известно, не так ли? Я вижу, что известно. Я мёртв, Сангвиний, но я здесь. Я реален, и я — это я. Я мёртв, и всё же я тут. Вот ''настолько'' он силен. Ему не нужно создавать моего призрака или наколдовывать какое-то похожее на меня видение. Варп в нём настолько силён, что он просто может перенести меня сюда с другой стороны смерти. — Чтобы сразиться со мной? Чтобы остановить меня? — О, брат, нет. Чтобы впечатлить тебя. Чтобы похвастаться. — Тогда я впечатлён, — говорит Сангвиний, — но я всё равно убью его. По лицу Ферруса Мануса медленно расползается болезненная улыбка. Она похожа на улыбку, что Сангвиний не видел уже очень давно, но она изранена, и она щемит его сердце. — И я буду свидетелем этого, — произносит Феррус, его глаза сияют, хотя рот больше не движется вовсе. Он сцепляет свои сверкающие руки и пристально смотрит на Сангвиния. — В этом и заключается суть варпа, — говорит он. — Я не думаю, что наш первонайденный брат уже осознал это. Он слишком опьянён его силой. Теперь он может делать всё, что угодно. ''Всё'', что он пожелает. Ты даже представить не сможешь. Он способен вплавить мир в небо. Он может развеять время, словно это одуванчик. Он может закрутить всю материю нашей вселенной в один клубок и вызвать неизбежные города. Он может извлечь мертвецов из их могил и их времён и заставить их жить как когда-то. Но в этом нет ничего изящного. Это детская забава. — Ты хочешь сказать, что происходящее неподконтрольно ему? — Его контроль обширен. Но варп неизмерим. Он раскрыл эмпирейное царство, и пока он играет с чем-то одним, или восхищается чем-то другим, или же осваивает новые умения, варп расплёскивается вокруг него, следуя своим собственным желаниям. Он перенёс меня сюда из прихоти поприветствовать тебя. Я не знаю, чего он хотел. Удивить тебя? Напомнить, что смерть всегда рядом? Может быть, он думал, что вид первопотерянного брата укорит тебя или сведёт с ума. Кто знает? Может, он думал, что я склоню тебя? — К чему? Феррус колеблется. — Присоединиться к нему? Он был бы рад этому. Он любит тебя. Понимаешь ли, убивать легко. Уничтожать... в этом нет ничего сложного, и удовлетворение от уничтожения проходит слишком быстро, ведь он делал это так часто. Но обратить тебя? Заставить тебя присоединиться к нему? Это было бы трудной задачей с ценной наградой. Это было бы великолепно, а? Не просто покорить Империум Человечества, но и обратить его самых преданных защитников? Заставить их отринуть своё дело и перейти на его сторону? Вот это было бы настоящим достижением, поистине требующим усилий. — Что ж, брат, этого не случится. Губы Ферруса не шевелятся, но его голос доносится издалека. — Нет, хотя он и выигрывает. — Объясни. Первопотерянный примарх колеблется. — Я бы не хотел, — говорит он. — Нет, побалуй меня, — говорит Сангвиний. Феррус хмурится. — Как пожелаешь. Он победил. Всё кончено. Его ничто не остановит. Ни ты, ни наш отец, ни Рогал, ни чёртов Константин. Всё кончено. Хаос победил, и настал Триумф Разрушения. И ты, и все, кто продолжает бороться, могут умереть... или покориться. — Думаю, что ты меня знаешь. — Знаю. Но в покорности есть и преимущества. Он приготовил для тебя место. С этого момента звёздами правит Разрушение, и ты не сможешь этого изменить. Так что либо ты умрёшь, и так и случится, либо покоришься и станешь частью происходящего. Встань на его сторону. Будь рядом, чтобы направлять его. Он будет прислушиваться к тебе. Ты сможешь что-то изменить. Возможно, это будет не то будущее, которого ты желаешь. Это может быть будущее, против претворения которого ты боролся изо всех сил. Но оно неизбежно. Встань на его сторону и помоги ему создать наилучший вариант Разрушения. Сангвиний кивает. — Теперь ты не похож на себя, брат, — говорит он. — Теперь ты похож на уловку, ложь. На его глашатая. Феррус кривится. В знак извинения он поднимает мощные руки. — Брат, пожалуйста, — говорит он с тревогой. — Я не прошу тебя об этом. Я не пытаюсь тебя убедить. Ты сказал, чтобы я объяснил, и я объяснил. Я не хочу, чтобы ты присягнул ему. Поверь мне, лучше умереть. — Я не стану на его сторону, — говорит Сангвиний. — Меня нельзя искусить, и я не собираюсь меняться. Даже если мы проиграем. — Хорошо. Ты бы разочаровал меня, если бы сказал иначе. — Я лучше буду сражаться до последнего вздоха, — говорит Сангвиний, — и пусть галактика сгорит. Даже если я не смогу остановить это, то лучше я умру.<br /> ==6:xxiii. Так мы сражаемся==— Это явно не к добру, — говорит Фо, когда вновь взвывают горны. — Нет, не к добру, — отвечает Ксанф, глядя в маленькие окна лабораториума и чувствуя, как внутри него закипает ужас. — Это же то, о чём я думаю? — Да, Фо. Фо делает глубокий вдох (ужас охватывает его. Он борется с непреодолимым желанием сбежать). Он протягивает руку к консоли управления, усиливая акустические демпферы зала. Рёв сигнальных горнов становится более глухим, хотя свободно лежащие на рабочей станции предметы продолжают дребезжать. — Итак, — говорит Фо, — как я уже говорил... — Тебе нужен образец крови, — говорит Ксанф. — Моей? — Да. Нужны кровь и немного клеточного материала. — Я совсем не доверяю тебе, Фо, — говорит Ксанф. — Я думаю, это какая-то попытка сбежать, от которой я не выиграю. — Конечно, может быть и так, — говорит Фо. — Но серьёзно... куда мне бежать теперь? Подумай. Ты, как я понимаю, обычный человек? Никакой генетической инженерии? Мне нужны свежие образцы для контрольной группы, а ты — единственный человек поблизости. Я бы взял образцы у себя, но ты этого не одобришь. Закатай рукав, Ксанф. Думай об этом как о моменте, когда ты, в некоторой скромной мере, станешь одним из прославленных чемпионов Трона. — Что? — О, не обязательно быть гигантским зверем в керамитовых доспехах, чтобы спасать мир. Каждый из нас, кто по-своему вносит небольшой вклад в борьбу с надвигающимися силами разрушения, может быть прославлен как чемпион в грядущих веках. Даже я. Ксанф, это наша борьба, и именно так мы сражаемся. Ксанф хмурится. Фо поднимает иглу семплера. — Вот, — говорит Фо. — И совсем не больно. Ты только что сделал шаг к бессмертию, Избранник. Твой повелитель гордился бы тобой. И если тебя спросят, то ты абсолютно честно сможешь сказать: «Да, я действительно чемпион Императора». == 6:xxiv. Чемпион Императора ==Сигизмунд. Теперь это имя не важно. Император назвал его своим Чемпионом, и это всё, что имеет значение. Все остальные подробности и детали его жизни отброшены в сторону ради этого единственного хирургического долга. На Виа Аквила предатели из Десятой роты Сынов Гора замирают при виде него и при виде своего капитана Доргаддона, лежащего в крови у его ног. Сигизмунд не даёт им времени подготовиться. Они думают, что перед ними человек. Но это не так. Чемпион больше не носит жёлтые доспехи преторианцев. Он больше не провозглашает себя Имперским Кулаком и даже не носит суровое боевое облачение Братства храмовников. Он больше не считает себя Сигизмундом. Он облачён в мастерски сделанные доспехи палаческого чёрного цвета и несёт огромный чёрный клинок потусторонней закалки — всё это почётные дары Императора, вручённые Избранниками Сигиллита. Чёрный меч прикреплен к его запястью цепью преданности. Это единственное напоминание о его прошлом. Он слышит, как за спиной огромная толпа оборванцев перестаёт дышать. Он слышит, как Эуфратия Киилер выкрикивает его имя. Она полагает, что он присоединится к её группе группы и теперь, когда он спас её, попытается отступить. Он один против целой роты. Шансы безумно малы. Несомненно, он отступится, ибо один человек не сможет противостоять... Он слышит её вздох, когда начинает движение. Эта женщина необычная, особенная, как и он, ведь оба они были избраны ради какой-то цели против своей воли. За годы ереси его встречи с ней были недолгими, но всегда оставляли в нём отпечаток. Он слышит её вздох, потому что движется навстречу врагу. К тому моменту, когда Сыны Хоруса начинают реагировать, выплёскивая свой гнев, он уже оказывается среди их, и их кровь также выплёскивается из них. Один человек против целой роты. Шансы идиотски малы. Но они не меньше, чем во время испытания нового магистра храмовников, когда претендент должен противостоять двумстам бойцам. Он прошёл это испытание, став чемпионом клятв. Бой одного против ста, двухсот, одного против тысячи... Всё равно в каждый момент времени это бой ''один на один''. Атака толпой не сработает, даже если они нападут все разом. Он — лишь одна цель, а их много, они будут мешают друг другу. Бой один на один, снова и снова. Его оружие — ярость, мастерство и выносливость. Его враги — усталость и сомнение в себе. Отнюдь не Сыны Хоруса, сколько бы их ни было против него. Когда он вступает в схватку, его клинок, неостановимый, рассекает двоих из них — размашистый боковой удар валит обоих с ног. Они всего лишь оказались у него на пути. Чёрный меч отсекает руки сержанту, пытающемуся парировать удар, затем затем проходит сквозь внутренности легионера, замахнувшегося для удара по голове. Сигизмунд поворачивается, пронзает одного предателя, затем бъёт в сторону с такой силой, что другой нападающий кубарем летит прочь. Он блокирует, держа меч почти горизонтально, а затем превращает блок в обратный выпад, убивающий ещё двоих. Когда они падают, меч возвращается к Сыну Хоруса, чей удар он блокировал, и отсекает тому голову. Она отскакивает от выщербленного скалобетонного покрытия. Сигизмунд уже разворачивается, парирует удар клинком и отпинывает его носителя прочь. Он ныряет под цепной топор, перерубает руки, держащие его, вместе с горлом за этими руками. Он вращается, разрубая ещё одного, а затем рассекает своим клинком громадную тушу воющего катафракта. Монстр разделяется по вертикали на две части. Пока они опадают, он оставляет их позади, наносит прямой колющий удар в лицо, обратным движением позвоночник, а затем вонзает клинок в грудь Сына Хоруса, которому почти удалось найти брешь в его защите. Он выдёргивает чёрный меч, рассекая изнутри предателя, в котором тот находился, уклоняется, парирует, проходит кончиком клинка мимо запоздалого защитного приёма и пронзает грудину. Затем он резко разворачивается, чтобы нанести параллельный удар, перпендикулярный его телу, что пронзает стоящего за спиной Сына Хоруса. За десять секунд он убил пятнадцать человек. Они не являются его основными целями, но нельзя напасть на офицеров и чемпионов без последствий. Его атака была шоковым ударом, целью которого было потрясти их и нанести как можно большие потери, пока они не собрались с силами. Иногда этого достаточно, и даже крупные силы рассеиваются пред лицом подобной жестокости. Но только не Сыны Хоруса. Но его шоковый удар был также и предисловием. Он позволил его когортам сформировать порядки. Сигизмунд воюет в одиночку. Его схватки с вражескими чемпионами происходят один на один. Но на покрытых шрамами равнинах Терры, среди беспорядка войны Хаоса, никто не соблюдает приличий дуэли. Если одинокий чемпион будет ожидать соблюдения турнирных правил, он быстро погибнет. Сигизмунд — чемпион, но он не дурак. За время своей кровавой миссии по всем Дворцовым доминионам он обзавелся своими когортами. Своими секундантами. Стоя позади, они прикрывают его и позволяют провести крайне важный первый бой один на один. Затем они приблизятся, чтобы преследовать оставшихся, когда одиночный бой станет массовым. И этот момент настал. Сигизмунду не нужно отдавать приказы. Танковые снаряды врезаются в Десятую роту, поднимая огромные столбы дыма и грязи на Виа Аквила. Предателей сшибает на замлю и подбрасывает в воздух. С левой стороны дороги показываются стрелявшие: два боевых танка «Сикаран»<ref>«Сикаран» — основной боевой танк Легионес Астартес.</ref>, «Арквитор»<ref>«Арквитор» — артиллерийский танк Легионес Астартес.</ref> и штурмовой «Спартанец»<ref>«Спартанец» – усиленная штурмовая разновидность Лендрейдера.</ref>, с правой — три «Карнодона» и «Хищник» модели Деймоса<ref>«Хищник» — основной боевой танк Легионес Астартес. Одной из самых распространённых его разновидностей в годы Ереси является модель мира-кузницы Деймос.</ref>. Все они наспех выкрашены в черно-белые цвета Храма. Они выныривают из придорожных развалин, давя разрушенные стены и осыпающиеся кирпичи, вздымая ореолы пыли вокруг грохочущих гусениц и дрожащих корпусов. Их основные орудия рассчитаны на стрельбу издалека, поэтому при сближении они переходят на вспомогательное вооружение. Спонсоны и второстепенные турельные орудия яростно гремят, выплёвывая копья лазерного огня и трассирующих снарядов в потрясённых предателей. Но всё же Сыны Хоруса — это сыны Луперкаля. Уже униженные одним лишь Сигизмундом, сейчас они лишены поддержки, бронетехники и укрытия. Но они не бегут. Они медленно и непоколебимо отступают, ведя неприцельный огонь, не обращая внимания на братьев, что измолотыми падают вокруг. Их выстрелы, каждый из которых способен прикончить человека, вспыхивают и детонируют на наступающих бронемашинах, испуская огонь и клубы дыма. Они не сравнятся с летящими в них ослепительными копьями и снарядами света. Ряды Сынов Хоруса стремительно редеют, мёртвым грузом они падают оземь и превращаются в ошмётки от прямых попаданий. Непокорные, ошеломлённые, не осознающие своего истребления, монстры Десятой роты нехотя отступают, оставляя за собой ковёр из тел, по которому с хрустом двигаются танки. Когда танки проносятся по обе стороны от Сигизмунда, тот опускает клинок. На мгновение он чувствует уважение к стойкости врага. Они не дрогнули и не побежали. Яростный огонь не разделил их ряды, и они остались непоколебимы. Какой-то своей частью они всё ещё остаются Астартес. Затем он мысленно поправляет себя. Это не храбрость Астартес. Это глупость. Упрямая надменность войска, что слишком привыкло к превосходству над всем и вся на поле боя. После гибели Доргаддона Десятая рота обезглавлена, она не способна думать, не способна принимать решения, не способна осознать приближающуюся гибель и выработать подходящий ответ. Это безмозглое тело, реагирующее на нервные команды отсечённой головы. Наконец Десятая ломается. Три четверти её бойцов мертвы, и она распадается на части. Сигизмунд почти что видит, как очнулись отдельные воины, осознавая, что смерть наконец пришла за ними, понимая, что их триумфальная бойня, которой, как они верили, никто не сможет помешать, внезапно окончилась. Они бросаются врассыпную. Они бегут к обочинам дороги, к укрытию в руинах. Но смерть ждёт и там. Братья-храмовники в полностью чёрно-белых доспехах. Астартес из других легионов, что, в суматохе войны отбившись от своих сил, встали под знамя Сигизмунда. Солдаты Экзертус и Палатинской горты, Девятого Грависского и дюжины других армий, присоединившихся к нему. Они стали его секундантами. Они ждут в руинах. Они плотными колоннами идут по дороге за танками, используя их корпуса как прикрытие. Потрясая оружием и воздевая знамёна Чемпиона, они прибывают, разделяются и атакуют превзойдённую и пытающуюся бежать Десятую. Зажатые на дороге, которую якобы контролировали, воины Десятой роты терпят поражение. Когда храмовники врезаются в перемалываемых Сынов Хоруса и сокрушают их мечами и молотами, танки приостанавливают огонь. Пехотные снайперы Стратакского 20-го полка Экзертус и Гено пять-два Хилиад<ref>Этот полк служил вместе с Альфа-легионом во время событий книги «Легион»</ref> высокоэнергетическими выстрелами в голову выщёлкивают тех, кто добрался до придорожных развалин. Изгоняемые из чрезмерно изувеченных тел, эмпирейные духи кричат в небеса. В воздухе висит тончайшая дымка крови. Сигизмунд идёт туда, где стоит Киилер. Она широко раскрытыми глазами смотрит на происходящую позади него резню. — Госпожа Киилер, — говорит он и салютует ей мечом. — Милорд, — отвечает она, собираясь с силами. — Судьба снова свела нас вместе. Он никак не реагирует. Она всегда с большим уважением относилась к нему. Когда она видела его в последний раз, то восхищалась его благодатью, веря, что он как никогда воплощает в себе волю Императора. Но теперь ей понятно, насколько холодными могут быть проявления этой воли. Его чёрный доспех кажется зловещим. А строгая эбеновая геральдика похожа на траур. Или на угрозу. — Вы... Сигизмунд? — спрашивает она. Ведь он так изменился внешне. Если он облачён в траурные цвета, то, несомненно, она задается вопросом, кого же он оплакивает? Прежнего Сигизмунда, который ныне мёртв, и на замену которому пришёл этот молчаливый палач? — Я — Чемпион Императора, госпожа, — отвечает он, — но когда-то я был тем, кого вы знали. — Вы... командующий, сир? — спрашивает она. — «Чемпион» означает, что вы — командующий? — Нет, госпожа, — говорит он. Дорн даровал ему командование на поле боя, но, хотя Сигизмунд и был великим тактиком, он торжественно передал это право Великому Архаму, доказавшему свой несомненный полководческий гений. Масштаб войны Великого Архама широк и велик, а Сигизмунда — узок и прям, как клинок. — Моя цель, — говорит он, — обезглавить воинство предателей. Выследить и по возможности убить их офицеров, капитанов, полководцев и лучших бойцов, мастеров битвы, обращающих в бегство, и владык, от которых исходят приказы и стратегии. — Как... много вы должны убить? — спрашивает она. — Так много, как смогу, одного за другим, пока смерть не остановит меня, — отвечает он. Похоже что она не знает, как ответить на это. Позади него на Виа Аквила звучат последние взрывы и звуки уничтожения Десятой роты. Ветер проносит мимо них чёрный дым, заставляя её прикрыть глаза. — Я благодарна вам за вмешательство, — говорит она. Он снова никак не реагирует на это. Вместо этого он говорит: — Я слышал голос. — Я тоже, сир. — Я слышу его до сих пор. — Как и я. — Император поручил мне убивать врагов, — говорит Сигизмунд. — Но я чувствую, что должен отложить это занятие до тех пор, пока буду защищать вас. — Защищать до какого момента, сир? — Защищать, пока бы будете добираться до цели, — отвечает он. Затем он делает паузу. — Вы знаете, куда направляетесь? — спрашивает он. Она хочет сказать, что на север. Вместо этого она говорит: — Да. Он кивает. Затем он расстёгивает шлем и снимает его. Его лицо серьёзно и бесстрастно. — Значит, вам знаком этот голос, — спрашивает она, — и вы доверяете ему? — Да. А вы узнали его? — Я знаю, что голос знает меня. Он хмурится. — Путём слов и сигилов, которые я не стал отрицать, он привел меня к вам. Теперь вы под защитой моего знамени. — Все мы, сир? Сигизмунд хмурится. — Сколько вас? — спрашивает он. — Все, — говорит она. — Все, кто ещё жив. — Да будет так, — отвечает Чемпион Императора.<br /> == 6:xxv. Второй и третий уроки ==— Ты лучше умрёшь, брат? — спрашивает Феррус. — Ну, так и будет. Ты умрёшь. — Он ненадолго умолкает. — Прости. Но ты уже знаешь об этом, не так ли? — Да, — говорит Сангвиний. Ни одно слово, произнесённое Феррусом Манусом, не сопровождалось движениями рта. Более того, кажется, что его губы сжаты, а челюсти стиснуты, словно бы он пытается выдержать нестерпимую боль. — Ты знаешь, как это случится? — спрашивает он, и его слова кажутся пустыми, словно бы доносятся с огромного расстояния. — Да. — Но ты всё равно пришёл сюда? — И снова да, — отвечает Сангвиний. — Потому что то, как я умру, не имеет значения, не так ли? Важно то, почему. Кажется, Феррус улыбается, хотя улыбка появляется и исчезает в мгновение ока. — Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать, Сангвиний, — доносится откуда-то его голос. — Ты понимаешь. — Понимаю, — говорит Сангвиний. — Но понимает ли он? Понимает ли... Хорус? — Отнюдь нет, — шипит Феррус. Из тьмы за ним раздается далёкий стон боли. Меч Сангвиния стремительно взлетает, готовый к бою. — Кто здесь? спрашивает Сангвиний. — Чья эта боль? — Всех, — отвечает Феррус. Его губы артикулируют это слово через секунду после звука. — Твоя. Моя. Боль — присуща жизни, но смерть не приносит избавления. Ты должен это усвоить второй урок. После того, что мы считаем смертью, боль становится лишь сильнее. Она пожирает тебя. Они будут пожирать тебя вечность, рвать твою душу... — Кто ты? — говорит Сангвиний. — Я думаю, что ты вовсе не мой потерянный брат. Феррус молчит, и тьму наполняет долгий и ужасный вздох. За тягучим вздохом вновь следует его голос. — Но это я, — говорит он. Его губы в противовес произносят другие слова, а затем кривятся. — В своём безумии Хорус забавы ради призвал меня сюда. Но раз я здесь, то я выдержу эти муки и буду оставаться тут. Если бы не ты, меня бы тут не было. Я хочу направить тебя. — Направить меня? спрашивает Сангвиний. — Или заманить? Сквозь тьму издалека доносятся пронзительные крики. Сангвиний не может представить себе, какие муки могли бы породить их. Он не обращает внимания на чувство, что крики ему знакомы. — Направить, — настаивает Феррус. — Я мёртв. Потерян. Проклят. Я был самоуверен и глуп, но я могу наставить тебя, а ты сможешь научиться на моих ошибках. Всё же мы с тобой братья. Мы — начало и конец всего этого. Я был смертью в начале, ты — жизнью в конце. Он жестом приглашает Сангвиния следовать за ним и идёт вглубь крипты во мрак. Сангвиний колеблется. — Причиной, по которой семья собирается вместе, может быть смерть или рождение, — бормочет Феррус. — Это может быть и то, и другое. — Подожди, — говорит Сангвиний. Он на несколько шагов отступает от брата-гиганта, проходя между рядами безмолвных каменных гробов. — Я пришёл именно оттуда. Феррус приостанавливается и оглядывается. — Я пришел этим путем, — повторяет Сангвиний, сжимая рукоять меча. — Ты ведёшь меня назад... — Нет, — говорит Феррус. — Но тогда куда? — спрашивает Сангвиний. — Ты сказал, что направишь меня, но идёшь туда, откуда я пришёл. Ты ведёшь меня наз... — Нет, — говорит Горгон. В его словах чувствуется нетерпение, словно гнев, заключенный в некродермальную оболочку его силы воли, нельзя подавлять ещё дольше. В его взгляде видно разочарование тем фактом, что его брат не понимает смысла сказанного. — Я говорил тебе, что Хорус скрутил материю в клубок. Направление движения не имеет смысла. Брат, этот корабль, Тронный мир, Дворец, царства Варпа и Хаоса... все они сплавлены и переплетены. Не ищи смысла или логики. Их нет. Урок третий. Ничто здесь не имеет смысла. Если ты хочешь добраться до него, то ты доберёшься. И неважно, каким путем ты пойдёшь. Феррус отворачивается и смотрит в непроницаемые тени. — Твоя встреча с ним неизбежна, — говорит он. Горгон поднимает сверкающие железные руки и, кажется, ухватывается за сам мрак. Когда он начинает раздвигать тьму, его плечи и спина содрогаются от усилий. Он словно разрывает ночь пополам. Сангвиний делает осторожный шаг вперёд. Подобно обгоревшей бумаге, мимо него проносятся клочья и обрывки разорванной тени. Феррус Манус проделывает проход в темноте, его серебристые руки обрабатывают и сгибают материю ночи словно раскалённый металл в кузнице. Впереди мелькают сумерки, бледные, как закаленная сталь. Сангвиний видит погнутые балки, искорёженные переборки, повреждённые дверные люки. Мрачное нутро искалеченного корабля. — Он здесь? — спрашивает Сангвиний. — Если ты желаешь, то он будет здесь, — отвечает Феррус, раздвигая темноту. — Зависит от тебя. Но если он здесь, то ты должен быть готов.<br /> == 6:xxvi. Ветеранская сталь ==Похожий на ствол дерева придаток бъёт, словно плеть, и швыряет его в сторону. Тейна отбрасывает, он врезается в открытую дверей, срывает её с петель и падает на пол. Тварь приближается. Чтобы лишь поместиться в туннеле, ей пришлось согнуться. Рога, как у гигантского оленя, скребут и скрипят о потолок. Её глаза — это яркие янтарные полосы, похожие на тошнотворные неоновые лампы. Вытянутыми вперёд огромными, похожими на стволы деревьев, лапами, она протаскивает себя вперёд словно застряла в пещере. Её восьмипалые руки размером со взрослого человека. Огромная козлиная морда хрипит, источая слюну и клубы пара. Там, где расходятся толстые пурпурные губы и грязные зубы-резцы расходятся, обнажаются другие ряды зубов, а за ними — ещё и ещё: зазубренные рыбьи челюсти, крокодильи клыки, полупрозрачные зубы глубоководных хищников. Её язык — это блестящий голубой кусок мяса толщиной с погрузочную рампу. Тейн откатывается от проёма за полсекунды до того, как в неё начинает протискиваться нерождённый. Обе двери, одна из которых уже пострадала от удара Тейна, вылетают из своих рам, сминаясь, словно золотая фольга. Зацепившись за острия рогов, часть наличника обваливается. Огромная голова и плечи просовываются в проход. Руки рвутся вперед, ударяются о пол, а затем тянутся назад в поисках зацепки. Грязные потрескавшиеся когти огромных конечностей пробиваются сквозь полированную поверхность, а затем проделывают в сияющем оуслите глубокие параллельные борозды. Молв и Демени, спотыкаясь, отступают назад. Но не Берендол. Он идёт на тварь, лицом к лицу с ней, как будто медленно и лениво размахивая мечом. На вытянутых предплечьях нерождённого он оставляет длинные глубокие раны, которые мгновенно наполняются кровью, забрызгивая пол и покрывая шерсть и паучьи лапы твари. Нерождённый вновь хрипит. Он пытается ухватить него. Берендол обходит гигантскую неуклюжую руку, наносит первый удар по пальцу, вторым ещё глубже рассекает бицепс, затем сближается с ревущей мордой твари и рассекает щёку и лоб. Они должны убить нерождённого до того, как он втащит себя в атриум. Его огромное тело зажато в узком служебном туннеле. Если тварь прорвётся дальше, то в просторном атриуме оно сможет подняться, встать во весь рост и... Двуручный меч Берендола оставляет больше глубоких ран на морде и лбу. Ослеплённый своей же текущей кровью, нерождённый вытягивает огромную голову вперёд и хватает Берендола своей пастью.<br /> == 6:xxvii. Книга ==— Я работаю здесь уже много лет, — говорит архивариус. — Но я никогда не думал, что все эти работы — нечто большее, чем аллегория. — Никто из нас не думал о таком, — говорит Зиндерманн. — Совсем никто, сэр? — кротко спрашивает архивариус. — Разве что пара людей, — говорит Зиндерманн. — Несколько мельком узревших. — Вы подразумеваете Киилер, — говорит Мауэр. Зиндерманн кивает. — И кто же послушал её? Мы заключили её под стражу как сумасшедшего пророка, распространяющего опасные идеи. — Но развы вы пришли сюда не из-за опасных идей? — спрашивает архивариус. — Да! — восклицает Зиндерманн и поднимается на ноги. — Идёмте, друзья мои. Мы можем либо сидеть здесь и медленно замёрзнуть до смерти, либо сделать что-то полезное. — Выбраться отсюда? — предлагает Мауэр. — Предупредить кого-нибудь? Позвать на помощь? — Кого предупредить? И где искать помощи? — спрашивает Зиндерманн. — Вы же слышали горны, прозвучавшие после ухода Гарвеля. Да, они их слышали. Даже в недрах зала Ленг сигнальные горны звучали оглушительно. Разнёсшийся по Дворцу рёв возвещал о том, что Дворец больше не является дворцом, не безопасен, не неприкосновенен и не защищён. — Здесь хотя бы тихо, — говорит Зиндерманн. — Пока мы ждём возвращения Гарвеля, давайте займемся работой. Втроём они поднимаются и идут вдоль стеллажей. Усиливающийся холод, кажется, высасывает свет из светильников и даже приглушает звук их голосов. Названия на корешках книг стало сложнее прочесть, а над некоторыми экспонатами лампы вовсе отказали. — Слишком холодно, — говорит Мауэр, и её слова сопровождаются паром изо рта. — Я могу попробовать отрегулировать климатическую систему, — говорит архивариус. — Или же мы можем разжечь огонь? предлагает Мауэр. Архивариус смотрит на неё с негодованием и ужасом. Мауэр саркастически пожимает плечами и жестом указывает на полки вокруг. — Здесь полно сухого горючего, — говорит она. — Не хотел бы я быть частью общества, сжигающего книги, — говорит Зиндерманн<ref>Какая ирония. Кирилл Зиндерманн станет одним из основателей Инквизиции.</ref>. — Но вас устраивает то, что эти книги запрещены и спрятаны? — усмехается Мауэр. — Эти экземпляры сохранились на протяжении удивительно долгого времени, — спокойно говорит архивариус. — Зачастую они являются единственными сохранившимися копиями конкретных трудов. Попытаетесь сжечь их, мадам, и я убью вас. Мауэр удивлённо смотрит на архивариуса. Это самая смелая реплика девушки с момента их прихода сюда. Мауэр на голову выше и вооружена пистолетом. Архивариус ведёт себя довольно вызывающе. — Я пошутила, — говорит Мауэр. — Но в этом и заключается людской дух, — говорит Зиндерманн. — Неповиновение перед лицом беспричинного осквернения. Пока в таких людях, как эта молодая женщина, есть хоть капля сопротивления, надежда жива. Он смотрит на названия на полках поблизости. — И, конечно, она права. Да, эти экземпляры имеют историческую ценность, но они могут стать и нашим спасением. Если они спасут хотя бы одну жизнь, то уже этим докажут свою ценность. Он достаёт несколько томов. Диахронические штудии, «Собрание Мафематики<ref>искаж. математика</ref>», учебники по изосефии<ref>Изопсефия — нумерологический приём, при котором подсчитывается сумма чисел, соответствующих буквам слова</ref> и альманахи геметрии<ref>искаж. геометрия</ref>, труд по критофазии<ref>В данном случае под словом «криптофазия» подразумевается скрытный способ общения</ref>... Внезапно он останавливается. Он смотрит на маленькую книгу в кожаном переплете, размером не больше молитвенника. Другие книги выскальзывают из его рук и падают на пол, словно оглушённые птицы. — Что это? — спрашивает Мауэр. — Это... — начинает он. Но не может произнести слова. На обложке вытиснено название. ''«Книга Самуса»''.<br /> == 6:xxviii. Тот, кто идёт позади тебя ==Локен не медлит. Он не пытается сражаться. Он не ждёт, пока отвратительный гигант полностью появится из реки крови. Он разворачивается и бежит. Он движется так быстро, как только может, пробираясь сквозь густую вязкую жидкость, покрывая себя каплями крови. Позади него раздаётся хихиканье, эхом разносящееся по служебному туннелю. '''''— Моё имя — Самус. Ты знаешь его. Оно знает тебя. Ты всегда знал его.''''' Голос знаком ему. Это тот самый влажный как болото и сухой как кость клёкот, что он слышал в Шепчущих Вершинах. Это скрежет демона. Но в нём слышны и многие другие голоса, переплетенные вместе словно пряди каната. Голоса Джубала, Сигиллита, Мерсади, сотни голосов, тысячи. Он отчётливо различает тембр Мерсади. В мрачное время Солнечной войны демон вселился в неё, использовал её голос и тело, а затем уничтожил её. С тех пор она преследует Локена в виде призрака, что больше не может рассказать свою историю. Её голос преследует его и сейчас. Он хочет развернуться и сразиться с ним. Убить его. Убить за то, что она сделала с Мерсади Олитон и всем Солнечным царством. Но Локен продолжает без оглядки двигаться прочь. Ему ясно, что мрачный, залитый кровью служебный туннель не подходит для сражения с подобной тварью лицом к лицу, не уступая ни пяди земли. Ему нужно как-то извлечь преимущество из корабля. Как-то. Он прекрасно помнит план корабля, если только тот не слишком изменился или исказился. И ему известно, что один взгляд через плечо погубит его. Один взгляд на эту тварь — и ему конец. '''''— Я тот, кто идёт позади тебя,''''' — смеётся голос. «''Тогда оставайся позади»''. Борясь с сопротивляющейся его усилиям пенящейся волной, он бежит с максимальной скоростью, на которую способно его тело. Он не оглядывается, когда слышит плеск от огромной фигуры, начавшей двигаться за ним. Он не смотрит назад, когда слышит лязг, вызванный ударами головы и плеч преследующего его чудовища о потолочные трубы. Он не разворачивается, когда волна от громады за ним настигает и проносится мимо него. Эта волна едва не сбивает его с ног. Он удерживает равновесие и продолжает бежать, красная жидкость вокруг бурлит и клокочет. '''''— Самус. Это единственное имя, которое ты услышишь,''''' — раздаётся многоголосое эхо. Был ли призрак Сигиллита, увиденный перед появлением демона, настоящим? Или это очередная ложь? Тридцать метров. Если эйдетическую память Локена ничто не обманывает, то до слива остаётся ещё тридцать метров. Двадцать. Он чувствует появление течения, прилив вокруг своих ног. Десять. Волны, гонимые движением монстра, бьются о стены туннеля и разбиваются о его бедра. '''''— Оглянись! Самус здесь!''''' Там. Слева. Наполовину скрытая водой решётка сливного отверстия, захлёбывающаяся от огромного количества жидкости в туннеле, забитая сгустками крови и тканей. Он не оглядывается. Он кромсает решётку цепным мечом. Зубья с жужжанием рассекают металл и поднимают в воздух струи крови. Меч начинает работать с перебоями и дымиться, когда ему приходится погрузить его, чтобы резать под поверхностью жидкости. Он чувствует, как кровь варится и пригорает, источая отвратительный коричневый дым... Решётка падает. Мгновенно Локен чувствует, что поток резко усилился и тянет его. Он отпускает решётку и погружается в кровь. Кровь несёт его. Возможно, она принадлежит его потерянным и проклятым братьям. Засасывая и булькая, поток с силой увлекает его вперёд. Когда его несёт вперёд, конечности и броня скрежещут и визжат, ударяясь о стенки стока. Что-то огромное — когтистая рука размером со взрослого человека — с секундным опозданием врывается в пасть водостока, сминая металл и оставляя вмятину на стене туннеля. Всё вокруг становится красным, а затем чернеет. Утопая в крови и грохоча, словно медальон ложи в банке, оглушённый шумом потока, он несётся прочь подобно сорванной ветке в водостоке. Поток выплёвывает его в затопленный отстойник. Молотя конечностями, он поднимается на поверхность, карабкается и упирается ногами, и наконец выбирается на дорожку. С него капает кровь. Каким-то образом он всё ещё сжимает цепной меч. Кровь, вытекающая из служебного туннеля позади, льётся из сливного отверстия, поднимая розовый туман. Скользкий и с ног до головы покрытый кровью, он начинается двигаться. Отстойник представляет собой огромное помещение, дно глубокой, пересекающей несколько палуб инженерной шахты. Он возвышается над ним, через определённые промежутки перекинуты мостики трубопроводов и воздуховодов. Далеко вверху виден бледный нездоровый свет. Он крепит цепной меч к броне и начинает карабкаться по настенной служебной лестнице. Уровень крови в резервуаре внизу быстро поднимается, она начинает бурлить и пениться, вскипая. Что-то вырывается из водоворота, словно всплывающее на поверхность огромное морское создание. '''''— Это единственное имя, которое ты услышишь!''''' — кричит голос.[[Файл:EndAndDeath-II-6xxviii.jpeg|альт=Самус преследует Локена сквозь недра "Мстительного Духа"|без|мини|''Самус преследует Локена сквозь недра «Мстительного Духа»'']]<references />