Конец и Смерть, Том 2 / The End and the Death, Volume II (роман)

Перевод в процессе: 9/166 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 9 частей из 166.

Другой перевод У этого произведения есть (или будет) другой перевод от переводчика Harrowmaster.

Конец и Смерть, Том 2 / The End and the Death, Volume II (роман)
Автор	Дэн Абнетт / Dan Abnett
Переводчик	Shaseer
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I
Следующая книга	Конец и Смерть, Том 3 / The End and the Death, Volume III
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Действующие лица

Император — Повелитель Человечества, Последний и Первый владыка Империума

Гор — примарх XVI легиона, возносящийся сосуд Хаоса

Защитники Терры

---

Малкадор Сигиллит — регент Империума

Константин Вальдор — генерал-капитан Легио Кустодес

Верные примархи

Рогал Дорн — Преторианец Терры, примарх VII легиона

Сангвиний — Великий Ангел, примарх IX легиона

Вулкан — Последний страж, примарх XVIII легиона

Легио Кустодес

Диоклетиан Корос — трибун

Иос Раджа — гетайрон-соратник

Цекалт Даск — проконсул гетайронов

Узкарел Офит — проконсул гетайронов

Доло Ламора — часовой-соратник

Людовик — проконсул гиканатов

Симаркант — хранитель

Ксадоф — хранитель-соратник

Каредо — таранат (гетайрон)

Рейвенгаст — гетайрон-соратник

Таурид — гетайрон-часовой

Нмембо — гетайрон-соратник

Загр — гиканат (гетайрон)

Алделес — гетайрон-соратник

Меузас

Тибериан

Каледас — префект

Лафрос

Зохас Чан — часовой

Амон Тавромахиан — кустодий

Сёстры Безмолвия

Керия Касрин — рыцарь забвения, кадр Стальных Лис

Моци Додома — сестра-смотрительница

Афона Ир — дозорная командующая Рапторской Гвардии

Сриника Ридхи — рыцарь-центура, кадр Дымчатого Леопарда

Избранники Малкадора

Халид Хассан

Заранчек Ксанф

Мориана Моухаузен

Галлент Сидози

Гарвель Локен — Одинокий Волк

Офицеры и командующие-милитант Военного Двора

Сандрин Икаро — вторая госпожа Тактика Террестия

Илья Раваллион — стратег

Иона Гастон — младший офицер

Лорды Совета Терры и лорды-принципал

Загрей Кейн — Фабрикатор в изгнании

Немо Чжи-Менг — Магистр хора Адептус Астра Телепатика

Эйрех Хальферфесс — Астротелеграфика Экзульта Высокой Башни

VII легион, Имперские Кулаки

Архам — магистр хускарлов

Фафнир Ранн — лорд-сенешаль, капитан первой штурмовой группы

Фиск Хален — капитан, 19-я тактическая рота

Вал Тархос — сержант, 19-я тактическая рота

Максимус Тейн — капитан, 22-я рота «Образцовые»

Леод Балдуин

Калодин

Лигнис

Бедвир

Деварлин

Мизос

Онфлер — претор-капитан

Колькис — ветеран

Ноксар — ветеран

Берендол — хускарл

Молв — инициат

Демени — инициат

Тамос Рох — вексиллярий

Гил Конорт

Сигизмунд

V легион, Белые Шрамы

Шибан — хан, называемый Тахсиром

Соджук — хан

Намаи — магистр кешика

Хемхеда — хан

Кизо — мотоциклист

Ибелин Кумо

IX легион, Кровавые Ангелы

Ралдорон — Первый капитан, первый орден

Азкаэллон — глашатай Сангвинарной Гвардии

Тервельт Икасати— сангвинарный гвардеец

Зефон — доминион, Вестник Скорби

Нассир Амит — Расчленитель

Ламирус — сержант

Сародон Сакр

Махелдарон

Мешол

Дитал Мегиус

Зеалис Варенс

Кристаф Кристаферос

Ринас Дол

Кистос Геллон

Хотус Меффиил

Сатель Эймери

Хорадал Фурио

Эмхон Люкс

Маликс Гест

Расколотые легионы

Аток Абидеми — Драконий Меч, XVIII легион, Саламандры

Оди Сартак — капитан, VI легион, Космические Волки

Тьярас Грунли — VI легион, Космические Волки

Эрим Лур — XIX легион, Гвардия Ворона

Н’нконо Эмба — Хранитель Погребального Костра, XVIII легион, Саламандры

Рева Медузи — сержант, X легион, Железные Руки

I легион, Тёмные Ангелы

Корсвейн — лорд-сенешаль, Гончая Калибана

Адофель — магистр капитула

Траган — капитан девятого ордена

Ворлой

Бруктас

Харлок

Бламирес

Ваниталь

Эрлориаль

Карлой

Асрадаил

Тандерион

Карфей

Захариил

Имперская армия (Эксцертус, Ауксилия и прочие)

Алдана Агате — маршал, Антиохийские Воины Вечерни

Файк — её адьютант

Михаил — капитан, 403-й полк Вынужденных Стратиотов

«Чок» — 403-й полк Вынужденнных Стратиотов

Франна Бизет — майор, Литрийский 16-й полк Эксцертус

и прочие

Префектус

Хеллик Мауэр — боэтарх

Орден испрашивающих

Кирилл Зиндерманн

Лита Танг

Гражданский конклав

Эуфратия Киилер

Эйлд

Переванна

Верефт

Кацухиро

Воинство предателей

---

XVI легион, Сыны Гора

Эзекиль Абаддон — Первый капитан

Кинор Аргонис — советник магистра войны Луперкаля

Улнок — советник Первого капитана

Азелас Баракса — капитан второй роты

Калтос — вторая рота

Тарше Малабрё — магистр Катуланских налётчиков

Хеллас Сикар — магистр юстаэринцев

Тарас Балт — капитан третьей роты

Тиро Гамекс — третья рота

Ворус Икари — капитан четвёртой роты

Ксофар Беруддин — капитан пятой роты

Экрон Фал — центурион юстаэринцев

Калинтус — капитан девятой роты

Селгар Доргаддон — капитан десятой роты

Зистрион — капитан тринадцатой роты

Иераддон — капитан

Ирманд — капитан

Фаэтон Зелецис — претор-капитан

Арнанод — сержант

Густус — терминатор-юстаэринец

Варья — терминатор-юстаэринец

XIV легион, Гвардия Смерти

Тиф — Первый капитан

Сероб Каргул — лорд-контемптор

Воркс — Повелитель Тишины

Кадекс Илкарион

Каифа Морарг

Мельфиор Крау

Скулидас Герерг

XVII легион, Несущие Слово

Эреб — тёмный апостол

VIII легион, Повелители Ночи

Хагашу

Лукорифус — раптор

XV легион, Тысяча Сынов

Азек Ариман — чернокнижник

Тёмные Механикум

Клейн Пент — пятый ученик Нуль

Айт-Один-Таг — спикер сопряжённого военного единства Эпты

Другие

---

Базилио Фо — военный преступник

Андромеда-17 — селенар

Старые спутники

Олл Перссон — Вечный

Джон Грамматик — логокинетик

Кэтт — несанкционированный псайкер

Гебет Зибес — рабочий

Догент Кранк — солдат

Графт — сельскохозяйственный сервитор

Актея — пророчица

Лидва — прото-астартес

i. Танец без конца

В Ультве прибыл театр масок, первый со времён Падения.

Он пришёл незваным, словно подарок: арлекинада риллиетаннов, впервые за многие века, вышла из косых лучей света врат Паутины и молча прошла через вырезанные из призрачной кости палаты искусственного мира к залу Овации. Там, без прелюдии и увертюры, они начали своё выступление.

Азуриане Ультанаш Шельве собрались, чтобы посмотреть на зрелище. Одни спрашивают: «Что это значит? Это благословение или предостережение?» Другие вопрошают: «Что это за танец?»

Эльдрад Ультран знал ответ. Хотя арлекины скрывались в Паутине со времен Падения, хранимые Смеющимся Богом Цегорахом, их танец никогда не заканчивался. Они танцевали в уединении, сохраняя старые театры масок, такие как театр Полутени и театр Ухмыляющейся Луны, и создавая новые, например театр Танца без конца. Он никогда не видел этот театр масок, но слышал разговоры о нём. То был великий обряд оплакивания, добавленный в репертуар арлекинов за годы уединения, ибо в нем запечатлена трагедия Грехопадения.

Эльдрад пришёл в зал Овации, чтобы побыть зрителем вместе со всеми. Зал Овации — его любимое место в Ультве. Будучи огромным, он единственный в искусственном мире производит впечатление, как будто ты не находишься взаперти. Здесь есть бескрайний небосвод, мягкий закат и широкие луга эйтока, трепещущие на едва заметном ветерке. Травянистую чашу окружает километровое кольцо из нежно-бежевых скал. Тени здесь длинны, а сумерки приглушены. Всё это смоделировано. Пси-энграммы в палубе из призрачной кости и парящем куполе воссоздают эту обстановку из воспоминаний, а оптические поля заставляют пространство казаться ещё больше, чем есть на самом деле. Эльдрад стоял среди скал вместе с остальными, наблюдал за танцем, ощущал солнечный свет из воспоминаний, вдыхал вызванные из памяти запахи эйтока и полевых цветов. За воображаемым горизонтом гремел вечерний гром и сверкали зарницы. Но то шумел не гроза и сверкали не молнии. Это трещали активные врата вдалеке, по краям комнаты.

Танец — зрелище высочайшего актёрского мастерства. Это целая труппа мимов и шутов, колдунов, света, тени и спектра между ними, ведомые арлекином-главой труппы, все в ослепительных домино-костюмах, все под фальшивыми личинами избранных ими агаитов. Среди них мелькала и синяя тень солитера, знаменующего важность постановки. Они двигались по полу травянистой чаши в танце, что одновременно выверен до предела и текуч, словно вода.

Когда танец закончился, танцоры тут же начали снова, повторяя его целиком.

Поползли слухи. Несмотря на растущую тревогу и отчаянные меры подготовки, предпринимаемые всем народом альдари, посланцы всё же пришли посмотреть на представление. Первая арлекинада со времен Падения — событие поистине значимое, и его следует увидеть. Посланцы прибывали через врата Паутины. Одни пришли из искусственных миров, готовящихся к ответной войне; другие — из миров, удаляющихся с максимальным ускорением по направлению к краю Галактики; из драгоценных старых миров, возводящих свою оборону; из закрытых девственных миров, прячущих свои самые сокровенные мысли в сосудах из стекла души; из общин экзодитов, уходящих в свои потаённые укрытия. Каким бы ни был кризис, театр масок нужно посетить.

Затем поток прибывающих иссяк. Внезапные шквалы имматериального ужаса вскипели и разлились по тропам Паутины. Проход больше невозможен. Старые пути закрыты. Эльдрад приказал закрыть ворота. Те, кто уже здесь, должны остаться. Те, кто ещё не прибыл, могут никогда не достигнуть цели, а многие заблудятся в пути.

Эльдрад ожидал подобного. Однако ему не хотелось признавать, что он не смог предвидеть это. В последние недели видение будущего постепенно затуманивалось и угасало, заглушаемое шумом эфира так же, как сейчас блокированы перемещения. Будущее либо скрыто от глаз азуриан, либо его больше нет.

Некреворт, эмиссар Комморры, прибыла последней перед закрытием ворот.

Стражники сразу же закрыли их при виде посланника порицаемых и деградировавших собратьев альдари.

— Я пришла не с оружием в руках, но чтоб увидеть представление, — произнесла она со смертоносной улыбкой, подняв покрытые шрамами ладони, — Откажете ли вы мне?

— Я никому не откажу, — отвечает Эльдрад, — даже эладрит иннеас. Театр масок — для всех, в ком течёт наша кровь, кто бы то ни был. — Он подал стражникам знак отступить.

— Думаю, вскоре наша кровь потечёт в прямом смысле, — сказала она, шагая рядом с ним по склонённой траве в сторону зала Овации. — Твоя, ясновидец. Моя. Не так ли?

— Ты словно изрекаешь предсказание, драконт Некреворт. Мне казалось, друкхари чуждо искусство предвидения?

— Не нужно владеть предвидением, чтобы узреть надвигающуюся на нас гибель, — ответила она. — Мон-кей превзошли сами себя. Они доведут до истребления не только свой род.

Театр масок длится уже девять дней. На сцене зала Овации кружащиеся фигуры артистов с выверенной точностью и изящной грацией отыгрывали агонию и экстаз. Они порхали в воздухе подобно птицам, взвихрялись, как листья, пружинили, переплетались, изгибались друг вокруг друга. Домино-костюмы блестели и переливались радужными бликами. Когда танец заканчивается, они начинали его снова, повторяя тот же набор символических движений.

Небо вырезано из дымки, а в ветерке чувствуется печаль. Эльдрад и драконт кабала присоединились к зрителям на краю скалы. Эльдрад видит, как автархи отворачиваются, избегая друхари. Он видит, как экзархи хмурятся от ее присутствия, а экзодиты отходят в сторону. Никто не высказывал угроз, ибо это означало бы злоупотребить гостеприимством Ультве.

Посол Ияндена не проявила недовольства. Несмотря на присутствие драконта, она подошла к Эльдраду.

— Что ты видел? — тихо спросила она у ясновидца, пока они вместе наблюдали за арлекинадой.

— Ничего, Мелендри, — ответил тот.

— А ты смотрел?

— Ты думаешь, я не пытался, Серебряная Душа? Конечно, я смотрел. Но предвидеть нечего, и ты знаешь это, ибо по страху в твоих глазах я понимаю, что ты тоже пыталась. Ничего не видать, а даже если бы и было видно, что нам с того? Предвидеть — значит знать то, что ещё не наступило. Что толку от одного предзнания?

— Предвидение — это дар, — ответила собеседница. — Ясновидеть — значит знать путь и иметь возможность изменить свои шаги.

Эльдрад посмотрел на неё.

— Мне нравится твоя вера в это. Но меня отталкивает то, что ты всё ещё придерживаешься этой идеи.

— Предвидение принесло мне много побед.

— Возможно.

— Я предвидела поражения и меняла шаги так, чтобы вместо этого Иянден приходил к триумфу.

— Ты уверена, что дело в тебе, Серебряная Душа? Или аспектные воины твоего мира просто сражались упорнее и побеждали?

Она нахмурилась.

— Мне грустно слышать, как великий ясновидец так плохо отзывается о своём искусстве. Зачем азурианам дано читать судьбу, если не для того, чтобы ее менять?

— Потому что жизнь жестока, — отвечает он.

— Эльдрад, я пришла в Ультве, чтобы посоветоваться с тобой, ибо Ультве видит дальше, чем любой...

— Ты пришла посмотреть на театр масок, — произнёс он, — и этого достаточно. Арлекины нарушили своё уединение, чтобы танцевать для нас. Это всё, что нам следует знать. Великая катастрофа вершится среди звёзд. Нам повезёт, если мы переживём её.

— Мы предвидели её наступление долгие годы. Теперь, когда она надвигается на нас, должно же быть что-то, что мы можем...

— Теперь ты советуешь действовать, иянденка? Когда азуриане уже много лет осуждают любое вмешательство в жизнь и войны этих млекопитающих? Мы знали, что они сгорят. Мы это предвидели. И теперь это происходит.

— Но не в таких масштабах, Эльдрад. Да, мы предвидели их падение. Но мы недооценили потенциал их разрушительной злобы. Их родной мир, ныне ставший средоточием их последнего горя, подобно раскалённому углю прожигает шёлк творения и источает варп. Наше зрение померкло, и арлекины пустились в пляс. Это может означать только лишь то, что их последнее падение станет вторым падением для нас, поглотив всё.

— Тогда беги, Серебряная Душа.

— Иянден бежит, Ультран.

— А Ультве не может бежать. Мы завязли в шраме нашей ошибки.

— Так ты... просто сдашься?

Он отвернулся от неё. В бледном воздухе имитируемого заката он увидел то, как другие посланцы неподалеку с интересом наблюдали за их разговором. На лице Некреворт застыла изумлённая ухмылка.

Он трижды хлопнул в ладоши.

— Остановите театр масок! — приказал Эльдрад.

Танцоры замедлились и замерли. На сцене зала Овации арлекины уставились на него из-за своих чудесных масок: кто-то застыл вприсядку, готовясь к прыжку или вращению, другие стояли, опустив вытянутые руки. Двигается только колышущаяся трава.

Эльдрад, освещаемый искорками света, простёр руки. Его одежда начала таять, превращаясь в пар. Вместо неё материализовываются доспехи, переплетаясь мягкими лентами стеклянного цвета и оседая на его конечностях и теле, пока он не облачился в образ воина.

— Я расскажу вам, что я видел, — объявил он собравшимся. — Я расскажу вам, что я сделал.

Шипя, арлекины собрались в группу, обхватив друг друга руками.

— Когда-то, позади нас на тропе судьбы, жил великий народ, — начинает он, — Его достижения были велики, а превосходство отчётливо, и он унаследовал звёзды и всё, что лежало между ними...

— Не учи нас, Эльдрад, — прервал его Коуриан из Биель-Тана.

— И в своём превосходстве и свершениях они предвидели, куда приведёт их путь, но они продолжили идти и не свернули в сторону.

Мелендри обиженно посмотрела на него.

— Не говори о нашем позоре так, будто это аргумент против нашего искусства.

— Нашем позоре?

— Ты говоришь об азурианах, о том времени, когда Она пришла утолить свою жажду нами. Мы помним и оплакиваем те события. Но это не аргумент. Наша потеря, пусть и величайшая из всех потерь, лишь подкрепляет необходимость нашего искусства. Если мы предвидим, то мы действуем. То, что ещё предстоит, мы способны изменить. Таков горький урок Падения. Наша гордость ослепила нас. Мы стали прислушиваться к своему предвидению с тех пор, как...

— Но это не наша история, — ответил ей Эльдрад. — Я говорил о другом, более молодом виде. Они идут по нашим стопам, словно научившись у нас нашему танцу и теперь исполняя его в дуэте с нами, повторяя каждое наше движение.

— Они — низшие существа, — огрызнулась Джайн Зар. — Они отстают от нас на миллионы лет. Они стремятся подражать нашей былой славе, но им никогда не достичь такой утонченности. Они уничтожат сами себя, как это сделали тысячи других видов до них. Мы избегали их возвышения, насколько могли, и не вмешивались в их дела. Скоро они исчезнут.

— Даже очень скоро, — согласился Эльдрад. — Но то, как именно они исчезнут, касается и нас.

Он смотрит на всех вокруг.

— На протяжении многих поколений мы предвидели рок людей — да, давайте называть их по имени — и погибель их вида. Выскочек, что всё же создали империю, достойную этого слова. Их энергичность удивляет нас. Мы наблюдали, как они повторяют те же ошибки, что и мы. Мы ждали их неизбежной гибели, ибо не такова ли судьба всех видов, которые используют силу разума, чтобы влиять на свою судьбу? Я предостерегал от этого, Ультве предостерегал от этого, но вы решили не вмешиваться. Я не принял ваше решение.

Раздался ропот беспокойства.

— Я манипулировал кое-кем, пытаясь предотвратить эту катастрофу, ибо ещё тогда я знал то, что сейчас знаете вы. Погибнет не только человеческий вид. Усилия, что я прилагал в течение многих лет, были напрасны. Некоторые мои действия были недостаточно продуманны, и я отсёк нити судьбы, чтобы исправить их так, как смог. Но я хотя бы пытался. Теперь вы в своем горе заявляете, что пришло время действовать. Но уже слишком поздно. Тот, кого называют Гором Луперкалем, обладает слишком большой мощью, чтобы мы могли противостоять ему. В моей игре остался один ключевой агент. Он позаботился о том, чтобы у сил, противостоящих Луперкалю, стало на одного великого чемпиона больше, чем было бы в противном случае, — я говорю о так называемой Прометеевом Сыне. Возможно, мой агент сможет принести больше пользы, но боюсь, что это не так. Наше зрение угасло, потому что нет будущего, которое можно увидеть. У нас нет иного выбора, кроме как претворять в жизнь ваш выбор и позволить им сгореть, борясь с пламенем пожара, если оно подойдет к нам слишком близко. Или, если судьба будет жестока и человеческий род не исчезнет сам собой, мы будем готовиться к борьбе со сломленным видом, подпитываемым Хаосом. Сейчас у нас нет иного выбора, кроме как ждать. Арлекины здесь, чтобы станцевать для нас Танец без конца, чтобы напомнить нам, что мы способны вынести, ибо мы должны вытерпеть это снова, и оплакать исчезновение разумного вида, ибо это достойно оплакивания.

— Прекрасные слова, — нарушает тишину Некреворт. — Но всё же кое-что в них неверно.

— Как это? — удивился Эльдрад.

Некреворт жестом показывает на отпрянувших арлекинов.

— Это, Верховный ясновидец Ультве, не Танец без конца.

— Что ты имеешь в виду, друкхари?

— Я видела этот танец, — отвечает она. — Может, труппы арлекинов и не покидали путей Паутины со времен первого вздоха Той, Что Жаждет, но они ставили театры масок в Верхней Комморре.

— Для вас одних? — спросила Джайн Зар.

— Мы не скрывали этого, — ответила Некреворт, — но никто из вас не пожелал явиться. А ведь вам были бы рады. Мы не дикари, и так же, как и вы, чтим перемирие театра масок. Но я хочу сказать, что я видела Танец без конца. Трижды. И каждый раз я рыдала от стыда и ярости за то, что было потеряно для всех нас. Мне знакомы его движения и фигуры. Это не тот танец.

— Нет же, это он, — возразил Эльдрад.

Согласен, ясновидец, он очень похож, — ответила она. — Его фигуры, структура и многие движения. Его основа похожа. В нём то же количество исполнителей, то же разделение на светлые, тёмные и сумеречные труппы. Четыре мима играют тех же демонов. Шуты Смерти — всё те же жнецы смертей. В этом танце изображено падение расы и рождение бога. Но эти девять актёров играют не нашу прежнюю расу. И солитер-аребенниан играет не роль Той, Что Жаждет.

— Нет, — сказал Эльдрад. — Ты ошибаешься.

— Я ошибаюсь? — спросила посланец друкхари. — Хотелось бы, чтобы это было правдой.

Она смотрит на арлекинов.

— Как называется этот танец?

— Этот танец носит имя Конец и Смерть, — прошипел глава труппы, его слова неуклюжи, словно он забыл, как говорить.

— А какую роль играет Солитер?

— Роль того, кто должен родиться, — ответил глава труппы с рычанием. — Нового бога.

Эльдрад почувствовал, как по его коже пробежал холодок, вызванный не имитированной природой зала. Как он мог не заметить этого? Или он просто отказывался видеть, потому что значение этого слишком ужасно?

— Как называется твоя роль? — обратился Эльдрад к солитеру в капюшоне.

— Тёмный Король.

ii. Соринка диссонанса

Марс слушает. Марс смотрит. Марс ждёт.

Здесь никогда не бывает тихо, на фоне всегда есть постоянный, низкий гул готовности и терпения. Все механизмы работают ради общей святой цели, все звуки сливаются в один звук. Это басовитый гул священных рек данных, текущих через гиперохлажденные ядра масс-когитаторов, создающих и постоянно обновляюших модель божественной реальности. Это урчание глубинных реакторов, подобно колодцам утопленных в мантию планеты, генерирующих и регулирующих колоссальную энергию. Это вой ветра, терзающего высоковольтные кабели, поддерживающие тарелки сенсоров. Каждая тарелка обращена вверх подобно раскрытому цветку, каждая составляет десять километров в диаметре, каждая покоится в точно высверленном кратере в красной скале Лантийской равнины — самой большой системы обнаружения в Солнечном царстве.

Это потрескивание и лязг радиационных датчиков на выжженной поверхности и жужжание очищающих процессоров в бескрайних, освещенных красным светом подземельях. Это подобное току крови по сосудам перемещение миллиарда адептов и магосов по кузничным залам, каждый выполняет свою задачу, и все эти задачи связаны друг с другом. Это гул неподвижных приводных систем, исходящий, подобно далекому грому, от бесчисленных грузовых транспортов, висящих, подобно невозможным островам, в выжженной синеве марсианского неба, или скученных, словно пирующие насекомые, вокруг стыковочных шпилей Кольца Железа; флот, способный соперничать с флотом Магистра войны, но его целью является переделка и восстановление. Это пульсация безупречных стандартных шаблонов, хранящихся в стазисных архивах. Это непрекращающееся бинарное журчание ноосферы, связывающей воедино все компоненты Истинного Механикум, шепчущий голос Марса, говорящий за всё и ко всему, успокаивающий, ободряющий, просвещающий, точный, всезнающий.

Марс ждёт. Целая цивилизация жрецов, идеальное слияние божественной машины и духовной органики, синхронизированная в городе размером с континент подобно аугметическому импланту на лице Марса, посвященная во всех деталях истинному и настоящему Омниссии, который наконец-то был явлен...

Марс ждёт слова. В самом сердце горы Олимп Кельбор-Хал ждёт, чтобы молвить его.

Генерал-фабрикатор, окутанный в храм-кокон из нитей-проводов и кабелей данных, подвешенный в ноосферном вознесении, наблюдает за океаном данных. Его глаза — чашеобразные тарелки Лантийской равнины, его уши — сеть-рой орбитальных ауспик-узлов, его пульс — обращённые в небеса авгурные системы и прогностикаторы. Он наблюдает, анализируя потоки данных, скрупулезно оценивая даже самую маленькую и незначительную единицу кода. Он не спит, ибо сон ему не нужен. Он не испытывает нетерпения, поскольку наличие нетерпения подразумевает наличие терпения, а эти рудиментарные органические качества он уже давно удалил вместе с конечностями, внутренними органами и зубами. В нём больше нет места разочарованию, нет ни следа суетливой поспешности, являющихся бичом органических созданий. Есть лишь бинарное слияние пассивного и активного состояний.

В пассивном состоянии он ждёт и поглощает информацию. В активном — отмечает течение времени, отсутствие реакции на его сообщения. Пассивно его глаза-тарелки изучают светящуюся кровоточащую опухоль, фиксируемую в небе по астрономическим координатам Терры. Активно он фиксирует растущие потери чёткости данных в этой области, исчезновение сигналов от флота вторжения Магистра войны, прекращение надёжного анализа зоны боевых действий на поверхности Терры, неуклонно растущий уровень нематериального излучения. Пассивно он наблюдает, как масс-когитаторы тщательно изучают спектры этих новых энергий, выводят их названия и определения и прогнозируют их взаимодействие с динамикой реального пространства. Активно он изучает последние сигналы от Магистра войны, сложные условия договора и ресурсы, которые он согласился предоставить.

Кельбор-Хал не нарушит свой договор. Истинный Механикум не нарушит свой договор. Ни одна деталь договоренностей не останется невыполненной.

Когда Луперкаль подаст сигнал, что деяние свершено, Терра подчинена, а непристойность Ложного Императора ниспровергнута, генерал-фабрикатор молвит слово, Марс придёт в движение, и ожидающие флотилии транспортов отправятся на Терру, чтобы начать реконфигурацию и восстановление Тронного мира.

В своём личном мыслеархиве он отмечает, что деяние требует больше времени, чем он предполагал, и чем дерзко рассчитывал Магистр войны. Осада затягивается. Она длится уже девять целых семь десятых месяца относительного времени, что превышает оценку Кельбор-Хала. Ложный Император и его войска оказали крайне упорное сопротивление, хотя генерал-фабрикатор не забыл предусмотреть эту переменную величину. Кельбор-Хал никогда не недооценивал Ложного Императора. Вызывающе мирской, не приемлющий ни капли духовности, так называемый Повелитель Человечества явился на Красную планету в обличье бога. Он сделал это специально, не признавая божественности, но подразумевая её — истинный триумф веры над логикой. Механикум принял Императора как воплощённого Омниссию, и тот не пытался отрицать эту идею: его устраивало, что Марс поклонялся ему и следовал за ним. Это привело к Расколу, кризису веры, от которого жречество едва оправилось. Но в те мрачные дни раздора из инфостеков запретных хранилищ были извлечены новые тайны. Некоторые, еретехи, называли это мусорным кодом, заразными мемословами отвратительного разума, но Кельбор-Хал и его верные магосы распознали истину внутри. Писания Моравека явили истинное слово Омниссии. Терранский Император не был воплощённым богом. Кельбор-Хал использовал код писания, чтобы объединить и исцелить Марс, организовать и починить его, связать в единый многообразный абсолют и построить новый, Истинный Механикум из руин старой теократии.

Кельбор-Хал не позволит Ложному Императору вновь обмануть его род. Марс восторжествует, святой и божественный, а Терра падет, унося с собой Владыку Ереси.

Он внимательно наблюдает. Уровень повреждения реального пространства, побочного продукта приведения к согласию, также выше, чем он изначально предполагал. Ткань реальности расплетается и распадается со всё возрастающей скоростью. Было выявлено девятнадцать новых форм ксеноэфирных энергий. Он думает над тем, останется ли хоть что-нибудь в конце. Он задаётся вопросом, сохранится ли хоть один фрагмент Терры, который можно будет восстановить. Возможно, останки Терры будут столь токсичны и губительны, что их вовсе придётся покинуть, а новый Тронный мир воздвигнуть на Марсе. Это порадует Омниссию.

Он ждёт. Марс ждёт. Они — одно и то же, жрец и мир, синтезированные в одну симбиотическую сущность, готовую к действию, единую в вере.

Постоянный гул слегка меняется. Этот бесконечно крошечный субгармонический сдвиг может уловить только он. Мельчайшая переменная. Ошибка в одной единице кода.

В любопытстве он находит её, вытаскивает на поверхность моря данных чтобы рассмотреть, словно единственную песчинку со дна океана. Это крошечное отклонение, одна-единственная прото-клетка данных, несогласованная с остальной частью организма реальности. Поначалу он не может определить природу этой ошибки. Он меняет ноосферную экспертизу и задействует более высокие уровни анализа.

Перед ним крошечная соринка диссонанса. Один пакет возвращаемой информации, один из триллиона, ежесекундно принимаемых сенсорикой Марса, не соответствует всем остальным. Он не синхронизирован с ними по времени с разницей в одну миллионную долю секунды, даже с учетом релятивистских эффектов. Его время неверно. Кельбор-Хал предполагает, что это микронеточность в визуализации или ауспик-сети, крошечный изъян в массивах сенсоров Марса. Активно он проверяет это предположение, проводя диагностику систем Механикум, чтобы выявить неисправность оборудования, технические неполадки, распад данных и дефекты хранения/оценки. Одновременно он даёт команду на полное повторное сканирование для сравнения.

Это несколько отвлекает его. В силу святых законов энтропии неисправности возникают в каждой системе, какой бы безупречной она ни была. Их всегда приятно исправлять, ведь исправление микроошибок — путь к совершенству. Это первая ошибка, которую он обнаружил за последние четыре месяца. Есть чем заняться помимо ожидания.

Диагностика не выявила никаких неисправностей. Повторное сканирование даёт ту же ошибку. Насторожившись, генерал-фабрикатор повторяет диагностику и сканирование. Диагностика не выявила ошибок. Повторное сканирование возвращает две микроошибки. Две соринки диссонанса. Две темпоральные аномалии.

Кельбор-Хал отвлекает всех основных магосов на решение этой проблемы. За то время, пока они работают — четыре наносекунды, ошибок возвращается четыре. Потом шестнадцать. Потом двести пятьдесят шесть.

Он наблюдает каскадный сбой. Расширяющуюся зону темпорального коллапса. Эпицентр — Терра, но волна ошибок распространяется по всему Солнечному царству.

Время нарушено. Четырехмерная структура реального пространства расплетается, разрушается под действием экзопланарных сил, прорывающихся сквозь рану-раскол, нанесённую Магистром войны Терре.

Ход времени нарушен. Кельбор-Хал делает паузу и пересматривает это определение, понимая, что оно крайне неточно. Ход времени не нарушен. Время остановилось. Оно замерло, застыло.

Постоянный низкий гул Марса снова меняется. В глубинах кузницы начинают выть тревожные сирены. Кельбор-Хал составляет приоритетный сигнал для Магистра войны и ставит его отправку на повтор. Он наблюдает, как волна безвременья, накатывающая с Терры, начинает проходит через зону Марса. Он смотрит на то, как идущие в унисон хронометры кузницы застывают и обнуляются.

Он видит, как часы останавливаются.

Он наблюдает, как несчётные массивы данных в пещерах его владений начинают изменяться и переписываться, превращаясь в новые единицы информации. Все они идентичны, все являются одним и тем же словом, одним и тем же бинарным выражением имени.

Это имя Омниссии. Нового Омниссии. Истинного Омниссии.

Кельбор-Хал начинает кричать, что на него совсем не похоже.

iii. Последняя карта

Они проводят вынужденное бездействие за играми. Это не развлечение, а способ сохранить хоть малую толику работоспособности мозга. В первые два месяца Ниора Су-Кассен проводила время за регицидом, играя против экипажа мостика и, когда выдавалась возможность, против капитана Халбракта и других офицеров хускарлов из контингента Преторианца. Партии в регицид против Имперских Кулаков были заведомо проигрышны до тех пор, пока Су-Кассен не поняла, что в основе стратегий космодесантников на игровом поле лежало искусство наземной войны. Сугубо для сохранения остроты разума, она использовала в своей игре некоторые тактические приемы боевого флота, в основном теории нападения роем и выборочной жертвы. После этого она дважды победила Халбракта и трижды свела игру к ничьей. Она знала, что запомнит выражение его лица до конца жизни. В нём был намек на уязвлённую гордость, равно как и жгучая жажда реванша. К следующему игровому сеансу Халбракт проанализировал свои поражения, раскрыл её тактические уловки и был готов. Он возобновил свою победную серию. Он извлёк уроки из поражения и пересмотрел свои стратегии. Больше она не выигрывала.

Однако она бросила регицид не из-за этого. Через два месяца игра, основанная на концепции убийства короля, стала ей отвратительна.

Вместо этого её времяпрепровождением стал сам корабль.

Корабль. «Фаланга», самая большая и могучая крепость-корабль в истории человечества. Час за часом она бродит по её коридорам и галереям, огневым палубам и двигательным отсекам, тщательно осматривая их, а иногда и внося собственные изменения и проводя техническое обслуживание. Она шёпотом разговаривает с каждым встречным членом экипажа, от дежурных офицеров и до самых младших орудийных рабочих и кочегаров. Она узнаёт их имена. Она слышит обрывки историй их жизни. Она наблюдает за их образом жизни и играми, в которые они играют, дабы не потерять бдительность. В офицерской трапезной это были регицид, девятигамбит и сенет; в зале картографии — аштапада; в военном зале — гов и «гончие и волки»; игры в кости и пари на казарменных палубах; раскладывание тарока на запальных камерах автоматов заряжания орудий; раунды «Песен и картомантии» в столовых, стремительные партии в «Обмани меня трижды» в поддонах котлов.

Их непосредственный враг — скука. Скука и сопутствующее ослабление боевого духа и бдительности. «Фаланга», несмотря на всю свою мощь, прячется в радиационной тени колец Сатурна, укрытая магнитными полями газового гиганта. Вместе с ней, так же безмолвно, скрываются сотни боевых кораблей лоялистов: выжившие в Солнечной войне изрядно потрёпанные остатки флотов легионов и великолепный флот Сатурна. Все они погрузились во тьму, сведя работу своих систем до минимума, пребывая в состоянии спячки, на грани полного отключения.

Здесь была целая армада, и с ней она могла бы покорять миры. Но против флота предателей они были ничем, лишь ранеными бродягами, прячущимися в сточной канаве. Ныне в Солнечном царстве неоспоримо господствовал рой боевых групп кораблей магистра войны. Начать движение — значило быть обнаруженным, а быть обнаруженным означало либо быть уничтоженным в прямом столкновении с силами предателей, где термин «численное превосходство» казался забавным преуменьшением, либо быть растерзанным на части, подобно больному животному, группами хищников, рыщущими во внутренней и внешней сфере.

Иногда в голову Су-Кассен приходят мысли об аннигиляции. Идея об этом была по-своему привлекательна. Как адмирал флота Сатурна, как исполняющая обязанности гранд-адмирала Терры, она — воин по призванию, созданная для битвы подобно самой «Фаланге». Бой, даже смерть в бою, кажется ей предпочтительней ожидания, что часто казалось ей трусливым молчанием. Она мечтает о схватке. Она продумывает стратегии и гамбиты. Поражение и уничтожение предательской армадой в конце каждого сценария было столь же неизбежно, как и поражение от Халбракта в регициде. Но её целью является не победа. Ее цель — убийство. Она представляет себе сценарии внезапного старта, максимального ускорения, вбрасывания своей израненной армады в терранскую сферу, где вокруг было так много мишеней. Пути назад не будет, но, Трон всевышний, они умрут достойно. Их смерть не будет напрасной. Одна только «Фаланга» перед смертью выпотрошит дюжину гранд-крейсеров. Они покарают и ранят флот предателей, уничтожат его фланг и сожгут всё, что смогут, прежде чем их время истечёт.

Это было бы великолепно. Это было бы лучше, чем бесконечное молчание. Это было хотя бы что-то.

Но она держит эту идею при себе. Халбракт и офицеры отвергнут этот план, стоит ей предложить его. Скорее всего, они отстранят её от командования. «Фаланга» и её сопровождение предназначено для одной ясной и конкретной цели: дождаться призыва и, получив его, молниеносно эвакуировать Императора с Терры.

Они — последний козырь в руке, последняя карта, последняя уловка, признание окончательного поражения. Использовать их — означает сдаться.

Без них Император, в конце концов проиграв, просто умрет.

Хускарлы Преторианца и кустодии не допустят такого развития событий. Они посвятили себя жизни Императора. Пусть даже, что само по себе немыслимо, Терра и падёт, но Он должен жить.

Она проводит дни в ожидании своего последнего долга. Время тянется медленно, словно часы остановились. Она сомневается, что Император когда-нибудь позволит Халбракту выполнить эту миссию. Его решимость запечатлена в истории. Он никогда не покинет Трон и не позволит никому увести себя в безопасное место. Она полностью уверена, что в этом Он похож на неё. Сражаться до последнего. Никаких полумер. Никаких уступок. До самой смерти.

Но приказ Дорна был предельно ясен. Она, её армада, и тысячи людей под её командованием ждут приказа, что никогда не будет отдан.

Она опускает гаечный ключ, который держит в руке. В отчаянии она сжала его так крепко, что тонкие пальцы побелели. Ей хочется кричать, чтобы спустить пар, но все звуки громче шёпота были запрещены. Вражеские сенсоры пытаются засечь даже малейшие колебания или вибрации корпуса, способные их положение. Она прикидывает, как убедить Халбракта, но с самого начала шансов на это совсем не было, а после отбытия Корсвейна они стали еще меньше. На секунду Тёмный Ангел и его десятитысячное войско стали маяком надежды, пока не выяснилось, что их всего лишь десять тысяч. Они решили совершить самоубийственный рывок к Терре, чтобы попытаться отбить и вновь зажечь Астрономикон. Она пустила в ход все свои дипломатические способности, чтобы убедить Халбракта дать согласие, и она превзошла себя, чтобы уговорить его выделить флагман Императора, огромный «Император Сомниум». Этот корабль, самый быстрый и самый современный в ее армаде, был единственным судном, способным совершить данный полёт, и им пришлось пожертвовать ради этой цели. Корсвейн настаивал, что без света Астрономикона ни один идущий на помощь флот не сможет найти дорогу на Терру.

То было много дней назад. Как ей казалось, прошли целые годы. Тогда они наблюдали за славным рывком с мостика. Они видели огненные вспышки, усеявшие орбитальную зону Терры. Яркие сполохи, затем угасшие. «Сомниум» исчез, уничтоженный при попытке прорыва, как шедшие следом боевые корабли Корсвейна.

Никаких сообщений об успехе операции не было. Не было подтверждения, что хоть что-то или кто-то сумел достичь поверхности планеты.

Астрономикон не зажёгся.

Халбракт ничего не сказал по этому поводу, но она знала, что эта попытка только укрепила его решимость.

Она идёт по безмолвным помещениям между кормовой вентральной дугой и кормовым 987-м отсеком мимо бесконечных рядов ожидающих перехватчиков "Ксифон" в ангарных отсеках. Ей стало интересно, не превышают ли тренировочные клетки Астартес порог приказа о тишине. Ей хочется изрубить что-нибудь мечом.

Матрос отдаёт ей честь. Ей требуется мгновение, чтобы вспомнить. Его зовут Танстайер. Модит Танстайер, двигательный монтажник второго класса. Она шепотом приветствует его и спрашивает, как он себя чувствует. В последний раз, когда она с ним разговаривала, от постоянного питания пайками его мучили колики. Сейчас Танстайеру лучше («спасибо, что спросили, адмирал»). Она интересуется счётом его побед в тарок, ведь Танстайеру больше везёт в картах, чем с желудком. По его словам, он стал жертвой своего успеха, и палубный экипаж не хочет заключать с ним пари, потому что он слишком часто выигрывает.

— К тому же, — шепчет он, — им интереснее наблюдать за Монтаком.

Су-Кассен просит разрешения посмотреть.

Монтак — Гийом Монтак, старшина монтажников — сидел в сборочном цехе. Он сгорбился над ящиком с инструментами, раскладывая потрёпанные с углов карты таро на его крышке. Это была старая колода, по-видимому, представлявшая собой стандартный имперский набор карт из старших и младших аркан. Кольцо зрителей-членов экипажа почтительно расступается, чтобы она могла понаблюдать.

Монтак — старый усатый ветеран, чьи покрытые грубой кожей руки были почти целиком синими от воздействия химикатов. Гадания со случайным исходом регулировались уставом, но Су-Кассен было хорошо известно о суевериях и традициях, опутывающих древние правила военного флота. Путешественники и космоплаватели всегда дорожили своей удачей и своими приметами. Не ей судить этом. У неё была своя собственная колода. Монтак, похоже, тоже понимает это. Он приветствует её без тени беспокойства, просто знающе кивнув и улыбнувшись, а затем продолжает раскладывать карты.

Леонормский расклад. Устаревший. Реактивные пластины светятся в полумраке сборочного цеха. Монтак переворачивает карты лицевой стороной вверх, следуя точному порядку чтения, каждый поворот — это маленькое зрелище, небольшое движение запястья, заставляющее карту щёлкнуть.

Она следит за раскладом. Арлекин раздора, Око, Великий Враг, Расколотый мир, Лабиринтный путь, перевернутый Трон, Громада, Луна, Мученик, Монстр, Башня молний и Император. Он переворачивает последнюю карту. Тёмный король.

Отвратительный расклад. Зрители зароптали. Су-Кассен предполагает, что они, как и она сама, распознали не предвещающий добра расклад. Но Монтак ухмыляется. Ставки переходят из рук в руки.

Адмирал нахмурилась. По её мнению, а она кое-что понимала в этом, расклад был плох, а его толкование болезненно мрачно. Оно означало движение к раздору и самым пагубным путям судьбы. Охваченный войной и потерянный мир, опрокинутый трон... Она знает, что при чтении карт не следует толковать их буквально, но Око, олицетворяющее Окулярис Малифика, что напоминает о роке ксеносов-альдари, не может не наводить на мысли о видимом с мостика туманном сферическом ореоле нематериального коллапса, охватившем Тронный мир.

— Я не поняла, — шепчет она Танстайеру. — Почему это забавно?

— Из-за того, как легли карты, — шепчет он в ответ.

— Но ведь расклад ужасен.

— Да, — соглашается он. — Снова.

Монтак поднимает на нее глаза и подмигивает.

— Хотите поспорить, адмирал?

Он осторожно тасует колоду.

— О чём? — спрашивает Су-Кассен.

— Сначала мы спорили о порядке расклада, — говорит Танстайер. — По монете за каждую угаданную карту. Но со вчерашнего дня...

— Со вчерашнего дня? — спрашивает Су-Кассен.

— Со вчерашнего дня, — говорит Монтак, — есть только две ставки: «да» или «нет». Будет ли расклад таким же или другим?

— Вариантов много, — отвечает Су-Кассен. — Это же не бросок монеты.

— Это вам так кажется, — усмехается Монтак.

— Каждый раз выпадает одно и то же предсказание, — говорит Танстайер. — Каждый раз выходит один и тот же расклад.

— Сколько раз? — спрашивает она.

— Пятьдесят? — неуверенно говорит Монтак. — Примерно. Подряд.

Она моргает.

— Старшина, я знаю вас как хорошего человека и старого плута, — говорит она. — Подозреваю, что сейчас передо мной плут. Ловкостью рук вы обманываете этих людей.

— Это не так, миледи, — возражает он, протягивая ей колоду. — Тасуйте, как вам угодно. Будьте моим гостем. Если душа, желающая прочесть карты, тасует их, то она...

— Передает энергию колоде, — говорит она. — Я знаю.

Она берёт колоду. Края карт запачканы синей краской. Она ловко перетасовывает их четыре раза, затем срезает, потом еще два раза пролистывает.

— О, — говорит Монтак. — Парни, да у нас тут карточный мастер.

Окружающие хихикают. Су-Кассен возвращает колоду.

Монтак слюнявит большой палец. Он снова раскладывает колоду.

Арлекин, Око, Великий Враг, Расколотый мир, Лабиринтный путь, Трон, Громада, Луна, Мученик, Монстр, Башня молний и Император. Последняя карта. Тёмный король.

Она смотрит на расклад.

— Старшина, — говорит она. — Вы должны сжечь эти карты.

Монтак вопросительно смотрит на неё. Прежде чем она успевает сказать что-то ещё, лампочка на её инфобраслете начинает мигать. Интеркомы и уведомления были отключены, но бусинка света означает, что она нужна на мостике.

— Меня вызывают, — говорит она. — Немедленно сожгите эти карты. Это приказ…

Халбракт ждёт ее. Многоярусный зал мостика огромен и безмолвен, как мавзолей.

— Лорд Халбракт? — шепчет она, входя в зал.

Хускарл отводит её в сторону. Его лицо с заострёнными чертами сурово.

— Адмирал, — говорит он тихо. — Часы остановились.

— Это сбой? Какие именно часы?

— Нет, адмирал, — говорит он. — Все часы. Все хронографы на борту. Все часовые механизмы на борту «Фаланги». Даже релятивистские трекеры. Все они остановились, замерли в один и тот же момент.

— Мы... — начинает она. –Что?

Она тяжело дышит.

— У кого-нибудь есть какие-либо предположения, Халбракт? — спрашивает она настолько спокойно, насколько может.

— Из результатов анализ следует, что нематериальная активность в системе Сол... — теперь уже он колеблется. — Каким-то образом нарушила природу реального пространства. Время остановилось.

— Остановилось?

— Да, застыло в одной точке, без движения назад или вперед. Встало на паузу. Прекратило ход.

— Какова область этого явления?

— Мы всё ещё определяем, адмирал. Возможно, она простирается по всему Солнечному царству. Возможно, даже за его пределами.

Она кивает, как будто ничего не произошло. Ей не хочется, чтобы команда мостика видела, как внутри нее зарождается страх. Она не хочет показаться слабой перед Халбрактом.

— Пожалуйста, выясните это, — говорит она. — Как можно быстрее. Разрешаю использовать пассивные сенсоры, но только в радиусе, в котором нас не смогут обнаружить.

Халбракт кивает.

Она идет в свою каюту, примыкающую к мостику. Тёмная знакомая обстановка и небольшое пространство немного успокаивают её, но недостаточно. Она отпирает медный танталус и наливает мензурку амасека. Она опустошает сосуд одним глотком.

Наливает и делает второй глоток.

Она думает о Монтаке. В ящике стола лежит её собственная колода из психореактивных пластинок. На секунду она задумывается о том, чтобы достать их, перетасовать и разложить их самой, чтобы разоблачить его плутовские махинации и навязанные трюки.

Но у неё возникает неприятное чувство, что она заранее знает, каков будет расклад.

5:i. Осколки

Мёртвых теперь было больше, чем живых, но и мёртвых, и живых вместе было больше, чем неумирающих и никогда не живших.

У основания Дельфийского укрепления в пять-шесть слоёв лежат тела. Они покоятся на месте своей смерти, их отбросили к могучей стене и вырезали, когда у них не осталось места для отступления. Они лежат в грязи со спутанными, переплетёнными меж тел руками и ногами. Это не люди. Это боевые титаны.

Последние боевые машины лоялистов ещё не сокрушены, они медленно отступают сквозь огненные бури Палатина, делая один жалкий шаг за другим, непрерывно разряжая своё оружие в наступающую массу предателей. Их энергия и боеприпасы почти израсходованы. Один за другим титаны будут побеждены и повержены: уничтожены огнем техники или сокрушены гневом нерождённых. Одни взорвутся, подобно умирающим звёздам, уничтожив всё вокруг себя. Другие, когда у них закончится энергия, а реакторы заглохнут, просто остановятся, и их захлестнут предатели, что станут карабкаться по ним, подобно кишащим муравьям, пока с ног до головы не покроют титан шевелящимся слоем из крошечных бронированных тел. Каждая смерть станет достойным легенд подвигом. Каждая смерть будет означать ещё одну уничтоженную машину, ещё одну отметку на проржавевшем наплечнике или железной юбке демонической машины. Каждая смерть останется незамеченной.

Война перемещается как единое целое, как подвижная мозаика из миллиарда отдельных кусочков. Она течёт, словно вязкий поток, сверкая бесчисленными вспышками. По пересечённой местности, по склонам, хребтам, долинам и холмам раскинулся огромный ковёр из сражающихся людей. Он укрыл поверхность под собой, и всё время прибывает в движении. Бесчисленные клинки рубят и режут. Бесчисленные выстрелы вспыхивают в воздухе. Бесчисленные когти. Бесчисленные зубы. Боевые машины с закреплёнными на лбу отвалами, скрежеща гусеницами, пересекают живые поля из воинов, выбрасывая тела в воздух словно жмых из сельхозкомбайнов. Воздух тускло-янтарен, в нём горят отблески невообразимой мощи взрывов, расцветающих и рассыпающихся на покрытых кратерами стенах Дельфийского укрепления. Стенные бронеплиты из керамита и пластали похожи на чешуящиеся синяки, неумолимая ярость атаки превосходит пределы их материальных возможностей. Адамантиевая обшивка, сверхраскалённая нечестивым пламенем, начинает течь и капать, серебряными ручейками струясь по возвышающимся крепостным стенам.

Осталась лишь одна, последняя запертая крепость Санктума Империалис. От Дворцовых Владений, некогда божественного города-государства, занимавшего территорию целой страны, ныне осталась только последняя крепость, одинокий непокорный анклав, опоясанный последней стеной Дельфийского укрепления и его напряжёнными пустоными щитами. Магнификан давно исчез, превратившись в выжженную пустыню огненных бурь и обломков. Не стало и Внешнего барбакана — ныне это болото из раскисшей грязи и объятых огнём руин, через которое пребывают всё возрастающие силы предателей, чтобы усилить и без того многочисленное воющее воинство, окружившее Санктум. Потеряны даже внешние зоны Санктума: могучее кольцо обороны Последней стены расколото, и все величественные звенья её цепи — Европейская, Сатурнианская, Адамантовая и Ликующая стены, Западная полусфера, стена Индомитор — оставлены и разбиты вместе со своими бастионами, равно как разбиты и имена, что они носили как символ сопротивления. Внутри разбитой короны Последней стены Палатин и его внутреннее кольцо городов-крепостей пылают, словно в аду. Среди гор мертвецов кипят озёра пламени. Руины дымятся морозным огнем. Моря жидкой грязи простираются на километры словно пустынный, бесконечный пляж, по которому прокатилась волна битвы. Иловые отмели и грязевые полосы покрыты разноцветными полосами химикатов, масел и жидкой органики и усеяны полузатопленными островками боевых машин, мёртвых титанов, разрушенных бастионов, вовсе неопознаваемых обломков, холмов и курганов, где мертвецы делали свои последние шаги. Верные войска, иногда составляющие целые армии и дивизии, всё ещё живут и сражаются в смертельном ландшафте Палатинского кольца, но они одиноки, задыхаются от дыма, не могут ни наступать, ни отступать, отрезаны и уже записаны в потери отчаявшимся военным двором в башне Гегемона.

Столько велик финальный катаклизм в этот последний не-час дня всех дней, что ему вторит даже сама Терра. Земля содрогается и раскалывается, открывая бездонные каньоны и огнедышащие пропасти, поглощающие как лоялистов, так и предателей, или громадные воронки, извергающие вулканическую ярость.

Осталась лишь последняя крепость.

Пока что осталась. Четыре божественных тирана Хаоса подстёгивают своих последователей идти вперёд, на всё более мучительные акты больной преданности. Цареубийство уже так близко, запах победы, несмотря на рвотный запах копоти и дыма, уже витает в воздухе. В не-ходе времени победа свершается и уже свершилась.

Верные зову Кхорна рвутся вперёд, сердце в них бьётся с такой силой, что сосуды и плоть могут лопнуть от давления. Кажде их злодеяние окрашено в красный, они раздуваются от ярости, ставшей новой силой природы. Милосердие, жалость и надежда — устаревшие понятия. Нерождённые герольды Бога Крови втаптывают эти бессмысленные понятия в грязь. Они являют собой гигантов, затмевающих самых больших титанов, а их упирающиеся в небеса рога светятся оранжевым светом на фоне непроглядного чёрного неба.

Обручённые с Той, Кто Жаждет, бьются в восторге от разрушения. Они рвут, мечут и облизываются у последней стены, распевая безумные колыбельные и серенады. Они дрожат от неотступной нужды и нестерпимого желания. Они помолвлены с гибелью. Они возвещают гибель. Они жаждут предстоящего пира.

Раздувшиеся паразиты, заражённые Дедушкой-Повелителем Разложения, снуют среди обломков, оскверняясь и оскверняя всё вокруг, кишат вшами, брызгают заразной слюной, внедряя свою пагубную заразу под кожу, в кости и в разум.

Иерофанты Перемен и легионы их последователей постоянно изменяются и поют девятитактные гимны великим обрядам превращения жизни в смерть, земли в огонь, материи в не-материю. Их атомы, равно как и их мысли, нестабильны, и они, словно трещащее пламя, колеблются в вихре изменения реальности. Они смеются над последней стеной, ибо она — ничто. Больше нет понятий «внутри» и «снаружи».

Каждый путь неизбежен.

Он находится в недрах огромного корабля, что когда-то был его домом. Он знает дорогу, ведь часть его жизни здесь прошла в изучении секретов судна.

Локен сжимает в руках свой цепной меч, остальные клинки висят за спиной. Он проходит по трюмам судна, самыми глубоким и тёмными его зонам, ожидающий любой хитрости и любого движения врагов.

С проржавевшего потолка по стенам текут ручейки. Огромный служебный туннель по колено затоплен пенящейся жидкостью. Свет редких технических ламп расщепляется и расходится кругами, отражаясь от поверхности, когда он проходит под ними. Жидкость окрашена в ярко-красный цвет.

Когда он был здесь в последний раз, причиной этого была коррозия. Ржавчина с более высоких уровней просачивалась вниз и окрашивала воду в трюме своими окислами. По запаху он чувствует, что сейчас это не так. Перед ним кровь. Сквозь корабль просочилось огромное количество крови от невообразимой бойни, произошедшей палубами выше. Она стекает по железным стенам и капает с переборок, собираясь в одном месте, словно на «Мстительном Духе» образовалась огромная гематома. Он гадает, виден ли синяк на поверхности корпуса снаружи.

Он пробирается дальше.

Структура и внутреннее устройство огромного корабля исказились и продолжают искажаться. Локен раздумывает на каждом перекрёстке, над каждым люком, у каждой двери. Какой путь ему выбрать? Какой из путей ведёт его к отцу?

И что останется от отца, когда он найдет его в этих кровавых руинах?

5:ii. На пути к большему, чем человек

Никто не расскажет тебе, что ты почувствуешь, став богом.

Никто не предупредит, насколько странно это будет. Причина понятна. Сколько душ за всю историю прошли через это, дабы иметь возможность поделиться опытом? Ты рос с мыслью, что эта цифра равна нулю, потому что тебя воспитывали с убеждением, что богов не существовало.

Еще одна ложь твоего отца, одна из бесконечности.

Нет, всё же нужно быть справедливым к Нему. Он верил именно в это. Он провёл тысячелетия, считая себя одиноким королём в безбожной вселенной. В его царстве ничего не было. Оно было бесформенной пустотой. За небом не было никаких высших сил, никаких всеведающих существ, обитающих за пределами поля звёзд. Он был один, единственным существом, обладающим значительной силой в космологии, в противном случае бывшей сугубо механической.

Он был силён. Он был самым могущественным существом на свете, но Он не был богом, и ему это было известно. Он знал, что богов нет нигде. Не существовало ни судьбы, ни предназначения, ни цели, ни структуры, ни плана. Вселенная была всего лишь состоянием материи, когда-то она появилась и однажды она исчезнет. Между этими двумя событиями не было ни сути, ни цели.

Поэтому Он сам создал цель для Себя. Никто не мог сделать это за Него. Самозваный демиург, Он принял облик бога и разработал и судьбу, и предназначение, и, конечно же, план. Он подсунул смысл. Должно быть, в процессе Он предполагал, что такой подвиг по умолчанию сделает Его богом или превратит в него.

Но этого не произошло.

Тебе кажется, что, скорее всего, Он действительно так думал. Теперь ты всё понимаешь. Все эти годы заверений, что Он всего лишь человек, все эти эдикты, отрицающие Его божественность. Ведь с точки зрения человека, верящего в Его как в бога, именно так бог и должен себя вести. Как там было в крылатом выражении Мерсади? «По моему, он слишком много обещает».

Действительно, слишком. Нарочная, самоуничижительная скромность по-настоящему высокомерного человека. Он думал, что смирение и отрицание заставят людей охотнее поверить в Его божественность.

Преклонить колени перед Его троном.

Дрожать от Его взгляда.

Принимать Его Слово на веру.

Твой отец даже не представляет, каково это на самом деле. Да и откуда Он мог узнать? Ты тоже не знал, пока... пока не случилось это. Ты не знаешь, кто ты теперь. Возможно, сейчас ты бог, а возможно, и нет. Но ты уже точно не просто человек. Пробудившись от смятения, ты обнаружил, что изменился. Неземная сила наполняет тебя до краев. Если ты ещё не бог, то по крайней мере на пути к тому, чтобы стать им. Возможно это переходное состояние, медленное и странное, когда ты превращаешься из человека в нечто большее? Не так ты себе это представлял, и не так себе это может представить кто-то другой. Это недоступно пониманию смертных. Есть просто "до", а есть "после". Прежде ты был Гором Луперкалем, возлюбленным и победоносным. А теперь ты стал тем, кто ты есть сейчас.

Ощущения нельзя назвать приятными. Когда -нибудь ты сможешь сесть с летописцем и рассказать ей об этом. Подобное знание действительно ценно и уникально. Процесс превращения, когда смертное воплощение исчезает и начинается вознесение, действительно стоит задокументировать. Независимо от того, стал ты богом или ещё находишься в процессе становления им, ты больше не можешь почувствовать свои границы, пределы физических возможностей или широту своих чувств. От этого почти хочется плакать, потому что ты уже не тот, кем ты был, и никогда не сможешь стать прежним.

Трудно даже вспомнить, каким ты был до того, как это произошло. Ты рад, что мамзель Мерсади всё это записала. Ты можешь взять и прочитать свою биографию, чтобы вспомнить, каким человеком ты был раньше.

Её здесь нет. Ты пошлёшь Малогарста на её поиски. Но его тоже нет здесь. Ушли техники и внимательные отряды старших офицеров. Исчезла даже огромная толпа Несущих Слово, собравшаяся, чтобы воспеть твое имя. Ты думаешь, что, возможно, все они в ужасе разбежались при виде тебя, когда ты начал преображаться в высшую форму.

Здесь нет никого, кроме тебя и тех, кто шепчет твое имя. Во Дворе Луперкаля темно. Свет бьёт по глазам. Ты лучше видишь в пустоте. Темнота успокаивает твой разум. Это период адаптации. Тебе нужно время, чтобы смириться с происходящим с тобой. Сколько времени это займёт?

Ты понимаешь, что это зависит от тебя самого. От этой мысли тебе становится смешно. Ты не отвечаешь ни перед кем. Тебе не нужно ничьё разрешение. Если тебе требуется время на адаптацию, пусть будет так. Ты сам отмеряешь его для себя.

Нужно привыкнуть к столь многому. Ты мечтал о силе, а теперь ты ею обладаешь. Это несколько сбивает с толку.

Ты спрашиваешь себя, а где же все? А потом (и опять это сбивает с толку) ты понимаешь, что знаешь ответ, потому что теперь ты знаешь всё. Здесь никого нет, потому что ты сам их отослал. Ты отдал приказ, и теперь твои верные последователи, твои сыновья и воины, рассредоточились по кораблю, дабы захлопнуть тщательно продуманную тобою ловушку.

Потому что неверные уже прибыли, клюнув на твою приманку. Не в силах противиться, твои враги взяли флагман на абордаж и вошли в царство Мстительного Духа в последней и отчаянной попытке победить тебя и выиграть эту войну.

Конечно же, они потерпят неудачу. Это уже решено тобой. Твоя ловушка неизбежна, а твоя победа несомненна. Их усилия, которые кажутся им столь смелыми, — всего лишь агония животного, бьющегося в предсмертных муках. Они — добыча, а ты — волк, сжимающий челюсти на их горле и терпеливо ждущий, когда окончатся последние биения жизни.

Очень слабо, где-то вдали, слышны звуки боя, эхом разносящиеся по кораблю. Твои враги один за другим начинают умирать.

Но они не обязательно должны умирать. Смерть — не единственный выход. Они могут сделать выбор. В своей великодушной милости ты приготовили дары для каждого из них; каждый дар создан одной из четырёх возвысивших тебя сил. Эти дары искушают, зовут и предлагают. Ты не будешь жестоким богом. Если они примут твои дары, то смогут объединиться и стать единым целым с тобой.

Если же они отвергнут твои дары, то что же... месть будет за тобой.

Всё готово. Твои гости приближаются. Ложные, ложная четверка. Не Старая Четвёрка, что величественно смешалась в сосуде твоей души, но четверо новых глупцов, потребовавших встречи с тобой лицом к лицу. Константин. Твои братья, Рогал и Сангиний. Твой отец.

Они идут...

5:iii. Неуязвимый

Гермозатвор взрывается в облаке пламени, и Ангел со своим авангардом влетают в пролом.

На его месте Икасати приостановился бы на секунду, но Сангвиний взмывает в воздух не дожидаясь, пока до него доберутся огромный огненный шар или дождь из пласталевых осколков. Тервельт и гвардейцы всмывают вместе со своим примархом, крылья расправлены. Они летят, словно залп ракет, преодолевая повышенное давление, сквозь клубящееся пламя, против потока обломков, царапающих их великолепные доспехи. Триумф близок. Близок как никогда. Тервельт Икасати ещё ни разу не видел своего повелителя столь яростным и столь нетерпеливым. В нём чувствуется безрассудная несдержанность, страшный голод, свидетельствующие о том, что его владыка считает себя бессмертным в этот величайший день.

И так оно и есть. Они все чувствуют себя бессмертными, независимо от того, живут они или умирают. Сияющие кровью Ангелы Ваала, великолепный IX легион, превзошли самих себя. Несмотря на все трудности и отсутствие поддержки трёх четвертей изначальной группы, в самый темный час Терры они всё же преуспели. Будут ли они жить или умрут, но их имена запомнят. Они первые, кто добрался до горла предателя. Они первыми проникли в его логово. Первыми свершат правосудие и отомстят тем, кто нарушил все заветы и клятвы, все узы крови и верности, кто попрал труды человечества и поставил под угрозу само существование Империума.

За обломками ворот их уже ждёт воинство предателей, выстоившееся в две сотни рядов. Ближайшие уже рассыпались, иссечённые взрывом. Остальные враги, закованные в уродливые доспехи и устрашающие, словно смерть, в ужасе отпрянули, увидев, что надвигается на них сквозь пламя.

Сангвиний, безжалостный, широко раскинув крылья, выкрикивает имя своего брата.

Что ещё во всей вселенной может быть столь же разрушительно?

Загрязнённый дымом воздух Большого Атриума озаряется тысячами вспышек от болтеров и лазеров, вольтаического и адратического оружия, когда предательское сборище открывает огонь. Град огня.

Не обращая внимания, Сангвиний проносится сквозь него и врезается в первые ряды. Его атака — это удар молота, от которого по всему вражескому строю пробегает рябь. В след за ним тела могучих ветеранов Сынов Гора взлетают в воздух и обрушиваются на палубу, многие — по частям. Он вонзается в их раздробленный строй, рассекая мечом, разя копьём. Он словно движется против накатывающей морской волны, оставляя за собой борозду из мертвецов и расчленённых тел. Брызги воды — это струи крови, вздымающаяся волна — облако обломков, морская пена — дымка из крови. Он не останавливается. Масса врагов — по меньшей мере три полные роты, а может, и больше, — вздрагивает, когда он прорубается сквозь неё, как вздрагивает тело, пронзённое мечом.

Через секунду другие мечи наносят свои собственные раны: Ралдорон, Сакре, Мешол, Икасати и вихри воинов Сангвинарной Гвардии, чьи ранцевые крылья свистят, врезаются в строй и прокладывают во вражеских рядах свои просеки разрушений, след из тел за ними подобен следу от плуга, вспарывающего почву. За ними, медленнее, но не менее устрашающе, следуют штурмовые фаланги катафрактов Фурио, когорты тактических отделений Махелдарона, штурмовая бригада Кристафероса, закаленная тяжесть роты Анабасис.

Они — копьё, вонзающееся в сердце предателей, чтобы нанести убийственный удар, а Сангвиний — наконечник копья.

5:iv. Пандемониум

Сейчас идет тридцать седьмая секунда боя. Разум Константина Вальдора, совершенный биологический инструмент, не теряет чувства времени, несмотря на то что их хроносистемы вышли из строя, а сенсорные комплексы в золотой броне перегружены. Он узнал девять сотен и ещё три новых имени вместе с их секретами. Вокруг кипит неослабевающее разрушение, и тьма, тяжёлая, словно глыба льда, давит на них. Выхода из пропасти нет. Три дня они пробивались по глубокому ущелью из костей и хрящей только для того, чтобы в конце отвесный обрыв преградил им путь. Три дня усилий пропали даром. Три дня. Но они сражаются всего тридцать семь секунд.

Времени на обдумывание ситуации нет. Умственная деятельность Константина, его способность к многозадачности, оценке и обработке информации, на высшем уровне. Как и у разумов всех его кустодиев. Они превосходят способности простых Астартес, а возможно, и всех примархов. Даже в самом напряженном бою они способны поддерживать максимальную смертельную точность и боевую реакцию, и у них останутся резервы для обдумывания стратегии.

Но не сейчас. Чем больше Константин пытается составить хоть какой-то план, тем яростнее становятся атаки. Эта пропасть, сам Мстительный Дух, соизмеряет скорость его мыслей с интенсивностью своих атак. Она не дает ему времени ни на что, кроме подготовки ответных ударов. Своими неустанными атаками она пытается ошеломить его физически и ментально. Если его разум пошатнется, то тело умрёт; если тело дрогнет, то и разум падёт. У него нет времени даже просто осознать это.

Тридцать восьмая секунда боя.

Константин желал этого сражения. Он жаждал его. Он знал, что оно потребует от него многого. Он знал, что это будет самый важный бой за всю его службу, а значит, и самый тяжёлый. Он хотел, чтобы он был тяжёл. Такое деяние достойно величайшего из испытаний: самого трудного, самого изнурительного, самого изматывающего, самого требовательного, самого жестокого, самого худшего. Константин считал, что готов к этому. Он был создан для этого, изготовлен атом за атомом для этой цели, ему внушили жажду этого, и целая жизнь службы и побед с оружием в руках показали ему всё самое худшее, чем может быть сражение.

Но это...

Сейчас, через тридцать восемь секунд с начала боя, он признает, что даже не представлял, что значит «всё самое худшее». Происходящее опровергает даже самые мрачные его представления. Оно превосходит ярость самых жестоких из его прошлых боёв не в десять и не в сто раз, но возносит её совершенно до иных уровней, настолько выходящих за пределы его опыта, что это уже даже не кажется сражением. Сами слова «сражение», «битва», «схватка» не подходят. Это состояние постоянного бешенства, в котором его тело не может остановиться, его реакции не могут замедлиться, его нервы не могут ослабнуть, а его разум не может думать.

Идёт тридцать девятая секунда боя.

5:v. Приди же в тень

В красной пустыне, в багровой тени под красной стеной, он поднимается на ноги. Из этого бескрайнего пространства нет выхода. Он знает это, потому что потратил столетие чтобы пройти вдоль каждой стены, взобраться на гребень каждой дюны, обследовав каждый дюйм бескрайней пустоши.

Выхода нет, если только не признать этот факт. Оно хочет, чтобы он признал этот факт.

Но он не сделает этого. Он не сдастся. Даже если ему кажется, что это именно то, что ему всегда очень хотел сделать.

Он больше ни в чём не уверен. Нет фактов, нет данных, нет ничего, что он мог бы использовать. Он уверен только в одном.

— Я существую, — говорит он.

Он почти покрылся ржавчиной. Солнце и слабый ветерок стёрли отличительные знаки с его снаряжения. Он и сам не уверен в своем имени.

Но когда ржавеет металл, всё ещё остаётся сила духа.

Он не сдастся.

Прошёл век. Как минимум. Может быть, даже два. Может быть, три. Трудно сказать, потому что он не может сосчитать дни, как не может сосчитать тела вдоль стены, потому что все тела проржавели до неузнаваемости, и нет ни дня, ни ночи. К чему бы ему ни нужно было вернуться, что бы он ни оставил позади, всё уже давно закончилось.

Но он вернется.

Он поднимает меч — от того остался всего лишь зазубренный обломок.

Он снова начинает царапать стены.

По всей длине стен, в прохладной тени, на протяжении многих километров красный камень испещрен тем, что он нацарапал. Он занимался этим годами. На стенах начертаны планы. Схемы. Конфигурации возможностей. Планы побега. Планы на будущее. Сотни планов. Тысячи планов. Каждый из них, тщательно продуманный, оказывался невыполнимым или невозможным. Поэтому он поочередно отказывался от каждого из них и пробовал другой. Ещё один план. И ещё одна схема. И ещё один план. И ещё одна задумка.

— Я существую, — говорит он вслух в напоминание самому себе.

Тем, что осталось от его меча, он чертит на стене ещё один план. Всё вокруг имеет кроваво-красный цвет. Он царапает и режёт, формируя в грязи свой следующий план, царапает и режёт.

Он выцарапывает контуры людей. У них есть оружие. Он скребёт стены, потому что стены, как и планы, всегда были ему полезны. Он чертит стрелки наступлений и отходов, линии фронтов и осей. Это не искусство, не украшение. Это не память о сражении, что он когда-то вёл. Это не память о том, что было. Он вырезает завтрашний день. Это изложение его цели, того, что будет. Он разрабатывает план, чтобы затем исполнить его. Он утверждает свою волю.

Красной пустыне это не нравится. Она хочет, чтобы он остановился. В шёпоте, слышимом в ветерке, она продолжает уговаривать его остановиться. Сдайся. Просто сдайся. Просто скажи это.

Но он не хочет.

— Нет, — говорит он.

Он непокорен. Он непреклонен.

«Это», — думает он во время работы, — «это произойдёт. Один из этих планов, один из этих замыслов. Один из них сработает. Я вырвусь и уйду отсюда. Я окажусь в другом месте. Там меня будут ждать другие люди. Вот оружие, которое они будут носить. Вот путь», — его пальцы переходят от одной нацарапанной линии к другой, — «Вот по этому пути я пойду, чтобы сбежать. В месте, отмеченом этим крестом, всё закончится. Оно будет моей целью.

То, что запечатлено на стене в этих грубых и неровных царапинах, случится завтра. Или послезавтра. Или через сто лет. Но это случится. Я вырвусь и покину это место, потому что вот здесь, видишь? В этой отметке я уже свободен.

«Я создаю будущее.»

Чтобы освятить это, чтобы подтвердить план завтрашнего дня, грязной мозолистой рукой он тянется к красной пыли у своих ног. Он зачерпывает горсть кроваво-красной пыли. В ней видны крошечные желтые частицы пластали. Он прижимает ее плоской ладонью к стене, оставляя на своем плане отпечаток, след себя. «Это произойдёт, и своей рукой я удостоверяю это. Это не изменить.

«Я уже свободен.»

— Я — Рогал Дорн, — говорит он с уверенностью. — Меня зовут Рогал Дорн.

Оно недовольно. Красной пустыне, красной стене, всему красному — ему это не нравится. Оно шепчет на ветру.

Скажи это, скажи это, скажи это. Кровь для кого? Скажи это. Сдайся. Просто скажи это. Уступи своему желанию. Скажи это.

Он решил не делать этого.

Оно пытается убедить его. Оно уговаривает. Умоляет. Оно требует. Бывали годы, в которые оно использовало другие голоса, близкие или далёкие. Иногда используемые голоса похожи на голоса тех, кого он когда-то знал. Но он не может назвать их по имени. Он не может с уверенностью назвать своё имя.

— Я — Рогал Дорн, — говорит он на тот случай, если он прав.

Дорн странствует по бесконечной пустыне

5:vi. Кем ты стал?

Цекалту Даску больше не нужно думать. Идёт самый опасный и важный бой в его жизни, но ему больше не нужно ни сосредотачиваться, ни концентрироваться.

«Воля моего господина, Императора, движется через меня.»

Это освобождает. Это так необычно. Проконсул всегда был инструментом своего господина. Он был создан только для этого. Но его долг как инструмента всегда выполнялся с помощью строжайшей дисциплины, преданности и крайней сосредоточенности. Воля Императора повелевала и приказывала, но лишь изредка она овладевала им и напрямую подчиняла себе его тело.

«Сейчас она овладела мной. Она абсолютна.»

Он двигается быстрее, бьёт сильнее и сражается яростнее, чем когда-либо в своей жизни, но всё это не является его сознательным выбором. Цекалт — пассажир в собственном теле.

Как и все они, последние гетайроны.

«Все мы, окружающие нашего славного повелителя во время его наступления, — лишь продолжение Его сущности.»

Император, одна фигура в пылающем золоте, окружённая семью гигантами, стал одним разумом в восьми телах.

Кто-то скажет, что Цекалт стал марионеткой.

«Те, у кого хватит смелости сомневаться в методах и действиях Императора, увидят в этом неоспоримое подтверждение непомерно раздутого эго, безумной потребности всё контролировать, авторитарной сингулярности, пренебрегающей интересами других живых существ. Кто-то может увидеть в этом доказательство того, что мы, кустодес, меньше, чем люди, что при всей нашей хвалёной доблести мы всего лишь големы, лишённые жизни, самостоятельности и индивидуальности, присущих столь человекоподобным Астартес.»

Но это не так. Цекалт — не марионетка. Это гораздо больше похоже на то, что Цекалт — любимое оружие, мастерски сделанный меч, драгоценный клинок, и его просто вынули из ножен и держат в руках. В этом есть радость, как будто так и должно было быть всегда. Чувствовать, как воля Императора действует через него — высшее проявление его предназначения.

«Меч не задает вопросов о том, как его используют. Меч вообще не задаёт вопросов. Он просто существует в виде меча, и может быть собой только в руке своего хозяина.»

Это странно успокаивает. Никогда еще Цекалт не чувствовал такого единения со своим повелителем.

«Я чувствую, как двигаюсь, причём со скоростью, на которую и не подозревал, что способен. Я чувствую, как мои рефлексы и скорость реакции возросли до немыслимой степени. Я вижу в своих руках идеальное копьё, оно вращается и наносит один безупречный удар за другим. Я вижу, как окружающие нас чудовища тьмы рубятся на части и взрываются, рассекаются и исчезают.»

Он видит своих братьев, последних из гетайронов. Ксадоф и Каредо, Таурид и Рэйвенгаст, Нмембо и Загр — все они были образцами совершенства Легио Кустодес. Цекалт подумал, что, хотя он уже видел боевое совершенство, но никогда прежде ему не доводилось видеть, чтобы кто-то из них сражался столь безупречно изящно и точно. Во всех них текла Его воля, семь орудий, безукоризненно синхронно направляемых Его распределённым разумом, усмиряют и уничтожают всё, что пытается преградить им путь на этом громадном трупе-флагмане.

Он видит своего повелителя.

Хотя, скорее, не видит. Цекалт просто не может увидеть. С каждым их шагом сияние Повелителя Человечества становится всё ярче. Его аура всегда была с Ним, иногда мягкая, как лунный свет, иногда резкая, как рассвет. Но никогда она не была столь ярка, как сейчас. На неё почти что невозможно смотреть прямо. Из-за алебастрового свечения, исходящего от Его гигантской фигуры, невозможно различить ничего, кроме силуэта человека, сотканного из ослепительного белого света.

«За всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мой король проявлял силу, хотя бы близкую к подобной.»

Но это и неудивительно. Никогда прежде в этом не было нужды. Ещё не было обстоятельств, подобных нынешним. Небывалая демонстрация силы, абсолютное использование Его спутников как продолжение Его самого... Без этого все они были бы мертвы.

Ибо сила врага не поддается описанию.

Кошмары атакуют их со всех сторон. Варп окружает их, нагих и несформированных, безумных и кричащих. Каким-то образом Гор управляет этим штормом. Цекалту остается лишь сделать вывод, что Гор Луперкаль, некогда столь благородный и уважаемый, превратился в нечто совсем иное. Стал не просто князем демонов, как некоторые из его проклятых братьев, а чем-то большим, гораздо большим. Его воля всегда была могуча, и поэтому неудивительно, что и то, чем он стал в своём проклятии, должно быть сильно. Это не человек, не трансчеловек, даже не одержимая душа, но некий трансцендентный проводник энергии.

Цекалт сомневается, что Гору это известно. Он сомневается, что «Гор» вообще ещё существует.

«О, Гор Луперкаль. Бедное, заблудшее дитя. Что ты впустил в себя? Что ты позволил выплеснуть на свободу? Кем ты стал, что ты обрушиваешь на нас эту адскую бурю?»