Конец и Смерть, Том 3 / The End and the Death, Volume III (роман)

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Конец и Смерть, Том 3 / The End and the Death, Volume III (роман)
Автор	Дэн Абнетт / Dan Abnett
Переводчик	Василий Софронычев
Редактор	Григорий Аквинский, Татьяна Суслова, Larda Cheshko
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Конец и Смерть, Том 2 / The End and the Death, Volume II
Следующая книга	Эпоха Разорения / Era of Ruin
Год издания	2024
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Посвящается Йену Уотсону.

Это легендарное время.

Галактика в огне. Надежды на славное будущее, задуманное Императором для человечества, уничтожены. Его любимый сын Хорус отвернулся от света отца и принял Хаос.

Армии могучих и грозных космических десантников схлестнулись в жестокой гражданской войне. Когда-то эти непобедимые воины сражались плечом к плечу, как братья, завоёвывая Галактику и собирая разрозненное человечество под знамёна Императора. Теперь же братство раскололось.

Некоторые остались верны Владыке Людей, тогда как другие переметнулись на сторону магистра войны. Самые выдающиеся среди участников конфликта — примархи, предводители многотысячных легионов. Величественные сверхчеловеческие создания стали венцом генетических изысканий Императора, и исход усобицы между ними предсказать невозможно.

Миры пылают. Одним сокрушительным ударом на Исстване V Хорус практически уничтожил три верных легиона, начав войну, которая затянет в огонь всё человечество. Честь и благородство уступили место предательству и коварству.

В тенях крадутся убийцы. Формируются армии. Каждый должен выбрать сторону или погибнуть.

Хорус собирает армаду и готовится обрушить свой гнев на Терру. Восседая на Золотом Троне, Император ждёт возвращения непокорного сына. Но истинный враг Повелителя Человечества — Хаос, первобытная сила, жаждущая поработить и подчинить всех людей своим сиюминутным прихотям.

Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Тёмных богов. Проклятие и страдания уготованы каждому, если Император падёт и война будет проиграна.

Конец близок. Темнеют небеса. Прибывают великие армии. На кону стоит судьба Тронного мира и самого человечества...

Осада Терры началась.

АННОТАЦИЯ

Сангвиний, Великий Ангел, пал от руки брата.

Терра пылает, сама ткань реальности вокруг планеты выворачивается наизнанку. Величайший бастион человеческой цивилизации замер на краю пропасти.

Отчаянные защитники готовятся дать последний бой ордам обезумевших предателей. Тиф осаждает Полую Гору, одну из последних уцелевших крепостей, которую защищают Тёмные Ангелы, а за её стенами укрылись паломники Эуфратии Киилер. Малкадор Сигиллит, охваченный пламенем, восседает на Золотом Троне и пытается купить своему господину ещё немного времени. Но его почти не осталось…

Гиллиман спешит на помощь Тронному миру сквозь межзвёздную тьму. Что он увидит, добравшись до цели: пепелище и магистра войны, вознёсшегося до статуса божества Хаоса, или одержавшего победу Императора? И какова будет цена этой победы?

Наступает кульминация. Император схлестнётся с Хорусом в поединке отца против сына.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Император — Повелитель Человечества, Последний и Первый Владыка Империума

Хорус Луперкаль — примарх XVI легиона, возвышенный сосуд Хаоса

Защитники Терры

Малкадор Сигиллит — регент Империума

Константин Вальдор — капитан-генерал Легио Кустодес

Лояльные примархи

Рогал Дорн — Преторианец Терры, примарх VII легиона

Вулкан — Последний Страж, примарх XVIII легиона

Легио Кустодес

Диоклетиан Корос — трибун

Харахель — эдил-маршал, страж Общины Ключа

Айос Раджа — Соратник-гетерон

Цекальт Даск — проконсул-гетерон

Азкарель Офит — проконсул-гетерон

Доло Ламора — Соратник-часовой

Людовик — проконсул-гиканат

Эраст — гетерон-таранат

Теламок

Мезари

Купалори — проконсул

Амон Тавромахиан — кустодий

Сёстры Безмолвия

Каэрия Касрин — Рыцарь Забвения, кадр «Стальные Лисы»

Афон Ирэ — командор бдения из Рапторской гвардии

Шриника Ридхи — рыцарь-центура, кадр «Облачные Леопарды»

Избранные Малкадора

Халид Хассан

Заранчек Ксанфус

Мориана Мохаузен

Галлент Сидози

Гарвель Локен — Одинокий Волк

Офицеры и старшие командиры Военной Палаты

Сандрина Икаро — вторая госпожа-тактике Террестрия

Илия Раваллион — стратег

Йонас Гастон — младший офицер

Лорды Совета Терры и верховные чины

Загрей Кейн — фабрикатор в изгнании

Немо Чжи-Мэн — хормейстер Адептус Астра Телепатика

Эйрех Хальферфесс — астротелеграфика экзульта из Высокой Башни

VII легион, Имперские Кулаки

Архам — магистр хускарлов

Фафнир Ранн — лорд-сенешаль, капитан Первого штурмового отряда

Фиск Гален — капитан, 19-я тактическая рота

Вал Тархос — сержант, 19-я тактическая рота

Максимус Тейн — капитан, 22-я «Образцовая» рота

Леод Болдуин

Калодин

Лигнис

Бедвир

Деварлин

Мизос

Демений — инициат

Гвил Конорт

Артолун — хускарл

Оксарос — храмовник

Антик — храмовник

Понтис — храмовник

Миринкс — храмовник

Сигизмунд

V легион, Белые Шрамы

Соджук — хан

Намахи — владыка кэшика

Хемхеда — хан

Кизо — разведчик

Ибелин Кумо

IX легион, Кровавые Ангелы

Ралдорон — первый капитан, Первый капитул

Азкаэллон — герольд Сангвинарной гвардии

Тэрвельт Иказати — Сангвинарный гвардеец

Доминион Зефон — Несущий Печаль

Нассир Амит — Расчленитель

Ламир — сержант

Сародон Сакр

Махелдарон

Мешол

Дитал Мегий

Зеалис Варенс

Ринас Дол

Кистос Гаэллон

Хот Меффиил

Сател Аймери

Хорадал Фурио

Эмхон Люкс

Маликс Гест

Разбитые легионы

Аток Абидеми — Драаксвард, XVIII легион, Саламандры

Оди Сартак — капитан, VI легион, Космические Волки

Тьярас Грунли — VI легион, Космические Волки

Ри Эхимар — XVIII легион, Саламандры

Фаустал — катафракт, X легион, Железные Руки

Янъяр — VI легион, Космические Волки

I легион, Тёмные Ангелы

Корсвейн — лорд-сенешаль, Гончая Калибана

Адофель — магистр капитула

Траган — капитан 9-го ордена

Ворлуа

Бруктас

Харлок

Бламирес

Ванитал

Эрлориал

Карлои

Азрадаил

Тандерион

Картей

Захариил

Имперская Армия (Эксертус, ауксилия и прочие)

Алдана Агата — маршал, Антиохийский Миль Веспери

Файкс — её адъютант

Михаил — капитан, 403-й, Стратилатов крайней меры

Удавка — 403-й, Стратилатов крайней меры

и другие

Префектус

Геллик Мауэр — боэтарх

Орден дознавателей

Кирилл Зиндерманн

Лита Танг

Конклав граждан

Эуфратия Киилер

Эйлд

Переванна

Верефт

Кацухиро

Воинство предателей

XVI легион, Сыны Хоруса

Эзекиль Абаддон — первый капитан

Кинор Аргонис — советник магистра войны Луперкаля

Улнок — адъютант первого капитана

Азелас Баракса — капитан 2-й роты

Калтос — 2-я рота

Тархиз Малабре — командир Катуланских налётчиков

Хеллас Сикар — командир юстаэринцев

Тарас Бальт — капитан 3-й роты

Вор Икари — капитан 4-й роты

Ксофар Беруддин — капитан 5-й роты

Экрон Фал — центурион-юстаэринец

Калинт — капитан 9-й роты

Зистрион — капитан 13-й роты

Джераддон — капитан

Ирманд — капитан

Фето Зелецис — претор-капитан

Арнанод — сержант

Лаэль Гаст — терминатор-юстаэринец

Беш Вария — терминатор-юстаэринец

Отун Риндол — терминатор-юстаэринец

Кетрон Баргаддон — терминатор-юстаэринец

Гир Кюхер — терминатор-юстаэринец

Фермель — командир отряда, 1-я рота

XIV легион, Гвардия Смерти

Тиф — первый капитан

Сероб Каргул — лорд «Контемптор»

Воркс — Повелитель Тишины

Кадекс Илкарион

Каифа Морарг

Мельфиор Кро

Скалидас Герерг

XVII легион, Несущие Слово

Эреб — тёмный апостол

XV легион, Тысяча Сынов

Азек Ариман — колдун

Тёмные механикумы

Клейн Пент — Пятый последователь Нул

Айет-Один-Тэг — спикер связанного единства военного поместья Эпта

Прочие

Базилио Фо — военный преступник

Андромеда-17 — геноведьма селенарского культа

Давние товарищи

Олл Перссон — Вечный

Джон Грамматикус — логокинетик

Актея — пророчица

Лидва — протоастартес

ИНТЕРЛЮДИЯ

ОТДАЛЁННЫЕ СЫНОВЬЯ

i

Просто держитесь

— Повторяю, мы в девяти часах пути. Девять часов. Идём широким строем, штурмовое построение, готовы к атаке. Штаб Терры, приём. Штаб Терры, вы нас слышите? Повторяю, мы в девяти часах пути. Штаб Терры, приём. Просим направление и координаты. Зажгите маяки. Штурмовое построение, широкий строй. Терра, удерживайте позиции. Держите оборону. Удерживайте позиции. Больше ничего не нужно. Просто держитесь. Повторяю, мы в девяти часах пути. Штаб Терры, приём. Подтвердите получение сообщения. Удерживайте позиции и зажгите маяки, немедленно. Штаб Терры, на связи Гиллиман.

Когда примарх замолкает, в отсеке связи флагмана воцаряется тишина. Тиель думает, что ни у кого не хватит духу её нарушить. Да и сказать-то нечего. На протяжении восьми последних дней все пребывают в напряжении. Оно стало такой же неотъемлемой частью быта на корабле, как бесконечные вздохи воздухоочистительных машин, гул плазменных двигателей и вибрация палубного настила.

Гиллиман неподвижно наблюдает за работой старшего вокс-офицера. Тот аккуратно подкручивает ручки настройки главного передатчика. Удовлетворившись достигнутым результатом, начальник Силакт перекидывает несколько рычажков, отчего вокс-станция отключается с негромким хлопком, и завершает сеанс связи. Офицер разворачивается и степенно кланяется примарху.

— Сообщение зашифровано и отправлено, господин.

Гиллиман вытаскивает кабель вокса из разъёма в горжете силовой брони, передаёт его стоящему рядом адъютанту и поднимается на ноги.

— Прошу сообщить сразу, как что-то заметишь, — произносит он, обращаясь к Силакту. — Даже малейшие изменения в белом шуме. Даже если ты будешь уверен, что это не ответное сообщение.

— Как прикажете, господин.

— Повторим через пятнадцать циклов. Живым голосом.

— Разумеется, господин.

Гиллиман направляется к выходу. Тиель и команда телохранителей движутся следом. Они сопровождают командира повсюду.

— Эонид, отчёт, — произносит примарх, не поворачивая головы. Тиель не задаёт вопросов и не собирается комментировать тот факт, что отчёты приходится делать раз в десять циклов. Нет смысла напоминать повелителю, что изменись что-нибудь — даже малейшая деталь — за время, проведённое в рубке связи, Тиелю бы тут же сообщили, и он бы незамедлительно передал информацию Гиллиману. Примарх предельно сосредоточен, он не даёт себе ни минуты отдыха. Если бы легионер решился упрекнуть генетического отца в излишней дотошности, то спровоцировал бы не гнев, но холодный осуждающий взгляд, способный ранить не хуже клинка.

Сеансы связи проходят регулярно. Каждые пятнадцать циклов. Старший вокс-офицер мог бы просто поставить запись на повтор, но примарх считает, что должен раз за разом проговаривать слова лично, будто живой голос поможет сообщению пробиться дальше и звучать чище.

Тиель не считает командира суеверным. Однако в поведении Гиллимана присутствует навязчивая тяга к деталям, будто он полагает, что даже малейший просчёт может навлечь беду.

— По-твоему, я излишне щепетилен, Эонид? — спрашивает примарх на ходу.

«Теперь вы и мысли умеете читать, господин?» — думает Тиель.

— Учитывая особенности конфликта, владыка-примарх, очевидно, никакая щепетильность не может считаться излишней, — произносит он вслух.

— Правильный ответ.

Они входят на мостик. На командной палубе «Отваги превыше всего», временного флагмана Гиллимана, царит спокойная рабочая атмосфера. Сотни членов экипажа прилежно и без лишней суеты исполняют задачи. Эйкос Ламиад, тетрарх Ультрамар-Конора, капитан Демет Валита и командир корабля Дохель ожидают на постаменте стратегиума. Огромный стол из стали и резного серебра уже активирован. Тиелю не пришлось отдавать команду. Все и так знали, что потребуется отчёт.

Гиллиман сразу следует к столу и всматривается в сложную гололитическую проекцию, зависшую над глянцевой поверхностью. Караул держится в нескольких шагах позади. Тиель остаётся подле примарха.

— Начинайте, — велит Гиллиман.

Тетрарх подчиняется. Он повторяет слова, как мантру. Офицеры встречаются каждые десять циклов в течение последних восьми дней, и за это время почти ничего не изменилось.

— Флот построен для атаки широким фронтом в восемнадцати световых минутах от границы ударной волны Солярного царства, — произносит Ламиад. — Наши силы насчитывают три тысячи двести кораблей…

Тиель знает отчёт наизусть. Три тысячи двести боевых кораблей классом не ниже гранд-крейсера, а также войсковые и грузовые транспорты и вспомогательные суда. Они привели большую часть линейного флота Макрагга, эскадру Конора, эскадру Сараманта, боевую группу «Люкс Ультрамарис», Третью авангардную флотилию Пятисот миров, Второй основной флот Окклюды, группу быстрого реагирования с Минос Круцис и союзников из Разбитых легионов. Ламиад перечисляет все корабли по очереди, и Гиллиман не перебивает. Флот вышел из варпа восемью днями ранее в точках Мандевиля за пределами системы, когда все окончательно убедились, что пробиться непосредственно в Солярное царство не получится. С тех пор они медленно подбираются к границе звёздной системы на обычных плазменных двигателях, выстроившись полумесяцем шириной в шестьсот километров.

Все находятся в постоянной боевой готовности. Армии астартес ждут, закованные в силовую броню, в десантных капсулах и отсеках «Грозовых птиц». Штурмовые корабли стоят на пусковых рельсах. Пилоты «Фурий» и перехватчиков «Ксифон» замерли у готовых к взлёту машин. В гулких десантных ангарах армии Эксертус и ауксилии напряжённо переминаются с ноги на ногу возле трапов массивных транспортных челноков.

Флот Гиллимана называют крупнейшей армадой космических кораблей со времён первых дней Великого крестового похода. Тиель опасается, что это не так.

Пока тетрарх говорит, сержант рассматривает гололитическую проекцию. В ней, как и в речи Ламиада, почти ничего не изменилось. В одном углу стола мерцает призрачное изображение сил лоялистов. Одни называют их флотом возмездия, другие — флотом спасения. Гиллиман говорит просто: «Флот». Они пришли первыми. Другие армады выжимают всё возможное из варп-двигателей и мчатся из разных концов Галактики на зов примарха.

Огромный флот на проекции выглядит крохотным полукругом и напоминает молодую луну. Остальная часть столешницы отведена под схематичное изображение Солярного царства.

И на ней ничего нет. Пустота и чернота. Нет иконок Тронного мира, Луны, Марса и даже светила в центре. Несколько маркеров вдоль края проекции выводят данные об окружающем пространстве, которые получили разведывательные зонды, запущенные с «Утешения Иакса» — этот огромный линкор идёт на самом конце одного из рогов полумесяца и выполняет функцию передового дозора. Данные устарели, но позволяют сделать выводы, что в системе происходит невозможное. Фиксируется чудовищный уровень потусторонней энергии и потоков имматериума. Многие типы феноменов сейчас наблюдаются впервые. Деградация материального пространства. Полный коллапс физики четырёх измерений. Всё исказилось и остановилось.

В Солярном царстве время, в привычном его понимании, застыло.

Впереди царит безликая и бесформенная чернота, неидеальная сфера безвременья диаметром около четырёх тысяч световых минут. Её назвали «зоной отрицания». Она медленно разрастается, выходя за пределы гелиопаузы, и начинает поглощать облако Эпика — Оорта, приводя в движение ледяную пыль и ядра спящих до поры комет.

Тиель знает, что аномалия достигла невообразимых размеров и накрыла всю звёздную систему. И в то же время осознаёт, что её подлинные масштабы находятся за пределами человеческого понимания.

Невозможно определить положение Солнца или Терры внутри зоны отрицания. Нельзя даже дать однозначный ответ, существуют ли ещё эти объекты. Даже гипотетические координаты планеты на основании известных астрономических данных не рассчитываются. Это при наблюдении снаружи диаметр чёрной аномалии составляет четыре тысячи световых минут. Поскольку она состоит в основном из варп-вещества, внутренние размеры могут сильно отличаться.

Без маяка или надёжного путеводного сигнала флоту не добраться до Терры. Разумеется, можно пойти вслепую и прочесать всё пространство в надежде что-то найти. Но на это уйдёт сотня тысячелетий, и, скорее всего, флот сгинет во мраке.

Отсутствие маяка и ответа на сообщения не просто помеха в навигации. Это аргумент в пользу того, что искать уже некого. Что всё уже потеряно.

Ламиад заканчивает доклад. Капитан Дохель начинает отчитываться о состоянии флота. Этот текст Тиель тоже знает наизусть.

Гиллиман поднимает руку, и офицер замолкает.

— Не надо, старый друг, — произносит примарх. — Мы все это знаем.

Примарх рассматривает стратегиум. Офицеры переглядываются. Впервые за восемь дней Гиллиман решил нарушить рутинный распорядок. У него кончается терпение? Неужели отчаянное желание прийти на помощь отцу всё же одержало верх над здравым смыслом и тактическим гением?

Он решил… отправиться туда вслепую?

— Мне нужны… предложения.

— Какие предложения, господин? — уточняет Ламиад.

— Касательно рациональных способов продвижения вперёд, Эйкос. Я готов рассмотреть любые варианты. Может, стоит выстроить корабли длинной колонной, где каждый идущий впереди будет на постоянной вокс-связи со следующим, и так отыскать путь. Или пустить вперёд рой зондов, чтобы разведать пространство и получить необходимые навигационные данные…

— Построение цепью сделает нас крайне уязвимыми для вражеских засад, господин, — говорит Ламиад.

— А зонды быстро выходят из строя в насыщенной имматериумом среде, — добавляет Дохель. — К тому же их данным нельзя доверять. Параметры могут измениться в любой момент.

— Довольно. — Тиель замечает гримасу разочарования на лице Гиллимана. — Примарх не предлагает эти решения и знает об их несостоятельности. Он привёл их в качестве примера запрошенных идей.

Дохель кивает. Капитан Валита смеряет Тиеля взглядом, но молчит. Сержант астартес из личного караула Владыки Ультрамара имеет право отчитывать даже тетрарха.

— Именно так. — Гиллиман указывает на зловещую черноту, затянувшую большую часть проекции. — Друзья, единственный враг, которого я вижу сейчас, — это напряжённое ожидание. Я предпочёл бы скрестить клинки с настоящим противником.

Он замолкает.

— Император должен выжить, — добавляет примарх.

«А иначе — что? — думает Тиель. — Что тогда случится? Развал Империума? Бесконечная война против узурпатора? Возвышение Ультрамара как нового Империума на галактическом востоке? Поднимет ли Гиллиман знамя отца? Разумеется, лучшего кандидата не отыскать…»

К дьяволам теории. Легионер отводит взгляд.

В тот же момент старший офицер сенсорных систем поднимается с кресла на основном уровне мостика в двадцати метрах внизу.

— Господин… — Тиель реагирует незамедлительно.

Гиллиман тоже заметил женщину. Примарх и сержант спускаются к сенсорным блокам в сопровождении Ламиада, Дохеля и Валиты.

— Есть контакт, — заявляет офицер и откашливается. — Приборы зафиксировали сигнатуру в шести а. е. от нашей позиции внутри аномалии.

— Внутри? — Гиллиман подходит ближе, заглядывая в приборы.

— Да, господин. В пределах зоны… искажения.

— Маяк? — уточняет примарх. Он безуспешно пытается скрыть тень надежды в тоне. Тиелю невыносимо тяжело слышать голос генетического отца, наполненный подобными эмоциями.

— Нет, господин. Корабль.

Офицер щёлкает пальцами, и её подчинённые с удвоенным вниманием погружаются в настройки ауспиков, авгурных систем и анализаторов частиц.

— Сигнал нечёткий. — Она всматривается в экран со сводной информацией. — Его можно принять за артефакт данных. Но это определённо корабль внушительных размеров. Будь он меньше, мы не увидели бы его в тумане аномалии.

После многодневных поисков флот впервые засёк хоть какой-то сигнал из зоны отрицания.

— Получилось идентифицировать? — Гиллиман задаёт вопросы и сам вглядывается в данные. — Маркер? Сигнал транспондера?

— Ничего, — отвечает офицер.

— Корабль и правда большой… — замечает Ламиад.

— Можете спроецировать изображение на плоскость, убрать дефекты и сравнить контур с имеющейся в архивах информацией? — спрашивает Дохель.

— Уже делаем, капитан, — отвечает женщина. Сгусток зелёного света на чёрном экране немного поворачивается и обретает очертания. Тиель видит просто пятно. Если не знать заранее, то можно принять его за след чьего-то пальца на стекле. Но именно поэтому Тиель — астартес и глава почётного караула, а женщина — старший офицер сенсорных систем.

— Проект «Глориана», — отрывисто произносит она. — Ожидаю подтверждения когитаторного анализа… Да, точно «Глориана».

Дохель открывает рот, собираясь что-то сказать.

— Модель «Сцилла», — продолжает офицер. — Подтверждение получено. Проект «Глориана», модель «Сцилла».

Она нервно смотрит на Гиллимана.

— Которая из них? — спрашивает примарх.

Женщине удаётся сохранить самообладание.

— У нас не так много вариантов, господин. Силуэт корпуса не соответствует ничему из архивов. Корабль значительно превосходит размерами все известные «Глорианы». Очевидно, он прошёл глубокую модернизацию или, возможно, был изменён иным образом…

— Которая из них? — Гиллиман повторяет вопрос.

— Невозможно определить, господин. Но отдельные элементы кормовой надстройки и корпуса позволяют предположить, что это «Мстительный дух».

Повисает гнетущая тишина.

— Он… — Гиллиман откашливается. — Он собирается нас атаковать?

— Источник сигнала неподвижен и не имеет энергетической сигнатуры, — отвечает офицер. — Ни щитов, ни активных орудий…

— Готовьтесь к бою, — вполголоса говорит примарх, обращаясь к Дохелю. — Этот корабль должен быть уничтожен.

Тот кивает.

— Прошу подтвердить приказ, господин.

— Подтверждаю.

Дохель разворачивается к подчинённым.

— Офицеру протокола — начать отсчёт!

— Протокол боевой операции Тринадцатого легиона запущен. Начинаю учёт времени, — отзывается военный рубрикатор. — Отсчёт пошёл. Солярное царство, отметка ноль-ноль-точка-ноль-ноль-точка-ноль-ноль.

— Господин! — снова подаёт голос офицер сенсорных систем. — Есть… есть второй контакт.

— Ага, — Гиллиман снова разворачивается к экранам. — А вот и остальной флот…

— Это ещё одна «Глориана».

— Вторая?

— В шести световых минутах по борту от первой. Единого строя нет.

— «Завоеватель»?

Офицер молчит. Она хочет ответить командиру, но не знает как.

— Госпожа? — произносит примарх. — Вы удостоите меня ответом?

— Силуэты совпадают, — тихо говорит она. — Это тоже «Мстительный дух».

— Ошибка датчиков, — тут же вклинивается Дохель. — Обновите…

— Третий контакт! — выкрикивает офицер за соседним пультом.

— Четвёртый!

Старший офицер сенсорных систем выводит данные на главный экран. Пока она разбиралась с первыми четырьмя, приборы засекли ещё шесть. Потом десять. Число постоянно растёт. Офицеры сообщают о новых сигнатурах каждые несколько секунд.

Корабли, числом уже около тридцати, разбросаны по зоне отрицания. Некоторые — у самой границы, в считаных световых секундах от гелиопаузы. Другие — глубже. Нет ничего похожего на построение. Корабли никак не взаимодействуют друг с другом. Многие не отцентрованы относительно галактической плоскости и повёрнуты носом в разные стороны. Ни один не подаёт признаков жизни. Корабли просто дрейфуют на площади в двадцать шесть квадратных световых минут — а дальше сенсорные системы флагмана Гиллимана не достают.

Уже пятьдесят. Семьдесят. Двести десять. Четыреста.

Все сигналы — проект «Глориана». Таких кораблей построили всего двадцать штук.

Все они — «Мстительный дух», множащийся, заполняющий пространство зоны отрицания, подобно россыпи звёзд на ночном небе. Подобно бесконечному фрактальному узору.

Тысяча, три тысячи, шесть…

Все они — один и тот же, единственный корабль, чудовищный флагман магистра войны, и он повсюду.

ii

Железнокровный

В отличие от Рогала Дорна, Железный Владыка никогда не стыдился тактических отступлений. Речь не о бесславной сдаче позиций или признании поражения — это совсем другие вещи. Пертурабо всегда считал отступление хорошим инструментом ведения войны. Это полностью укладывалось в его прагматичную и логичную картину мира.

Всё упирается в вопросы экономии ресурсов и эффективности их использования. Железный Владыка без колебаний пожертвует и миллионом жизней, если такова будет цена победы. Но когда расчёты говорят, что требуемый результат недостижим, он не станет тратить ни единой души на дальнейшие попытки. В невыгодном положении незачем охотиться за славой или демонстрировать отвагу. Нужно просто остановиться. Выйти из боя. Отступить. И вернуться там и тогда, где и когда победа снова станет возможной. Траты ресурсов имеют смысл, только если окупаются впоследствии.

И сейчас Пертурабо отступает.

«Железная кровь», его громадный флагман, уводит флот IV легиона прочь от Терры. Они идут на малой тяге, будто парящие цитадели из стали, и сейчас пересекают орбиту Марса. В проект корабля Пертурабо не заложили панорамных смотровых экранов и иллюминаторов. Но даже если бы они были, рассмотреть что-то всё равно бы не получилось. За бортом нет ни космической пустоты, ни пыли, ни далёкой, сверкающей, подобно рубину на чёрном бархате, искорки красной планеты. Там вообще ничего нет, кроме потоков варпа, мутной сферой расползающихся по космосу от Тронного мира. Стараниями магистра войны имматериум вырвался на свободу и теперь медленно поглощает Солярное царство. Однако, в отличие от кораблей лоялистов, Железные Воины не слепы и не беспомощны в этой среде. Пертурабо читает варп с лёгкостью, как и любой иной набор данных.

В определённый момент он отдаст приказ начать переход и покинет звёздную систему на сверхсветовых скоростях. В определённый момент.

Пертурабо никуда не торопится. Времени предостаточно. Внутри этой искажённой сферы оно не работает.

Примарх сидит в личных покоях один, погрузившись в раздумья при синем свете когитаторных блоков. Потоки данных вселяют уверенность. Даже если они хаотичны и неразборчивы, как те, что бегут сейчас по экранам. Они никогда не лгут. Они никому не подыгрывают. У них нет привязанностей, и они не принимают ничью сторону. Просто существуют.

Синий полумрак напоминает сумерки. Вот только чьи? Его? Или чьи-то ещё?

Пертурабо может объяснить причины отступления, но сам факт ему не нравится. Терра должна была стать его величайшим достижением. Триумфом, который доказал бы всем его превосходство. Для этого он должен был сам, один, при помощи искусства осады сокрушить и взять Дворец. И, в качестве приятного дополнения, получить возможность наконец сойтись в противостоянии с Дорном и потребовать сатисфакции. То была бы дуэль. Поединок разумов на игровой доске осады. Очевидно, Пертурабо одержал бы победу.

Очевидно, но не доказано.

Иногда, когда ярость и злоба становятся невыносимы, он ломает вещи. Мебель. Мониторы. На обшивке стен остаются вмятины от ударов тяжёлым молотом и могучими кулаками. Он даже разбил один из когитаторов.

Злоба никуда не делась даже после того, как немые сервиторы пришли и заменили устройство.

Сатисфакция. На неё уже можно не рассчитывать. Ему нечего требовать. Не на что предъявлять права. Не будет никакого железного и неопровержимого доказательства того, что его мастерство непревзойдённо. Он оставил всё позади. Выбрал отступление.

В последний из дней Пертурабо покинул поле боя.

Дурной нрав? Нет. Раздражение? Обида? Ни то ни другое. Тщеславие? Ни в коем случае. Гнев? Да, но не настолько всепоглощающий, чтобы объяснить принятое решение.

Ненависть. В ней причина. Примарх стискивает зубы и поднимает Сокрушитель Наковален.

Примарх Четвёртого с момента отправления не допускал в личные покои никого, даже Железный Круг. Боевые автоматоны ждут снаружи у входа. Они неподвижны, но пребывают в режиме боевой готовности. Интересно, каково это — быть таким? Чувствовать…

Нет, они ничего не чувствуют. В этом весь смысл. Они — инструменты, созданные для конкретной цели. Им не нужны эмоции, нет нужды в суждениях или размышлениях. Они не думают. Они — оружие, которое действует с максимальной эффективностью, когда наступает подходящий момент. Всё остальное время автоматоны безмолвствуют и не взаимодействуют с внешним миром. Как и у данных, у них нет привязанностей, и они не принимают ничью сторону. Просто существуют.

Пертурабо и сам стал оружием. Совершенным инструментом войны. Настолько, насколько это достижимо для смертного организма. Но всегда есть куда расти. Он представляет, как становится идеальным. Ещё более совершенным. Чем-то чистым, только оружием и больше ничем. Воплощением абсолютного разрушения.

Есть способы достигнуть такого состояния. Он знает. Данные показали, как добиться результата. Пертурабо знает, что нужно спланировать и сделать.

Остаётся только решиться, понять, хватит ли сил, потому что у каждого большого достижения есть цена.

Ненависть. Он вымещает её на настиле палубы, потому что ни отца, ни брата здесь нет. Летят искры. Трескается адамантий.

Пертурабо затихает и опускается в кресло, понурив голову. Сердца бьются чуть чаще обычного. Молот валяется на полу у ног. Примарх всматривается в потоки безразличных данных, что бегут по экранам.

Железному Владыке давно хотелось изучить кинжалы, которыми пользовались Лоргар и его сыновья. Вероятно, такой возможности больше не будет. Никто не знает, где сейчас Аврелиан. Куда вообще отправляются изгнанники?

У Пертурабо нет времени на обряды и ритуальную чепуху, которую так любят Несущие Слово. Всё это невозможно подтвердить данными. Но вот когда легионеры заводят речь о кинжалах… Если отбросить всю поэтическую мишуру и бесконечные бормотания, то атамы кажутся невероятно чистым инструментом. У клинков определённо есть впечатляющие свойства. Он лично был тому свидетелем.

Эти кинжалы полностью пропитаны собственной функцией. Они настолько посвящены цели, что стали её воплощением. Это оружие так гармонирует со своей природой, что практически обрело разум. Оно просто существует.

Ему рассказали, что некоторые атамы наполнились сущностью убийства до такой степени, что стали убийством. Превратились в физические объекты, воплощающие умозрительную концепцию на таком уровне, что никакие слова, никакие языки, никакие численные данные не могут его описать. Они похожи на… на печати, пожалуй, если он правильно понимает суть символов, которыми любил пользоваться старый регент. Предельно сконцентрированные смыслы в физическом воплощении. Они настолько остры, что могут с равной лёгкостью рассекать ткань материальной вселенной и имматериум. Они — оружие, ибо в этом их сущность.

Ему бы очень хотелось изучить один из атамов.

Или стать таким. Это тоже хороший вариант.

Пертурабо понимает символы регента. Разумеется. Прекрасно понимает. Он в них не верит, потому что всё это, очевидно, такая же мистическая чепуха, но понимает. Настолько хорошо, что сейчас чётко видит глупость всего замысла.

Как старому дураку удавалось десятилетиями править Империумом? Загадка.

Ненависть — занятная вещь. Она порождает абсолютную предвзятость.

Пертурабо был рождён, чтобы стать величайшим оружием. Отец раз за разом использовал его в этой роли, и она идеально подходила четвёртому примарху. Но Он ни разу не показал, что ценит сына. Просто продолжал использовать.

Никто не благодарит клинок. Разумеется. Но, увы, Пертурабо был ещё и сыном. Человеком с живой душой. Он никогда не просил ни души, ни кровной связи с отцом. Лучше бы ни того, ни другого не существовало. Но уж как есть.

Клинок, обладающий душой, начнёт ненавидеть хозяина, если его не точить и не вытирать с лезвия кровь.

Ненавидеть отца оказалось легко. Со временем. Постепенно это состояние стало естественным. Так живой клинок научился поддерживать остроту кромки. Затачивать сам себя. А потом пришёл брат, исполненный собственной ненависти. Всё казалось таким очевидным.

Ненависть отступает. Пертурабо тратит несколько мгновений, чтобы выдернуть застрявший оголовок молота из смятого металла.

Хорус, значит. Хорус, Хорус… Рождённый первым, ради величия и славы. Он умел нравиться… Нет, не так. Ему невозможно было перечить. И казалось, у них так много общего.

Но Хорус всегда был скорее парадным клинком, чем боевым оружием.

Всё начиналось хорошо. События развивались, и Пертурабо находил своё место в происходящем. Давались обещания. Обсуждалось светлое будущее и новый строй для Империума. Такой, который бы лучше подошёл для Железного Владыки.

Но постепенно Хорус начал использовать его так же, как до этого делал отец. Пертурабо поручали почти невозможные задачи и порицали, когда они решались слишком медленно, потому что с почти невозможным всегда так бывает.

И Хорус никогда не присоединялся к нему в этой работе. Парадный меч так и остался в блестящих, богато украшенных ножнах. И благодарности не последовало. Она тоже осталась в ножнах.

Это было неприятно. Но терпимо. А потом…

Он чуть не разбил ещё один когитатор. В последний момент примарх отводит удар и обрушивает молот на собственное кресло. Злобный крик отражается от железных стен отсека и словно бы возвращается в лёгкие.

Пертурабо опускает Сокрушитель Наковален. Спинка кресла выгнулась, а подголовник, вращаясь в воздухе, отлетел к дальней стене.

Неважно. Он может посидеть и так. Ему не привыкать к неудобствам.

Итак, Хорус. Обещания оказались не крепче этого подголовника. Не прочнее листов обшивки на стенах. Луперкаля всегда интересовало только превосходство над окружающими. Собственное превосходство. И будущее, которое Хорус готовил для себя, отличалось от того, что показали Пертурабо. Мятежник собирался сотворить нечто ужасное, спалив дотла и гниль, пропитавшую Империум, и то достойное, что лежало в его основе. Напрасная трата ресурсов. А ещё им всем пришлось бы сдаться. Сдаться на милость сил, которым нет места среди людей.

Пертурабо никогда не сдаётся.

Победа, как её видел Хорус, никогда таковой не являлась, независимо от того, смог бы Железный Владыка взять Дворец или нет. На такую победу четвёртый примарх не хотел тратить ресурсы. Война зашла в тупик, и одержать верх в противостоянии стало невозможно. Он тщательно анализирует данные, а те никогда не лгут. Пертурабо начал ненавидеть Хоруса так же, как и отца, и решил, что не потратит более ни одной жизни на достижение его целей. Потому что отныне не видит в этом выгоды для себя.

Примарх перепроверил расчёты и спустя час вышел из сражения.

Пути назад нет. Все мосты сожжены.

Он, сгорбившись, сидит в сломанном кресле и изучает данные. Они разговаривают с Пертурабо спокойным, бесстрастным голосом. Хорус победит. В своём понимании, конечно. Данные же утверждают, что этот результат нельзя назвать победой. Итак, парадный клинок наконец покинул ножны. Терра падёт в течение двух часов или около того. Гибельные силы под командой магистра войны восторжествуют.

Логика подсказывает, что Железный Владыка может вернуться. Прервать отступление. Даже сейчас, когда всё уже решено. Можно предупредить неизбежную вспышку гнева, принеся извинения прежде, чем их попросят. Упасть ниц перед новым Повелителем Человечества, дать новый обет и новые обещания. Логика говорит, что добровольное выражение преданности и покорности может избавить от наказания за то, что он покинул поле боя. Особенно если успеть сделать это первым. Прежде, чем остальные: Фулгрим, Альфарий, Кёрз и никчёмный фанатик Лоргар — вылезут на свет, моля о пощаде и примирении. Это случится, как только Хорус победит. Стань первым — и получишь прощение. Третьему и четвёртому уже не на что будет надеяться.

Логика говорит именно так.

Хорус вот-вот победит. Данные в этом уверены.

Если понять, в какую сторону дует ветер, то можно склониться под его порывами и не дать себя сломать.

Это разумный подход.

Пусть Хорус провалится в ад. Вот что говорит ненависть. Вот что Железный Владыка кричит стенам и потолку, сминая их ударами молота. Именно эти слова разносятся по личным покоям примарха, когда он превращает своё кресло в груду обломков.

Не возвращаться. Никогда. Он тоже тебя ненавидит. Прощения не будет. Он не найдёт для тебя и капли снисхождения. В его новом будущем, рассвет которого скоро наступит, нет места жалости.

Хорус покарает тебя в любом случае. Выследит и уничтожит. Убьёт твоих сыновей, всех до единого.

И если этому суждено случиться, то зачем возвращаться?

Железный Владыка, сгорбившись, сидит на полу и наблюдает за потоками информации. Отсек погружён в спокойный синий полумрак. Данные никогда не лгут, и сейчас они рассказывают историю триумфа магистра войны. Победа Хоруса, разобранная на простейшие символы, проносится по мерцающим экранам.

Будь он проклят. Ненавистный. Он использовал Железного Владыку как оружие и получил очередного врага. Пертурабо подготовится и, когда придёт время, встретится с братом лицом к лицу. Ему нужно просто убить Хоруса, всех его сыновей и всех идиотов, что скандируют имя Луперкаля, потому что слишком боятся сделать что-то ещё. Всех до единого.

Ненависть справится. Железный Владыка справится.

Особенно если сможет к моменту встречи стать чем-то большим. Чем-то чистым и совершенным. Единственным в своём роде. Возведённым в абсолют. Сконцентрированным смыслом в физической форме. Тенью, которую отбрасывает любое оружие. Есть способы достигнуть такого состояния. Данные показали, как добиться результата. Остаётся только решиться, понять, хватит ли сил, потому что у каждого большого достижения есть цена.

Нужно упорство. Но этого четвёртому примарху всегда было не занимать.

Данные говорят, что Император должен умереть сейчас. Победа рассчитана и неотвратима. Сумерки наступили.

Пертурабо не принимает ничью сторону. Он непредвзят. Он ненавидит всех одинаково.

И подаётся вперёд, наблюдая за происходящим.

iii

Экскоммуникадо

Он с самого начала искал только истину. А истина — это Старая Четвёрка. И так было всегда.

Изгнание благоприятно сказывается на душевном здоровье. В относительной удалённости от основных событий появилась возможность подышать свежим воздухом.

Планета Иссимаэ находится в четырнадцати световых месяцах от Терры. Не слишком близко, в самый раз. В воздухе разливается сладковатый аромат. Цветы иссля, растущие на невысоких холмах, источают запах, похожий на жжёный копал. Лоргар Аврелиан наблюдает за антомантами, что бродят по зарослям, рассматривая лепестки.

Местная звезда маленькая, горячая и яркая. Дует тёплый ветер. Небо отливает фиолетовым. Земля под ногами и на склонах холмов белая, как мел. На востоке большую часть небосвода занимает «Фиделитас Лекс», бросивший якорь на низкой орбите.

Согласия получилось достигнуть без труда. Без единого выстрела. Лоргара и тех, кто принёс слово вместе с ним, насторожённо поприветствовали Избранники Иссма и попросили пройти проверку у местных ксеномантов. Их просьбу удовлетворили. Гостей осмотрели и, хотя ни ксеноманты, ни Избранники не понимали слов, написанных на доспехах и коже, и говорили на незнакомом языке, договорённость о мире была достигнута.

Лоргар идёт в город, зовущийся Иссл-Дарнис. Белые фасады и крыши домов блестят в ярких лучах солнца. Умброманты сидят у городских стен на противоположной от светила стороне и читают тени.

Очень жарко. Лоргар чувствует, как на спине под мантией проступает пот. Интересно, существует ли способ читать сущее по каплям жидкости? Наверное, да. Местные жители помешаны на гаданиях. Вся их социальная структура и культура построена вокруг пророчеств. Возможно, методика как-то связана с уртикаромантией?

Лоргар проводит ладонью по лбу, вытирая пот, и обнаруживает подаренный вчера венок из цветов иссля. Плетёная корона засохла и начала увядать. Примарх снимает её и бросает в заросли у тропинки. Сегодня ему сделают новую. Иссмийцы коронуют Аврелиана каждое утро.

Вдоль дороги, ведущей к городским вратам, стоят несколько хижин из белой глины. Подобные полукруглые постройки без окон можно отыскать здесь повсюду. Это убежища, в которых прорицатели могут укрыться, когда гадание требует уединения или особых условий: темноты, чтобы смотреть в чашу с углями, тишины, чтобы слушать стук капель воды, или замкнутого пространства, чтобы вдыхать ароматный дым.

В этих убежищах рождается истина. Иногда очевидная, иногда необъяснимая, а иногда — абсолютная.

Лоргару интересны эти обычаи. Его восхищает настойчивость, с которой местные пытаются увидеть будущее, а также количество созданных методик и изобретательность в подходах.

Он уже поделился с ними своей правдой. Рассказал, что настоящая, глубинная истина — это Старая Четвёрка, и единственное будущее, к которому стоит стремиться, — воцарение Хаоса. Он рассказал, что в мире есть много явлений, кажущихся божественными или пытающихся себя такими представить. Иногда они даже отвечают на вопросы прорицателей. Но им нельзя верить. Всегда есть более чистая истина. Есть лучшие боги.

Иссмийцы приняли учение, не задавая вопросов. Оно, похоже, идеально сочеталось с фундаментальными принципами их системы верований, которая развивалась на протяжении веков усилиями пророков и предсказателей, присутствующих здесь чуть ли не в промышленных масштабах.

Лоргара пустили в самые сокровенные святилища и показали образы истинных богов, открывшиеся местным мистикам. Он тут же их узнал и назвал имена всех четверых.

Тем же утром его впервые короновали.

Эта группа хижин состоит из восьми построек, расположенных чуть в стороне от тропы, с учётом положения далёких холмов, лучей солнца в определённые часы и священной рощи на склонах чуть дальше. Вся территория только кажется пасторальным пейзажем. А на деле это ритуальный ландшафт, созданный за тысячелетия для сакральных целей. Даже Иссл-Дарнис расположен не просто так. Он — отражение небесного града на земле.

В представлении иссмийцев, конечно же.

Когда Лоргар подходит ближе, в дверном проёме одной из хижин появляется Кор Гурат. Он провёл три дня в клубах священного дыма. Его глаза налились кровью и плохо фокусируются на окружающих объектах.

Кор Гурат кланяется, заметив примарха.

— Что ты видел? — спрашивает Уризен.

— Мой господин, в дыму я увидел небытие. Оно надвигается подобно грозовым тучам. И оно нечисто.

— Нечисто? Какое любопытное слово ты подобрал.

— Я имел в виду, искажено. Это не идеальное воплощение мира, который мы ищем.

— Это небытие, без сомнения, является изначальной бурей, из которой родится совершенство, — отвечает Лоргар, весьма поднаторевший в толковании гадательных образов.

— Думаю, вы правы. Ибо ещё я видел оружие очищения…

— Оружие?

— Оно очистит и омоет новорождённое царство, полагаю, — поясняет Кор Гурат. — Я видел биологический бич, уничтожающий каждого, кто противится истине, клетка за клеткой. Он пожирал плоть и вместе с ней — все моральные устои.

Лоргар заинтригован.

— Я прошу тебя отдохнуть и попробовать другой метод. Поищи истину ещё раз.

Кор Гурат кивает. Он не станет оспаривать приказ, но что-то беспокоит легионера.

— Что ещё ты видел, сын мой? — спрашивает примарх.

— Я видел семь молотов, занесённых над планетой, что грозят разбить её на куски. И пять тронов…

— Пять? — уточняет Лоргар.

Гурат снова кивает.

— Я не понял эту часть видения, господин, — признаётся он.

«А я — понимаю», — думает Лоргар. Четыре — для Старой Четвёрки, а пятый для того, кто сядет подле них. И кто же это будет? Впрочем, пять тронов могут означать и очередную мерзость, которую Хорус, одновременно и слишком могучий, и слишком слабый, измыслил, чтобы извратить истину.

Нужно задать ещё вопросы.

— Мне тоже явилась эта истина, — произносит Аридат Аарн. Он вышел из другой хижины на звук голосов. Его руки блестят, обильно смазанные священным маслом. Хироманты, читавшие ладони и пальцы воина, маячат в дверях хижины за его спиной.

— Пять тронов. Один залит кровью, — продолжает Аарн. У юного капитана заплетается язык. Его напоили вяжущей настойкой из коры местного дерева, чтобы усилить эффект гадания. — К нему приколочен умирающий король. Он слишком слаб и не может двигаться, а жизнь внутри теплится лишь благодаря магии.

— Я не впервые слышу об этой истине, капитан, — отвечает Лоргар. Искалеченный король, против воли прикованный к трону и не имеющий сил, чтобы править. Некоторые признаки указывают, что речь идёт о Хорусе, одержавшем победу, но заплатившем за неё слишком много. Такого короля будет несложно сместить.

— Среди линий на моих руках они увидели мёртвого ангела, — продолжает Аарн, разглядывая собственную ладонь так, будто видит её впервые. — И ярость, сорвавшуюся с поводка из-за этой смерти.

Лоргар улыбается. Ангел повержен? Можно представить, какой гнев охватит отца после этой утраты. Неудивительно, что Хорус, убив отца, останется калекой.

Что за битва! Лоргар опечален, что не может на ней присутствовать. Но изгнание необходимо.

— Мой господин, истины в последние несколько дней открываются быстрее, — говорит Кор Гурат.

— Намного быстрее, — соглашается Аарн. — Может, даже слишком быстро…

Оба легионера кажутся уставшими.

— Потому что наступили последние дни, — отвечает Уризен. — Ничего удивительного. Варп раскрылся перед нами. Боги обратили на людей свой взор. Отдохните оба. А потом возвращайтесь к работе. Наши друзья вам помогут.

Оба Несущих Слово кланяются.

Примарх уходит в сторону города.

Ему нравится на Иссмаэ. Лоргар родился на духовно мёртвой планете, где на место живой веры пришёл унылый ритуал. А маленькая, примитивная Иссмаэ бурлит жизнью и предлагает удивительные возможности. Прекрасное место, чтобы отдышаться и очистить разум.

А затем наполнить его заново. Местные жители добровольно стали наставниками и помощниками для Несущих Слово, щедро, всеми доступными способами делясь с почётными гостями божественными знаниями.

«Фиделитас Лекс» очень впечатлил местных. Раньше они ничего подобного не видели. Появление гигантского корабля в небе, наверное, стало самым важным событием в жизни всех ураномантов планеты.

Лоргар их тоже впечатлил. Они с восторгом рассматривают кожу, покрытую золотыми письменами и сияющую по его воле псионическим светом. Иссмийцы стали его последователями, а он, в свою очередь, учится у них.

Всё больше генетических сыновей подходят к примарху, когда он приближается к городским вратам. Они несут листы пергамента, исписанные открывшимися фрагментами истины, и зачитывают их на ходу. Аврелиан узнаёт то, что поведали ритуалы териомантии, умбиликомантии, практикуемой в небольшом городском родильном зале, кинеромантии и турифумии, обряды которых свершались у очагов. Огонь здесь особенно любят, и Лоргар внимательно слушает.

Ему рассказывают о колдовских действах, о гаданиях на камнях из ближайших шахт и о том, что местным логомантам удалось узнать, разглядывая слова на доспехах гостей, а граптомантам — из почерка, которым были сделаны надписи.

Так много методик. Но истина всего одна.

Старая Четвёрка.

Раньше, до прибытия сюда, это казалось очевидным. А сейчас стало неоспоримым.

Лоргар был прав с самого начала. Истина — это боги Хаоса. И так было всегда.

Прорицание, независимо от применяемой техники, — это, разумеется, тонкое искусство. Оно требует терпения и пытливого ума. Нужно верить в себя и в силы, к которым обращаешься. Так легко вцепиться в ложное значение! Но нужно снимать слой за слоем, пока не доберёшься до настоящего ответа.

Взять, к примеру, гадания на картах. Они никогда ему не нравились. Слишком многозначные и изменчивые образы, избыточная сложность процесса. Слишком расплывчатые и вычурные символы не позволяют использовать метод для поиска чётких ответов. Император может оставить таро себе. И имперскую истину тоже. Лоргару больше нравятся точные инструменты. Огонь, например. Его здесь особенно любят.

Аврелиан совершал ошибки. Старая Четвёрка не облегчила ему путь к истине. И не дала себя сразу рассмотреть. Временами он неправильно толковал послания.

Сначала Лоргар верил в абсолютную божественность отца. Так много лет потрачено зря в погоне за иллюзией. Она принесла боль, порицание и в итоге оказалась ошибкой.

Он вспоминает годы, проведённые в общении с провидцами, гадателями и предсказателями. Они в большинстве своём были мошенниками, а те, кто и правда обладали даром, оказывались ещё большими слепцами, чем примарх Несущих Слово. В последнее время ему часто снится давно почившая Кирена Валантион, Благословенная госпожа. Как много истин она хранила! И какими ложными они в итоге оказались.

Интересно, почему она начала приходить к нему во снах? Нужно поговорить об этом с онейромантами и выяснить причину.

Когда основой мировоззрения Лоргара стал божественный Хаос, о существовании которого он раньше даже не подозревал, Хорус превратился в инструмент. Аврелиан и его апостолы потратили на него очень много сил. И возлагали такие надежды!

Увы. Несмотря на союз с силами Хаоса, Хорус оказался очередным тупиковым вариантом. Даже отказавшись от светлого образа Луперкаля и окутав себя тёмной мантией магистра войны, он не смог ступить на истинный путь.

Так что Хорус стал очередным слоем, который придётся снять, чтобы добраться до истины.

Именно за этим он прибыл сюда, на захолустную планету с примитивным уровнем развития в четырнадцати световых месяцах от Терры. Лоргар увидел слабину в Хорусе и попытался, пока не стало поздно, сменить его на престоле возвышенного инструмента Хаоса. Операция по свержению магистра войны закончилась неудачей, потому что к этому моменту Уризен уже подарил Хорусу слишком много сил. Луперкаль больше не мог остаться в стороне.

Так что Лоргара отвергли. Изгнали. И хотя часть его армий осталась на Терре, чтобы своими глазами увидеть, что получится извлечь из неизбежного триумфа магистра войны, сам примарх был вынужден покинуть зону боевых действий.

Тёмный Апостол Аврелиана продолжает надеяться. Эреб, которому так часто доставалась роль изгоя, сейчас, после гибели Лайака, исполняет обязанности командующего силами XVII легиона на Терре. Он всегда обладал потрясающими способностями сосредотачиваться и чётко достигать поставленной цели. Если верить посланиям, полученным с отражений на поверхности воды и крови в молельных чашах, Эреб считает, что Хорус ещё может победить.

Нет, не просто убить отца и завоевать Терру — в этом исходе нет никаких сомнений.

Магистр войны ещё может стать тем, кем Уризен хотел его видеть с самого начала. Воплощённым инструментом Хаоса.

Лоргар не разделяет эти надежды. Он убеждён, что Хорус слишком силён, чтобы отступить, но слишком слаб, чтобы преуспеть. Эреб оптимистичен и считает, что у Луперкаля есть шанс стать столь нужным человечеству инструментом. Капеллан прилагает все усилия для достижения этого результата в последние часы Терры.

Но игра будет долгой. И Лоргару, и Эребу это известно. Главное достоинство Тёмного Апостола — прагматизм, редкая черта среди адептов мистических искусств. Если не получится в этот раз — то, может быть, в следующий. Или через один. Если не Хорус, то кто-то другой. Им нужен разоритель — за неимением лучшего, воспользуемся термином из потешного аркана имперского таро. Сила фундаментальных изменений, которая обеспечивает контроль, но сама при этом никем не контролируется.

И даже сейчас, находясь в самом сердце битвы и постоянно сражаясь на умирающей Терре, Эреб сообщает, что отыскал ещё одного перспективного кандидата на эту роль. Запасной вариант на случай, если Хорус не справится. Окажется слишком сильным или слишком слабым…

Он не называет имени. Лоргар надеется, что этим кандидатом является он сам.

Иногда примарх размышляет об истинных намерениях генетического сына. Эреб — еретик до мозга костей и истовый борец с ложными истинами. Он великолепный инструмент и помог добиться многого. В первую очередь благодаря его усилиям Лоргар смог разорвать оковы имперской истины, снять первые слои обмана и углубиться в поиск подлинных откровений. Эреб — самый разумный человек из всех, кто встречался Аврелиану.

Но для выполнения таких задач требуется запредельная хитрость. Раньше примарх и капеллан часто конфликтовали. Только сейчас, ради общего блага, им удалось оставить старые обиды позади. Но Лоргар не уверен, что апостолу можно доверять. По-настоящему доверять. Можно ведь, да? Если бы Эреб прятал ложь под слоем истины, примарху бы уже сообщили. Старая Четвёрка предупредила бы Уризена.

В последние несколько дней результаты пророчеств иссмийцев несколько разочаровывают. Астрагаломанты не могут толком прочитать, что говорят брошенные кости. Беломанты несут чепуху. Аритромантия не даёт чётких ответов на вопросы. Лоргар, разумеется, понимает, в чём дело. Это Триумф Погибели и падение Терры. Подобное событие, даже происходящее в четырнадцати световых месяцах от точки наблюдения, сотрясает варп, заставляя его волноваться. Уже несколько раз за сегодняшний день Лоргару рассказали о беспомощном калеке, восходящем на трон. И если это всё, что останется от Луперкаля, когда он захватит Терру, то Хорус уже ни на что не будет способен.

Это ничего не меняет. Слишком сильный или слишком слабый Хорус с самого начала был ошибочным выбором.

Если предсказания не врут, беспомощного калеку будет просто сбросить с престола.

Лоргар осознаёт, что больше всего на свете жаждет ясности. Ему уже известна истина. Старая Четвёрка, без сомнений, построит для человечества то будущее, к которому стремится Аврелиан. Но ему нужно знать, каким именно способом это произойдёт. Как там говорил Гурат? «Очистит и омоет»? Да. Новый мир родится в грязи и муках, а небытие вскипит от родовых схваток. Но затем он должен очиститься.

Нужно снять ещё несколько слоёв и понять, как исполнить волю Старой Четвёрки и осуществить это очищение. Потому что уже совсем скоро кровь и боль закончатся, и настанет время вернуться из изгнания.

Как только примарх минует городские врата, его окружает местная молодёжь: элеоманты с бутылями священного масла и фитогномисты, протягивающие венки из только что сорванных цветов. Они приветствуют великана радостным смехом.

— Уризен! Уризен! Ангел мёртв! — восторженно кричат они на местном наречии. Лоргар без труда овладел этим языком.

— Ангел, значит? — переспрашивает примарх, наклоняя голову, чтобы смертные могли надеть венок, и прячет улыбку.

— Он пал с небес, Уризен! Ему вырвали крылья! Ярость идёт! Так было сказано, и мы услышали! Это важно!

— Почему? — спрашивает Лоргар.

— Потому что Император умрёт! — со смехом восклицают иссмийцы. — Этот Повелитель Человечества, о котором ты рассказывал, который занял трон без спроса, умрёт сегодня! Мы это видели.

Лоргар радостно улыбается в ответ и достаёт нож.

Пришло время обратиться к гаруспиции. Она поможет снять лишние слои и открыть истину.

А потом — огонь, просто для верности. Ведь его здесь так любят.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

КАРТА: РАЗОРИТЕЛЬ

9:i

Красное и чёрное

Когда всё закончилось, глаза Ангела остались открыты.

Они смотрят перед собой, но на что? На безвозвратно потерянное прошлое, неподвижное настоящее или украденное будущее? Сложно сказать. Во взгляде Ангела нет упрёка. Больше похоже на потрясение застигнутого врасплох человека.

Прочитать мысли и чувства по чертам мёртвого лица, разумеется, невозможно. С ними всё не так, как с живыми. В глазах покойников читается одно и то же: пустота. Какие бы смыслы за ней ни скрывались, они уже отправились тропою мифов.

Глаза Ангела неподвижны и широко раскрыты. На слизистой оболочке, подобно веснушкам, проступают точки лопнувших капилляров. Это пустой, тупой и слепой взгляд трупа. Глаза открыты не чтобы видеть, а потому, что веки не опустились. Они ни на чём не фокусируются. Капли крови блестят на ресницах, будто полированные рубины. Но даже когда они упадут на поверхность глазного яблока, реакции не последует.

Если бы Ангел мог, то узрел бы кровавую пелену. Он не может. Больше нет ни вариантов будущего, ни бесконечных конфигураций. Даже грёзы и видения покинули примарха вместе с последним дыханием и теплом тела.

Эти призрачные образы разлетаются в стороны, потому что Ангелу они больше не нужны и не принадлежат. Они летят, будто осколки разорвавшегося снаряда, — такие же острые и смертоносные. Осколки напитаны его болью, надеждой, сожалениями и гневом. И, против желания Сангвиния, нанесут страшные, незаживающие раны.

Там, куда они упадут, куда ударят, случится беда.

Во второй раз за не-час ударная волна прокатывается по измученной поверхности Терры. Она не похожа на чудовищный штормовой вал божественной мощи, который сотряс мироздание, когда человек отрёкся от мантии Тёмного Короля.

Это скорее яркая вспышка самодельной, начинённой гвоздями бомбы.

Немногие её замечают. Немногие понимают. Немногих затрагивает её влияние. Нерождённые чувствуют. Они морщатся и вздрагивают. Некоторые гибнут на месте, но большинство смеётся. Такая смерть — редкое лакомство, и его нельзя упускать, даже если оно убивает и их тоже.

А что сыны Ангела? Все до единого попали под удар.

Сердца Ралдорона пропускают восемь ударов. Его кровь на мгновение замирает в жилах, а потом вспыхивает пламенем. Судорога скручивает тело первого капитана. Он изгибается, будто хлыст перед ударом, и падает на чёрный адамантий дверных створок в Главном атриуме. Секунду назад он скрёб по ним пальцами, пытаясь открыть.

Боль накатывает так внезапно и оказывается настолько всепоглощающей, что Ралдорон не может определить её источник. Он сползает на пол, царапая чёрный металл. Иказати и Хорадал спешат к командиру. Они переворачивают его, видят слепой взгляд и сведённые судорогой челюсти и боятся худшего: какой-то скрытый убийца, неведомый враг сумел добраться до цели. Или яд. Или болезнь.

Затем волна накрывает и остальных. Воины содрогаются и падают, корчась и хватая ртом воздух так же, как первый капитан. На изрешечённом выстрелами настиле Главного атриума «Мстительного духа» Кровавые Ангелы, сыны Сангвиния, принимавшие участие в операции «Анабасис», валятся на пол один за другим. Общая боль разит их не хуже болтерных снарядов. Они бьются и дёргаются, молотя конечностями по разбитой палубе. Время от времени раздаются выстрелы, когда сведённые судорогой пальцы самопроизвольно нажимают на спуск. Штандарты и знамёна выпадают из спазмированных рук.

Крики наполняют и разрывают воздух.

Ралдорон ничего этого не видит. Для него есть только агония — огромный, красный пульсирующий мешок, заслонивший собою весь свет. Вместо воздуха, который лёгкие отказываются втягивать, его окружает утрата. Он видит тоску на лезвии клинка. И скорбь, окутывающую со всех сторон. Она обретает форму когтей, вцепляется в плоть и пронзает её.

Он видит горящие крепостные стены и охваченное вечным пламенем небо. Изломанное тело владыки Сангвиния насажено на демоническую пику лицом вверх, будто бабочка в коллекции учёного. Повсюду кровь. Бесконечные потоки красной жидкости. Это кровь и отца, и его собственная. И при её виде Ралдорона начинает мучать жажда.

Ралдорон видит ярость. Она чёрного цвета.

На ресницах Тэрвельта Иказати повисли капли крови, но он не может их сморгнуть. Он лежит лицом вниз и смотрит, потому что не способен отвести взгляд. Он кричит, потому что больше ничего не остаётся. Он видит Ярчайшего Повелителя на коленях. Видит, как сверкает увенчанный острым крюком тесак, вырывая внутренности, и как поднимается снова, чтобы кромсать коленопреклонённый труп. Красное становится чёрным. Чёрное становится яростью.

Мир вокруг Сародона Сакра взрывается. Перед глазами вырастают обжигающе яркие образы генетического отца. Боль врезается в тело осколками стекла. Он видит мрачную башню, в которой заточены ревущие и воющие потерянные души, и начертанное кровью слово «Амарео». Видит роту мертвецов в чёрных доспехах и с красным косым крестом на плече. Видит жрецов с черепами вместо лиц и слышит, как они напевают морипатрис. Они раскрывают объятья, приветствуя Сакра.

Его ярость так же черна, как их доспехи.

Хорадал Фурио видит, как Сангвиния рвут на части разгневанные боги. Огромные, сгорбленные фигуры завёрнуты в одежды из вечной ночи, откуда их и призвали. Они могут поспорить размерами с континентами, с лунами, со звёздными системами. Боги садятся кружком и расчленяют крохотную золотую фигурку, выкручивая суставы и глодая конечности, будто куриные ножки. Они, посмеиваясь, пожирают плоть, оставляя только голые кости. Этот пир невозможно остановить, ибо он был предречён и предопределён во снах и видениях. Хорадал чувствует боль своего повелителя в пастях богов и вкус его крови на их губах. Он чувствует черноту ярости.

И становится ею.

В Главном атриуме «Мстительного духа» его силовой кулак сжимает горло Ралдорона.

Волна кровожадной, неутолимой, мертвенной ярости расходится повсюду и топит под собой каждого боевого брата из IX легиона. Это дефект, скрытый в геносемени, наследие инсангвинации, всепоглощающее желание, похожее на жажду, которую они стыдливо скрывали. Но оно куда сильнее, и это не просто повреждения в изменённых генах; не просто гложущий голод, порождённый гиперактивной омофагией; не искажающее влияние радиации на поверхности Баала. Безумие вырвалось на волю из-за смерти Сангвиния. Эмпатический поток образов о жизни и гибели примарха наполняет разумы его сыновей, и они разделяют воспоминания отца, мечты, как сбывшиеся, так и канувшие в бездну, пророческие видения и кошмары.

И каждую толику его боли. Каждую конфигурацию судьбы. Каждую каплю страданий.

Отныне и навсегда.

Кровавые Ангелы на истерзанной поверхности Терры впадают в безумие. Их охватывает неудержимая ярость. Они превращаются в диких, лишённых разума чудовищ и полностью теряют контроль над собой. Перед глазами легионеров расцветают мучительные, доставшиеся в наследство от отца грёзы, и они обрушивают гнев на тех, кто оказывается рядом.

Все воины IX легиона находятся на поле боя. Где же ещё им быть в этот судьбоносный час? Почти все успели вступить в схватку с предателями, когда ярость спустилась с небес. Враги становятся добычей. Навыки, мастерство, тактика и даже оружие больше не нужны. Изящество и боевое искусство, которыми славятся Кровавые Ангелы, растаяли за считаные мгновения, словно дым. Озверевшие безумцы убивают всех вокруг. Они зубами и голыми руками уничтожают предателей, которые ещё совсем недавно успешно противостояли им мечами и щитами.

Впавшие в помешательство легионеры не отличают друзей от врагов. На землю льётся не только кровь предателей. Ангелы кричат. Их вопль проникает повсюду. Этот звук — последнее, что хотелось бы услышать тем, кто ещё жив.

Смерть отца застаёт Кистоса Гаэллона на руинах Южного Мармакса, в пятьдесят второй секции, на семьдесят восьмой укреплённой позиции. Он находится там уже тридцать пять минут. Время примерное, и воин не знает, как именно очутился в этом месте.

Он слышит крик и не осознаёт, что тот вырывается из его лёгких.

Маликс Гест не понимает, что находится в пассажирском отсеке «Ориона». Не замечает ни жёсткой посадки, ни того, с каким мастерством Айос Раджа умудряется посадить машину на Эгейском перекрёстке. Летательный аппарат оставляет в скалобетоне борозду длиной в девяносто метров. Один из двигателей сорван с креплений гигантскими челюстями, а на золотой обшивке остались глубокие следы когтей. Только умения и сверхчеловеческая сила кустодия спасают всех от гибели. Корабль замирает, накренившись на левый борт, в окружении золотых обломков. Раджа отстреливает створки люка и вместе с легионерами Конортом и Кумо помогает потрясённым Хассану и Сёстрам Безмолвия выбраться наружу.

Гест не замечает ничего из этого. Ярость пришла за ним за секунду до удара о землю. Маликс видит кровавый дождь и очертания башни вдали. Она манит из проклятого будущего. Видит отца-примарха, которого забивают насмерть булавой, что может расколоть планету. После каждого удара раздаются шлепки и треск, а в воздух поднимаются облака кровавых брызг. Он заглядывает в чёрную яму ярости, и та проглатывает его целиком. Вот и всё.

Он не осознаёт, что Ибелин Кумо из Белых Шрамов отлетает и кувыркается по земле. Не видит удивлённого выражения на лице Имперского Кулака Гвила Конорта. Легионер так и не смог поверить, что ему выдрали кадык и оторвали голову. Гест не замечает, как Избранный Хассан отшатывается прочь, охваченный первобытным ужасом, при виде разъярённого Кровавого Ангела, который поднимается из искорёженного люка корабля. С рук и подбородка некогда благородного воина тянутся нити густой алой жидкости.

Гест не видит, как потрясённый Айос Раджа, бросившись вперёд, встаёт между ним и Избранным, и не обращает внимания на сверкнувшее копьё кустодия. Кровавый Ангел не чувствует, как наконечник пронзает плоть, и не замечает собственную смерть.

Он не понимает, что смерть принесла облегчение.

Нассир Амит видит всё в красном цвете, будто кровь залила глаза и пропитала роговицу. Ярость нахлынула в одно мгновение и заполнила мысли. Он покидает строй легионеров, что продолжают удерживать развязку Марникса. Но не бежит прочь от бесконечных врагов, как поступили многие воины Эксертус и ауксилии несколькими минутами раньше. Ангел нетвёрдым шагом бредёт вперёд, к строю предателей. Имперские Кулаки и Белые Шрамы, не веря глазам, окликают его по имени. Хемхеда-хан кричит, приказывая остановиться.

Амит не обращает на них внимания. Он не издаёт ни боевых кличей, ни иных звуков. Перед глазами только кровь, а всё внутри, включая личность, сжалось в крохотный тёмный узел — средоточие чистой, абсолютной ярости, похожее на сверхплотное ядро гигантской чёрной звезды.

Звука нет. Мир погрузился в безмолвие. Тонущий в красной мгле Амит видит образы, бегущие по поверхности чёрной сферы. Капли крови, повисшие на ресницах. Невидящие глаза, которые больше никогда не моргнут. Кровь на смятых золотых доспехах и залитое красным лицо, наполовину содранное с костей. Кожа свисает безвольным мешком. Он узнаёт это лицо.

Легионер видит силуэты демонов, чёрных кукол и гомункулов. Они ухмыляются и что-то лепечут, волоча тяжёлый труп по окровавленной палубе, чтобы поднять его и приколотить к стене жуткого чёрного собора, словно охотничий трофей. Амит видит, как железные гвозди пронзают плоть ладоней, запястий, плеч, бёдер, горла, крыльев.

Он, охваченный яростью, неверием и ужасом, переходит на бег. Теперь Амит кричит. Демонические сущности — и те, что в голове, и те, что кишат на Западной магистрали — видят его. Они, как и Амит, не верят своим глазам. И тоже начинают кричать.

Меч, и без того залитый ихором нерождённых, жаждет новой крови не меньше хозяина. Он начинает пить. Удар за ударом. Он крошит черепа. Разрубает кости. Рассекает плоть. Взрезает демонические шкуры.

И расчленяет тела.

Зеалис Варенс успел потерять руку и глаз, прежде чем утратил разум. Он остался последним выжившим из четырёх отделений лоялистов и сейчас загнан в угол легионерами Гвардии Смерти на виа Атмозины. В забрале зияет кровавая дыра, вместо отсечённой руки у него культя, из которой торчит кость и свисают пласты мяса. Но ни одна рана на теле не может сравниться с той, что открылась в его душе.

Недалеко от разорённой Фратерии с небес падает Сател Аймери. Кровь, текущая в жилах легионера, вскипает и прерывает его полёт. Предатели бросаются на добычу. Они решили, что удачный выстрел наконец-то попал в цель. Слишком долго космодесантнику удавалось отражать атаки и отбрасывать назад одну волну атакующих за другой. Одновременно рос курган мёртвых тел. Аймери блокировал узкий, но важный проход на поле боя. И сейчас, похоже, всё же упал. Враги воспряли духом и собираются навалиться толпой и разрубить упрямца на части.

Но стоит Кровавому Ангелу подняться на ноги — и предатели отшатываются. Они не могут устоять перед волной ярости, расходящейся вокруг, будто раскалённый пар из жерла вулкана. На лице Аймери читается не мрачная решимость благородного воина, готового принять последний бой.

Предатели видят безумие и хищный оскал дикого зверя.

Им неведомы образы, мелькающие перед его глазами. Уже через несколько мгновений ураган невообразимой злобы разорвёт слуг Луперкаля на части, оставив вал обескровленных трупов. Но даже эта судьба кажется более милостивой, чем кошмар, который Кровавый Ангел переживает наяву.

Хот Меффиил отбрасывает штурмовой щит и погнутое копьё, которое подобрал вместо сломанного меча. Сыны Хоруса, с которыми он сражался, решают, что легионер обезумел и отказался от оружия, чтобы сдаться. Так и есть: Кровавый Ангел обезумел и сдался. Вот только безумие приняло форму чёрной мозаики из тысячи возможных смертей, а сдаётся он вовсе не на милость победителей.

Предатели оказываются совершенно не готовы столкнуться с его руками и зубами.

Эмхон Люкс в приступе безумия пытается вырваться из парящего на суспензорной подвеске кресла. Ему кажется, что системы жизнеобеспечения вместо обезболивающих закачивают в него концентрированную ярость. К тому же устройство исчерпало запас препаратов много часов назад. Всепоглощающая боль меняется и преображается. Она становится чем-то совсем другим и в то же время усиливается многократно. Искалеченному воину казалось, что он привык к вынужденной агонии, но эту новую муку Люкс вынести не в состоянии. Раньше она была красной, а теперь почернела. Прежде его мучила жажда, а теперь терзает неутолимый голод. Он бьётся в попытках подняться с кресла и вырывает из тела трубки и импланты. Ему хочется покинуть темницу собственной плоти. Сейчас в ней так много боли, что Эмхону Люксу просто не осталось места.

В венах горит адское пламя. Отчаяние заполняет мысли. Он слышит песню на девять долей, которая не должна звучать, и видит, как опускается демонический молот, отбивая тот же ритм. Будто дьявольский кузнец принялся за работу. Видит он и то, по чему наносятся удары: аурамитовые доспехи, перемолотую в кашу плоть, вырванные и изломанные белые перья и слипшиеся, окровавленные комки золотистых волос.

Нужно встать. Нужно сражаться и остановить это безумие. Боль и обсидианово-чёрная ярость приковывают легионера к креслу, не давая подняться.

Темп изменился. Только ветеран множества сражений смог бы заметить это в кровавом хаосе. Но Ранн замечает. Так дирижёр видит, как даже один музыкант во всём оркестре не попадает в ритм во время грандиозной кульминации произведения. Машина войны даёт сбой.

Фафнир не может понять причину. Нет возможности думать над этим вопросом, потому что все физические и ментальные силы уходят на оборону крохотного клочка Терры под ногами. Пролитая кровь превратила землю в красное болото, в буро-багряный зыбучий песок, и, если бы не груда трупов, на которую Ранн взобрался, как на каменистый утёс, он сейчас завяз бы почти по пояс. Парные топоры Имперского Кулака продолжают работать, как прежде. Он разрубает шлем Пожирателя Миров и раскалывает нагрудник терминатора с Хтонии. Здесь Хорус не победит. Этот мир утонет в крови прежде, чем предатель сможет отпраздновать победу.

Ранн отбивает удар силового чекана и ломает древко чьего-то копья. Он уклоняется от тесака и вонзает Охотник в спину нерождённого, перерубая хребет и ломая рёбра, а затем разворачивается навстречу Гвардейцу Смерти, который не смог поразить его тесаком в первый раз. Легионер Пожирателей Миров с пеной на губах и рогатый, звероподобный дьявол взбираются по склону кургана из тел, собираясь напасть со спины. Но у Фафнира есть два топора, а чувствование противника и степень концентрации достигли невиданных прежде высот. Топор Палач, оправдывая своё имя, сносит голову сына Мортариона с плеч, и та отлетает, кувыркаясь и оставляя за собой шлейф кровавых капель. Охотник со свистом врезается в грудь рогатой твари и вскрывает её, будто раковину моллюска. Демон валится на спину, цепляет ветвистыми рогами Пожирателя Миров и утаскивает того за собой в красное болото.

Парные топоры продолжают свою песнь смерти, но воин сбился с ритма. Темп симфонии войны определённо сменился. Имперский Кулак полагает, что пришёл конец, и рядом с ним осталось так мало бойцов, что оборона превратилась в беспорядочную свалку. Он…

Нечто сбивает его с вершины кургана. Сила удара такая, что тело на мгновение немеет. Фафнир, барахтаясь в жидкой грязи, с трудом поднимается на ноги и видит напавшее на него крылатое чудовище. Оно, сгорбившись, уселось на холме, который Ранн считал своим, и сейчас ползёт к нему на четвереньках, раскинув крылья, сверкая глазами и цепляясь когтями за залитые кровью доспехи и неподвижные конечности павших.

Существо издаёт низкий, на самой границе слышимости, угрожающий рык. Вид длинных клыков пробуждает в памяти образ карнодона, готового перегрызть горло беспомощной антилопе. И сегодня роль антилопы играет Ранн.

Имперский Кулак столкнулся лицом к лицу с самым пугающим и смертоносным чудовищем за этот день. А чудовищ в нём было немало. Фафнир делает этот вывод исходя из двух фактов. Во-первых, от создания исходит очевидное желание убивать.

А во-вторых, это Азкаэллон.

9:ii

Хорус ждёт

Женщина говорит, что его брат погиб. Примарх смотрит на неё сверху вниз, чуть сощурив глаза.

— Который? — спрашивает великан.

— Ангел. — Она наблюдает за реакцией, ожидая приступ злобы. Возможно, примарх даже ударит её за дурные вести.

— Откуда ты знаешь? — просто уточняет Дорн.

Женщина говорит, что почувствовала. Примарх ещё некоторое время разглядывает незнакомку. Он понимает, кто перед ним. Чувствует колдовскую силу. Ведьма не удивится, если сейчас её за это убьют.

— Стоять можешь? — спрашивает Дорн.

Она пробует. Да, может, хоть и с большим трудом. Конечности кажутся незнакомыми. Очень мягкие и слабые. Слишком много раз ей пришлось умереть под грудой камней. Слишком быстро она возвращалась. Тело и душа по-прежнему пытаются восстановить повреждения. Всё вокруг новое и неизведанное. Нужно прикладывать усилия, чтобы стоять. Ещё придётся заново научиться ходить. И придумать, как убрать набившуюся в горло пыль. Каждое слово превращается в сухое карканье. Ведьма — измождённый скелет в чёрных лохмотьях, покрытый коркой высохшей крови и налипшей пыли. Со стороны может показаться, будто она готовилась к какому-то ритуалу.

Разум тоже придётся учиться использовать заново. Агония и постоянные смерти в каменной темнице практически уничтожили её сознание. Только пронзительная вспышка смерти Сангвиния и калейдоскоп явленных ей видений смогли пробиться сквозь пелену страданий. Ведьма не знает, что ещё успело произойти и сколько времени она провела под завалом.

Попытки привести мысли в порядок и заставить мозг работать заканчиваются неудачей. Разум недостаточно окреп, а нестабильное варп-пространство и бушующий над головами эмпирейный шторм привносят слишком много помех. Но она точно знает, что гибельное пятно на теле Вселенной, коим был Тёмный Король, куда-то исчезло. Пока она умирала снова и снова, роковая тень растаяла.

— Что ещё ты чувствуешь? — спрашивает Дорн. Он настоящий гигант. Ведьма знает, что каждый из примархов превосходит размерами людей и даже астартес, но сейчас Преторианец кажется крупнее, чем должен быть.

Она качает головой.

— Ничего. Больше ничего. Варп слишком громкий. Это место…

— Это царство Хаоса, — перебивает Дорн. Звучит как простая оценка тактической обстановки, будто он размышляет о способах ведения войны в новых условиях. — Я знаю, куда идти. Но было бы полезно понять, что там ждёт.

Женщина спрашивает, как он узнал дорогу. Великан молчит, но она находит ответ среди его мыслей. Зов. Крик, изданный отцом. Призыв. Император в опасности. Ведьма приходит к выводу, что Повелитель Человечества либо отказался от безграничной силы, либо её у Него забрали.

Ещё ведьма видит, что Дорн ей не доверяет. Он понятия не имеет, кто она такая и на чьей стороне. Но примарх прагматичен. Это самое прагматичное существо из тех, что ей доводилось встречать.

— Ты можешь попытаться? — спрашивает он. — Приложить больше… усилий? Это важно.

Ему нужна информация. Нужен фундамент, на котором примарх построит свой план. От собственных планов ведьмы остались одни осколки. У неё нет ни сил, ни средств для достижения цели. Всё, чего она желала, отправляясь на Терру, утрачено навеки. Но вот Дорн, эта искренняя и сильная душа, выкованная в горниле войн, которые он же и спланировал, ещё может добиться чего-то значимого. И благородным деянием себя отметить можно перед концом…

— Что? — спрашивает великан, будто услышав её мысли.

Ведьма повторяет последнюю фразу вслух и говорит, что это цитата из старого, очень старого стихотворения, которая каким-то неведомым образом просто появилась в её голове, словно принесённая дующими над пустошью варп-ветрами.

— «Смерть замыкает всё. Но благородным деянием себя отметить можно перед концом — свершением, пристойным тем людям, что вступали в бой с богами».

Дорн хмурится и говорит, что знает эти строки. Ему известно, что они принадлежат перу лорда по имени Альфред, философу из времён столь древних, что о них уже никто не помнит. И декламирует последнюю строфу:

— «И нет в нас прежней силы давних дней,

Что колебала над землёй и небо,

Но мы есть мы. Закал сердец бесстрашных,

Ослабленных и временем, и роком,

Но сильных неослабленною волей

Искать, найти, дерзать, не уступать».

На лице примарха появляется тень удивления, будто бы он не ожидал от себя подобных знаний. Ведьма решает, что ветер варпа принёс слова и в его мысли. Дорн начинает объяснять, что услышал стихи на лекции итератора много лет назад. Говорит, что часто приходил на такие мероприятия. Полагает, что эту конкретную вёл Зиндерманн, потому что слова в голове звучат его голосом. Или это была какая-то женщина?

Дорн замолкает, заметив, что собеседница перестала слушать его неловкие оправдания и расплакалась. Она громко всхлипывает, дрожит, а по щекам бегут слёзы, прокладывая дорожки сквозь осевшую на лице пыльную пудру. Примарх не знает, что делать. Он совершенно не умеет успокаивать людей. Дорн тянет громадную, бронированную руку, которой совсем недавно раскидал тонны камня, но останавливается на полпути, понимая, что такое прикосновение не принесёт покоя.

Ведьма вытирает глаза, растягивает губы в улыбке и просит не обращать внимания. Это просто шок.

— Можешь попробовать? — примарх повторяет просьбу.

Женщина кивает, закрывает глаза, позволяя разуму успокоиться, и простирает вокруг свой мысленный взор. Она забывает о слезах, о том, как тяжело стоять, и о жгучей боли в суставах; забывает о разодранных руках и тягучей пульсации там, где раньше были ногти. Не обращает внимания на пыльную корку, забившую рот и гортань, и не слушает сиплые хрипы в лёгких.

Ведьма собирается с силами и начинает мысленно ощупывать окружающие объекты: груды битого камня, бессмысленный лабиринт стен, пепельные наносы и барханы, трупы астартес, лежащие повсюду, как сброшенные с постаментов статуи. Она видит, пусть и мельком, окружающий их город, утонувший в безвременье. У него нет ни чёткой планировки, ни структуры. От улиц пахнет ветхостью. Они так давно находятся в варпе, что потоки имматериума выбелили и высушили всё вокруг. Это запах историй, как в старой тайной библиотеке. Но эти истории настолько древние, что их уже все успели забыть. Нет…

— Что такое? — спрашивает Дорн.

Женщина качает головой, продолжая концентрироваться на окружении.

Не забыть. Эти истории в своё время не были рассказаны, а потом забылись. Они канули в Лету до того, как кто-то успел о них узнать. Ведьма чувствует изгиб цикличности Вселенной.

Женщине больно. Разум слаб, ему недостаёт нейропластичности. Город сопротивляется попыткам его читать. Ему не хочется быть познанным, измеренным и нанесённым на карту. Но ведьма продолжает работу и расширяет радиус обзора. В него попадает безграничная голая пустошь, безбрежная гладь песка, океан пыли, в котором тонут иные города, мёртвые, как лунная порода. Ведьма замечает каменистые поля с яркими розовыми и красными вкраплениями коралловых рифов, похожих на окаменевшие грибы. Тут же виднеются развалины, обломки и истёртые ветром статуи мёртвых богов, которые мечтают, чтобы их имена кто-нибудь вспомнил. Ведьма видит призрак Терры: угасающий островок реального пространства, погружённый в колоссальный варп-разрыв. Имматериум пожирает планету, готовясь разорвать её на атомы и собрать из них нечто новое. Женщина видит последние уцелевшие фрагменты старого мира: мост, стену, врата и башню. Они раздражают, будто грязь, попавшая в свежую рану.

Варп повсюду. Он монотонно гудит, будто непрекращающиеся раскаты грома или ревущее пламя. Он трещит и щёлкает. Каждый щелчок — это голос нерождённого. А каждый треск — эхо нечеловеческого шёпота.

Варп окружает со всех сторон гигантским, бушующим циклоном небытия, охватывая Терру, как погребальный венок. А в самом центре, в оке бури, поселилась тьма, от которой пахнет гнилью и мертвечиной. Чёрная сущность смотрит на ведьму одним налитым кровью…

Женщина вскидывает руку в поисках опоры. Дорн помогает ей устоять.

— Хорус, — произносит она. — Хорус ждёт. Он жаждет последнего боя. Приняв все дары тьмы, он стал идеальным сосудом, совершенным инструментом и воплощением Хаоса Неделимого. Он победил. И сейчас просто ждёт, когда последние из тех, кто осмелился ему противостоять, придут к нему сами. Он ждёт твоего отца. И тебя тоже.

— Один? — спрашивает Дорн.

Ведьма смотрит на великана и смеётся.

— И это лучшее, что ты мог спросить? Один он или там есть кто-то ещё? Есть ли у него армия? Да, он один. Но, поверь, это неважно. Хорус — это всё и сразу. Он всемогущ. Ему уже не нужны ни союзники, ни солдаты, ни последователи. Он — Хаос, и боги живут в его теле.

Дорн кивает, будто только что выслушал мрачный доклад с проблемного участка фронта. Он не осознал правды. Он ещё пытается придумать рабочую тактику.

Примарх отпускает руку ведьмы и выдёргивает меч из земли.

— Ты не понимаешь, — говорит она.

— Может, оно и к лучшему.

— Тебе не победить. Не получится математически рассчитать вероятность успеха и риск поражения. Ты не сможешь его одолеть. Никто не сможет.

— Я попытаюсь, — Дорн всматривается в лицо собеседницы. — Мой брат… Он правда мёртв?

— Да.

Примарх кивает.

— Хорус убил его?

— Да. Я почувствовала. Он сражался до конца. Этого оказалось недостаточно.

— Мы вместе сражаемся и вместе погибаем. Если большего достигнуть невозможно, это тоже приемлемый вариант.

Он отворачивается, собираясь продолжить путь.

— Ты тоже умрёшь.

— Для меня нет места в его мире. Так лучше. Хотя бы попытаюсь.

Дорн снова оборачивается к ведьме.

— Можешь позвать помощь? Использовать свой дар? Тебя кто-нибудь услышит?

— Отсюда — нет, — отвечает она. — Мне не хватит сил. Варп слишком громкий, он меня заглушит.

— А если вернуться? Найти дорогу назад? Выйти за пределы бури и, например, отыскать удобное место — такое, где тебя услышат?

— Может, и получится. Кого мне позвать?

— Кого угодно, — говорит Дорн. — Всех, кто ещё жив. Всех, кто сможет откликнуться. Остальные сражения, битвы и линии фронта уже не важны. Если ещё остались способные держать оружие, им нужно быть здесь, рядом со мной. Всё остальное не имеет значения, даже Дворец.

— Попробую, — говорит ведьма. Она хочет сказать что-то ещё, но время слов прошло.

— Попробую, — повторяет она.

— Хорошо, — отвечает примарх. Он касается покрытого пылью нагрудника, снимает одну из печатей Преторианца и протягивает новой знакомой. — На случай, если кто-нибудь усомнится в твоих словах.

Ведьма забирает печать. Тяжёлая. Такая же тяжёлая, как его долг.

— Ты даже не спросил, на твоей ли я стороне.

Дорн пожимает плечами.

— А это и неважно. Если на моей, то ты попробуешь выполнить просьбу. А если нет — то я потерял только слова.

Ведьма провожает взглядом уходящего примарха. Как только Дорн скрывается с глаз, она разворачивается и шаг за шагом начинает искать дорогу сквозь бурю.

9:iii

Контролируемая ликвидация

Негромкий звуковой сигнал повторяется три раза.

Андромеда-17 разворачивается к Ксанфусу.

— Что это было? — спрашивает геноведьма.

Избранный, хмурясь, пожимает плечами. Он слишком занят наблюдением за работой Фо, чтобы отвлекаться на посторонние звуки. За последний час старый ваятель плоти развил бурную деятельность и мечется по лабораториуму Сигиллита, как по собственному. Он запустил сравнительный анализ данных на шести когитаторах и загружает образцы из главных генетических станков в небольшие керамические сосуды, которые тут же отправляются в анализаторы. Раз в несколько минут он убегает по лестнице на верхние уровни башни, проверяет стоящие там баки с биоматериалом и возвращается с дополнительными данными и таблицами. Старик раскраснелся, заулыбался и с головой ушёл в работу. Он постоянно бормочет что-то себе под нос (мне всё-таки больше нравятся разговоры между равными по уровню интеллекта людьми).

Андромеда подходит к встроенному в стену дисплею, на который выводится статус работающих в башне систем. Там загорелось несколько новых рун. Женщина вглядывается в символы.

— Это автоматическая защита, — говорит она. — Ксанфус, ты слышишь? Система защиты Приюта активна. Щиты и орудия. Настроены на отражение атаки, без ограничений степени летальности…

— Вероятно, дело рук Амона, — отвечает Избранный, продолжая наблюдать за работой Фо.

Андромеда кивает.

— Значит, враг подобрался совсем близко. Кустодий не стал бы включать системы, чтобы они простаивали, теряя энергию. Он бы ждал до последней минуты. До самого конца.

Она торопливо спускается по ступеням на этаж ниже: там есть окно. Разглядеть вход в башню и стоящего на страже Амона не получается. Но здания Дворца на противоположной стороне Эгейского моста охвачены пламенем.

Геноведьма возвращается в лабораторию.

— Лучше проверь, — говорит Ксанфус. — Если дело в неполадке, Амону стоит об этом сообщить. Или…

Он замолкает и выразительно смотрит на Фо, который продолжает работать, не обращая внимания на беседу.

«Или это он устроил. Пытается нас обхитрить».

Андромеда кивает. Ей пришла в голову та же мысль. Отвлекающий манёвр. Последняя ловушка.

— Следи за ним, — говорит она Ксанфусу, кивая в сторону узника, и направляется вниз. Фо резко оборачивается.

— Раз уж ты идёшь, то сообщи кустодию, что я почти закончил. Нужно ещё десять-пятнадцать минут на подтверждение результатов на образцах.

— Закончил?

— Да.

— И оно… работает?

— Полагаю, что так. Поэтому и проверяю, — отвечает старик (они что, не понимают простых объяснений?). — Но я уверен, что оружие завершено и функционально. Можно сказать, готова его улучшенная версия. Новый фаг создан с учётом всего, что я почерпнул из трудов Малкадора.

Он ласково касается груды блокнотов и инфопланшетов на ближайшем столе. Несколько страниц и смятых листов бумаги падают на пол.

— Он и правда был весьма умён, — продолжает Фо (сожалею, что в прошлом я уничижительно отзывался о способностях Сигиллита. А Ему бы следовало чаще прислушиваться к советам регента. Смерть Малкадора станет настоящей утратой для всего проекта Империума). — Короче говоря, фаг в общей форме уже синтезирован. Теперь его можно без труда закодировать с помощью простых маркеров на работу…

— Без подробностей, — перебивает Андромеда. — Ты подтверждаешь завершение работы?

— Да, — отвечает старик (я что, непонятно выразился?). — Иди и сообщи новость Амону. Полагаю, ему нужно подтверждение на применение. Его можно получить в Тронном зале. Значит, кустодию придётся думать о том, как доставить туда и нас, и оружие.

Геноведьма переводит взгляд на Ксанфуса.

— Если, конечно, — Фо пожимает плечами, — он не собирается принимать решение самостоятельно.

— Нет, — уверенно говорит Ксанфус. — Потребуется приказ от представителя высшей власти. От лорда Вулкана.

— Разумеется, — кивает Фо. — Тогда нам понадобится план эвакуации. Добраться до Тронного зала или даже связаться с ними будет непросто.

Учёный смотрит на своих тюремщиков и корчит недовольную гримасу.

— Думал, вы хотя бы немного обрадуетесь, — бурчит он. — Мы справились (вернее, это я справился. А вы рядом стояли). И хотя времени почти не осталось и мы замерли на грани катастрофы, можно покончить со всем и выиграть войну.

Фо ждёт реакции. Андромеда сверлит его мрачным взглядом. Ксанфус шумно сглатывает.

— Что, никаких аплодисментов? И поздравлений не будет? Это же спасение. Спасение для всего человечества. То, что не удалось даже самому Императору (уж извините за нескромность).

— Это, может, и победа, — тихо произносит Андромеда. — Возможно, оружие поможет нам одержать верх. Но геноцид остаётся геноцидом.

— Я предпочитаю термин «контролируемая ликвидация», — кисло замечает Фо. — Но, пожалуй, это просто эвфемизм. Лучше называть вещи своими именами. Пусть будет геноцид. Но я вот что спрошу: ты предпочла бы стать жертвой геноцида или устроить его сама ради спасения жизни?

— Фо… — рычит геноведьма.

— Этот принцип, кстати говоря, по-моему, вообще является краеугольным камнем философии Имперского проекта.

— Давай ты просто закончишь свои треклятые проверки, — огрызается она и поворачивается к Ксанфусу. — Вернусь как можно быстрее.

И спешит прочь. С лестничных пролётов доносится удаляющийся звук торопливых шагов. Фо возвращается к работе и начинает рассматривать бегущие по дисплеям столбцы данных.

— Если ты хоть в чём-то попытаешься нас обмануть… — говорит Избранный, вставая за спиной ваятеля плоти.

— О, Ксанфус…

— Это не игра. Хотя ты воспринимаешь происходящее именно так. Для тебя это занятное упражнение для ума. Ты — гнусный человек…

— Этот гнусный человек только что спас твой драгоценный Империум, — лукаво замечает Фо.

— Миллиарды людей погибнут, — тихо произносит Ксанфус. — Триллионы. Это оружие…

— Триллионы погибнут в любом случае, — парирует старик. — И если мы его используем, и если откажемся. Но сейчас как минимум появился шанс. Человечество имеет возможность выжить и восстать из пепла. Что бы ты там про меня ни думал, я люблю наш вид и не хочу стать свидетелем его исчезновения. Вероятно, тебе нужно напомнить, что мы знаем о наших врагах? Те, с кем мы столкнулись и кого теперь можем извести… уже не люди. Даже если когда-то ими и были.

Фо искоса смотрит на Избранного (этот Ксанфус и селенарская ведьма… Они оба слишком мягкотелые и понятия не имеют, на что иногда приходится идти ради великих целей).

— Я не стыжусь того, что создал это оружие, — добавляет он. — И горжусь результатом. Я — старейший из ныне живущих противников вашего Императора и Его яростный критик. Я противостоял Его Великому Плану с того дня, когда Он начал его воплощать. Император много раз пытался убить меня или заставить замолчать. И вот сейчас я Ему нужен. Сегодня мой способ творения будущего окажется более эффективным.

Старик улыбается. Ксанфус ненавидит эту улыбку.

— Если ты хоть в чём-то попытаешься нас обмануть, Фо, — повторяет Избранный, — и утаишь даже самую мелкую деталь…

— Ни в коем случае, — чеканит ваятель плоти (как он вообще мог такое подумать!). — Утаиваю я совсем другие вещи.

— В каком смысле?

Через мгновение тонкая, похожая на птичью лапу, рука сжимается на горле Ксанфуса. Тот и подумать не мог, что старик способен двигаться так быстро. В глазах тут же темнеет: указательный и большой пальцы Фо пережали сонные артерии.

— Сейчас, когда работа завершена, — шипит старик (теперь уже нет смысла изображать дружелюбие), — я хотел бы вас покинуть. Я честно и добросовестно выполнил задачу, дорогой мой Ксанфус, потому что в ней лежал ключ к моему спасению. Но теперь, когда дело сделано, я собираюсь сбежать из этого места подальше от всех вас. С оружием поступайте как хотите. А я ухожу.

Ксанфус, как и все Избранные, может за себя постоять. Не дожидаясь, пока лишённый притока кислорода мозг отключится окончательно, он резко хватает противника за руку и скручивает запястье.

Фо вскрикивает от боли и падает из кресла. Ксанфус, шатаясь, отходит, со свистом втягивая воздух. Ему удалось вырваться из захвата. Старик снова атакует серией быстрых прямых ударов костлявым кулаком. Его знания человеческой анатомии совершенны. Каждое попадание поражает нервные узлы, парализуя левую руку и правую ногу Избранного. Тот теряет равновесие и валится на лабораторный стол, сметая груду бумаг и инфопланшетов, но умудряется ухватиться за край столешницы и, используя её как опору, выбрасывает левую ногу и в последний момент достаёт до лодыжки Фо, который как раз собирался пуститься в бегство. Тот падает на пол с таким грохотом, что должен переломать все свои птичьи кости.

Ксанфус, кашляя и тяжело дыша, поднимается на ноги и делает шаг. Он хочет прижать старика к земле и дождаться помощи. Но Фо, очевидно, куда сильнее и крепче, чем можно подумать. Его тельце только выглядит тщедушным, а на деле кажется выкованным из стали. Ваятель плоти пинком дробит коленную чашечку Ксанфуса. Тот, широко раскрыв глаза, валится на пол лаборатории рядом с противником. Фо поворачивает голову и смотрит на Избранного, будто они спали в одной кровати и только что проснулись.

— Хорошая попытка. — Он снова улыбается и поднимает руку.

Ксанфус понятия не имеет, откуда старик вытащил скальпель.

Фо втыкает нож ему в горло.

9:iv

Тропа славы

Семнадцать минут и тринадцать секунд с начала сражения. Константин потерял ещё троих бойцов, но смог закрепиться на откосе, созданном корпусом упавшей орбитальной платформы. Все пути к нему идут сквозь руины, кишащие предателями из XVI и XVII легионов. Ещё больше врагов обороняют искорёженные фрагменты обшивки и остатки отсеков внизу. Их хватит, чтобы сдержать любую армию. Силам под командой Вальдора приходится изрядно попотеть: железная дисциплина Сынов Хоруса удачно сочетается с исступлённой яростью Несущих Слово, да и числом противники значительно превосходят лоялистов.

Но они — Легио Кустодес, куда больше, чем просто люди. А отбросы, противостоящие им, всего лишь Астартес. Да и ими-то могут называться с натяжкой.

Константин взбирается по смятой обшивке в тени одного из относительно целых суспензорных двигателей платформы. Это цилиндр размером с крепостную башню. Он сильно накренён вбок, а основание громадного устройства наполовину ушло в землю. Когда платформа рухнула, удар определённо был впечатляющим. Масс-реактивные снаряды и лазерные лучи проносятся мимо. Предатели, засевшие выше по склону, пытаются сбить Вальдора с металлического утёса, стреляя сверху вниз.

Сейчас орбитальная платформа — это просто кусок смятых металлоконструкций площадью в почти два квадратных километра и около пятисот метров в толщину. Она полностью разрушена. Все системы мертвы. Часть внутренних отсеков выгорела. У неё нет сколь-нибудь явной стратегической ценности. И всё же её защищают. Это неспроста. Несущие Слово могли бы действовать как безумцы, а вот Сыны Хоруса точно не из таких.

Клич Императора звучал где-то здесь. Вечный царь Вальдора может быть внутри. Магистр войны — тоже. Абаддон определённо где-то там.

Голова первого капитана Хоруса — достаточно ценный трофей. Константин хочет смерти Абаддона. Но сначала нужно заставить его говорить. Если кто и знает, где искать трижды проклятого первонайденного сына, то только Эзекиль Абаддон.

Терминатор-катафракт Несущих Слово появляется на уступе в нескольких метрах над Вальдором. Тяжёлая роторная пушка раскручивает стволы, намереваясь сбросить кустодия с рукотворной кручи. Константин колет вверх копьём. Наконечник без труда пронзает выступающий фрагмент обшивки и стоящего на нём космодесантника. Аполлоново копьё дотягивается до силовой установки доспеха. Взрыв распыляет половину тела предателя. Вальдор, пропустив мимо пылающие останки, забирается на уступ и выдёргивает оружие из металлических панелей. Он добрался до внутренних палуб. Орбитальная платформа рассечена пополам, словно геологический образец, и внутреннее устройство станции выставлено напоказ. Палуба уходит вверх под крутым углом. Настил пола и обшивка стен выгнулись от удара.

Кустодий, не тратя ни секунды, продолжает движение. На ретинальном дисплее светится маркер, подписанный именем Абаддона. Через десять метров Константина пытаются остановить двое Несущих Слово и легионер Сынов Хоруса. Вальдор убивает одного из сынов Лоргара быстрым уколом в подмышку, но двое оставшихся космодесантников успевают открыть огонь из болтеров. Снаряды разрываются, ударившись о правый наплечник и нагрудник кустодия, и отбрасывают того к стене. Вальдор чувствует боль и привкус крови во рту. По сравнению с ним астартес всё равно что дети, но оружие у них настоящее. Капитан-генерал знает, что они могут убить кустодия, если постараются.

А стараются они изо всех сил.

Пространство рассекает ослепительный луч света, выпущенный из адратического излучателя. Оба предателя превращаются в облако желеобразных фрагментов органики. Людовик и Эраст догнали командира. Излучатель Эраста сносит створки герметичного люка, который защитники платформы попытались закрыть, чтобы изолировать внутренние отсеки платформы. Что они там прячут? Что пытаются уберечь?

Вальдор, дождавшись, когда раны затянутся, следует за товарищами вглубь конструкции. Они оказываются в просторной галерее, пол которой уходит вверх под углом в тридцать градусов.

Эраст умирает почти сразу, как переступает порог, попав под залп такой силы, что не уберегает даже аурамитовая броня. Из теней со всех сторон появляются терминаторы-юстаэринцы. Из-за массивных чёрных доспехов кажется, что габаритами эти воины почти не уступают кустодиям.

«Умно, — думает Константин. — Приманки и засада». Первый капитан Абаддон не растерял навыков. Единственное, что прячется в отсеках орбитальной платформы, — это смерть. Константин потрошит одного из терминаторов и, используя труп в качестве щита, атакует остальных. За мгновение перестрелка превращается в яростную рукопашную схватку. Людовика зажимают сразу пятеро юстаэринцев, и кустодий, размахивая клинком, пытается удержать их на расстоянии. Ещё восемь предателей окружают Константина. Воин, которого, судя по маркеру, зовут Отун Риндол — печально известный мясник, — дотягивается до Вальдора силовым кулаком. Тот пошатывается, сплёвывая кровь и осколки зубов. Аурамитовый шлем погнулся и врезается в щёку. Цепной клинок вгрызается в правый набедренник. Бронепластина и плоть под ней вибрируют, когда зубья погружаются глубже, поднимая в воздух сноп золотой пыли и кровавых капель. Кустодий не обращает внимания на боль. На неё нет времени. Боль — просто сигнал нервной системы. И её часто сопровождают шок и сомнения. Вальдор бьёт Риндола в висок древком копья и раскалывает шлем. Затем он хватает терминатора по имени Лаэль Гаст и резко скручивается, разворачивая противника к себе спиной. Гаст пытается сопротивляться, но кустодий значительно сильнее. Вальдор пережимает горло противника древком копья и стискивает правые наручи юстаэринца — залитый кровью кустодия цепной кулак продолжает работать. Капитан-генерал толкает предателя перед собой, и визжащие лезвия вонзаются под нагрудную пластину третьего терминатора, Кетрона Баргаддона, если верить маркеру. Оружие застревает между толстыми пластинами брони и глохнет, рассыпая вокруг сорванные зубья и кашляя облаками кровавого пара.

Воздух стал влажным. Константин не видит Людовика. Кто-то атакует со спины, нанося удар в шею, и Вальдор разжимает хватку, выпуская Гаста на свободу. Кустодий пытается развернуться. Чьи-то руки вцепляются в золотые доспехи, не давая двигаться. Силовой кулак стискивает горло и впечатывает капитан-генерала в металлическую переборку. Он хрипит. Шея хрустит и щёлкает. В живот вонзается клинок, и Вальдор чувствует внутренностями холод стали. Сквозь мглу проступает маркер с именем.

Хеллас Сикар.

— Здравствуй, старик. Капитан Абаддон передаёт привет, — произносит командир юстаэринцев.

— Наши люди не справятся, Эзекиль, — произносит Эреб. — Твои знания и навыки говорят о том же, верно?

Командный пункт расположился на обшивке в самой верхней точке орбитальной платформы. Со всех сторон его надёжно прикрывают остатки одного из уцелевших двигателей. Здесь, в тени громадной турбины, среди лопастей, похожих на туго натянутые паруса древних кораблей, ждут шесть отборных отделений из рот Бараксы и Абаддона и несколько менее организованная группа ветеранов Несущих Слово. Ниже по склону, среди искорёженных и сломанных конструкций орбитальной платформы, что сейчас больше похожа на невысокую гору, мерцают вспышки и грохочут выстрелы. Системы брони уже опознали врага. Кустодии. Среди них трибун Диоклетиан Корос, проконсул Людовик, Теламок, Мезари и сам Вальдор.

— Их чуть больше тридцати, — отвечает Абаддон.

— Да, но это кустодии, — отвечает Эреб. — И они воодушевлены настолько, насколько возможно. Один только Вальдор…

— Мы зашли им во фланг. Они стеснены рельефом местности и находятся под перекрёстным огнём, — перебивает Абаддон. — Мы заняли высоты и имеем хорошие укрытия. Тридцатикратно превосходим их числом. Оборона по протоколу «Экзактус» выстроена в несколько эшелонов. В первой линии — построение «Павис Индомитус». Капитан Джераддон готов выполнить манёвр Антецессум Пургатус и захлопнуть крышку, как только противник зайдёт достаточно далеко. Они заглотили наживку. Поспешность наступления стала ошибкой. Что до Вальдора — им занялись Сикар и юстаэринцы. Высший приоритет.

— О, Эзекиль, — вздыхает Эреб. — Ты по-прежнему мыслишь как солдат. И действуешь так, будто это поможет победить. Но ты же уже не солдат.

— Заткнись.

— Хватит тешить свою гордыню, — продолжает Несущий Слово. — На кону не твоя репутация, а жизнь отца. Нужно защитить Двор от любого вторжения. И Вальдор — достаточный повод для беспокойства.

— Первый капитан велел тебе заткнуться, — говорит Баракса. Однако Абаддон понимает, что Тёмный Апостол прав. Маркеры на тактическом дисплее гаснут с настораживающей скоростью. Только что погибли Баргаддон и ещё двое юстаэринцев.

— Я прикончу его сам, — заявляет первый капитан, поднимая меч. — И Вальдора, и любого из его золотых чудовищ.

— Попробуй, — замечает Эреб.

Улнок, командир отделения Фермель и претор Фето Зелецис угрожающе ворчат. Баракса делает шаг в направлении Несущего Слово.

— Азелас, Азелас, постой, — мурлычет Эреб. — Я не пытаюсь принизить мастерство вашего командира. Он, наверное, лучший воин-астартес из всех, кого я знал. Но всего лишь астартес. А Вальдор — кустодий. Вальдор — оружие Императора, которое служит Ему дольше всех остальных. А его воины, сколько бы их ни было, — настоящие машины для убийства. Каждый из них во всём превосходит любого из нас. И ты правда готов доверить исход этой битвы случаю?

— Что ты предлагаешь? — рычит Баракса.

— О, Эзекиль уже всё понял, правда же? У нас есть особые возможности, и сейчас как раз тот момент, когда ими нужно воспользоваться. Мы обладаем силой, которую они не могут даже представить. Но первый капитан отвергает дары, полученные от отца. Более того, все воины из подчинённых тебе рот, похоже, не желают идти по тропе славы. Думаю, пришло время пересмотреть свою точку зрения.

Баракса резко разворачивается к Абаддону. Варп-шторм беснуется в вышине. Лопасти турбины издают протяжный стон. На легионеров падают капли мелкого, грязного дождя.

«Управлять, не подчиняться» — Абаддон читает эту фразу на лице товарища.

— Управлять, не подчиняться… Эта твоя милая мантра. — Эреб улыбается, но без злобы. — Мне её нашептали. Ты так осторожен. Это восхищает, правда. Но я и не предлагаю покориться. Мне не хотелось бы видеть тебя пусть и внушающим страх, но тупым инструментом, вроде Экрона Фала или Вора Икари. И я не желаю, чтобы ты деградировал, подобно сынам Ангрона и Фулгрима. Но зато могу помочь тебе овладеть этими дарами. Ты сможешь ими управлять. Да что там, ты должен сохранить контроль. Нельзя терять такого лидера. Прими моё предложение, Эзекиль. И Вальдор окажется бессилен.

— Мой капитан не станет в этом участвовать, — говорит Баракса.

— В таком случае твой капитан будет не тем сыном, в котором нуждается Хорус, Азелас, — пожимает плечами Эреб. — Не тем, каким его хочет видеть отец. В новом мире не найдётся места ни для него, ни для тебя. То, как он сопротивляется новым путям, впечатляет. Честно. Но старые методы ведения войны уже недостаточны. И не отвечают предъявляемым требованиям. К тому же он успел оценить потенциал этих возможностей.

— Что?

— А как, по-твоему, он отыскал дорогу на мостик? — Эреб поворачивается к Абаддону. — Ты почувствовал затаившуюся силу — ту, что предлагает твой отец. Ты наслаждался ей и при этом управлял. И получил результат, что прежде оставался за пределами возможностей. Послушайте, все вы. Я говорю открыто. Эти дары уже ваши. Они лежали под рукой с тех пор, как вы встали под знамя отца, предав Империум, который когда-то клялись защищать. Неважно, как вы оправдываете этот поступок и примиряетесь с выбором. Вы остались с отцом и участвуете в восстании. Вы уже идёте тропою славы. Пути назад быть не может. Никогда.

Баракса сверлит Абаддона взглядом.

Эзекиль разглядывает покрытую вмятинами обшивку. Из отсеков внизу раздаётся гулкий, искажённый эхом грохот выстрелов. «Павис Индомитус» пробит. Бойцы Вальдора идут вперёд.

Первый капитан не хочет вспоминать то ощущение, но ничего не может поделать. С каким удовольствием он тогда потянул за нити Хаоса, превращая их в поводья. И тот послушался. Исполнил его волю. Абаддон был главным. Он управлял, не подчинялся.

— У нас было за что спросить, — бормочет Эзекиль. — Император пользовался нами, словно игрушками, и прятал истину. Восстав, мы поступили правильно. Но, помяни моё слово, Хорус сделал большую глупость, когда зашёл так далеко во тьму.

— Хорус только что убил Ярчайшего Ангела, — замечает Эреб. — Разве это делает его глупцом?

Абаддон резко разворачивается к Несущему Слово.

— Я не лгу, — отвечает Эреб. — Он победил Сангвиния. Вот какова его сила. И скоро он победит и Ложного Императора. Эзекиль, у твоего отца нет другого выбора. Он — инструмент Хаоса, и, когда вы встретитесь, тебе, вероятно, не понравится то, что ты увидишь. Но вот тебе совсем не обязательно заходить так далеко. Боги тебя не избирали. А Хорусу, когда всё закончится, понадобится первый капитан, который сможет усмирять его порывы и одной ногой твёрдо стоит в материальной вселенной. С моей помощью ты сможешь зачерпнуть столько силы варпа, сколько потребуется. И, клянусь, я не дам тебе сорваться в бездну.

— Мы должны защитить Двор, — говорит Абаддон, обращаясь к Бараксе.

— Эзекиль, нет…

— Должны, — отрезает первый капитан. — Жизнь за Луперкаля. Улнок, свяжись с Сикаром. Пусть выходит из боя и отступает. Ему нужно выманить ублюдков-кустодиев на нас. Фето, бери резаки. Вскрываем обшивку и выдвигаемся.

Он разворачивается к Эребу.

— Что я должен сделать?

— Довериться мне. Принять мои слова и наставления.

— Скажи так, чтобы я понял.

— Это невозможно понять. Речь же не об учебнике или научном труде по…

— Мне сейчас не до игр, Апостол! — рычит Абаддон.

— Мне тоже, Эзекиль. Я имею в виду то, что говорю. Варп не приемлет познания. Верь мне. Ты видел силу моих слов, и у меня ещё много в запасе. Я подскажу, что говорить.

9:v

Двор

Из клубов блёклого тумана проступают очертания развалин самого древнего города из всех, что попались на пути. Локен понимает, что не просто погрузился в хитросплетение улиц Неизбежного Града, но смог проникнуть в глубины его истории. Если это — отражение всех городов, что когда-либо существовали, слитое воедино приливными волнами варпа, то первородное сердце, сотворённое нечеловеческой волей, должно быть где-то рядом.

На глаза почти перестали попадаться фрагменты булыжной мостовой, черепичные крыши, полуразрушенные дома из деревянного бруса и каменные мосты, которые, несмотря на возраст, были явно построены человеческими руками. Иногда встречаются вкрапления интерьеров Дворца или отцовского флагмана, смешавшиеся с руинами. Они выглядят странно: внезапные секции инкрустированных золотых панелей, аурамитовая дверь или несколько листов корабельного палубного настила. Но таких фрагментов совсем мало, и они больше напоминают не сами предметы, а воспоминания о них, застывшие в варпе.

Сейчас вокруг поднимаются тонкие колонны из тёсаного камня, остатки стен из серых диоритовых блоков, полуразрушенные столбы и изящные чёрные аркбутаны, которые ничего не поддерживают. Все конструкции огромных размеров и сильно повреждены. Они выплывают из тягучего, жёлчно-зелёного тумана подобно древним левиафанам, которых взгляд разозлённой горгоны обратил в неподвижные статуи. Некоторые густо поросли кислотно-жёлтым лишайником и алым мхом. Локен уверен, что на них нет следов ни ручных, ни механических инструментов. Масштабы арок и проёмов таковы, что на их фоне кажется крохотным даже сияющий золотым светом силуэт, за которым идут Локен и остальные. Всё выглядит похожим на древнюю крепость, что поднялась из морских глубин после тысячелетнего сна среди волн.

Или, возможно, тёмные, бездонные воды, скрывавшие её от глаз, куда-то делись, оставив загадочные постройки исходить паром на открытом воздухе. Небо затянули сернистые облака варп-шторма. Густые тучи, пронизанные зигзагами розовых молний и переливающиеся пурпурными вспышками, протянулись на тысячи километров во все стороны.

Ничего удивительного в том, что среди этих руин обитают самые древние и крупные нерождённые.

После расставания с Перссоном и Грамматикусом Локен со товарищи уже не раз сражались с демонами. Они прорубали дорогу сквозь орды призрачных упырей и рогатых козлоподобных созданий на мощёных улицах, уничтожали чудовищ с извивающимися щупальцами и стервятников с костяными крыльями на осыпающихся виадуках и растрескавшихся каменных тротуарах. Доспехи Локена, Лидва и проконсула-кустодия покрыты потёками демонического ихора и кровью нерождённых. А на сияющей броне Императора не остаётся никакого следа.

В тумане впереди что-то движется. Это существо с чернильно-чёрной шкурой настолько велико, что вряд ли смогло бы протиснуться сквозь врата во Дворце. Лишённое симметрии тело с трудом поддаётся описанию. Влажно блестящие отростки шарят по сторонам, словно колышущиеся на волнах водоросли. Из тумана появляются толстые, как стволы деревьев, покрытые иглами лапы жука. Голову создания венчают огромные, растрескавшиеся, как на высохшем коровьем черепе, рога. Существо покрыто слоем влажной слизи и носит плащ из слепых, постоянно мигающих глаз.

Локен, Лидва и даже Цекальт Даск отшатываются при виде гиганта, но золотой силуэт, ведущий их за собой, не колеблется. За всё время Он ни разу не сбавил темп и продолжал шагать, сражаясь и убивая врагов. Никто не смог Его ни задержать, ни даже замедлить.

Сияющий золотой воитель кажется совсем крошечным на фоне гигантского монстра. Император ускоряется и переходит на бег. Клинок, зажатый в руке, рассекает воздух и вспыхивает пламенем. Устыдившись секундной слабости, трое воинов следуют за предводителем.

Гигантский нерождённый не издаёт звуков. Он не ревёт и не рычит. Слышны лишь влажные шлепки конечностей по земле, рокочущая поступь, треск и скрежет рушащихся колонн и рассыпающихся стен, которым не повезло оказаться на пути, да плеск стекающей на землю слизи и выпадающих из плаща глаз.

Император мчится, пригнув голову, будто атлет на соревнованиях, уверенно преодолевающий дистанцию. Он несётся к врагу, словно дикая кошка из саванны, завидевшая добычу. Склизкие чёрные щупальца молотят воздух и изгибаются, подобно развевающимся лентам и вымпелам неведомого чёрного легиона. Повелитель Человечества уклоняется, продолжая сближение, затем встречает мясистые отростки ударом меча, рассекает и сжигает демоническую плоть. Локен чувствует запах вскипевшей крови и палёного мяса.

Император прыгает — уже не хищник, но быстроногая антилопа, стремящаяся скрыться от преследователя, — и приземляется на вполовину ушедшую в грунт базальтовую глыбу, проносится по её наклонной, поросшей мхом поверхности, как по пандусу, и взмывает в воздух. Огненный меч поднимается над головой и опускается в момент падения.

Раздаётся громкий треск, будто поблизости молния ударила в землю. Клинок в руках золотого воителя вонзается в бесформенное лицо чудовища. Из страшной раны во все стороны плещет искрящее пси-пламя, опаляя чёрную шкуру. Существо содрогается и пятится. Бурая кровь или её подобие бьёт фонтаном. По древним камням текут ручьи зловонного ихора. Император приземляется на полусогнутые ноги и тут же вновь приходит в движение. Добравшись до горла твари, он сражается с густым воротником колышущихся щупалец. Те безуспешно пытаются схватить назойливого врага или защититься от ударов.

Локен почти добежал до великана и уже готов пустить в дело клинок — но перед мысленным взором ярко вспыхивают слова.

«По воле Его!»

Он оборачивается. Кустодий резко остановился и окликнул товарищей. Лидва тоже услышал зов и замер.

Со всех сторон из руин появляются силуэты нерождённых. Они пытаются окружить четвёрку воинов и загнать их в лапы гигантского зверя. Среди новых врагов преобладают лохматые, поросшие мехом человекоподобные создания с раздвоенными копытами вместо ступней и короткими, острыми рогами на вытянутых, лошадиных черепах. Они фыркают и ржут, вращая безумными глазами, размахивают кремнёвыми топорами и дубинами из железного дерева. Среди них шагают безволосые и безглазые гиганты, способные поспорить размерами с огрином. У них сутулые плечи и длинные, острые зубы, а грязная кожа расписана ритуальными знаками. Каждый из этих великанов не ниже трёх метров ростом.

Зверолюди атакуют с флангов и тыла, выпрыгивают из каменных построек, появляются из теней между сломанных колонн. Идя в атаку, они издают боевой клич на неведомом языке. Он похож на нечленораздельный гортанный клёкот, но Локен не может отделаться от ощущения, что твари скандируют имя его отца.

Трое воинов отвечают на звериную дикость атаки собственной яростью. Проконсул вращает копьё, нанося идеально выверенные удары, как во время показательных выступлений. Кровь брызжет фонтанами. Лидва сражается вдумчиво. Одолженный у Локена Скорбящий рубит и колет без остановки — новый хозяин наконец привык к балансу и особенностям клинка.

Гарвель предпочитает не ждать и сам врывается в порядки наступающих созданий. И снова Император делится силой с последним верным сыном Хоруса, направляя пламя сквозь душу Локена. Психосиловой меч Рубио вспыхивает, и ничто не сможет встать у него на пути. Клинок рассекает шкуры, мышцы, рога и кость, дерево и металл. Нерождённые пытаются задавить числом, кишат вокруг, молотят по броне и хватают за руки. Но примитивное каменное оружие раскалывается о керамит, а кулаки астартес проламывают черепа с той же лёгкостью, с какой клинок вскрывает глотки. Доспехи Лунного Волка быстро покрываются слоем тягучей, исходящей паром крови.

Разносится оглушительный, утробный рёв, от которого дрожат даже самые массивные камни. Выжившие зверолюди выходят из боя и с криками убегают обратно в туман и темноту.

Гигантский демонический зверь издал первый и последний звук в своей жизни. Это предсмертный крик, исполненный отчаяния и, возможно, неверия. Обернувшись, Локен видит, как огромная чёрная туша заваливается набок, словно выброшенный на берег кит. Две паучьи лапы задрались вверх и поджались, будто сломанные мачты. Из глубоких ран на боках и груди создания валит пар. Император стоит на поверженном враге и выдёргивает меч из смертельной раны. Затем спрыгивает и, не оглядываясь на спутников, продолжает путь.

Те спешат следом, минуя труп чудовища. Кровь и неведомая жижа продолжают течь, как вода из прорвавшейся канализации. Потоки падают на землю с такой силой, что вокруг поднимаются зловонные облака из мельчайших капель, переливающиеся странными цветами. Трое воинов бредут через медленно расползающееся вокруг туши алое озеро.

Дорожка, выложенная древними каменными плитами, ведёт дальше сквозь безмолвные руины и скрытые за пеленой тумана лощины. Из темноты раздаются пронзительные крики гагар и уханье сов. Со всех сторон доносится журчащий хор амфибий, облюбовавших каменные бассейны и затопленные резервуары. В низинах, где туман гуще всего, хлюпает болотная грязь.

Гортанное кваканье жаб и лягушек сливается в монотонный гул, и чем дольше Локен его слушает, тем больше оно походит на низкочастотное жужжание тысячи одновременно работающих ретрансляторов орскода. Есть и другой звук, напоминающий шум ветра, — не то шёпот, не то треск сухих поленьев в костре.

Тропа идёт вверх по склону через поросшую мёртвым бурым кустарником пустошь. Здесь повсюду валяются каменные блоки и стоят покаянные обелиски. За вершиной холма сверкают розовые зарницы.

По обеим сторонам дороги скорбно возвышаются громадные руины древнего города. Тусклые серо-коричневые постройки выглядят мрачно. Локен видит целые галереи древних, увитых плющом арок и остатки башен, которые когда-то, наверное, поднимались к небесам выше любого шпиля во Дворце. Рядом лежит груда квадратных и продолговатых камней — всё, что осталось от какого-то крупного здания. Каждый блок — идеальной формы с абсолютно гладкой поверхностью, а самый маленький весит не меньше сотни тонн. Эти руины покрывают склон справа от тропы на многие километры, словно ребёнок-титан, наигравшись, разбросал кубики.

Слева протянулась череда тёмных аркбутанов. Они покрыты шипами и настолько тонкие, что кажется, будто архитектор пытался запечатлеть витки колючей проволоки в чернильно-чёрном камне. От постройки, которую они должны были поддерживать, осталась только стена из мутного мрамора длиной в несколько сотен метров.

Вокс-приёмник Локена оживает, а на ретинальном дисплее зажигаются несколько разрозненных рун. Император продолжает движение, не задерживаясь ни на секунду. Лунный Волк сходит с дороги и взбирается по валунам на вершину мраморной стены. Он идёт по ней, стараясь не отстать от товарищей на тропе.

— Капитан Локен? — окликает его Цекальт.

— У меня контакт, — отвечает тот. — Подожди секунду.

Сигнал, откуда бы он ни исходил, сильно искажён и постоянно обрывается. Никакая связь толком не работает в этом проклятом царстве. Локен надеялся, что на возвышенности удастся разобрать хоть что-нибудь.

Данные, выводящиеся на дисплей, остаются нечёткими и бессмысленными. Источник, однако, находится по левую руку в нескольких километрах от группы. Легионер осматривается в надежде разобрать что-нибудь с высоты. Развалины тянутся до самого горизонта. Системы брони утверждают, что сигнал идёт с запада, но Локен знает, что доверять им не стоит. В этом мире нет магнитных полюсов, по которым компас смог бы выставить направления. Здесь и времени-то нет.

— Капитан Локен, не отставайте, — снизу раздаётся голос Цекальта. Лунного Волка не будут ждать.

— Минуту, — отвечает легионер. Он выкручивает до максимума увеличение изображения на линзах шлема и всматривается в линию горизонта, одновременно пытаясь наложить на рельеф тактическую карту. С последней задачей системы брони ожидаемо не справляются и обнуляют все координаты после нескольких попыток.

Вдалеке, километрах в десяти, бурая пустошь меняется на плоскую равнину пепельно-жёлтого цвета, наподобие той, что они пересекли несколько часов назад. Локену удаётся рассмотреть череду руин и лоскутное одеяло Неизбежного Града, протянувшееся насколько хватает глаз. На этом фоне выделяется некий объект. Гарвель понимает, что это фрагмент орбитальной платформы Терры, крупный обломок одного из небесных городов, что парили над поверхностью Тронного мира до его падения. Сейчас смятая конструкция лежит, будто старый, брошенный матрас, среди разрушенных улиц бесконечного города. На предельных значениях увеличения получается различить характерные для выстрелов вспышки.

Локен снова сканирует каналы данных, используя максимум возможностей брони, выделяет фрагменты орскода и отдельные тактические маркеры.

— Проконсул! — кричит он.

— Капитан?

— В десяти километрах на запад идёт бой… — Он замолкает, понимая бессмысленность фразы, и просто показывает направление рукой. — В той стороне. Данные неполные, но, полагаю, это ваш капитан-генерал и его рота. И противостоит им, вероятно, мой бывший легион.

Лидва и Цекальт останавливаются и смотрят на Локена снизу вверх.

— Возможно, стоит с ними связаться? Или хотя бы попытаться?

Кустодий склоняет голову, погружаясь в безмолвный диалог. Золотой силуэт впереди не замедляет шаг.

— Нет, капитан, — говорит Цекальт.

— Но ведь…

— Если они смогут выйти из боя и присоединиться к нам, — произносит Лидва, глядя на проконсула, — то у нас будет больше шансов, верно?

— Или мы можем их поддержать, — Лунный Волк спрыгивает со стены на мраморные плиты. — Кустодии в… непростом положении. Не могу дать точных данных по численности, но против них воюет Шестнадцатый и Несущие Слово. Командует, полагаю, первый капитан Абаддон.

— Полагаете?

— Получил фрагмент идентификационного маркера.

— Старый друг? — спрашивает Лидва.

Локен бросает на нового товарища удивлённый взгляд. Так странно, когда кто-то не знает имени и репутации Абаддона.

— Мы ничего не станем делать, — с этими словами Цекальт разворачивается и следует за Императором.

— Проконсул!

— Вечный Царь в курсе ситуации. Он считает, что капитан-генерал и его люди совершают эффективный отвлекающий манёвр. Они связали боем значительную часть гарнизонных сил первонайденного на борту этого корабля.

«Корабля…» Разум Локена по-прежнему отказывается принять тот факт, что всё вокруг — и пустошь, и бесконечный город, и безумные ландшафты — каким-то неведомым образом помещается внутри «Мстительного духа».

— Продолжим путь, — говорит кустодий.

— Капитан-генерал и остальные воины могут погибнуть.

— Значит, они погибнут достойно и с честью, помогая нам успешно завершить миссию.

Локен и Лидва переглядываются. Голос проконсула совершенно лишён эмоций и кажется синтетическим. Император принял решение. Ничто не заставит его свернуть с пути.

Лунный Волк и страж Эрды следуют за Цекальтом Даском. Над руинами поднялся ветер. Под его порывами зашуршали и закачались заросли высохшего бурого кустарника. Клубящиеся тучи в очередной раз расцвели сетью неоново-розовых молний.

За холмом ждёт армия.

Несущие Слово, численностью около роты. Сотня легионеров — некоторые в терминаторской броне — и несколько осадных дредноутов типа «Левиафан», возвышающихся над космодесантниками. За их спинами поднимается груда беспорядочно сваленных гранитных блоков, отдалённо напоминающая ступенчатую пирамиду или курган. Из её глубин доносятся шёпот и жужжание. У рукотворной горы есть распахнутая пасть — неровный проход огромной высоты. Его и охраняют Несущие Слово.

Император и трое Его спутников останавливаются на вершине холма. Заросшая тропа, по которой они шли всё это время, змеится вниз по склону и исчезает в тёмной расщелине.

Рота предателей перегородила дорогу широким строем. Они стоят неподвижно, как истуканы. Только знамёна развеваются на ветру.

Локен обводит взглядом неподвижные шеренги: забрала с поселившейся в линзах тьмой, внутри которой время от времени вспыхивают жёлтые огоньки, офицерские плюмажи и нашлемные фигуры, наплечники, усеянные толстыми заклёпками, решётчатые маски и респираторы, колышущиеся накидки, попирающие землю бронированные ботинки и сабатоны, гнусные письмена на керамитовых пластинах и на полосках пергамента, прилепленных воском у сочленений доспеха. Воины одновременно расслаблены и готовы к бою. Молоты покоятся на плечах, силовые и цепные клинки упёрты в землю, булавы зажаты в обеих руках на уровне бёдер, двуручные мечи смотрят остриями в небо, словно копья. Несущие Слово похожи на лихую банду разбойников с большой дороги. Они ждут встречи с добычей.

Локен откашливается и сжимает рукоять меча Рубио.

— Мы с ними справимся, — произносит стоящий рядом Лидва.

Этот комментарий звучит настолько неожиданно и дерзко, что застигает Лунного Волка врасплох. Впервые за много лет Гарвель искренне смеётся.

— Да, справимся, — отвечает Цекальт Даск чужим голосом.

Император шагает вперёд. Предатели тут же приходят в движение и вскидывают оружие. Строй Несущих Слово ощетинивается частоколом копий и алебард. Раздаются громкие хлопки и гудение — осадные дредноуты открывают огонь. Мощи их орудий хватит, чтобы пробить танк насквозь. Поток ослепительных лазерных лучей устремляется вверх по склону.

И исчезает.

Снаряды падают и обращаются в огненные облачка, не долетев пять метров до цели. От повышенной пси-активности у Локена начинает болеть голова. Он почти видит рябь, бегущую по незримому щиту, который создал Император. Слышит шипение и треск лазерных лучей, бьющих в пустоту и угасающих. Вся кинетическая и тепловая энергия залпа рассеивается без следа.

Затем боль становится настолько сильной, что, кажется, заполняет все пазухи в черепе. В ушах пульсирует кровь.

Император делает ещё один шаг, поднимая силовые когти. Меч, зажатый в другой руке, остаётся без дела. По ладони и клинкам, венчающим пальцы, начинают пробегать разряды молний ослепительно-чистого синего цвета, который также зовётся хесбец-ирит. Они змеятся по аурамиту, перепрыгивая с одной пластины на другую. Повелитель Человечества выпускает пойманную молнию на волю.

Она срывается с протянутой руки, рассекает пространство над пустошью и бьёт в землю прямо перед толпой предателей. Склон заливает голубым светом, раздаётся оглушительный хлопок и раскат грома. В мгновение ока на свободу вырываются гигаджоули энергии.

Земля в месте попадания вспыхивает и разламывается. Вместе с ударной волной во все стороны расходится облако плазмы. Оно охватывает строй Несущих Слово, обращая в тлеющий пепел всё на своём пути. Шеренги космодесантников гибнут одна за другой. Легионеры испаряются от жара и пламени. Их подбрасывает в воздух. Разлетаются оплавленные фрагменты брони и сгоревшее оружие. В зоне поражения не выживает никто. Катящаяся стена огня поглощает отряд предателей целиком. Сыны Лоргара вспыхивают, как тряпичные куклы. Керамит плавится, знамёна полыхают и валятся наземь. Терминаторские доспехи текут, будто воск. Дольше всех держатся дредноуты за счёт размеров и толстой брони. Их корпуса, охваченные синим пламенем, напоминают десантные капсулы, несущиеся сквозь плотные слои атмосферы. Но и они взрываются и гибнут, как только жар и огонь добираются до боекомплекта.

Когда сияние угасает и боль отступает, от предателей остаётся только гектар почерневшей и выжженной земли. Фрагменты брони и обугленные остатки доспехов усеяли склон. Сухой ветер уносит обжигающий дым, что поднимается к небу длинным белым столбом.

Император продолжает путь. Трое соратников идут следом. Заросли кустарника по обе стороны от дороги, там, куда упали раскалённые обломки, занялись пламенем. Сухие ветки и поросль трещат, а в бурой, пожухшей траве, будто золотисто-янтарные черви, корчатся тлеющие корни.

Четверо путников спускаются к проходу среди камней и входят внутрь.

Тьма, поселившаяся в пещере, настолько плотная, что буквально накрывает непрошеных гостей тяжёлым пологом. Сделав несколько шагов, Император усиливает своё сияние, прогоняя мрак. Богато украшенные доспехи начинают светиться изнутри и оттесняют черноту.

В лучах этого света воины видят мрачное, мертвенное величие внутренних помещений. Они напоминают древнюю разграбленную гробницу. Звук шагов эхом отражается от высоких, скрытых за густыми тенями сводов.

За третьей аркой гробница становится меньше. Вернее, меняется. Созданные пси-энергией архитектурные элементы уступают место новым. Среди голых стен из слоистого мрамора и гранита с полустёртыми письменами и барельефами появляются фрагменты металлической обшивки и изъеденные ржавчиной балки.

Локен сразу их узнает. «Мстительный дух», по которому они путешествовали всё это время, вновь принимает изначальный облик. С обвалившегося потолка свисают длинные петли кабелей. Оборванные жилы негромко шипят и изредка сыплют искрами. Настил палубы и расположенная под ним гравитационная сетка смяты и сорваны с креплений. Выдранные заклёпки валяются тут же рядом. Лунный Волк чувствует, что искусственная гравитация нестабильна: иногда он едва не парит над землёй, а местами кажется, будто на плечи падает тяжёлая наковальня. Из теней выплывают очертания покорёженных переборок. Адамантиевые и пластальные плиты разорваны и перекручены касанием сил Хаоса.

В воздухе пахнет дымом, как от потухшего костра. А ещё — смертью. Это бойня, склеп, царство погибели и могильной плесени. Совсем недавно здесь принесли жертву и неведомым трижды проклятым дикарским ритуалом почтили бога-мясника.

Кто-то умер. А кто-то продолжил жить, попирая законы мироздания. Воздух полнится шёпотом. Хриплые голоса поют хвалу небытию. Всё вокруг пропиталось ужасом.

Группа продолжает идти вперёд. Император не сбавляет шаг и несёт свет глубже во тьму.

На пути начинают встречаться черепа.

Поначалу их совсем немного. Это обугленные и потрескавшиеся человеческие черепа без нижних челюстей. Они просто валяются на настиле, как камни на горной тропе. Их становится больше, начинают попадаться небольшие кучи. И вот превращаются в сплошной ковёр. Черепа трещат и лопаются под ногами, скатываясь по склону.

Четверо воинов взбираются по кургану из черепов.

Император шагает первым, с лёгкостью преодолевая подъём. Локен, Цекальт и Лидва с трудом карабкаются по зыбкой, подвижной массе. Над головами брезжит тусклый свет.

Черепов так много, что Локен не может назвать даже примерное количество. Они формируют длинный, крутой подъём, ведущий на палубу выше. Там горят ярким синим цветом аварийные лампы в проволочных клетках.

Это ультрафиолет. Локен слышит высокий, едва различимый гул — так работают системы обеззараживания. Флагман Сынов Хоруса, пусть тщетно, но ещё пытается бороться с поразившей его заразой.

Дорога из черепов заканчивается. Под ногами снова металлический настил. Стены едва заметно вздыхают. Коридор залит алым светом заходящего солнца и напоминает не то о высохших морях Марса, не то о лавовых полях Медузы. Кроваво-красный свет слегка мерцает, словно пробиваясь сквозь качающиеся на ветру листья. Или что-то на них похожее. Локен не обращает внимания на иллюзии. Снова раздаётся шёпот. Он похож на шорох сухой листвы под ногами. Или хруст панцирей насекомых. Или шелест крыльев мотылька…

Что они говорят? У него почти получается разобрать слова.

Имя.

Одно и то же имя, раз за разом.

«Отец».

В конце коридора ждёт дверной проём.

Косяки сделаны из резных человеческих костей. Путники переступают порог и оказываются в тесном туннеле. Им едва хватает места. С обеих сторон поднимаются гладкие чёрные стены. Локен задирает голову и обнаруживает, что они уходят высоко-высоко вверх. Это не туннель, а узкое ущелье. Длинный, тесный разлом между гигантскими утёсами. Группа идёт дальше.

Под ногами влажный чёрный камень, настолько гладкий, что кажется, будто тропу протоптали тысячи ног паломников, веками шедших по пути, который сейчас проделывают четверо воинов. Через тридцать метров ущелье становится уже. Стены сдвигаются, угрожая раздавить незваных гостей. Локен различает полосу белого света далеко впереди. Приходится встать боком, чтобы продолжить путь.

Несмотря на бесконечное пространство сверху, происходящее способно вызвать приступ клаустрофобии. Стены ущелья скребут по нагруднику и силовому ранцу. Локен видит, что утёсы состоят из человеческих костей, сплетённых в единую массу. Они источают влажную, маслянистую чёрную слизь.

Ещё несколько шагов, и начинает казаться, что скоро проход окончательно сомкнётся и идти станет некуда. Стены сходятся ближе, угрожая раздавить путников или пленить их навеки.

Император, намного превосходящий размерами товарищей, идёт первым. Он теряет терпение. У Него нет времени на подобные препятствия, и Ему неинтересны ритуальные смыслы и символические значения испытаний, которые нужно пройти, чтобы получить доступ к святилищу. А впереди ждёт именно святилище. Или логово. Или гнездо бога. Императору некогда выполнять положенные перед входом ритуалы почтения и преклонения.

Он останавливается и передаёт меч Цекальту Даску. Огромный клинок тяжёл даже для могучего Соратника. Повелитель Человечества упирается ладонями в стены.

И давит.

Сначала ничего не происходит. Затем до Локена доносится гулкий рокот. Сверху падают мелкие камешки и пыль. Отвесные скалы медленно, со скрежетом расступаются в стороны, подчиняясь нечеловеческому усилию. Император полностью вытягивает руки.

Теперь проход достаточно широк. Повелитель Человечества забирает клинок у кустодия и продолжает путь.

И наконец воины выходят из ущелья во Двор Луперкаля.

Локен никогда прежде не видел это место, но тут же понимает, где оказался. Он обводит взглядом просторную залу с каннелированными колоннами и арками, что формируют высокий, ребристый потолок. Пол выложен полированным до зеркального блеска камнем, в котором не отражается ничего, кроме золотого света Императора. Масштабы Двора впечатляют и поражают воображение. Он кажется бесконечным. Локен обводит взглядом ужасную залу, чувствуя, как она давит на него своим величием. Это — мёртвый собор из резного эбена и чёрного мрамора, гниющий храм забвения, озарённый болезненным багряным светом.

Локен слышит, как Лидва резко втягивает воздух.

Лунный Волк поворачивает голову и видит Ангела. Ярчайший Повелитель Баала распят на дальней стене. Он висит, положив голову на грудь, подобно иконе или древней реликвии, подобно священному символу, перед которым положено преклонять колени и возносить молитвы. Руки и крылья раскинуты в стороны. Золотые доспехи измяты и пробиты. Много — слишком много — чёрных кольев пронзили конечности и тело. По чёрной же стене стекают струи крови, собираясь в лужу на полу. В ней плавают белые перья.

— Нет, — шепчет Локен. — Нет…

— Мой король! — Лунный Волк впервые слышит, как голос кустодия наполняет настоящая эмоция — сострадание. Проконсул поражён увиденным. Он знает, что Сангвиний предвидел собственную смерть и, несмотря на уговоры отца, отправился ей навстречу. Кустодий готов ощутить печаль повелителя.

Но её нет. Император не обращает внимания на возглас Соратника и подходит к висящему на стене телу. Отказавшись от божественных сил, Он оставил позади большую часть эмоций. Повелитель Человечества принёс в жертву способность чувствовать, чтобы подобные ужасы не смогли стать оружием против Него.

+Снимите его.+

Локен и Даск спешат исполнить приказ и начинают выдёргивать чёрные гвозди.

Лидва переводит взгляд на Императора.

— Он здесь? — спрашивает легионер, похоже, совершенно не смущаясь Повелителя Человечества, но страшась ответа.

+Да, ЛИ-2.+

Хорус улыбается.

Собор приходит в движение.

Локен и Даск оборачиваются. Они как раз успели выдернуть последний гвоздь из хладного камня и ещё более хладной плоти и сейчас пытаются со всей возможной осторожностью уложить бездыханное тело Ангела на пол. Кровь примарха залила их обоих. Они слышат улыбку. Не скрежет и скрип движущихся камней. Не рокот ожившей фрактальной архитектуры, смещающихся обсидиановых колонн и переползающих с места на место чёрных готических арок, не визг и стон бесконечно разрастающейся пси-архитектуры, что вращается, словно осколки стекла в калейдоскопе, создавая ещё большую и пугающую обитель разрухи.

Они слышат улыбку.

Так улыбается существо, выходящее из-за перестраивающихся колонн, демоническое отродье в облике человека, закованное в адскую броню и озарённое кровавым светом. Божественное чудовище нисходит во Двор из распускающегося цветка из чёрной кости.

— Отец, — произносят растянутые в улыбке губы.

9:vi

Связаны

— Куда нам придётся вернуться? — спрашивает Джон. Олл тем временем опустился на корточки и повязывает очередной отрез нити. Мёртвая, серая улица напоминает Грамматикусу трущобы опустевшего после чумы средневекового городка. Царит зловещая тишина. Только ветер завывает, да варп-шторм грохочет за горизонтом.

— В самое начало, — отвечает Перссон. — Нужно отметить весь путь. Значит, так далеко, как получится. Не знаю… Наверное, пойдём до Калта.

— Что, серьёзно?! — восклицает Джон.

Олл ухмыляется.

— Ты что, дурак? Конечно, нет. Только до места, где мы начали оставлять метки.

— Значит, Дворец? — облегчённо выдыхает Джон.

Олл кивает и поднимается на ноги. Они отправляются в путь по извилистой мощёной улице. Перссон забросил лазружьё за плечо, а Грамматикус предпочитает не выпускать карабин из рук. Имматериальный ветер колышет траву, проросшую сквозь камни мостовой, и шуршит сухими листьями в канавах.

— Насколько я помню, последнюю нить мы повязали прямо перед поимкой, — продолжает Олл. — Так что идти нам минимум до того коридора. Нужно убедиться, что череда меток непрерывна или даже дублируется. Она должна будет указать путь… Или должна была… — Вечный качает головой. — Ты лучше разбираешься во временах. Как правильно?

— Я не настолько разбираюсь.

Они пересекают грязный, обнесённый деревянным забором двор.

— Как мы поймём, что идём той же дорогой?

— Полагаю, никак, — отвечает Олл. — Но это и не важно. Пока есть чёткий путь, который приведёт… привёл нас от Дворца к месту, где мы встретились… встретимся с Императором. — Он раздражённо сводит брови, окончательно запутавшись в формулировках. — Короче, пока существует путь, мы его найдём. Уже нашли.

Перссон снова улыбается Джону. Оба изо всех сил стараются относиться к происходящему как к важной миссии, ведь так оно и есть, а не как к бреду сумасшедшего, на который это всё так похоже. Товарищи осознают значимость задачи и то, что всё пойдёт прахом, если они не справятся. Но когда рядом творятся куда более знаменательные события, вязание узелков кажется совершенно бестолковым делом. Двое Вечных пытаются об этом не думать.

— А если нить закончится? — спрашивает Джон.

Олл пожимает плечами. Клубок постепенно становится меньше, но заканчиваться, судя по всему, не собирается, сколько бы раз он ни откусывал от него очередную нить. Они покидают двор сквозь блёклые ворота и выходят на очередную улицу. Перссон терпеливо ждёт, пока Грамматикус, вскинув карабин, осматривает дома на предмет опасности. Убедившись, что врагов рядом нет, логокинетик машет спутнику. Он серьёзно воспринимает данное самому себе обещание и действительно собирается сберечь Оллу жизнь. Это помогает считать себя частью событий, а не сторонним наблюдателем. Так их миссия кажется более значимой.

Остроконечные крыши нависают над серой мостовой. Олл останавливается и завязывает очередной узелок вокруг сточной трубы.

— А это нормально, что именно мы оставляем метки? — спрашивает Джон.

— Грамматикус, ты задаёшь слишком много вопросов! — смеётся Олл, качая головой.

— Нет, я вот о чём: их же вязал Гебет. Даже те, которые начали попадаться позже. Он говорил, что узнаёт узлы. А эти будут другими.

— Это были мои узлы, — отвечает Олл.

— Что?

Перссон отрывает очередной кусок нити и показывает Джону, как именно переплетает концы. Процесс навевает воспоминания о солнечных бликах, пляшущих на поверхности тёмной, как вино, воды, о Плеядах, поднимающихся над горизонтом и возвещающих о начале мореходного сезона, о быстрых кораблях с яркими глазами, нарисованными на носу, — они должны были смотреть вперёд и пугать чудовищ.

— Волчья петля, — поясняет он. — Мы с ней примерно ровесники. На море так вязали канаты. В своё время я показал способ Гебету. Он приноровился использовать эту петлю для снопов сена. Узлы казались ему знакомыми, потому что они такие же, как мои.

Он указывает на красную нитку на трубе.

— Вот, смотри. Чьих рук это дело? Сможешь сказать? А Гебет, думаешь, смог бы?

— Значит, метки, по которым мы шли, оставлял ты?

— Вероятно, да.

Джон усмехается и вздыхает.

— Не верится, что мы и правда этим занимаемся. Неужели это и есть наша роль в происходящем? Банальная и монотонная рутина?

— Это важно.

— Да, но всё равно…

— Джон, ты романтик. По-твоему, без эпического или яркого финала нет истории? Обязательно должна быть драматичная кульминация? Какой-нибудь последний подвиг? В жизни всё не так, да и в мифах тоже. Не всегда хороший сюжет выстраивается сам собой. События происходят как попало. Вот вспомни эленикийские мифы — ты когда-нибудь встречал истории о том, как герои килевали корабль, чтобы портовые работяги могли отдраить борта? Или о том, как меняли доски на палубе? А о шитье запасных парусов?

— Нет.

— Вот именно. Но это было частью истории. Без рутинных вещей ничего бы не вышло.

Джон беспомощно пожимает плечами.

— Ну ладно. Значит, говоришь, легендой быть скучно?

— А, ты теперь записался в легенды? Мечтай, — усмехается Перссон. — Только не забывай, что не у каждой легенды есть грандиозный финал.

— Но у этой-то есть, — с досадой цедит Грамматикус. — Просто он случился в другом месте.

— Не думай об этом слишком много, — начинает Олл, но логокинетик хватает товарища, зажимая ладонью рот, и утаскивает его в тень под ближайшей стеной.

Несколько Эксертус-предателей, судя по форме — из 20-го Мерудинского тактического, бредут по улице. Солдаты устали и покрыты слоем грязи. Они насторожённо озираются по сторонам и постоянно вздрагивают. Двое Вечных прячутся в тенях и ждут, пока вражеский отряд не растворится в лабиринте улиц.

— Спасибо, — шепчет Олл.

— Я обещал присмотреть за тобой, помнишь? И сберечь. — Джон проверяет карабин и раскладывает проволочный приклад. — Нам не нужны лишние стычки, но нельзя забывать, что мы тут не одни.

Олл кивает.

— Чем быстрее вернёмся в Санктум, тем лучше. Как заметишь дверь или что-то подобное — говори.

— Но там будет немногим безопаснее, чем здесь.

— Верно, — соглашается Перссон. — Но смотри, какое дело: если Император… победит, то Хорус погибнет или лишится сил. А значит, варп ослабит хватку. Хаос отступит. И тогда город и все эти места, что ты видишь вокруг, вернутся туда, где были изначально. Материальная часть вселенной восстановится.

— Надеюсь, — ёжится Джон.

— Я тоже. Но если в тот момент мы будем не во Дворце…

— То застрянем тут?

— Нет. Вернее, да, но всё ещё хуже. Нам по-прежнему придётся отметить путь, потому что это крайне важно, но дорога распадётся на фрагменты. Её разбросает по времени и пространству… По Санктуму, проклятому кораблю, этому городу и всем остальным городам, которые мы прошли. Миссия станет намного сложнее. Придётся снова пробивать дыры в имматериуме.

— Вот дерьмо, — тянет Джон. — На это уйдут годы.

— Ага, годы. Или столетия. Весь остаток нашей жизни.

Грамматикус тяжко вздыхает. Ему не нравится такая перспектива. Дорога сюда была длинной и тяжёлой. И повторять её в обратную сторону ему бы хотелось меньше всего…

— Ладно, — говорит он. — Давай ускоримся. Сперва отыщем выход в Санктум. Чёрт, хотелось бы мне иметь надёжный ориентир. Узнать азимут на Дворец. Чтобы были нормальные данные…

— Забудь. Мой компас бесполезен. Варп-шторм сбивает стрелку. Как и твой торкветум. Они здесь не работают.

— Он всё равно сломался, — отвечает Джон. — По-моему, я неудачно на него упал, когда мы дрались с тем ублюдком, Эребом.

В подтверждение слов логокинетик извлекает устройство из кармана.

Торкветум из призрачной кости в полном порядке.

— Он точно был сломан, — говорит Джон. — Я уверен.

— Но Император починил нас, — негромко отвечает Олл. — И остальное тоже. Эти старые ружья. Одежду. Нас самих. Он восстановил всё, когда…

Перссон замолкает. Спутники переглядываются.

— Нет, — шепчет Джон.

Олл, не поворачивая головы, суёт руку в карман куртки и вытаскивает осколки каменного ножа.

Не осколки.

На ладони Вечного лежит целый клинок.

— Он всё починил, — бормочет Джон, ошарашенно глядя на товарища.

— Не просто починил. Сделал новым.

Олл чувствует, как подрагивает зазубренная кромка, как в камне теплится пробуждённая жизнь. Это больше не уставший от сущего клубок старых убийств. Артефакт на ладони Перссона жаждет крови и источает голод, словно высший хищник.

— Ему понадобится этот нож, — говорит Олл. — Пригодится любой козырь, потому что, видит Трон, обстоятельства сложились не в Его пользу. Не хочу тебя расстраивать, Джон, но нам опять придётся вернуться.

9:vii

Сангвинарный гвардеец

И каково же это — умирать? Каково принять смерть от рук родича, воина Легионес Астартес? До начала Гражданской войны Ранн о таком не задумывался. Он знал об ужасе, который смертные испытывают при виде сверхчеловека, но никогда не интересовался, что именно чувствуют те, кому довелось столкнуться с космодесантниками, — например, доставляющие слишком много проблем разновидности ксеносов и осколки человеческой цивилизации, решившие воспротивиться объединению.

Затем началось восстание Хоруса, и над этим пришлось задуматься, причём всерьёз, а не как о жуткой теории. Столкновение с противником-астартес стало частью стандартной тактической подготовки. Как легионер может отразить смертоносную атаку боевого брата? Ранн представлял, как будет противостоять безумному штурму Пожирателей Миров, методичному и точному огненному валу Железных Воинов, пламенному фанатизму Несущих Слово, мастерски спланированным и дисциплинированным атакам Сынов Хоруса, смертоносным уловкам Альфа-Легиона, жутким зверствам Повелителей Ночи…

Он представлял сотни разных смертей. Но не такую. Нет. Только не Кровавые Ангелы.

Только не Азкаэллон, не Сангвинарный владыка. Он не может…

Он не может заставить себя убить Азкаэллона.

Воины сталкиваются и падают в кровавую жижу, молотя во все стороны руками и ногами. От удара у Ранна трескаются нагрудник и сросшиеся в сплошной панцирь рёбра.

Только не Азкаэллон.

Кровавый Ангел словно обрёл силу десятка астартес и полностью ей одержим. Он встряхивает Фафнира, будто гончая, что сомкнула челюсти на добыче.

Не Азкаэллон. Он не может…

Ранн всей душой любит и глубоко уважает воинов из легионов, сохранивших верность Трону. За время осады их связали узы нерушимого братства. Настоящие друзья — это один из подарков, которые преподносит война.

Но есть среди легионеров и такие, которых даже лорд-сенешаль, капитан Первого штурмового отряда, почитает настолько, что не может воспринимать как друзей или равных. Они, несмотря на собственные достижения, кажутся Фафниру воинами совершенно иного порядка. В их число входят отстранённый и непреклонный Сигизмунд, несокрушимый и благородный Аток Абидеми из Саламандр. Могучий Ралдорон.

И возможно, более остальных — Азкаэллон.

Только не Азкаэллон. Не Азкаэллон. Он…

Командир Сангвинарной гвардии всегда был учтив и вежлив, но для Ранна всё равно оставался золотым полубогом, прекрасным, величественным и непостижимым. Слава, мастерство и благородство Кровавого Ангела поражали Фафнира. Ему льстило, что Азкаэллон, судя по всему, относился к Имперскому Кулаку с уважением, но Ранн не надеялся, что сможет когда-нибудь назвать крылатого воителя другом.

Не Азкаэллон. Не такой Азкаэллон.

Благородство осталось в прошлом. Царственная красота, на фоне которой Ранн всегда чувствовал себя серым и скучным, стала невыносимой. На Сангвинарного гвардейца тяжело смотреть. Лицо Азкаэллона превратилось в жуткий лик неизбежной смерти.

Обычно такими Кровавых Ангелов видят только враги.

Жидкая грязь летит в стороны. Ранн не может по-настоящему сражаться. Не может убить. Он пытается оттеснить противника рукоятями топоров, не используя смертоносные клинки. Он…

Не сможет убить. За пролетевшие мгновения Фафнир понимает, что дело не в самоограничениях и жалости к товарищу, не в том, что Имперский Кулак сдерживает силу и не рубит топорами.

Ранн не смог бы убить Азкаэллона, даже если бы хотел.

Что за зверь поглотил его душу? Откуда взялась дикая ярость? Что это за безумие? Прекрасные глаза Сангвинарного гвардейца налились чернотой. Зубы превратились в прекрасные клыки, а ярость — это прекрасное…

Мощный толчок сбивает Ранна с ног. Он барахтается в грязи, плюётся и хватает ртом воздух. Имперскому Кулаку удаётся защититься от размашистого удара, который грозил снести челюсть, но не от внезапного укуса. Азкаэллон вцепляется в горло лорда-сенешаля. Ранн бьёт рукоятью Палача, и Кровавый Ангел отскакивает. В клыках золотого воителя остался фрагмент горжета.

Это, без сомнения, работа демонов. Последнее оскорбление, последнее надругательство, попытка обратить на свою сторону тех, кто стойко сражался все семь долгих лет. Они хотят лишить этих воинов даже остатков достоинства в последние мгновения жизни. То, что все защитники погибнут, стало очевидно, когда волна предателей нарушила ход, ударившись о форт Хасгард. Но Хорусу Луперкалю этого мало. Ему всегда мало. Он хочет не просто забрать жизни защитников, но и сломить их дух. Чтобы они перебили друг друга в кровавом безумии, поправ славу, отвагу, честь и братство.

Он хочет, чтобы все погибли предателями.

Ранн не станет этого делать. Сражаться с боевым братом — значит плясать под дудку магистра войны. Так он своими руками разорвёт связь, которую клялся сберечь даже ценой жизни. А если не сражаться, то…

Азкаэллон бьёт кулаком с такой силой, что Фафнир отлетает назад. Он врезается в борт сгоревшего «Носорога» и сползает в тягучую жижу. На губах проступает кровь. Ранн пытается подняться. Лезвие топора промахивается по его голове и врезается в броню транспортёра. Рядом стоит истошно вопящий Несущий Слово. Атака Кровавого Ангела забрала на себя всё внимание, и Фафнир едва не забыл, что находится в сердце безумной мясорубки и со всех сторон легионеры астартес сражаются и убивают друг друга.

Имперский Кулак отбрасывает предателя прочь обухом топора. Несущий Слово пытается продолжить атаку, но его тут же перехватывает кто-то из Белых Шрамов. Воины сцепляются в рукопашной схватке. Ранн, шатаясь, встаёт, и ему тут же приходится защищаться от двоих Пожирателей Миров, появившихся из клубов чёрного дыма. Мимо проносится третий сын Ангрона, обмениваясь ударами с другим Имперским Кулаком. Фафнир думает, что это Деварлин, юный инициат, но наверняка сказать невозможно. Всё превратилось в удушливую мешанину дерущихся силуэтов. Видимость близка к нулю. В ушах звенит от шума. Ранн видит, как Имперский Кулак падает с пробитым горлом. В нескольких метрах слева легионер Сынов Хоруса рубит на части ещё одного боевого брата Фафнира, не обращая внимания на стальную пику, пронзившую его насквозь. Краем глаза Ранн замечает нерождённого, что схватил и волочит за собой голову и торс кого-то из Белых Шрамов. Резня достигла абсолюта. Предатели повсюду. Они размахивают окровавленными клинками, а немногие лоялисты, которых Ранн видит рядом, либо мертвы, либо загнаны в угол.

К последней группе относится и он сам. Двое Пожирателей Миров заставили его прижаться спиной к остову «Носорога». Фафнир пытается отбивать ревущие цепные клинки, противопоставляя дикой ярости и звериной жестокости мастерство владения топором. Ему удаётся дотянуться до горла одного из противников и рассечь его бородой Палача. Пожиратель Миров падает на бок, схватившись за смертельную рану. На лице застыла гримаса неверия. Второй бьёт Ранна по наплечнику и роняет Имперского Кулака в жидкую грязь. Предатель заносит клинок для последнего удара…

Кто-то хватает его со спины и с силой отдёргивает назад. Белый Шрам. Это Кизо, упрямый разведчик из отряда Намахи. Двое легионеров сцепляются в клинче. Ранн спешит на помощь товарищу, но всех троих сносит могучий удар. Разъярённый Сангвинарный гвардеец снова настиг жертву.

Азкаэллон хватает Ранна за горло и отрывает от земли. Кизо издаёт нечленораздельный, полный отчаяния крик. Он, как и Ранн, поражён внезапным помешательством, охватившим командира Кровавых Ангелов. Белый Шрам пытается освободить Фафнира. Пожиратель Миров тем временем тоже пытается бороться с Азкаэллоном.

Это — апофеоз безумия ереси. Белый Шрам, Пожиратель Миров, Имперский Кулак и Кровавый Ангел сцепились в бессмысленной жестокой схватке. Один пытается убить недавних братьев, другой — спасти, но всё происходящее не подчиняется законам логики и здравого смысла.

Ранну удаётся освободиться, и он, шатаясь, отступает на шаг. Сангвинарный гвардеец проламывает забрало Кизо и отбрасывает того прочь. Пожиратель Миров пытается вцепиться в лицо Азкаэллона, но Кровавый Ангел отгрызает ему пальцы.

Предатель отшатывается, заливая всё вокруг кровью, что хлещет из изувеченной руки. Азкаэллон сдирает кожу с его лица и отрывает левую руку. Он выпускает обмякший труп и разворачивается к Кизо. Белый Шрам пытается подняться. Цепной топор обрывает его жизнь раньше, чем Сангвинарный гвардеец успевает встать с колен. Ещё двое ублюдков Ангрона присоединились к схватке. Пока один выдёргивает ревущее цепное лезвие из тела Белого Шрама, второй бросается на Азкаэллона. С другой стороны из клубов дыма выходит легионер Гвардии Смерти. Кровавый Ангел без раздумий атакует Пожирателей Миров. Он успевает сократить дистанцию, когда Гвардеец Смерти хватает его со спины, повисая на аугметических крыльях. Четверо великанов сражаются посреди кровавого болота. На их броне налипло столько грязи, что сложно отличить одного от другого.

Ранн понимает, что Кровавый Ангел бросается на каждого, кто оказывается рядом, будь то друг или враг. Любое живое существо, попавшее в поле зрения, становится целью. Азкаэллон безоружен. Лорд-сенешаль понятия не имеет, куда подевались его щит и меч. Похоже, Сангвинарный гвардеец просто выбросил их, отдав предпочтение клыкам и голым рукам.

Откуда у него вообще взялись клыки?

Ранн с трудом поднимается на ноги. Он стискивает скользкие от грязи рукояти топоров и пытается брести вперёд. Азкаэллон тем временем стаскивает Гвардейца Смерти со спины и с размаха швыряет того в одного из Пожирателей Миров. Шея сына Ангрона ломается с оглушительным, похожим на выстрел щелчком. Но ещё громче завывает цепной топор. Оружие оказалось зажато между двух тел и, пронзительно скрежеща зубьями по керамиту, выпустило Гвардейцу Смерти кишки. Предатели кучей валятся наземь, содрогаясь в конвульсиях.

Последний Пожиратель Миров замахивается топором. Азкаэллон не пытается ни защититься, ни уклониться от удара. Лезвие врезается в левый наплечник и раскалывает керамит. Зубья терзают плечо Сангвинарного гвардейца. Кровь хлещет струёй.

Но, ударив, Пожиратель Миров открыл брешь в защите. Через мгновение ему вскрыли глотку. Кровавый Ангел зубами вырвал огромный кусок плоти из горла и груди предателя. Голова безвольно мотнулась на обнажившемся хребте.

Азкаэллон пьёт, размазывая алую жидкость по лицу, как карнодон на охоте.

Ранн разворачивается и пытается уйти. Если получится разорвать дистанцию, то, возможно, не придётся делать невозможный выбор и сражаться с товарищем.

Но в такой мясорубке некуда бежать. У сожжённого бронетранспортёра Ранн натыкается на троих Сынов Хоруса. Силуэты легионеров проступают сквозь дым и летящие искры. Застревая в доходящей до колен жиже, Ранн взмахом Охотника отбрасывает одного в сторону. Рукоятью Палача блокирует меч второго. Третий пытается пырнуть Имперского Кулака короткой рогатиной. Фафнир резко опускает оба топора. Охотник разрубает древко копья и руку предателя, а Палач дробит клювоподобное забрало шлема. Сын Хоруса корчится и падает в грязь, поднимая волну брызг. Ранн успевает развернуться и защититься от второго удара меча, но первый противник в смятом от попадания нагруднике бьёт его по спине булавой.

Лорд-сенешаль падает и на несколько мгновений погружается в топь с головой. Двое предателей вытаскивают его из жижи и держат, стоя по обе стороны. Тот, что с мечом, заносит клинок, собираясь снести Фафниру голову.

Меч поднимается всё выше и выше. Затем предатель отрывается от земли и взлетает над кровавой грязью. Он выпускает Ранна из захвата. С ног Сына Хоруса стекают потоки слизи. Азкаэллон схватил предателя со спины, пробив пальцами броню на боку и бедре.

Сангвинарный гвардеец швыряет легионера в сторону. Сын Хоруса бьётся о корпус сгоревшего «Носорога» и начинает сползать вниз, но не может — его нанизало на торчащую из-под днища сломанную ось.

Последний воин Хтонии атакует Азкаэллона булавой. Тяжёлый удар заставляет Кровавого Ангела отступить. Забыв о существовании Ранна, Сын Хоруса усиливает натиск. Легионер поднимает и опускает оружие с такой скоростью, будто знает, что стоит хоть на мгновение сбавить темп, и его тут же разорвут на части.

Ранн в очередной раз встаёт. Он хочет вонзить топор в спину предателя и прервать яростную атаку, но в этом случае Имперский Кулак снова превратится в добычу для разъярённого Азкаэллона.

Фафнир не колеблется. Пламя чести по-прежнему горит в его душе. Настоящий воин защищает товарища, в каком бы состоянии тот ни находился.

Палач перерубает хребет предателя.

Фафнир выдёргивает топор, провожая взглядом падающее тело. Сангвинарный гвардеец снова находит его своим мёртвым взором. Азкаэллон залит кровью, он сипит и хрипит. На губах проступила кровавая пена. Крылья расправляются. Зверь готовится к броску.

В последний момент кто-то хватает Ранна и оттаскивает его с траектории прыжка золотого чудовища. Азкаэллон, промахнувшись мимо цели, падает в вязкую грязь и бьётся, пытаясь восстановить равновесие. Внезапный спаситель оттаскивает лорда-сенешаля за «Носорог». Через секунду с противоположной стороны раздаётся рык и грохот: Сангвинарный гвардеец нашёл новую жертву. Фафнир понятия не имеет, предатель или лоялист попался ему на пути.

Он поднимает взгляд и видит Зефона Несущего Печаль. Его спас Зефон.

Ранн открывает рот, собираясь что-то сказать, но Кровавый Ангел лишь яростно трясёт головой. Его доспехи покрыты коркой засохшей грязи и крови. Воин хватает Фафнира за предплечье и утаскивает прочь от сгоревшего транспортёра, куда-то в дым.

Земля усыпана мёртвыми телами легионеров с обеих сторон. Они сцепились в вечной схватке и тонут в жидкой грязи. Через двадцать метров из мглы выплывает фрагмент боковой стены форта — кусок разломанного скалобетона, торчащий среди бесконечной топи, подобно гнилому зубу из воспалённой десны. По обе стороны и во всех проходах лежат груды трупов. Невозможно сказать, что находилось снаружи, а что внутри. С какой стороны атаковали и где располагались защитники, тоже непонятно.

Ранн устало облокачивается на каменную поверхность. Он с трудом переставляет ноги. Ещё никогда ему не доводилось получать таких серьёзных ран. Вокруг продолжает рокотать сражение. Минутная передышка — это большее, на что можно надеяться. Скоро придётся вернуться в бой. Отступать некуда — эту судьбу оба воина выбрали сами.

Битва гремит, подобно барабану, в который колотит безумец. Вокруг обломка крепости, ставшего укрытием для двоих легионеров, завывает гнилостный ветер, несущий клубы чёрного дыма. Не видно ни неба, ни линии горизонта — только ярко-красная дымка.

— Его охватило какое-то помешательство, — шепчет Ранн.

— Всех нас, — голос Зефона скрипит, будто тонкий лёд под ногами.

— Всех?

Зефон пытается стереть с подбородка кровь, смешанную с грязью. Её слишком много.

— Думаю, мой повелитель погиб, — произносит он. — Мой отец. Я почувствовал. Мы все…

— Зефон…

— Мы почувствовали боль, Ранн. И с ней пришла ярость. Безумная и…

— Но ты не безумен.

Несущий Печаль вздыхает.

— Я слишком давно живу с болью. Я познал смерть или её близкое подобие. Восстановление тела…

Он замолкает. Фафнир понимает, что Кровавый Ангел испытывает страшные муки.

—Возможно, этот процесс притупил мои чувства, — продолжает Зефон. — Ослабил эффект. Возможно, моя боль не так сильна, как у братьев. Или… Или я давно к ней привык. Ярость поглотила Кровавых Ангелов, Ранн. Она забрала наш разум, наши души и наше благородство.

Он поворачивается к Имперскому Кулаку. Во рту блестят длинные и острые клыки.

— Она забрала всех до единого.

9:viii

Трупный Владыка

Киилер наблюдает за тем, как Сигизмунд раздаёт указания своим офицерам. Приказы кажутся простыми. Он говорит со спокойной уверенностью, будто ожидает лёгкой и решительной победы.

Эуфратия не разбирается в искусстве войны, но понимает, что на деле всё иначе. Сигизмунд не планирует победить. Он выбирает лучший способ умереть.

Сквозь раскалённую мглу сложно определить, сколько Гвардейцев Смерти стоит на пути, но точно не менее нескольких рот. Армия предателей чёрным пятном растеклась по медно-рыжей равнине, будто кто-то залил плоские холмы и песчаные наносы нефтью. Или кровью. В янтарном свете и то и другое кажется чёрным. Киилер видит знамёна и штандарты, колышущиеся на горячем ветру, видит, как свет отражается и бликует на клинках. Часть вражеских сил уже пришла в движение и разворачивается к колонне паломников, бредущих по высохшей земле. Пахнет гнилью.

Киилер осознаёт, что у Сигизмунда нет иного выбора, кроме как принять бой. Даже если ей и конклаву удастся изменить направление громадного человеческого потока (хотя это невозможно), не получится ни убежать, ни скрыться от атаки предателей.

Чемпион не станет тратить время на бессмысленные попытки организовать отступление. Он сам придёт к врагу.

Значит, он погибнет. Все погибнут. Приказы Чемпиона звучат быстро — и столь же быстро подтверждаются Секундантами. План не предусматривает победы. В нём говорится лишь о том, как нанести максимальный урон врагам, прежде чем те воспользуются численным преимуществом и задавят атакующих.

Нельзя вернуться по виа Аквила. Идти можно только вперёд, какая бы судьба там ни ждала. Здесь, в янтарной пустоши, от широкой процессинали не осталось и следа, причём уже давно, но Киилер уверена, что они ещё там, ещё идут по улице Дворца, как по руслу высохшей реки. И она приведёт всех куда нужно.

Женщина до сих пор не пришла в себя после крика Императора и по-прежнему чувствует слабость и онемение в руках и ногах. Может быть, Сигизмунд испытывает то же самое? Неизвестно. Со стороны воин кажется прежним — молчаливым, целеустремлённым и совершенно не страшащимся смерти. Грядущая битва для него — очередная обязанность, которая наступает по расписанию. Да, почётная, но столь же обыденная, как медитация или чтение литаний.

Первый отряд Секундантов — небольшая группа легкобронированных, подвижных машин — отделяется от колонны паломников. Следом торопится пехота. Второй отряд, чуть меньший числом, выдвигается спустя несколько секунд. Он движется параллельно первому, а затем уходит в сторону, направляясь к правому флангу врага. Обе группы поднимают облака пыли, что тут же накрывают головную часть процессии. Киилер думает, что это плохое место для битвы. Открытая, сухая равнина без естественных преград и укрытий, к тому же раскалённая под палящими лучами. Пыль висит полупрозрачной вуалью. Воздух настолько затхлый, что, кажется, обдирает лёгкие при вдохе. Все металлические поверхности бликуют, отражая солнечный свет.

Эуфратия спрыгивает с брони, когда везущая её машина начинает ускоряться. Все идут в бой, никто не остаётся в резерве. Она, проводив транспорт третьего отряда взглядом, берёт под руку Чжи-Мэна и ведёт его обратно к толпе паломников. Киилер прячет лицо под нашейным платком, чтобы защититься от кружащихся в воздухе мелких частиц. Человеческий поток растянулся до самого горизонта. На тех лицах, что можно разглядеть, нет и следа страха. Там вообще нет эмоций. Люди видели так много, что утратили способность бояться. Они просто останавливаются и смотрят на поле битвы.

Киилер оглядывается на Сигизмунда. Он, будто почувствовав взгляд, оборачивается. Кивает. Что он хотел сказать? Выразить уважение? Попрощаться?

Чемпион Императора встаёт во главе четвёртого отряда, что состоит исключительно из астартес-храмовников без приданной техники. Все четыре группы развернули знамя Сигизмунда. Он хочет, чтобы враг знал, с кем сражается. Силы лоялистов вытянулись в четыре клина и, оставляя за собой пыльные шлейфы, несутся к врагу. Тот, в свою очередь, разворачивает порядки, готовясь встретить удар, будто набирающая силу песчаная буря.

Киилер запоздало осознаёт, что сражение уже началось. Сигизмунд, похоже, не из тех командиров, что любят драматичные моменты, и предпочитает не выжидать, чтобы открыть огонь в удобное время. Снайперы на броне машин первого и второго отрядов уже начали обстрел вражеского строя. Мощные залпы из дальнобойного оружия убивают и калечат воинов неприятеля. Танки тоже открыли беспокоящий огонь, выпуская снаряды на ходу. После каждого залпа над техникой поднимаются длинные плюмажи белого дыма, и только потом до зрителей долетает звук. Эуфратия видит, как посреди строя предателей начинают взлетать к небу комья иссушённой глины и клубы вездесущей пыли. Снаряды прилетают по нескольку десятков за раз, и новые фонтаны земли поднимаются прежде, чем предыдущие успевают раствориться в жарком мареве. Из-за расстояния Киилер не слышит взрывов и не понимает, какой нанесён урон, но зато замечает, куда именно направлен огонь. Силы Сигизмунда не просто хаотично обстреливают строй предателей, а целятся в конкретные участки. Когда отряды Секундантов столкнутся с неприятелем, для них уже будут пробиты бреши в обороне.

Эуфратия ничем не может помочь. Она садится на растрескавшуюся землю и, за неимением лучшего варианта, начинает повторять строки из Лектицио.

— Что ты делаешь? — спрашивает лорд Чжи-Мэн.

— Не знаю. — Она берёт его за руку. — Но прошу вас присоединиться.

Секунданты и предатели сходятся. Гвардейцы Смерти, похожие на тёмных, раздувшихся призраков в пыльных саванах, не движутся навстречу противнику ровным строем. Сигизмунду кажется, что враг — это воспалённая, распухшая и текучая масса, грибок или стремительно разрастающаяся плесень. В сухом воздухе пустоши исходящая от них вонь чувствуется особенно сильно.

По мере сближения орудия с меньшей дальностью начинают добавлять свою силу к общему залпу. Рокочут турельные установки, изрыгая потоки лазерных лучей и трассирующих снарядов. Начинают грохотать мелкокалиберные пушки и болтеры. Пространство между армиями внезапно расцветает встречными огненными вспышками. Начинают гибнуть люди, идущие в атаку в составе пехотных отрядов под прикрытием техники. Стена штурмовых щитов предателей колеблется от ударов. От прямых попаданий даже жуткие Гвардейцы Смерти с лязгом валятся наземь.

Армии. Нет, это не противостояние двух армий. Сигизмунд прекрасно это понимает. Его людей превосходят числом в шесть или семь раз. Возможно, больше. Отряды Секундантов могут воевать в быстрых стычках и использовать тактику налётов. А сейчас их противником стало полноценное боевое подразделение. Не надеясь на победу в схватке, Чемпион Императора тем не менее старательно спланировал её ход. Если удача улыбнётся, он успеет нанести врагу страшную рану перед смертью.

Так, как велел отец.

Воинов Мортариона больше, и они все — космодесантники. Предатели действуют со странной, неестественной слаженностью, будто части единого организма. И снова на ум приходит сравнение с ползучей плесенью и ядовитым грибком. Секундантов куда меньше, и половина из них — смертные. Но это дисциплинированные и быстрые воины. Каждый знает, что нужно делать, и будет продолжать исполнять задачу, даже если цепочка командования нарушится.

Четыре отряда должны пробить и разделить вражеский строй. Это может привести противника в замешательство, и тот совершит ошибки. Даже самая большая армия становится неэффективной при утрате координации на поле боя.

Первый отряд, самый многочисленный, врезается в ряды Гвардии Смерти. Впереди идёт бронетехника. Бульдозерные отвалы опущены, основные орудия смотрят практически в землю и продолжают стрелять, пробивая бреши в массе врага. Астартес во главе с Имперским Кулаком Артолуном, одним из доверенных офицеров Сигизмунда, собирают стену щитов, поливая вражеский строй огнём из болтеров. Под их прикрытием к сражению присоединяются более уязвимые отделения Эксертус и ауксилии. Сигизмунд лично обучал этих солдат. Они умеют работать сообща, потому что ни одному смертному не удастся победить легионера в поединке. Эти люди действуют группами, заряжают пушки и подносят боеприпасы к тяжёлым орудиям, в том числе трофейным, подобранным после побед над силами Механикумов-предателей.

Каждая группа выбирает целью одного вражеского астартес и атакует, словно стая волков при охоте на медведя. Они отвлекают внимание выстрелами из лазерных ружей и огнемётов, а более серьёзное оружие — плазменное, мелта или адратическое — наносит смертельный удар. Солдаты знают, что, пока враг жив, на другие цели отвлекаться нельзя. Этому непросто научиться, потому что такая тактика делает людей уязвимыми, но зато позволяет убивать неприятелей, значительно превосходящих смертных во всём.

Люди всё равно гибнут. Несмотря на разрушительный огонь танковых орудий, прикрытие воинов Артолуна и меткие выстрелы снайперов из полков Гено и Стратака — их длинноствольные лазерные ружья с выставленной на максимум мощностью в состоянии прожечь голову легионера насквозь, — стоит воинам Гвардии Смерти подобраться вплотную к огневой команде, она уничтожается за мгновения.

Второй и третий отряды вступают в бой. Как и первый, они бьют в участки линии обороны, ослабленные залпами техники, находят трещины в сплошной массе предателей, вклиниваются в них и пытаются воспользоваться полученным преимуществом. Второму отряду удаётся прорвать порядки Гвардии Смерти на правом фланге и отсечь часть сил от основного войска. Изолированные отряды начинают судорожно метаться. Орудия Секундантов без жалости карают их за ошибку.

Командирам, храмовнику Оксаросу и легионеру Саламандр Ри Эхимару, удаётся сохранить инициативу. Они разворачивают свои силы, намереваясь отсечь ещё один кусок от массы Гвардии Смерти.

Третий отряд, возглавляемый храмовником Антиком, тоже вонзается в пробитую брешь. Тяжёлые лазерные и фузионные орудия раскалили землю, обратив пыль в стекло. Гусеницы танков крошат доспехи легионеров, ставшие хрупкими от нестерпимого жара. Так же, как в отряде Артолуна, следом за танками и космодесантниками идут команды Эксертус, вооружённые гранатами и противотанковыми ракетными установками, переделанными под охоту на астартес.

Отряд Сигизмунда, самый маленький из четырёх, сталкивается с Гвардией Смерти недалеко от центра строя, чуть сместившись к левому флангу. Эта атака, как и остальные три, была тщательно спланирована. Другие отряды должны разделить силы предателей, лишить их связности или прорвать оборону и нанести как можно больше урона. Но есть и иные способы нарушить работу армии. Например, отсечь ей голову. Это как раз то, что Сигизмунд умеет лучше всего. Рубить головы.

Его свита пробивает стену щитов Гвардии Смерти. Лейтенанты Понтис из храмовников и Фаустал, катафракт Железных Рук, прикрывают Чемпиона с флангов. Миринкс из Храма и фенрисец Янъяр идут сразу за ними. Клинки и болтеры разят раздутых, истекающих сукровицей воинов Бледного Короля. Повсюду роятся мухи, и кажется, что в воздухе их даже больше, чем пыли. Чёрные тельца блестят в лучах палящего солнца, словно стеклянные бусины.

Но Сигизмунд уже видит цель. Скалидас Герерг по прозвищу Трупный Владыка, огромный и жуткий, командует вражеским войском. Прорубая путь к очередной жертве сквозь вражеский строй, Чемпион Императора поднимает клинок и плашмя прикладывает его ко лбу, приветствуя противника.

9:ix

Инструмент Хаоса

Ты представлял этот миг. Смаковал ожидание с нетерпением, практически с жадностью. И вот момент настал.

И где же тогда отцовский гнев? Где Его ужасный лик? Где… всё? Ты ожидал увидеть очистительную ярость свирепого патриарха или услышать скорбные мольбы убитого горем родителя. Но Он просто стоит и смотрит.

Да, твоё новое обличье действительно впечатляет. Вы не виделись уже давно. Ты изменился. Вырос. Ты не тот ребёнок, которого Он помнит. Возможно, Ему нужно несколько мгновений, чтобы это принять.

Он тоже изменился. Выглядит маленьким. Буквально тенью себя былого. По правде сказать, ты втайне страшился этой встречи. В воспоминаниях отец всегда был громадным, величественным и внушал ужас. Его присутствие подавляло. Давным-давно, в те тридцать лучших лет, находясь рядом, ты чувствовал себя в полной безопасности. И в то же время — боялся. Он был всем. Ты обожал Его всеми фибрами души. И вздрагивал каждый раз, когда Он произносил хоть слово.

И посмотри на Него сейчас. Посмотри. Нет, выглядит по-прежнему внушительно. Золотая броня сверкает в лучах источаемого света. Плащ кажется сотканным из слоистых ночных облаков и густой королевской крови. Какая стать! Какое торжественное спокойствие! Длинные, блестящие чёрные волосы ниспадают на плечи. Благородное лицо светится изнутри. Чело увенчано короной из света. Да, это имперский образ.

И всё же Он кажется маленьким. Наверное, это естественно. Ребёнку отец всегда видится непогрешимым, идеальным и очень большим. Но дети растут и начинают замечать недостатки и ошибки. Затем ребёнок становится взрослым, а отец — маленьким и хрупким. Удивительно, но когда-то ты и впрямь Его боялся. А теперь — перерос. Неужели вот это — вот это! — так тебя пугало? И этот человек в древних доспехах пришёл противостоять тебе и требовать склониться перед Ним? Он по-прежнему считает, что может заставить тебя слушаться одним лишь взглядом или словом.

Уже не может.

Ты осознаёшь, что всегда боялся не Его настоящего, а того образа, что остался в памяти. Наверное, молчание Императора означает, что Он пришёл к тому же выводу. Настал Его черёд бояться.

Вероятно, Он сейчас тщательно подбирает слова…

+Ты убил моего сына.+

А, теперь Он решил поговорить. Значит, это шок от увиденного загнал Его в ступор. Да, отец. Убил. Мне нечего скрывать. Тело вон там, у всех на виду. Считай это подтверждением моих намерений.

Ты чувствуешь лёгкое сожаление. Если бы Сангвиний не упрямился, если бы он не был таким Сангвинием, то встреча получилась бы куда более приятной.

— Я предложил ему место подле себя, — говоришь ты, пропуская в голос нотки достаточно искренней печали. — И не хотел убивать его. Он мог принять мою сторону. И ты тоже можешь. Увы, Ангел отказался. Отказ повлёк за собой смерть. Это был единственный возможный исход. Знаю, Ты поймёшь. Ты ведь абсолютно рационален. Эта рациональность досталась мне по наследству. Бедняга Сангвиний. Казнь была единственным разумным…

+Ты убил моего сына.+

Это ещё что такое? Психологическая травма оказалась настолько тяжёлой, что Он может только повторять одну и ту же фразу? Почему Он не слушает?

— Я предлагал ему место и власть в новом мире, — произносишь ты с куда меньшим сочувствием. Отец начинает раздражать. Ты величественным жестом указываешь на пять пустых тронов. — Он мог бы сидеть по правую руку от меня воплощённого. Но не понял, что теряет. Ангел не осознал, насколько сильно меняется сущее. Есть я или небытие. Он выбрал второй вариант, и это закончилось смертью. Надеюсь, отец, Ты не повторишь его ошибку. Ты ведь, как я уже говорил, крайне рационален. Осознай отсутствие выбора. Прими моё предложение, оно абсолютно искреннее. Теперь я — Повелитель Человечества. И с радостью сделаю Тебя своей правой рукой. Мы сможем вместе создать будущее. Я бы очень этого хотел. Всё будет как прежде, как много лет назад. Мы снова будем вместе, плечом к плечу. Но на этот раз я смогу забрать бремя с Твоих плеч, взять всю работу на себя, и Ты наконец отдохнёшь после долгих трудов на благо человечества. Нужно только сесть на трон…

— Мой Вечный Царь не станет слушать твоих требований и не приемлет предложений сложить оружие.

А это ещё что такое? Кто смеет…

А, Он привёл ещё кого-то. Ты только сейчас их замечаешь. Такие ничтожные создания, что их почти не видно. И если отец кажется маленьким, то эти — просто муравьи. Но где же Твоё воинство, отец? Где огромная армия и непобедимые легионы? Ты привёл двоих космодесантников и одного кустодия? И всё? Больше никто не выжил? Ох, отец. Как низко ты пал.

Говорил кустодий-часовой. Он, в запачканной кровью Сангвиния броне, выступил вперёд. Один из астартес пытается уложить тело Ангела на полу, а второй скорчился в тени твоего отца. Несущественно. Им нет здесь места.

— Мой Вечный Царь требует твоей немедленной капитуляции.

Проклятый страж никак не уймётся. Проконсул, судя по доспехам. Раньше они всегда были такие властные и отстранённые… Ты подхватываешь имя, плавающее по поверхности его мыслей. Цекальт Даск, благородный гетерон. Он не имеет права обращаться к тебе. Здесь не Тронный зал, а твой Двор.

— Молчать, — произносишь ты. — Нам с отцом есть что обсудить.

+Зачем?+

Что за странный вопрос! Что же здесь непонятного?

— Зачем? Зачем что?

+Зачем?+

— Наверное, Ты слишком шокирован увиденным, отец, — мягко произносишь ты. — В Твоих словах нет смысла. Какой вопрос Ты хочешь задать? Зачем я убил Ангела? Или зачем я предлагаю…

+Зачем?+

А, теперь понятно. Как в старые добрые времена. Все те тридцать лет ты учился понимать Его манеру разговора, привыкал к бесконечным афористичным комментариям. Тридцать лет Он заставлял тебя искать глубинные смыслы и угадывать значение вскользь брошенных слов. Тридцать лет ты боялся ошибиться в толковании. Он имеет в виду «зачем» в самом фундаментальном смысле.

— Зачем мы воюем? — спрашиваешь ты. Неужели за прошедшие тысячелетия Он так ничему и не научился? Или просто хочет услышать всё от тебя? Или демонстрирует силу и власть, заставляя собеседника отвечать на вопросы? Ну что ж, уважим Его. Отец заслуживает некоторого снисхождения.

— Ты и сам знаешь ответ. Что-то помешало Тебе обуздать силы Хаоса. Возможно, нерешительность. Ты мог бы их подчинить, но вместо этого только разозлил. Ты мог бы заполучить абсолютную власть и поставить её на службу человечеству, но не стал. Пришлось мне. Я сделал то, что Ты не смог или не захотел. Я овладел силой варпа и поведу человечество туда, куда Ты не способен: вперёд, к эпохе нового и бесконечного превосходства. Тебе следует принять предложение. И признать мою победу. Прошу, отец, склонись передо мной, и я сохраню Тебе жизнь. Всё закончится.

— Ни один живущий человек не может подчинить Хаос.

Снова этот выскочка-проконсул смеет открывать рот, якобы говоря от имени своего повелителя.

— Я велел тебе замолчать, — произносишь ты.

— Ты считаешь, что Император слаб, потому что не выбрал этот путь. Нерешителен, если говорить твоими словами.

А теперь ещё и астартес! Он выходит вперёд. С латных перчаток капает кровь Ангела.

— Знай своё место! — рычишь ты.

— Когда-то моё место было здесь, — отвечает воин.

О!

О, какой радостью наполняется отцовское сердце при виде блудного сына! Он так изменился за время разлуки! Это Гарвель. Бедняга Гарвель когда-то был твоим любимцем.

Ты сглатываешь. Это неожиданно. Ты не хочешь, чтобы сын видел тебя таким, чтобы он стал свидетелем этого момента. Ты мог бы принять Локена в свои объятья позже, когда всё закончится. А может, ему бы лучше умереть давным-давно и навсегда остаться в прошлом.

— Гарвель… — шепчешь ты.

— Ты обманываешь себя, великий Луперкаль, — продолжает Локен. — Ты — слуга Хаоса, а не его хозяин.

— И что же ты такого узнал, чтобы делать подобные выводы? — Его слова ранят в самое сердце.

— Теперь я знаю всё, отец.

Момент испорчен. Ты не хотел, чтобы Локен приходил. Сердце ноет. Отец встречается с сыном впервые за много лет и слышит такое. И это тебя люди считают чудовищем! Ты чуть не плачешь при виде любимого сына, в то время как твой собственный отец, будь Он проклят, не проявляет никаких эмоций и просто стоит подле изувеченного трупа своего любимца. Вот он, прямо тут, лежит на палубе у самых ног!

— Прошу, отступи, — говорит Локен. — Сейчас, пока ещё не слишком поздно. Тебя обманули.

Ты пытаешься игнорировать сказанное. Отец, очевидно, промыл ему мозги и привёл с собой, чтобы играть с твоими чувствами и ослабить защиту. Дешёвый трюк. Вы только посмотрите на Него! Отец, похоже, вообще ничего не чувствует.

— Поговори! — шипишь ты. — Поговори со мной, отец! Скажи что-нибудь! Хоть что-то важное. Хоть что-то, в чём есть смысл! Скажи, что сожалеешь, что прятал от нас истину! Скажи, что Ты виноват в этой войне и Тебе совестно! Говори! Или сделай! Опустись на колени! Это-то Ты можешь? Поклонись и признай мою власть!

+Зачем?+

Его всё-таки придётся убить. Ты, в общем-то, так и думал. А ещё думал, что будешь сожалеть, если до этого дойдёт. Но нет. Ты не испытываешь даже тени сожаления. Он не изменился. Более того, стал хуже. Просто смотрит на тебя пустыми глазами…

Нет. Не на тебя.

Он на тебя не смотрит. Всё это время Он даже не глядел в твою сторону. И ни одно слово, произнесённое Им с момента появления во Дворе, не было адресовано тебе. Он тебя будто и не замечает вовсе.

Император смотрит мимо, в тени за твоей спиной.

Ты оборачиваешься, чтобы узнать, что же там такого интересного, от чего отец не может отвести глаз даже на минуту, чтобы выказать должное почтение…

Вот в чём дело. Ну конечно. Ты знал, что они там. Просто не думал, что кто-то ещё способен их увидеть. Они прячутся в психофрактальной тьме, что мерцает за твоей спиной. Тёмные боги. Все четверо. Ты никогда не видел их так близко, и никогда — в состоянии почти полного воплощения. Они огромны. Какая красота! Они пришли засвидетельствовать момент.

Отец всё это время разговаривал с ними. И наблюдал за ними же. Когда глупец говорил об убитом сыне, то имел в виду не Сангвиния. Он говорил с ними о тебе.

Отец считает тебя мёртвым. Мёртвым и окончательно потерянным.

Ты ему совершенно не интересен.

Что ж, это напрасно.

Ты поднимаешь правую руку и смыкаешь когти. Слышишь встревоженный крик Гарвеля и заносчивого проконсула.

Отец познает истинную природу твоей силы. И пусть тогда попробуют сказать, что ты себя обманываешь.

Ты выпускаешь свою мощь на волю.

И разишь отца.

9:x

Последний разрез

Олл наблюдает за тем, как Джон возится с торкветумом. Сложное устройство раз за разом отказывается ловить координаты. Чёрный маятник Олла также оказался бесполезен.

— Может, дело в погоде. — Джон вносит очередную поправку.

— Может, — соглашается Перссон. Варп-шторм, буйство имматериума и полная нестабильность всего вокруг… Теперь приходится учитывать эти факторы. Прокладывать маршруты сквозь пространство было опасным делом даже в лучшие времена, а сейчас задача и вовсе кажется невыполнимой. Ни один из древних ветров, указанных в картах Олла, здесь не дует.

— Нужна какая-то привязка, — произносит Грамматикус.

— Абсолютно точно, — кивает Олл. Один неправильный разрез, один неверный шаг, и они погибнут. Нож нетерпеливо подрагивает в руке.

Джон сбрасывает настройки торкветума и начинает заново. Олл ждёт. Из развалин протягиваются длинные тени, будто перед наступлением жуткой ночи. Зловонный ветер стал сильнее и гонит пыль и сухие листья по улице Неизбежного Града. Вечный глядит сквозь дверной проём здания, в котором они укрылись.

Олл выходит на пыльную улицу.

— Актея? — произносит он в никуда.

Джон бросает на товарища косой взгляд и возвращается к работе.

— Актея, ты здесь? Ты меня слышишь?

Отвечает ему только завывание ветра среди крыш.

— Актея? — зовёт Перссон.

Она бредёт через мёртвый город. Силы постепенно возвращаются, но тело кажется странным и незнакомым. В грязном стекле слепых окон мелькает смазанное отражение. Просто призрак. Ведьма замечает собственную тонкую тень на мостовой и удивляется, что ещё может её отбрасывать.

Выход где-то есть. Она оправдает доверие лорда Дорна.

Голос звучит из ниоткуда. Он будто падает с покатых черепичных крыш, вырывается из ниш на стенах и течёт из сломанных труб по сточным канавам.

Женщина останавливается, склоняет голову и вслушивается.

Вот, опять. Шёпот среди порывов ветра.

Актея.

— Олланий? — произносит она вслух.

Актея.

Он ещё жив. Из-за множества смертей и бури, начавшейся после загадочного исчезновения Тёмного Короля, она потеряла Вечного и больше не чувствовала его присутствия. Но теперь слышит снова.

+Олланий?+

Актея? Ты меня слышишь? Ты жива?

+Да. Меня освободили. Где ты?+

Ответ нечёткий.

+Где ты?+

Она пытается отыскать Перссона силой разума, медленно поворачиваясь на месте вокруг своей оси. Вот. Вот он. Ох, как далеко! И всё же Олл нашёлся. Джон тоже с ним.

Но оба бывших спутника бесконечно далеко. Чтобы воссоединиться с ними, понадобятся годы.

+Олланий?+

Актея. Нужна твоя помощь. Некогда объяснять, но ты должна нам помочь.

— Ты меня слышишь? — спрашивает Олл у ветра. — Актея? Нужна твоя помощь. Ты говорила, что можешь нас направлять. У меня есть нож. Ты понимаешь? Нож у меня. И мне нужно попасть к Нему.

Джон прекратил попытки заставить торкветум работать, встал у двери и, хмурясь, наблюдает за Оллом.

— Она тебя слышит? — спрашивает логокинетик.

Олл машет рукой, заставляя товарища замолчать, и вслушивается.

— Актея?

+Слышу тебя, Олланий. Ты хочешь использовать нож? Сделать разрез? Так ты хочешь добраться до Него?+

— Да, — кивает Олл. — Да. Но нам нужна привязка.

+Это крайне рискованное предприятие.+

Я понимаю.

+Надеюсь. Шанс на успех невысок. Скорее всего, вы сгинете в варпе.+

Знаю. Нужно попытаться.

Актея неподвижно замерла посреди пустой узкой улочки. Она сосредотачивается и разводит руки в стороны, касаясь разумом эмпирических очертаний окружающего мира. Тёмная тень, что отражается в треснувших стёклах напротив, делает то же самое.

Актея? Ты сможешь нас провести?

+Жди. Я пытаюсь понять, где вы находитесь относительно меня. Готово.+

А Он? Где сейчас Он?

+Жди.+

Она усиливает концентрацию. Разум, подобно конечностям, тоже кажется незнакомым. Он совсем сырой и свежий, будто у новорождённого. Когда-то подобное колдовство давалось ей без труда. А сейчас выходит тяжелее, чем когда ведьма осматривала окрестности для Дорна. Последствия перенесённых ран и бесконечных смертей, похоже, оказались серьёзнее, чем на первый взгляд. Или дело в набравшем силу варп-шторме.

Свет Императора практически угас и затерялся в сгустившейся тьме. Ведьма видит, как он трепещет на самой границе восприятия, там, куда мысленный взор практически не достаёт. Не получается удержать его в фокусе достаточно долго, чтобы отследить местоположение.

Его скрывает огромная тёмная тень. Эта тень тоже смотрит на неё.

Актея?

+Олланий? Вы сможете переместиться ко мне? Вас будет куда проще направить отсюда. Олланий, ты слышишь?+

— Нет, — отвечает Перссон. — Это ещё больший риск, и у нас нет времени.

Джон, озадаченно глядя на беседующего с пустотой товарища, выходит на улицу.

— Это она? — спрашивает логокинетик. — Что она говорит?

Олл снова заставляет его замолчать, изо всех сил сосредотачиваясь на разговоре с ведьмой. Он тянет руку и забирает у Грамматикуса торкветум из призрачной кости.

— Актея? — говорит Вечный. — Помоги мне с привязкой. Нужны координаты. Прошу. У нас всего одна попытка.

+Жди.+

— Как скажешь.

Олл ждёт, держа в одной руке эльдарское устройство, а в другой — каменный нож. Джон, которому остаётся только наблюдать, нервничает и дёргается. Порывистый ветер шуршит сухими листьями.

Грамматикус разворачивается и вскидывает оружие, затем уходит за угол здания и выглядывает на соседнюю улочку. Там определённо кто-то есть. Может, мерудинцы решили вернуться. Или это другой отряд предателей. Через две-три минуты враги будут здесь.

Он спешит обратно к Оллу.

— У нас мало времени, — торопливо шепчет Джон. — Или мы прыгаем, или нужно искать укрытие.

Перссон кивает.

— Актея? Прошу. Время на исходе. Ты смогла понять, где находится Император относительно нас с тобой?

Актея?

+Нет.+

Она шумно сглатывает, руки начинают трястись. Отражение в грязном стекле дрожит и тоже трясёт руками, будто дразнясь.

Актея?

+Я не могу определить Его местоположение, Олланий. Он больше не светит, подобно маяку, как раньше. Но…+

Но что? Говори же!

+Я могу сказать, где находится тьма, что его укрывает.+

Давай! Этого хватит.

+Олланий, ты же понимаешь, что эта тьма…+

Всё равно. Если они там вместе, это неважно. Нет, это даже более важно, чем раньше. Нужно отдать нож, прежде чем…

+Хорошо. Моё дело — предупредить.+

Ведьма глубоко вздыхает и собирает всю силу разума в одной точке. Она использует кривляющееся призрачное отражение в окне как фокус.

Медленно и чётко, насколько это возможно, ведьма передаёт координаты. Там ждёт тёмное средоточие всего, исчезающий центр неизбежности, сингулярность небытия в сердце мироздания, налитое кровью око бури, в которое ни одно разумное существо не отправится по своей воле.

Олл внимательно слушает и дрожащими руками выставляет настройки торкветума.

— Олл! — шипит Джон.

— Почти всё, — отвечает тот.

— Бога ради, Перссон, быстрее. — Логокинетик практически упирается в спутника спиной, разглядывая дальний конец улицы сквозь прицел карабина. Оба слышат скрип и шорох приближающихся шагов, лязг оружия и грубые, отрывистые приказы. Джон прикрывает товарища собственным телом, готовясь открыть огонь сразу, как первая фигура покажется из-за угла.

— Поторопись! — молит он.

— Почти всё, — повторяет Вечный. Торкветум настроен. Перссон поднимает устройство и наклоняет его чуть влево, подыскивая точный угол разреза.

— Олл, прошу, ради всего…

— Почти всё, — чеканит Перссон. Вот она, нужная линия. Вечный берёт старый нож и резко проводит им по воздуху перед собой. Материя мироздания расходится, будто рассечённая и растянутая в стороны плоть. В воздухе появляется уродливая брешь, из которой струится уродливый свет.

+Иди, если решился, Олланий. Не останавливайся. Твори свои добрые дела.+

— Джон, пошли! Сейчас же! — кричит Перссон, шагая по направлению к бреши.

В конце улицы показываются первые солдаты-предатели. Один кричит, другой указывает на них пальцем. Ещё двое начинают стрелять.

Лазерные лучи проносятся мимо Джона и Олла. Грамматикус выпускает длинную очередь в ответ и, не глядя, попал ли в кого-то, разворачивается, заталкивает товарища в разверстый воздух и прыгает следом.

+Олланий?+

Ведьма ждёт.

+Олланий?+

Их больше нет. Ведьма не чувствует присутствия Вечных. Джон и Олл скрылись от внутреннего взора. Приходит внезапная уверенность, что больше она никогда их не увидит.

Женщина расслабляет разум. Удушающее напряжение покидает тело и сменяется гнетущей усталостью. Она медленно бредёт вперёд и опирается на стену, чтобы не упасть. Отражение, также шатаясь, подходит почти вплотную.

Тяжело дыша и хватая ртом воздух, ведьма пытается выпрямить спину и обнаруживает, что смотрит своему отражению прямо в глаза.

Она долго разглядывает себя в грязном окне. С близкого расстояния получается рассмотреть даже мелкие детали.

— О! — произносит ведьма. — О…

Увиденное даёт ответы на многие вопросы. Она касается щеки.

И слышит голоса. Ведьма отворачивается от окна. Нет больше времени разглядывать себя. Приближаются люди. Она чувствует их мысли и враждебность. Горта Луперкали. Мерудинский 20-й. Эти убийцы идут по её следу.

Она неуклюже и неловко бежит на незнакомых ногах. Голоса за спиной становятся громче, они что-то кричат друг другу. Ведьма оглядывается.

Грязные и кровожадные солдаты-предатели бегут за ней по мёртвой улице. Женщина ускоряет бег, подхватив оборванный по нижней кромке подол платья. Раздаются выстрелы. Один разбивает окно, другой — сбивает с крыши черепицу, третий оставляет дырку в ближайшей стене.

Предатели её поймают и убьют.

А когда поймут, что она не может умереть, то всё равно будут убивать снова и снова.

9:xi

Контроль

Двадцать минут с начала сражения. Двадцать минут ровно. Двадцать бесконечных минут прошло с тех пор, как рота под его командой материализовалась на борту флагмана предателей. Двадцать минут ада, которые привели к этому мгновению. Его прижимают к переборке шестеро юстаэринцев. Их командир сдавливает горло Константина силовым кулаком, а меч предателя пронзил живот.

— Мы тебе никогда не нравились, так ведь, старик? — раздаётся рык из динамиков шлема. Лица прижаты практически вплотную.

— Вы не давали повода относиться к вам иначе. — Изо рта Вальдора течёт кровь. Он пытается вырваться, но раны слишком серьёзные. Кустодий слабеет, а хватку космодесантников усиливают сервосистемы терминаторской брони.

Сикар смеётся.

— Но умереть придётся тебе, — замечает легионер, прокручивая меч в ране. Вальдор корчится от боли. Она настолько сильная, что мир перед глазами сереет. Силы оставляют его вместе с текущей кровью. Левая рука заблокирована. Копьём не воспользоваться.

Юстаэринцы хотят его убить.

А Сикар хочет получить трофей. Стать тем, кто заберёт жизнь великого Вальдора. Он растягивает удовольствие, чтобы потом рассказывать братьям, как кустодий страдал и пытался вырваться, как его заставляли кричать. Как он умирал один в темноте. Хеллас хочет забрать себе историю о печальной и кровавой кончине капитан-генерала кустодиев.

— Держите его! — рычит Сикар, обращаясь к подчинённым.

Командир юстаэринцев снова проворачивает клинок, с наслаждением наблюдая за болезненными судорогами. А потом правый кулак Вальдора прилетает ему в висок.

Здесь нет места для замаха. Получается скорее тычок, чем удар. Но он — Константин Вальдор. Закованные в аурамит костяшки оставляют след на забрале Сикара.

Юстаэринцы с удвоенной силой прижимают Константина к стене. Силовой кулак предводителя стискивается на горле, а меч входит в тело кустодия по самую рукоять. Вальдор продолжает бить. Понадобилось восемь быстрых ударов в одну точку. Третий расколол лицевую пластину. Четвёртый вывел из строя оптическую систему левого глаза. После пятого в стороны полетела пыль и осколки. Шестой заставил Сына Хоруса отвернуться.

От седьмого командир юстаэринцев попытался защититься левой рукой, выпустив горло противника из захвата. Но это только даёт Константину пространство для восьмого, полноценного удара. Забрало Сикара разлетается на части, и предатель, шатаясь, отступает на несколько шагов.

Кустодий ревёт и вырывается из хватки терминаторов. Гаст подхватывает раненого командира прежде, чем тот успевает упасть. Риндол замахивается молотом. Вальдор пытается развернуться и отразить удар, но меч Сикара, так и оставшийся в животе, пригвоздил кустодия к металлу переборки. Константин не может уклониться. Молот бьёт по правому плечу, раскалывает наплечник, ломает лопатку и несколько рёбер.

От удара клинок вылетает из стены. Константин свободен.

Он падает на четвереньки. Терминатор Сынов Хоруса опускает молот на спину коленопреклонённого врага. Константин тычет копьём за спину и вверх. Наконечник пробивает таз Риндола, рассекает хребет в районе крестца и выходит наружу сквозь наспинную пластину доспеха. Кустодий опирается на копьё и встаёт, а тело его врага падает на настил.

В следующий миг мысли капитана-генерала наполняют воспоминания очередного человека, бессмысленно растратившего собственную жизнь.

— Отун Риндол, — рычит Вальдор. Он выдёргивает копьё, разворачивает его и принимает защитную стойку. Все выжившие юстаэринцы выстроились полукругом и перекрывают выход из отсека, ведущий в помещение выше.

Серьёзно? Сдались так легко? А потом спрашивают, почему он всегда был о них невысокого мнения.

Нет, дело в другом. Он видит, как истекающий кровью сквозь трещины в шлеме Сикар говорит что-то своим людям, используя тайный язык жестов XVI легиона. Можно подумать, Вальдор не знает тайные языки всех легионов астартес.

«Приказ получен. Отступаем».

Слева от Константина проконсул-гиканат Людовик тоже закончил свой бой. Он оторвал противнику голову. Труп в терминаторских доспехах с грохотом падает, а голова, подпрыгивая, катится по наклонной палубе.

— Мой капитан, — произносит Людовик. — В погоню?

Проконсул ослеп на один глаз, а доспехи залиты кровью. Он потерял всё оружие в диких рукопашных схватках.

— Жди, — отвечает Константин.

— Мой капитан… — повторяет проконсул, на этот раз с толикой беспокойства. Он указывает на Вальдора. Тот опускает взгляд. Меч Сикара по-прежнему торчит в его животе. Константин выдёргивает клинок из раны и, уперев его остриём в пол, держится за оружие врага, пока боль не стихает.

За спиной раздаётся шум. Теламок, Мезари и проконсул Купалори догнали товарищей. Трое часовых входят в отсек, держа оружие наготове.

— Мой капитан, вы заставили их отступить, — говорит Теламок.

— Постройтесь для преследования врага, — велит Купалори.

— Подожди, — останавливает его Людовик и выжидающе смотрит на Вальдора.

— Это уловка, — объясняет Константин. — Я видел, как они переговаривались. Нас заманивают.

— В этой тактике нет смысла, — замечает Теламок.

— И тем не менее, — отвечает капитан-генерал. «Мы были в их власти. Они убили Эраста и забрали инициативу у нас с Людовиком. Отряд юстаэринцев мог при желании закончить дело. Но они отошли и дали нам возможность перегруппироваться», — думает он.

— Значит, ловушка? — говорит Мезари.

— Очевидно.

— Другой путь, атака с фланга или разведка и нейтрализация?

— Нет, давайте посмотрим, что эти ублюдки считают хорошей ловушкой, — отвечает Константин. — Продолжаем наступление, но с учётом новых данных.

Они соглашаются с решением. Вальдор всегда считал, что ловушки лучше всего разрушать изнутри.

Капитан-генерал протягивает меч Сикара Людовику.

— Держи. Вернёшь командиру юстаэринцев с моим приветом.

Он уходит вверх по наклонной палубе, куда отступили терминаторы Сынов Хоруса. Остальные следуют за командиром.

Через пятьдесят метров кустодии попадают в просторный инженерный отсек. В воздухе висит густая ржавая дымка. Пол уходит вверх под ещё более крутым углом: корпус орбитальной платформы здесь сильнее деформировался от удара. Канистры, ящики и прочие незакреплённые предметы свалены грудой в нижней половине. Цепи талей и пучки оборванных проводов свисают с потолка, доставая до самого настила.

Переступив заваленный мусором и обломками порог, Константин сразу понимает: что-то не так. Это не нейросинергия и не системы датчиков брони, но какое-то интуитивное предчувствие, будто накопленные с помощью оружия тайные знания обострили чувствительность к течениям варпа.

Он пытается предупредить товарищей криком, но мир уже пришёл в движение. Потолок рвётся и растягивается в стороны, как снятая с плода кожица. Отсек заливает дневной свет. Тёмные силуэты прыгают сквозь разрыв и вступают в бой.

Один приземляется прямо перед Константином. Несмотря на внушительные размеры и тяжёлый доспех, воин опускается почти плавно, будто незримая сила пронесла его по воздуху и аккуратно поставила на настил.

Абаддон.

Вальдор реагирует молниеносно, с нечеловеческой скоростью. Аполлоново копьё устремляется к груди предателя в идеальном выпаде. Это смертельный удар, в который вложены вся скорость и сила Легио Кустодес. Ни один астартес не смог бы ни повторить, ни отразить такую атаку.

Копьё замирает, совсем чуть-чуть не дотянувшись до нагрудника. Из-за резкой остановки Вальдор вздрагивает, как от удара хлыстом. Левая рука Абаддона сомкнулась на наконечнике и остановила копьё, несмотря на вложенные сверхчеловеческие усилия. Несколько капель яркой крови стекают по стиснувшим металл пальцам.

Константин застывает с открытым от удивления ртом и тонет в бесконечном мгновении. Стук сердца. Поток знаний, вытянутых копьём. Мир провисает и распахивается настежь, теряя очертания и размеры.

Двадцать пять минут с начала сражения. Час с начала сражения. Год с начала сражения. Век с начала…

Сто веков с начала сражения. Оно не заканчивается. Эта долгая война, поражающая своими масштабами, рассекает вечность надвое. Мимо проносится круговерть тлеющих угольков, и каждый из них — это пылающая планета. Вся Галактика в огне.

Знания, текущие по древку в душу Вальдора, — не имя мертвеца, над которым можно обрести власть. Это не потерянный в варпе секрет и не обрывок тайной мудрости, который можно усвоить. Кустодий не может управлять тем, чем уже управляют. Всё, что Константин узнавал о Хаосе, раньше создавало картину, соответствующую названию: подлинный хаос, лихорадочная, противоречивая стихия, лишённая единой цели. Она постоянно бурлит, не имея ни мотивов, ни логики. Она пожирает себя и воюет сама с собой. Она рвёт собственную плоть когтями и зубами в приступах ярости. И мириады сущностей, из которых она состоит, с одинаковой радостью готовы уничтожать как друг друга, так и материальный мир.

Но это — нечто цельное. Завершённое. Сконцентрированное. Это — Хаос неделимый, собранный в единую чудовищную силу с помощью несокрушимой воли. Константин, заточённый вне времени в разорванном сердце «Мстительного духа», зрит грядущее. Он видит далёкое будущее, которое наступит через десять тысяч лет, а будущее смотрит на него так, будто находится на расстоянии вытянутой руки. И в этом будущем Хаос скован цепями, порабощён и сплавлен в наконечник смертоносного копья, которое пронзит Империум Человека и гарантирует его гибель. А лезвием станет закованный в чёрное легион. Однозначный символ смерти.

Знания больше не нужны. Теперь есть только война. Война и единственное имя — самое худшее, которое можно вытянуть из колоды во время гадания.

— Разоритель, — шепчет кустодий.

Снизошедшее откровение настолько отвратительно, что Константин отшатывается.

Он выпускает копьё из рук. Это — единственная вещь, которая станет неожиданностью для первого капитана Сынов Хоруса. Кустодий никогда не бросает оружие, особенно столь могущественное. Вальдор разжимает пальцы на древке и, прежде чем Абаддон успевает понять, что произошло, бьёт кулаком в лицо предателя. Первый капитан пошатывается. Наконечник Аполлонова копья по-прежнему зажат в левой руке. Он бьёт Вальдора древком его же оружия, заставляя отступить. Капитан-генерал и копьё кувыркаются по палубе, которая внезапно перестала быть наклонной. Она поворачивается. Рухнувшая орбитальная платформа пришла в движение. И без того нестабильная реальность начала вращаться. Палуба становится стеной. Стена превращается в пол. Мусор и всевозможные предметы скатываются вниз, грохоча и сталкиваясь друг с другом. Константин ударяется об обшивку, но поворот продолжается, и вот он уже летит дальше, туда, где раньше был потолок. Туда, откуда струится свет. Капитан-генерал проваливается в небо. Ясная бездна разверзлась под ногами, и кустодий вот-вот сгинет в ней без следа. Реальность изменяется, подчиняясь чьей-то воле.

Раздаются крики. Высокий, резкий вопль сотрясает воздух и не думает смолкать. Это не голоса нерождённых. Кричит сама осквернённая реальность.

Константин падает на потолок у самого разрыва. Зазубренная кромка металлической обшивки упирается в живот. Ноги соскальзывают за край и повисают в воздухе. Мир продолжает вращаться и кричать. Вальдор пытается удержаться. Копьё проносится мимо, вонзается в металл обшивки и застревает. Капитан-генерал держится за древко, но под тяжестью могучего кустодия лезвие выворачивается из листов пластали, и воин снова скользит в пропасть.

Он отчаянно ищет, за что ухватиться, и в последний момент цепляется за свисающую цепь от тали, болтаясь над бездонным небом. Вальдор раскачивается из стороны в сторону. Пальцы постепенно слабеют.

Огромное небо, затянутое пеленой клубящихся грозовых туч, среди которых пляшут молнии, развернулось далеко внизу, словно морская гладь. Искорёженный остов орбитальной платформы и выжженная земля теперь находятся там, где должен быть купол небес. Всё вокруг вибрирует от бесконечного, пронзительного вопля. Пальцы скользят по маслянистым звеньям толстой цепи. Болтаясь в воздухе, Константин обводит взглядом перевёрнутый отсек. Его Соратники-часовые упали так же, как их командир. Внезапная и невозможная перемена застала их врасплох. Кустодии изо всех сил стараются удержаться на ногах, цепляясь за переборки и потолочные конструкции.

Абаддон же, как и остальные Сыны Хоруса в его свите, не сдвинулся с места. Предатели продолжают стоять вверх тормашками, без труда сохраняя равновесие на опрокинутом полу. Они двигаются и шагают спокойно, словно по ровной земле. И вместе с ними идёт ещё кое-кто. Константин сразу узнает Эреба.

Варп поёт, направляя мелодию сквозь Тёмного Апостола. Константин чувствует каждую обжигающую ноту. Губы Несущего Слово шевелятся, произнося слова, разъедающие душу.

Это безумие — его рук дело.

Абаддон подходит к Мезари и обезглавливает того одним ударом. Мертвец и его голова падают на бывший потолок. Претор Зелецис отрубает Теламоку руки, и тот улетает в пропасть. Он ударяется о край разрыва и проносится мимо Константина, пока наконец не скрывается в небе. Золотой великан превращается в маленькую сверкающую точку, а потом исчезает и она. Хеллас Сикар с таким остервенением бьёт проконсула Купалори мечом, что голова и грудь кустодия вдавливаются в поверхность, раньше служившую отсеку стеной. Он так и остаётся лежать, наполовину погрузившись в металл.

Абаддон, окутанный бессмысленным, но оглушительным воплем поруганной материальной вселенной, спокойным шагом пересекает стену и потолок. Эреб старается не отставать. Первый капитан добирается до Людовика. Проконсулу нечем защититься. Абаддон пронзает кустодия насквозь и, упираясь ногой, выдёргивает клинок из раны. Тело Людовика падает, ударяется о таль, а затем сталкивается с хватающимся за цепь Константином и улетает в небо.

От удара пальцы Вальдора разжимаются.

Вальдор, пронзённый насквозь, продолжает сражаться с Сикаром из юстаэринцев.

9:xii

Предел Прочности

Здесь — храм Сигизмунда. Его алтарь — в гуще битвы, а обнажённые клинки — символы веры. Война — его способ выразить преданность.

Сигизмунд сражается в глубине строя Гвардии Смерти, и он не один. Рокот битвы обвивает Чемпиона и Секундантов подобно цепям, а он разбивает эти цепи с каждым ударом. Мясницкая работа. Сигизмунд предпочитает сохранить искусство мечника для поединка с Трупным Владыкой. Там пригодится каждая крупица.

Первым до Герерга добирается Миринкс из Храма, но командир предателей нанизывает легионера на тяжёлый палаш за считаные мгновения. Миринкс был опытным воином и хорошим мечником, но это не остановило сочащийся гнилостной жидкостью клинок из грязной, узловатой кости. Он разрубает спату храмовника на встречном движении и пронзает насквозь щит и тело легионера, пришпиливая выкрашенную в чёрный и белый бронеплиту к нагруднику.

Сигизмунд вступает в бой до того, как тело погибшего товарища успевает коснуться земли. Трупный Владыка выдёргивает меч из раны и разворачивается к новому врагу. Для этого ему не требуется прилагать усилий: уродливый бурый клинок проходит сквозь плоть и броню, как ложка сквозь бульон.

Сигизмунд с трудом блокирует атаку. Запястье пронзает резкая боль. И дело не в приложенной силе. Кажется, будто чёрный клинок корчится в муках после столкновения с проклятым оружием. Чемпиону приходится отразить ещё два размашистых удара, и после каждого нервы в руке вспыхивают пламенем.

В прежние времена Скалидас Герерг был знаменитым мечником. Сигизмунд не может с уверенностью описать то, чем воин стал теперь. Гвардеец Смерти разросся до таких размеров, что к старым доспехам пришлось крепить дополнительные пластины брони. Но в отличие от большинства сынов Мортариона, заплывших жиром, отёкших и опухших, этот легионер нарастил кости, сухожилия и огромные мышцы. Странный органический меч в его руках — это осколок старой, тёмной, как красное дерево, кости. Через равные интервалы вдоль клинка идут наросты, напоминающие позвонки или костяшки пальцев. То, что с расстояния выглядело как развевающийся плащ, оказалось плотным роем мух, что повсюду следует за Трупным Владыкой, подобно рыбьему косяку. Миллион существ подчиняется одной воле.

От вражеского предводителя исходит жуткий смрад. Скалидас при виде Сигизмунда ревёт, словно дикий зверь, в пародии на воинское приветствие, и забрало шлема приходит в движение: пластины, закрывающие щёки, челюсть и подбородок, расходятся. Можно подумать, что они срослись с плотью и сами стали частью лица Гвардейца Смерти. Сигизмунд подавляет желание отвернуться при виде склизкого ужаса, показавшегося из-под брони.

Чемпион Императора продолжает атаку. Скалидас — сильнейший воин предателей. Скалидас — его добыча. Опыт множества сражений говорит, что целые дивизии и армии можно довести до предела и сломить, если убить командира. Единственная надежда на победу для небольшого отряда сейчас лежит в руках Сигизмунда.

Но Имперский Кулак не может добраться до цели. Клинок Скалидаса движется слишком быстро, а радиус атаки чудовища, когда-то бывшего легионером, слишком широк. Предатель обладает нечеловеческой силой. Более того, похоже, болезнь, поразившая тело, подняла мастерство мечника на новый уровень. Легионеры астартес, получив дары Хаоса, часто забывают о воинском искусстве и навыках, упиваясь новообретённой физической мощью. Но в случае с Герергом благословение нерождённых усилило природные рефлексы и превратило его в несравненного мастера клинка.

Или дело в мече? Да, наверное, так и есть. Сигизмунд всё более отчаянно защищается, прикрывая голову и горло. Это поганый клинок Герерга наносит стремительные, искусные удары. Он гудит, вращается и рассекает воздух, буквально таская Скалидаса за собой. Масса и мышцы, которые наросли на теле Гвардейца Смерти, нужны, чтобы сдерживать яростные рывки меча и не выпускать его из рук.

Руки Сигизмунда начинают неметь от постоянных вспышек боли, растекающихся от меча. Он понимает, что жив только благодаря клинку. Блестящая чёрная кромка по какой-то причине сопротивляется заразному воздействию костяного меча. Иное оружие давно бы раскололось, и Чемпион разделил бы участь Миринкса.

Скалидас обходит защиту и срезает полоску пластали с окантовки левого наплечника Сигизмунда. Материал не трескается и не колется. От касания проклятого меча он расступается без сопротивления, как вода.

Нужно избегать клинка. Чемпион понимает, что даже лёгкое попадание может закончиться смертельной раной или гибелью от септического шока. Только чёрная кромка способна сопротивляться. С её помощью можно отражать атаки губительного меча, но Скалидас быстр. Сигизмунд не успевает нанести удар после защиты. Ему тут же приходится блокировать следующую атаку.

Но меч опасен не только клинком. Чемпион шагает навстречу противнику, обмениваясь ударами, и принимает костяной клинок на жёсткий блок у самой рукояти, там, где у него будет самый большой рычаг. Оказавшись в желаемой позиции, Имперский Кулак не разрывает контакт и продолжает двигаться вперёд, налегая на скрещённые мечи всем телом, что позволяет отвести оружие предателя вниз и в сторону и зажать его в таком положении. Поединщики замирают и в течение секунды борются, мерясь силой в тесном клинче. Затем Сигизмунд хватает левой ладонью рикассо чёрного меча и втыкает металлическое навершие рукояти в лицо Герерга.

Трупный Владыка отшатывается. Его забрало треснуло и истекает сукровицей. Голова запрокинулась. Проклятый меч, освободившийся из захвата, жадно устремляется к цели, но Сигизмунд успевает ударить снизу вверх, держа оружие двумя руками, и рассечь уязвимое горло противника.

Скалидас Герерг падает. Костяной клинок оказывается на окровавленной земле рядом с хозяином и беспомощно дёргается. Плащ из мух следует за Гвардейцем Смерти. Насекомые покрывают свежий труп, подобно савану, заползают в щели доспеха и начинают пожирать ещё тёплую плоть.

Сигизмунд разворачивается к другим противникам. Он ожидает увидеть знакомую реакцию: волну беспокойства, что прокатится по рядам неприятеля, как только те осознают, что лидер пал. Это поворотный момент, когда в душу проникают страх и сомнения, которым Чемпион и Секунданты смогут воспользоваться и переломить ход сражения.

Ничего не происходит. Гвардия Смерти продолжает сражаться, не обращая внимания на потерю. Сигизмунд, мастер поединков, осознаёт, в чём заключается жуткая сила врага. Предатели бьются как единый организм, как колония насекомых. Они подчиняются одной цели так же, как рой мух за плечами Герерга, и не отступят после смерти одного, пусть даже и самого значимого, воина. Этого врага нельзя убить, отрубив ему голову.

Стратегия Сигизмунда не сработала.

Чемпион зажат в толпе врагов. Понтис сражается по правую руку от командира, Янъяр — по левую. Фаустал погиб. Большинство бойцов, пошедших в атаку с Сигизмундом, мертвы. Отчаянная тактика, дававшая лоялистам единственный шанс на победу, не сработала.

Хаос поглощает всё вокруг. Десяток мечей и копий тянется со всех сторон. Толикой разума, что не погружена в водоворот сражения, Сигизмунд замечает изменение в характере действий врага. Поначалу воин решает, что реакция на смерть Трупного Владыки всё же наступила, пусть и с задержкой, что затуманенные разумы Гвардейцев Смерти неохотно осознали тяжесть потери.

Но это не так. Предатели дрогнули потому, что в сражение вступила новая сила.

Стоя там, где раньше была виа Аквила, Киилер слышит далёкое эхо, похожее на голос. Это, без сомнения, был боевой клич, призыв к оружию. И одновременно — зов о помощи. Свет, несущий откровение, сияет в её разуме ярче, чем когда-либо.

Странное откровение. Киилер точно знает, чего от неё хотят, но не понимает, как это сделать и зачем оно нужно. Придётся довериться. Придётся позволить вере указать путь. В этом Эуфратия похожа на Сигизмунда. Он тоже пошёл в лобовую атаку на превосходящего противника, ведомый верой. Вкладывал мысли и силы в каждый шаг и удар. Концентрировался на том, что нужно сделать в текущий момент. И в следующий. Сигизмунда не волновал результат, потому что результат не его забота.

Здесь и сейчас будущего нет.

Эуфратия делает первый шаг к полю битвы. Страха не осталось. За первым следует второй, потом третий. Киилер спокойно идёт по медно-рыжей пыли на кровавое сражение, в котором не имеет шанса выжить.

Она начинает путь в одиночестве.

— Киилер! Ты куда? — кричит лорд Чжи-Мэн из-за спины. — Киилер!

К ней присоединяются и другие паломники. Сначала — один или два человека, потом — члены конклава и даже целые секции остановившейся было процессии. Они либо идут за ней, либо получили то же откровение. Эуфратия видит Верефта и Литу Танг. Они почти не отстают, шагая плечом к плечу. Лита замечает взгляд и улыбается.

— На север! — выкрикивает она, смеясь.

Да, это определённо касание неизбежности. Великая и умиротворяющая благодать снизошла на людей, наполнив сердца общей целью, которую нельзя ни выразить словами, ни отрицать. За спиной вздрагивает и приходит в движение замершая бесконечная колонна людей. Почти нет испуганных криков. Никто не спешит. Они идут за Эуфратией, как в самом начале.

— Киилер! Киилер!

Чжи-Мэн догоняет её, прихрамывая и опираясь на руку Переванны.

— Киилер! — Он машет запылённой рукой в сторону кровавой бойни. — Нас же убьют!

— Господин мой, они не смогут убить всех.

Воинство Бледного Короля колеблется. Гвардия Смерти в саване рыжей пыли, поднятой сотнями ног, пытается сжать тиски и уничтожить островки яростного сопротивления, оставшиеся после атаки Сигизмунда. Почти две трети Секундантов уже погибли. Оставшиеся балансируют на грани полного разгрома.

Но Гвардия Смерти дрогнула. По войску волной расходится ощущение надвигающейся толпы. Оно отвлекает и озадачивает своей необъяснимостью. Тысячи и десятки тысяч людей в колонне, которая тянется за трепещущий от жара горизонт, медленно сокращают расстояние. Большая их часть даже не вооружена. И при этом — пугающе спокойна и не показывает ни малейших признаков страха.

Предатели пытаются развернуть боевые порядки. Их охватывает нерешительность и смятение. Некоторые отряды выдвигаются навстречу приближающейся орде и тем самым ослабляют натиск на потрёпанные силы Сигизмунда. Секунданты перехватывают инициативу и атакуют с тыла. Битва утрачивает связность и превращается в хаос. Похоже, коллективный разум Гвардии Смерти мог легко справиться с одиночными воинами, но спасовал, столкнувшись с ещё более многочисленной, но также объединённой общей целью силой.

Часть легионеров Четырнадцатого открывают огонь. Они без колебаний убивают гражданских и безоружных. И дело даже не в отсутствии моральных установок. Просто воспалённый разум предателей не видит разницы. Все слуги Ложного Императора должны умереть, как бы они ни выглядели. В любом случае, расправившись с Сигизмундом и его бойцами, Гвардейцы Смерти обратили бы свой гнев на паломников и устроили настоящую бойню.

Они хорошо умеют убивать. Их для того и создали.

Болтеры и тяжёлые лазерные пушки грохочут и шипят, пробивая бреши в передних рядах человеческого потока. Смертных разрывают на куски и сжигают заживо. Но бесконечная живая река не останавливается.

Киилер видит, как мимо проносятся масс-реактивные снаряды, и чувствует кожей жар горящего топлива. Слышит взрывы. Брызги крови падают на щёку. Пахнет фицелином. Лазерные лучи рассекают воздух так близко, что Эуфратия должна бы вздрогнуть, но этого не происходит. Она просто идёт дальше.

Гвардейцы Смерти удваивают усилия. Они переключают режим огня на автоматический. Действуя вместе, они способны уничтожить всё, что стоит на пути.

Даже миллион человек.

Киилер продолжает идти, а вокруг взмывают фонтаны пыли и дыма. Воздух дрожит.

Предатели наконец-то устроили паломникам достойную встречу. Люди это заслужили. Смерть смывает все прегрешения и освобождает от боли. Ничто уже не имеет значения. Единственная боль, которой стоит страшиться, — это горечь поражения, это грех уныния и утрата веры.

Эуфратия не покорится и не умрёт, стоя на коленях. С оружием или без него, Киилер собирается сражаться за то, во что верит.

Она мимолётом задумывается о том, что будет делать, когда дойдёт до врага. Если, конечно, проживёт достаточно долго. Что она сможет противопоставить закованному в тяжёлые доспехи гиганту-легионеру? Наверное, попытается ухватиться за бронированные пластины и станет стучать по ним кулаками и скрести ногтями. Толку от этого никакого. Руки смертного не смогут навредить астартес.

А если таких рук будет миллион? Или два? Или три?

Вода же точит камень. Может пройти десять тысяч лет, но в конце концов камень сотрётся в пыль. Силы в этом сражении крайне, до безобразия неравны. Но люди готовы действовать и по такой жуткой логике. Вот к чему привели чудовищные зверства во имя ереси Хоруса Луперкаля. Киилер не склонится и будет сражаться. Ибо даже если враг могуч и может оборвать её жизнь, не заметив, ему всё равно не устоять перед бесчисленным сонмом истинно верующих имперцев.

«У вас был шанс, предатели. Надо было им пользоваться. Как вам такой расклад?»

Киилер сжимает кулаки и готовится сделать всё, что сможет. Но такой возможности не представилось. Женщина чувствует себя чуть ли не обманутой. Плотный строй воинов XIV легиона рассыпается. Они отступают. Эуфратия прекрасно осознаёт, что дело не в страхе. Гвардия Смерти не испугалась ни её, ни бесконечной толпы, что идёт следом. Предатели просто озадачены. Они отходят, не понимая, что произошло. Решают перегруппироваться и обдумать новый поворот событий. Потому что раньше ничего подобного не случалось.

Сигизмунд и обескровленные Секунданты пользуются внезапным отходом врага и атакуют пришедшие в движение отряды. Чемпион замечает, что Четырнадцатый пытается покинуть поле боя через глубокое ущелье, рассекающее надвое череду столовых гор на дальнем конце равнины. Сигизмунд поднимается по склону, убивая врагов одного за другим. Если Гвардия Смерти воспользуется природным укрытием, то получит передышку и время, чтобы оценить ситуацию. Возможно, в тёмном ущелье их ждёт подкрепление.

Чемпиону хочется сломить волю предателей и перебить им хребты прежде, чем те успеют скрыться. Но ему тоже нужно время на размышление. Бросив короткий взгляд за плечо, Сигизмунд наблюдает невозможное: неспешно ползущая лавина паломников сминает сопротивление предателей, поглощая все атаки, как промокашка впитывает разлитые чернила. Что за помешательство их охватило?

Нет, не помешательство. Что бы ни подвигло людей шагнуть навстречу смерти, Чемпион тоже это чувствует.

Вместе с Понтисом и ещё несколькими воинами Сигизмунд с боем пробирается по рыжему скальному уступу и оказывается на каменистой осыпи у входа в ущелье. Сражение превратилось в беспорядочную кровавую свалку. Он связывается с остатками отряда Артолуна, занявшего позиции подле скальных врат, ведущих в теснину. Им удаётся поймать отступающих Гвардейцев Смерти под перекрёстный огонь. Вражеские силы лишились прежней нечеловеческой слаженности и медленно утекают прочь по горному проходу.

— Погоня? — спрашивает Артолун.

— Да, — отвечает Сигизмунд. Нужно извлечь максимум из неожиданного преимущества, пока воинская удача на их стороне.

Внутри царит странный, прохладный полумрак. Ущелье оказывается достаточно широким для проезда техники, но слишком узким, чтобы чувствовать себя уверенно. Звуки отражаются от отвесных скал по обе стороны от тропы, наполняя теснину скрипучим эхом. Камни и земля выглядят темнее, чем в пустыне, будто состоят из другой породы. Поначалу Сигизмунд полагает, что дело в сгустившихся тенях — утёсы не пропускают палящие лучи, превратившие равнину в иссушённую медную пустыню. Но, продвигаясь вперёд, в перерывах между стычками с отдельными группами противника, он замечает, что камни чёрные, как антрацит, и влажно блестят. Секунданты трижды сталкиваются с Гвардией Смерти, и каждый раз дело заканчивается кровавыми рукопашными схватками на узкой тропе. Впереди ждёт неизвестность. Сигизмунд опасается, что, стремясь непременно добить отступающего неприятеля, он слишком растянул силы. Теперь разрозненные Секунданты в любой момент могут наткнуться на полноценный заслон врага, если тот успел прийти в себя и решил дать отпор.

Всё происходит внезапно: мощный залп из болтеров и лазерных орудий убивает шестерых его людей и заставляет остальных искать укрытие. Достаточно многочисленный арьергардный отряд XIV легиона медленно движется по ущелью в их сторону, стреляя на ходу.

Теснина тонет в грохоте выстрелов и дульных вспышках. На этот раз стрельба ведётся сверху, с утёсов. Там, на подготовленных заранее позициях, похоже, есть и тяжёлые орудия. Рвение Сигизмунда было наказано. Гвардейцы Смерти отступили не из-за потери контроля над ситуацией. Они расчётливо отошли, заманив противника в огневой мешок среди скал.

Вот только стволы этих орудий направлены не на Секундантов. Обстрел идёт по строю предателей.

— Господин! — сквозь грохот выстрелов пробивается крик Понтиса. Сигизмунд, пригнув голову, спешит на зов, перебегая от одного крупного валуна к другому.

Храмовник отыскал ступени, высеченные в толще скалы. Широкая древняя лестница ведёт вверх, в пещеру, разлом или…

— Именем Трона! — раздаётся чей-то голос. — Веди своих людей сюда!

Сигизмунд отдаёт команду и первым поднимается по ступеням. Он оказывается на просторной платформе из чёрного камня, скрытой под нависшей кручей. Там ждёт некто, закованный в силовую броню астартес. Сигизмунд нутром чувствует, что его держат на прицеле стрелки, сидящие на скрытых позициях где-то наверху.

— Сигизмунд, — представляется он. — Чемпион Императора.

— Чемпион, значит? — отвечает незнакомец. — Не такого Сигизмунда я помню. Но в любом случае рад встрече. Вы — подкрепления? Оцепление наконец прорвано?

— Я хотел задать тот же вопрос, — отвечает Сигизмунд. Человек выходит из тени. Это, вопреки всем ожиданиям Имперского Кулака, старший офицер Тёмных Ангелов.

— Траган, — представляется воин. — Из Девятого ордена. Приветствую, Сигизмунд.

— Что это за место, брат?

— Наш магистр капитула называет его Пределом Прочности, — отвечает Тёмный Ангел. — Но вам оно может быть известно как Семеричный портал Полой Горы.

9:xiii

Вместе и в одиночестве

Ведьма бежит. Выстрелы мерудинцев преследуют женщину на заброшенных улицах, что пустовали на протяжении столетий. Снаряды разбивают древние окна за спиной.

Ведьма прячется за старым каменным корытом. Стрельба смолкает. Преследователи подходят ближе — думают, что попали. Женщина подбирает с земли несколько осколков каменных плит и выуживает из кармана полосу ткани, когда-то бывшую подолом платья.

Когда беглянка поднимается из-за укрытия, один из солдат-предателей стоит меньше чем в десяти метрах. Он замечает её и вскидывает карабин, готовясь открыть огонь. Полоса ткани со вложенным в неё камнем уже набрала скорость. Кусок каменной плитки летит в цель, словно пуля, и попадает мерудинцу точно промеж глаз. Он падает на спину с застывшей на лице удивлённой гримасой.

Ведьма вкладывает новый камень в петлю и снова раскручивает самодельную пращу. Пара выстрелов проносится мимо. На улице появились ещё двое предателей, но они слишком далеко, за пределами досягаемости её примитивного оружия. А вот женщина, напротив, попадает в зону поражения их лазерных ружей.

Мысли наполняются раздражением и злостью. Это помогает очистить разум. Нестерпимое желание выжить прогоняет туман, заполнивший голову после недавней смерти, и выводит ведьму из состояния прострации.

Ей хочется метнуть в преследователей всю улицу — и она это делает. С десяток камней и булыжников, лежащих вокруг, вздрагивают и несутся к предателям с куда большей силой и точностью, чем выпущенные из пращи снаряды. Четверо солдат падают. Кто-то погиб, кто-то отделался ранами. Уцелевшие кричат и прыгают в укрытия.

Она бежит. Перерождение подарило ей занятное сочетание навыков. Ведьма постепенно привыкает к невысокому и более сильному телу, к подвижным конечностям. К странному смешению разумов.

Когда стена рухнула, их обеих раздавило под толщей камней. Но псионический поводок, что связал две души вместе, никуда не делся. Умерев, женщина ожила, но в ином теле. Ведьма представляет своё прежнее вместилище — должно быть, оно, холодное и пустое, так и лежит где-то под чёрной стеной.

Но старая личность никуда не делась. И девчонка тоже. Они обе здесь, и не сражаются друг с другом за контроль над телом, а слились в странном симбиозе, порождённом страшными ранами. Тело Актеи разрушилось и не могло функционировать. У девчонки пострадал разум. Единственной возможностью выжить оказалось взять работающие части двух сущностей и слить их в одну.

Иначе — смерть. Телекинетические способности ослабли, зато ведьма обрела боевой дух и хитрость девчонки, крепкое тело и несгибаемую волю. И глаза. У неё теперь есть…

Нет. У них. Они обе живы. Нужно научиться мыслить во множественном числе, потому что в теле живёт две души. Ведьма контролирует разум, а девчонка — тело. И ещё эмоции. Придётся быстро научиться действовать сообща, или впереди ждёт вечное безумие. Теперь ведьма понимает, насколько они на самом деле похожи. И телеэмпатическая связь, похоже, останется навсегда.

Раздаются новые выстрелы. Слишком близко. Впереди солдаты. Они вскидывают оружие. Окружили! Да чтоб их…

Снаряды проносятся мимо. Эти бойцы стреляют по предателям-мерудинцам.

— Сюда! — кричит один из них и затаскивает беглянку в укрытие. Его подчинённые продолжают выпускать залп за залпом по наступающим предателям.

Воин тащит её через руины в маленький дворик. Ведьма решает, что это солдат Эксертус. У него простая и грязная униформа без опознавательных знаков.

— Откуда ты вообще взялась? — спрашивает солдат.

— Оттуда, — отвечает женщина, потому что не знает, как называется это место.

— Кого ты притащил? — раздаётся новый голос. Из странно затенённого проёма во двор выходит женщина. — Михаил, кто это?

— Мы встретили врага, — отвечает солдат. — Вступили в бой. Эта девушка спасалась бегством.

Ведьма переводит взгляд на новую знакомую. Она немолода и сурова. Очевидно, офицер. Разорванная недавно щека стянута грубыми швами и распухла.

— Маршал Агата, — представляется она. — Антиохийский Миль Веспери. Я хочу услышать твоё имя.

И что же ей ответить? Какое имя подойдёт? Не Кирена Валантион, не Актея и уж точно не сомнительное Кэтт. Она копается в двойных воспоминаниях в поисках чего-то подходящего. Из глубин появляется погребённое давным-давно настоящее имя девчонки. Оно совсем свежее и почти не использовалось. Пойдёт.

— Я — Катерина Мориана, — отвечает ведьма.

— И что ты здесь делаешь?

— Меня послали за помощью, мэм. Высочайшим указом мне велено призвать всех, кто может сражаться в последней битве.

— И чей же это был указ? — спрашивает маршал.

Мориана демонстрирует печать примарха.

— Самого лорда Преторианца.

9:xiv

План отхода

— В настоящий момент эвакуация невозможна, — говорит Амон. — Но ты и сама, вероятно, догадалась, — добавляет он после недолгой паузы.

Андромеда-17 прячет улыбку, потому что это первое подобие шутки в исполнении часового, которое она слышала за всё время знакомства. То, что кустодий, как и всегда, сохраняет невозмутимое спокойствие, делает замечание ещё более ехидным.

Армии вероломного магистра войны, вторгшиеся в последнюю крепость, наконец добрались и до Приюта. Вечный город на противоположной стороне вентиляционного ущелья пылает, охваченный пламенем. Горизонт затянут клубами ядовитого дыма. Дорога, ведущая к Эгейскому мосту, завалена мусором и мёртвыми телами. Последних с каждой минутой становится больше. Отряды Эксертус-предателей пытаются пробраться к мосту, привлечённые видом странной и всё ещё неповреждённой старой башни. Для них это очередная возможность что-то осквернить и разрушить.

Амон держит оборону. Он стоит за бронированным пультом у самого входа. Устройство выдвинулось из пластального настила, когда страж активировал защитные системы Приюта. С этого командного пункта он с невероятным спокойствием управляет работой орудий и иных механизмов. Генераторы пустотных щитов, скрытые в опорах и в толще обрыва, окутали Эгейский мост, часть ущелья и нижние уровни башни мерцающим полем. Автоматические турели со счетверёнными лазпушками и адратическими излучателями выдвинулись из скрытых ниш у подъездной дороги и на террасах башни. Приют Сигиллита превратился в небольшую крепость. Сейчас работают только орудия на мосту. Все остальные молчат и, как догадалась Андромеда, начнут стрелять, когда щиты падут. Не если — когда.

От попаданий лазерных лучей и твердотельных снарядов поля трещат и идут рябью. Амон даже не смотрит в сторону врага. Он сконцентрирован на показаниях приборов и неспешно корректирует сектора обстрела. Турели выпускают короткие залпы куда-то внутрь сгущающейся завесы дыма. Геноведьма видит, как наступающие группы предателей уничтожаются точным огнём лазеров, а отдельные цели сгорают после попадания тонких и ярких адратических лучей.

— Сколько мы продержимся? — спрашивает она.

— Пока не закончится энергия, — отвечает кустодий, направляя турель на очередное обнаруженное скопление живой силы противника.

— И когда это случится?

— Не могу дать точный ответ.

Андромеда вздрагивает от внезапного грохота. По пустотным щитам ударило несколько реактивных гранат. Поле задрожало. Амон перенаправляет тяжёлые лазерные пушки, и они распыляют расчёт гранатомётчиков в четырёх сотнях метров от их позиции.

— Я экономлю, — добавляет он после паузы. — Щиты выдержат пехотные штурмы. Но при появлении более серьёзных угроз существует риск пробития или истощения источников питания.

— Каких именно угроз?

— Бронетехника. Астартес, — список можно продолжать, но в этом нет нужды.

— Фо завершил работу, — сообщает Андромеда. — И демонстрирует… всё меньше желания сотрудничать. Его нужно вывозить.

— Как я уже сказал, это невозможно.

— Амон, должен существовать какой-то выход из башни. У Сигиллита были свои способы перемещения по городу. Какой-нибудь подземный…

— Я не нашёл ничего на имеющихся схемах, — отвечает кустодий. Он вводит очередную команду, и из-за купола щитов раздаётся треск выстрелов. — Приют считается безопасным местом.

— Но ты же знаешь город! Вы, кустодии, постоянно устраиваете кровавые игры, чтобы найти все трубы и тоннели, ведущие в…

Страж резко переводит взгляд на геноведьму.

— Больше не знаю, — говорит он. Андромеде кажется, что воину невероятно сложно это признать. — Город изменился, геноведьма. Варп его перестроил. Кроме того, Приют Сигиллита был закрытой территорией даже для нас. Может, тут и есть какие-то тайные ходы. Не сомневаюсь, что регент заложил их в проект. Но мне неизвестно, как в них попасть. И, полагаю, Ксанфус, будь у него такая информация, не стал бы держать её в секрете. Возможно, они разрушены. А если нет — я не имею возможности заняться поиском.

Он возвращается к пульту и почти лениво направляет орудия на мосту на четыре новых цели, возникших на тактическом дисплее.

Андромеда открывает рот для ответа, но слова тонут в грохоте залпа. У женщины начинает саднить горло от нестерпимого запаха озона, что исходит от щитов.

— И что нам делать? — спрашивает она, когда шум стихает. — Просто надеяться, что мы продержимся до подхода подкреплений?

— Никто не придёт.

— Амон…

— Я просчитал все вероятные события, — говорит кустодий, внимательно всматриваясь в приборы. — Нельзя рассчитывать на эвакуацию или помощь извне. Мы не можем связаться с Тронным залом или иным представителем высшей власти. Не можем покинуть это место. Не можем бесконечно отражать атаки. Остаётся один вариант. Ты, вероятно, пришла к тому же заключению.

— Ты хочешь…

— Да. Мы используем оружие.

Нет ответа. Кустодий снова поворачивается к собеседнице.

— Похоже, ты разочарована моим решением, — замечает он. — Оно далось нелегко. Я… — Воин замолкает и сглатывает слюну. — Я выполнял свой долг. Следовал приказам. Я ждал дополнительных указаний столько, сколько возможно. Мне не хочется делать этот выбор. Есть люди, способные принять лучшее решение. Но, вероятно, все они уже мертвы, и никто не сможет дать и подтвердить дополнительные указания. Всё, что мы создавали долгие годы, гибнет. Я могу действовать или бездействовать. И лучше пойду под суд и на казнь, обреку себя на вечный позор, совершив ошибку, чем ничего не сделаю и упущу шанс. Меня не волнует ни собственная судьба, ни возможное наказание, ни груз вины, который, вероятно, ляжет на мои плечи. Я служу Императору. Служу Империуму. Он должен выжить, геноведьма. В отсутствие иной информации и данных остаётся предположить, что оружие Фо — это единственное доступное средство победы. Дальнейшая задержка приведёт к утрате последней возможности.

— Это санкция «Терминус» двадцатого уровня. Ты готов взять такую ответственность?

— Придётся.

— Вопреки моему совету?

— Твой совет неуместен. Выживание Империума — ответственность Легио Кустодес, и я единственный их представитель в этом месте.

— Начнём прямо сейчас?

— Город в огне, Андромеда. Последняя крепость пала. Если не сейчас, то когда?

Она кивает. Едва заметная тень эмоции, проскользнувшая в голосе кустодия, — это самое тягостное и болезненное, что геноведьме доводилось слышать.

— Пусть Фо готовит оружие к немедленному применению, — продолжает Амон. — Целевой генетический материал: Легио Астартес и примархи.

— Ты же имеешь в виду… только предателей?

— Примархи и их сыновья привели нас на край пропасти, — отвечает страж. — Никому нельзя верить. И ничему. Нельзя позволить слабости и личным привязанностям затмить разум или остановить нас на полпути. Результат должен быть достигнут. Мне нужно повторить приказ?

Андромеда-17 качает головой, разворачивается и спешит обратно в башню. Амон возвращается к пульту. Восемь новых сигналов, один из которых предполагает численность противника, примерно равную бригаде, движутся по процессионали.

Кустодий лёгким касанием наводит орудия на цель. Турели у входа на мост начинают стрелять, но уже не одиночными залпами. Огонь ведётся постоянно.

Андромеда бежит по винтовой лестнице.

— Ксанфус!

Воздух в помещении остаётся прохладным. Звуки размеренной бойни, которую устраивает кустодий на подходах к Приюту, почти не слышны из-за толстых стен и силовых полей.

— Ксанфус!

В лаборатории Малкадора никого нет. Геноведьма вслушивается в мерный гул и пощёлкивание когитаторов и продолжающих работать сплайсеров.

— Ксанфус? Избранный?

Вероятно, они поднялись на уровень выше. Записи Сигиллита неопрятной грудой свалены на столе. Многие страницы и заметки валяются на полу. Этот маленький засранец всегда был неряхой. Она…

Андромеда замирает, заметив кое-что на углу стального верстака. Одинокая капелька крови. Совсем крохотная, но определённо свежая. И она не случайно упала из пробирки, а прилетела. После удара.

Женщина осматривается, затем опускается на колени и заглядывает под верстак. Там находятся новые следы крови, которые стали видны только после того, как она откатила в сторону стул.

Андромеда, не поднимаясь в полный рост, медленно поворачивается, обследуя каждый сантиметр под столами. Отсюда ей удаётся увидеть пространство под лестницей.

— Вот дерьмо, — выдыхает геноведьма.

Под пролётом, прижавшись спиной к стене и вытянув ноги перед собой, сидит Ксанфус. Он свесил голову на грудь и держится рукой за горло. Между пальцев стекают струйки крови.

— Ксанфус? Где он?

Андромеда пытается поднять Избранного, но тот беспомощно заваливается набок. Рука безвольно падает, а из дыры на шее начинает толчками течь кровь.

— Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Андромеда укладывает Ксанфуса на пол, сдавливает рану ладонью и хватает его за руку.

— Ксанфус! Проснись! Зажми и держи как можно крепче!

Он с трудом сохраняет сознание, но из последних сил слушается и закрывает кровоточащий разрез. Геноведьма срывает висящую на стене аптечку, копается в содержимом и бежит обратно. За эти несколько секунд вокруг головы и шеи Избранного успела натечь ярко-алая лужа.

— Ксанфус, ты бестолочь, — ворчит Андромеда и убирает его руку от раны. Кровь тут же начинает бить слабой струйкой. Геноведьма промывает повреждённые ткани антисептиком, устанавливает заплатку из псевдоплоти и крепит её к коже с помощью теплового жезла.

— Ксанфус…

Руки женщины залиты кровью. Веки Избранного едва заметно дрожат, и он издаёт тихий стон.

— Ксанфус? Ксанфус, не засыпай. Ксанфус! Где он?

— Напал на меня…

— Это я вижу.

— Скальпель…

— Ксанфус, куда ушёл Фо?

Раненый открывает глаза. Они подёрнуты поволокой от шока и замешательства. Ксанфус в любой момент может провалиться обратно в забытьё.

— Куда делась старая тварь?

Избранный что-то бормочет.

— Повтори! — кричит Андромеда.

— Наверх… — шепчет Ксанфус.

Геноведьма встаёт и разглядывает потолок лаборатории, затем направляется к лестнице. Она хотела было сказать Избранному ждать здесь, но вовремя осознала глупость этого комментария. Он не в состоянии куда-либо идти.

Андромеде не разрешали носить оружие в пределах Дворца. Она осматривает помещение, берёт с полки штатив для колб и взвешивает в руках. Разочарованно вернув устройство на место, женщина возвращается к неподвижно лежащему Ксанфусу и поднимает заляпанный кровью тепловой жезл. Это, конечно, обычный медицинский инструмент, но если выставить мощность на максимум…

Она до упора поворачивает переключатель в основании рукояти и, держа жезл перед собой, словно кинжал, начинает осторожно подниматься по ступеням.

Три группы целей входят в зону поражения с южной стороны процессионали. Ещё две приближаются с севера. Амон сбрасывает настройки орудий и назначает приоритетной целью самую многочисленную толпу. Если верить приборам, её возглавляет предатель-астартес. Две турели с лазерными пушками обстреляют приближающихся врагов. На предводителя наводится отдельный адратический излучатель. За пределами мерцающей стены силовых полей орудия послушно разворачиваются и отыскивают цели. Счетверённые лазеры дают залп. Лучи раскалённого света врезаются во фланги толпы предателей. Сервоприводы, гудя, медленно разворачивают орудия так, чтобы сектора стрельбы смещались навстречу друг другу, к центру строя. Ослепительный адратический луч тем временем поражает легионера в рогатом шлеме, который командовал отрядами Эксертус. Чтобы убить его, пришлось потратить изрядно времени и энергии.

Амон переключается на другие цели. Орудийные установки выдвигаются из пазов и поворачиваются в заданном направлении. Кустодий даёт залп в густую завесу дыма и уничтожает ещё два огневых расчёта противника. Кто-то пытается искать укрытия, но на широкой процессионали их нет. Все предатели гибнут.

В то же время две манёвренных группы появились с севера. Они быстро перемещаются по открытому пространству и пытаются добраться до охваченных пламенем парапетов моста. Амон направляет на новые цели огонь двух установок. Одна группа гибнет под залпом тяжёлых орудий, а вторая спешно ретируется. Третий маленький отряд приближается с юга. Скоро целей станет больше, чем орудий в распоряжении кустодия. Тогда всё будет зависеть от скорости реакции и правильной расстановки приоритетов.

Он отмечает малый отряд на юге как цель для одной из установок и тут же засекает идущее следом крупное подразделение предателей. Активируются ещё несколько турелей, чтобы обеспечить перекрёстный обстрел вражеской пехоты. Тем временем системы наведения адратических излучателей берут на прицел одинокого предателя-астартес, внезапно возникшего в центре площади и стремительно сокращающего дистанцию. Амон мельком смотрит на дисплей, проверяя координаты целей на южном направлении и уже собирается отдать команду открыть огонь, но вовремя замечает, что за маркеры отображаются на приборе. Первая, небольшая группа не идентифицируется как вражеские силы. Он просит системы слежения перепроверить данные, а затем покидает пульт и выходит на мост, чтобы убедиться лично.

Кустодий видит новоприбывших сквозь облака густого дыма. Крупный отряд — это банда солдат из горты Луперкали. Они преследуют маленькую группу людей, стреляя им вслед.

Амон безучастно наблюдает ещё мгновение, а затем возвращается к пульту и быстро меняет настройки. Орудийные батареи обрушивают свой гнев на строй Луперкали. При этом страж прикладывает все усилия, чтобы не допустить попаданий по первому отряду.

Беглецы выкатываются из клубов дыма и спешат ко входу на мост. Как только они оказываются достаточно близко, Амон приказывает турелям автоматически наводиться и уничтожать любые цели за их спинами. Он провожает взглядом бегущие силуэты и машет им рукой, призывая поторопиться. Вражеские выстрелы ударяют в пустотные щиты и рассеиваются по поверхности силового поля. Кустодий ждёт до последней секунды и отключает щит над входом. Пять человек несутся по Эгейскому мосту. Шальные выстрелы, пущенные им вслед, бьют по стенам башни. Стоит гостям оказаться на пролёте моста, Амон активирует щит и закрывает брешь в обороне.

Он отходит от консоли и поднимает копьё стража, готовясь к встрече. Сейчас ни в чём нельзя быть уверенным.

— Часовой Амон, — произносит Айос Раджа, сходя с моста.

— Соратник-гетерон Раджа, — кивает кустодий в ответ. Он никогда не видел великого Раджу таким избитым и покалеченным.

За спиной кустодия маячат потрёпанный Белый Шрам, две призрачные тени Сестёр Безмолвия и смертный мужчина. Последний тяжело дышит и с трудом держится на ногах.

— Человек по имени Базилио Фо находится под твоей охраной? — спрашивает Раджа.

— Да.

— А его изобретение?

— В безопасности. Оно было модифицировано и доработано на основе эмпирических данных. В настоящий момент готово к применению.

— Ты санкционировал его использование? — спрашивает Раджа.

— Да. Но указание можно отменить. Ты пришёл освободить меня от исполнения этой задачи?

Раджа переводит взгляд на мужчину в мантии. Тот согнулся почти пополам и пытается восстановить дыхание.

— Не я. Он.

Хассан выпрямляет спину и смотрит на Амона, пытаясь дышать ровно. Его лицо покрыто грязью, копотью и кровью.

— Я говорю от лица регента Сигиллита, — выдыхает Избранный. — Раджа подтвердит мои полномочия. Дай оценку ситуации.

— Оружие…

— Эту часть я слышал. Ты можешь подтвердить его работоспособность и полезность внесённых изменений?

— Фо доработал своё изобретение, Избранный. Теперь оружие можно применять выборочно к конкретным целям или группам целей на основе генного профиля…

— И ты собирался его использовать?

— В сложившихся обстоятельствах это был единственный вариант.

— Кустодий, — тихо произносит Хассан. — Это оружие двадцатого уровня.

— Я должен был принять решение на основе имеющихся данных, — бесстрастно чеканит Амон.

— Согласен, — говорит Раджа. — В тех условиях я отдал бы такой же приказ. Но обстоятельства изменились. Мы пришли эвакуировать вас отсюда.

Всё вокруг сотрясается от силы нескольких взрывов, прокатившихся по поверхности щитов. Оба кустодия тут же направляются к пульту. Датчики засекли первые подразделения астартес-предателей и бронетанковые силы в районе процессионали. Искажённые помехами иконки утверждают, что это XVI легион. Снаряды бьют по обрыву, по пролётам моста и разбиваются о поверхность щитов. Звуковой сигнал возвещает о выходе из строя одной из турелей. Ещё один предупреждает об утрате целостности щита.

Раджа поворачивается к Ибелину Кумо из Белых Шрамов и двум Сёстрам Безмолвия.

— Готовьтесь, — велит он. — Когда щиты падут, мост придётся защищать нам.

— У вас есть план отхода? — спрашивает Амон у Избранного.

— Он знает башню лучше, чем кто-либо из присутствующих, — говорит Раджа.

— «Он» и сам может отвечать на вопросы, гетерон, — огрызается Хассан. Прижимая к груди старую штурмовую винтовку модели «Комаг», смертный отвечает Амону: — Я действительно хорошо знаю Приют. Сигиллит лично выдал мне доступ почти во все помещения. На верхних уровнях башни расположен небольшой ангар. Там стоит личный транспорт Сигиллита. Он всегда готов к полёту.

— Ксанфус ничего не говорил…

— Ксанфус ничего и не знал. Мало кому из Избранных известны такие подробности.

— Вы предлагаете уходить по воздуху? — уточняет Амон. — Сомневаюсь, что это разумно.

— Мы сегодня так уже делали.

Амон внимательно осматривает Избранного.

— Судя по всему, результат сложно назвать удовлетворительным.

— Здесь нечего обсуждать, кустодий, — рычит Хассан.

— Сэр, — отвечает Амон. — Прошу меня извинить, но, возможно, стоило бы. Если попытаемся вывезти Фо и его изобретение по воздуху, высок шанс погибнуть и потерять оружие. Если мы останемся здесь, то точно сможем применить его и добиться заявленных результатов.

— Здесь нечего обсуждать. Мой долг — доставить оружие в Тронный зал. Я получил приказ от лорда Вулкана, который в настоящий момент является высшей властью на Терре и де-факто регентом Империума. И я не привык нарушать приказы. А ты?

— И я тоже, — отвечает Амон.

На верхнем уровне лаборатории Фо тоже не оказалось. Биоструктурирующие баки тихо гудят в лучах холодного синего света. Андромеда-17 слышит низкий рокот сжигателей медицинских отходов и чувствует исходящее от них тепло.

Геноведьма крепче стискивает рукоять теплового жезла.

— Фо, — зовёт она. — Тебе некуда бежать и негде прятаться.

Нет ответа.

— Фо?

Тишина. Ей показалось, что откуда-то сверху донёсся тихий смешок. Сложно сказать наверняка. Грохот войны за стеной стал намного сильнее. Башня начала слегка вибрировать.

Андромеда идёт к лестничному пролёту. Следующий этаж погружён в полумрак. Светильники работают на сниженной мощности. Геноведьма начинает подъём.

— Фо, ты здесь? Послушай. Не надо. Если попытаешься сбежать, тебя убьют. Даже вопросов задавать не станут. Я тебя защитила. Я сохранила тебе жизнь и привела сюда. Фо, зачем ты это делаешь? Не буду лгать и говорить, что ты мне симпатичен, но я верю в твои труды. В то, что они важны. Просто выходи и сдайся.

Она поднимается ещё на несколько ступеней.

— Фо, ты слышишь? Остановись. Я ещё могу тебя уберечь. Могу убедить их не казнить тебя, даже после произошедшего. Ты им нужен. Я смогу объяснить, что это действительно так.

Андромеда доходит до конца лестницы. Здесь находится личный кабинет с незаправленной кушеткой и стеллажами, полки которых забиты книгами и различными побрякушками. В синем сумраке сложно рассмотреть детали. Она смутно различает старую схему расположения чакр на человеческом теле, терракотовую статуэтку богини с крыльями и птичьими ногами и что-то похожее на церемониальную маску альдари. На стенах висят боевые щиты: старые трофеи и памятные вещицы. На исцарапанных и потускневших от времени поверхностях виднеются эмблемы давно забытых лазстрелковых бригад времён Объединения и символы подразделений Громовых Воинов. Каждый щит висит поверх пары скрещённых мечей или топоров.

— Фо?

— Они с самого начала хотели убить меня, ведьма. С самого начала. Таков неизбежный финал этой истории.

Она оглядывается. Откуда доносится голос?

— Я могу его изменить.

— И что же ты предложишь? Жизнь в вечном заточении? Или множество жизней, если получится обновить тело? Мне это не подходит. Я устал быть узником этих тварей. Хватит. Я сделал то, о чём просили. И теперь хочу попытать удачу.

Источник голоса, похоже, сместился в сторону. Андромеда медленно оборачивается, пытаясь приметить хоть что-нибудь, что позволит отыскать старика: тень, запах, движение или эхо.

— Тебе же не удастся уйти далеко отсюда. Как ты вообще собрался покинуть башню?

— Тут есть летательный аппарат. В секретном ангаре. Пришлось потрудиться, но в записках Малкадора нашлись все нужные данные. А вы очень кстати предоставили мне полный доступ.

Голос снова сместился. Ей показалось или она заметила движение? Геноведьма обходит по кругу стол с установленным на нём черепом смилодона и прижимается к стене.

— Не надо, Фо. Если побежишь — умрёшь. Позволь тебе помочь. Я смогу убедить их в твоей полезности. Возможно, ты станешь не просто узником. Я умею заговаривать зубы.

— О, мне это прекрасно известно! Ты — единственный человек, помимо меня, кто смог манипулировать кустодием. Твоя нелинейная аргументация и апелляции к профессиональной этике были великолепны, ведьма. Они же предельно хладнокровны и расчётливы. Но даже у твоих способностей есть пределы. Тебе не победить закостеневший рационализм Империума. Будь Селенар так хороши, как ты говоришь, разве не должны они до сих пор занимать важное место в иерархии этого государства? Ты можешь обещать всё что хочешь, но эти посулы ничего не стоят.

«Ага, — думает Андромеда. — Теперь я понимаю, откуда идёт голос». Она прекрасно осознаёт, что ваятель плоти намного опаснее, чем может показаться на первый взгляд. Женщина шагает вперёд. На дальней стене висит щит горты Африканус, а за ним — электрорапира времён Объединения. Второго клинка нет. Остались только пустые скобы в стене.

— Фо…

Раздаётся шелест бумажного лабораторного халата.

Старик у неё за спиной. В темноте Андромеда успевает заметить только жёлтый активированный клинок и дьявольскую усмешку. Фо колет рапирой. Геноведьма судорожно уходит в сторону и в последний момент успевает вскинуть жезл, парируя атаку. Раскалённый наконечник шипит, столкнувшись с заряженным клинком.

Она слышит, как Фо ругается, будто от удара. Геноведьма отскакивает, разрывая дистанцию. Старик идёт следом. Ещё один выпад. Она отводит оружие в сторону с помощью жезла, но рапира вскользь чиркает по тыльной стороне ладони. Адская боль.

Андромеда снова отступает, запинается о кушетку и чуть не падает. Она слышит хихиканье Фо.

Клинок летит ей в лицо.

— Удерживайте периметр, сколько сможете, и готовьтесь к отступлению, — велит Хассан, переступая порог Приюта. Тяжёлые орудия начали обстрел их позиции, и пустотные щиты трещат и шипят, поглощая кинетическую и тепловую энергию. Амон понимает, что долго они не продержатся.

Раджа приказывает командору бдения Ирэ и рыцарю-центуре Ридхи занять позиции по обе стороны от выхода с моста, а сам, вместе с Белым Шрамом Кумо, встаёт по центру. Всё трясётся и тонет в оглушительном грохоте. За пределами сияющего щита почти ничего нельзя рассмотреть из-за стены чёрного дыма, но Амон видит иконки и маркеры на дисплее пульта. Сотни рунных символов заполнили экран. Отряды Эксертус. Бронетанковые подразделения. Сыны Хоруса. Приют Сигиллита — это ценный трофей, особенно если его кто-то защищает.

Большинство маркеров искажены до неузнаваемости, но один Амон может прочесть. Вор Икари, капитан 4-й роты. Один из наиболее чудовищных отпрысков первонайденного примарха.

Хассан бежит вверх по лестнице.

— Ксанфус! — кричит он на ходу. — Готовь узника к отправке! Ксанфус!

Избранный поднимается на нижний уровень лаборатории. Заранчек Ксанфус растянулся на полу. Грудь и шея залиты кровью.

Хассан ругается сквозь зубы. К счастью, ему удаётся нащупать слабый пульс на шее товарища.

— Ксанфус? Это Хассан. Где узник? И где селенарская ведьма?

— Наверху, — шепчет Ксанфус. — Наверху…

Избранный осторожно укладывает голову друга обратно на пол и направляется к лестнице. Тело помнит старые тренировки на уровне мышечной памяти. Он движется вперёд, прижимаясь спиной к изогнутой стене, и держит оружие наготове, предварительно проверив счётчик боеприпасов. Осталось тридцать патронов. Чуть раньше он успел опустошить половину магазина. «Комаг» сохранил ему жизнь. Когда Икаро вручила оружие, подарок казался скорее символическим. Но без винтовки Хассан бы уже несколько раз погиб.

Он держит вытянутый указательный палец над спусковой скобой, чтобы случайно не выстрелить раньше времени, и выходит в генную мастерскую. Сверху доносится какой-то звук.

Андромеда, которую Фо загнал к кушетке, пытается развернуться. Клинок чуть не задел голову. Она отбивает очередной выпад жезлом, но короткое устройство плохо подходит для поединков.

Следующий тычок попадает в цель. Электрорапира входит под левую ключицу и пронзает тело насквозь. Остриё показывается со спины, прямо под лопаткой. Женщина пошатывается, теряя сознание от мучительной боли.

Фо, хихикая, кладёт ладонь на навершие рукояти и давит сильнее.

Андромеда начинает задыхаться. Она чувствует запах палёной крови, идущий от раны. Освободиться не получается.

И потому геноведьма шагает вперёд, проталкивая себя вдоль клинка, и тычет тепловым жезлом в скулу противника.

Она промахивается. Раскалённый конец устройства попадает в правый глаз Фо.

Ваятель плоти истошно визжит и отскакивает прочь, выпуская рапиру из рук. Андромеда падает на пол. Ей удаётся подняться на одно колено, но клинок застрял в ране.

— Это был не самый дружественный жест, — скрипит Фо, прижимая ладонь к выжженной глазнице. Между узловатыми пальцами к потолку тянутся струйки дыма.

— Пошёл ты, — хрипит женщина, извлекая что-то из кармана. Фо не собирается узнавать, что именно. У него тоже есть сюрпризы. Например, маленькая лабораторная ёмкость из нержавеющей стали с прикрученным сверху распылителем. Он выпускает содержимое сосуда в лицо геноведьмы.

Рядом с таким лучше не стоять, и старик торопливо отбегает на несколько шагов. Андромеда, крича и корчась, валится на пол.

Фо не может отказать себе в удовольствии понаблюдать за процессом. Он очень гордится своими творениями. Это, например, была крайне агрессивная биологическая субстанция. Специально выведенная популяция плотоядных бактерий в среде из жидкого геля.

Крики прекращаются за несколько секунд — сразу, как растворяются лицо и горло. Конвульсии сохраняются дольше. Когда они наконец стихают, выше линии плеч от тела не остаётся практически ничего. Полурастворённый торс замер в странной позе: он опирается на застрявшую между костями рапиру.

Но, даже умирая, ведьма пыталась что-то сделать, вслепую шаря руками. Та штука, которую она достала из кармана, валяется прямо тут, на полу, в нескольких сантиметрах от покрытой волдырями руки.

Фо всматривается в предмет, корчась от боли в глазнице.

Это нейросинергетическое сигнальное устройство.

— О, почти получилось, — произносит он, растягивая губы в улыбке и наклоняясь ближе.

Геноведьма успела нажать на кнопку.

Фо разражается потоком ругательств, разворачивается и, хромая, бежит к лестнице. До ангара всего два пролёта.

Снизу доносятся шаги. Старик откручивает крышку с мензурки и сбрасывает сосуд с лестницы. Увы, посмотреть на результат в этот раз не получится. Фо спешит вверх по ступеням.

Хассан замечает прыгающую по ступеням мензурку. Крик, который он только что слышал, был поистине жутким. Избранный кладёт палец на спуск…

Из металлического сосуда, катящегося вниз по пролёту, во все стороны плещется едкая жидкость. Избранный пытается отскочить в сторону, но не успевает.

Что-то хватает его, отрывает от земли и швыряет в сторону. Хассан перелетает через перила и с грохотом приземляется на крышку одного из лабораторных баков с биоматериалом. Он ошарашенно поднимает голову, морщась от боли. Перед глазами на долю мгновения мелькает росчерк золотого света.

Личный транспорт Сигиллита — это старая и богато украшенная машина. Фо перекидывает рубильник питания в ангаре и открывает створки, впуская в помещение дневной свет и запах гари. Шурша бумажным комбинезоном, Базилио ковыляет к трапу. Когда-то у него был почти такой же корабль. Там есть встроенные системы маскировки, и он способен перемещаться в космосе, автоматически следуя по указанному курсу. Интересно, как далеко получится улететь?

Старик оборачивается. Амон вырос за спиной, будто из-под земли, без единого звука.

— О. Очень быстро.

Золотые поножи кустодия немного обесцветились и чуть заметно дымятся. Фо разочарованно улыбается. Физиология кустодиев так и осталась для него загадкой. Бактерии, на выведение которых он потратил большую часть времени, проведённого в башне, оказались совершенно неэффективными.

— Ну что ж, — хмыкает он, поднимая руки. — Ты меня поймал. Я старался изо всех сил, но ты оказался лучше.

Амон не отвечает.

— Амон, я снова передаю себя под твою стражу.

— Ты пытался сбежать. Продемонстрировал свои намерения нанести вред Империуму и желание действовать вопреки его интересам. Ты — враг Трона.

Фо содрогается от хохота.

— Так что же будет дальше? Отложенная казнь наконец свершится? Очередная кровавая игра подошла к концу? Ты пришёл меня убить?

— Разумеется, — с этими словами Амон пришпиливает учёного к борту транспорта копьём. Всё происходит так быстро, что Фо не успевает даже вздрогнуть.

Он хватает ртом воздух и опускает голову, разглядывая уцелевшим глазом торчащий в животе клинок. Изо рта начинает обильно течь кровь.

Базилио Фо умирает со странным выражением на лице: не то удивления, не то разочарования.

Или, может, странного удовлетворения.

9:xv

Только смерть…

В Тронном зале идёт несильный, но неутихающий дождь. Жар, исходящий от пылающего трона, так силён, что плавятся украшения на сводах. Капли жидкого золота падают, разбиваясь о выложенный мелкой плиткой пол, и дрожат, собираясь в лужицы, подобно ртути.

Огромная зала почти опустела. Последняя партия пси-одарённых людей, собранных для поддержки Малкадора, ушла в дело, сгорела и закончилась. Их обугленные, дымящиеся останки и уже бесполезные саркофаги забили неф. Тронный зал превратился в морг.

Больше не будет. Некого собирать и везти по коридорам. Все двери запечатаны. Негласный Указ исполнен. И этого оказалось недостаточно. Вулкан согласился на него в качестве крайней меры, обещая себе, что чувство вины и отвращения ничто по сравнению с необходимостью. Он решил, что суровые времена требуют суровых мер, что жертва необходима для спасения Империума.

Но ничего не получилось. Момент истины затянулся. Всех страданий и смертей не хватило, чтобы протянуть достаточно долго. И теперь, когда стала очевидна бессмысленность и неудачность попытки, принятое решение кажется примарху преступным. Цель не оправдала средств.

С потолка капает расплавленное золото. Когда капли касаются пола, они стучат и шипят, будто часы отсчитывают секунды, которых не существует, отмеряют застывшее время, отмечают ход бесконечной агонии.

Лишённый внешней поддержки Трон выходит из-под контроля со вспышкой яркого пламени. Он излучает жар и ослепительный свет, будто посреди пола разверзлось жерло вулкана и изрыгает накопленную ярость. Последние выжившие адепты Консилиум продолжают возиться со стонущими, перегруженными машинами, но Вулкан уверен, что пользы от их работы уже никакой. Более того, он опасается, что разум этих людей окончательно сгорел от близости к Трону и теперь они просто повторяют оставшиеся в памяти действия, не имеющие смысла и не приносящие результата.

Множество тех, кто пришёл сюда раньше: знать, прислуга, работники Дворца — бежали, потому что в Тронном зале уже небезопасно. Примарх понятия не имеет куда, потому что безопасных мест на планете не осталось. Он боится, что чудовищное зрелище исполнения Негласного Указа повергло людей в такой ужас, смешанный с отвращением, что они предпочли смерть, царящую за пределами этой залы.

Вулкан подходит к огромной Серебряной двери.

В воздухе плавают хлопья пепла, который когда-то был человеческими телами. Пол дрожит. Местами плиты вспучились и растрескались. В движение пришло само скальное основание, на котором стоит Дворец. Примарх видит длинные трещины, бегущие по массивным колоннам из оуслита и мрамора. Самые кости этой залы уже не выдерживают, как и казавшиеся нерушимыми кости Дворца. Даже крепкие, тяжёлые породы, из которых сложена твердь Терры, дают слабину. Вулкан всегда хорошо понимал суть камней и умел с ними работать. Раньше ему казалось, что бессмертие — их общая черта.

Несколько не то часов, не то секунд назад — он не может сказать наверняка, несмотря на мерный перестук золотых капель, отсчитывающий мгновения, — раздался оглушительный крик, грозный боевой клич. Но на него никто не ответил, и клич не повторялся вновь. Если это был символ последней надежды, отчаянный призыв подняться против наступающей тьмы, то надежда оказалась напрасной.

Всё кончено. Всё уничтожено.

У дверей стоят проконсул-гетерон Азкарель Офит и Соратник-часовой Доло Ламора во главе Кустодес Пилорус. Они держат оружие наготове. Серебряная дверь заперта. Кустодиям не нужно докладывать, что враг близко. Из коридоров снаружи доносятся звуки последних, безнадёжных попыток сдержать предателей. Так близко… Враг уже у самых ворот.

Вулкан не позволит им войти.

Он вздыхает.

Бессмысленное обещание. Примарх не сможет остановить атакующих. Кого-то — определённо да. Возможно, даже многих. Но не всех, ибо армии Хаоса неисчислимы и бесконечны.

Ему лучше сделать так, чтобы все их усилия оказались напрасны. В момент своего триумфа предатели должны разделить чувство безнадёжности, что терзало Вулкана с тех пор, как его оставили руководить последними квадратными километрами Империума.

Они смогут войти, но за дверями не останется ничего.

Нет больше времени, которое можно отмерить, и нечего ждать. Вулкан определит нужный миг по перестуку капель жидкого золота. Под ход этих алхимических часов примарх совершит то, что должен.

Создатель станет разрушителем. Талисман ждёт.

Вулкан отворачивается от ворот. Решение принято.

Время пришло. Теперь — конец. Теперь — смерть.

9:xvi

Повелители Человечества

Император падает.

Нечестивые энергии охватывают Его, и аурамитовые пластины доспеха становятся прозрачными. Сквозь них видны очертания конвульсивно содрогающихся костей.

Цекальт Даск разделяет боль господина через нейросинергетичесую связь. Но и без неё кустодий испытал бы страшную муку. Это зрелище… Вечный Царь пал. Вечный Царь атакован и ранен собственным сыном.

Хорус Луперкаль шагает к беспомощной жертве. Он не просто нанёс удар. Этот удар стал первым и последним. Демоническая энергия, которой падший примарх поразил отца, продолжает течь из протянутой руки. Извивающаяся полоса чёрного света связала отца и сына и прижимает Повелителя Человечества к полу, заставляя того корчиться в предсмертной агонии.

Бывшего Повелителя Человечества.

Поток силы Хаоса не ослабевает. Он вырывается из ладони первонайденного, подобно разряду молнии в замедленной съёмке, изгибается, изламывается и вонзается в нагрудник Императора, сжигая того изнутри, вдавливая в холодные чёрные плиты и постепенно, атом за атомом, стирая из бытия.

Богам нравится зрелище. Старая Четвёрка наблюдает с театральных лож по периметру Двора и усмехается.

Император не может пошевелиться. Он оказался в плену неспешной, обжигающей смерти, но не станет кричать или стонать от боли. Он не собирается делать Хорусу такой подарок. Но Повелитель Человечества не может двигаться — только корчиться и вздрагивать.

Он не может двигаться.

Зато Цекальт — может. Подгоняемый болью, гневом и отчаянием проконсул выходит из ступора и бросается на Хоруса. Снаряды вылетают из встроенного в копьё болтера, находят цель и разрываются, попадая в голень и бедро первонайденного. Клинок разит мгновением позже.

Хорус оборачивается. Его удивляет внезапная атака. Кустодий рубит и колет, пытаясь пробить Змеиную Чешую. Примарх отмахивается булавой, и досадная помеха отлетает прочь. Тёмная энергия продолжает течь в Императора. Он не закончил и не позволит себя прерывать.

На броню опускается клинок Скорбящего. Лидва атакует Луперкаля с другой стороны, добавляя к отчаянной атаке проконсула удары одолженного меча. Хорус ревёт. Его ярость сотрясает психофрактальную тьму Двора. Но поток энергии не прерывается.

Клинок Рубио сияет звёздным светом от напитавшей его силы Императора. Он присоединяется к битве. Локен не колеблется. Его латные перчатки стали красными от крови Ангела. Он рубит мечом по отцовской броне и не сдерживает себя. Его движения наполнены жаждой убийства.

Любой из ударов, что градом сыплются на доспехи магистра войны, принёс бы победу в ином поединке. Каждый исполнен с величайшим мастерством и способен сразить любого противника.

Вот только сейчас трём воинам противостоит тот, кого невозможно убить. Он неуязвим и неподвластен смерти. Сила Хаоса неделимого защищает примарха от любого вреда.

Эти атаки не наносят ущерба, но изрядно злят.

И всё же три клинка достигают цели. Яростные удары скалывают чешуйки брони и оставляют подпалины на толстых пластинах. Хоруса не волнуют полученные повреждения и раны. Раны — ничто. Ни бритвенно-острый наконечник копья кустодия, ни тяжёлый клинок Скорбящего, ни обжигающее касание психосилового меча не могут причинить ему боль.

В отличие от сына, поднявшего руку на собственного отца.

Гарвель, Гарвель…

Ни сожалений. Ни снисхождения. Ни жалости. Никакого уважения к узам крови. Никаких воспоминаний об отцовской любви и заботе. Локен атакует с ледяным блеском в серых глазах. Луперкаль помнит его по былым временам. Лунный Волк смотрит так на тех, кого хочет убить. Этот взгляд видели все враги, с которыми Локен встречался на поле боя. Мельком. И только раз.

Хорус даже помыслить не мог, что когда-нибудь сам окажется на их месте. Боль, которую причиняет взор блудного сына, превосходит все мучения, что посылали боги.

И эти боги, Старая Четвёрка, что сидят в затенённых зрительских ложах, с интересом подаются вперёд. Они жадно всматриваются в происходящее. Отцы и дети… Вопросы кровных уз всегда оказываются такими захватывающими, за ними так любопытно наблюдать!

Хорус снова ревёт. Поток зловещей энергии угасает. Прежняя жертва позабыта.

Теперь его целью станет Локен.

Пришла его очередь почувствовать на себе суровый и пристальный взор магистра войны Луперкаля, который способен покорять миры и уничтожать империи. Эти подсвеченные кровавым светом глаза, вселяющие ужас…

— Давай! — шипит Локен. — Докажи, что ты и правда стал чудовищем!

Хоруса не нужно просить. Он тоже не испытывает сожалений. Когтистая перчатка раскрывается, готовясь обрушить силу Хаоса на блудного сына. Сейчас он накажет его за проявленную неблагодарность.

Молния бьёт в цель. Локен не двигается. Лидва успевает прыгнуть и оттолкнуть товарища в сторону. Цекальт Даск шагает вперёд и ударяет копьём по Когтю, отводя поток энергии в сторону.

Сверкающая дуга рассекает пространство. Она вскользь задевает Локена и Лидва, опаляя кожу под доспехами, и оставляет на полу Двора глубокую борозду с оплавленными краями. Фрактальная архитектура вотчины магистра войны приходит в движение и начинает перестраиваться, восстанавливая изначальную форму.

Хорус рвётся вперёд. Цекальт, оказавшийся с правого фланга, наносит ещё один удар. Магистр войны не глядя отбрасывает кустодия. Сейчас он смотрит только на сына. Проконсул кувыркается по полу, будто брошенная кукла. Аурамитовый щит разлетелся на части. Тяжёлая терминаторская броня покрылась трещинами.

Локен и Лидва успевают подняться. Лунный Волк разворачивается к отцу. Магистр войны несётся на космодесантников тёмной лавиной. Он заносит когти, готовясь обратить сына в пепел. Гибельный разряд вырывается из ладони и окутывает обоих воинов.

Они не умирают. Легионеры удивлённо наблюдают, как чёрная, словно сама Долгая Ночь, сочащаяся ненавистью сила, пронизанная струйками варп-тумана, беснуется вокруг, но не может добраться до цели.

Хорус опускает руку, и поток иссякает.

Он оборачивается.

Император тоже опускает руку, рассеивая незримый щит, укрывший двоих Его товарищей по оружию. Он восстановился. Золотой нагрудник почернел, а плащ обгорел и обуглился. Струйки крови медленно стекают из Его ноздрей и с уголков губ. Зажатый в руке меч поднимается, и вокруг царственного чела вспыхивает ореол белого света, похожий на восходящее солнце.

Повелитель Человечества устремляется к предавшему Его сыну, гневно сияя подобно новорождённой звезде. Хорус шагает навстречу отцу, готовясь наконец-то утолить всепоглощающий, словно чёрная дыра, голод.

Они сталкиваются, одновременно нанося удар. Последующая вспышка сотрясает мироздание. Куски чёрного мрамора и обломки аркбутанов валятся на пол с высоких сводов. Фрактальные конструкции разлетаются, будто фарфоровые. Высокие окна Двора взрываются, осыпая всё вокруг дождём разноцветных осколков, и впускают внутрь багровое сияние варпа. Сквозь пустые проёмы видно измученную и охваченную пламенем Терру далеко внизу.

Старая Четвёрка встревоженно скулит, а затем разражается аплодисментами. Отец и сын.

Теперь всё зависит от них.

9:xvii

Не самое худшее место

Небо расколото. И земля — тоже.

Константин пытается пошевелиться. Ветер касается лица. Он чувствует, как скрежещут друг о друга сломанные кости. Кустодий приземлился в заросли жухлого вереска. Остов рухнувшей орбитальной платформы возвышается примерно в пяти сотнях метров.

Вальдор падал в небо, а потом силы варпа снова поменяли верх и низ местами и с размаху впечатали кустодия в землю. Он не уверен, что сможет подняться.

Небо неспокойно. За орбитальной платформой начинается подобие бури. Стремительно чернеющие облака закручиваются в жуткую воронку. Из центра, словно лазерные выстрелы, бьют молнии. Ветер усилился.

Константин слышит голоса.

Деоклетиан Корос и последние четверо выживших из роты Соратников бредут по зарослям и зовут его по имени. «Бросьте меня, — думает Вальдор. — Лучше убейте этих ублюдков».

Корос подходит вплотную.

— Поднимайся, — говорит он.

— Не уверен, что смогу, трибун, — отвечает Константин.

— Твоё мнение неважно, капитан-генерал, — отвечает тот. — Поднимайся. Они близко. Собираются закончить начатое.

Константин всматривается вдаль и видит чёрные фигуры, спускающиеся с верхних уровней орбитальной платформы. Они парят над землёй, словно сброшенные птичьи перья. Потоки воздуха несут их вниз, к подножью металлического утёса.

Нет, не воздуха. Варпа. Абаддон и его ублюдочные воины оседлали варп.

Они мягко, будто снежные хлопья, касаются земли. Абаддон, его преторы и боевые братья. Несколько подразделений, может рота или даже больше, выстраиваются и идут добивать врага. Константин узнаёт лучших и худших из числа предателей: Зелециса, Бараксу, Джераддона, Кюхера, Куралиса, Варию, Гаста, Сикара. Их так много. И снова за спинами воинов маячит тень ядовитого отродья Лоргара по имени Эреб. Ничего удивительного. Магия варпа — его рук дело. Всё это — его рук дело.

Так было с самого начала.

Свита Абаддона приближается неспешно, почти вальяжно, расходясь по пустырю широким строем. Из орбитальной платформы появляются группы Несущих Слово и тоже спешат присоединиться к последней схватке.

Их помощь будет лишней. Сыны Хоруса и колдовство Эреба более чем способны справиться с задачей. Вальдор и жалкие остатки его воинов ранены и зажаты на открытой местности. Хеллас Сикар и его юстаэринцы шагают первыми. Всё решится быстро. Скоро эта битва закончится.

Константин устало качает головой, и даже это простое движение отдаётся вспышкой боли. Пускай им осталось недолго, но он не собирается упрощать предателям задачу.

— Подай мне эту штуку, — велит он Коросу, указывая на лежащее тут же в траве копьё. Древко чуть заметно погнулось.

Трибун выполняет просьбу. Вальдор опирается на оружие и поднимается на ноги. «Как старик с костылём», — думает он.

Капитан-генерал стоит, шатаясь от боли.

— В строй, — велит он воинам. Теперь команды отдаются простыми словами, без нейросинергии. — Не будем облегчать им работу.

Кустодии тут же подчиняются.

Константин переводит взгляд на Короса.

— Если мы выберемся… Ты, я или кто-то ещё… Идти нужно туда, в центр бури.

Он указывает на вращающуюся спираль туч за орбитальной платформой. Она затягивает в себя весь небосвод. Выглядит так, будто кто-то крутит скатерть и затаскивает её в дырку в центре стола.

— Думаю, там наша цель. И Он тоже там.

Корос кивает.

— Это относится ко всем, понятно? Те, кто покинут поле боя живыми, идут в ту сторону.

В то же мгновение из ока бури раздаётся оглушительный раскат грома. Грохот стоит такой, словно там, вдалеке, схлестнулись в смертельной схватке два великана.

— Но сейчас нас ждёт другое дело, — продолжает Константин, указывая копьём на приближающихся легионеров Шестнадцатого. Стреляют первые болтеры. Вальдор выступает вперёд и вращает копьё, отбивая два снаряда. Они отлетают в сторону и взрываются. Кустодий хочет, чтобы враги видели его решимость. Их встретит не беспомощная, раненая жертва. Предатели должны понять, что здесь их ждёт боль.

И она приходит.

Вальдор и выжившие кустодии первыми атакуют юстаэринцев, когда те подходят достаточно близко. Столкновение выходит быстрым и жестоким. Воины обмениваются ударами. Скрежещет металл. Да, элитные терминаторы Сынов Хоруса опасны, словно дикие звери, но любого зверя можно заставить скулить.

— Гир Кюхер, — рычит Вальдор, стряхивая кровь с наконечника копья.

Подходят новые силы XVI легиона и Несущих Слово. Толпа, словно стая шакалов, медленно окружает лоялистов и сжимает кольцо. Так же, как стремительно летящие по небу тучи окружают око бури. Воины сцепились в кровавой схватке, отдавая все силы сражению — как и положено в последней битве.

Последней из всех.

Что-то врезается в строй предателей с тыла, прокладывая кровавую просеку в их рядах. Вальдор слышит знакомый, зычный голос.

— Во славу нашу и во славу Его! За Терру!

— Низвергнем их в ад! — кричит Вальдор, перекрывая грохот битвы. — Седьмой пришёл! Дорн с нами!

И это действительно так. Рогал Дорн, непокорённый и не сдавшийся силам Хаоса, Преторианец, примарх Имперских Кулаков, сын, найденный седьмым. Он не привёл за собой ни боевых братьев, ни армию. Дорн пришёл один, с мечом в руках, и разит врага, оставляя за собой залитую кровью тропу. Его громкий, чистый голос разносится над полем битвы. Он похож на дух возмездия, наконец добравшийся до добычи.

Кустодий и примарх встречаются в сердце сражения и встают спина к спине, продолжая рубить и крушить наступающую орду противников.

— Ты один? — кричит Вальдор.

— К сожалению, да!

— Значит, ты пришёл, чтобы умереть рядом с нами, Преторианец!

— Не самое худшее место для смерти! — ревёт Дорн.

Примарх — настоящий гигант в золотых доспехах. Его силовой меч шипит от кипящей на лезвии крови. Он не владеет магией, не умеет повелевать варпом и не обладает защитой от потусторонних сил, но Сыны Хоруса, бормоча проклятья, отшатываются прочь. Их потрясает его неукротимое рвение, его боевой дух и воинское мастерство, которому наконец можно дать волю.

И его отвага.

Предатели съёживаются при виде отваги, которую демонстрирует примарх. И Вальдор. И Корос с остальными выжившими. Воины Луперкаля не понимают, как такое возможно. Отвага неосязаема, не дарит никаких способностей и не является силой сама по себе, но как же предателей корчит!

Дорн сокрушает Фето Зелециса. Он рассекает доспехи и торс знаменитого претора. Силовой клинок скрежещет и озаряет окрестности синей вспышкой расщепляющего поля. Примарх потрошит Зето Куралиса. Вальдор пронзает насквозь Лаэля Гаста и с усилием отбрасывает труп юстаэринца в сторону. Корос ломает хребет и отрубает голову Бешу Варии.

— Абаддон! — кричит капитан-генерал. — Нужно добраться до Абаддона!

— Знаю! — отзывается Дорн.

Они видят первого капитана. Тот проталкивается сквозь толпу предателей, спеша присоединиться к сражению. Но даже у отваги есть предел. Схватка слишком вязкая. Тела бойцов прижимаются почти вплотную, в воздух летят осколки брони и бьют фонтаны крови из рассечённых конечностей и разрубленных глоток.

Так много крови. Она висит в воздухе облаком алых капель, которые ветер разносит над пустошью. Хищники могут почуять её за много километров.

И они приходят — звероподобные, завывающие чудовища, привлечённые запахом бойни.

Некоторые бегут по земле, подобно волкам, преследующим добычу. Иные пикируют с небес, расправив крылья, словно ястребы. Они нападают беспорядочной толпой, не заботясь о тактике и построениях. Просто врезаются в строй предателей с тыла и начинают резню. Хищники скалят длинные клыки. В глазах плещется чёрное безумие. Их доспехи красные, как кровь, что стала приманкой, как жажда, которая заставляет чудовищ бездумно искать битвы.

Тэрвельт Иказати.

Мешол. Сародон Сакр.

Махелдарон. Хорадал Фурио.

Ралдорон.

И ещё пять десятков. Боевые братья. Сангвинарные гвардейцы. Терминаторы.

Рота Кровавых Ангелов, избранная для операции «Анабасис», охваченная божественным безумием, вступает в бой.

Ход сражения меняется за несколько мгновений. Кровавая мясорубка рассыпается на множество отдельных схваток.

Зажатый в глубине строя Абаддон ошарашенно разворачивается к новой угрозе. Это не отвага, подобная той, что демонстрируют Дорн и Вальдор, но абсолютная ярость, жажда смерти, граничащая с одержимостью. Он разрубает одного из Кровавых Ангелов надвое, затем пронзает Махелдарона насквозь, но тот не умирает. Легионер продолжает сражаться и колотит по броне Абаддона, не обращая внимания на клинок, пробивший тело. Эреб сносит ему голову ударом булавы и оттаскивает первого капитана в сторону.

— Вели им отступить! — рычит Абаддон.

— Эзекиль…

— Делай!

— Они не слушают! — кричит Эреб. — Они не слышат!

Пустошь под сенью рухнувшей орбитальной платформы превращается в бойню. Битва, которая здесь идёт, не подчиняется принципам боевого искусства астартес. Всё погрузилось в буйство смерти и отчаянных попыток выжить. Хищники ищут жертв, а те пытаются сберечь свои жизни. Никакие кодексы и моральные принципы больше не действуют.

«Именем Трона, — думает Константин. — Что произошло с Кровавыми Ангелами? На чьей они стороне?»

Сражение набирает обороты. Уже невозможно сказать, кто выйдет победителем и будут ли выжившие, когда всё закончится.

Надвигающаяся буря небытия решает подвести итог. За время битвы она стала мощнее, напиталась силой и разбухла до катастрофических масштабов. Небо почернело. Все тучи исчезли, и осталась только надмировая тьма. Начинается гроза. Порывы штормового ветра ударной волной проносятся над пустошью. Тысяча разрядов молнии одновременно бьёт в землю, подобно артиллерийскому залпу. Остов орбитальной платформы разваливается на части. Обломки падают вниз или разлетаются, подхваченные смертоносным ветром. Земля вспухает, трясётся, раскалывается и взрывается, подбрасывая в воздух и лоялистов, и предателей.

Дорн хватает Вальдора за руку и рывком поднимает на ноги. С неба падают комья земли и обломки металла. Завывает ветер.

— Буря!.. — кричит примарх.

— Я знаю! — отвечает Вальдор.

— Пойдём! Пока есть шанс!

И они вместе растворяются во мраке.

9:xviii

Подобие убежища

— Как много гражданских, — отмечает Траган.

— Все, кого получилось забрать, — отвечает Сигизмунд. — Все, кто пошёл.

Они наблюдают за бесконечным потоком паломников сквозь решётчатый настил металлического мостика. Люди бредут сквозь Семеричный портал по прямоугольному тоннелю во внутренние залы горы. Более трёх тысяч беженцев уже прошли мимо по шесть-семь человек в ряд. Громадная колонна паломников заполняет всё ущелье и рассекает надвое лежащую за ним медную равнину. Секунданты и отряды обороны портала под командой Трагана изо всех сил стараются провести людей как можно быстрее.

— Это выжившие из Дворца? — спрашивает Тёмный Ангел.

— Они и есть Дворец, — отвечает Сигизмунд. — Они — жилые кварталы и дворцовые округа. Они — всё, что осталось, и всё, что имеет значение. Мы просто ищем убежище.

— Здесь много свободного места. Целая гора. Но убежищем её назвать не получится, брат.

— Из-за Гвардии Смерти?

— Демоны Бледного Короля штурмуют наши позиции, — произносит новый голос. Корсвейн присоединяется к стоящим на мостике легионерам. Он насторожённо щурит глаза. Богато украшенные доспехи покрыты слоем засохшей грязи и крови.

Траган кланяется. Сигизмунд учтиво кивает.

— Лорд-сенешаль.

— Лорд-Чемпион.

Они смотрят друг другу в глаза.

— Странное совпадение, — замечает Корсвейн.

— Действительно. Нас привёл случай. Не план и не компас.

— И всё же вы оказались у Семеричного портала. Тот же номер, что и у твоего легиона.

— Всё так, — соглашается Сигизмунд. — Я обратил на это внимание.

Очевидно, Гончую Калибана терзают сомнения. Он не доверяет никому, кроме собственных людей. И, в общем, на то есть причины.

— Что вы хотите от меня услышать, господин? — спрашивает Сигизмунд. — Что мне сделать, чтобы заслужить вашу веру?

— Веру, Сигизмунд?

— Доверие.

— А разве не его мы проявляем прямо сейчас? — спрашивает Корсвейн, переводя взгляд на безмолвную процессию внизу. — Мы открыли двери, несмотря на постоянные штурмы. Пустили вас внутрь.

Он замолкает и некоторое время наблюдает за чумазыми паломниками.

— Они молчат, — тихо произносит Тёмный Ангел. — Я не слышу жалоб и стонов.

— Эти люди оставили страх позади, господин.

— И никто не плачет. Никаких причитаний и стенаний, несмотря на перенесённые тяготы.

— Всё в прошлом. Это место для них — настоящее чудо.

— Вряд ли его можно так назвать, — замечает Корсвейн. — Здесь нет удобств. Провизии тоже нет. Одинокая пустая гора — и больше ничего.

— А ещё вас атакуют силы Гвардии Смерти?

— Уже много дней без перерыва. Тиф и его воинство, рой насекомых, напитанных кровавым колдовством. Он много раз пытался затуманить наши мысли, использовал грязные уловки. Нам с трудом удалось сохранить и разум, и головы на плечах.

— Неудивительно, что наше прибытие вызвало подозрения, — отвечает Сигизмунд. — Я тоже столкнулся с их гнилостной магией.

— Вы сражались?

— Да. С ротами под командой Скалидаса Герерга.

— Этой твари?

— По прозвищу Трупный Владыка.

— Один из полководцев Тифа… — бормочет Корсвейн.

— Мы столкнулись с ними в пустыне, на выходе из ущелья.

— Там нет никакой пустыни.

— Теперь есть, лорд-сенешаль, — отвечает Сигизмунд.

— Откуда она взялась?

Сигизмунд пожимает плечами.

— Не знаю. Мне всё равно. Этот мир сломан и постоянно меняется по воле варпа. Я уверен лишь в том, что Герерг пал от моей руки.

— Ты убил его, Чемпион? — Корсвейн удивлённо поднимает бровь, после чего переводит взгляд на Трагана. — Что ж, одной проблемой меньше.

— Я убью и других, Гончая Калибана, — продолжает Сигизмунд. — Стольких, скольких позволишь, если Первый уступит мне эту честь. И те немногие воины, что идут за мной, будут сражаться вместе с вами.

— Да, вас совсем мало, — говорит Корсвейн. — Пришли тысячи людей, но это не облегчит нашу участь. Так много душ, и так мало воинов.

Он вздыхает. Командир Тёмных Ангелов выглядит измождённым.

— Значит, ты убил Трупного Владыку? — спрашивает Корсвейн.

— Да, сенешаль. В поединке.

— Вот этими руками? — Тёмный Ангел указывает на обмотанные цепью латные перчатки Чемпиона.

— Этими руками, господин.

— Тогда позволь их пожать. — Корсвейн протягивает открытую ладонь, и воины сжимают запястья. — Мне нужен и твой клинок, Сигизмунд, и клинки твоих бойцов, сколько бы их ни было. Со своей стороны я предлагаю доверие и подобие укрытия для людей Императора.

Он переводит взгляд на Трагана.

— Заводи их внутрь. Всех до единого, и так быстро, как сможешь, даже если придётся забить все залы до отказа. Сигизмунд — следуй за мной.

Они идут по мостику в пробурённые в скальной толще тоннели и тусклые коридоры, где с потолков капает вода и царит вечный холод. Даже на расстоянии слышен равномерный топот паломников, бесконечной чередой входящих в нижние залы.

— Уничтожитель атакует волнами, — объясняет Корсвейн на ходу. — С последней попытки штурма прошёл час. Уверен, скоро последуют новые. Враг действует размеренно, накатываясь, как приливные валы. Иногда — по десятку раз подряд.

— Час, говоришь? — уточняет Сигизмунд.

Тёмный Ангел пожимает плечами.

— По моим прикидкам. С самого начала их главные силы сконцентрировались на тропе, ведущей к Третичному порталу. Это самая слабая точка в нашей обороне. Предатели не ослабляют натиск и не прекращают попытки. Силы Герерга, видимо, отделились от основного войска, чтобы отыскать второе направление для атаки. Или чтобы остановить вас.

— Или они слабо представляли, где находятся, так же как и мы, — отвечает Сигизмунд.

— Мир вокруг настолько исказился и утратил связность?

Чемпион кивает.

— Он постоянно меняется. Течёт, как вода или жидкая глина. Конфигурации пространства сменяют друг друга по прихоти варпа.

— Что ж, по крайней мере, эта гора остаётся собой, — говорит Корсвейн. — Такая же неизменная и непоколебимая, как вечность.

— Вы отбили её у врага?

— Да, забрали у демонов, высадившись с орбиты. Мы надеялись зажечь маяк и привести на планету подкрепления.

— Но он до сих пор не горит?

— Всё сломано, — с досадой отвечает Корсвейн. — Аппаратура уничтожена. Сомневаюсь, что его вообще можно восстановить. Боюсь, друг мой, я просто взял десять тысяч воинов и потратил их жизни на глупую авантюру.

— Какие ещё были варианты?

— Пойти под стены Дворца, — Тёмный Ангел говорит задумчиво, будто представляя, как это могло быть. — Пробить кольцо осады внезапным ударом.

— Полагаю, ты не осознаёшь масштабов вражеских сил, — качает головой Сигизмунд. — Этот план привёл бы только к смерти.

— Может, и так, — соглашается Корсвейн. — Но она была бы не напрасной.

Какое-то время легионеры идут молча.

— А что ты? — спрашивает Тёмный Ангел. — Покинул фронт и оставил сражения позади, чтобы охранять гражданских?

— Я ничего не покидал, — отвечает Сигизмунд. — Я и есть фронт.

Дерзкий ответ заставил Гончую Калибана рассмеяться. Хохот космодесантника громким эхом прокатился под сводами каменного коридора.

— По правде сказать, — продолжает Сигизмунд, — это они меня нашли. А Император повелел вывести паломников из разрушенного города.

— Он говорил с тобой? — Глаза Корсвейна оживлённо блеснули.

— В некотором роде. Но я не сомневаюсь, что это была его воля.

— Со мной Он не разговаривает, — замечает Тёмный Ангел.

— Значит, эта беседа ещё впереди. А кроме того, лорд-сенешаль, что есть Империум, если не люди, его построившие? Ради чего мы сражаемся, если не ради них? Оберегать людей — значит оберегать Империум, а следовательно, и самого Императора. Наши граждане суть плоть от плоти Императора.

Они поднимаются по гранитным ступеням и выходят наружу на самой верхней платформе Третичного портала. Здесь очень холодно. С неба падают пепельный снег вперемешку с чёрным дождём. Сигизмунд напрягает глаза, силясь рассмотреть крутые тёмные склоны Полой Горы и её вершину, скрытую за завесой грозовых туч и серого тумана.

Подходит Адофель. Сигизмунд приветствует нового товарища и ждёт, пока Корсвейн в общих чертах посвятит магистра капитула в подробности невероятных событий у Семеричного портала. Тот скептично поднимает бровь. Здесь тоже придётся зарабатывать доверие. Каждого из бойцов. Сигизмуд видит, что воины Тёмных Ангелов из разных отрядов и орденов кутаются в плащи с глубокими капюшонами, сидя на продуваемых ледяными ветрами бастионах в ожидании очередной атаки, и бросают на него подозрительные взгляды.

Чемпион не обращает внимания и шагает к краю платформы. Он всматривается в крутую тропу, ведущую вниз по склону. Плохое место для штурма. Слишком узкое, негде развернуться. Его должно быть легко защищать. Как предателям вообще удаётся добираться до платформ? Утёсы практически отвесные и мокрые от снега и дождя.

Имперский Кулак задумывается. Это та же тропа, по которой они пришли из пустыни, или другая? Как такое возможно? Дороги выглядят одинаково и в то же время совсем по-разному. Сигизмунд зашёл в Семеричный портал из раскалённой пустыни, а сейчас стоит зима. Если только…

Если только дело не в колдовстве. В силах варпа. В том самом кольце иллюзий, которым, по словам Корсвейна, кошмарный Тиф окружил и проклял этот пик.

Чемпион решает не развивать мысль. Важны только текущий момент и следующий шаг. Всё, что требуется от Сигизмунда, — это присутствие здесь и сейчас.

Адофель подходит ближе.

— Славная байка, — замечает магистр.

Сигизмунд игнорирует насмешку.

— Я выберу места для твоих бойцов, — продолжает Адофель. — Позиции будут на платформах. Их необходимо удержать. У нас не хватает людей. Каждый должен знать своё место на стенах и защищать его. Но при этом нужно постоянно быть готовыми к передислокации. Твои воины справятся с задачей?

— Ты командуешь обороной, магистр капитула. Мои люди выполнят твои указания.

— Уверен?

— Те, кто не способен исполнять приказы, не задерживаются среди Секундантов.

Адофель кивает.

— Мне сообщили, что у тебя есть смертные снайперы, — продолжает он. — Сколько у них осталось боеприпасов? И что…

— Скажи, как они взбираются по скалам? — спрашивает Сигизмунд.

— Что?

— Гвардейцы Смерти. Эти утёсы круты и ненадёжны. Как предатели по ним взбираются?

Адофель растягивает губы в недоброй улыбке.

— Как пауки, Чемпион. Они лезут по ним, словно демонические пауки.

— И ждут точно так же, — тянет Сигизмунд. — Ждут в тишине, прячась в щелях и тёмных трещинах, а затем резко бросаются вперёд. Чуешь запах?

— Какой ещё запах?

— Они атакуют.

Адофель всматривается в чернильную темноту, затопившую ущелье, и втягивает ноздрями ветер.

— Дьявол побери, ты прав.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает воин в маске. Его голос звучит, будто собранное воедино эхо из всех горных чертогов. И он не пытается скрывать недовольство.

— Ищем пристанище, — отвечает Киилер. Поток паломников огибает их с обеих сторон. Люди бросают испуганные взгляды на Тёмного Ангела.

— Мне не сообщили, — говорит легионер. — Лорд-сенешаль Корсвейн…

— Полагаю, он не может быть в нескольких местах одновременно. Мы не представляем угрозы. Это беженцы из Дворца. Они ищут место, где можно отдохнуть и укрыться. Больше ничего.

— В этих залах ведутся работы. Во всех. А ваши… люди мешают их проведению. Их присутствие…

— Вы пытаетесь починить маяк? Зажечь Астрономикан? Значит, вы библиарий?

— Я — Сайфер.

— Я — Киилер, — отвечает Эуфратия, разглядывая бесстрастную маску.

— Это не имеет значения.

— А «Сайфер», значит, имеет? Точно?

— Мне безразличен ваш тон, — огрызается легионер.

— Мне безразлично ваше безразличие, — отвечает Киилер.

К ним приближаются ещё трое Тёмных Ангелов.

— Мы не можем так работать, — жалуется Тандерион. — Эта чернь набивается во вторичные палаты, и им несть числа.

— Они вредят акустике, — добавляет Азрадаил. — Толпа влияет на резонансы отсюда и до верхнего кольца. И стоит нам внести поправки, подходят новые люди, и резонанс опять меняется…

— Им нужно укрытие! — рявкает Киилер.

Азрадаил поворачивается на голос смертной. Его лицо изуродовано странным ожогом.

— А ещё еда, так ведь? И вода. Что они собираются есть?

— Может, друг друга? — предполагает Тандерион.

— Тихо, — обрывает их Сайфер. — Киилер — так ведь? Киилер, мне не безразлична судьба этих несчастных, но эта гора — инструмент. Механизм, если можно так выразиться. Это не бункер и не укреплённый подвал. Мы с братьями трудимся уже много часов…

— Дней, — поправляет Картей.

— Неважно, — отмахивается Сайфер. — Но мы потратили много времени в попытках восстановить работу этого места. Процесс сложный и капризный, более того — крайне опасный, в чём можно убедиться, посмотрев на лицо моего товарища. А толпы людей рушат все наши достижения.

— Мне жаль, — говорит Эуфратия.

— Мы действительно библиарии, — продолжает Сайфер, — как вы и сами догадались. Впятером мы обладаем множеством тайных знаний…

— Впятером? — переспрашивает женщина.

— Брат Захариил сейчас на нижних уровнях, — говорит Тандерион.

— У нас есть определённые способности. Но принципы работы горы нам неизвестны. Приходится постигать всё на ходу. Вам нужно увести людей отсюда и дать нам возможность завершить работу.

— Они сами решают, куда идти, — отвечает Киилер. — Я не могу им приказать. Проще было бы повернуть вспять реку или остановить ледник.

— Нет, они определённо следуют за вами, — говорит Картей, внимательно разглядывая Эуфратию. — Я вижу. Вы — словно знамя…

— Кто ты такая? — спрашивает Азрадаил.

— Я — Киилер, — отвечает женщина. — Так меня зовут. И больше ничего. Верная слуга Императора Человечества, как и все вы. Но… Подождите минутку.

Она машет рукой Эйлду. Тот приближается, и Эуфратия шепчет что-то ему на ухо. Человек уходит и вскоре возвращается, ведя за собой Чжи-Мэна.

— Что это за разумы рядом с тобой, Эуфратия? — спрашивает старик, когда она касается его руки.

— Это ангелы, сэр, — отвечает Киилер. — Ангелы Первого легиона. — Она переводит взгляд на Сайфера. — Перед вами Немо Чжи-Мэн.

— Рад встрече, — сухо отвечает легионер.

— Лорд Чжи-Мэн, — продолжает она. — Один из двенадцати старших членов Верховного Совета.

— В таком случае это ещё и честь для меня, — пожимает плечами Сайфер.

— Он — хормейстер Астра Телепатика.

Сайфер молчит.

— Подумать только, Эуфратия, — произносит Чжи-Мэн, склоняя набок безглазую голову. — Ты смогла его впечатлить. Мысли нашего друга так и бегают!

— Не смей в них заглядывать! — предупреждает Сайфер.

— Господин Чжи-Мэн свято блюдёт протоколы тайны личных мыслей, сэр, — произносит Киилер. — Он не станет без спроса вторгаться в ваш разум. Правда ведь, Немо?

— Разумеется, Эуфратия, — отвечает Чжи-Мэн и поворачивает пустые глазницы к Сайферу. — Я не хотел вас оскорбить или проявить неуважение, лорд Сайфер.

— Уверена, — продолжает Киилер, — что лорд Чжи-Мэн обладает внушительными знаниями по части работы Астрономикана. И с радостью поделится ими с вами и вашими братьями, чтобы помочь в ремонте маяка.

— Обладаю, — кивает астропат. — И помогу.

Тёмные Ангелы переглядываются.

— Уверен, он говорит правду, — произносит Сайфер и откашливается. — Мы с радостью примем предложенную помощь.

— Пойдёмте, господин, — зовёт Картей, протягивая руку, чтобы старик мог на неё опереться. — Я найду вам место, куда можно присесть, и кувшин с водой.

Они уходят. Сайфер переводит взгляд на Киилер.

— Когда ты брала его с собой, то понимала, какую ценность этот человек будет представлять здесь?

— Я даже не понимала, куда мы идём.

Голос Тифа разносится по горному проходу. Первой приходит буря, затем — снежная метель, потом — дождь и мухи.

Гвардия Смерти прекращает своё паучье ожидание и штурмует утёсы.

— Слепая Шпора! — крик Адофеля прорывается сквозь рёв ветра. — Склон Трупов! Утёс-у-Ворот! Хребет Фальшиона!

Ангелы Первого спешат на позиции. Копья с лязгом выдвигаются из бойниц, наконечниками вниз. Разворачиваются ловчие сети. Начинают грохотать и плеваться огнём орудия.

Сигизмунд на мгновение задерживается, наблюдая за происходящим. Об атаке предупредила волна гнилостного зловония, но предатели движутся крайне быстро. Тёмная масса атакующих собирается в строй, формируя клинья и полумесяцы, будто на равнине, и таким образом поднимается вверх по склонам, словно рой насекомых, без помощи лестниц и осадных машин. У некоторых есть верёвки с крюками, но большинство пользуется только собственными конечностями. Предатели взбираются по отвесной скале завывающими стаями. Их доспехи блестят под струями дождя и в лучах нездорового света, будто сделанные из воловьих шкур и гигантских хитиновых панцирей.

Как пауки. Адофель так сказал и оказался прав. Предатели движутся подобно единому организму, как неудержимые океанские волны. Они ползут вверх, игнорируя логику и здравый смысл.

— Где мне сражаться? — кричит Сигизмунд. Секунданты ещё не успели даже выйти из коридоров горы, не говоря уже о том, чтобы добраться до позиций.

— Рядом со мной, — отвечает магистр капитула.

Они спускаются на одну из нижних оборонительных платформ, которая, похоже, называется Хребтом Фальшиона, как раз в тот момент, когда Уничтожители начинают лезть через край. Сигизмунд на мгновение замирает, приветствуя врага чёрным мечом, и вступает в бой вместе с Адофелем и ещё четырьмя Тёмными Ангелами. Первым же выпадом Чемпион убивает одного из предателей. Бездыханное тело падает на платформу. Сигизмунд подходит к обнесённому перилами краю и ещё одним ударом отправляет в полёт сразу двоих врагов. Тяжёлый меч без труда разрубает керамитовые нагрудники. Доспехи расходятся, словно раззявленные рты. Гвардейцы Смерти, кувыркаясь, растворяются в тёмной бездне.

Чемпион ногой сбрасывает с парапета осадный крюк, перегибается через край и колет сверху вниз. Удар приходится в голову предателя, который как раз поравнялся с уровнем платформы. Остриё чёрного меча пробивает шлем, череп, мозг и горло. Легионер обвисает и валится в пропасть, таща за собой застрявший в костях и керамите клинок. Цепь, закреплённая на запястье, со звоном натягивается. Сигизмунд с усилием выдёргивает оружие из трупа. Уничтожитель падает, словно рыба, сорвавшаяся с крючка. Чемпион вытягивает меч из пропасти и снова сжимает рукоять — как раз вовремя, чтобы развернуться и пронзить насквозь предателя, влезшего на платформу на шаг левее. Магистр капитула сражается на правом фланге, снося головы и отрубая конечности выщербленным боевым топором. Ещё чуть дальше один из сынов Льва размахивает воющим цепным мечом, срезая цепляющиеся за перила руки и кромсая тела.

Сражение идёт непросто. Защитники ограничены горизонтальной плоскостью и наносят удары сверху вниз. Гвардейцы Смерти же, напротив, абсолютно не испытывают неудобств, будто более не скованы законами мироздания.

В тоннелях и залах под горой тысячи паломников в страхе жмутся друг к другу, напуганные грохотом и завываниями, доносящимися снаружи. Гора слишком большая, а стены слишком толстые, чтобы трястись от взрывов, но шум битвы долетает до подземных чертогов по вентиляционным шахтам и прорубленным в скальной толще коридорам, искажаясь и усиливаясь под гулкими сводами до уровня, способного причинять боль.

— Успокойтесь! — кричит Киилер. Ей приходится ходить по забитым людьми помещениям и утешать беспокойных паломников. — Успокойтесь! Сидите смирно! Они не смогут добраться сюда!

Паника распространяется. Эти несчастные совсем недавно, в пустыне, шли под снаряды Гвардии Смерти. Тогда они не ведали страха, а сейчас… Что же изменилось? Дело в странных, искажённых звуках? Неестественная акустика этого места и правда пугает. Женщина чувствует, как диафрагма вибрирует от гула.

Или беженцы просто решили, что наконец-то оказались в безопасности и обрели убежище, о котором мечтали, а теперь страшатся, что могут потерять его в любой момент?

Киилер взбирается на каменный уступ.

— Успокойтесь! Тихо! — произносит Эуфратия, разводя руки в стороны. — Здесь безопасно! Император привёл нас сюда! Он указал путь в это место! Его воля направила нас!

— Это ты нас привела! — кричит голос из толпы.

— Неправда! Я ничего не делала, просто шла на зов так же, как и вы! Я верила, как и все здесь. И зов привёл нас всех сюда! Я слышала Его голос! Мы все его слышали! Он хотел, чтобы мы оказались здесь! Это убежище, которое Он нам подарил! И потому — замолчите! Успокойтесь! Усмирите страх!

Люди начинают затихать. Волна умиротворения катится из одной залы в другую, через гигантские арки и массивные прямоугольные проёмы.

Эуфратия понижает тон. Но эхо всё равно разносит слова по подземным чертогам.

— Страх бесполезен, — вещает она. — В нём нет смысла. Да не познаете вы страха. Отриньте его. Заприте его в глубинах своего сердца и обратите в надежду. Обратите его в долг. Обратите его в сияющую веру в Него и только в Него, и по воле Его вы спасётесь. По воле Его. И милостью Трона.

Киилер начинает декламировать фрагменты Лектицио. Некоторые паломники шёпотом повторяют её слова.

На залы снисходит странное спокойствие, хотя гулкий шум, доносящийся со склонов, и не думает стихать. Стенания прекращаются. Морщины на лицах разглаживаются. Некоторые паломники начинают бормотать что-то себе под нос, сцепив руки в замок перед лицом. Единое сердце, единая цель, единый разум, единая воля.

Сайфер, стоящий у стены в одном из залов, поднимает взгляд к потолку. На мгновение камень осветился изнутри. Легионер замечает разноцветные искры, бегущие по минеральным жилкам, расчертившим скалу.

Он поворачивается к старому астропату.

— Ты это видел? — тихо спрашивает Тёмный Ангел. Глупый вопрос. Чжи-Мэн же слепой.

Но астропат кивает.

— Я почувствовал.

— Можешь объяснить?

— Помещения внутри этой горы строились так, чтобы улавливать и усиливать псионические сообщения. Хоры, видите? Множество хоров, ряд за рядом…

— Да, я в курсе.

— Ну вот, психоакустика здесь крайне чувствительна, — продолжает Чжи-Мэн. — И потому реагирует, пускай и слабо, на любую сильную эмоцию, даже если она исходит от достаточно большой группы неактивных разумов. Например, на страх. Надежду. Боль. Коллективную тревожность или чувство единения. В общем, любые эмоции, чем проще — тем лучше. Эмоции, лорд Сайфер, — это энергия и основа, на которой строится связь псайкера с варпом. Так что да, единый порыв тысяч разумов, переживающих одну и ту же эмоцию, объединённых этим переживанием, если хотите, действительно мог заставить породу светиться. Гора отвечает им.

— А что, если… — Сайфер замолкает, раздумывая. — А что, если таких разумов будет миллион? Или два?

Астропат пожимает плечами.

— Вероятно, эффект будет сильнее.

Сайфер разворачивается и уходит. Он пересекает громадную залу, лавируя между группками жмущихся друг к другу беженцев, находит Киилер и жестом подзывает её к себе.

— Что случилось, господин? — спрашивает женщина.

— Я не знаю, кто ты такая.

— Да, вы уже говорили.

— Но, что бы ты сейчас ни делала, повтори.

9:xix

Печать

Нет ни света.

Ни звука.

Ничего.

Нет больше яркой путеводной звезды.

Нет голоса, что звал за собой.

Терра погружается в ночь, и мы все следуем за ней. Мне неведома ни природа этой ночи, ни то, что таится в темноте. Только то, что она куда чернее и глубже, чем та старая, долгая ночь, во время которой наш род практически вымер. Мой король, мой друг вывел нас из той тьмы.

Но я уже не верю, что он сможет спасти нас от этой.

Перед тем как умереть в первый раз, я…

Нет, правильнее сказать: перед тем как обречь себя на смерть и занять место на безблагодатном троне, чтобы исполнить этот тяжкий долг, я успел передать последнее сообщение Избранным. Вышло сумбурно и в спешке. Но я поделился всем, чем мог: незавершёнными планами, незаконченными списками задач, множеством секретов и мудростью, накопленной любознательным человеком за долгую жизнь.

Но сейчас, оказавшись далеко за гранью жизни смертного, я хочу рассказать больше. С этого золотого престола я увидел и узнал так много! Раньше я и представить не мог такие ужасы и чудеса. И настолько простые истины.

Мироздание раскрылось передо мной потому, что знает: я не смогу поделиться его тайнами.

Мне очень хочется отправить ещё одну весть. Свою последнюю волю и завещание. В завещании не будет ничего из переданного моим Избранным перед смертью, потому что всё это уже не имеет значения. А тогда казалось таким важным! Мой завет растянется на тысячелетия, его словами можно будет заполнить не одну библиотеку. Он станет Великой Книгой Человечества, и в нём я изложу простые истины, которые узрел с этого трона. Они позволят нам уберечься от беды. Потому что это мрачные истины. Тайны кровожадной Вселенной куда страшнее и опаснее, чем худшие порождения нашего воображения.

Кроме…

Не могу ничего рассказать. Не сейчас. Мой Новый завет останется ненаписанным. Я не поделюсь знаниями. Вселенская ирония заключается в том, что, узнав подобные вещи, человек никогда не сможет поделиться знаниями.

Трон проклят. Он — грааль с ядом. Пригубив его, ты в одно мгновение обретаешь все знания мира, но тут же слепнешь, немеешь и теряешь возможность двигаться.

Всё замерло. Всё стихло. Ветра Хаоса дуют яростнее, чем когда-либо. Они ревут так громко, что невозможно услышать. Шторм закрыл собой моего друга, моего Вечного Царя, и внеземное царство, в которое он вошёл, и изувеченный остов космического корабля, в который оно уместилось, и врага, с которым ему пришлось встретиться. Император и Хорус сошлись лицом к лицу. Отец и первонайденный сын. Возможно, они сражаются прямо сейчас. Или беседуют, подобно мудрецам, как воплощения конкордии и дискордии, и пытаются найти точки соприкосновения, прийти к компромиссу и завершить конфликт. Это возможно. Когда-то Хорус Луперкаль был разумным, добрым человеком и искренне любил отца. Если мой король сможет дотянуться до клубка эмоций, которыми он сознательно наделил своих сыновей, Хорус, вопреки всему, может прислушаться. Они могут выйти из шторма небытия рука об руку, неся с собой мир и взаимопонимание. С этого трона, обладая нынешними знаниями, мне очевидно, как просто достигнуть этого понимания, с какой лёгкостью можно отбросить прочь персты Хаоса и освободить Луперкаля, дать возможность увидеть окутавшие его ложь и обман и отречься от них. Но им-то это неведомо.

Да, старик может и помечтать.

Возможно, оба уже мертвы.

Или один из них, а победитель замер над бездыханным телом в безрадостном триумфе.

Прошу меня простить, но, полагаю, победителем выйдет Хорус.

Покой и тишина обманчивы. Звуков нет потому, что я не способен слышать. Цвета исчезли потому, что у меня больше нет глаз. Боль никуда не делась, я просто утратил способность её чувствовать. Всё, что я собой представляю, всё, чем я был, исчезло в челюстях ненасытного трона. Осталась последняя искра, псионическое эхо под сводом обугленного черепа. Осталась последняя мысль. Я теперь идея, мимолётное воспоминание, почему-то считающее себя живым. Я просто символ, мыслеформа, обозначающая прежнего себя.

Я — печать. Глубинная суть Малкадора, заключённая в нескольких простых линиях.

Я стал своим последним секретом.

Взгляни же на эту печать, на торопливые росчерки в дорожной пыли, потому что ветер вот-вот сотрёт их навеки.

Указ, о котором нельзя говорить, оказался бесполезным. Подобие мысленного взора, оставшееся у моей печати, с трудом, как бы сквозь тусклое стекло, различает очертания тронного зала у моих ног. Этот указ оттянул меня от края пропасти и поддерживал силы — но его возможности исчерпаны. Запас пси-одарённых кандидатов — несчастных! — подошёл к концу. Какая потеря! Какой кошмар. Не осталось ничего, что восстановило бы меня или усмирило бы демонов. Ничто не может помочь мне в сражении с троном и сохранении психомантического равновесия.

Я вижу тень. Лицо. Оно смазано, как отражение в грязном окне старого дома, что стоит на затерянной во времени улице. Не могу разобрать черты. По-моему, это Вулкан. Он — последний, кто остался рядом, и будет тут до самого конца, как и обещал.

Да, это Вулкан. О, бедное дитя. Я узнаю его по бремени вины. У него самая тонкая и чистая душа из всех сыновей моего господина. И то, что требуется от него сегодня, те обязанности, которые приходится выполнять, легли на плечи тяжким грузом.

Разумеется, работа досталась ему именно по этой причине. Никто иной не смог бы сыграть столь важную роль, ибо ни один другой сын не осознал бы в полной мере цену своих действий.

Кошмарные деяния, которые пришлось совершить, надломили его. И вот появляется новая трещина, потому что всех преступлений, пусть и оправданных, оказалось недостаточно. Теперь он сожалеет о содеянном.

Не стоит, сын мой. Не нужно. Если бы не ты, я давно бы сгинул, а пустой, никем не управляемый трон уничтожил бы планету. Ты купил нам больше времени, чем мы могли представить. Жаль, что его не хватило. Вулкан, ты ни в чём не виноват.

Он не слышит.

Теперь я вижу, что он собирается делать. Выполнить последнюю и самую страшную из порученных примарху обязанностей. Он готовит Талисман Семи Молотов. Вулкан ждал, сколько мог, храня надежду вопреки всему. Но теперь решил, что час настал. Он обречёт Дворец на уничтожение, чтобы узурпатору не досталось ни победы, ни трофеев. Хорус не получит никакого наследства.

Но время ещё не пришло. Уже почти, но ещё не совсем. Вулкан, у нас есть шанс. Вулкан, услышь меня. Помедли мгновение, потому что надежда ещё теплится.

Вулкан?

Он не слышит. Не видит. С его точки зрения, надежды больше нет. Он думает, что я мёртв, а я не могу уверить его в обратном. Он думает, я погиб и троном никто не управляет. Вулкан, уже поздно, но ещё не слишком поздно. Молю тебя, дай нам секунду. Всего мгновение! Вулкан! Мальчик мой, прошу…

Он не слышит.

Я утратил возможность говорить.

Я не могу его остановить.

Империум заканчивается здесь.

9:xx

Осколки

Когда отец и сын вступают в поединок, всё вокруг разлетается на мелкие осколки.

От столкновения дрожит воздух. Ударная и звуковая волны расходятся кольцом, как при наборе самолётом сверхзвуковой скорости. Стены Двора не выдерживают и прогибаются — и материальные пластальные и керамитовые конструкции, из которых состоит корпус космолёта, и фрактальные, имматериальные структуры, будто изысканные драпировки, натянутые поверх обшивки и придающие отсекам их нынешний величественный облик. Адамантиевые переборки скрежещут, каменная облицовка разлетается в пыль, обсидиановые фигуры идут рябью, словно чёрное оперение, силясь удержать приданную форму. Настил палубы вспучивается, а керамитовые плиты на стенах одновременно трескаются, будто в каждую выстрелили в упор.

Физический мир расколот. В момент удара кромка меча Императора крошится, и крупицы металла летят во все стороны. Рукоять Крушителя Миров расщепляется. Силовые когти обоих поединщиков сцепляются, снимая друг с друга металлическую стружку. Тяжёлые доспехи, золотой и полночно-чёрный, сминаются, с трудом выдерживая противостояние.

Сталкиваются и потоки энергии. Ослепительный псисвет Повелителя Человечества вонзается в напитанное мощью Хаоса кровавое сияние магистра войны, и две силы взаимно уничтожаются, как материя при контакте с антиматерией. Происходит второй, не менее страшный взрыв.

Звук лопается, словно пробитая барабанная перепонка. Свет искривляется и ломается. Время уже давно вышло из строя, но зависшее мгновение триумфа Луперкаля, его День всех Дней, трещит, как стеклянная сфера.

Наложенные реальности, и материальная, и порождённая варпом, расслаиваются и отстают от каркаса текущего момента, провисают и вспыхивают, неспешно обращаясь в угли и пепел. Бурлящий варп, который почти полностью поглотил Терру, вздрагивает и идёт волнами от возникшего в глубинах разрыва. Треск и щелчки, сопровождающие его бесконечное движение, превращаются в злобное шипение. Потоки эмпирей нарушают свой ход и смешиваются. Шёпот перерастает в крик. Крик становится небытием.

Раскалываются и иные сущности, которые сложнее описать словами. Рождённые кровью, верностью и историей нити, связавшие двоих могучих существ, лопаются, как растянутые сверх меры провода. Фасад семейных уз, империи и наследства осыпается, будто древняя башня или карточный домик.

Ни одного из противников это не волнует. Они даже не замечают происходящего.

Милосердие, сдержанность, уважение, сострадание, любовь — всё взрывается и исчезает в мгновение ока, словно бы ничего из этого никогда и не существовало.

В налитых кровью глазах первонайденного сына Император видит разложенные на составляющие собственные пороки и все свои мечты, планы, преобразования и конфигурации. Он видит, как стираются результаты тяжкого труда, растянувшегося на тысячелетия. Но ничего не говорит и не чувствует, ибо та часть человеческого существа, которая позволила бы ощутить потерю, вырвана и выброшена из Его души.

В сияющем белым пламенем взоре отца Хорус Луперкаль видит, как гибнут его мечты о признании и триумфе, потому что Император более не способен чувствовать боль, гнев и страдания, которыми примарх мог бы насладиться. В нём нет ни удивления, ни отчаяния. Хорус отвечает на безразличие яростью Хаоса, обидой отвергнутого сына и безумным весельем. Потому что по-прежнему собирается получить желаемое.

Немногому удаётся выдержать силу первого удара. Гнев, ненависть, жажда убийства, возмездия и разрушения, решимость — эти концепции также пострадали и покрылись трещинами, но оказались настолько крепкими и сконцентрированными, что смогли уцелеть в горниле жестокости.

Старая Четвёрка отшатывается. Ударная волна сотрясает кости богов, а плоть покрывается волдырями и язвами, как от нестерпимого жара. Но в следующий миг они уже жадно тянутся вперёд, качают головами и наблюдают за происходящим с диким наслаждением.

Разит меч. Булава несётся к цели. Два гиганта начинают обмен ударами, и каждый разбивает то, что уже разбито, на более мелкие осколки.

Локену, ЛИ-2 и кустодию нечем защититься. Они стоят в считаных метрах от Императора и Хоруса, когда те сходятся в поединке. Трое воинов отлетают, сбитые с ног физической и метафизической ударной волной, словно они стояли над бомбой в момент детонации.

Как тряпичные куклы, они разлетаются в стороны. Но на палубу им рухнуть не суждено: невидимая сила подбрасывает болтающиеся тела снова и снова. Физические и псионические ударные волны следуют одна за другой. Отец и сын сражаются с такой силой и с такой нечеловеческой скоростью, что их атаки сливаются в сплошной пульсирующий вал, будто бесконечный взрыв, дробящий и крушащий архитектонику Двора.

Три воина уже не смогут принять участие в этом сражении. Оно происходит в сферах настолько высоких, что ни сила, ни отвага, ни трансчеловеческие способности астартес и кустодия не смогут сыграть абсолютно никакой роли.

Все трое подвластны гибели и физическому разрушению. В момент столкновения бессмертных сущностей эти воины становятся просто очередными осколками в расходящемся от эпицентра шквале разрушения.

Цекальт Даск беспомощно кувыркается по накренившейся палубе Двора. Психокинетические волны тащат его за собой, как сухую ветку. Кустодию удаётся уцепиться за одну из обсидиановых колонн, но так человек может хвататься за ствол дерева, спасаясь от урагана, который вот-вот вырвет с корнем весь лес. Он провожает взглядом улетающий, словно золотой лист, щит и катящееся по полу копьё. Оружие совсем рядом, но воин не может отнять руку от колонны, потому что горизонтальные плоскости Двора стремительно превращаются в вертикальные. Пепел, угли, осколки чёрной плитки и куски камня, поднятые в воздух битвой двух титанов, проносятся мимо и стучат по броне.

Влажные от крови руки скользят по полированному камню. Это его кровь. Терминаторский доспех модели «Аквилон» почти не защитил от булавы первонайденного.

«Я умираю, — думает Даск. — Я уже мёртв. Но мой король…»

Он крутит головой, пытаясь осмотреться. Колонна из чёрного камня, за которую ему удалось зацепиться, там, в вышине, гнётся и раскачивается под порывами псионического ветра. Вон они. Вон там! Цекальт видит два силуэта, сошедшихся в судьбоносной схватке. Меч и булава поднимаются и опускаются. Один воин кажется отлитым из белого золота, а второй — чёрный, как скалы Хтонии. Оба выглядят измотанными, будто сражаются уже много часов или даже дней. Два близнеца-великана, сгорбившись от усталости, обмениваются тяжёлыми ударами, позабыв о технике и мастерстве. Они просто колотят друг друга в надежде, что противник упадёт первым. Кажется, что поединок идёт совсем рядом, всего в нескольких метрах: до кустодия доносится хриплое дыхание и болезненные стоны, и он может разглядеть отдельные капли кровавых брызг, разлетающихся после каждой атаки. И в то же время они бесконечно далеко — просто крошечные точки в конце постоянно растягивающегося тоннеля искалеченной реальности. Два миниатюрных воителя в центре гигантской тёмной арены, на которой решается судьба человечества.

На множестве зрительских кресел, что амфитеатром поднимаются вокруг, нет свободных мест. Триллион теней пришёл поглумиться над последней битвой. Это — заблудшие и проклятые, легион погибших в еретической войне. Они хотят засвидетельствовать её завершение.

«И я — один из них, — понимает кустодий. — Я занял своё место и наблюдаю за поединком, исход которого определит судьбу мира. Остаётся только ждать и смотреть…»

Такой была вся его жизнь — лишённая эмоций и движения. Вечный дозор. Вечная готовность. Долгие годы он стоял неподвижно, словно статуя, у подножья Золотого Трона, пока вокруг творилась история…

Он не хочет быть зрителем. Не сейчас. Довольно. Чего он ждал всё время, если не этого? Что он должен делать, заметив опасность? Разве не обязан страж защищать господина от попыток покушения на жизнь?

Цекальт Даск не станет безмолвно наблюдать. Он — гетерон. Кустодий служит по воле Его и отвечает только перед Ним. Он бесконечно долго стоял на страже ради этого мгновения. Его создали именно по этой причине. И сейчас, в решающий миг, он не может…

Он отводит взгляд. Даск не станет смотреть, если это всё, что ему остаётся. Он цепляется за изгибающийся чёрный камень. Куски мрамора со звоном отлетают, ударяясь о золотой металл доспехов и шлема. Залитые кровью перчатки вот-вот соскользнут…

Но он — гетерон. Он — Цекальт Даск. Лишь по воле Его он живёт и служит, и та служба — лишь во имя Его.

«Я не покину Вечного Царя, покуда во мне теплится жизнь. Я не могу стоять в стороне. Я стану одесную Его и рядом с Ним. Я буду сражаться на Его стороне, ибо для того сотворён, даже за порогом смерти. Я — гетерон».

Кустодий напрягает руки, изо всех сил цепляясь за колонну и борясь с порывами ветра. Под закованными в аурамит пальцами крошится обсидиан. Даск упирается ногами в чёрную фрактальную поверхность, и подошвы утопают в ней, как в сугробах из чёрных чешуек.

Он встает. Лишь по воле Его кустодий поднимается на ноги.

Ветры небытия завывают вокруг, но он не склоняется и не прогибается под их ударами, в отличие от массивной чёрной колонны за спиной. Псионические волны разбиваются о нагрудник, но кустодий не отступает и даже не вздрагивает.

Он делает шаг вперёд. И ещё один. И ещё. За каждое движение приходится сражаться с обезумевшей стихией. Воин протягивает руку и поднимает с пола копьё. В оружии теплится последняя искра силы, дарованной Вечным Царём.

Даск разворачивается и идёт в сторону битвы — один невозможно тяжёлый шаг за другим. Однажды Цекальт уже умер на службе Императору. Он стал инструментом своего повелителя и выгорел дотла. Гетерон благодарен, что получил вторую жизнь, которую сможет отдать за Него. Хотелось бы, чтобы их было больше.

Лидва грузно приземляется, отскакивает от настила, перекатывается и наконец замирает. На палубу вокруг космодесантника дождём валятся мелкие обломки.

Он ранен, тяжело дышит и ошеломлён. Но всё равно встаёт.

Он видел печально знаменитого Луперкаля собственными глазами на расстоянии вытянутой руки. Никто не должен сражаться с таким чудовищем в одиночку. Даже сам Повелитель Человечества.

Лидва находит одолженный клинок. Он понимает, что вряд ли сумеет повлиять на исход поединка, но готов сделать всё, что в его силах. Он обещал это госпоже. Лидва никогда не давал торжественных обетов, подобно легионерам-астартес, которые пришли позже. Данное Эрде обещание было более личным и оттого более сильным. Воин поднимает Скорбящий, осматривается и видит…

Битву, в которой не сможет принять участие.

Император и Хорус сражаются всего в тридцати метрах от него. Лидва никогда не видел такой силы и такого мастерства. Ни разу за всю свою долгую жизнь. Император, окутанный золотым светом, атакует мечом и когтями, переключая внимание противника с одного оружия на другое, а затем комбинирует оба в единое движение — это вершина воинского мастерства. И хотя гигантский клинок и массивная силовая перчатка кажутся тяжёлыми и неповоротливыми инструментами войны, созданными для одиночных, разрушительных ударов, в руках Императора они порхают легко и быстро, словно рапира и парный ей кинжал. Молниеносные выпады сменяются блоками, клинок вращается и рубит, лезвия перчатки секут и колют с нечеловеческой точностью и грацией. Изящные движения напоминают танец альдари, который Лидва видел, когда сопровождал госпожу в одном из её загадочных путешествий. Такие же движения совершали тогда актёры священного для ксеносов театра масок. Они — произведение искусства, воплощающее воинский идеал.

Хорус же превратился в чудовище, исходящее бурлящими миазмами варпа. Он будто вдвое превосходит Императора размерами, а оружие и доспехи выглядят невероятно грубыми. Его когти похожи на гигантские промышленные захваты. Они выпускают клубы пара из шипящих пневматических клапанов. А булава способна только дробить и крушить. Но при этом — и Лидва с трудом верит глазам — гигантский Луперкаль, несмотря на чудовищную полночно-чёрную тушу, движется легко и быстро. Хорус в своём проклятом величии не уступает сопернику ни в скорости, ни в мастерстве. И более того! Его удары и блоки не просто вложение грубой силы. Каждое движение экономно, хирургически точно и продумано.

За прошедшие годы Лидва много слышал о боевом искусстве Луперкаля. Он никогда не ставил под сомнение факт, что Хорус — хороший воин. Другой бы не удостоился звания магистра войны. Но вот к историям о несравненном таланте и навыках относился со скепсисом.

Как оказалось, напрасно. Даже сейчас, неся на плечах бремя Хаоса Воплощённого, окутанный варпом и превращённый им в нечто звероподобное и настолько ужасное, что Лидва не отводит взгляд только ценой больших усилий, Хорус демонстрирует великое мастерство. Его движения технически совершенны. Он использует булаву и когти с удивительной сноровкой. Каждый удар стремителен, каждый шаг просчитан на десять ходов вперёд, и ни одно действие не совершается бездумно или инстинктивно.

А ещё скорость. Нечеловеческая скорость. Поединщики несутся по территории двора так быстро, что выглядят смазанными фигурами. Сверхчеловеческие чувства космодесантника не успевают за движениями и ударами. Император и Хорус настолько стремительны, что от них постоянно расходятся волны вытесняемого воздуха. Каждый раз, когда Лидва хочет сократить дистанцию, они успевают переместиться в другую часть Двора; и протоастартес понимает, что никогда не сможет сравниться с подобными созданиями. Присоединиться к битве всё равно что пытаться запрыгнуть на идущий полным ходом поезд. Он повторяет попытки, но рядом со сражающимися великанами кажется почти неподвижным. Лидва следует за ними до длинной колоннады, но находит там только разбитые камни и обломки в местах, где клинок и булава задевали стены и крушили опоры. А воины уже за его спиной. Он оборачивается, и те едва не затаптывают космодесантника, проносясь мимо.

Ничего не выйдет. Поединок идёт на запредельных скоростях. Даже используя все силы до последней капли, Лидва не смог бы нанести и одного удара, а если бы попытался, то обратился бы в пыль за мгновение. Он наблюдает за битвой с унизительным трепетом. Лидва чувствует…

Он понимает, что такой же леденящий ужас испытывают смертные при виде идущих в бой астартес.

Лидва беспомощно опускает бесполезный клинок. Он — одинокий наблюдатель за титаническим противостоянием, чужак, чьих сил недостаточно, чтобы на что-то повлиять, случайный зритель, глядящий на сцену из-за кулис, не имеющий собственной роли и не знающий текста. Накатывает мучительное чувство бессилия. Сейчас решается судьба всего человеческого рода, а он может только смотреть.

Задыхаясь от бессильной злобы и ярости, Лидва оглядывается в поисках товарищей. Может, вместе они смогут…

Но ни Лунного Волка Локена, ни гордого проконсула нигде нет. Они уже попытались сделать то же самое? Бросились в битву и обратились в прах, уничтоженные яростью сражающихся богов? Отец и сын настолько сконцентрированы на поединке, что вряд ли заметили бы столь незначительные помехи.

Сам Двор перестал быть мрачным собором, что предстал перед Императором и Его спутниками, когда те переступили порог. Теперь Лидва видит совсем иной образ. Бесконечные конструкции храма Погибели, возведённого волей Луперкаля, обратились в пыль от ударной волны, сотрясшей мироздание после первого столкновения. Или, может, Хорус сам развоплотил чёрное, фрактальное безумие, чтобы освободить все силы для битвы. Космодесантник понимает, что находится в просторном отсеке некогда величественного корабля. Сейчас помещение разрушено и пребывает в запустении. Пол выложен выщербленными и побитыми плитами из светлого оуслита и пёстрого мрамора. Облицованные латунными панелями стены и чёрные трубопроводы покрылись пятнами и следами коррозии. На клёпаных швах наросли хлопья ржавчины. Когда-то на стенах висели штандарты и знамёна разных рот космодесанта, но теперь они сгорели, оставив только обугленные поперечины и рамки. Уцелело только одно почерневшее и истёртое полотнище — Око Терры, символ Великого крестового похода.

Лидва не знает, можно ли считать исчезновение бесконечной, ужасной конструкции проблеском надежды. Двор Луперкаля был образом, средоточием кошмара, порождённого варпом. Цель его создания — поразить и напугать любого, кто прибыл на встречу с падшим примархом. Если Луперкаль развеял морок, чтобы направить всю энергию на сражение, значит, его силы не безграничны. Возможно, он не способен пользоваться всей бесконечной мощью Хаоса, чего они так боялись. Возможно, Император заставляет его действовать на пределе возможностей.

Может быть, он слабеет.

В таком случае понятно, почему сражение приняло форму поединка. Лидва не чувствует следов псайкерских сил, если не считать энергии, что сконцентрирована в сражающихся и питает их тела и оружие. Нет ни дуэли в имматериуме, ни разрядов молнии, ни незримых снарядов, ни лучей обжигающего света.

Может, несмотря на всю скорость и силу, они вымотали друг друга, выжгли все запасы, так что осталось полагаться только на клинок, булаву и когти.

Лидва в очередной раз вынужден отскочить в сторону: Хорус теснит Императора, и они проламывают перила и разделительную переборку. Металл от удара рассыпается на осколки, словно стекло.

Поднявшись, космодесантник видит Ангела.

Локен и Даск пропали без следа, а труп крылатого сына Императора по-прежнему лежит на разбитой палубе, покрытый пылью и засыпанный обломками. Воин спешит к телу. Мёртвый примарх замер в неестественной, изломанной позе. Раны, нанесённые падшим братом, выглядят по-настоящему жутко. Тем не менее Лидва протягивает руку и касается окровавленного горла. Ни тепла, ни пульса. Сангвиний погиб и давно остыл. Он даже кажется более чем просто мёртвым. Великому Ангелу словно выпала участь страшнее смерти. Его дух и душа стёрты без следа. От мертвеца веет хладом абсолютного уничтожения, будто бы жизнь в нём не оборвалась, а никогда и не теплилась.

В тенях вокруг что-то движется, словно крысы снуют по вентиляционным шахтам и скребутся за трубопроводами с хладагентом. Падальщики-нерождённые, привлечённые запахом смерти, хотят поживиться. Голод оказывается сильнее страха, и они решают показаться из темноты, несмотря на чудовищную битву, грохот которой заставляет их дрожать и вжиматься в пол. Они ползут и семенят вперёд, надеясь поглодать кости, набить пасть холодной плотью, заполучить хоть кусочек, с которым можно сбежать обратно в тени и там сожрать.

Лидва смотрит с отвращением. Первое демоническое отродье набирается смелости и рвётся к цели. Оно похоже на освежёванную собаку. Космодесантник разрубает череп существа Скорбящим и пинком отбрасывает тушу в сторону. Второе существо клинок пронзает насквозь, а третьей твари получается пропороть шкуру пришедшимся вскользь ударом, и та с визгами убегает в темноту. Четвёртое чудовище, однако, успевает добраться до цели и сомкнуть челюсти на лодыжке Ангела, а пятое принимается слизывать кровь, пропитавшую белые крылья.

Лидва рычит. Он не позволит надругаться над телом. Космодесантник прогоняет нерождённых, убивая тех, до кого получается дотянуться. Но стоит ему пуститься в погоню за одной скулящей и хнычущей группой чудовищ, как новые твари выползают с других сторон, желая отведать плоти примарха.

Задыхаясь от омерзения, воин встаёт над мёртвым Ангелом, рубит и колет, сдерживая демонов. Целый сонм их явился из теней и окружил желанную добычу. Некоторые падальщики совсем крохотные, не больше крысы. Но есть и крупные, агрессивные твари, покрытые свалявшимся мехом. Они сверкают глазами, пускают слюну и смеются. Рядом с ними скалят клыки раздутые существа с блестящей, склизкой кожей и длинными острыми когтями.

Хаос сражения захлёстывает одинокого космодесантника. Тяжёлый клинок рассекает тела, оставляя в воздухе кровавый след. Демонический ихор заливает палубу. Падальщики лезут отовсюду.

Рубя и кромсая врагов, Лидва понимает, что, хотя мясо мертвеца и кажется демонам доступным и аппетитным, настоящий деликатес для них — живая плоть.

Локен приходит в себя и понимает, что лежит лицом в груде обломков. Куда подевались остальные? Лидва, проконсул… Отец… Отец его отца…

Куда делся «Мстительный дух»?

Он лежит на фрагменте палубы флагмана, но этот кусок, словно плот посреди моря, покоится на выложенном мелкой полированной плиткой полу. Помещение вокруг огромное и тёмное — очередное архитектурное произведение, призванное вселять в гостей страх и трепет, но это определённо не Двор генетического отца Лунных Волков.

Оно пустое и просторное. Поистине колоссальное. Из сумрака проступают огромные готические арки и колонны, украшенные лепными листьями аканта.

Это Тронный зал.

Или, по крайней мере, был им когда-то.

Локен встаёт. В воздухе летают искры и хлопья пепла. Повсюду разбросаны почерневшие и спёкшиеся человеческие скелеты. Огромная Серебряная дверь за спиной сорвана с петель. Тоскливо завывает ночной ветер.

Не осталось ни потолка, ни крыши. Над головой зияет огромная дыра и виднеется купол небес. Гигантские арки и колонны сломаны. Свод, который они должны были поддерживать, сорван. Величественная центральная зала, вотчина великого короля, разорена и заброшена.

Снаружи царит темнейшая ночь, подсвеченная алым заревом шторма, что бушует вокруг Терры.

Локен видит горящий в конце нефа огонь — единственный источник света во мраке — и идёт к нему. Чтобы пересечь громадную залу пешком, требуется немало времени.

Легионер подходит ближе. Огонь пылает ярко, но не бесконтрольно. Это человек, чьё лицо невозможно разглядеть, с головы до пят охваченный пламенем. Он сидит на троне. Человек определённо не жив, потому что полностью поглощён трещащими жёлтыми язычками, и при этом не корчится от боли и не бьётся в агонии. И в то же время он не может быть мёртв, потому что тело не иссушено и не сжалось, как это бывает, когда люди гибнут от жара. Он просто сидит, смотрит перед собой, положа руки на подлокотники и уперев ноги в пол, и горит.

Трон — небольшое и простое деревянное кресло с высокой спинкой, покрытое красным лаком и исписанное любопытными символами. Почему-то огонь не перекидывается с тела на кресло и не опаляет деревянные элементы.

Огромное озеро жидкого металла разлилось по выложенному плиткой полу за спиной горящего человека. Это расплавленное от нестерпимого жара золото. Его поверхность дымится, как лава, и медленно остывает, но Локен видит свечение и чувствует тепло, как от печи. Пол вокруг лужи потемнел и покрылся копотью, кроме нескольких человеческих силуэтов по периметру. Они похожи на белые тени на чёрном фоне. Локен задумывается о том, за какие доли мгновения испарились те, кто их отбрасывал.

— Это сон? — спрашивает он вслух. Никто не отвечает: ни ветер, ни даже горящая фигура в кресле. Легионер, признаться, был почти уверен, что человек заговорит.

Он поднимает взгляд к небесам. Как теперь отличить сон от яви? Ничему нельзя доверять. Но интуиция подсказывает, что это всё-таки сон. Один из тех, что приходят к отцу. Хорус заключил Локена здесь в наказание? Это бессмысленно. Каким бы странным и удручающим ни было видение, оно не сможет сравниться с тем, что показывал демон. Лики вечности разрушили разум Лунного Волка, но он, с помощью Императора, сумел побороть ползучее безумие. Теперь никакое зрелище не сможет ему навредить.

Всё, что Локен видит сейчас, бесконечно печально, но, в конце концов, это просто комната.

Грёза, принявшая форму комнаты. Воин в этом почти уверен. Император вложил часть своей силы в Локена, чтобы тот мог стать Его инструментом. И кандидатуру предложил человек, который, скорее всего, сейчас безмолвно горит, сидя на стуле.

Малая толика этой силы до сих пор теплится внутри. Он чувствует её в крови, в костях и в искрах, пробегающих по кромке меча Рубио. Если эти отголоски не угасли, значит, Император ещё жив и сражается.

Где-то в другом месте.

А если то, что Локен видит, — просто грёза, значит, это «где-то» находится рядом. Эхо силы Императора даёт легионеру определённую ясность восприятия. Он полагает, что такой способностью обладают все, кто родился с даром псайкера. Ощущение незнакомое, и Локена никогда не учили обращаться с подобными силами, но иногда нужно просто довериться наитию. Он пытается понять, что вокруг него реально, а что — нет. Меч Рубио — настоящий. Доспехи тоже. Подпалины, оставленные на нагруднике молнией Луперкаля… настоящие. Обожжённая, покрытая волдырями плоть под доспехами после пришедшегося по касательной удара… тоже настоящая. Тело Локена — реально. Как и кровь Ангела на руках.

Он на «Мстительном духе». Его не перемещали и не телепортировали. Локен по-прежнему во Дворе. Лунного Волка окружает иллюзия, очередной образ, созданный фрактальной архитектурой, псевдореальность, порождённая силами варпа и воображением отца.

Возможно, одна из многих.

Потому что сражение ещё не закончено. Император сошёлся с отцом. И этот бой не может быть и не станет просто потасовкой на мечах. Да, физический аспект никуда не исчезнет, но в то же время произойдёт нечто большее. Это будет дуэль плоти и костей, железа и стали, а кроме того — поединок разумов, воли, души, магии, колдовства и мастерства во владении силами имматериума. Сотня разных поединков происходит одновременно и в материальном мире, и в эмпиреях. Император и Хорус атакуют всеми доступными средствами и попытаются защититься от любой возможной атаки. Одна ошибка, секундное замешательство, единственная брешь в обороне может стать смертельной. Противник не преминет воспользоваться ей сразу, как обнаружит.

Идёт тотальная война. Сражение ведётся одновременно бесконечным множеством способов.

И это место, эта иллюзия — одна из его частей. Это фрагмент псионической схватки, происходящей параллельно с физической.

Окончательно приняв этот факт, Локен слышит грохот и звон оружия. Меч скрежещет по броне. Булава бьёт по доспехам. Два великана сошлись в битве. Звуки, похожие на далёкий гром, отражаются от стен разрушенного тронного зала, а сам поединок будто идёт где-то снаружи. Локен уверен, что шум наполнял пространство с момента его пробуждения, но услышать его получилось только после осознания ситуации. Органы чувств смогли настроиться на скрытые звуки, подобно воксу, которому оператор подкрутил ручку выбора частот, чтобы поймать нужную передачу.

Он слышит, как раскалённый психосиловой клинок с шипением режет воздух, а булава, способная крушить миры, свистит, сотрясая землю. Слышит скрежет работающих сервоприводов силовой брони и лязг подвижных доспешных пластин. Из-за стен раздаётся глухой топот и шарканье бронированных ног по стонущему от напряжения настилу, щелчки и треск отражающих полей и персональных щитов, когда те принимают удары и рассеивают кинетическую энергию по поверхности; натужный, пронзительный вой миниатюрных реакторов. Локен может разобрать даже тяжёлое дыхание бойцов, прилагающих нечеловеческие усилия, хриплые вскрики, напряжённое ворчание и приглушённые стоны.

Он слышит песнь их разумов. Один — это одиночная высокая и чистая нота. Похоже на звук, который получается, если водить пальцем по краю стакана, создавая резонанс. Он пронзает мглу, словно трещина, бегущая по хрустальной поверхности. Второй — низкий гул, протяжное гортанное рычание. Оно нарастает и вибрирует под аккомпанемент звона литавр, что раз за разом отсчитывают по девять долей. В этой песне слышатся щелчки и треск углей, горящих пламенем варпа.

Локен поднимает взгляд. Источник шума совсем рядом. Слева… Теперь сместился вправо… И за разбитую Серебряную дверь… А потом — за дальнюю стену нефа.

Поединщики кружат по зале.

Раздаётся резкий хлопок. Лунный Волк разворачивается и видит, что на дальней стене треснула кладка. Каменные блоки сместились. На пол сыплется разбитая штукатурка. Что-то ударило с той стороны. Через секунду такой же след появляется в пятидесяти метрах слева от первого. Хлопок, облако кирпичной пыли и осыпающийся раствор. От третьего удара, что приходится у разрушенного хора, несколько блоков падают на пол и появляется трещина длиной порядка трёх метров.

На стенах прыгают и пляшут тени, отброшенные светом от горящего человека. Поначалу они кажутся просто смазанными фигурами, но постепенно обретают чёткость. Разум Локена учится воспринимать зрительный образ так же, как чуть раньше было со звуками. Силуэты трепещут и скользят по поверхностям, словно призраки. Воин будто наблюдает за представлением театра теней в исполнении фигуры на деревянном троне. Вот, очевидно, Повелитель Человечества. Он атакует, занося клинок. А вот — сумрачный Луперкаль. Огромный примарх горбится и тоже идёт вперёд. Бойцы сцепляются в клинче, и тени сливаются в одну.

Фигуры зыбко трепещут, как готовый развеяться в любое мгновение образ из сна. Они огромные, растянутые и искажённые. Император и Хорус стали долговязыми великанами, согнутыми и скрученными неровностями и изгибами стены.

Локен наблюдает за поединком с мрачным интересом. Тени то исчезают, то появляются вновь. Невозможно предсказать, когда и где они возникнут и сколько времени пройдёт, прежде чем силуэты растворятся в сумраке. Они напоминают Лунному Волку древние наскальные рисунки, которые первобытный человек малевал на стенах пещер на заре истории. Вот — человек замирает в прыжке. А здесь — другой, пытается уклониться. Вот оружие, которое они сжимают в руках. По этой траектории меч помчится к цели. Сюда придётся удар булавы. И то, что предсказано движением теней на стене, случится и в реальном мире.

Это симпатическая магия.

Тени — это рябь, идущая по ткани реальности после столкновения божественных сущностей. Их схватка отражается в огне и на камнях. Эхо каждого движения расходится по материальной вселенной и имматериуму. Силуэты — не фрагменты желанного будущего. Они и есть будущее, ставшее настоящим. Сложенные из тёсаного камня стены тронного зала — просто мембрана, занавес, по которому бегут эфирные тени. Фигуры отца и сына, которые видит Локен, — это отражения событий, происходящих по ту сторону.

Лунному Волку нужно добраться до них. Заложенная на генетическом уровне преданность легионера астартес заставляет идти вперёд. Он обязан встать плечом к плечу с Императором и защитить Его. Император — это опора и защита всего человечества, но кто защитит Его? Мы. Только мы. Это взаимная обязанность. Наши души навеки связаны. Мы либо вместе, либо не существуем.

Разумеется, Локена там ждёт гибель, но это неважно. Пытка, которой воина подверг демон Самус, избавила от страха смерти. Кроме того, заложенное при создании чувство долга подогревается эмоциями — даром от Императора всем своим наследникам. Локен ощущает груз вины и ответственности… Это его слова и его совет подкрепили аргументы Перссона и убедили Императора отказаться от божественной силы. «Лучше быть человеком и пасть, сражаясь с демонами, чем стать одним из них». Из-за этих слов Император отринул накопленную мощь, хотя она позволила бы ему без труда сокрушить Хоруса Луперкаля. Теперь Повелитель Человечества, обладая конечным запасом сил, вынужден сражаться с врагом, который питается от безграничного источника. И для победы Ему понадобится любая помощь.

В конце концов, Локена для того и избрали.

Нужно их отыскать. Лунный Волк оказался заперт в одном из осколков противостояния, в одной из множества граней ментальной войны. Вероятно, его забросило сюда ударной волной от первого столкновения. Нужно отыскать выход и путь через сонм других слоёв и аспектов поединка. Только так можно добраться до центра.

Подчиняясь интуиции, Локен разворачивается к горящему человеку в деревянном кресле. Из-за пределов залы по-прежнему доносится звон оружия, а сражающиеся тени продолжают плясать на стенах.

— Когда ты меня выбрал, — говорит легионер, — кто принимал решение: ты или твой хозяин?

Огонь безмолвствует.

— Меня избрали потому, что я сыграл особую роль в этой бойне?

Пламя продолжает ровно трещать.

— Нет, — решает Локен. — Я — оружие, предназначенное для особого удара. Я видел, как отец побледнел, посмотрев мне в глаза. Я смог его ранить. Вот почему вы меня выбрали.

Рыжие языки ничего не отрицают и ни с чем не соглашаются.

— Сигиллит, ты там живой?

Ответов не будет. Локен подносит меч к пламени, охватившему безмолвную фигуру. Спустя пару мгновений клинок начинает светиться, и с каждой секундой всё ярче. Огонь переползает на металл. Когда Локен отступает от горящего человека, меч Рубио пылает от острия до гарды.

Легионер поднимает его, словно факел. Огненные языки трепещут и пробегают по всей длине клинка. Он снова пересекает неф, отбрасывая уже собственные тени. Лунный Волк рассматривает стены и толстые каменные колонны, замечая места, в которых огромные силуэты вступают в схватку. Две призрачные фигуры кружат, будто в танце, и размахивают оружием сначала на поверхности одной из опор, затем — на базальтовой колонне, потом переходят на пол у дальней стены. Космодесантник следует за сражающимися фантомами, идёт на движение и звук.

Он добирается до сорванной с петель Серебряной двери, и тени на долю мгновения показываются на поверхности искорёженных створок последних ворот на пороге вечности. Локен переступает через обугленные останки великанов в золотых доспехах. Они погибли, но не оставили пост. Аурамитовая броня покрыта слоем сажи.

Лунный Волк выходит за порог и погружается в царящую снаружи ночь. Там нет ни Дворца, ни Внутреннего Санктума, ни последней крепости. Его ждёт только мёртвая пустошь из опалённого камня, которая тянется до горизонта. Ничто не уцелело под чёрным ночным небом. Погибель охватила Терру целиком.

Ледяные ветра небытия набирают силу. Хлопья мокрого от крови снега разбиваются о доспех. В свете меча Локен снова замечает трепещущие силуэты, сражающиеся на чёрных камнях. Он идёт следом.

Порывистый ветер набрасывается на пламя, окутавшее клинок. Но оно не гаснет.

9:xxi

Сердце небытия

Ваше с отцом столкновение сотрясает мир.

Правильно, так и должно быть. Это мгновение изменит всё. Наступает кульминация твоего бесконечного Дня всех Дней, и она определит, что будет дальше. Мир должен дрожать, наблюдая за столь важным действом.

Ты с нетерпением ждал этого противостояния. И в то же время боялся. Можно ли одновременно желать чего-то изо всех сил и гнать прочь мысли о том, что когда-нибудь оно произойдёт?

Риторический вопрос. Оно уже происходит.

Никаких поблажек. Нет ни пробных ударов, ни осторожной разведки в попытках оценить способности соперника, прежде чем сражение начнётся в полную силу. Отец просто идёт вперёд, подняв перед собой щит из пси-энергии, как бронированный нос на боевой галере. Отступить или отойти в сторону невозможно. Есть вариант упереться и выдержать напор…

Ты решаешь шагнуть навстречу. Отвечаешь атакой на атаку. Отец должен понять, что Ему не суждено насладиться ведущей ролью в поединке. Ты противопоставляешь Его силе собственный пси-таран, укрепляя рефракторный щит доспеха потусторонней энергией.

Результат столкновения ужасает. От него немеют конечности.

А что до того вопроса… Император должен умереть. Это единственный оставшийся вариант. Стоило догадаться, что всё закончится так: ты слишком хорошо знаешь, насколько упрямым может быть отец. Вот зачем ты расставил приманки и подготовил великолепную ловушку, а потом сидел в засаде, прячась под покровом ложного слабоумия. Император должен умереть, и только тебе по плечу эта задача. Ты сказал сыновьям, что такой исход неизбежен. Заявил о своих амбициях. Император должен умереть. Они сделали эти слова боевым кличем.

Голова дёргается, и ты чувствуешь кровь, текущую из ноздрей и скапливающуюся в горле. Ваши пси-поля уничтожают друг друга при столкновении, причём с такой силой, что ударная волна разрушает имматериальные конструкции вокруг. Отца отбрасывает назад. А тебя — нет. Ты крепко стоишь на ногах. Император должен умереть.

И всё же ты — Его сын и делаешь то, что необходимо, с сожалением. Не должны сыновья убивать отцов. Оставалась надежда, что всё это окажется ошибкой, рождённой из непонимания. Он мог бы наконец понять, что тебя невозможно заставить свернуть с избранного пути. Да и незачем, потому что путь ведёт к безупречности. Это стало бы для Него откровением. Он бы остановился и покорился. И тогда ничего бы не случилось.

Ты ведь оставил Ему шанс. Правда. И не один. Прямо как своему ангельскому брату. Ты много раз давал отцу возможность признать ошибки. Предлагал покаяться и сдаться. Сделай Он так, и ты — как подобает зрелому и сдержанному властителю — принял бы Его в свои объятья. Без условий. Ты даровал бы Ему прощение и лично возвёл бы на почётное место рядом с собой в новом царстве. Самое почётное из всех! У тебя даже готов трон для Него.

Но Император не покорился. Отказался сдаться. Откровения не случилось. Что хуже всего, Он списал тебя со счетов и не стал даже реагировать на предложение. Отец тебя будто не замечает.

Меч летит к цели боковым ударом. Ты встречаешь его рукоятью булавы. Оружие сталкивается с громовым раскатом. Но ты прекрасно помнишь Теклу-Секундус и уловки, которым Он тебя там научил. Меч — только половина движения. Как только клинок натыкается на блок, вперёд устремляется когтистая перчатка, угрожая войти под рёбра. Ты отбрасываешь её в сторону Когтем.

Так сын демонстрирует, что не забыл приёмы, которые отец показывал в те тридцать лучших лет. Может, это заставит Его вспомнить…

Не заставит. Император игнорирует детскую попытку пробудить воспоминания об узах, которые вас когда-то связывали. Так же, как Он игнорировал тебя, войдя во Двор, и так же, как сделал вид, что не слышит щедрейших условий капитуляции, которые ты озвучил.

Ты уязвлён и зол. Он испытывает к тебе презрение, считает тебя рабом и игнорирует, отрекается от своего сына. Император не сможет измениться и потому должен умереть. А ты приведёшь приговор в исполнение. Пусть Он и твой отец, пусть тебе не хотелось, чтобы всё заканчивалось так. Император не оставил иного выбора. А теперь тебе надо ещё кое-что доказать.

Собственную силу.

Это уже не формальная казнь преступника. Отец обязан признать тебя перед смертью. Ты заставишь Его покаяться в грехах. Ты не какой-то очередной враг, которого нужно просветить, и не ксеноугроза, требующая уничтожения. За несколько веков жизни ты достиг большего, чем Он за всю свою вечность. Ты превзошёл Его. Ты лучше и достоин стать преемником и наследником. И Он это признает. Ты заставишь Его смотреть себе в глаза и кричать об этом на последнем издыхании.

Удар сверху вниз. Ты смещаешься в сторону и бьёшь булавой в голову. Он, разумеется, предвидел движение. Было бы грустно, пропусти отец столь очевидную атаку. Он разворачивается и ловит навершие булавы силовыми когтями. В месте столкновения расцветает небольшая сверхновая. Император не ослабляет хватку, блокируя движение оружия, и колет мечом, пользуясь открывшейся брешью. Твой Коготь сжимает сияющий клинок, отбрасывает его в сторону и тут же выпускает из захвата, чтобы попытаться дотянуться до головы отца и сорвать её с плеч.

Отец уклоняется, и длинные лезвия только вскользь задевают отражающее поле. Но этот манёвр вынуждает Его выпустить булаву. Ты раскручиваешь Крушитель Миров и перехватываешь инициативу. Первый удар проходит по нижнему уровню. Щиты выдерживают. Второй летит вверх, и Император отбивает его тыльной стороной силовой перчатки.

Ты решаешь не мериться силой и по инерции отводишь оружие назад — а потом превращаешь движение в размашистый удар снизу вверх. Крушитель Миров обходит защиту Повелителя Человечества.

Булава врезается Ему под рёбра. Тебе нравится вспышка перегруженных щитов, но куда приятнее звук, с которым удар на мгновение отрывает отца от палубы, и последующий стук бронированных подошв о настил.

Он силён. А ты — ещё сильнее. Глядя на то, как Император, пошатываясь, разрывает дистанцию, ты понимаешь, что хотел именно этого. Разумеется. Сомнения порождает остаточная, человеческая часть прежнего тебя, эта зыбкая тень былых времён. Теперь ты — бог, и весь мир подчиняется твоей воле. Составляя план противостояния с Ним, ты с самого начала знал, что именно так всё и случится. Желало твоё прежнее «я» этого поединка или нет — неважно. Ты решил, что он должен состояться. Ты — бог, а боги не совершают ошибок. Ты повелел, и сражение произошло. И это правильно, потому что ты так решил.

Когда Император отходит, ты сам выполняешь ту комбинацию с Теклы-Секундус: Он только что применил её и не ожидает, что ты станешь за Ним повторять. Меч останавливает Крушитель Миров в нескольких сантиметрах от цели, а вот когти не успевают сдержать секущее движение другой руки. Наконечники силовых клинков пробивают защитное поле вокруг груди, отражающие генераторы с визгом отключаются. Длинные лезвия скрежещут по вычурному нагруднику, высекая искры и снимая аурамитовую стружку.

Повезло. Ему повезло. На палец ближе, и Коготь бы переломал рёбра, словно сухие веточки, и пробил лёгкие.

Нельзя забывать, что ты только недавно стал богом и ещё учишься жить в новой ипостаси. Никто не рассказывал, каково это, потому что никто до тебя не возносился до таких высот. Обрывок человеческой души, который ты хранишь на память о былом, с трудом принимает решения божественной воли. И этот диссонанс доставляет неудобства. Приходится объяснять, что более мудрая и величественная часть тебя приняла верное решение. Никто тебя не заставлял. Их дары позволяют видеть будущее, но ты не до конца ему веришь. Ты продолжаешь цепляться за привычные человеческие чувства, на которые полагался с рождения. Нужно о них забыть. Ты — создание Хаоса. Ты и есть Хаос. Можешь быть чем угодно, обладать любой силой, формой и свойствами. Ты познал беспокойную природу этой стихии. В ней нет логики, последовательности и правил. В ней нет смыслов и их отсутствия, нет правильного и ошибочного. Хаос позволяет всё. Когда прошлое «я» спрашивает, правда ли ты желаешь именно этого, ответ не «да» и не «нет». Может быть, и то и другое одновременно. Ты можешь и желать чего-то, и бояться этого больше всего на свете. Ты можешь любить отца и убить Его. Ты можешь жаждать уважения и признания и в то же время решить, что Император должен умереть. Эти вещи не являются несовместимыми или взаимоисключающими.

В Хаосе не бывает ереси.

Принять отца в свои объятья, когда Он идёт в атаку. Возрадоваться греху отцеубийства при виде крови, фонтаном бьющей из раны. Ликовать, осознавая, что Он отрёкся от тебя. Возлюбить Его ненависть и возненавидеть Его любовь.

Нужно вложить все силы и идти к цели. Не ведая страха. Император — самый могущественный человек в Галактике. Никто иной не может даже сравниться с Его силой. И Он явился в твой Двор на пике способностей. Насладись этим немыслимым моментом. Убей создателя и подтверди свои амбиции. Признай, что втайне ты всегда этого хотел. Победа не только завершит войну, но и докажет твоё право на престол. Король мёртв, да здравствует король — и ты подписываешься под этими словами кровавым отпечатком своей ладони. Твоё превосходство неоспоримо. Никто не может рассказать, каково быть богом, но это… это отец своим высокомерием заставил тебя стать таким и предоставил невероятную возможность познать собственную природу. Сейчас нужно доказать, что ноша тебе по плечу. Ты научишься быть полноценным богом, подвергая себя испытаниям, измеряя границы возможного в противостоянии с единственным, кто имеет значение.

Твои сыновья запираются в тренировочных клетках, чтобы стать лучше, чтобы узнать себя и отточить навыки в жестоких поединках с достойным соперником, — и ты поступишь так же.

Император уходит из-под удара Когтя, и вы начинаете кружить. Он пытается разорвать дистанцию, найти место для манёвра, будто собрался состязаться в фехтовании. Отец поднял меч в верхнюю позицию, на уровень плеча, и направил остриё на тебя. Силовая перчатка собрана в кулак у бедра, там, где обычно держат кинжал для быстрой защиты. Выпад! Ты смещаешься в сторону, и клинок свистит возле уха. Император колет во второй раз, ты отступаешь, и Он вновь промахивается.

Третий выпад направлен по центральной линии точно в горло. Ты его ожидал, но был уверен, что удар пойдёт в живот. Прямо как во время приведения к согласию Картая, когда тебе довелось наблюдать за Ним в сражении с паладинами Эвл Вира Феш. Два удара в голову, чтобы противник поднял защиту, и третий в открытый живот. Ты даже слегка опустил оружие, готовясь к знакомой комбинации, но клинок снова летит по верхнему уровню. Меч пронзает отражающие поля с пульсирующим визгом, и только благодаря сопротивлению лопающихся каскадом энергетических щитов тебе хватает времени, чтобы поднять оружие.

Значит, старик меняет знакомые приёмы, так как понял, что ты их помнишь.

Ты бы испытал разочарование, окажись всё слишком просто. С другой стороны, ситуация раздражает. Ему удалось заставить тебя отступить и утратить равновесие из-за поспешно выставленной защиты. Император тут же усиливает напор, нанося серию тяжёлых рубящих ударов, действуя мечом как саблей. Ты отходишь, принимая урон на наплечник и боковую часть кирасы. Клинок вгрызается в пластины брони и рассекает волокна сервомускулов. Неуклюже блокируя выпады, ты спешно ретируешься из зоны поражения. Меч сталкивается с рукоятью булавы, но Его молниевые когти дотягиваются до чёрного нагрудника и разряжаются в упор.

Взрыв швыряет тебя прочь, и ты проламываешь телом какую-то преграду. Наверное, это была переборка. Материальный мир вокруг крошится, словно лёд. Отец не даёт даже секунды на передышку и продолжает атаку с удвоенной силой. Остриё меча стремится к сердцу. Император напитал клинок таким количеством силы, что древние руны, выгравированные у дола, сияют, словно звёзды.

О, Он хорош! Блистателен. Ты успел позабыть, как велико Его мастерство. Дело не в количестве силы — у отца, по сравнению с твоим бесконечным запасом, её не так уж много, — а в том, как Он её применяет.

В последний момент ты успеваешь защититься от смертельного удара, подняв некроматический щит, который перемещает клинок в смежное варп-пространство, заставляя промахнуться мимо цели. Император сжигает щит гневным взглядом, словно паутину. Когти тянутся, собираясь освежевать твоё лицо. Ты ударяешь Крушителем Миров по палубе, отчего разбросанные повсюду обломки подскакивают в воздух, а затем одним кивком отправляешь их в полёт, обрушивая на отца настоящий камнепад в горизонтальной плоскости. Император мановением когтистой ладони творит охранный барьер, отражающий большую часть импровизированных снарядов. Ударами меча Император сбивает почти все оставшиеся, кроме одного — кусок камня размером с наковальню разбивается о левый наплечник и заставляет Его пошатнуться.

На краткий миг отец оказывается уязвим, и ты бьёшь в открытую брешь Когтем, вытянув пальцы, словно кинжалы. Повелитель Человечества отражает удар. Пусть не очень изящно, но вполне успешно. Лезвие меча высекает искры из чёрных наручей. Это меняет траекторию движения. Ты бьёшь Его в нагрудник головкой рукояти Крушителя Миров, сбивая ритм, а затем перехватываешь булаву, чтобы нанести удар уже в полную силу.

Ответное действие Императора поистине впечатляет. Он парирует атаку Хтонией. Ты внезапно оказываешься на краю грязного скалобетонного парапета над старой сливной плотиной. В зловонном воздухе разливаются лучи радиоактивного света. Отец контратакует. Его меч мерцает в потоках заряженных частиц. Ты отражаешь выпад, и вы вновь обмениваетесь сериями страшных ударов, смещаясь вдоль осыпающегося парапета. Он решил, будто воспоминания о безрадостном детстве, что прошло в этих местах, ослабят твою защиту? Изменение пси-архитектуры Двора, чтобы выбить противника из колеи, — впечатляющий трюк, но…

Нет. Боги великие, это и правда Хтония. Он не просто перестроил психоконструкции твоей вотчины, чтобы использовать их в качестве импровизированного оружия. Император сместил вас обоих в другую точку физического пространства и шкалы времени. Это — Хтония, отдалённые районы Атонатской выработки. Территория, за которую воюют кланы Катулан и Юстаэрин. И, вполне возможно, это тот самый день, когда вы впервые встретились.

Император замечает удивление и торопится воспользоваться моментом. Ты отражаешь серию агрессивных атак. Этим приёмом отец показал, что познал природу твоих владений. И не только Двора, но и всего безграничного царства Хаоса, что раскинулось вокруг. Император понял, что абсолютно всё, все места и времена по воле варпа сплелись воедино здесь, в твоём изохронном святилище, и потому из Двора можно попасть куда угодно и в любой момент времени.

И вновь: дело не в количестве силы, а в том, как Он её применяет.

С другой стороны, этим весьма впечатляющим финтом отец выдал два крайне важных секрета. Первый — это Его истинный уровень мастерства во владении варпом. Теперь ты знаешь, что главной вашей дуэлью является не физическая, а псионическая, и именно ей нужно уделить основное внимание.

А второй — Его абсолютная жестокость. Перенося вас на Хтонию, Император хотел не просто изящно отклонить удар тяжёлой булавы. Отец хладнокровно парировал атаку встречным движением, намереваясь нанести тебе рану. По неизвестной причине Повелитель Человечества лишился эмоций. Возможно, травмы, полученные за время пути по палубам «Мстительного духа», оказались серьёзнее, чем виделись поначалу. Возможно, Он пострадал намного сильнее. И может, поэтому так безразличен и отвергает собственного первонайденного сына.

Но у тебя-то есть живые, человеческие эмоции. Он об этом знает, потому что сам заложил их при создании. И теперь Император без колебаний пытается использовать их в собственных целях, чтобы нанести раны, которые ничем не легче тех, что мог бы оставить клинок, пронзивший сердце, или молот, опустившийся на голову. Отец хочет причинить вред, заходя изнутри, стремится рассечь душу, чтобы она истекала кровью, пока ты не ослабнешь, не утратишь способность защищаться. И тогда Он нанесёт последний удар.

На войне все средства хороши, значит? Победа любой ценой, так? Это был грязный, бесчестный трюк. И разумеется, ничего не вышло, потому что Атонатская выработка только напоминает, как далеко ты зашёл и как многого достиг. С чего Он взял, будто это место сможет причинить тебе боль?

Ты осознаёшь ещё одну истину. Если отец опустился до подобных недостойных уловок, то Он в отчаянии. Император загнан в угол и пытается всеми способами остановить твой натиск.

Ты возобновляешь атаку с новой силой. Булава врезается в Его доспехи и силовые поля. Эхо от ударов отражается от древних, всеми забытых стен и заражённых насыпей из твоего детства. Отец отвечает взмахами меча и силовых когтей.

Ты контратакуешь. Гималазия. Крыша старого мира. Ослепительно-голубое небо и беспощадный мороз. Император пошатывается, и вы вместе скатываетесь по заснеженному склону, обмениваясь ударами. Ты демонстрируешь, что не уступишь отцу в грязной драке. Его гордыня уничтожит эти величественные вершины. Пусть Он встретит смерть здесь, в одиночестве, и останется навеки гнить, неоплаканный, в безымянной могиле среди покрытых снежными шапками символов собственного высокомерия.

Он не реагирует и продолжает сражаться в прежнем темпе. Ни намёка на бреши в защите. Император увлекает тебя вниз по снежному насту. В воздухе, словно дыхание зимы, кружатся крошечные ледяные кристаллы. Его меч пытается пронзить твоё сердце, когти тянутся к горлу. Ты принимаешь клинок на рукоять Крушителя Миров, отвечаешь Когтем…

Он парирует Исстваном V. Поверхность планеты дымится и не успела остыть после твоей победы. Воздух наполнен вирусным дымом и хлопьями органического пепла, а под ногами — сплошная масса сплавленного в монолит керамита. Он похож на лежащую на земле фреску, на которой изображено сражение космодесантников. Тебе хочется задать вопрос: почему это зрелище должно причинить боль? Это же Его вина, не твоя. Чудовищная бойня на Исстване — Его рук дело, и следующим ударом ты объяснишь почему…

Молех. Да, Молех. Здесь нет ничего, кроме гноящейся тьмы, в которой бесконечно плодится ложь и шёпотом пересказываются вымышленные истины. Что-то слабо блестит у ворот — через них Он когда-то прошёл, чтобы дать обещания, которые потом нарушит, и похитить огонь, который назовёт своим. Здесь пахнет настоящим предательством. Старые боги разозлились, когда человек не сдержал данную клятву. И здесь же скрываются секреты, истины и жуткие знания, которыми, вопреки здравому смыслу, отец отказался делиться с искренне любившими Его сыновьями.

Здесь зародился обман. Отсюда берут начало фундаментальные знания, которые Император должен был передать тебе и братьям. Так вы могли бы защитить себя, стать сильнее и построить поистине великую межзвёздную цивилизацию на надёжном фундаменте.

Но Он ничему вас не учил и отправил, несмышлёных и беззащитных, путешествовать среди звёзд. Это место лучше, чем любое другое, расскажет о нездоровой скрытности, которая определяла многие Его поступки, о самолюбии и корысти и об абсолютном недоверии даже к тем, кто является Его плотью и кровью.

К тебе.

Он пытается наречь тебя предателем. Объявляет изменником. Считает твоё восстание ересью, но ересь по сути своей противопоставляется истине. Какое лицемерие! Истина всё это время была здесь, а Он её прятал. Эта тьма — свидетельство Его навязчивого, потаённого безразличия. Это Он предал и тебя, и твоих братьев, и твоих сыновей. Огонь должен был достаться всем. А отец вместо этого разжёг войну.

Это Он виноват в том, что Галактика пылает.

Молех, похоже, потрясает Его, как тяжёлый удар в печень. Защита Императора ослабевает, и ты, заблокировав меч, пронзаешь Его лучом кровавого света, что бьёт из немигающего глаза на нагруднике. Отец корчится, нанизанный на вертел из алой ярости. Луч пробил насквозь Его душу и отсёк девять столетий жизни. Из раны красным потоком хлещет время. Пришпилив отца лучом, ты не даёшь Ему сдвинуться с места, раскрываешь Коготь и окутываешь сетью раскалённых добела молний. Ты забрал эти разряды из самых страшных штормов в эмпиреях. Они плавят плоть и сжигают Его заживо. Боль, которую испытывает Император, абсолютна. Он пытается вырваться, но ни кровавый свет, ни молнии не собираются отпускать жертву. Ты добавляешь ещё больше ярости…

И уничтожаешь отца.

Он взрывается облаком белого пепла.

Повисает тишина.

Ты шагаешь вперёд. Невесомые хлопья оседают на чёрных доспехах и липнут к броне. От Императора осталось только пятно остекленевшей земли.

Что, это всё? Не может быть настолько просто.

Мысленным взором ты осматриваешь перемешанные реальности своих владений.

Разумеется, ещё ничего не закончилось. Во множестве планов и слоёв твоего Дня всех Дней дуэль продолжается с неутихающей яростью. На Исстване V ты сминаешь отцовские доспехи Крушителем Миров, а Он отвечает залпом обжигающих пси-снарядов. В горах Гималазии Он преследует тебя по склону, покрытому зелёным льдом и чёрными валунами, и рассекает лицо ударом меча. На заброшенной Атонатской выработке ты отступаешь и силой разума заставляешь толпу техноварваров из кланов Катулан, Юстаэрин и Хеллебор атаковать Императора. Глаза отца сверкают белым пламенем, когда Он простым движением век распыляет первого из напавших на атомы. Когда Повелитель Человечества моргает во второй раз, огненный ад забирает остальных.

Ты видишь сразу все варианты псионической дуэли. В некоторых ты очевидно побеждаешь, как, например, в Мохенджо-Даро, где Его кровь льётся на кургане, вокруг которого в будущем вырастет великий город; или под стенами касра Ундака на Кадии, где ты пришпиливаешь Его лезвиями Когтя к поверхности ноктилитового пилона. В иных местах Он берёт верх: в мусорном мире Горро Император подчиняет своей воле бесчисленный Вааа! зеленокожих ксеносов, и те разрывают тебя на клочки; среди улиц Тизки искра Его разума заставляет твоё тело вспыхнуть, словно факел.

В некоторых местах, как, например, на территории Двора, где вы наносите тяжёлые удары в рукопашной схватке, или на отполированной до зеркального блеска равнине Улланора, где замерли неподвижно и сражаетесь исключительно силой разума, баланс сил ещё не успел склониться ни в ту, ни в другую сторону. Исход поединка пока не ясен.

Здесь, на Молехе, ты выиграл всего один раунд и убил лишь малую часть Повелителя Человечества.

Вот только… Там и вон там… Яркие пятна на земле. Лужицы лет жизни, которые вытекли из раны, свернувшиеся пятна дней и капли часов. След времени уходит вдаль. Не убил. Ты Его пока не убил. Он пожертвовал одним из своих обликов, чтобы прекратить пытку и прикрыть побег.

Ты идёшь по следу, с каждым шагом ускоряясь. Если забрать у тебя столько лет жизни, ты умрёшь. Годы — это единственное, чего у Него бесспорно больше.

Он должен быть слаб и ошеломлён. Возможно, даже при смерти, если так и не смог пережать истекающую временем душу. Куда же ведёт след? Налево, в сожжённые руины Макрагга? Нет, направо…

Ты расправляешь плечи и шагаешь сквозь реальность на улицы Нового Византия, прямо перед аннексией Панпацифики. Вереница капель ведёт в гулкие подземные пещеры Калта, а оттуда — в усыпанные остовами сгоревшей техники пустоши Талларна. Ты с трудом находишь след в клубах пыли. Погоня продолжается на острове недалеко от побережья Альбии во времена до эпохи Раздора, по тропинкам между длинными домами из выветренного камня. Из-за тростниковых штор наблюдают испуганные глаза. Следы на траве становятся ярче. Истечение времени так и не получилось остановить. Как Он вообще держится на ногах? Ты замечаешь свежий след ладони на стоячем камне. Здесь Император остановился, чтобы перевести дух.

За порогом длинного дома ждёт новая реальность: Давин времён Великого похода. Оказавшись в тёмной каменной зале, ты осторожно осматриваешься, держа Крушитель Миров наготове. Отец должен попытаться напасть. Это хорошее место для засады. Сама планета поможет ей стать успешной.

Но нет. Ничего. Поэтому ты отдёргиваешь занавесь и оказываешься в отсеке одного из центров Селенар на Луне. Высокий свод опирается на ряд колонн из розово-красного камня. Изящная халцедоновая аркада залита земным светом и абсолютно безмолвна. Что это за время? До Объединения? Неважно. Ты…

Он атакует со спины мысленным залпом. Ты падаешь, перекатываешься и пытаешься встать, но отец телекинезом отрывает тебя от земли и швыряет в стену. Кварц трескается. Ты грузно валишься на пол. Не такой уж Он и слабый. Не такой уж серьёзной оказалась рана.

Император бросается в атаку сквозь пробитую в стене дыру, рубя мечом сверху вниз. Это едва не стоит тебе руки. Второй удар ты блокируешь, подставив навершие булавы, и отмахиваешься Когтем. Отец уклоняется. Его глаза вспыхивают и испускают два луча яркого света. Они вгрызаются в доспех с такой силой, что протаскивают тебя по усыпанному битым кварцем полу. Собравшись с силами, ты зажигаешь алое око на нагруднике и противопоставляешь Его силе свою. Поток ревущего кровавого света сплетается с лучами белого пламени. Столкнувшись, они создают воспалённую воронку на теле реальности. Материальная компонента вопит от боли, а имматериум бурлит и искажается. Ты шагаешь вперёд, усиливая напор. Император не движется с места, упираясь в каменный пол. Ещё шаг. Вопль становится громче.

И ещё один. Завывание срывается на фальцет. Фрагмент эмпирей между вами разрушается, нити пространства, сплетённые с ним воедино, рвутся. Взрыв отбрасывает Императора прочь и разрушает грань реальности с Луной. Внезапный фрактальный сдвиг кидает вас в сырую безымянную пещеру. Огненный шар, расцветший в момент взрыва, постепенно угасает.

Ты рвёшься вперёд сквозь пламя, занося булаву. Отец бросает очередной пси-снаряд, пытаясь остановить натиск, но сил не хватает. Удар приходится вскользь и рассеивается по поверхности щитов. Крушитель Миров же оставляет в отражающем поле Императора внушительную вмятину. Похоже, встроенные в Его доспехи генераторы находятся на последнем издыхании и вот-вот выйдут из строя.

Он вонзает меч тебе в плечо. Ты отбрасываешь его взмахом булавы, и клинок выскальзывает из раны, роняя на пол капли крови. Каждый удар порождает странное эхо под сводами древней пещеры. Оно словно бы остаётся витать в воздухе, среди кальцитовых природных колонн, покрытых конденсатом каменных арок и грубых рисунков на голых стенах.

Отец разворачивается, пригибает голову и выполняет невероятную комбинацию ударов мечом. Очевидно, Он научился ей у какого-то эльдарского автарха. Ты не можешь защититься. Атака слишком точная и смертоносная.

Нужно пространство для манёвра. И ты не ограничен четырьмя стандартными измерениями материального мира. Тебе подвластны бесчисленные углы и плоскости эмпирей.

Осенив себя защитным знаком, ты уходишь в сторону, вдоль Двенадцатого Имматериального Пересечения, скользишь между колючими деревьями в лучах болезненного света, собираясь обойти отца с фланга. Он замечает тебя периферийным мысленным взором и поднимает клинок в защитную позицию на Шестьдесят шестой Диагонали, где никогда не заходит луна цвета старой кости. Одновременно отец успевает начертить лезвиями силовой перчатки какой-то светящийся символ в воздухе и метнуть его в твою сторону по Долине Созданий, где корчатся и лают безумные твари. Ты разбиваешь вопящую звезду ударом булавы прежде, чем та успевает коснуться доспехов. Она рассыпается, словно сухая глина, и в ноздри бьёт смрад магии Сигиллитов. До чего слабые чары! Представители проклятого ордена так и остались простыми фокусниками. Их примитивное колдовство не подходит для настоящего управления эфирными энергиями.

Но знак — это просто приманка. Острые лезвия молниевых когтей расходятся в стороны, и их на миг окутывает паутина молний. Затем накопленный заряд срывается с Его ладони и летит в твою сторону. Сияющий зигзаг достигает цели, и ты чувствуешь, как от его силы горят даже кости. Ты отлетаешь и бьёшься спиной об известняковый столб. От чёрной брони валят в равной степени дым и миазмы агонии. Император поднимает меч, намереваясь обезглавить падшего сына.

Идеальный смертельный удар. Знакомое движение. Точно так же заносил клинок Сангвиний в самом конце вашего поединка. Отец показывает тебе приёмы, которым учил другого сына.

Неважно.

Тяжёлый меч рассекает камень так же легко, как человеческую плоть. Ты отдёрнул ткань реальности, словно занавес, и откатился в сторону. Из древней известняковой пещеры ты вываливаешься в смежную область имматериума, наполненную жидким варпом. Приземлившись на ноги, ты переводишь дух. Тело ещё болит от касания Его молнии. Нужно осмотреться и отыскать подходящую для продолжения боя грань пространства. Ты пересекаешь стенающий Залив Плача, пробегая по длинному и узкому мосту из живой ткани. Он вздрагивает и прогибается под ногами. Внизу распахнулась бездонная древняя пропасть.

Отец смог последовать за тобой сквозь миры, перебирая их, будто складки ткани, и настигает тебя на бронзовых, вопящих ступенях Лестницы Бастиона в красном царстве. Каким-то образом Императору удаётся тебя отыскать и не сбиться со следа, несмотря на попытки взбежать по идущим рябью уступам и скрыться в Туманах Безрассудства, а затем — на бледной равнине, где бушует Метель Забвения.

Он использует все свои дары, многие из которых передал сыновьям. В образе залитого кровью чародея отец сверлит тебя гибельным взором, пронзающим насквозь всё мироздание. Из злобного ока вырывается сонм огненных шаров, что несутся к тебе с бесчисленных сторон и направлений, во всех реальностях. Они стремительно приближаются и должны попасть одновременно. Ты создаёшь свою копию из старых теней, чтобы отвлечь опасные снаряды, и сбегаешь от взрыва через распахнувшиеся врата из чёрной кости. Они ведут к Нему за спину.

Ты дробишь затылок Императора ударом Крушителя Миров.

Но отец проявил величайшую хитрость. Ты убил симулякр из варп-тумана. Чучело, служившее приманкой. Ложный образ.

А настоящий Император тем временем стремительно несётся в атаку из глубин варпа. Ты убегаешь в Петлю Теней, тусклый, искривлённый мир, где нет прямых линий и всё состоит из углов. Он пускается в погоню, как охотничий пёс, как волк, загоняющий жертву. Отец стал оборотнем и взял след. Меч превратился в топор палача, у Него выросли длинные клыки, а плечи скрылись под покровом зимы, как под наброшенной шкурой.

У тебя не хватит терпения сражаться со столь примитивным проявлением гнева, и потому ты быстро творишь лабиринт, чтобы задержать его. И как только волк замедляет бег, ты замыкаешь проходы сами на себя, одновременно стирая все выходы. Отец пойман в ловушку. Но с каким мастерством Он использует старые трюки, чтобы обеспечить преимущество! Император давным-давно в совершенстве овладел этими приёмами.

А ты, в свою очередь, вырос и изменился. Перерос отца. Желание идти тропою славы, достигнуть большего, превзойти Его и сменить на престоле — очевидная демонстрация того, как ты жаждешь отринуть Его прокисшее наследие. Многие соперники и даже союзники, замечая этот рост, обвиняли тебя в гордыне и самодовольстве. Даже в зависти. Они так часто и много это твердили, что ты поверил.

Но всё не так. Ты достиг всего, чтобы выйти из Его тени. Чтобы быть собой, а не бледным и слабым подобием Императора. Ты не хнычущий бастард, слепо повторяющий каждое движение отца. Ты — не Его часть.

Всё, от разорения Империума до приведения к согласию Терры и уничтожения Его Великого Плана, было подтверждением твоей значимости. А абсолютная власть над Хаосом — доказательство превосходства, потому что Он так и не смог её обрести. Или побоялся.

Ты — Хорус Луперкаль, возвышенный инструмент Хаоса. Одно только это говорит, что ты не марионетка и не ущербная копия.

Раньше ты страшился Его силы. А теперь понимаешь, что у Императора есть лишь капля, похищенная из твоего океана.

Крошится камень, рушатся стены. Он принял облик великого архитектора и составил план побега из лабиринта, отыскав бесконечно малую слабину в месте, где сходятся стены. Затем, в облике разрушителя, Император ударил в ту точку силой эфирных осадных машин. Быстрым и мудрым вороном Он проносится по лишённым симметрии и покрытым соляной коркой палатам Дрейфующего Замка, а потом, обернувшись степным всадником, проскальзывает из Восемнадцатого Сопряжения на лихорадочные луга Долгой Печали и огибает по перекопанной узловатыми корнями земле толстый ствол гигантского Древа Душ, чтобы атаковать с неожиданной стороны.

В облике хищного льва Император охотится за тобой на диком побережье Моря Душ и с бесстрашной уверенностью мстящего сына заносит руку для последнего удара.

У Него бесконечный выбор возможных образов. Целая династия лиц, смыслов и способностей.

Но ты всемогущ, и потому можешь делать то же самое, только лучше.

Ты укрываешься в заросшей плесенью Пограничной Крепости, что стоит на краю Равнины Излишеств, принимаешь облик ужаса и наполняешь кошмарами тёмные болота на подступах. Ты хочешь задержать отца, создав бездушное поле льда, где Он не решится сделать шаг. Ты закрываешься коконом живой земли, создавая скальные валы и непроходимые стены обжигающего пламени. Ты заражаешь проржавевшие врата и скрипучие лопасти мельниц контагиозными печатями, что воняют разложением и привлекают жужжащие рои мух. Они несут смерть каждому, кто посмеет всмотреться в их линии. Из гимнов, прославляющих нерождённых, ты забираешь звучные литании и засеваешь каждый угол их словами. Отец не вынесет даже одной ноты этих противоестественных песен. Они заставят Его отступить. Они погрузят Его в безумие.

Ты молотом вбиваешь боль гладиатора в собственное сердце и наполняешь душу его неугасимым гневом. Теперь ты готов встретить Императора чистейшей, дистиллированной яростью.

Ты ждёшь, медленно закипая. Просто на всякий случай руки готовятся нанести решающий удар.

Ждёшь.

Ждешь…

Ярость начинает угасать. Так ли она нужна? Нужно ли тебе вообще хоть что-то? Зачем эти огненные стены, благоговейные песнопения, мучительный гнев и кишащие насекомыми символы погибели? Какой в них толк? Ты же Хорус Луперкаль и пожелал быть собой и доказать собственную силу. Ты не химера из чужих душ. Всё это не нужно. Так сражается отец, а ты презираешь Его методы.

Не надо Ему уподобляться.

Послушай, величайшее удовольствие принесёт победа в собственном облике. Просто подумай. Представь, какое наслаждение ты испытаешь, одержав верх на своих условиях. Видишь? Тут не о чем спорить. Ты хочешь именно этого. Не просто хочешь — жаждешь.

Ты отбрасываешь все лишние образы. Стены исчезают, печати тают. По твоей воле смолкают поющие голоса и угасает ярость.

Ты хочешь встретить Его лицом к лицу. Это прекрасное чувство…

Слишком поздно приходит осознание того, что Император в облике искусителя обошёл выстроенную защиту льстивыми посулами и обманом. Отец всегда был мастером множества образов. Он всегда заключал в себе целый аркан. И сейчас Он тебя обыграл.

Поэтому ты решаешь сменить правила.

Нет времени готовиться. Он почти добрался до цели. Тебе известен другой аркан, и он точно сможет завладеть вниманием отца, как и всегда. Когда Император обрушивается на тебя в облике несокрушимого железного кулака, ты протягиваешь руку Ему навстречу.

Ты открываешь ладонь с лежащими на ней тремя картами из простого, классического расклада Трионти.

Верховный Жрец, сохранивший фанатичное рвение, несмотря на долгое изгнание, проклинает кровь твоего отца. Карга с бельмами на глазах бормочет, опутывая Его разум потоками бессмысленных грязных пророчеств. И, наконец, Серебряная Дверь перекрывает путь.

Ты никогда не уделял большого внимания карточным гаданиям, но символы и значения колоды таро тебе известны. Они всегда казались слишком неточными. Подобные вещи — удел колдунов и Сигиллитов. Иногда с их помощью можно предсказать будущее, но слишком тяжело интерпретировать результат из-за чрезмерного количества вариантов прочтения.

Теперь же, овладев псионическими искусствами, ты научился ценить эти образы. Они — отпечатки воображения. Карты привязывают внутренние, бессловесные символы к архетипам бытия. Они сложный и загадочный инструмент, способный тонко реагировать на изменения и точно предсказывать события.

Но здесь, в твоём царстве варпа, их символизм выходит за рамки пророчеств. Карты позволяют не только толковать исходы, но и определять их. Они способны понимать желания владельца, а затем создавать предпосылки для их исполнения. С их помощью можно заставить судьбу подчиняться твоей воле.

Отец всегда с пиететом относился к гаданиям на картах и даже создал собственную колоду. Интересно, пытался ли Он когда-нибудь делать расклад, находясь в варпе?

Ты переигрываешь отца в Его собственной игре.

Он, ошеломлённый твоим манёвром, пытается вырваться из клейкой паутины первого расклада. Из грандиозного имперского таро, Его личной колоды, Император достаёт Паломника и использует его способности к поиску пути, чтобы отыскать обходную тропу мимо двери, которую ты захлопнул у Него перед носом. Истинный паломник всегда добирается до цели, независимо от расстояния и испытаний, выпавших на его долю.

Но испытания можно сделать тяжелее. Ты выкладываешь Великана из старшего аркана поперёк Серебряной Двери и заключаешь отца в тёмных руинах. Но Он уже победил Великана, проложив путь до твоего Двора через флагман, и во второй раз эта карта не сможет надолго сдержать Повелителя Человечества. Впрочем, даже нескольких мгновений хватает, чтобы вытащить из колоды Галактику и растянуть разделяющее вас расстояние, а Расколотый Мир сжигает дотла все Его надежды.

Он видит искалеченный Тронный мир и задыхается от отчаяния. Несколько пси-реактивных пластинок в Его колоде: Фамилиа Хумана, Великое Воинство и Властители Терры — обращаются в пепел. Ты чувствуешь запах скорби. Отец хрипит, когда твой расклад заставляет Его вкусить прах побеждённой планеты. Тебе хочется провернуть клинок в ране, и для этого пригодится более амбициозный расклад — Антагонис. Юстициарий осудит Его преступления и назначит кару. Божий Дом укрепит твой Двор и подтвердит твою правоту в споре. Примитивный Мир заберёт ещё больше лет из Его раненой души и вытянет жизненные силы. А Властелин Мечей обеспечит тебя оружием.

Отец впадает в отчаяние. Часть этих образов очень стары и не вошли в Его любимую колоду. Соответственно, Императору нечем крыть, и нет возможности обратить их воздействие вспять. Он осознаёт опасность ситуации, в которой оказался, и тянет карту. Император превращает себя в несокрушимую Крепость Веры. А ты разрушаешь её стены, став Башней Молний. Он тут же использует непостоянного Арлекина, чтобы сбежать от уготованной судьбы. Его танец грациозен и стремителен, но всё равно лишь в последний момент выводит отца из-под падающих камней.

Император приземляется, пригибаясь к земле, словно хищный кот, и ставит защитный расклад — символы согласия, метод Пирпонта. Линкор даёт надёжный контроль над силой, Вольный Торговец дарит удачу и благоволение судьбы, Астарта обеспечит защиту.

Ты отвечаешь символами раздора и уничтожаешь осторожный расклад. Перевёрнутый Демон ложится поперёк Линкора, и Его сила угасает. Ещё один перевёрнутый Демон накрывает Вольного Торговца, и удача подходит к концу. И наконец, третий перевёрнутый Демон перебивает Астарту и лишает Его защиты.

Ты составил собственную колоду. У тебя было всё время во вселенной, пока ты ждал отца в своём Дворе. Ты лично создал эмпирейное таро, а Старая Четвёрка подсказывала образы, которые могут появляться на пси-реактивных пластинках. Каждая колода уникальна. В твоей очень много демонов.

Ты выкладываешь новые карты. Двойной Пирпонт. Потом ещё один расклад, наискосок первого, в стиле, известном под названием Морталитэ. Армия демонов марширует плечом к плечу. Карты в руках Императора сгорают прежде, чем Он успевает их выложить. Ты выкладываешь восьмёрку Пентаклей, и они атакуют Его со всех сторон. Достаёшь из колоды Мстителя, чтобы тот охранял тебя от атак со спины, а Скрытый Сирота затмит Его мысленный взор и подчеркнёт окончательный разрыв ваших кровных уз. Отец выглядит испуганным. Ты, просто для смеха, вытягиваешь Тёмного Короля, чтобы напомнить Ему о попытке откусить слишком много и чрезмерных амбициях. Он отшатывается прочь, не желая даже смотреть на карту, и пытается отправить к тебе Убийцу. Но Мститель не просто так ждал своего момента и пресекает атаку на корню.

Твой Экстерминатус бьёт Его Просвещение. Его Аквила и Рыцарь Конкордии вместе с Магосом охвачены пламенем твоего Небытия. Твой Жуткий Стрелец во второй раз убивает его Непоколебимого Ангела.

Дело не в количестве силы, а в том, как отец её применяет. И сейчас он не может ничего. Он — новичок и любитель, решивший попытать счастья в противостоянии с мастером. Император утратил контроль даже над теми несколькими картами, что остались в Его руках.

Он понимает, что проиграл, и решает бежать от разложенной перед ним судьбы, которая полностью подчинена твоей воле. Повелитель Человечества колотится в Серебряную Дверь в поисках выхода.

До настоящего момента вы использовали образы таро в их прямом, самом простом и буквальном значении. Но есть ведь и глубинные, скрытые смыслы, которые новичку недоступны. Смерть, например, несмотря на кажущуюся очевидность, редко означает непосредственно смерть. Чаще всего она трактуется как общее отрицание или завершение. Дурак в Лохмотьях зачастую далеко не глуп и капризен, а символизирует стремление к безгрешности и чистоту веры.

То же самое можно сказать и о следующей карте, которая пришла в твою руку. Ты выкладываешь Разорителя.

Как и Смерть, он выглядит зловеще и многих пугает. На самом деле этот образ воплощает абсолютно нейтральную и управляемую силу. Изображение олицетворяет резкие перемены, внезапный и непредвиденный поворот событий. Имперцы предпочитают считать, что эти перемены свершаются во вред Империуму. Но так случится, только если ты того захочешь.

А ты действительно хочешь. Ты делаешь карту своим символом и кладёшь её поперёк Серебряной Двери.

Разоритель распахивает створки в момент, когда Император пытается пробиться сквозь них. Вы стоите лицом к лицу.

Крушитель Миров бьёт Императора в шею и щёку так, что голова мотается в сторону. Брызжет кровь. Отец падает на настил палубы.

Оставшиеся карты рассыпаются рядом. Их совсем немного, ведь большая часть колоды сгорела. Ты замечаешь Гвардейца, Трон, Космодесантника, Рыцаря Мандацио, Фонарь и Откровение.

Слабый расклад, предвещающий неудачу. К тому же совершенно беспорядочный.

Карты Ему не помогут. Император должен умереть.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

ЗДЕСЬ ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ

10:i

Никогда не поздно

Сколько бы раз он ни тасовал карты, расклад получается один. Темнота в зале библиотеки стала такой густой и плотной и подползла так близко, что можно подумать, будто четыре живых души набились под пологом из чернейшей ночи и сидят вокруг единственного источника света в центре стола. И даже тот начинает угасать. Стеллажи с книгами, даже если они ещё там, давно скрылись с глаз.

Все собрались вокруг стола и наблюдают. После первой попытки, когда последней картой оказался Разоритель, Ариман успел попробовать множество вариантов расклада: Леонормальный, Пирпонт, расклады Зикера, Трионти, Морталитэ, экзегезу Роше и несколько иных, более абстрактных схем без явной симметрии и последовательности, которые со стороны кажутся просто набором хаотичных действий.

Результат всегда один.

Демон, Демон, Демон, Демон…

— Почему карта всегда одна и та же? — спрашивает Зиндерманн. Он подтаскивает единственный стул и робко усаживается напротив Аримана, всматриваясь в рисунки на картах. Страх никуда не делся. Старик боится и просперийского колдуна, и ситуации, в которой оказался, но теперь его снедает научное любопытство.

— Потому что считывать больше нечего, Кирилл Зиндерманн, — отвечает библиарий. Его голос похож на негромкое змеиное шипение.

— Это не ваших рук дело?

— Конечно, нет. Почему ты так решил?

— Потому что вы не раз доказывали, что можете заставить карты подчиняться вашей воле, — отвечает бывший итератор и тянется рукой к одной из пластинок.

— Не трогай, — велит Ариман.

— Это нарушит процесс чтения? — Зиндерманн спешно отдёргивает руку и поднимает взгляд на собеседника.

— Ты умрёшь, — отвечает колдун. Его череп мерцает под полупрозрачной, призрачной плотью.

Старик сглатывает и кивает.

— Н-но если карты меняются в зависимости от прочтения… Как это вообще работает? — Зиндерманн явно потрясён внезапной мимолётной встречей со смертью. — Эти пластинки — достаточно беспристрастный инструмент. Их смысл может меняться. Но почему они сами меняются в процессе?

— Для вашей цивилизации уже несколько поздно задаваться такими вопросами, — замечает Ариман, тасуя колоду.

— Никогда не поздно, — парирует бывший итератор.

Колдун пожимает плечами. Глубоко запавшие глаза светятся, как две синих лампады.

— Что ж. Сейчас мы находимся в варпе, а здесь не существует линейного времени. Нет прошлого и будущего. Последствия могут порождать причину. И результат гадания может влиять на процесс.

Он снова раскладывает карты на столе.

— И этот принцип работает для… всего, что есть в варпе? — спрашивает Мауэр. Ей явно не хочется произносить название местных обитателей.

Ариман, разглядывая очередного Демона, кивает.

— Если не вдаваться в детали, то да. С материальной, линейной точки зрения демон может умереть задолго до собственного рождения. Они — петли, завихрения, замкнутые циклы, которые одновременно живы и мертвы.

— Как рождаются демоны? — спрашивает Зиндерманн.

— Я д-думала, вы хотите узнать, как они у-умирают, — подаёт голос девушка-архивариус.

— И это тоже, — кивает он и переводит взгляд на колдуна. — Так как?

— То, что ты, Кирилл Зиндерманн, называешь демонами, на самом деле… — Ариман замолкает. — Скажу проще. Демоны не рождаются. Никогда. Но у них есть начало и, временами, конец. Простыми словами, нерождённые — это вибрации имматериума, крошечные частицы эфира, обретшие предназначение и форму в результате негативного события в материальном мире. Например, смерти. Завершения чего-то важного. Какой-то гнусности. Резни. Они появляются в ответ на боль, тоску или любое иное событие, создающее активные эмоциональные вибрации.

— Значит, убийство здесь создаёт демона там? — уточняет Зиндерманн.

— Мы все сейчас находимся там, но, по сути, верно. Значимые проявления насилия в реальном пространстве заставляют варп реагировать. Можно сравнить с тем, как из плавильного котла зачерпывают немного свинца и, залив в форму, резко остужают. Фигура получается тем крепче, чем страшнее и отвратительнее совершённое преступление. Самые могущественные демоны появляются из бессмысленных, жестоких убийств из чувства мести. То, что кажется нам неожиданным или безумным, порождает наиболее уродливое эхо.

— Значит, демон — это воплощение злодейства? Проявление невероятной жестокости? — шёпотом спрашивает Мауэр.

— Именно так.

— Так что же происходит? — Зиндерманн указывает на карты, на этот раз стараясь держать руки как можно дальше от пластинок.

— Похоже, — отвечает колдун, — нечто нечеловечески страшное.

10:ii

Капитан и Преторианец

Константин каким-то чудом держится на ногах. Он продолжает идти и не умирает. Дорн и не подозревал, что человек после таких ран способен стоять, не то что двигаться. Впрочем, раньше он и не знал таких людей, как капитан-генерал кустодиев.

Примарх мысленно поправляет себя: на самом деле он никогда толком не знал Вальдора. Ни его, ни других из сиятельного Легио. Кустодии — отдельная порода, взращённая на иных традициях и с помощью других технологий. Это продукт ушедших времён. Хотя они с Дорном, его братьями и сыновьями служат одному господину и стремятся к тем же целям, воины Легио Кустодес произрастают от иного корня. Они — последние и величайшие воители своего времени, идеал боевого искусства времён Объединения. Но сейчас оказались в тени примархов и их генетических отпрысков.

Дорн знает, что кустодии не испытывают к новичкам тёплых чувств. Так было всегда. Вечно мрачный и угрюмый Вальдор даже не пытался скрывать отношение к сыновьям-примархам и легионерам. Это не зависть и не презрение, а сомнения, мрачная неопределённость, насторожённое недоверие к новым инструментам, созданным тебе на замену.

И, видит Трон, эта война доказала обоснованность его сомнений.

Константин ни разу не усомнился в решении Императора возвысить Дорна и его братьев. Он никогда бы так не поступил, но только потому, что его верность имеет особую природу. Примархи и астартес служили, потому что были одной крови со своим господином и повелителем. Эта примитивная, глубинная связь — удел подверженных страстям, неспокойных людей. Её сила может завоевать Галактику и в то же время зависит от эмоций и отличается непостоянством.

Да уж, ещё как отличается.

Преданность Легио Кустодес всегда была другой. Она холодна и неизменна, словно адамантий. В ней пылает яростное пламя, но нет необузданного пыла. Она безмолвна и беспрекословна. Дорн считает, что Константин никогда не оспаривал решение повелителя о высоком статусе примархов, потому что в принципе не знает, как это сделать. Его неспособность возразить господину — побочный эффект заложенной при создании верности. Любые сомнения противоречат его природе.

Дорн, естественно, давно с ним знаком. Они работали в плотной связке, сражались плечом к плечу и полностью доверяли друг другу. Во время осады усилиями их двоих и ещё нескольких человек Дворец продержался достаточно долго. Дорну нравится думать, что ему, одному из немногих из сыновей-примархов, удалось заслужить невольное уважение Вальдора и что его характер больше всего похож на абсолютную преданность кустодия. Они без сожалений отдадут жизнь друг за друга.

Но эти два воина никогда не были близки. Их нельзя назвать друзьями. Их не связывают узы братства, какими бы непостоянными они ни были. В лучшем случае примарх и капитан-генерал — вынужденные товарищи по оружию.

Может ли вообще Константин или другой кустодий сблизиться с кем-то? Дорн подозревает, что концепция дружбы, как и сомнения, им чужда и несовместима с природой золотых стражей.

И тем не менее кустодии готовы умирать за своих. И в ближайшее время это, без сомнения, придётся сделать.

Дорн пытается гнать подобные мысли подальше. Он знает, что беспомощно погряз в прошлом. Столетия, проведённые в одиночестве в красной пустыне, привели к тому, что мысли постоянно зацикливаются, будто кольца стен вокруг крепости, превращаются в лабиринт без входа и выхода. В воспоминаниях примарх постоянно возвращается к уже случившимся вещам, потому что во время бесконечного плена у него больше ничего не оставалось. И теперь не получается вырваться из пут навязчивых мыслей. Ему даже кажется, что это вовсе не град, влекомый штормовым холодным ветром, бьёт по броне, а впустую потраченные секунды и упущенные возможности.

Впрочем, это действительно не настоящий шторм, а буря небытия невообразимых масштабов. Может, это мгновения былого, ведь даже самое время сорвало со швартовых, и теперь прошлое, обратившись разгневанной стихией, бьёт в лицо.

Дорн понятия не имеет, сколько им удалось пройти. Видимость практически нулевая. Судя по крутому подъёму и неровному грунту под ногами, воинам удалось обогнуть орбитальную платформу, и сейчас они взбираются по каменистому склону ударного кратера, что возник после падения станции.

Ярость и безумие битвы остались позади.

Но движутся они слишком медленно. Валуны под ногами лежат неплотно и то и дело норовят соскользнуть вниз. Штормовой ветер бьёт в лицо и несёт потоки дождя. К тому же Константин тяжело ранен и не в состоянии двигаться с хоть сколько-нибудь высокой скоростью.

Он ковыляет следом за Дорном, опираясь на копьё, как на костыль. Сейчас кустодий до боли похож на Сигиллита, когда тот неспешно бродил по Тронному залу, стуча посохом по плитам пола. Ещё одно невесёлое воспоминание.

Несколько раз примарх останавливается и протягивает руку, предлагая Вальдору помощь в преодолении очередного коварного препятствия. И каждый раз Константин отбрасывает её в сторону или сверлит Дорна взглядом, исполненным такого презрения, что тот вынужден отступить.

— Пошёл ты.

— Ты ранен. Позволь тебе помочь.

— Пошёл ты со своей помощью.

По оценкам Дорна, они медленно приближаются к гребню хребта. Чем выше, тем сильнее становится буря. Не видно ничего, кроме сплошной завесы дождя, чёрных камней и клубов пара. Кажется, что в мире осталась только буря.

Но и этого достаточно. Есть цель, к которой они стремятся. Направление, в котором нужно идти. Сам шторм — огромное, жуткое атмосферное образование из закручивающихся по спирали чёрных облаков — висит так низко, что, кажется, вот-вот столкнётся с землёй. В зловещем оке бури в центре вихря сверкают молнии. Эти вспышки — как мерцание маяка, на который можно ориентироваться во мгле. Вальдор решил, что им нужно туда. Что именно там его повелитель принял последний бой. Дорн согласен. Если дождь, что стекает по доспехам, и правда состоит из моментов прошлого, то шумит он голосом отца.

За спиной раздаётся грохот камней, скользящих по мокрому склону. Примарх оборачивается и видит, что капитан-генерал кустодиев, шатаясь, заваливается на спину, утратив опору.

Дорн инстинктивно хватает Вальдора за запястье, не давая тому упасть. В лучшем случае падение усугубило бы состояние и без того крайне серьёзных ран.

На этот раз Константин не отбрасывает протянутую руку, и Преторианец вытягивает его на более надёжную скалу. На несколько мгновений они укрываются от бури под сенью массивного валуна. По обе стороны от каменной глыбы по склону ручьями льётся вода.

— Останься здесь, — говорит Дорн.

— Пошёл ты.

— Остановись, Константин. Ты ранен.

— Пошёл ты, седьмой сын.

Примарх мрачно смотрит на спутника. Он не понимает, почему регенеративные способности кустодия не справляются с ранами. Возможно, они перестали работать в этом не-месте и не-времени. Или нанесённые повреждения оказались слишком серьёзными и превосходят возможности организма к самоисцелению.

— Просто постой здесь немного и соберись с силами, а я разведаю путь, — кричит Дорн, перекрывая рёв штормового ветра. — Поднимусь на вершину хребта и посмотрю, что на той стороне. А потом вернусь…

— Пошёл ты, — фыркает Вальдор. — Я могу идти.

Судя по цвету лица кустодия и боли, плещущейся в глазах, это не так.

— Константин…

— Я не покину поле боя, Преторианец. Не сейчас. Пошёл ты.

Они сверлят друг друга взглядом.

— Я тебя понял, капитан-генерал.

Дорн встаёт и протягивает кустодию руку. Тот осматривает её с таким видом, будто собирается отрубить, но затем принимает помощь и позволяет примарху поднять себя на ноги.

В ту же секунду Вальдор, опираясь на копьё, уходит вверх по склону, оставляя Дорна позади.

— Пошёл ты! — кричит Преторианец в спину уходящему воину и торопится следом.

Ветер на вершине настолько силён, что путникам с большим трудом удаётся перебраться через хребет.

За каменистым гребнем царит внезапный покой.

Шторм продолжает бесноваться над головой. Дождь по-прежнему заливает скалы. Воет ветер. Дальний склон ведёт в странно неподвижную область под оком бури. Кажется, будто элементы рельефа накрывают пространство в центре, подобно крышке котла, и отводят стихию прочь, не давая ей терзать землю.

Они начинают осторожно спускаться. Впереди ждёт просторная низина — серая, ровная и глубокая, как лунное море. Её окружает корона нависающих скал, а в небе вращается вопящая спираль шторма небытия.

Склон становится пологим, постепенно превращаясь в плоскую осыпь из щебня и крупных валунов. Пространство залито жёлтым заряженным светом. В неестественных, болезненных лучах поблёскивают струи дождя. В центре низины, в нескольких километрах от путников, прямо под оплетённым лентами молний оком бури, виднеется некое сооружение.

Примарх и кустодий идут туда. Капли дождя испаряются, превращаясь в туман. С расстояния кажется, что это разрушенный форт наподобие Хасгарда или Преграды Горгона или просто башня, рухнувшая от удара молнии. А потом Дорн понимает, на что на самом деле смотрит.

Это верхняя командная часть кормовой рубки космического корабля. Полуразрушенный, сгнивший остов тоскливо торчит из серого болота, пьяно кренясь, будто погибший корабль над поверхностью океана. Громадная конструкция, от которой буквально веет запустением, окружена кольцом руин и широкими наносами из обломков. Яркие зигзаги молний протягиваются из центра вихря к покосившимся шпилям с грохотом, похожим на артиллерийские залпы. На верхних башенках, сломанных сенсорных блоках и щитовых мачтах расцветают переливающиеся гирлянды коронарных огней.

— Проект «Глориана», — бормочет Дорн. — «Мстительный дух».

— Только видимая его часть, — выдыхает Константин. Капитан-генерал, хромая, догоняет Преторианца и, тяжело опираясь на копьё, всматривается вдаль.

Дорн вопросительно смотрит на товарища.

— Всё вокруг — это «Мстительный дух», — поясняет Вальдор. — Это место. Целиком. Это корабль. И в то же время — что-то ещё.

Он замолкает.

— Эту часть нам позволили увидеть, — продолжает кустодий с таким видом, будто только что сказал совершенно логичную и очевидную вещь. Дорн с тревогой осознаёт, что так оно и есть.

— Позволили?

— Только её мы способны увидеть, если тебе так проще. — Вальдор пожимает плечами. — И нам туда.

Дорн понимает, что слышит новый звук. Не болезненный треск молний, не шум дождя, не завывание ветра над низиной и не рёв бури в вышине. Это… Удары. Металл бьёт в металл. Оружие попадает по броне. Размеренный, хорошо знакомый синкопический ритм яростного сражения.

Очень далёкий.

Вальдор забрасывает копьё на плечо и идёт к остову. Он оглядывается на оставшийся позади скальный гребень. Преторианец понимает, чего ждёт кустодий и кого надеется там увидеть.

— Они придут? — спрашивает он. — Твои люди. Они смогут…

— Если хоть один ещё жив, — отвечает Константин, — то он придёт. Корос. Кто-то другой. Любой из стражей. Я отдал приказ. Они знают, куда идти.

— Ты их… чувствуешь?

Вальдор качает головой и устало смотрит на Дорна.

— Ты ничего не говоришь о Кровавых Ангелах, седьмой сын.

— Не говорю.

— Есть мысли?

— Никаких. Что бы ни случилось с братьями из Девятого, какой бы ужас… — Он замолкает. В памяти всплывают жуткие образы. — Увидеть Ралдорона в таком состоянии… Я не знаю. Может, порча Хаоса добралась и до них. Но больше походило на…

— Возмездие, — тут же произносит кустодий. — Ярость.

Дорн кивает. Было действительно похоже на ярость, столь сильную и невыносимую, что она обратила некогда благородных воинов в чудовищ.

— Думаю, ты прав. Ярость, разожжённая тяжелейшей утратой. — Он смотрит Вальдору в глаза. — Сангвиний погиб.

Капитан-генерал не отвечает и только шевелит челюстью, будто пережёвывая слова.

— Брат мёртв, — повторяет Дорн. — Его убил другой мой брат. Луперкаль.

— Откуда ты знаешь? — тихо спрашивает Вальдор.

— Мне рассказали. И я поверил. А если Ралдорон со товарищи почувствовали… и, боюсь, так оно и было, то…

Вальдор кивает и снова смотрит на далёкий гребень.

— Итак… — Примарх поднимает меч Диамантиса и всматривается в блики на поверхности металла. — С этим оружием в руке я взойду на мостик. Этот клинок пронзит сердце брата.

Рогал отправляется в путь.

— Он был… — произносит Вальдор.

Дорн останавливается и оглядывается на кустодия.

— Он мне нравился. Сангвиний. Он был… Я ничего не мог с собой поделать. Как я ни старался, он всё равно мне нравился. — Константин выдавливает кривую полуулыбку. — С большинством из вас у меня проблем не возникает.

Дорн кивает.

— Хорошая эпитафия. От тебя.

Они проходят ещё около километра и добираются до границы поля обломков, окружающего остов корабля. Здесь повсюду руины — безымянные каменные постройки, наполовину вросшие в мокрую от дождя глину. Воины не останавливаются.

Впереди что-то движется. Две широкие каменные арки, от которых над поверхностью жидкой грязи видны только верхушки, вздрагивают и начинают подниматься. Земля с чавканьем расступается, выпуская постройку из объятий.

Впрочем, никакие это не арки. И они не каменные. Из разбухшей почвы вырывается пара длинных, широких, загнутых к земле, как у авроха, рогов длиной по пять метров каждый. Они растут посреди низкого, нависающего над глазами лба. Над землёй поднимается гигантский череп. За черепом идёт шея толщиной с оборонительный вал и массивные сгорбленные плечи.

Нерождённый поистине огромен. Могучая, отдалённо похожая на человека туша лезет из склизкой земли, будто оживший мертвец из неглубокой могилы. На шкуру налипли комья глины. Существо цепляется за землю длинными пальцами, оставляя глубокие борозды. Оно выдёргивает из грунта тяжёлое раздвоенное копыто и встаёт в полный рост. Вместо головы у демона череп не то лося, не то лошади с навечно застывшей жуткой ухмылкой. В глазницах пылает тот же свет, что озаряет штормовые тучи над головой. Чудовище распахивает пасть и ревёт — хриплый вопль бьёт, как порыв ураганного ветра, и поднимает с земли облако мелких капель.

Нерождённый прыжками мчится к воинам. Земля содрогается. Дорн бежит навстречу врагу, пытаясь обойти того справа, и заносит меч, собираясь нанести удар при первой же возможности. Он не видит Вальдора. Демонический зверь окутан завесой водяного тумана. Туман, поднятый движением могучих конечностей, клубится и закручивается спиралями вокруг туши. Существо, похоже, не обращает внимания на примарха и приближается к иной цели. Дорн потерял кустодия из виду. Константин слишком медлителен? Поэтому враг решил, что он станет лёгкой целью? Успеет ли капитан-генерал убраться с дороги чудовища?

Или упрямый дурак решил встретить врага лицом к лицу?

Нерождённый снова ревёт и наносит удар. Гигантская лапа сжимается в гигантский кулак и с шумом выпускает в воздух гигантский фонтан коричневой жижи, а потом с чавканьем снова поднимается над промокшей насквозь землёй. Остаётся глубокая вмятина с разбросанными вокруг комьями глины.

Дорн не видит Вальдора. Он нигде не видит Вальдора.

Вопли нерождённого настолько громкие, что отражаются эхом от горного кряжа, окружающего низину. Существо разворачивается к примарху. Земля трясётся под его копытами. Дорн смещается в сторону в попытке контролировать дистанцию и ударить с фланга. Он выбирает цель для удара.

Противники сталкиваются. Воды так много, что капли застят глаза. Ноги скользят в жидкой грязи. Дорн метит в колено. Клинок рассекает свалявшуюся шкуру, но отскакивает от кости. Преторианец тут же прыгает в сторону и катится по земле.

Он знает, что чудовище попытается его схватить. Существо промахивается и оставляет ещё одну вмятину в грунте. Дорн пытается встать. Ноги не находят опору. Примарх весь покрыт мокрой глиной. Он снова бьёт и погружает меч в мягкие ткани на бедре демона. Раздаётся скулящий стон.

А через мгновение оглушённый Преторианец уже летит спиной вперёд, потому что нечто ударило его в грудь с силой осадного тарана.

Дорн падает и катится по земле, поднимая фонтаны брызг.

Снова старается встать. Нерождённый несётся, будто разъярённая грозовая туча, собираясь затоптать неприятеля. Выпавший из руки меч воткнулся в землю совсем рядом. Примарх выдёргивает его из влажной почвы и хочет попытаться нанизать чудовище на клинок в момент удара.

В струях дождя сверкает золотой росчерк. Что-то блестящее пронзает шею демона насквозь.

Тварь, шатаясь, бредёт в сторону, меся грязь тяжёлыми копытами и хватаясь лапами за горло. Существо открывает пасть, но из неё не доносится ни звука.

Оно тяжело падает на бок, поднимая облака брызг и сотрясая землю. Ноги судорожно молотят воздух, дрожат и замирают. Могучие лапы дёргаются и бессильно валятся наземь.

Вальдор, хромая, проходит мимо Дорна к мёртвой туше и сжимает древко копья, торчащее из горла нерождённого. Он замирает на мгновение, бормоча что-то похожее на имя, и выдёргивает оружие из раны.

Затем ковыляет обратно к примарху.

— Когда доберёмся до места, — произносит кустодий, — уступи мне право. Дай его убить.

— Константин…

— Я не знаю, каково это — иметь братьев, Рогал. Но мне бы, наверное, не хотелось их убивать. Тебе не нужна эта кровь на руках и чувство вины. Я сделаю что должен и ничего не почувствую.

Он, конечно, лукавит. Дорн прекрасно понимает, чего хочет Константин. Он ищет возмездия. Кустодий ни за что не сознается, но смерть Сангвиния его потрясла.

— Посмотрим, кто из нас первым туда дойдёт, — отвечает примарх.

— Мы дойдём вместе.

Дорн фыркает и кивает.

— Вместе сражаемся, вместе умираем, — произносит примарх. — Если это всё, что нам остаётся, — то так тому и быть.

Вальдор в последний раз оглядывается на линию скал вдалеке. Ни Диоклетиан Корос, ни другие кустодии так и не появились.

Впрочем, Абаддона там тоже не видно, и это несколько обнадёживает Дорна. Но он замечает гримасу разочарования на лице спутника.

— Я послал весть, — говорит он кустодию. — Призыв к бою. Перед тем как найти вас, я бросил клич, зовущий всех, кто сможет прийти на последнюю битву. Заверил своей печатью. Возможно, кто-то отзовётся.

— И как ты это сделал? — спрашивает Вальдор.

— Отправил вестника.

— Кого?

— Неважно. Мне на пути попалась живая душа, и я отправил её обратно за помощью.

— Ты доверяешь этому человеку?

— Приходится. Больше некому.

10:iii

Голос камня

Женщина покидает серый заброшенный дворик через тюремную дверь, окидывает взглядом мрачные камеры и возвращается. Затем повторяет действия ещё несколько раз, явно заворожённая феноменом.

Маршал Агата наблюдает за новой знакомой. Та выглядит совсем молодой, почти девочкой. Грязная. Одежда изорвана и покрыта пылью, а тёмные волосы спутались и свалялись. На вид — очередная несчастная бродяжка, которых в последние месяцы в разбомблённых руинах Внутреннего района появилось немало.

Но, несмотря на юность и неряшливый вид, ведёт себя она странно. В манерах беженки есть что-то благородное и властное, и дело не только в тяжёлой аурамитовой печати в руках.

Она в очередной раз покидает сумрак тюремных камер, возвращаясь в серый полусвет заброшенного дворика.

— Как видишь… — начинает Агата.

— Разрыв в реальности между материальным миром и имматериумом, — произносит незнакомка. — Стык пространств. Двор находится в одном, а это, — она машет рукой в сторону двери, — в соседнем.

— И тебя это, похоже, не удивляет, — замечает Агата.

Женщина внимательно смотрит на собеседницу.

— Я уже видела такой раньше. И надо сказать, не один. Просто не встречала настолько явной границы. Обычно переход плавный и постепенный. А здесь — чёткий рубеж.

— А кто ты, говоришь, такая? — спрашивает маршал.

— Катерина Мориана. Я действую от лица Преторианца, — имя она произносит как-то странно. С особым напором. И непохоже, что она таким образом пытается заставить Агату его услышать и запомнить. Скорее она… привыкает к нему? Проверяет, как звучит? Напоминает сама себе?

За последние дни Агата имела дело с разными именами. Михаил и его товарищи — хороший пример. Люди всё чаще берут новые имена, отказываясь от настоящих. Обычный защитный механизм в текущих условиях, и маршал не возражает против этого.

Михаил, зашедший во дворик, отвлекает внимание на себя. Снаружи, из лабиринта ветхих, осыпающихся улиц, раздаются редкие залпы из стрелкового оружия.

— Эксертус-предатели, — сообщает офицер. — Мы контролируем ближайшие улицы и переулки, но противников становится всё больше. Мне нужны ещё люди.

— Уже распорядилась, — отвечает Агата.

— Это мерудинцы, — говорит женщина, обращаясь к Михаилу. — Мерудинский 20-й тактический. Из личных сил охранения Луперкаля.

— Кто ?! — восклицает маршал.

Катерина её игнорирует.

— Мерудинцы жестоки и хорошо подготовлены, капитан, — продолжает она. — Но сейчас пребывают в замешательстве. Они напуганы и близки к панике.

— Мне кажется, так можно сказать и про нас, — спокойным голосом замечает Михаил.

— Хорошие снайперы и плотный заградительный огонь смогут сдержать наступление.

— Рад слышать.

— По крайней мере, на данный момент. Маршал?

Женщина разворачивается и уходит обратно в тюремный блок. Агата смотрит на подчинённого офицера.

— Выполняй, — велит она. Тот кивает.

— Да снизойдёт на тебя благодать Трона, — говорит Агата вслед уходящему бойцу и тоже переступает через порог.

В помещении темно и тихо. Запахи, температура и даже давление кажутся другими. Маршал так и не смогла привыкнуть к этому изменению во время перехода между мирами. Загадочная женщина уже успела уйти дальше по каменному коридору.

Она оглядывается.

— Что это за место?

Агата, поравнявшись с собеседницей, пожимает плечами.

— Крепость. Лучшая, которую нам в сложившихся обстоятельствах удалось найти. Мы считаем, что раньше здесь располагалась тюрьма. Но в окрестностях не осталось понятных ориентиров, чтобы сказать наверняка.

— А где мы находимся?

— В пределах пяти километров от процессионали Метома, — отвечает Агата. — Насколько мне известно.

— Значит… Юго-западный Палатин?

Агата вздыхает.

— Послушайте, госпожа…

— Катерина Мориана.

— Да. Мне важно, чтобы вы поняли один момент… Мы можем быть где угодно. У нас нет возможности определять координаты и расстояния. Нас, вероятно, отделяют сотни километров от… от чего угодно.

— А ещё местоположение постоянно меняется, — кивает Мориана. — Я знаю. Спасибо. Сколько у вас солдат?

— Около трёх тысяч.

— Нужно провести всех сквозь дверь, маршал, — говорит Катерина. — И дальше, на улицы города. Срочные подкрепления. Нужно подготовиться и выдвигаться сразу, как только капитан возьмёт под надёжный контроль ближайшие кварталы и оттеснит мерудинцев. У вас есть вокс?

— Так, постойте. Со всем уважением к печати, которой вы постоянно машете у меня перед носом, я не буду этого делать.

— Императору угрожает смертельная опасность, маршал. Преторианец зовёт на помощь и не может ждать. Ему нужны все до одного, кто сможет откликнуться. Этот приказ важнее любых директив, полученных вами ранее. Это вообще единственное, что имеет значение.

— Я понимаю, что вы пытаетесь сказать, Катерина… — начинает Агата и тут же прерывается, уступая дорогу Файксу. Тот ведёт четыре отделения пехотинцев из 403-го на подмогу ввязавшимся в бой товарищам. Адъютант, проходя мимо, окидывает Мориану недобрым взглядом.

— Отведи людей к Михаилу, Файкс, — велит Агата, — и сразу назад.

— Слушаюсь, маршал.

Она разворачивается, возвращаясь к прерванной беседе. Мориана тем временем заинтересованно разглядывает влажный чёрный камень стен.

— Послушайте, — говорит Агата. — Из тех трёх тысяч, о которых я говорила, меньше трети — настоящие солдаты, способные вести бой. Антиохийский Миль Веспери хорошо оснащён. 403-й Стратилаты крайней меры — надёжные парни, но их наберётся едва ли полноценная рота. Остальные — это вспомогательный персонал, артиллеристы, заряжающие…

— Императору угрожает смертельная опасность, — повторяет женщина, не оборачиваясь на голос. — Все, кто может, должны откликнуться, независимо от положения…

— Вы не слушаете! — рявкает маршал. — А я настаиваю, чтобы меня услышали. Мы, по сути, артиллерийское подразделение. У нас есть орудия. Много. Это наш основной козырь. Мы можем обеспечить поддержку с дистанции, но эти люди не пехота. Мы не можем ходить в стремительные атаки.

— Артиллерия — это хорошо, — замечает Мориана. — Тяжёлые орудия берите с собой.

Агата вздыхает.

— Госпожа, вы когда-нибудь бывали на войне?

— На такой — ни разу, — отвечает женщина.

— Я так и думала. Давайте объясню. У нас практически нет средств поддержки. Нет брони. Просто некоторое количество человек, которые с натяжкой сойдут за пехотинцев. Есть полевые орудия, но они тяжёлые. И боеприпасы для них — тоже. А тягачей и погрузчиков нет. Мы в принципе не сможем протащить их на руках ни сюда, ни сквозь дверь. И я даже не говорю о том, чтобы волочь их по улицам того города. Относительно эффективно сражаться мы можем, окопавшись в подходящем месте наподобие этого и обстреливая врага с дистанции. А двигаться — не можем.

Женщина, похоже, задумалась над сказанным. Она идёт дальше по коридору.

— Покажите, — просит Мориана.

Агата отправляется следом.

— А вокс у вас есть?

— Да. Но он не работает. Ничего не работает.

Они минуют череду пробитых гермодверей и поднимаются на поверхность. Мориана снова принимается разглядывать стены и проводит рукой по чёрным камням.

— Мы полагаем, что раньше здесь была тюрьма. — Агата останавливается и ждёт спутницу. — Кое-кто решил, что это Чернокаменка, но…

— Чёрный камень, — произносит Мориана.

— Ну, как я уже говорила, это невозможно, потому что проклятая Чернокаменка находится в…

— Чёрный камень, — повторяет ведьма. Она гладит пальцами влажную стену. — Ноктилит. Это редкий и необычный материал с любопытными свойствами. Чаще всего его используют для подавления пси-активности. Поэтому из него и построили эту тюрьму.

— Откуда вы знаете?

— Я всегда была любознательной, — отвечает женщина.

Они поднимаются по лестнице, пересекают вестибюль и выходят на улицу. Воздух снаружи горячий и дурно пахнет. С тех пор как Агата в последний раз была здесь, ничего не изменилось. Уже оборудованные огневые рубежи застыли в ожидании. Орудия смотрят в сторону перепаханной, усыпанной каменными обломками пустоши. Кто-то из встревоженных солдат забился в наспех вырытые окопы и траншеи, кто-то — толпится у фургонов с боеприпасами. В воздухе повисло болезненное ощущение ожидания и страха. До самой ломаной линии горизонта тянется неровный, разрытый пустырь, постепенно растворяясь в непроглядной, чёрной завесе из пепла и дыма. Низкое, чёрное же небо затянуто набухшими пыльными облаками. Издалека, из-за пепельной пелены, раздаются приглушённые звуки выстрелов и лязг металла. Сражения, кажется, длятся уже целую вечность.

Мориана обводит взглядом окрестности, а затем переключает внимание на угрожающе-мрачный массив чёрного здания.

— Я услышала ваши логические доводы, маршал, — произносит она. — Однако я обязана найти и привести помощь. Я дала Преторианцу слово. Мне нужно связаться с любыми подразделениями поблизости. Со штабом лоялистов. С Санктумом. С кем угодно. Времени совсем мало, и ничего, кроме этого, не имеет значения. У вас есть вокс?

— Связь не работает, — отвечает Агата.

Вернулся Файкс. Адъютант стоит в дверном проёме, предпочитая держаться на расстоянии — в равной мере из вежливости и недоверия.

— Файкс! — зовёт Агата.

— Маршал.

— Попробуй ещё раз с кем-нибудь связаться. И продолжай попытки.

Офицер переминается с ноги на ногу, но в итоге кивает.

— Если вдруг вам повезёт и оборудование заработает или получится установить контакт, — добавляет Мориана, — то сразу сообщите мне. Я составлю сообщение для отправки.

Файкс яростно сверкает глазами и убегает в окоп к связистам. Мориана в сопровождении Агаты возвращается в здание.

— Контакт — это ключевой момент, — голос отражается от толстых, влажных стен. Капли, срываясь, стучат по камням. — Нужно бросить клич.

Катерина осматривается, изучая помещения. Агата замечает небольшую странность в действиях женщины — когда ей нужно куда-то посмотреть, она не двигает глазами, а поворачивает голову целиком.

— Я могу… — Маршал почти беспомощно пожимает плечами. — Могу отправить гонцов. Если кто-то прорвётся…

— Никто не прорвётся, — отвечает Мориана. — Но, возможно, у нас есть альтернативный вариант. С вашего позволения.

— Не то чтобы оно вам было нужно, — замечает Агата.

— Я спрашиваю потому, что вам, вероятно, не понравится процесс. Будьте готовы успокоить своих людей, если они испугаются.

— Чего?

— Ноктилита. — Мориана кладёт руку на стену и поднимает взгляд к потолку. — Как я уже говорила, это пси-реактивный материал. Обычно используется для подавления и прекрасно справляется с задачей. Но здесь, где бы мы на самом деле ни оказались, печати и обереги, которые превращали здание в тюрьму для тела и разума, оказались разрушены.

Она раскидывает носком стопы валяющиеся на полу осколки камня, кусочки фресок и настенных украшений. Чем они были раньше — сказать невозможно.

— Ноктилит поглощает пси-энергию. Впитывает, как губка. А без ограничителей и соответствующих печатей может использоваться в качестве отражателя.

— Как эхо-камера? — спрашивает Агата.

— Как усилитель, — отвечает Мориана.

Она встаёт лицом к мокрой стене, кладёт на неё обе ладони и склоняет голову.

— Предлагаю вам отойти, — тихо произносит женщина.

В первые мгновения ничего не происходит. Секунды тянутся. Агата ждёт. Женщина не шевелится. Маршалу становится некомфортно даже просто стоять рядом. Воздух нагревается. На спине проступает пот. Заплатка из псевдоплоти на щеке начинает чесаться. Агата решает выйти наружу.

И тут раздаётся шёпот. Скрип. Стук. Нечто незримое, обитающее в тенях среди пустых коридоров, камер и хранилищ чёрного здания, подаёт голос. Потерянные души. Призраки. Воспоминания. Что-то их потревожило. Стук становится громче и настойчивее. Он доносится сразу с нескольких направлений. Ворот мундира сдавливает шею. Сердце колотится всё быстрее, а одежда, кажется, больше не подходит по размеру. На периферии зрения что-то движется и мельтешит.

Агата чувствует вязкое и тёплое касание колдовства. Это неприятное и необычное чувство она в последний раз испытала, когда стояла на бастионах Колоссов вместе с великим Ралдороном, Наранбаатаром и его грозовыми пророками, отражая атаку чернокнижников из Тысячи Сынов.

Маршал надеялась, что больше ей никогда не придётся испытывать ничего подобного.

Эхо сочится из чёрных стен и облепляет со всех сторон. Кожа зудит, дёсны горят пламенем. Она слышит голос. Женский. Но губы Катерины Морианы плотно сжаты.

+Сыны и дочери Империума Человека. Восстаньте! Ответьте на зов! По приказу Преторианца поднимите оружие и наступайте. В час величайшей угрозы Император сражается один. Возьмите оружие и придите к Нему на помощь. Защитите Его, как Он защищает вас. Вы — щит человечества! Воспряньте же и встаньте плечом к плечу все как один. Сражайтесь рядом с Ним, или всех нас ждёт гибель. Терра должна устоять. Империум должен устоять. Хорус Луперкаль должен пасть. Император должен жить.+

Мёртвый чёрный камень оживает. Он обретает голос.

10:iv

Свидетели казни

Ты поднимаешь отца над землёй. Он ранен. Не может ровно стоять на ногах. Некротическая чернота расползается по Его душе и мыслям. Крошечные осколки доспеха сыплются вниз хлопьями золотого снега. Он истекает временем из десятка ран. Годы ручьями льются на палубу.

Начинается сложная часть. Скверная. И тебе не стыдно это признать. Одно дело — честный бой, когда воины сходятся в поединке, чтобы помериться силой, и совсем другое — казнь побеждённого и беспомощного соперника. Это никогда не приносит радости. С Ангелом было так же. Нечего здесь смаковать. Просто мрачный и неизбежный финал великолепного противостояния.

Но толпа, конечно, ждёт. Они вопят, алкая крови. Ты слышишь их багряные крики, что разносятся под обсидиановыми сводами твоего Двора. И Старая Четвёрка тоже ждёт. Тёмные боги с начала времён ждут этого момента.

Ты смотришь на них.

Они одобрительно кивают. Император должен умереть.

Лидва убивает очередного огрызающегося падальщика. Скорбящий рассекает слюнявое рыло так глубоко, что голова нерождённого запрокидывается, и тварь падает на спину, дёргая конечностями в предсмертных судорогах.

Остальные отступают с шипением и визгливыми криками. Может, они наконец начали бояться? Неужели страх перед тяжёлым клинком стал сильнее желания набить брюхо? На это ушло немало времени. Вся палуба завалена их трупами.

Залитый ихором демонов воин опускается на колени. Всё тело болит после яростной схватки. Хладный труп Сангвиния неподвижно лежит рядом.

Они бегут не от Лидва. Протоастартес только сейчас это осознаёт. Что-то другое, куда более страшное, чем космодесантник с мечом, заставляет их отступать, пятиться, скулить и хныкать.

Он оглядывается. Полностью погрузившись в сражение с демоническими падальщиками, Лидва не заметил, как закончилась настоящая битва.

В сотне метров от него Хорус стоит над лежащим на искорёженной и пробитой палубе Императором.

Повелитель Человечества замер, скорчившись на боку. Дым лениво поднимается к потолку от трещин и вмятин на золотых доспехах. Так много крови! Как вышло, что Лидва не услышал грохот, сопровождавший падение гиганта? Чудовищный магистр войны, что нависает над неподвижным отцом, тоже ранен, но, похоже, не обращает внимания на пробоины и глубокие борозды, испещрившие пластины Змеиной Чешуи. Он поводит могучими плечами, сбрасывая напряжение после тяжёлого поединка. Хорус смотрит на поверженного отца. Подсвеченное красным светом лицо кажется задумчивым и почти печальным.

И в то же время на губах примарха играет тень отвратительной улыбки.

Теперь, когда бой завершён, Двор Луперкаля постепенно возвращается в исходное состояние. Густые тени и психофрактальная чернота неспешно замещают конструкции «Мстительного духа». Они, словно густое масло, заволакивают иссечённую пласталь и расколотый оуслит слоями возникающих из ниоткуда, как утренний туман, диоритовых блоков и обсидиановой плитки. Чёрные колонны вырастают вновь, широкие арки смыкаются высоко над головой. Расстояния, размеры и плоскости неестественно искажаются. Углы и поверхности потрёпанного корабельного отсека раздаются во всех направлениях и растворяются. Бесконечная полночная архитектура восстановлена, и осмелевшие было нерождённые корчатся и уползают обратно в тени.

Кажется, Двор стал ещё больше. Смежные с главным нефом галереи и переходы уходят в бесконечную даль. Сквозь проёмы мрачных арок Лидва видит множащиеся комнаты, святилища и внутренние дворики.

Цветные витражи в окнах десятикилометровой высоты мерцают злобным светом бушующей снаружи бури и бросают калейдоскоп бликов на блестящий, глянцево-чёрный пол.

Но никакая буря не сравнится с яростью, закипающей в сердце Лидва. Он потерпел неудачу. Обещание, данное госпоже, нарушено. Император повержен, а Погибель торжествует.

Лидва должен был сделать больше.

Сделать хоть что-то. Проявить силу духа и ринуться в ту кошмарную битву, даже если бы в итоге его разорвали на части противоборствующие стихии. Такая смерть лучше запоздалых сожалений.

А он только защищал труп. Ангел погиб. Зачем вообще сражаться за мертвецов? Этого достойны только живые.

Лидва замечает, как подрагивают пальцы на обмякшей правой руке Императора. Просто лёгкая дрожь. Но, значит, жизнь в Нём ещё теплится. Повелитель Человечества балансирует на краю пропасти и никак не сможет защититься от последнего удара, который Хорус Луперкаль вот-вот нанесёт.

Но отец и сын наконец остановились. Они больше не движутся на сверхчеловеческих скоростях, которые органы чувств Лидва не способны толком воспринять. Тогда космодесантник не мог даже надеяться атаковать или хоть как-то повлиять на исход поединка. А теперь — может. Он сдержит обещание, которое дал Эрде.

Лидва крадётся вперёд. Он прячется в тенях и движется осторожно, стараясь не привлекать внимания, уподобившись нерождённым падальщикам, которых только что отгонял от трупа.

Он не придаёт значения чёрным, идущим рябью фрактальным чешуйкам, которые вырастают прямо под ногами. Не замечает пятна королевской крови, разбросанные повсюду осколки аурамита и гнилостную вонь сожжённого илема. Он игнорирует валяющуюся на полу карту имперского таро, выпавшую из ослабевших пальцев. Это Космодесантник. Всё внимание Лидва сконцентрировано на Луперкале и его жертве. Воин движется к цели, оставив за спиной труп в надежде сотворить ещё один.

Император должен умереть.

Ну, может, и так. Тебе предстоит сделать выбор. Ты ведь сам себе хозяин, тебе и решать. Совершенно необязательно прислушиваться к советам нерождённых. Таковы условия сделки. Ты не служитель Хаоса.

Ослабевший, полубессознательный отец падает на тебя. Ты поддерживаешь Его, даришь опору. Он кладёт руку на твой нагрудник, чтобы удержаться на ногах.

Ещё не поздно для жестокого снисхождения, если ты того захочешь. У Императора не осталось сил на сопротивление. И в эти мгновения Он в твоей власти. Тебе решать, каким станет наказание. Ты можешь отнестись к отцу справедливо, хотя сам от Него этого так и не дождался. Даровать Откровение. Поделиться знаниями, чтобы Он понял, как нужно себя вести с собственной плотью и кровью.

Ты разворачиваешь Его к ждущим в отдалении тронам. Пусть свершится последняя церемония. Коронация. Лучше закончить всё так. Снисхождение превыше жестокости. Согласие предпочтительнее просвещения. Истина побеждает безмолвие. А осознание собственных ошибок и вечные покаянные мучения на рукотворном троне — куда более справедливая кара, чем краткий миг смерти.

Твой Двор собрался на суд. Пришло время его вершить. Ты тащишь умирающего отца к престолу и на лобное место. По полу тянется след Его жизненной силы. Смазанные пятна веков остаются на плитах. Лишённые силы карты из последнего, бестолкового расклада выпадают из рук. Верхней оказывается Рыцарь Мандацио. Пролившаяся кровь почти полностью скрыла древнее стилизованное изображение воина в доспехах, стоящего боком к зрителю с мечом у плеча, и молодой луны, сияющей в небе над его головой.

Локен следует за сражающимися тенями, ведомый светом клинка. Он идёт через бесчисленные угловатые измерения Двора, перебираясь между множеством граней поединка, и постепенно приближается к цели.

Если верить отблескам слабого пламени, сражение почти завершилось. На скрытом под снежным покровом склоне высокой горы Локен видит, как Хорус вырывает сердце из груди Императора, и золотой труп скатывается по гладкому льду. На залитой светом бесконечной крепостной стене Луперкаль проламывает противнику череп ударом булавы. В промёрзшей лесной чаще гигантский лунный волк перегрызает глотку сопернику с Фенриса. На берегу широкой реки король-воин побеждает вождя-жреца соседней страны, и у него более не остаётся земель, которые можно завоевать. На планете-мавзолее в глубине запечатанной гробницы Бледная Смерть медленно уродует тело золочёного монарха. У алтаря в заброшенном соборе Локену приходится отступить — жар, с которым налитые кровью глаза магистра войны обращают в пепел Повелителя Человечества, слишком силён. Хорус рубит Императора на куски у подножья врат Вечности. В тёмной аллее ухоженного парка дуэлянт в галифе и кисейной сорочке опускает дымящийся пистолет. Ненасытная чёрная дыра пожирает белый карлик, неспособный сопротивляться невероятной гравитации. В траншеях на ничейной земле, среди жидкой грязи и мотков колючей проволоки, усталый офицер стреляет в пленника из табельного револьвера. В дымном зале для пиршеств узурпатор в кольчуге топором отрубает голову побеждённого короля. На пластальном континенте в ноосферном царстве демоническая машина уничтожает своего Омниссию. Ветвящиеся молнии разбивают башню, которая по замыслу создателя должна была стоять вечно. В безграничном небе над овеваемой ветрами степью ястреб сбрасывает на землю орла. В тёмной священной пещере охваченный гневом сын камнем разит отца.

Локен видит множество образов Императора, и каждый из них гибнет под ударами врага. Так много концов. Так много смертей. Все проиграли. Одна за другой грани противостояния подходят к финалу и растворяются в клубах дыма.

Пламя, охватившее меч Рубио, медленно затухает.

Огонь приводит Лунного Волка во Двор. При этом воин понимает, что всё это время его и не покидал. И что это не он нашёл дорогу, а Двор нашёл его. Грани завершившегося поединка исчезают за ненадобностью, и остаётся только Двор Луперкаля.

Локен выходит в главную залу через дворик одного из просторных боковых пристроев. Здесь, в длинном ритуальном саду промеж рядов чёрных колонн, царят сумрак, тишина и спокойствие. В тусклом свете виднеются каменные дорожки, ведущие мимо прямоугольных прудов. Вода в них неподвижна, её поверхность гладкая, словно стекло. Он скорее чувствует, чем видит водные растения и папоротники, что растут по краям, и ровные клумбы с ночецветным акантом, очерчивающие геометрические границы сада. Где-то журчит невидимый глазу родник.

Это роща загадок и место для гаданий. Широкие пруды играют роль астрологических зеркал, а вдоль дорожек стоят каменные чаши, блюда и сосуды всевозможных форм и размеров. Все они наполнены тёмной водой, отражающей звёздный свет. Над храмовым садом нет крыши. Он расположен под открытым, беспросветно чёрным небом. Но в водной глади всё равно отражаются мерцающие огоньки звёзд.

Локен идёт по центральной дорожке. В воздухе пахнет сыростью и тайнами. Место навевает воспоминания, и воин осознаёт, что это не просто так. Он снова попал в водяной парк в Верхнем городе на Шестьдесят три Девятнадцать, в ночь, когда его приняли в Морниваль. Это было так давно и в то же время — словно вчера. Тогда ему казалось, что начинается новый этап, новые времена… славные новые времена. Человечество, как и сам Локен, стояло на пороге и готовилось сделать шаг вперёд, к величию.

А не возвращаться к пламени пожаров.

Локен шагает вперёд. Это просто очередная грань реальности, но созданная специально для него. Дело рук отца. Хорус, очевидно, зол на блудного сына за то, что тот посмел появиться при его Дворе. Это вторжение заставляет Луперкаля испытывать дискомфорт. Он не хочет, чтобы сыновья стали свидетелями деяний, которые примарх собирается совершить в этот последний из дней. Возможно, ему стыдно. В таком случае ещё не всё потеряно, ведь стыд — это человеческое чувство.

«Было бы проще меня убить», — размышляет Локен. Возможно, у отца просто не поднялась рука? Может, дело в былой привязанности и кровных узах… И в таком случае надежда действительно есть. Или, во всяком случае, её подобие.

Храмовый сад сотворён, чтобы задержать Локена. Чтобы занять его мысли. Что же приготовил отец? Лунный Волк полагает, что знает ответ. Он смотрит на глянцевую, бликующую поверхность воды в купели слева. Там отражается молодая луна — бледный изгиб, не толще остриженного ногтя. И правда, новая фаза.

Да, он знает, что будет дальше. Знает, что за лица появятся из темноты. Это будут трое, что приняли его в братство. Оставшиеся фазы Морниваля. Эзекиль, Тарик и Маленький Хорус или их призраки, порождённые варпом. Они нападут? Или попытаются заставить его принести новую клятву верности, чтобы снова вступить в круг приближённых отца? Станут ли они напоминать об обетах, которые он дал и нарушил?

Или о тех, которые исполнил, несмотря ни на что?

Он слышит звук и замирает. Больше всего похоже на цокот копыт по каменным плитам. Локен вспоминает знакомые облики демонов и поднимает меч к плечу, принимая боевую стойку.

— Назови данное тебе имя, — раздаётся голос из темноты. Приказ звучит на наречии Хтонии, его родного мира, боевом арго Лунных Волков.

— Мне было дано имя Гарвель Локен, — отвечает воин, поддерживая игру. — И я никому не позволю его забрать.

— Каков твой ранг?

— Я капитан Десятой роты Шестнадцатого легиона Астартес, Лунных Волков.

— Лунных Волков больше нет, — отвечает голос. — Только Сыны Хоруса.

— Пока я стою и дышу, — спокойно отвечает Локен, — живут и Лунные Волки.

Наступает тишина. Пауза затягивается, а затем…

— Кто повелевает твоим мечом?

Локен улыбается про себя. Вопрос-ловушка. Тогда, в Верхнем городе, правильным ответом было «Воитель и Император», и он совершенно искренне так и сказал. Локен уже сталкивался с уловками демонов и отвечает собственной загадкой:

— Не могу сказать.

Раздаётся металлический скрежет отодвигаемой шторки фонаря, и жёлтый луч падает на воина. Впереди виднеются силуэты. Трое. Локен снова слышит перестук копыт.

В этот момент становится понятно, почему он здесь оказался и почему именно такой образ реальности приготовил отец. Нет, не чтобы задержать или занять мысли. И не затем, чтобы скрыть Локена от Луперкаля. Его привели в этот двор, чтобы судить за нарушение обетов Морниваля.

Отец не собирается его щадить. Он приготовил Локену особое наказание. У Хоруса не осталось ни привязанностей, ни уцелевших родственных уз. Надежда умерла. Залитый лунным светом сад создан не как препятствие на пути к лобному месту.

Это и есть лобное место.

Три силуэта выступают вперёд: один по центральной дорожке и двое по сторонам от прудов. И это не Эзекиль, Тарик и Маленький Хорус. Локен слышит стук их копыт по камням.

Три высоких и могучих чёрных кентавра появляются из сумерек. В перевитых жгутами мышц руках они сжимают оружие. На головах красуются чёрные шлемы с высокими плюмажами из конского волоса. Как и у членов Морниваля до вступления Локена, у всех троих одно лицо — Хоруса.

Предводитель гневно смотрит на легионера с дальнего конца каменной дорожки.

— Просветите его, — командует Грозный Стрелец.

— Посиди со мной, — говоришь ты. — Мне не нашлось места ни в Твоём сердце, ни в мыслях. Но для Тебя я всё приготовил. Вот трон и корона загадок. Я делаю то, что Ты должен был сделать для меня.

Отец не отвечает. Ты наполовину ведёшь, наполовину волочишь Его через всю залу к благородным тронам, оставляя на полу влажную дорожку быстро сворачивающегося времени. Он совсем слаб и вынужден опираться на тебя, прижимая ладонь к твоему нагруднику. Неужели ты наконец дождался проявления отцовской любви? Просто прикосновение? Никаких слов. Он никогда ничего не скажет. И вообще не в том состоянии, чтобы говорить.

Шёпот вокруг становится громче. Недовольный. Испуганный. Разъярённый.

Что же ты делаешь? Этого не должно было случиться. Это не то, что было предсказано.

О таком не договаривались.

— Тихо, — велишь ты.

Они не слушают.

— Прекратите шептаться, — с этими словами ты усаживаешь отца туда, где Он останется навеки.

Все они — нерождённые и проклятые — смотрят на тебя, и ты читаешь написанную на лицах тревогу. Нет, более того — ужас.

— Вы постоянно шепчетесь. Не смолкая. Это раздражает. Прекратите.

Шёпот становится громче. Они злятся, будто ты что-то нарушил. Будто ты — ты! — решил изменить условия сделки. Но условие было одно — твоё всевластие. Голоса шипят, обвиняя тебя в предательстве. В ереси.

— Не надо рассказывать мне о ереси, — говоришь ты.

Цекальт Даск бежит, хотя это кажется невозможным. Он так спешит, что спотыкается и теряет равновесие, но не может приблизиться к цели. Мрачный амфитеатр, в центре которого Вечный Царь сошёлся в битве с чудовищем, уплывает тем дальше, чем больше усилий кустодий прикладывает, чтобы до него добраться. Он видит, как Император падает. Видит сокрушительный удар, роняющий Повелителя Человечества на песок адской арены.

Даск не может бежать. Его тело слишком пострадало от удара Луперкаля. Кости переломаны. Воин, пошатываясь, останавливается.

Впереди, совсем рядом и одновременно бесконечно далеко, чёрная арена погружается в безмолвие. И это не затишье в предвкушении развязки. Даск будто бы попал в звукоизоляционную камеру. Публика по-прежнему на местах, всё так же шипит и ухмыляется. Цекальт видит заблудших и проклятых, кажущихся бесплотными в полумраке. Их лица искажены гримасами, а глаза широко распахнуты — все увлечены представлением, ради которого собрались. Но при этом от них не исходит ни звука.

Кустодий слышит удары собственного сердца. Пульсацию крови в сосудах. Слышит свою боль. И ещё голос, доносящийся из ниоткуда, из самой чёрной бездны.

«Император должен жить».

Он слышит, как смерть настигает его на стремительной, грохочущей колеснице. Но кустодий готов встретить её только в одном месте — рядом с Ним. Они будут сражаться вместе и вместе погибнут, если придётся. Только такую смерть воин-гетерон может считать достойной.

Он слышит крик. Свой собственный. Рот кустодия раскрыт, капли слюны разлетаются в стороны. Воздух вырывается из лёгких с первым с момента создания Даска боевым кличем.

Воин слышит грохот собственных шагов по палубе. Слышит, как боль трещит и ломается под ногами. Он растоптал её и оставил позади, позабыв о мучениях и ранах. Кустодий шагает вперёд лишь по воле Его.

«Но благородным деянием себя отметить можно перед концом…»

Император должен жить.

Ты затаскиваешь отца на приготовленный для Него трон. Шёпот нерождённых превращается в протестующие крики и яростное негодование. Что они-то во всём этом понимают? Кому-то придётся смириться с разочарованием. Они хотели увидеть кровь и засвидетельствовать смерть. Пускай подавятся своей кровью. Ты здесь хозяин. Ты принимаешь решения. И они получат кое-что поинтереснее. Не быструю кончину, которую так любит толпа. Эта участь досталась самоуверенному Ангелу. Кара, уготованная отцу, будет долгой. Вечной. Ты поделишься с Ним всеми секретами, всем, чему научил тебя варп. Заставишь Его осознать свои заблуждения и перечислишь все совершённые Им прегрешения. Ты подаришь отцу то, чего Он, увы, не смог сделать для тебя.

Дело всегда было не в силе отца, а в том, как Он ей распоряжался. Император оставил всё себе. А теперь ты Его просветишь.

Ибо тайны, которыми ты собираешься поделиться, сияют ярче и обжигают сильнее, чем огонь, похищенный с Молеха. Эти истины будут до скончания веков терзать узника на престоле страданий и пламени.

Пускай кричат. Пускай возмущаются. Пусть Старая Четвёрка неодобрительно косится. Боги не совершают ошибок.

По крайней мере, отец, похоже, готов принять твоё правосудие. Когда ты затаскиваешь Его последний, изломанный облик на трон, ладонь так и остаётся прижатой к нагруднику. Этим мягким касанием Он словно бы говорит, что всё понимает и благодарен за милосердие, проявленное при вынесении приговора. Он навеки останется рядом. Отец и сын впредь всегда будут вместе. Этим простым жестом Император выражает свою признательность за дар, который можно получить только от тебя. Потому что, несмотря ни на что, ты — по-прежнему Его первонайденный сын.

Узы крови. Связь между членами семьи. Нерождённым этого никогда не понять. Отец наконец-то признал тебя.

Ты замечаешь, что прижатая к нагруднику ладонь стала тёплой. Жар пробивается даже сквозь толстые пластины Змеиной Чешуи.

Ты опускаешь взгляд. Лицо отца залито кровью. Он поворачивает голову и смотрит в ответ.

В глазницах зажигается белое пламя.

Сила взрыва поднимает тебя над землёй и уносит прочь, сквозь бесконечные грани Галактики. Она разрывает твою душу надвое.

Дело не в силе отца. А в том, как ловко Он умеет её воровать.

10:v

Последние ритуалы

Тихо.

Ни звука.

Нерождённые замирают с открытыми ртами. Их возмущение сменяется страхом.

Ты снова поднимаешься. С доспехов стекают кипящие потоки сожжённого эфира. Боль просто невероятная. Проклятый старик до конца остался верен своей злокозненной натуре. Он злоупотребил милосердием, чтобы заполучить передышку. Использовал мягкое, человеческое прикосновение, чтобы вытянуть твои силы и восстановиться. Отец обманул и использовал тебя, как и бесконечное множество раз до этого.

Он тоже встаёт. Император уже на ногах и опирается на подлокотник приготовленного для Него трона. Его доспехи снова ослепительно сверкают. Над головой опять зажёгся нимб белого света. Отец светится украденной силой.

Повелитель Человечества восстановил и обновил свой облик. Его даже почти можно назвать новым — это по-прежнему величественный король-воин в золотых доспехах, но углы и плоскости брони теперь кажутся более резкими и агрессивными. Благородство стало вторичным по отношению к хищной угрозе. Это самый воинственный образ, который Он когда-либо принимал на твоей памяти.

Вот только меч Императора валяется на полу в другом конце Двора. Там, где выпал из разжавшихся пальцев.

Отец атакует. Ты шагаешь навстречу.

Это займёт лишь пару мгновений.

Он восстановился, вытянув силы из тебя, и сделал это настолько хитро, что ты даже не заметил. Неудивительно. Отец забрал так мало, что ты почти ничего не почувствовал. Ты же черпаешь мощь варпа, как и раньше, без ограничений.

Ты вскидываешь Крушитель Миров и атакуешь. Император не отходит. Правая рука рисует в воздухе какие-то знаки. Левая, та, что с молниевыми когтями, повторяет движения. Напротив Императора в воздухе появляются потрескивающие от энергии печати.

Магия Сигиллитов. Последняя надежда шарлатана. Ты…

Пластина брони раскаляется в месте, где Его ладонь касалась нагрудника. Ты опускаешь взгляд и замечаешь ещё одну светящуюся печать. Император незаметно оставил её, пока ты волочил Его к трону. Она пульсирует, отсчитывая мгновения…

Взрыв бросает тебя в сторону. Символ детонирует, словно пробивной заряд, заложенный отрядом налётчиков. Ты теряешь равновесие. Ключица и правое плечо сломаны в нескольких местах. Прежде чем ты успеваешь подняться, отец продолжает атаку и метает в тебя сотворённые из воздуха знаки. Это два пентакля из Его собственных тайных знаний. Они летят, рассыпая снопы искр и вращаясь, словно циркулярные пилы. Ты сбиваешь один ударом булавы. Завывающие бритвенно-острые лучи второго пронзают броню и застревают между рёбер прежде, чем ты успеваешь защититься. А отец уже начертил в воздухе ещё две звезды. Они тоже начинают скрежетать и, вращаясь, устремляются в твою сторону. Третий магический снаряд трескается под ударом Крушителя Миров. Из-за раздробленного плеча воспользоваться Когтем не получится. Четвертый пентакль приходится уничтожать лучом кровавого света из глаза в центре нагрудника.

А Император, пока ты отвлёкся, пользуется моментом и бросается вперёд.

Он хватает рукоять Крушителя Миров когтями и свободной ладонью и давит вниз, пережимая тебе горло. Белое пламя струится из Его глаз в попытке ослепить Око Хоруса на твоей груди. Ты не можешь защититься бесполезным Когтем. Отражающие поля и телетезические щиты трещат, искрят и скрежещут от прямого контакта.

Отец прижал тебя к земле, но при этом сильно уступает и в массе, и в физической силе. Ты изворачиваешься, перекатываешься и сбрасываешь отца. Три печати-пентакля, не прекращая вращаться, разлетаются в стороны. Одна втыкается в настил палубы и застревает там, будто метательная звезда.

Император забрал булаву.

Вырвал её из твоей руки. Ты поднимаешься, и начинается новый раунд боя. Вы кружите по палубе. Император раскручивает Крушитель Миров безо всякого труда. Тяжёлое навершие со свистом рассекает воздух. Удар. Ты пригибаешься, и оружие проносится мимо. Второй удар, восходящий. На этот раз уйти не получается, и ты падаешь на спину.

Отец, не медля ни секунды, готовится опустить Крушитель Миров сверху вниз, не давая тебе подняться. Никакой пощады поверженному врагу. Он хочет, чтобы ты навсегда остался лежать на этой палубе.

Ты, изрыгая проклятия, откатываешься в сторону. Крушитель Миров разбивает плиты пола. Неуклюже пытаешься встать. Булава бьёт в спину, пока ты ещё на коленях. Ты ничком летишь обратно на пол.

Тяжёлое оружие снова рассекает воздух. Ты со всей возможной прытью откатываешься в сторону, и удар приходится на отражающее поле, прикрывающее живот. Незримый щит опасно прогибается. Следующая атака направлена в лицо.

Но к этому моменту раздробленное плечо успевает восстановиться.

Коготь молниеносным движением ловит навершие булавы на полпути к цели. Грохот сравним с пушечным выстрелом.

Ты поднимаешься и оттесняешь Его назад. Император обеими руками вцепился в эфес Крушителя Миров. Ты стискиваешь боёк лезвиями Когтя и толкаешь Его от себя. Отец пытается развернуть древко, чтобы вырвать булаву из хватки. Ты сильнее сжимаешь когти, скручиваешь и давишь, заставляя отца отступить на два шага. Затем ещё на два. Третий толчок на мгновение отрывает Его от земли.

Ты выдёргиваешь своё оружие из рук Императора, и Он, теряя равновесие, отскакивает прочь. Без труда перебросив Крушитель Миров в левую руку, ты раскручиваешь булаву, выбирая оптимальный хват.

Так на чём мы там остановились, отец?

Нерождённые пронзительно визжат и скандируют твоё имя.

Что у Него осталось? Ему бы украсть побольше сил, пока была возможность. Почему же Он взял так мало? А, ну разумеется. Потому что не посмел взять больше. Он знает о своих пороках. Забери больше, и не сможешь остановиться. Словно запойный пьяница, не способный контролировать желания, Император бы обпился силой эмпирей до безумия. А сейчас Он больше всего на свете страшится проклятия Тёмного Короля.

И по этой причине отец забрал немного и уже потратил большую часть украденных сил. Он слабеет. Что будет дальше? Как Он собирается тебя победить?

Молния из когтей. Ну конечно. Разряд энергии летит в твою сторону. Ты отражаешь его некроматическим оберегом. Но отец в момент выстрела отводит взгляд и вытягивает руку. Меч, неподвижно лежавший на полу, летит к хозяину, подхваченный телекинезом.

Хочешь уравнять шансы? Не выйдет. Крушитель Миров настигает клинок в полёте, и тот, вращаясь, улетает к подножьям тронов.

Что ещё? Ты бьёшь отца булавой в голову. Он пытается уклониться, проскальзывая в карманное измерение Абстракции Обязательств, но это слабый ход. Украденная сила на исходе. Он обходит тебя, ступая по сумрачным утёсам Покинутого Угла, появляется сбоку и бьёт когтями по отражающим щитам, прикрывающим бёдра. Когти прорываются сквозь силовое поле со вспышкой света, но таким отчаянным манёвром отец слишком сильно сократил дистанцию, и ты дотягиваешься до Его лица окованной спинкой рукояти Крушителя Миров.

Император, со сломанной скулой, отшатывается в сторону, сбегая обратно в Покинутый Угол, но не может остаться там надолго, потому что его силы на исходе. Коготь хватает Его за руку в момент, когда Он материализуется во Дворе. Аурамит трескается. Льётся кровь. Император в твоей власти.

У него больше нет возможности прятаться в тайных углах и переходить между измерениями. На создание новых обликов тоже не осталось сил. Нет энергии, которой можно было бы выстрелить, и ни намёка на власть над варпом, чтобы переместить твоё царство в пространстве и защититься, изменив окружение. Ему не вырваться.

У отца не осталось карт на руках. Последние, что были, разбросаны по палубе.

Будто в подтверждение собственной слабости, Он снова стреляет пламенем из глаз в надежде, что раскалённые добела лучи смогут срезать Коготь с руки. Это просто жалко. Сущий пустяк. Ты сильнее стискиваешь пальцы-лезвия, скручиваешь запястье и срываешь золотую броню и плоть с Его предплечья, оставляя лишь голые кости.

И разжимаешь захват.

Отец, шатаясь, отходит. Рука превратилась в окровавленную пародию на конечность. Император поднимает когти и пытается начертить в воздухе ещё один символ.

Магия печатей. Самая последняя соломинка. Это настолько бесполезно, что Он мог бы просто сдаться.

Ты заносишь Крушитель Миров и…

Нет, слишком просто. Примитивно. Слишком банальный последний удар. Грубая сила — удел простаков наподобие Пертурабо. Тебе нужен стиль.

Вместо булавы ты используешь коготь и тычешь вперёд, вытянув один лишь указательный палец.

Коготь пронзает Его горло. Насквозь. Император выпучивает глаза. Изо рта льётся кровь.

Ты медленно извлекаешь лезвие из раны и ловишь отца, не давая Ему упасть.

Он хорошо сражался. Решительное восстановление и вполне достойная вторая попытка. Но исход был очевиден с самого начала.

Ты несёшь отца обратно к тронам. Кровь льётся ручьём и пятнает всё вокруг. Грубо и бесцеремонно бросаешь Императора на кресло. Он, пуская кровавые слюни, бессильно клонится вперёд. Толчок в грудь заставляет Его откинуться на спинку. Теперь Он свешивается набок и выглядит настолько обмякшим, что, похоже, в любой момент может съехать и повалиться на пол.

Ты прижимаешь отца рукоятью Крушителя Миров, оборачиваешься и движением головы призываешь к себе три Его пентакля. Они лишены сил и уже не вращаются подобно циркулярным пилам. Но края по-прежнему острые. Ты по очереди ловишь их, разворачиваешь ребром и пришпиливаешь Императора к трону. Одна печать проходит сквозь левое бедро, вторая — сквозь правое. А третья пронзает плечо, фиксируя его одним из лучей к спинке.

Теперь болтается только голова.

Ты отступаешь на шаг, поднимаешь Коготь и булаву, наслаждаясь лестью и хвалой собравшейся толпы.

Отец замер на волосок от смерти, пришпиленный к трону, обильно политому Его же кровью.

Символично. Кровавый трон. В этом что-то есть. Нужно будет сформулировать подробнее потом, когда будешь рассказывать об этом дне летописцу Олитон.

— Узрите же! — восклицаешь ты. — Узрите Ложного Императора!

Демоны визжат и воют. Старая Четвёрка одобрительно кивает.

— Так будет с каждым тираном и обманщиком! — ревёшь ты. Крики и аплодисменты настолько громкие, что заглушают даже твой собственный голос.

Воздев руки, ты делаешь круг почёта по Двору, позволяя себе насладиться моментом. А затем разворачиваешься к трону, собираясь завершить коронацию.

Но путь перекрыт.

Между тобой и распятым, окровавленным отцом кто-то стоит.

Этот кто-то совсем маленький. Он с трудом дышит и тяжело ранен. Но тем не менее упрямо стоит на дороге, мешая пройти.

Он сверлит тебя до нелепого суровым и непокорным взглядом.

— Лишь. По. Воле. Его, — хрипит Цекальт Даск.

10:vi

Даск

Хорус Луперкаль называет его по имени.

— Даск. Проконсул Цекальт Даск.

Примарх, похоже, удивлён.

— Ты снова вмешиваешься в мои дела и не к месту открываешь рот. У нас с отцом есть нерешённые вопросы. Нам нужно обсудить передачу наследства. И тебе, солдатик, незачем участвовать в разговоре.

— Я отвергаю тебя, — чётко и ясно произносит Цекальт. — Империум отвергает тебя.

— И каким же образом? — вопрошает Луперкаль.

Кустодий не двигается с места. Он замер, преградив путь чудовищу, выставив вперёд мерцающее образцовое копьё. Страж своим телом прикрывает повелителя, что лежит без сознания на нечестивом троне за его спиной. Он встал между раненым отцом и охваченным жаждой убийства сыном.

Но чудовище говорит правду. Кустодий дрожит, чуть ли не трясётся от боли. Он слаб. Отражающее поле доспеха не работает. И даже будь Даск на пике своих возможностей, он не смог бы победить в этом сражении.

Он ничего не сможет сделать. Совсем ничего.

Лидва добирается до ряда примитивных тронов и прячется в их тени. Это уродливые конструкции, высеченные из камня неумелыми и грубыми ударами. Плоскости их элементов — спинки, сиденья и подлокотники — сходятся под неправильными и неестественными углами.

Как и всё в этой зале. Здесь так темно и пусто. В воздухе то и дело слышится чей-то шёпот, но в пропитанной смертью крипте нет никого и ничего. Они совсем одни. Лидва, Повелитель Человечества и самый страшный из зверей.

И ещё проконсул-гетерон.

Кустодий Даск появился из ниоткуда. Он всё-таки выжил. И тут же обрёк себя на смерть. Глупец вышел вперёд и пытается помешать Хорусу. Он встал на пути Луперкаля и сверлит того взглядом.

«Это безумие. Но что ещё остаётся? — думает Лидва. — Что я сам собирался сделать? Напасть на непобедимое чудище? Закрыть Императора собой от удара? Просто умереть на месте?»

Всё напрасно. Они ничего не могут. Ни Лидва, ни безумно отважный проконсул, ни Лунный Волк Локен, если тот вообще ещё жив… Они просто люди. Просто пылинки. Их превосходят в силе, в мощи оружия, во всём. Они беспомощны перед лицом такого врага. Даже то, что они выжили здесь, можно считать чудом. Эта война идёт в варпе. В противостоянии участвуют силы космических масштабов, лежащие далеко за пределами возможностей и понимания смертных. Подобные события происходят лишь раз за время существования цивилизации. И трое воинов, что пришли с Повелителем Человечества, не могут повлиять ни на что. Они не более чем микробы, пыль, влекомая водоворотом событий. Им повезло даже просто присутствовать в качестве свидетелей. Их не должно здесь быть. Им тут не место. У них нет никакой роли. Лидва не понимает, почему они вообще ещё живы. Люди не способны выживать в местах с такой концентрацией нематериальной энергии. Это всё равно что стоять на поверхности нейтронной звезды или оказаться в центре взрыва сверхновой или в ином сверхопасном месте в Галактике, где жизнь в привычном понимании не может существовать. Они должны были погибнуть на месте.

Потому что нет в мире более опасного для человека места, чем Двор Луперкаля.

Присутствие воинов, пусть даже в качестве наблюдателей, значит, что некая сила или особенность конструкции этого места позволяет организму человека выжить и не даёт энергиям варпа уничтожить его на месте.

Лидва предполагает, что дело в Хорусе. Внутри первонайденного примарха, под жутким чёрным панцирем, вероятно, ещё сохранилась крупица человеческой сущности, и она ему нужна. Может, благодаря ей он способен поддерживать материальное тело и ступать среди людей как воплощённый инструмент Хаоса. Они, Лидва и проконсул, живы только потому, что Хорус хочет сохранить свой изначальный облик.

В этом его слабость? Изъян, которым можно воспользоваться?

Может, и так, но ни Лидва, ни Даску это не под силу. Для подобных деяний нужны более сильные воины. Или неуязвимые сущности, обладающие тем же вселенским могуществом, что и Луперкаль.

А Лидва всего лишь космодесантник. Его создавали для иных сражений. У него нет шансов в прямом противостоянии. Но зато он обладает превосходным тактическим чутьём астартес.

Цекальт Даск сумел на несколько секунд завладеть вниманием Луперкаля. Он воспользовался своим единственным оружием — отвагой. Лидва может встать и умереть рядом с ним или, пока Хорус отвлёкся, попытаться освободить единственное существо, способное остановить первонайденного.

Космодесантник крадётся от одного гигантского трона к другому, перебегая между тенями, пока не достигает цели. Повелитель Человечества выглядит мёртвым. Огромное тело покрыто ранами, залито кровью и неподвижно. Глаза закрыты. Его пришпилили к каменному престолу с помощью странных пятиконечных звёзд, сделанных будто бы из расплавленного железа. Лидва пытается вырвать одну из камня. Она пробила правое бедро Императора насквозь и обжигает ладони даже сквозь латные перчатки. Космодесантник пытается использовать меч в качестве рычага. Император по-прежнему неподвижен.

С натужным рыком Лидва удаётся вырвать один из пентаклей. Раскалённая металлическая фигура падает на палубу. Из раны сочится холодная, густая кровь. Лидва торопится выдернуть вторую звезду из левой ноги. Времени не осталось.

Противостояние Цекальта и магистра войны завершится через секунду.

— Тебя обманули, Хорус Луперкаль, — произносит Цекальт Даск. Копьё в его руках дрожит.

— Прочь с дороги, — рокочет магистр войны.

— Я отказываюсь тебе подчиняться, — отвечает гетерон. — По воле Его…

— Не осталось у Него никакой воли! Ты на ногах-то еле стоишь! Прочь с дороги!

— Нет, — чеканит Даск. Хорусу не нужно его согласие. Примарх может без малейшего усилия смять и растоптать одинокого кустодия. Но собравшиеся зрители наслаждаются жестокой игрой. Цекальт слышит, как они завывают и улюлюкают. Им нравится смотреть на затянувшуюся пытку обречённой смертной души. Они хотят услышать беспомощные мольбы, наполненные смешной человеческой надеждой, взывающие к мнимому милосердию. Они надеются испить его искренних эмоций, насладиться демонстрацией отваги, а затем — смаковать сладкую вспышку боли в самом конце, когда человек осознаёт, что все эти качества не имеют ценности. Цекальт видит, что магистр войны пытается спрятать усмешку и сохранить торжественно-грозный тон голоса. Он заигрывает с толпой.

— Тебя обманули, сын мой, — произносит Цекальт Даск.

Магистр войны резко переводит взгляд на кустодия. В нём пробуждается внимание и интерес.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что тебя обманули, — повторяет страж. У него дрожат руки. Он вряд ли сможет долго удерживать копьё или стоять на ногах. — Хаос управляет тобой, как марионеткой. Старая Четвёрка не хочет, чтобы ты стал новым Императором. Эти концепции — удел смертных и находятся за гранью их восприятия. Они просто желают, чтобы ты убил отца и остановил возвышение человечества. Ты…

Лезвие на указательном пальце Когтя указывает на проконсула.

— Ты назвал меня «сын мой». Голос, который я слышу, — не твой.

— Это единственный голос, который у меня есть, — отвечает Цекальт Даск. — Я говорю только им и слышу только его. Я и есть голос, Хорус первонайденный. Услышь его, мой отдалившийся сын. Тебя обманули…

— Единственное, что слышу я, — это голос обманщика, — отвечает Луперкаль и испепеляет Цекальта Даска.

Луч кровавого света вырывается из огромного глаза на нагруднике магистра войны и в течение пяти-шести секунд окутывает проконсула с ног до головы, а затем угасает.

Лидва слышит вой зловещего света, сопровождающий сожжение отважного гетерона. Чувствует прокатившуюся по Двору волну жара. Ему удалось выдернуть и отбросить прочь ещё один пентакль, тем самым освободив вторую ногу. Космодесантник влезает на край сиденья и тянется к третьей звезде, что пробила плечо Императора.

Гигант на троне склонился вперёд, свесив голову. С разбитых губ и носа стекают струйки вязкой крови. Ею же пропитана грива длинных чёрных волос. Она скрывает лицо Императора, словно саван. Плоть на левой руке содрана до костей от плеча до запястья. Возле кисти висит похожий на смятый рукав комок кожи и искорёженных доспехов. Выглядит так, будто жизнь покинула это тело. Император кажется таким же мёртвым, как Его ангелоподобный сын. Единственное, что не даёт Ему упасть с нечестивого трона, — это третий пентакль. Лидва вцепляется рассечёнными и окровавленными руками в железную звезду и начинает тянуть. Она не поддаётся.

— Проснись! — шипит космодесантник, напрягая мышцы. — Проснись, Император! Пробудись, о великий! Ты должен открыть глаза. Пробудись и встань, пока ещё не поздно! Твой демонический сын уже близко!

Лидва снова пытается использовать Скорбящий в качестве рычага, просунув меч сквозь один из лучей пентакля. От приложенных усилий в основании клинка, у самой крестовины, появляется трещина, и крохотный осколок металла отлетает в сторону.

— Просыпайся! — кричит Лидва. — Вставай! Эрда отправила меня к тебе! Она хочет, чтобы ты встал и сражался! Ей нужно, чтобы ты поднялся!

Клинок Скорбящего начинает изгибаться от напряжения.

Раскалённое и дымящееся образцовое копьё проконсула падает на пол Двора.

Цекальт Даск устоял. Его доспехи разогрелись почти до красного свечения от поглощённого жара, кожа сгорела, а обнажённая плоть покрылась волдырями и ожогами. Но он выжил и устоял.

Луперкаль хмурится и щурит глаза. Толпа безмолвствует.

— Невозможно… — бормочет примарх.

— Л-лишь п-по в-воле Его… — шепчет Даск, с трудом шевеля опухшими, кровоточащими губами.

На краткий миг магистр войны бледнеет, будто бы впервые за долгое время столкнулся с чем-то непонятным. А затем замечает символ на нагруднике шатающегося кустодия. Грубый рисунок, который, похоже, начертили пальцем, стал видим только сейчас, когда металл доспехов раскалился. Символ неярко светится.

— Колдовство Сигиллита, — презрительно цедит Хорус и начинает произносить полное имя проконсула, которое похитил из витающих в воздухе мыслей, когда они впервые встретились лицом к лицу. Он зачитывает его полностью, все шестьсот десять элементов, что выбиты микроскопическим шрифтом на внутренней стороне доспехов Даска.

— Цекальт Даск Онатвит Альбия Салмай Левантин Саркозал Кузко Барбиери Гиллори Казабон…

Спустя двадцать имён кустодий начинает шататься, словно пьяный, и, кажется, вот-вот упадёт. Но всё-таки удерживается на ногах.

Глаз на доспехах примарха снова вспыхивает и извергает более плотный луч кровавого света. Экзекуция длится намного дольше, чем в первый раз. Никакие обереги не смогут защитить от такого. Оказавшись в потоке ослепительно яркой энергии, Цекальт Даск вздрагивает, раздувается и взрывается фонтаном золотых осколков. Раскалённые и дымящиеся обломки аурамитовой брони разлетаются по отсеку. Самый крупный фрагмент — тяжёлый нагрудник от доспеха модели «Аквилон» — с грохотом падает на настил.

От тела кустодия не остаётся даже пепла.

— Просыпайся! — рычит Лидва. Он слышит жуткий рёв второго разряда энергии за спиной. Хлопья раскалённого пепла оседают на доспехах легионера, на троне и теле Императора. Третий пентакль начал шататься, но выдернуть его из раны по-прежнему не получается. Кровь Императора заливает руки и нагрудник воина.

— Эрда послала меня! — кричит он. — Эрда велит тебе встать и…

Лидва, внезапно оказавшись в воздухе, бессильно болтает утратившими опору ногами. Громадная рука со страшной силой сдавила грудь. Первонайденный монстр его заметил, схватил своим проклятым Когтем и сдёрнул с трона. Когти-лезвия сомкнулись вокруг торса легионера.

Хорус поднимает его перед собой, разглядывая, словно экзотическое животное.

— Что ты такое? — рокочет магистр войны.

Беспомощно трепыхаясь в тисках Когтя, Лидва смотрит в озарённое красным светом лицо предателя. Теперь он знает, что такое страх.

— Нет имени, — задумчиво тянет Хорус. — И ничья кровь. Только номер. ЛИ-два. Но ты произнёс одно имя. Эрда. Это она тебя отправила? Она думала, что сможет как-то повлиять на исход?

— Она… — сипит Лидва.

— Ничего она не сможет, — отвечает Хорус. — Потому что мертва. Апостол Эреб рассказал мне, как убил её в том забытом месте. Её кровь давно остыла, космодесантник, а ты не справился с заданием.

Исполненный горя шёпот Лидва сопровождается хохотом толпы. Хорус качает головой и лёгким движением отбрасывает воина прочь. Его не интересует, куда тот упадёт.

Лидва приземляется на спину в нескольких сотнях метров от примарха. Голова идёт кругом от удара, а звуки кажутся тихими и далёкими. Все чувства, кроме бесконечной тоски, притупились.

Он открывает глаза и не видит ничего, кроме обволакивающей со всех сторон тьмы. Воин не может пошевелиться. Постепенно сквозь сумрак проступают очертания: высокая арка из белого алебастра над головой и гладкая стена, облицованная полированным металлом по правую руку.

И ещё есть запах. Лидва никогда не чувствовал ничего подобного. Он более насыщенный и навязчивый, чем всё, что существует в материальной вселенной. В нём сочетаются запахи глубокого космоса, жжёной плоти, раскалённого металла и газов, что вырываются из стволов мелта-орудий. Аромат безумия. Смрад погибели. Космодесантник начинает задыхаться.

Взгляд фокусируется. Силуэты обретают чёткость. Железная стена — это вовсе не стена, а боковая часть топора, воткнутого в землю. Гигантский клинок уходит ввысь, подобно горному утёсу. А арка над головой сделана не из алебастра. Это километровой высоты изгиб длинного белого когтя, как у хищной птицы. Коготь тоже воткнут в землю и растёт из огромного чешуйчатого пальца.

И это чей-то палец. Рядом с Лидва находятся сущности столь огромные, что он способен рассмотреть только отдельные их части. Те, что ближе всего к земле. Он упал им под ноги, словно кость, брошенная с праздничного стола.

Сущностей четверо.

Одна поворачивает голову где-то в тысячах километров вверху и смотрит на него с пьяным безразличием.

В криках нет никакого смысла.

10:vii

Ложная победа

На этот раз гнев Тифа не спешит угасать. Армия Гвардии Смерти не отступает, получив отпор, а продолжает давить на оборонительные порядки. Залитый дождём горный проход сотрясается от ярости предателей. Орды воинов Четырнадцатого раз за разом накатывают на укреплённые утёсы и траншеи, будто желая снести всю гору до основания.

Сигизмунду кажется, что они могли бы справиться с этой задачей. Сыновья Бледного Короля, похоже, способны сделать вообще всё, что пожелают. Чемпион сражается на треснувшем краю оборонительной платформы. Она частично откололась от основного массива Утёса-у-Ворот и опасно нависает над пропастью. Гвардейцы Смерти атакуют, поднимаясь по отвесной скале, как по ровному полю, и будто насмехаются над играющим со смертью Чемпионом. Чёрный меч рубит и колет без устали. По клинку ручьями стекает кровь. Предатели падают, только когда гибнут. И Сигизмунд не уверен, что там, на дне ущелья, мертвецы не поднимаются снова и не лезут обратно на скалы.

— Отходи! — кричит Понтис. Они с Артолуном сражаются чуть дальше, на разбитом мостике. Большая часть Секундантов покинула тоннели и присоединилась к братьям из Первого легиона. Сигизмунд потерял Корсвейна из виду. Завеса дождя скрывает всё, что находится дальше двадцати метров.

— Отходи! — повторяет Понтис. Сигизмунд и сам слышит скрежет и скрип ломающихся опорных балок. Повреждённая платформа кренится всё сильнее. Он колет мечом и отправляет очередного предателя в пропасть, а затем карабкается обратно на уступ. Понтис и Артолун хватают Чемпиона за руки и вытягивают на каменный парапет за мгновения до полного обрушения платформы.

Она валится в пропасть, по пути сбивая со скалы сотни Гвардейцев Смерти.

Но уже через несколько мгновений ещё больше легионеров Четырнадцатого лезет вверх по скользким камням.

Сигизмунд и Артолун отбивают первые атаки со стены бастиона, а Понтис зовёт подкрепления. Тёмные Ангелы приходят на помощь и врываются в рукопашную схватку. Сражение добралось до каменистых отвалов на склонах. Сигизмунд замечает, что один из легионеров Первого лишился руки. Культю едва успели перевязать. В эти последние мгновения даже тяжелораненые воины встают и возвращаются в битву.

Сигизмунд отбрасывает лишние мысли, концентрируясь только на врагах. Он разрубает их чёрным клинком. От каждого удара мышцы вздрагивают, а в воздух бьют фонтаны чёрной крови. Повсюду кишат рои мух. Они заползают в рот и лезут в глаза. Один из Тёмных Ангелов срывается с уступа, утаскивая за собой двоих предателей.

На каждой платформе, на каждом оборонительном рубеже в ущелье защитники сражаются с той же яростью, что и Сигизмунд. От земли к холодным небесам поднимаются густые клубы — отчасти дым от выстрелов, отчасти пар от раскалённого металла и свежей крови.

Будущее не сейчас и не здесь. Такова мантра Сигизмунда. Его задача — идти вперёд шаг за шагом и делать то, что возможно в данный момент. Так, постепенно, получится добраться до конечной цели. Но в звенящем царстве железа и смерти воину начинает казаться, что будущее всё же наступило. Никто не желал, чтобы оно стало таким. Они сражались семь долгих лет, чтобы его предотвратить.

Это будущее пожрёт всех и каждого.

Сигизмунд слышит голос.

Поначалу Чемпиону Императора кажется, что сенешаль или Адофель пытаются руководить отчаянной обороной с высоких скал. Но это не боевые приказы. А кроме того, голос слишком высокий и мягкий. Ни один из командиров Тёмных Ангелов так не разговаривает.

Но слова отчётливо слышны. До ужаса отчётливо. Они раздаются из непроглядной черноты внизу и из-за холодных облаков над головой. Они отражаются от горных круч и скованных ледяной коркой вершин. Они струятся из толщи скал.

«Сыны и дочери Империума Человека. Восстаньте! Ответьте на зов! По приказу Преторианца поднимите оружие и наступайте. В час величайшей угрозы Император сражается один. Возьмите оружие и придите к Нему на помощь. Защитите Его, как Он защищает вас. Вы — щит человечества! Воспряньте же и встаньте плечом к плечу все как один. Сражайтесь рядом с Ним, или нас всех ждёт гибель. Терра должна устоять. Империум должен устоять. Хорус Луперкаль должен пасть. Император должен жить».

Это приказ. Приказ от отца, от самого Преторианца. Сигизмунд испытывает прилив сил и ярости. Он касается клинком лба, отдавая честь, и с новообретённой мощью возвращается в бой.

Несгибаемый воин продолжает убивать врагов.

— Император должен жить! — кричит он. — Император должен жить!

Лорд Сайфер внимательно смотрит на Киилер.

— Ты слышала? — спрашивает он.

— Всё ещё слышу. — Женщина удивлённо крутит головой.

Загадочный голос по-прежнему раздаётся. Эхо гуляет среди залов и штолен Полой Горы.

«…Вы — щит человечества! Воспряньте же и встаньте плечом к плечу все как один. Сражайтесь рядом с Ним, или нас всех ждёт гибель… Император должен жить…»

Все его слышали. Людей, прячущихся под каменными сводами, охватывает странная смесь ужаса и благоговения. Она расползается по толпе, подобно огню по зарослям сухого кустарника, из одного зала в другой, а акустика загадочного места усиливает слова, унося их всё глубже в недра.

— Активный резонанс! — восклицает Картей, указывая на разноцветные вспышки в стенах. Искры проносятся по минеральным жилам, будто по кровеносным сосудам.

Огоньки дрожат и начинают затухать.

— Киилер, — произносит Сайфер. Судя по тону, космодесантник не собирается выслушивать возражения. — Нужно, чтобы люди сфокусировали внимание на тебе, как раньше.

— И что мне им сказать?

— Да что угодно! Прочти им какой-нибудь мрачный гимн или заумную проповедь! Или просто повторяй слова, которые только что слышала! Но мне нужно, чтобы они делали то, что ты говоришь. И с большей концентрацией, чем прежде.

— Хотите, чтобы я ими командовала?

— Плечом к плечу, все как один, Киилер!

Она сомневается. Это не её слова и не её голос звучат под сводами.

— Лучше вы, — говорит она легионеру.

— А мне кажется, что возглавить людей обязана именно ты, — настаивает Сайфер.

— А библиарии обуздают и… — начинает Тандерион, но Сайфер жестом заставляет его замолчать. Он внимательно смотрит на Киилер.

Та кивает.

Он осторожно помогает ей подняться обратно на базальтовую возвышенность. Женщина обводит взглядом море обращённых к ней испуганных лиц. Она не знает, что сказать.

А затем слова приходят сами.

— Император должен жить, — негромко, но чётко произносит Киилер. — Император есть щит и опора человечества, но кто защитит Его в час нужды? Возрадуйтесь, ибо я несу благую весть. Это мы. Император — наш свет во тьме, но кто осветит путь Ему? Возденьте руки и возрадуйтесь, ибо это мы. Он ступает среди нас даже в полночной тьме, а мы встанем рядом с Ним, поправ смерть. Мы связаны. Наши души едины. Мы встанем плечом к плечу, все как один, или сгинем навеки. Император должен жить. Повторяйте со мной слова, что пришли свыше. Император должен жить.

10:viii

Пустой трон

В твоём Дворе наконец-то наступил покой. Больше никаких помех и задержек. Толпа умолкла. Остались только далёкий рокот небытия и монотонное жужжание психнойенов, что пробудились и начинают роиться в садах варпа.

Торжественная тишина. Галактика выстроилась, как на параде. Все времена и события, все бесконечные углы и бесчисленные плоскости сходятся в одной психофрактальной точке — в твоём Дворе. Он окружает твой флагман, который, в свою очередь, окружает сферу небытия, внутри которой спрятан Неизбежный Град, внутри которого находится твоё царство, внутри которого — Терра, внутри которой Солярное царство, внутри которого вся Галактика, внутри которой варп. А внутри варпа — те же сущности окружают друг друга в обратной последовательности, словно коробки. А в самом центре расположился Двор с единым мгновением в сердце.

Ты мельком оглядываешься на Старую Четвёрку, наблюдающую из теней. Один из богов лениво смахивает с лица сонного психнойена.

Они одобряют. Они признают тебя, в отличие от отца.

Ты киваешь.

По твоей воле между лезвиями когтя возникает бурлящая сфера кровавого света. Подчиняясь силе разума, она обретает форму, вытягиваясь в красную нить. Затем — замыкается в кольцо, подобно уроборосу. Ты вяжешь узлы и искривляешь плоскости, формируя восемь острых шипов. А потом заставляешь конструкцию из света ярко сиять.

Венец Хаоса. Попроще того, что достанется тебе, но тоже весьма достойный.

Ты разворачиваешься, собираясь возложить его на голову отца.

Трон пуст. Он залит Его кровью, но пуст.

Бок пронзает резкая боль. Ты пошатываешься и роняешь корону. Она катится по чёрным плитам, звеня, словно заупокойный колокол, затем падает и, дребезжа, замирает.

Отец смог встать и прокрасться за спину. Он вооружился третьим пентаклем и сжимает его в руке, словно чакрам. Один из лучей вошёл под рёбра, и теперь металл заливает не только Его кровь, но и твоя. Император каким-то чудом заставляет слушаться изувеченную, лишённую плоти руку. А в силовых когтях Он сжимает копьё проконсула — хотя для воина Его габаритов оно превратилось в фалькс на короткой рукояти.

Отец не собирается сдаваться. Краткая передышка — и Он сумел собрать достаточно сил для новой попытки.

Атака пентаклем. Ты отходишь в сторону. Слишком медленно и неуклюже. Зачем всё это? Почему Он просто не сдастся? Ты уже дважды Его победил. Он должен понимать, что исход не изменится.

Император в третий раз бьёт железной звездой. Ты защищаешься Когтем, и пентакль, израсходовав остатки вложенной в него энергии, разлетается дождём осколков, будто ледяная фигура.

Император отбрасывает бесполезные обломки и пытается зайти с фланга, но ноги не слушаются. Его шатает. Отец перебрасывает копьё в левую руку. Это не Его знаменитый меч, конечно, но у этого оружия тоже есть острая кромка. Император постоянно смотрит тебе в глаза.

В Его взгляде читается усталость. Свет там едва теплится. Огня почти не осталось.

Он бросается вперёд. Это уловка. Когда ты отходишь в сторону, наконечник копья врезается в отражающее поле, выбивая сноп искр. Ты блокируешь удар булавой, и тут же с противоположной стороны прилетают когти. Разряды молний больше не мерцают на лезвиях, но острый наконечник на одном из пальцев умудряется пустить тебе кровь.

Ты отмахиваешься Когтем. Отец уклоняется, разворачивается и наносит три удара копьём. На наручах остаются зарубки.

Это нагоняет тоску. Ты хотел побыстрее закончить неприятную часть и грязные, но необходимые дела, а отец, похоже, собрался растянуть безобразный спектакль до бесконечности. Он хочет, чтобы лучи твоей славы угасли, а начало правления запомнилось как нелепая и кровавая сцена.

Значит, вот каков последний облик Императора? Вернувшийся с того света разоритель, уподобившийся зловредной карте из колоды, который отказывается уходить и пятнает своим присутствием великолепие твоего триумфа? Он решил стать злобным мстительным духом, что продолжает яростно цепляться за старый трон и столь же яростно отвергает компенсацию, которую ты предлагаешь?

Это так на Него похоже. Он никогда не давал тебе быть собой, всегда держал в тени, закрывал свет своей огромной тушей, пятнал своим участием всё, чем ты был и что ты делал. Он тебя учил, направлял и понукал. И сейчас, когда у тебя есть вся сила Вселенной, Он каким-то чудом продолжает цепляться за власть сломанными, окровавленными пальцами, пытается решать, как всё закончится, пробует управлять твоей жизнью. Наверное, когда живёшь так долго, легко забыть о принципах наследования. О том, что старое должно уступать место новому, потому что цикличность бытия — это благо для всех. А Он остановил процесс на тридцать тысяч лет, и теперь всем очевидны плачевные последствия решения и порождённая им стагнация.

Всем, кроме Него. Он слеп и отказывается это признать. Отец продолжает цепляться за прошлое, за старые инструменты… Но прошлое мертво. Его нужно отпустить. Сколько можно мучить труп? Разве Император не видит копошащуюся массу червей на теле, которое отказывается хоронить? Разве Император не замечает возможность для нового, кипучего начала, которое назрело уже давно? И только твоих сил хватит, чтобы совершить этот подвиг.

И, утопая в грязных иллюзиях, отец дразнит тебя. Издевается над твоим милосердием, над благородной победой, над впечатляющими достижениями, над легитимностью претензий и проявленным великодушием. Он решил быть настолько неудобным и невыносимым, насколько возможно, и хочет испортить твой День всех Дней.

Самовлюблённый. Упрямый. Злобный. И, как всегда, не замечающий ничьих желаний и чаяний, кроме собственных. Он опять пытается заставить всех и вся плясать вокруг себя, даже утратив власть и значимость. Потерпев поражение, Император задался целью лишить тебя победы.

Он снова пытается ударить когтями. Ты без труда выходишь из зоны досягаемости. Отец, промахнувшись, шатается, словно пьяный, пытаясь удержать равновесие.

Этот взгляд. Этот усталый, потухший взгляд. Да, теперь всё ясно. Ты видишь истину в Его глазах. Он знает, что ничего не сможет изменить, но не станет сдаваться. Император отказывается признать поражение. Эти жалкие, затянувшиеся потуги не просто попытка посрамить тебя в момент коронации. Это провокация.

Он хочет, чтобы ты Его убил.

Пытается разозлить и заставить ударить в полную силу. Надеется, что ты оборвёшь Его жизнь. Отец предпочтёт умереть, но не примет твои дары и корону.

Смерть — единственная победа, на которую Ему остаётся рассчитывать.

Он снова пытается атаковать, о чём заранее предупреждает ужасно громким, хриплым дыханием. Повреждённые лёгкие залиты кровью и булькают, когда отец наполняет их воздухом перед броском. У Императора не осталось ни сил, ни желания маскировать движения и намерения. Он выдаёт неуклюжую комбинацию из трёх элементов: копьё, когти, копьё. Ты успешно защищаешься, но один удар достигает цели и оставляет неглубокую рану. Она затянется через несколько секунд, но всё равно раздражает.

Отец изо всех сил старается вызвать ответную реакцию. Ему нужен твой гнев. Он хочет, чтобы ты проявил жестокость, а не милосердие.

Император и правда ищет смерти.

Новая атака, ещё слабее предыдущей. Ты отклоняешь копьё в сторону, блокируешь когти, разворотом уходишь от второго тычка копья, снова парируешь когти и ещё раз — копьё.

А затем ударом булавы сбиваешь отца с ног.

Он валится на бок, хватая ртом воздух. Ты чувствуешь запах крови, илема и жидкого, вытекающего из ран времени. Император выронил копьё. Он пытается подняться, но падает на локоть. Ещё несколько вздохов — и следует повторная попытка, но ноги подкашиваются.

Ты не станешь Его убивать.

Ты заставишь отца принять уготованную судьбу. Заставишь Его желать того, чего Он не хочет. Венец. Трон. Ты станешь первым и единственным, перед кем Он покорно склонится. Смерть — слишком простой выход, слишком удобный конец после всего, что Он с тобой сотворил.

Император лежит так долго, что ты мог бы убить Его шесть или семь раз ударами Крушителя Миров. Один луч кровавого света из ока на доспехах испепелил бы Повелителя Человечества быстрее, чем раболепного глупца-кустодия.

Но нет. Ты терпеливо обходишь Его по кругу. Отец пытается приподняться, опираясь на руку. Дыхание с каждой секундой становится тяжелее. Он почти задыхается. Сил совсем не осталось. Ещё одна попытка встать. Неудачная.

— Разве Ты не понял? — спрашиваешь ты. — Я мог убить Тебя сразу, в момент встречи. Мы сражались только потому, что я хотел, чтобы Ты жил.

Император не отвечает. Но в кровавых обрывках мыслей, витающих вокруг, ты видишь ситуацию с Его точки зрения. Ты не убил Его потому, что не хотел.

Он правда в это верит? Как можно так заблуждаться! Ты пытался показать свою мудрость в роли властителя. Милосердие, сдержанность и сострадание станут основными столпами твоего правления. Благодаря им ты сможешь стать куда лучшим монархом, чем Он даже на пике величия. Сила — ничто. Убийства — удел солдат или способ внушения для неразумных созданий. Милосердие и справедливость — вот основа власти настоящего короля.

И всё же Его угасающие, обрывочные мысли продолжают твердить, что твоя человеческая часть не хотела Его убивать. А ещё она не хочет подчиняться приказам богов.

— Никто мне ничего не приказывает, отец. Уже давно. В этом и есть причина нашей проклятой войны.

Он вздыхает. Ему кажется, что если ты так считаешь, то ничему не научился.

Он опускает голову.

Ты подходишь ближе, встаёшь на колено и собираешься помочь отцу добраться до приготовленного трона. Там Его место.

Он смотрит тебе в глаза. Из ниоткуда вылетает рука с зажатой в ней короной.

Концы шипов из кровавого света пронзают твоё лицо и рассекают кости черепа.

10:ix

Рыцарь Мандацио

Кентавры натягивают чёрные кавалерийские луки и спускают тетивы.

Вместо стрел у них длинные лучи смертоносного кровавого света. Первый залп пролетает над головой Локена, заставляя космодесантника двигаться вперёд. Пылающие стрелы попадают в выложенную каменными плитами дорожку, сосуд с водой и облицовку у края пруда и взрываются, словно болтерные снаряды, разбрасывая вокруг осколки керамики и камня. Водяное зеркало с отражающимися в нём звёздами проливается наземь.

Укрыться негде. Локен мчится к ближайшему стрельцу в надежде, что сможет подобраться вплотную прежде, чем троица кентавров успеет дать второй залп. Но противники уже достали из колчанов новые алые стрелы и изогнули могучие спины, изготовившись к выстрелу.

Все трое вдруг спотыкаются. Три лика, копирующих Хоруса, искажаются гримасой боли, будто от невидимой раны. Они всё равно спускают тетивы, но стрелы летят как попало. Снаряды двоих кентавров, что обходят Локена с флангов, вдоль внешнего периметра сумрачного сада, попадают в обсидиановые колонны и исчезают во вспышках розового света. Стрела предводителя, несмотря на болезненную судорогу, летит в цель.

Чтобы спастись, Локен вынужден нырнуть в ближайший пруд. Чернильно-чёрная вода накрывает его с головой, а снаряд разбивает ещё две гадальные чаши.

Трое стрельцов восстанавливаются от внезапного помешательства и скачут вперёд, положив новые стрелы на тетиву. Лунный Волк исчез. От разбитых урн и чаш поднимается дым. По левому пруду медленно расходятся круги, нарушая гармонию созвездий и заставляя колебаться крохотный молодой полумесяц в отражении на чёрной глади.

Предводитель кентавров останавливается в центре дорожки, там, где Локен стоял перед прыжком, и всматривается в беспокойные воды. Лук натянут. Кентавр дёргает головой — это движение знакомо каждому, кто служил с Луперкалем или с первым капитаном Абаддоном. Стрелец на правом фланге переходит на лёгкий галоп, обходя пруд по периметру, чтобы присоединиться к командиру. Вместе с кентавром, занявшим позицию с левой стороны пруда, они одновременно выпускают стрелы в воду.

Локен тонет в беспросветной черноте. Чувства притупились, и дело не только в воде. В глубине пруда царит холодная, непроглядная тьма. За края доспеха цепляются серебристые пузырьки воздуха. Они роятся вокруг медленно движущихся конечностей, срываются и убегают вверх — будто бы, спрыгнув в воду, он утащил за собой звёздную россыпь с поверхности. Слева и впереди мелькают яркие вспышки: это стрелы, горящие неоново-алым светом, погружаются в глубину, шипя, словно потревоженные змеи. Постепенно красные лучи растворяются в черноте. Кровавый свет не угас. Они просто утонули. У пруда, похоже, нет дна.

Предводитель кентавров достаёт из колчана ещё одну стрелу. Лучник на дальней стороне водоёма повторяет движение. Третий бежит по дорожке и вот-вот присоединится к командиру. На поверхности ничего не изменилось. Не всплыл пронзённый стрелами труп. Но вожак замечает тонкую дорожку серебристых пузырьков — воздух попал в ловушку под наплечником или кирасой и пытается вырваться на волю.

Кентавр разжимает пальцы, спуская тетиву. Навыки лучника доведены до совершенства. Его род с начала времён охотится в диких, вечных степях имматериума. Кентавры способны поразить любую добычу. Их мастерство столь велико, что достигло идеала и превратилось в настоящее искусство.

Локен не может похвастаться тем же. Его никогда не заботило совершенство формы, в отличие от Люция, Эйдолона и остальных позёров. Ему всё равно, как сражение смотрится со стороны. Важен только результат. Боевое искусство Лунного Волка обладает иными достоинствами: результативностью и предельной эффективностью. Он в совершенстве владеет тактическими навыками астартес и может обратить преимущество врага против него в любой, даже самой тяжёлой ситуации.

Стрелы с шипением уходят под воду. В тот же момент Локен вырывается из глубины, у самого края пруда, рядом с центральной дорожкой. Плечи и грудь космодесантника оказываются вровень с каменной плиткой. Меч, окутанный фонтаном брызг, рубит параллельно земле.

Лезвие подсекает задние ноги вожака кентавров. Тот издаёт приглушённый, звериный стон и валится на бок, молотя передними ногами и роя копытами землю. Локен успевает выбраться из воды, перекатывается и укрывается за конвульсивно дёргающейся лошадиной тушей. Третий стрелец несётся во весь опор с натянутым луком. Психосиловой меч хорош, но бесполезен против крупной, подвижной цели с оружием дальнего боя. Лунный Волк вырывает лук у раненого предводителя и поднимает с земли одну из стрел, что рассыпались из колчана при падении.

Красный свет обжигает пальцы.

«Сам виноват, Луперкаль», — думает Локен, поднимаясь на одно колено и натягивая тетиву. Обычно космодесантники сражаются мечами и болтерами, но великий Луперкаль всегда твердил, что его Лунным Волкам нужно уметь пользоваться любым оружием, и заставлял их проводить бесконечные часы в клетках на тренировочных палубах. Он считал, что его воины должны быть готовы ко всему.

Как-то раз он сказал: «Представьте, что во время операции по приведению к согласию вы оказались в изоляции на примитивном мире. Меч потерян в бою, боеприпасы закончились. Сможете ли вы обратить простейшее оружие в руках врагов Империума против них?»

Лунный Волк может сражаться чем угодно: копьём, топором, трезубцем и сетью. Ему известны техники боя, основные сильные и слабые стороны любого оружия. Даже камней, палок, писчих принадлежностей и зеркал.

Локен уже много лет не стрелял из лука, но эйдетическая память космодесантника позволяет сохранить любые знания, неважно, когда они были получены.

Лунный Волк с бегущим кентавром одновременно спускают тетиву. Стрелец попадает в живот раненого вожака, и крики становятся громче. Стрела Локена вонзается в центр торса противника. Стремительная атака сменяется беспомощным падением. Кентавр валится на бок, спотыкается и улетает в правый пруд, подняв веер брызг.

Последний враг на противоположном берегу левого пруда тоже стреляет. Он прекрасно владеет луком, но, опасаясь попасть в вожака, взял слишком высоко, и стрела проносится над плечом Локена. Лунный Волк разворачивается, продолжая стоять на одном колене, и стреляет в ответ. Росчерк алого света проносится над гладью пруда, словно метеор по ночному небу. Локен попадает в лук, который кентавр только начал натягивать, и тот раскалывается на части. Рыча от боли, существо выбрасывает сломанное оружие, достает из-за спины чёрный серп и бросается в пруд.

Для звероподобных сынов Хоруса водоёмы, похоже, не бездонны. Стрелец несётся по чёрной воде, словно кавалерист, переходящий реку вброд. И даже сейчас он движется с нечеловеческой силой и скоростью.

Локен встаёт в полный рост, берёт третью стрелу, не обращая внимания на боль в запястье, и стреляет в лицо наступающему врагу. Кентавр содрогается. Голова запрокидывается, а затем всё тело валится на бок. Несколько секунд труп держится на поверхности пруда, а затем исчезает в чёрных глубинах.

Потревоженная вода плещется о каменные борта и успокаивается, снова превращаясь в гладкое зеркало. Локен ломает лук о колено, отбрасывает его и поднимает с земли меч. На кромке ещё пляшут крохотные язычки пламени.

Искалеченный вожак так и лежит на каменной дорожке. Могучие лошадиные бока шумно вздымаются и опадают. Скоро смерть выдавит последний воздух из его лёгких. На чёрной коже, под которой перекатываются узлы мышц, блестят капли испарины. Тёмная кровь, натёкшая из разрубленных ног и раны в животе, превратилась в новое гадальное зеркало на камнях.

— Клятвопреступник! — кричит кентавр Локену, пытаясь повернуть голову.

— Я сдержал свои клятвы, — возражает космодесантник. — Я отважно сражался с любым врагом. Я чтил узы братства, когда другие от них отреклись. Я служил Лунным Волкам и с честью нёс это имя.

Кентавр смеётся — это жуткий звук, сопровождающийся бульканьем крови в горле.

— А что насчёт верности заветам Морниваля, Локен? Их ты попрал!

Локен обходит тело, чтобы посмотреть умирающему противнику в глаза, хотя и не хочет видеть это лицо. Оно такое же, как у любимого отца и многих братьев. Сейчас оно залито кровью, с пеной на губах и искажено гримасой ненависти.

— Нет, — отвечает легионер. — Долг Морниваля — давать советы отцу. Направлять его и не позволять свернуть с истинного пути, даже если совет не будет приятен его ушам. Мы должны исправлять ошибки в его суждениях. И я никогда не отрекался от этих обязанностей. Морниваля больше нет, но я ни разу не предал своих обетов. Я собираюсь сдержать их даже сейчас.

Стрелец хохочет, брызгая кровью изо рта.

— Вот, значит, как ты исполняешь клятву верности примарху? — в сипящем голосе отчётливо слышна издёвка.

— Мы давали много обещаний, присягая ему на верность, — отвечает Локен. — Но все они вторичны по сравнению с последним и главным: оберегать и хранить истину Империума Человека от любой опасности и зла. У отца теперь своя истина. И она противостоит изначальной. Она стала той самой опасностью и злом, о которой говорилось в клятве.

Кентавр смотрит на него, тяжело и отрывисто дыша.

— Ты и правда в это веришь? Дитя! Глупое, наивное дитя! Ты мнишь себя безупречным и гордишься, что сохранил верность, пройдя через весь этот кошмар…

— Семь лет кошмаров, — говорит Локен. — Семь лет утрат. Мы уже заплатили величайшую цену. Я бы отдал всё, чтобы этого никогда не случилось. А сейчас отдам всё, чтобы это закончилось.

— Так и будет! — шипит кентавр.

Локен кивает.

— Не сомневаюсь. Я смирился, когда давал клятву. Любой ценой. Таковы были условия. Триллион жизней, чтобы остановить тьму. Во что бы то ни стало. Любой ценой.

Стрелец снова начинает смеяться, захлёбываясь кровью и кашляя. Локен заносит клинок, чтобы добить врага и положить конец насмешкам.

— Ты всё равно опоздал. — Существо смотрит снизу вверх. — Уже слишком поздно. Пока ты тратил время, сражаясь за бессмысленные обещания, мир подошёл к концу. Не осталось твоей истины. Империума больше нет, Локен. Империум погиб.

Лунный Волк опускает клинок.

10:x

Разрушитель

Наверное, нужно что-то сказать. Подобрать достойные, храбрые слова. Подходящие к моменту.

Но Вулкану ничего не приходит на ум.

Он никогда не умел составлять речи и предпочитал, чтобы вместо слов говорили дела. Но и ему доводилось вдохновлять воинов на бой, взывать к армиям на овеваемых ветрами полях битв, вселять надежду в сердца уставших, измождённых бойцов или успокаивать товарищей в трудный час.

Он способен на подобные вещи, но приходится прилагать усилия.

А что братья? Они бы нашли что сказать? Многие: Робаут, Рогал, Сангвиний и даже Хорус когда-то давно — были хорошими ораторами. Благодаря их речам сражения выигрывались ещё до того, как раздавался первый выстрел. В годы Великого крестового похода, прежде чем наступили эти бесславные времена, Вулкан не раз видел, как братья выходят, встают перед морем неуверенных лиц и словом творят историю.

Но сейчас, наверное, все бы безмолвствовали.

Это и есть история. В самом осязаемом и важном воплощении. Она подошла к печальному концу. Как простой человек может это подчеркнуть? Ветра Хаоса дуют с такой силой, что страницы истории переворачиваются одна за другой. На них невозможно не то что писать, а даже прочесть уже написанное. Скоро книга закроется навсегда.

Так зачем говорить? Кто это услышит? Не к чему больше призывать и некого вдохновлять. Не будет подвигов, ради которых нужно бередить мысли и сердца. Некому даже записать его последнюю речь. Что бы Вулкан ни сказал, слова забудутся, и не будет никаких потомков, чтобы их прочесть.

Вулкан всегда был человеком действия. У него осталось одно дело, и оно скажет всё, что нужно, — и прямо в ухо предавшему магистру войны. Хорус не получит победу. Его ждёт только досада и горечь. А в качестве трофеев придётся довольствоваться бесполезным пеплом.

Вулкан расправляет плечи и смотрит на результат своих трудов. Талисман Семи Молотов готов, отлажен и исполнит своё разрушительное назначение. Только рука примарха могла это сделать. Только Вулкан знает тайные настройки устройства. Только великий созидатель может разрушить всё.

Жар очень силён. Искры летают, будто сорвавшиеся с орбит звёзды.

Всё готово. Теперь он может творить историю через разрушение.

Примарх спускается по ступеням Трона. Тепловые волны бьют в спину. Весь Тронный зал стонет и тяжко вздыхает. Его конструкции слабеют и деформируются, не выдерживая экстремальных температур и потоков прорывающегося имматериума. Весь этот зал и возведённый вокруг него Дворец, или что там от него осталось, более не являются частью реального мира с определённой структурой и формой. Это призрак материи, сумеречное, растворяющееся в варпе пространство, от которого остаётся лишь воспоминание — и с каждым мгновением оно становится всё более зыбким. В час, когда историю буквально можно потрогать рукой, очертания Дворца подёргиваются дымкой и плывут.

Они ждут — последние люди, оставшиеся на посту. Их жизни закончатся здесь, рядом с ним. Он отдаёт собравшимся честь. Магистр Аднектор Консилиум настолько плох, что адептам приходится поддерживать его, когда тот пытается поклониться примарху. Хальферфесс с покрытым волдырями и ожогами лицом и Избранная Мориана Мохаузен плачут. Вулкан благодарит всех за работу. Абидеми стоит, расправив плечи. Слёзы на его глазах испаряются быстрее, чем успевают сформироваться. Он хочет поклониться, но примарх заключает сына в объятья. Слова не нужны.

Азкарель Офит тоже здесь. Проконсул оставил всех Кустодес Пилорус на страже Серебряной двери, из-за которой доносится шум боя, теперь уже совсем близкий. Часовые не отступят ни на шаг. Когда придёт конец, все они будут стоять к нему спиной. Последним, что увидят в жизни стражи Императора, станет прекрасная Серебряная дверь, залитая спокойным светом.

Но Азкарель пришёл, чтобы подчеркнуть важность момента. На лице кустодия не отражается никаких эмоций.

— Мои воины продержатся ещё десять минут, восемнадцатый сын, — произносит он. —Пятнадцать, если дверь выдержит и последующее сражение пойдёт по нашему плану.

— Минуты ничего не изменят, Азкарель, — отвечает Вулкан. — Уже поздно. Мы сделали всё, что могли. Регент мёртв. Наша цель сейчас — убедиться, что магистр войны не сможет взять трофеев. И убедиться нужно окончательно. Наш последний вздох станет оскорблением для него. Поэтому нужно обязательно сделать этот последний вздох. Во всём случившемся его вина, но мы скажем последнее слово.

Азкарель кивает.

— Согласен, господин.

Проконсул, как и Абидеми, пытается поклониться, но Вулкан просто пожимает ему руку.

— Лишь по воле Его, Азкарель. Вовеки и до конца.

Грядущее станет концом и для примарха, потому что даже Вечному не пережить такую катастрофу.

Вулкан разворачивается и отправляется в путь вверх по ступеням, чтобы исполнить свой последний долг. Он уверен, что среди верных товарищей, оставшихся у Трона до конца, должен быть кто-то ещё, но не может вспомнить…

Зыбкая тень ждёт у самых ступеней. Даже в лучшие времена её непросто рассмотреть и удержать в памяти. А в яростном сиянии Золотого Трона — и подавно.

— Касрин, — произносит примарх. — Прошу прощения. Я пропустил…

«Господин».

— У меня нет оправданий. Вы легко прячетесь от наших глаз, но…

«Лорд Вулкан».

— Не нужно сейчас со мной спорить, Каэрия. Я впечатлён твоей стойкостью, но решение принято. Нужно закончить сейчас, иначе нам могут помешать…

«Господин, неужели вы не слышите? Неужели никто не слышит?»

Вулкан замолкает. Здесь нет иных звуков, кроме рёва пламени, визга бушующего имматериума и хруста камней от жара и напряжения, да ещё стук капель расплавленного золота, падающих с высокого потолка подобно дождю.

И вечные треск и шипение варпа.

— Касрин, я…

Нет. Есть ещё голос. Сквозь оглушительный шум долетают слова. Голос тихий, далёкий, но сильный. Он словно доносится из каменных плит пола и колонн, поддерживающих свод.

— Что это такое? — шёпотом спрашивает примарх.

«Я не знаю».

— Как… Почему только ты его услышала?

«Не знаю, — отвечают её руки. — Возможно, потому что я глуха к завываниям варпа».

Вулкан крутит головой в поисках источника звука.

Остальные замечают удивление примарха и шагают вперёд, не понимая, что происходит.

— Владыка Змиев… — зовёт Абидеми.

Вулкан поднимает руку, и легионер замолкает.

— Слушайте! — велит примарх. — Внимательно слушайте, потому что услышать непросто.

Все останавливаются и поворачивают голову. Один за другим присутствующие понимают, о чём говорит Вулкан.

«Сыны и дочери Империума Человека. Восстаньте! Ответьте на зов!..»

— Вы ведь тоже это слышите, да?

«По приказу Преторианца поднимите оружие и наступайте. В час величайшей угрозы Император сражается один. Возьмите оружие и придите к Нему на помощь. Защитите Его, как Он защищает вас. Вы — щит человечества!»

Все изумлённо кивают.

«Воспряньте же и встаньте плечом к плечу все как один. Сражайтесь рядом с Ним, или нас всех ждёт гибель. Терра должна устоять. Империум должен устоять. Хорус Луперкаль должен пасть. Император должен жить».

Слова повторяются снова и снова, словно эхо.

— Это какой-то трюк? — спрашивает Абидеми.

— Нет, — отвечает Хальферфесс. — Я вижу в сказанном только истину…

— Но кто может говорить с нами таким образом? — произносит Мориана Мохаузен.

Вулкан переводит взгляд на Избранную.

— Полагаю, мы пришли к одинаковому выводу, — говорит примарх. Это может быть только он. Определённо. А кто ещё? Старик, похоже, не сгорел и не умер. И из последних сил сумел докричаться до нас из пламени.

Вулкан слышит доказательство прежде, чем успевает додумать мысль до конца. За спиной раздаётся приближающийся стук посоха по выложенному плиткой полу. Тук! Тук! Тук! Малкадор…

Примарх разворачивается, но там никого. Это не посох. Это жидкое золото падает на камень каплями дождя.

Вулкан гонит разочарование прочь. Неважно. Это неважно. Только сами слова имеют значение. Новостей не было несколько часов. Никаких контактов с теми, кто находится за пределами Тронного зала. И молчание убедило присутствующих, что все уже погибли и сражаться больше не за что.

Но эти слова всё меняют. Кто-то по-прежнему сражается. Кто-то ещё жив и достаточно силён, чтобы призывать к оружию и воодушевлять соратников. Очевидно, угроза никуда не делась и Империум далеко не спасён. Но слова принесли надежду. Настоящую надежду. Они убедили Вулкана, что ещё есть шанс. Что существует вероятность избавления.

А значит, исполнять последний долг пока рано.

Нужно подождать ещё немного.

Примарх разворачивается и бежит в пламя по золотым ступеням, чтобы заблокировать Талисман. Эту силу ещё рано выпускать на волю.

Нужно подождать, несмотря на мучительную боль, ещё чуть-чуть. Луч надежды горит, пускай и не так ярко, как Трон или пожары, охватившие Санктум. Его, как Касрин, можно увидеть, только если внимательно смотреть.

10:xi

Венец из Кровавого Света

Для верных сынов Империума зажёгся последний, тусклый огонёк надежды.

Голос разносится над пылающими округами и выжженными пустырями Внешнего дворца, где его слышат немногие выжившие. Он звучит над огненным адом Палатина, где развернулась величайшая бойня в человеческой истории: уцелевшие разрозненные силы Империума сражаются с кратно превосходящими их числом ордами предателей. Без поддержки, в окружении, линии обороны рушатся так же быстро, как надежды на победу. Для многих этот голос станет последним, что они услышат в жизни.

Слова проносятся сквозь разбитые врата Вечности и дальше, по улицам последней крепости и Санктума Империалис, где идёт кровавый пир и нет безопасных мест. Это была неприступная твердыня, сияющая цитадель, способная пережить время и историю, любые мечты и планы смертных людей. Она должна была стоять вечно. С момента рождения Империума дети Терры готовились столкнуться со множеством опасностей и бед, предвидели катастрофы, которые придётся пережить, но и помыслить не могли, что престольный град всей империи падёт. Даже когда началась осада. Он должен был устоять. Он должен был выдержать, несмотря ни на что.

Но крах неизбежен. Вторжение идёт изнутри и снаружи. Золотые палаты и высокие залы охвачены пламенем пожаров и кишат вражескими солдатами. Голос звучит и здесь, но большинство тех, кто мог бы его услышать, слишком заняты собственной гибелью и не могут разобрать слова.

Голос звенит над всей поверхностью Терры. Горящий Тронный мир погружается в чрево варпа, его материальные составляющие растворяются в желудочных соках эмпирей, что окутали планету со всех сторон. Внезапный призыв эхом раздаётся над терзаемыми огненной бурей континентами и высохшими океанами, над разрушенными городами и опустошёнными государствами. Его слышит каждый упрямый островок сопротивления; все те, кто до последнего отказывается покориться вражеской орде. Большинство этих людей отмахиваются от призыва и забывают услышанное, сочтя его порождением больной фантазии или одной из бесконечных уловок Хаоса.

Голос очень слаб. Он дарит надежду, но не более того. Никто не обещает ни спасения, ни передышки. Никто не несёт весть о вырванной в последний момент победе. Единицы могут узнать голос вестницы или вспомнить её имя. Все остальные просто слышат приказ Преторианца, напутствие Дорна защитникам Терры. Это последняя стена, которую он смог для них возвести, — из слов, потому что все стены из камня и стали, что он строил прежде, не устояли и лежат в руинах.

Это мысль о сопротивлении, только и всего.

Для некоторых, например Фафнира Ранна и Зефона Несущего Печаль, что продолжают сражаться на обломках утраченного Хасгарда, это предел самых отчаянных мечтаний. Толика надежды, принесённая с призывом примарха, — это больше, чем они предполагали услышать за остаток жизней, ибо воины смирились с неизбежной гибелью и давно записали себя в потери. Услышанный зов заставляет руки и ноги налиться новой силой. Удары становятся тяжелее. Фафнир, Зефон и те немногие, кто ещё выжил, продолжают сражаться с бесконечными волнами предателей, хотя от крепости Хасгард давно не осталось и камня на камне. Никто не надеется дожить до конца и увидеть, к чему приведёт новообретённая надежда. Голос просто ободряет людей, старающихся подороже продать свои жизни.

Для иных, например Максимуса Тейна, это горький, душераздирающий призыв, который прозвучал слишком поздно. Капитан Имперских Кулаков отражает атаки завывающих богохульников и озверевшего отребья на разбитых площадях Внутреннего дворца. Толпы предателей накатываются со всех сторон.

А для кого-то, например Архама, Второго, Носящего Это Имя, кто по-прежнему находится в полевом штабе, пытаясь командовать творящейся в Палатине катастрофой, или старших офицеров Военной Палаты в осаждённом и затянутом дымом Гегемоне, это последнее, вымученное обещание, заставляющее в очередной раз склониться над когитаторами и картами в попытке измыслить какую-нибудь уловку, организовать контратаку или ловушку, которая чудесным образом изменит статистику данных, в последние несколько часов свидетельствующих лишь о неминуемом поражении.

Обретённая надежда рискует погибнуть в зародыше. Источник голоса в заброшенном чёрном особняке привлёк внимание Архиврага. Воинства Хаоса и нерождённых, будто оскорбившись услышанным, выходят из-за завесы дыма на горизонте и пересекают безграничные грязевые поля, размахивая примитивными знамёнами. Они желают сокрушить последний бастион Агаты и заставить голос замолчать. Маршал видит приближающихся врагов. Они идут со всех сторон и направлений, которые компас даже не может обозначить. Агата приказывает солдатам на позициях готовиться к обороне.

Война — шумное дело. Песнь смерти в её исполнении заглушает любые звуки. На территориях, охваченных безумием сражений, голос почти не слышен за рокотом и грохотом кроваво-красного гимна.

Он теряется среди шелеста и шёпота небытия, которые не прекращаются с самого начала войны, а теперь внезапно набрали силу. Нерождённые возмущённо бормочут и причитают. Нет в этом мире ничего — ничего! — что злило бы их сильнее, чем зрелище отвергнутых и отброшенных даров Хаоса. То, что кто-то посмел отказаться от Венца из Кровавого Света, величайшей награды, — это страшное оскорбление, и оно наполняет демонов лютой ненавистью.

То, что корону осквернили, использовав как оружие, превращает перешёптывания в истошные крики.

Император слышит голос сквозь рёв шторма, что бушует за стенами Двора Луперкаля. Он совсем слабый — крохотная песчинка в пустынной буре, тихий шёпот среди триллиона криков. Этого недостаточно. Совсем недостаточно. Это не щит, который сможет наделить Его силой, необходимой для победы, или восстановить израненное тело.

Но он помогает подняться с окровавленной короной в руке. И его достаточно, чтобы вызвать приступ слепой ярости у первонайденного сына. Повелитель Человечества потерпел поражение, но ещё может отобрать победу у Хоруса. Император спровоцирует примарха на смертельный удар, ибо лучше гибель и утрата всего, чем вечность, проведённая рядом с сыном в роли ухмыляющейся марионетки на службе у Старой Четвёрки.

Ты восстанавливаешь лицо. Кости черепа пострадали и сместились так сильно, что голова стала похожа на лопнувший перезрелый плод или проросшее семя. На мгновение ты даже опасаешься, что заключённая внутри сила — то, чем ты стал, — вырвется из треснувшей оболочки старого человеческого тела или из-под повреждённой кожуры покажется твой новый, ещё более ужасный облик.

Тебе удаётся сохранить изначальную форму. Ты руками устанавливаешь на место расколотые кости черепа и сращиваешь их вместе; регенерируешь лицевые мускулы и сухожилия, создаёшь новую, гладкую кожу. Оборванные подкожные трубки и шланги на черепе и скуле прорастают заново, подобно ползучим корням, а затем сами, с шипением пара и гулом механических соединений, подключаются к разъёмам.

Ты восстанавливаешься. И при этом сохраняешь душевное спокойствие, несмотря на недостойную и коварную атаку. Ты силён. Ты — Хорус Луперкаль. Удивительно, но упрямая стойкость отца впечатляет. Он не изменяет себе. Никогда в жизни Император не признавал поражения. И большую часть жизни собственной ты восхищался этим качеством. Несгибаемая воля идти до конца — это то, что делало Его великим, даже когда между вами вспыхнула ненависть.

Непоколебимость — вот за что ты Его больше всего любишь и презираешь. И ты — Его сын и унаследовал отцовские черты характера. Это придаёт уверенности. Если Он силён, то и ты тоже.

И потому ты не сдашься. Не сломаешься и не уступишь. Сохранишь самоконтроль и терпение — истинные качества по-настоящему великого короля. Не дашь разгореться тлеющему в сердце огоньку убийственного гнева, не поддашься желанию разорвать Его на части за бесстыжее вероломство, да так, чтобы кровь хлестала фонтанами.

Это было бы слишком просто. И слишком слабо. Так мог бы поступить незрелый отрок. Ты лишишь Императора удовольствия удачной провокации и сделаешь невозможной ту пиррову победу, которой Он жаждет. Отец не умрёт от твоей руки. Ты не позволишь себя обмануть.

Ты заставишь Его смириться с уготованной судьбой.

Пора подниматься.

Император подобрал меч. Видимо, раньше он симулировал слабость, потому что сейчас стоит на ногах и демонстрирует определённую бодрость тела и духа, хотя ещё совсем недавно казалось, что силы окончательно Его покинули. У него Венец из Кровавого Света. Отец сжимает корону в когтях и ломает на твоих глазах.

— Я могу сделать ещё одну, — замечаешь ты. — Или тысячу. Я могу создавать такие короны бесконечно, пока Ты не обессилеешь настолько, что уже не сможешь сбросить её с головы.

Ты рассказываешь, что можешь забрать Его боль, потому что, если отец продолжит упрямиться, в Его жизни не останется ничего, кроме неё. Ты можешь облегчить Его страдания, хотя Он никогда не делал того же для тебя.

Ты уверен, что Он думает, будто ты ничего не знаешь о боли.

Отнюдь, отец. Я с самого начала был создан, чтобы разделить Твою боль. Меня, как и всех братьев-примархов, привели в этот мир, чтобы забрать у Тебя боль, терпеть её и страдать вместо Тебя. Постепенно все это поняли. Феррус осознал слишком поздно. Конрада она сломила. Лоргару и Фулгриму пришлось искать спасение в безумии. Рогал и Пертурабо из-за неё стали скучнейшей посредственностью. Русс и Джагатай попытались сбежать от боли, надеясь, что окажутся быстрее. Магнус и Робаут тщетно пытались угодить Тебе, думая, что тогда Ты избавишь их от мучений.

А бедный, наивный Сангвиний решил, что сможет принять её и тем самым убережёт Тебя.

— Только я отверг отведённую роль, — говоришь ты. — Только я поднял голову и сказал, что отказываюсь от такой участи, потому что никакой отец не поступит так с сыном. Только у меня хватило сил восстать и вернуть проклятый дар. Тебе следовало бы гордиться, потому что только я превзошёл даже самые смелые ожидания.

Он не слушает. Отец, похоже, не может смириться с тем, что собственный сын зачитывает Ему обвинения и перечисляет совершённые грехи. Неужели ты, когда придёт время и твои собственные недовольные сыновья явятся во гневе, будешь вести себя так же? Не нынешние сыновья, потому что они, кроме одного, приняли твой новый статус и не могут даже помыслить о спорах и возражениях. Это всего лишь трутни, игрушечные солдатики, созданные, чтобы сражаться и не думать. И поэтому они будут просто выполнять приказы, не имея собственного мнения.

Нет, речь о тех сыновьях, которые родятся позже. Пантеон примархов, сыновей и дочерей. Ты приведёшь в этот мир нерождённых детей, исполненных вечной мудрости и бесконечной силы. Они получат собственные владения и провинции в твоём царстве и будут править, пока не погаснут сами звёзды. Эти высшие создания сменят грубых, однобоких недотёп, созданных из твоего генетического материала, которые назвались твоими сынами. Их задача исполнена. Их время прошло. Династия сыновей и дочерей, которую ты оснуёшь, когда всё закончится, будет возвышенной и чудесной. Ты будешь любить каждого из этих детей. Разумеется, когда у них появятся претензии, ты прислушаешься, ибо вы с ними будете равны и одной крови. Ты с радостью решишь все вопросы, которые у них возникнут.

Впрочем, этого не случится. Никогда. Ни один из твоих детей не выступит против тебя, потому что ты не дашь им повода. Ты не совершишь ошибок. Ты будешь идеален.

Не совершать ошибок. Этому тебя научил отец, и это единственный из Его уроков, который ты собираешься претворить в жизнь.

С этой секунды. Не дав Ему возможности восстановиться, ты атакуешь сам, без поблажек.

Ты подходишь вплотную к Императору и бьёшь булавой с такой силой, что тяжёлое навершие вызывает звуковую волну. Отец в последний момент уклоняется и колет мечом. Клинок пробивает отражающий щит и погружается глубоко в твой живот.

Пускай. Император выдёргивает оружие и успевает отступить как раз вовремя, чтобы не попасть под взмах Когтя. Отец смещается вбок и рубит, во второй раз преодолевая силовое поле и прорубая торс над бедренным суставом чуть ли не на треть.

Пускай.

Император вытаскивает клинок из раны и начинает кружить. Финт, затем ещё один, и наконец — великолепный выпад по центральной линии. Меч пронзает тебя насквозь.

Пускай.

Ты вливаешь в себя силу варпа, причём так, чтобы Он всё видел. Нужно, чтобы отец понял, потому что Он, несмотря на расхваленную мудрость, похоже, до сих пор тешит себя какими-то иллюзиями. Его силы конечны. А твои — нет. Пусть поднимается сколько хочет и начинает очередной отчаянный раунд поединка. Всё это только отсрочивает неизбежное. По меркам смертных Император обладает невероятной связью с варпом и огромной силой. Его совершенно справедливо боялись на протяжении долгих тысячелетий. Но эта сила имеет пределы. А ты — создание безграничного варпа. Твои силы не закончатся никогда, и ты не утратишь связь с их источником, сколько бы страшных ран Он ни нанёс. Тебя нельзя убить.

Это противостояние завершилось ещё до начала. В нём вообще не было нужды. Ты допустил сам факт поединка лишь потому, что Ему, похоже, так было нужно. Это всё показное. Демонстрация твоего новообретённого статуса, символическое, ритуальное действо, знаменующее начало правления нового короля. Ты продолжаешь, просто чтобы окончательно Его вымотать. В итоге отец станет беспомощным и подчинится твоей воле.

Теперь-то Он понимает?

Вы продолжаете кружить по Двору. Он снова бьёт. Потом ещё раз. Тысяча выпадов мечом. Тысяча ударов когтями. После каждого на пол льётся твоя кровь. Ты позволяешь всем ударам дойти до цели. Проходят минуты, часы. Раны тоже проходят. На каждые два-три Его движения ты отвечаешь взмахом булавы или Когтя. Некоторые удары попадают, но в основном ты просто делаешь так, чтобы отец уклонялся, парировал, отступал и маневрировал. Так, понемногу, Он истратит все силы и волю продолжать. Спустя время скорость Императора падает настолько, что приходится сдерживаться, чтобы ненароком Его не убить. Сегодня не будет смертей. Во всяком случае, для Него. Никакого побега от уготованной судьбы в спасительные муки забвения.

И вы продолжаете кружить, наполняя пространство Двора звоном стали и Его натужным, хриплым дыханием. Поединок окончательно превратился в церемонию, в театральную постановку, в ритуал жертвоприношения, итогом которого станет Его воля, предложенная богам. Прошла уже тысяча лет. И пройдёт ещё тысяча. И десять тысяч. И миллион, если понадобится. У тебя есть всё время во вселенной.

Усталость наваливается на Императора свинцовым плащом, прижимая плечи к земле и заставляя отца волочить ноги. Ты замечаешь в Его взгляде боль и растущее, концентрированное истощение. Он испробовал всё, что мог, но тщетно. Ты позволяешь Ему увидеть нанесённые раны и осознать, что они тебе полностью безразличны. Ты даёшь отцу убедиться в твоём абсолютном бессмертии. Оно не такое, как у Него. Его имеет пределы. Твоё — нет.

Ты контролируешь гнев. Подавляешь физическую боль, ибо она временна, и изгоняешь презрение из мыслей, ибо в нём нет смысла. Когда отец только пришёл и не удостоил тебя даже взгляда, было обидно. Тебя задело Его равнодушие. Но это уже в прошлом. Всё это время ты рос над собой прежним, и прошедшие этапы поединка позволили тебе стать лучше. Ты спокоен и радостен. Сейчас ты понимаешь: в момент встречи отец не смотрел на тебя, потому что боялся. Он нанёс обиду, ибо не знал, что ещё может сделать. Он не признал тебя потому, что прежнего Хоруса больше нет, а новый сильно изменился. Вместо мятежного примарха Император встретился с неведомой силой, которая превосходит Его во всём, и тут же опустился до подлых уловок. Так всегда делает напуганный человек, столкнувшийся с абсолютной мощью.

Но это всё в прошлом.

Ты стал един с напитавшей тебя божественной благодатью, а Он уже проиграл.

Дело не в силе отца, а в том, как ты выжмешь её до капли, пока Он не станет молить о пощаде.

Император пытается расплавить настил и разрушить палубу, чтобы ты рухнул в глубины корабля. Но ты не падаешь, потому что всё в этом месте подвластно твоей воле, включая воздух, который удерживает тебя на месте, и гравитацию, которая не посмеет тебе навредить. Силой разума ты срываешь один из тронов с фундамента. Тот, который предназначался Ангелу. Ему уже не понадобится.

Ты метаешь каменное кресло в отца.

Он собирает остатки сил и напитывает ими клинок, а затем неуклюжим ударом разбивает импровизированный снаряд на миллион осколков. Ты поднимаешь в воздух троны Константина и Рогала. В них тоже больше нет нужды. Двух престолов вполне хватит.

Последним импульсом воли Император уничтожает трон Вальдора в воздухе.

Но на тот, что ты готовил для Дорна, сил уже не осталось.

Гранитная глыба накрывает Его целиком, отбрасывает назад и впечатывает в палубу.

Обломки трона, многие из которых весят тонну или даже больше, образуют подобие кургана. Когда ты усилием воли поднимаешь их в воздух и отбрасываешь прочь, отец не двигается. Он лежит на спине, словно пыльная погребальная статуя монарха на крышке саркофага, и едва дышит.

Нужно создать новую корону. Когда лучи кровавого света начинают сплетаться и обретать форму между лезвий Когтя, ты шагаешь вперёд.

Ткань реальности перед тобой рвётся, и из разреза появляются двое. Они похожи на новорождённых ягнят, только что появившихся на свет.

Какие странные, запоздалые гости. Оба — простые смертные. От них клубами валит пар имматериума, на одежде стремительно тает межпространственный лёд. Они пахнут дальними закоулками эмпирей, как будто проделали долгий и тяжёлый путь от одного края времён до другого.

Эти люди хотят поклониться тебе? Они ошеломлены и дезориентированы и, очевидно, не могут прийти в себя после резкого окончания столь долгого путешествия.

Смертные смотрят на тебя. Миг осознания. Краткий шок, когда они наконец понимают, где очутились.

Ты видишь внезапный и абсолютный ужас в их глазах и знаешь, что он полностью оправдан. Эти двое допустили ужасный промах в навигации и совершили смертельную ошибку.

Тебе их жаль.

10:xii

Гвардеец

— О боже, — произносит Олл Перссон.

Он дезориентирован. Замёрз. Промок до нитки. Не понимает, где очутился. Мысли путаются и разбегаются в стороны. На него падает огромная тень.

Это Хорус. Больше Олл ничего не успевает осознать, но это и не важно.

Джон Грамматикус, с которым они вместе вывалились на палубу, барахтается рядом и начинает трястись в постыдном ужасе. Перссон слышит нечленораздельные панические всхлипы.

Джон поднимает голову и видит то же самое.

Тень — это Хорус.

Луперкаль смотрит на них сверху вниз. На лице магистра войны застыло выражение лёгкого удивления. Сложно сказать наверняка. Это не человеческое лицо, и его подлинные эмоции остаются загадкой.

Руки и ноги Олла становятся слабыми и ватными. Внутренности завязываются узлом. Примитивные реакции формата «сражайся или беги» отказываются работать, потому что ни тот, ни другой вариант не возможны.

Олл и Джон оказались прямо у Луперкаля под ногами. Хорус нависает над несчастными смертными: бесконечно огромный, высокий и могучий. Зловещий гигант заслоняет всё вокруг.

Они знали, что нож приведёт их близко к магистру войны, потому что прокладывали путь, ориентируясь на его тень. Но они не просто в одной части странного варп-царства, и даже не просто в одном помещении. Путники очутились у самых ног предателя. Оллу кажется, что, вытянув руку, он коснётся чёрных доспехов.

Нет, конечно, он не станет этого делать, потому что не может. Тело свело судорогой. Мысли застыли, скованные страхом. Вечный забыл, как дышать и моргать.

Хорус. Хорус Луперкаль. Магистр войны. Чудовище, что он видит перед собой, уже не является никем из перечисленных. Это огромное нечто, сотканное из чернейшей ткани эмпиреев. Воплощённая злоба. Пустота, заключённая в оболочку в форме огромного человека.

Олл парализован приступом абсолютного ужаса.

Монстр движется. Он тянется к смертным, собираясь убить их когтями — такими же длинными и чёрными, как Старая Ночь.

Джон наконец подаёт голос. И произносит единственное слово, крутящееся в спутанных от шока мыслях.

Он выкрикивает его в лицо нависшей тени.

То самое слово, которое логокинетик выучил во сне Олла в Хатай-Антакье. В материальном мире его не произносили со времён падения башни в Вавилине.

Оно…

Звуки исчезают. Безмолвный удар сворачивает мир внутрь. Оглушённый, ослеплённый и ничего не понимающий Перссон чувствует, как внезапно возросшая сила тяжести превращает тело в пасту.

Сначала нет ничего. Потом появляется что-то похожее на боль. Затем кто-то начинает тормошить источник боли. Кто? Это Джон трясёт его за плечи. Зрение и слух возвращаются в искажённом и ограниченном виде. Из темноты выплывает лицо Грамматикуса. С губ логокинетика капает кровь.

— …ай! Вставай! Вставай! Олл, поднимайся! Вставай!

Перссон шумно втягивает воздух и садится. Все звуки кажутся неправильными: слишком тихими, плоскими, пустыми. Шея с обеих сторон мокрая от крови, текущей из ушей. Зубы во рту слишком большие. Каждый нерв натянут до предела и кричит от боли. Каждая клетка опухла.

— Олл!

Вечный моргает. В сорока метрах от него, на полу пустынной залы, лежит огромное чёрное тело. Оно дымится, как будто внутри тлеют раскалённые угли. Чёрные доспехи раскололись и покрылись сетью трещин. Рядом, на металлическом настиле, валяется булава длиной в рост Перссона. Она выпала из разжавшихся пальцев там, где её хозяина настигло слово Джона.

— Не думаю, что чудовище мертво, — бормочет Грамматикус. — Не думаю… Олл? Оно, наверное, ещё живо…

Он исступлённо скребёт по рукаву Перссона ногтями, поднимая товарища на ноги, и говорит так быстро и истерично, что даже не замечает капли крови, летящие из разбитого рта прямо в лицо Оллу.

Вечный, шатаясь, разворачивается и с трудом сохраняет равновесие. Он чувствует кислый металлический запах космического корабля, гарь и едкое послевкусие недавней битвы. Замечает, что находится в полуразрушенном отсеке, на грязной, заваленной мусором палубе, которую когда-то покрывал пол из оуслитовых плит. Латунная облицовка стен поросла известковой коркой.

Он видит второе тело. Совсем рядом. В момент, когда путники возникли из ниоткуда, оно лежало за их спинами в груде каменных обломков, засыпанное белой пылью. Оно не двигается.

— О боже, — выдыхает Олл и ковыляет вперёд, на ходу вспоминая, как это вообще — ходить. Джон тянет его за одежду, цепляется ногтями, ругается, богохульствует, несёт чушь и истерично кричит.

— Нужно уходить! — визжит он. — Прямо сейчас! Пошли! Олл! Пора бежать!

— Джон! — Вечный вырывает руку из хватки товарища и делает ещё один неуверенный шаг вперёд.

Грамматикус, оставшись позади, жалобно зовёт его по имени.

Император повержен. Пыль, осевшая на нём и вокруг, мелкая и сухая, как лунный камень. Она покрывает тело таким плотным слоем, что полностью скрывает золото доспеха. Единственный заметный цвет — красный, в тех местах, где пыль пропиталась кровью и собралась в комки. Ран так много.

Олл падает на колени подле Повелителя Человечества, касается Его, но чувствует только холод. Ни дыхания, ни движения.

— Прошу, — бормочет Перссон. — Тебе надо… Ты должен жить. Просто жить. Всё закончится, если…

Он не знает, что сказать.

Джон подходит и встаёт рядом.

— Пойдём, Олл, — говорит он. — Всё кончено. Мы опоздали.

— Да. — Вечный не поворачивает головы. — Иди. Сейчас. Уходи. Давай.

— Олл…

— Я серьёзно. — Старый солдат подаётся вперёд и кладёт ладонь на нагрудную пластину Императора. Тело просто огромно. — Прошу, — шепчет он. — Я вернулся. Пришлось. У меня кое-что есть.

Олл протягивает зажатый в руке каменный нож, словно подношение. Как будто наличие подобного предмета рядом с Императором должно вызвать некую реакцию.

— Пожалуйста, живи, — повторяет он. — Вот нож. Я принёс его тебе. Наверное, им можно… Я не знаю. Пожалуйста, ответь. Прошу. Не умирай. Если умрёшь, то всё пойдёт прахом.

— Олл.

Вечный поднимает взгляд. Грамматикус смотрит сверху вниз. Он успокоился и говорит серьёзно.

— Мы опоздали, — повторяет логокинетик. — Пойдём. Чудовище не погибло. Нужно уходить.

— Иди, раз нужно.

— Пойдём вместе. Я должен тебя защищать. Я обещал…

— Да. Ты исполнил своё обещание. Только что. Защитил меня на пути к этому месту. А теперь тебе пора.

— Олл…

— Я серьёзно. Уходи прямо сейчас. Пока есть возможность. Спасайся. — Перссон запускает руку в карман, вытаскивает оттуда клубок и протягивает спутнику. — Ты знаешь, что делать.

Джон не шевелится.

— Бери, Грамматикус! Бери, мать его, клубок и иди! Беги со всех ног! Ты всё понимаешь! Если не пошевелишься, мы никогда не придём сюда…

— Ну и что! — огрызается логокинетик. — Мы всё равно опоздали! Пришли слишком поздно! Уже не важно, доберёмся мы сюда или нет. Мы не успеваем…

— Нам нужно остановить Тёмного Короля…

— Ой, да какая разница! — кричит Грамматикус. — Всё бессмысленно, Перссон. Мы зря старались! Всё напрасно! Просто встань уже и пошли отсюда! Давай, поднимайся!

Олл садится на пятки, держа нож в одной руке и клубок в другой. Он смотрит на Императора.

— Прошу тебя.

Повелитель Человечества медленно поворачивает голову на звук. Веки чуть заметно трепещут.

— Ты видел? — спрашивает Перссон.

— Да, — отвечает Джон.

— Точно видел?

— Да!

Олл поднимается на ноги.

— Значит, всё-таки не опоздали, верно? — Вечный суёт клубок в ладони Грамматикуса. — Бери, Джон. И уходи. Ещё не всё потеряно, но нам нужно добраться сюда. Обязательно. Теперь всё зависит от тебя. Не подведи, ладно?

— Но…

— Бога ради, Грамматикус. Это единственное, что имеет значение. Просто сделай, что я прошу.

— Олл…

Перссон мрачно смотрит на товарища. Джон медленно выдыхает, вытирает рот и кивает.

— Но, мне кажется, то существо ещё живо, Олл.

— Я в этом уверен, — соглашается Перссон. — Так что поторопись. Найди что-нибудь острое…

— Я знаю, как это работает.

— А узлы? Ты помнишь, как…

— Умею я их вязать, Олл.

— Да. Хорошо. Прощай, Джон.

Грамматикус медлит.

— Как-нибудь свидимся, — говорит он.

Перссон кивает.

Бросив напоследок раздражённое ругательство, Джон разворачивается и уходит. Олл провожает товарища взглядом. Логокинетик добирается до длинной колоннады, где когда-то стояли на часах идеально ровные шеренги Лунных Волков. Он начинает шарить по земле, выискивая среди обломков кусок камня или плитки с достаточно острой гранью, а потом растворяется в тени колонн.

Они больше никогда не встретятся.

Олл снова опускается на колени у тела Императора. Тот больше не подаёт признаков жизни.

— Я принёс тебе нож, — говорит Вечный, будто болтая со старым знакомым. — Это… Ну, разберёшься, я уверен. Почувствуешь. Ты сможешь его использовать. Вероятно, только его и сможешь. Вот…

Он протягивает каменный клинок. Никакой реакции. Перссон пытается поднять руку Императора, но она слишком большая и тяжёлая, так что Вечный просто вкладывает нож в ладонь и сжимает вокруг него бронированные пальцы. В гигантской латной перчатке он кажется совсем, до смешного, крохотным.

— Ну вот, теперь он у тебя. Всё, что осталось, это… Проснуться. Выжить. Выжить и подняться. Ещё не конец. Я ведь и правда надеюсь, что ты меня слышишь и сейчас встанешь. Давай, вставай. Не тяни.

Олл садится на прежнее место.

— А помнишь, у нас был план? У тебя был. Большой такой, хороший план. И я собирался помочь с его воплощением. Ты сам попросил. Помнишь, как это было? Ты хотел, чтобы я помог всё сделать правильно. Поддержал советом. Не дал сбиться с курса и направил по верному пути. Я так и сделаю. На сей раз — так и будет. Обещаю. Не как раньше… Я останусь рядом и помогу сделать так, чтобы всё работало. Ради людей. А тебе всего-то и надо — просто встать.

Он тяжело вздыхает. Жила на шее сильно пульсирует.

— Пожалуйста, старый друг. Прошу тебя.

Олл переводит взгляд на нож, чтобы убедиться, что тот не выпал из неподвижных пальцев, и замечает в пыли какой-то предмет. Это две потерянные карты из имперского таро. Обе обгорели по краям.

Он поднимает обе пластинки. Гвардеец — стойкий солдат с ружьём, и Фонарь, выпускающий тонкий луч света в ночную тьму.

— Значит, остались только мы с тобой, — произносит Олл, разглядывая рисунки. — Ты и я.

Он осторожно кладёт Фонарь на запылённую кирасу Императора, а Гвардейца, после недолгого раздумья, убирает в свой нагрудный карман.

— Тебе нужно только встать.

Перссон чувствует внезапный тик в левом глазу.

Какое-то мельтешение. Шорох потревоженных обломков. Скрип металла.

Император недвижим, как и прежде.

Олл оглядывается. Чёрная фигура в противоположной части отсека начала шевелиться. Она вздрагивает, словно упавший на спину жук-скарабей. Чудовище приходит в себя.

Хорус медленно садится.

Хорус поднимается.

Хорус встаёт.

Чёрные кости и ещё более чёрный свет окружают его, восстанавливая сожжённые элементы брони и уничтоженные части тела. Он так же ужасен, как прежде, и даже сильнее. Он невыносимо кошмарен. Огромная, чёрная масса, подсвеченная изнутри мертвенным кроваво-красным светом.

Магистр войны шагает вперёд. Потом ещё раз и ещё, постепенно ускоряясь. От каждого шага палуба сотрясается и звенит, как пустая бочка.

Олл тоже встаёт.

— Тебе и правда пора просыпаться, — напряжённо говорит он.

Разъярённый Хорус надвигается, не произнося ни слова.

— Вставай, срочно, — молит Перссон. — Прошу. Поднимайся. Вставай, мать твою!

Хорус всё ближе. Он вытягивает громадную руку. Тяжёлая булава с оглушительным скрежетом скользит по палубе и прилетает к хозяину.

Олл выходит вперёд и встаёт между Императором и наступающим чудищем. Он стягивает лазружьё с плеча, активирует батарею и целится. Разумеется, смысла в этом никакого, но уж лучше так, чем бездействовать.

— Вставай сейчас же! — кричит Вечный через плечо. — Прошу, вставай!

Хорус уже в считаных метрах от цели. И не собирается останавливаться.

Олл прижимает приклад к плечу, расслабляет хватку и кладёт палец на спуск.

— Ни шагу дальше! Будь ты проклят! Я не позволю тебе Его тронуть!

Хорус не обращает на него внимания. Олл открывает огонь. Автоматический режим, длинная очередь. Лазерные лучи рассекают воздух и бьют по чёрной броне, мерцая, словно огоньки свечей на ночном ветру.

Олл Перссон продолжает стрелять, пока Коготь Хоруса не превращает его в облачко кровавого тумана.

Олл Перссон преграждает путь Хорусу.

10:xiii

Башня безмолвия

Над Полой Горой идёт кровавый дождь, заливая скалы, оборонительные платформы и кишащих на них воинов. Он окрашивает и снег, и чёрные камни в одинаковые оттенки красного.

Кровавый дождь возвещает о наступлении кровавых времён.

Корсвейн зажат в постоянно движущейся и грохочущей толпе воинов в полной броне. Чтобы дойти до ближайшего её края, придётся убить как минимум десятерых. Отсюда кажется, что небеса истекают кровью. Болезненные, тромбозные сосуды молний набухают среди желтушных облаков. Небо над одинокой горой висит низко, словно саван. С него струится тёмно-оранжевый свет, будто закатное солнце нездорово. Гром стонет и сипит, как перебродившие газы в раздутом трупе. Воздух блестит от хитиновых панцирей мух и мельчайших капель крови.

Эта битва будет длиться вечно.

Её звон, лязг металла и бесконечная барабанная дробь выстрелов заглушают даже рёв стихии. Каждый раз, когда Корсвейну кажется, что натиск должен вот-вот ослабнуть и штурмовые отряды готовы начать отступление, предатели бросаются в бой с ещё большей яростью.

С начала долгого сражения за Полую Гору Гвардия Смерти атаковала волнами. Противников было так много, что сенешаль сбился со счёта. Враги раз за разом заходили в ущелье, ведущее к вратам, и понемногу выматывали силы защитников. Но каждый раз воинам Корсвейна удавалось их отбросить. А сейчас…

Сейчас всё иначе. Бой идёт вчетверо дольше любой из предыдущих стычек и не собирается останавливаться. Это, скорее всего, их последний рывок. После нескольких разведок боем, во время которых Тёмные Ангелы несли потери и неизбежно тратили боеприпасы, предатели решились подвести черту под противостоянием. Возможно, у Тифа закончилось терпение. Или постепенное истощение с самого начала было его избранной тактикой. А может, война уже проиграна и XIV легион хочет как можно быстрее сокрушить последний островок сопротивления лоялистов.

Кругом царит хаос. Корсвейн, ослеплённый льющейся кровью, бросается на каждого, кто подходит близко. И это происходит постоянно, со всех сторон. Предыдущие штурмы были самыми тяжёлыми и жестокими за всю его жизнь. Но и они блекнут по сравнению с этой бойней. Корсвейн будто оказался на легендарном поле боя, когда люди сражались со звероподобными богами. Здесь навык и доблесть не имеют значения — только чистая, незамутнённая ярость может подарить победу. На клинке сенешаля скопилось столько зарубок, что лезвие кажется специально зазубренным.

Сигизмунд сражается метрах в десяти от Корсвейна, чуть дальше по уступу. Он вонзает дымящийся чёрный меч в булькающие тёмные туши и сбрасывает их с утёса. Чемпион тоже чувствует, что эта битва станет решающей. Её отличает невероятная жестокость. Вражеские воины будто боятся разочаровать своего командира настолько, что не допускают и мысли об отступлении. Они готовы умереть на этих камнях, лишь бы не прогневить повелителя. Их ужасает сила, которой они присягнули на верность.

И они действительно умирают — десятками и сотнями. Умирают, однако, не только предатели. Защитники последней горы тоже гибнут. С каждой секундой их становится меньше. Артолуна только что пронзили два длинных копья. Гвардейцы Смерти подняли бьющееся тело легионера над рукопашной схваткой, а потом бросили обратно в кишащее месиво керамитовой брони. Понтис тоже упал, схватившись за рассечённое горло. Скальный уступ завален фрагментами разбитой брони и частями тел. Кровь льётся вниз с парапета. Завывающий ветер подхватывает алые капли и разносит над ущельем длинными шлейфами.

Тиф, без сомнения, понимает ход сражения не хуже Сигизмунда. Он видит, что гора готова пасть в любой миг. Именно поэтому он погнал своё воинство в последнюю, безжалостную атаку. В поединках происходит то же самое. Когда замечаешь, что противник начал двигаться медленнее, когда признаки усталости становятся очевидны, нужно собрать волю в кулак и, воспользовавшись этой слабостью, завершить бой.

Вот и причина устроенной резни. Здесь, на Утёсе-у-Ворот, мясорубка работает в полную силу. Некогда даже выдохнуть. То же самое происходит на Кромке Ножа, на Уступе-Секире, на Западном Выступе и на всех остальных уровнях обороны горного склона, которым Адофель раздал эти неуклюжие имена. Резня повсюду. Каждый парапет и платформа над горным проходом выглядят одинаково: люди либо сражаются в надежде выжить, либо уже мертвы. По каждой скале, по каждому утёсу вверх лезут бесконечные вереницы предателей. Чёрные доспехи, блестящая сталь, сорванные от криков голоса и кислый привкус во рту от проглоченной крови.

Голос, передавший приказ Преторианца, велел держаться. Но слова не имеют здесь власти.

Сигизмунд первым замечает Тифа. Он пытается предупредить товарищей криком, но мир утонул в грохоте и лязге металла, и никто не обращает внимания.

С позиции на Утёсе-у-Ворот Имперский Кулак видит, как орда Гвардейцев Смерти далеко внизу расходится в стороны, пропуская полководца. Тиф, взобравшийся на какую-то адскую колесницу, в сопровождении свиты спешит возглавить своё воинство в последнем штурме. Ревёт боевой рог. Легионеры Четырнадцатого, взобравшиеся на парапеты, удваивают усилия. Их господин рядом. Они расчистят дорогу.

Сигизмунд снова выкрикивает предупреждение. Но Чемпион Императора видит в происходящем ещё и шанс выйти и сразиться один на один с вражеским предводителем. Раньше это было невозможно, но теперь Тиф лично явился на поле боя. Скоро он окажется на расстоянии вытянутой руки, и чёрный меч с радостью поприветствует бывшего соратника.

Чемпион Императора зовёт к себе немногих выживших Секундантов. С их помощью он сможет удержать утёс и подготовиться. Возможно, получится сделать вылазку вниз по склону, прорваться через фланг атакующих и поймать Тифа на подъёме. Ему придётся слезть с проклятой колесницы и подняться по узкой тропе. Свита растянется в длинную цепь. Утёсы слишком…

Рог снова ревёт. Костяные трубы сотрясают воздух.

Сигизмунд с ужасом смотрит на Тифа, и планы идут прахом прежде, чем успевают толком сформироваться. Теперь он может разглядеть врага как следует и понимает, с чем предстоит столкнуться.

Тиф, полководец предателей и владыка мертвецов, поднимается из тёмных глубин ущелья. Он и не думал покидать колесницу.

Он выходит из непроглядных теней, окутавших проход так, будто сама тьма расступается перед ним, открывая дорогу к холодному зимнему свету. Первый капитан Гвардии Смерти не карабкается по отвесным кручам, подобно своим легионерам, а едет прямо по воздуху, на клубах ядовитых испарений и кишащего мухами тумана, словно демоническое воплощение увядания. Он движется царственно и неспешно, стоя на костяной колеснице в форме гигантской разломанной грудной клетки. Каждый сантиметр её поверхности покрыт резными символами и буквами алфавита смерти. Там начертаны тексты реквиемов и погребальных молитв из книг мёртвых — их считали священными цивилизации, давно покинувшие этот мир. От них остались только слова, вырезанные на костях, гимны, прославляющие смерть и воспевающие её неизбежную победу над жизнью. Эти кости поют странную, скрипучую колдовскую песнь, разносящуюся в морозном воздухе.

Сам Тиф огромен. И кажется ещё больше из-за раздутой, покрытой канавками и бороздами брони, усеянной грязными шипами, и гигантского живого плаща из роящихся мух. Насекомые единой, дышащей массой вырываются из чёрных костяных трубок и сочащихся слизью отверстий на горбатом панцире. На фоне сопровождающих Тифа жутких телохранителей Скалидас Герерг показался бы незначительной помехой. Телохранители едут, цепляясь за борта колесницы, под хлопающими на ветру знамёнами из человеческой кожи. Лица воинов скрыты за масками в форме черепов, а доспехи посыпаны белым пеплом от жжёных костей и исписаны символами смерти, краску для которых делали из могильного праха. Они потрясают оружием: бальзамировочными ножами и анатомическими молотками, скальпелями и зубилами, медными теслами для разжимания зубов и крючьями для извлечения мозга из черепной коробки. Это — жрецы, пришедшие провести церемонию похорон для Первого легиона и их союзников. Скрипучую колесницу влекут вперёд стенающие нерождённые, создания чумы и разложения. Они — плакальщики, которые несут костяную повозку вверх по склону, словно собираясь сделать подношение горе. Эти угловатые, скрюченные демоны поражены опухолями и гнойными кистами. Их тела замотаны в грязные, покрытые бурыми пятнами бинты, что тянутся шлейфом и развеваются на ветру. Нерождённые прикованы к омерзительной машине ржавыми цепями и скребут сломанными ногтями по грязному воздуху, цепляясь за него и затаскивая Тифа всё выше. Красные росчерки зловещих молний рассекают пространство вокруг неспешной процессии.

Тиф несёт с собой бурю, и в её завываниях звучит его голос.

Корсвейн слышит надвигающийся кошмар прежде, чем тот показывается на глаза. Заунывная костяная песнь рассказывает сенешалю, что происходящее уже нельзя назвать битвой двух легионов. Теперь это ритуал погребения.

Корсвейн прорубает путь сквозь строй предателей, оставляя изувеченные, рассечённые тела лежать на камнях. Видит поднимающегося Тифа. Это действительно церемония, прославляющая смерть. Но Корсвейн с боевыми братьями не получат на ней никаких почестей. А Полая Гора уже не поле битвы, но алтарь для жертвоприношений. Все жрецы в сборе.

Мы идём. Предречённая благодать Хаоса снизошла на нас и на Терру. И оттого мы поём, и кости вокруг нас тоже поют.

В некрологиях древности рабов и слуг почившего короля умерщвляли на этапе подготовки к основному ритуалу погребения, чтобы они могли служить повелителю и в посмертии. Корсвейн, его воины и миллион душ, укрывшихся под горой, станут главным подношением. Так повелела костяная песнь Старой Четвёрки. Восторг богов заставляет воздух гнить. Мы — смерть и лучше всех ведаем об обрядах и обычаях, коими должно сопроводить великое прощание с усопшим.

Мы, возлюбленные силами, что лежат вовне, получили задачу провести новую церемонию и тут же приступили к её выполнению. Радость пылает в нашей крови, словно лихорадка. Победа над Первым легионом и захват горы, на который наши армии потратили немало сил, перестали быть просто военной целью. Это уже даже не акт возмездия. Сражение стало первым этапом великого ритуала, предварительным жертвоприношением. И мы поднимаемся лично для участия в куда более важном обряде. Нам предстоит провести весьма значимую заупокойную службу.

Мы знаем по кому. Только одна кончина может потребовать столь пышной церемонии. Хаос собирается на торжественное прощание с величайшим врагом.

Гора — это алтарь. Это башня безмолвия, куда положат труп Императора и где его обглодают до костей.

Мы идём. Мы восьмикратно благословлены. Мы — Тиф.

— Остановите его! — кричит Корсвейн порывам ветра. — Остановите!

Речь о Тифе? О магистре войны? О самой смерти? На самом деле это не имеет значения. Воины Корсвейна смыкают строй вокруг утёса.

Но как им выполнить приказ? Тиф и его ересиархи неподвластны законам смертных. Они раздулись от энергии варпа, окутавшей планету. Эту битву не выиграть мечом. Даже чёрный клинок Сигизмунда не справится с задачей.

Тиф, похоже, слышит крик сенешаля. Его величественная колесница подъезжает к парапетам оборонительной платформы. Он склоняет голову, принимает корону из бедренных костей, которую услужливо протянул один из членов свиты, и начинает подготовку к Великому Ритуалу, проводя обряды и служения. Их в подробностях описал ему любимый Дедушка. Подношение отметит кончину старого короля и коронацию нового. Всё нужно сделать с предельной точностью и тщанием.

Верные воины Первого умрут последними. Их кровью и ещё бьющимися сердцами, вырванными из груди и поднятыми к небу, будет освящена новая эпоха Хаоса Абсолютного.

Нерождённые прислужники спрыгивают на уступ и посыпают дорогу перед Тифом костяной мукой, собранной на полях сражений внутри Дворца. Его последователи распевают костяную песнь и размахивают кадилами из полированных черепов, наполняя воздух ароматом топлёного человеческого жира.

Тиф сходит на землю. Несколько Тёмных Ангелов вырываются из основного сражения и бегут к нему, будто желая стать первыми жертвами.

Коса погребального владыки пожинает их души. Со временем она соберёт урожай со всех защитников этих скал. Жизни обрываются, чёрные доспехи лопаются, а Ангелы Калибана умирают, рассечённые на части. Черепа, прикованные к доспеху Тифа цепями, при каждом движении стучат друг о друга со звуком, напоминающим предсмертные хрипы. Воздух вокруг, кажется, становится плотнее из-за исходящей от Гвардейца Смерти вони. Тиф выходит на парапет укреплений, и камень под ногами начинает истекать гноем. Даже скалы не могут устоять перед заразой. С таким существом нельзя сражаться один на один. Он — стихийное воплощение чумы, живая колдовская порча. Он прибыл на погибель верным сынам Империума, словно фантом, рождённый из предсмертного горячечного бреда. Сигизмунд, прорубая дорогу сквозь ряды предателей, всё это понимает.

Но всё равно салютует врагу.

— У нас снова есть активный резонанс, — сообщает Тандерион. В запрятанном под скальной толщей холодном зале все задирают головы, разглядывая огоньки, пульсирующие среди прожилок живого камня. Даже слепой Чжи-Мэн, кажется, наблюдает за ними.

— Друг мой, — произносит старый астропат. — Нам удалось отыскать верную технику, пусть и на коленке. Те знания, что вы с братьями применили, и пси-энграммы… Всё работает. И у нас есть сырьё — эти исполненные надежды разумы. Пусть у горы больше нет древних пси-проводящих цепей и телепатических каналов, которые прежде помогали в работе, я осмелюсь сказать, что до чуда осталось рукой подать.

Картей качает головой.

— Варп проникает повсюду, мой господин. Ничто не работает так, как нам надо. Что бы мы ни делали, мы не получаем прогнозируемый результат. В варпе всё по-другому.

— И, я полагаю, мы можем обратить это себе на пользу, — замечает Чжи-Мэн. — Уникальные обстоятельства можно использовать.

Он поворачивает слепое лицо к цветным огням, снова замерцавшим в глубине скалы.

— Но система нестабильна, — бормочет астропат.

— Ничего удивительного, — отвечает Тандерион. — Схемы, что мы создали для поддержки геофонии, делались второпях и до сих пор не завершены. А оборудование Астрономикана уничтожено.

— Но что всё это значит? — спрашивает Лита Танг. Несколько членов конклава собрались в зале и наблюдают за работой. — Вы говорите о чём-то похожем на… магию.

— Так и есть, — соглашается Чжи-Мэн. — Эта гора — священное место, где проходит граница между мирами. В силу возраста, стабильности конструкции и местоположения она соединяет то, что принято считать реальным миром, с совсем иными местами. Так что термин «магия» вполне оправдан.

— Тогда его и буду использовать, — подытоживает Лита. — Но всё-таки, о чём вы говорили?

— О том, как пытаемся зажечь фонарь, не имея ни масла, ни фитиля, а только кремень, — поясняет старик.

— Нестабильность этим не ограничивается, — произносит Сайфер. Воин выходит из теней, присоединяясь к остальным. — Киилер удалось объединить массы людей и создать психоакустический резонанс. Я сомневался, что это сработает, но, похоже, они искренне следуют её командам. Их бессмысленные… вирши…

— Молитвы, мой господин, — поправляет Чжи-Мэн. — Если уж мы начали бойко использовать такие слова, как «магия», то нечего стесняться молитв. Они могут казаться бессмысленными сами по себе, но для людей это мантра, фокальная точка, через которую направляется сила воли. Это напоминает речитативы моих хоров. Астропаты используют их, чтобы создать гармонический резонанс и отыскать точку в пространстве для передачи сообщения. Слова не важны. Суть в концентрации воли. Но вы правы. У нестабильности есть источник. Противоборствующий резонанс, вызывающий помехи…

Все вслушиваются. Грохот войны на склонах раздаётся чётко, несмотря на окружающую толщу камня. Он разносится по коридорам и залам Полой Горы и несёт с собой песнь, в которой звучит скрежет костей и обещания бойни.

— У врага есть своя молитва, — произносит Сайфер. — Варп пропитал всё вокруг. Вы назвали это место священным, лорд Чжи-Мэн, но ошиблись. Нет больше священных мест. Гора чувствительна, но нейтральна. Она отвечает любому, кто оказывается рядом. Противоборствующий резонанс — это отражение воли врага. Он растворяет и ослабляет хор Киилер.

— Его ослабляет страх.

Сайфер поворачивает голову. Заговорил солдат по имени Кацухиро. Он стоит среди членов конклава, прижимая к груди младенца.

— Дело в обычном страхе, господин, — продолжает он. — Люди боятся этого звука. Он их пугает. Мешает сконцентрироваться, — Кацухиро устало пожимает плечами. — Я не особо понимаю, о чём вы здесь говорите. Но хорошо знаю, что такое страх.

— Юноша прав, — соглашается Чжи-Мэн.

— Господин, а вы не сможете… прервать молитву врага? — спрашивает Верефт.

Сайфер оглядывается на библиариев.

— У врага в войске много псайкеров, — говорит Картей. — А нас — всего несколько.

— Мы могли бы заглушить её на несколько секунд, — добавляет Азрадаил. — Но не сможем поддерживать…

— Нужно лишь мгновение, чтобы от искры разгорелось пламя, — произносит Чжи-Мэн.

Сайфер размышляет. Серебряная маска блестит в свете свечей.

— Вы двое — за мной, — наконец говорит он Тандериону и Азрадаилу. — Картей, остаёшься здесь. Готовься направлять резонанс. Как только накопится достаточно мощности, действуй быстро. У тебя будет всего несколько секунд. Одна попытка. Лорд Чжи-Мэн, сообщите Киилер, пускай готовится к фокусировке. Ей придётся объединить этих людей, как бы сильно они ни боялись.

И замолкает. Сайфер уводит двоих библиариев по лестнице, ведущей к Третичному порталу. Картей вздыхает и кладёт ладони на холодную каменную стену.

Верефт ведёт Чжи-Мэна по переполненным залам к месту, которое Эуфратия выбрала для проповеди. Эйлд, Танг и остальные члены конклава следуют за ними.

Громадные каменные палаты до отказа забиты беженцами. Кажется, что внутри собралось больше людей, чем было в бесконечной, растянувшейся до горизонта колонне. Все тихо бормочут, повторяя слова Киилер. Речитативы отражаются от гулких сводов, разносясь по внутренностям горы. Из-за этого создаётся постоянный шелест, похожий на рокот волн далекого моря.

Киилер по-прежнему стоит на каменном постаменте, воздев руки.

— Император должен жить. — Эуфратия так долго повторяла слова, что они утратили смысл, превратившись в простой звук, в маяк, за который люди могут зацепиться в поисках надежды. Они так же важны и бессмысленны, как предыдущая мантра: «На север». — Император есть щит и опора человечества, а мы — Его щит. Он жив, пока живы мы. Он есть Империум, а Империум — это мы. Покуда наш дух силен, Его свет не угаснет. Возденьте руки и возрадуйтесь.

Лита Танг взбирается на базальтовую глыбу и шепчет на ухо Киилер, пока та продолжает говорить:

— Готовься, Эуфратия. Неважно, что ты им скажешь. Можешь нести любую чушь и болтать ни о чём. Вспоминать будущее, например. Сейчас уже всё равно, просто удерживай концентрацию. Объедини их мысли и держи вместе.

Киилер кивает, не поворачивая головы, и продолжает вещать:

— И даже в полночной тьме, во мгле пещер гигантских, в сей смертный час, мы идём рядом с Ним, отвергая смерть. Наши души едины. Род человеческий поднялся на битву с тьмой. Мы встанем плечом к плечу, все как один, или сгинем навеки. Император должен жить.

— Император должен жить, — шепчет Лита Танг, вторя речам Киилер. — Повторяйте со мной слова, что пришли свыше. Император должен жить.

Сайфер в сопровождении двоих библиариев выходит из Третичного портала под струи кровавого ливня. Они обнажили оружие. Их разумы синхронизированы и готовы к бою.

Снаружи ждёт настоящий кошмар. Чудовищный жрец смерти почти добрался до ворот. Его коса покраснела от крови, а тропа из костяной муки завалена мёртвыми телами. Слева и справа свита Тифа, завывающие могильные твари, оттесняют прочь всех, кто пытается остановить первого капитана Гвардии Смерти. Сайфер замечает Корсвейна, Трагана, Сигизмунда и Адофеля и всех остальных воинов Первого, кто ещё способен держать оружие. Они сцепились с вопящими чудищами из Четырнадцатого и оказались зажаты в бесконечных смертельных поединках. Все попытки пробить дорогу к Тифу и нанести удар терпят неудачу.

Костяная песнь заглушает все остальные звуки.

Сайфер разряжает плазменный пистолет в Гвардейца Смерти, решившего напасть. Лорд Сайфер был обязан постоянно сражаться на передовой, вдохновляя товарищей. Но долг библиария Захариила был иным — его поле сражения лежало в метафизической плоскости.

Теперь он наконец-то сможет исполнить обе роли одновременно. Пускай и всего на несколько секунд.

+Приступим!+ командует он, когда библиарии шагают навстречу смерти.

Разумы трёх псайкеров объединяются и устремляются вперёд в идеальной гармонии.

10:xiv

Уловки фокусника

Ему всё-таки удаётся добраться до отца. Хорус останавливается и поднимает голову.

— Гарвель, — произносит он. Его голос похож на скрежет каменных валунов друг о друга. — Я надеялся тебя удержать. Не хотел, чтобы ты появлялся в этом месте.

Двор Луперкаля стих. Теперь здесь царит спокойный сумрак. Поблёскивают полированные плиты пола и колонны из чёрной кости. Никого нет. Стук шагов Локена эхом отражается от сводов, когда легионер пересекает просторную залу, чтобы присоединиться к отцу и его жертве.

— Для меня нет иного места, кроме как подле отца, — отвечает он.

Хорус останавливается и выпускает окровавленное тело Императора, которое до этого волочил к уцелевшим тронам. Оно мешком валится на пол. Примарх выпрямляется и злобно смотрит на сына.

— Подле меня? Подле меня, Гарвель? — рокочет он. — По-моему, ты забыл, чью сторону выбрал в этой войне.

— Я не менял сторон с самого начала, — отвечает Локен. — Это ты забыл свои клятвы.

Магистр войны фыркает. Проявленная непочтительность забавляет. Примарх переводит взгляд на израненного отца. Его по-прежнему покрывает слой пыли от разбитого трона. В местах, где её пропитала кровь, белая пудра почернела.

— Ты всегда говорил что думаешь, Локен, — задумчиво тянет Хорус. — И этим всегда мне нравился. Впрочем, неважно, остался ли ты на прежней стороне или выбрал новую. Это в любом случае стало ошибкой. То, за что вы сражались, уже недостижимо. Смотри. Видишь? Всё подошло к концу.

— Я прекрасно вижу всё, что ты сотворил, мой Луперкаль, — отвечает Локен.

Хорус внимательно смотрит в глаза собеседника.

— Ты же понимаешь, что Он тебя использовал? Понимаешь ведь? Император, не изменяя себе, использовал тебя с самого начала.

— Таково моё предназначение.

— Ты был моим! — рычит Хорус, поднимаясь в полный рост. Он — настоящий колосс, сотканный из чёрных теней. — Ты — мой сын! И Он посмел притащить тебя сюда, как оружие. Как клинок, способный ранить меня в самое сердце. Причинить боль.

Локен осторожно отступает на шаг, держа клинок у бедра остриём вниз. Вся сила воли уходит на то, чтобы просто находиться рядом с этим созданием.

— Судя по твоей реакции, отец, это был удачный выбор. Я не понимаю решений и планов Императора, но если Он привёл меня с этой целью, то оружие оказалось эффективным. Ты говоришь, это тебя задевает. Значит, там, внутри, ещё бьётся сердце, которое можно ранить. У тебя сохранились человеческие чувства.

— Ну конечно! Я по-прежнему человек.

— Правда? Прошу меня простить, но я вижу нечто иное.

— И что же? — скалится Хорус.

— Существо, слишком кошмарное, чтобы на него смотреть.

— И всё же ты, Локен, стоишь здесь и смотришь прямо на меня.

— Я повидал слишком многое, отец, — печально отвечает легионер. — И не могу отвести взгляд. Но если в твоей груди по-прежнему бьётся сердце, взгляни сам. Посмотри, во что ты превратился. Прошу, пока ещё не слишком поздно.

— Я сам выбрал, кем стать, Гарвель, — рокочет магистр войны.

— Я так не думаю.

— Не надо меня провоцировать. Я не хочу твоей смерти.

— Знаю. Иначе я давно бы уже был мёртв. И это тоже дарит надежду.

— На что?

Локен пожимает плечами.

— Что Луперкаль, которого я любил, по-прежнему где-то там. Скрыт в глубине. Отец, мы сражались вместе. Плечом к плечу. Сейчас я прошу тебя присоединиться ко мне ещё раз. Сразись с силами, что управляют тобой. Узри, что они сотворили и как отравляют твои мысли. Отринь всё это и встань рядом со мной. Прояви ту безупречную преданность, которая тебя прославила.

— Преданность? — усмехается Хорус.

— Это она принесла тебе титул магистра войны, — говорит Локен. — Никто иной не подходил для этой роли. Из-за этого силы Хаоса и обратили на тебя свой взор. Если Император использовал меня как оружие, чтобы ранить тебя, то боги Хаоса сделали с тобой то же самое, вот только целью был Он.

Хорус замолкает.

— Я всё-таки убью тебя, Локен, — тихо произносит он, неспешно прокручивая рукоять Крушителя Миров в ладони. — И глазом не моргну. Прекрати меня оскорблять. Я хочу, чтобы ты жил.

— Я тоже, — отвечает Локен. — Но я — легионер-астартес. Мы рождены для войны. Никогда не думал, что проживу так долго.

Примарх замолкает и сокрушённо кивает.

— Да. Таков удел воина. Мы способны на великие свершения, но не ожидаем ничего взамен. Много славы и короткая жизнь.

Он выдавливает печальную улыбку.

— Но посмотри-ка на нас, Гарвель. Те, кто выживают, достигают столь многого! Я не чудовище, клянусь тебе. Каждому, кто сражался против меня в этой войне, я предлагал помилование и прощение, если они раскаются и примут мою сторону. Это куда больше, чем можно было бы ждать от отца в аналогичной ситуации. Мой любимый брат Сангвиний, отец… ты. Я готов простить каждого, кто об этом попросит.

— А если нет? Как Сангвиний… И твой отец…

— Они… оказались упрямцами. Глупцами. Погрязли в заблуждениях. Но ты, сын мой, если и правда видел так много, как говоришь, — не можешь находиться во власти имперской лжи. Я прошу тебя вновь стать моим сыном. Прими истину эмпирей, которая будет править в новую эпоху. Убери бесполезный меч и подожди в клуатре. Посиди, посмотри, понаблюдай и запомни то, что увидишь, пока я заканчиваю дела. А потом мы вместе встретим рассвет. Сможем сесть и поговорить, как в старые времена. Я расскажу о своих мечтах и планах и сделаю тебя их частью.

— Отец, если ты продолжишь, то никакого «потом» не будет.

Хорус издаёт негромкий рык.

— Значит, ты и правда считаешь меня чудовищем? Гарвель, издалека облик и деяния бога могут казаться грубыми и страшными из-за масштаба происходящего. Но в том, что я делаю, сокрыто совершенство. У меня есть план…

— Но разве Повелитель Человечества не делал то же самое?

— Конечно, нет! — огрызается Хорус. — Да, мне тоже много лет так казалось. Я правда Ему верил. Верил, что у Него есть идеальный план, потому что Он так могуч. Те части, которые оставались непонятны, я принимал как слишком сложные для разума примарха. Но взгляни на Него!

Луперкаль злобно косится на неподвижное тело.

— Не было никакого плана, Локен. Просто собранные в кучу идеи и поспешные решения, которые принимались, когда всё вокруг начинало рушиться. Посмотри, как Он со мной сражался! Император проиграл поединок ещё до его начала. Его сила не шла с моей ни в какое сравнение, а Он об этом даже не догадывался. Он пришёл, не имея даже шанса на победу. Да, с учётом обстоятельств отец сражался достойно. Но всё, что у Него было, — это отчаянные уловки и безрассудные гамбиты. Да, впечатляющие и сильные на первый взгляд, но по сути — пустые и бессмысленные. Я столько раз Его победил. Столько раз! Но вновь и вновь проявлял милосердие. А Он выжимал из себя какие-то остатки сил и опять лез в драку. Это было грязное, жалкое и унизительное зрелище. И в те мгновения я понял, что такой была вся Его жизнь. Один дешёвый трюк за другим. С помощью новых фокусов Он латал дыры по мере их появления и изо всех сил старался, чтобы никто не понял, что все идеи рождаются на ходу. Гарвель, Он убедил нас всех, будто знает, что делает, но то была иллюзия! Просто маска! Очередной облик, который Он принял. Не было никогда никакого плана. Мы шли за Императором и верили Ему, но Он понятия не имел, куда нас ведёт и как туда добраться.

— Он не мог победить, но всё равно пришёл на битву, — произносит Локен. — Ты сам только что так сказал. Разве это не говорит об отваге и верности убеждениям?

— Отвага? — похожий на рокот сталкивающихся скал голос магистра войны сочится желчью.

— И разве не так ты сам всегда сражался?

— Локен…

— Именно так. Я был там. Я тоже не смогу победить, но всё равно пришёл к тебе. О чём это говорит?

— О том, что в мире полно дураков. Гарвель, я восхищался этим человеком. Верил Ему. Считал, что Он великий волшебник. Но вся Его истина оказалась ложью, а волшебство — просто фокусами.

— Разве то же самое нельзя сказать про всех волшебников? — спрашивает Локен. — Их мастерство заключается в том, чтобы попытки совершить невозможное со стороны выглядели непринуждённо. Они устраивают представление, чтобы удивить зрителя и завладеть его вниманием, но за кулисами всегда грязно, суетно и торопливо. Такова была и Его истина, просто Он хорошо всё прятал — ведь фокусники не раскрывают секретов. Чтобы стать Императором, Ему пришлось убедить остальных. Чтобы стать Императором, Ему пришлось прятать от нас уродливую, некрасивую часть своих трудов. Он не давал никому соприкоснуться с бесконечным ужасом борьбы, которую вёл постоянно. И мы верили. Отец, чтобы играть роль Повелителя Человечества, Ему пришлось превратить свою жизнь в непрекращающееся тайное противостояние, в котором все средства хороши. И всё ради того, чтобы уберечь нас от печальной судьбы.

— Дело не в силе отца, а в том, как Он её использует… — бормочет Хорус.

— Что?

— Ничего. Ты и правда считаешь, что Он был таким?

— Да. Он служил нам щитом, укрывая от опасностей и знаний, к которым человечество не было готово. Когда мы это поняли, Он ослаб.

— Нет. Ты ошибаешься.

— Я знаю, что прав. Он сражался всю жизнь, неистово, час за часом — чтобы не допустить одного.

— Чего же?

— Стать таким, как ты.

Хорус оборачивается и сверлит Локена взглядом. В новом тёмном облике глаза примарха стали такими же, как изображение ока на нагруднике: злобными, налитыми кровью, с вертикальными зрачками-щёлочками.

— Ты… смеешь?.. — шипит Луперкаль.

— Боги Хаоса никого не пощадят. Им всё равно. Ты просто марионетка, подчинённая их воле. Они обманули тебя ради одной цели: уничтожить единственного человека, которого боялись. Да, Император похитил огонь у Хаоса и использовал эту силу против него, но всегда понимал, что не сможет полностью её присвоить, потому что эта мощь Его пожрёт. Ты смеялся и говорил, что Ему не хватило смелости сделать то, что сумел ты. Но дело же не в малодушии, а в сильнейшем самоконтроле. Ты принял Хаос с распростёртыми объятиями и совершил ровно то, что от тебя хотели. И теперь лишён собственной силы. Ты так не считаешь, но это иллюзия. Он каждый раз сражался с Хаосом, отвергал его ложь и посулы. Вот почему Его жизнь, как и ваш поединок, была грязной и суетной чередой импровизаций и упрямых попыток. Ты же согласился на всё без сомнений. Вот почему этот путь кажется таким простым и очевидным.

— Потому что так и есть, неблагодарный глупец!

— Тогда докажи! — кричит Локен. — Покажи мне! Расскажи, что это такое!

— Я не обязан тебе ничего доказывать!

— Не мне. Себе. «Не совершай ошибок!» — ты сам произнёс эти слова много лет назад. Не совершай ошибок! Отец, пришло время тебе признать свою! Твой путь ведёт во мрак и тьму, где есть только война и нет мира для человечества!

— Нет никакой ошибки! — отвечает Хорус. — Посмотри на меня, Локен! Узри меня! — восклицает он, хлопая ладонью по груди. — Варп подарил мне безграничную силу! Я преобразился и вознёсся! Я — бог, мой мальчик, могучий бог! А боги не совершают ошибок!

— Мы сильны, потому что правы, — произносит Локен в ответ. — А не правы, потому что сильны. Тёмным будет тот день, когда обратное станет нашим девизом.

— Что это за чушь? — вопрошает Хорус. — Звучит как очередная ложь из Его уст.

— Когда-то эти слова произнёс Зиндерманн…

— Тот старый дурак? Он ничего не знал!

— Может, и не знал, но то же самое можно сказать про всех нас в те годы. Кирилл всегда был мудрым человеком. Ты не бог. Они заставляют тебя так думать. И если ты, отец, настолько могуч, то где же твоя мудрость? Почему ты так слеп, если тебя не ослепили ложью?

— Они не станут мне лгать. Не станут!

Локен вздыхает и поворачивается от разъярённого генетического отца к изувеченному и израненному телу Императора.

— Ты был прав. Хватка слишком сильна. Он не вернётся. Его уже не спасти.

Хорус шагает вперёд.

— Что ты делаешь? Почему ты разговариваешь с Ним так, как будто там ещё теплится жизнь и сознание, как будто Он способен дать ответ?

Локен оглядывается через плечо. Хорус видит холодный блеск серых глаз — тот самый, что предназначен только врагам.

— Потому что так оно и есть.

10:xv

Фонарь

Проскакивает искра.

Она маленькая. Совсем крохотная. Вспышка псионической энергии почти незаметна на фоне яростных вихрей варп-тумана, окутавших Терру и всё Солярное царство. Она подобна огоньку в разливе раскалённой лавы, капле воды в бушующем океане, молекуле в биомассе живого организма. Совершенно невидимая, несущественная и незначительная.

И живёт она тоже недолго — всего восемь мимолётных секунд. И даже эти секунды бессмысленны из-за остановки времени. Восемь секунд начинаются, как только Захариил Эль'Зуриас произносит «приступим», и заканчиваются, когда коса Тифа со свистом рассекает Тандериона пополам, отрубает обе ноги Азрадаилу, а сам Захариил падает наземь с рассечённым торсом. Псионическая связь между тремя библиариями рушится.

Но в течение этих восьми секунд искра чистой псионической энергии прожигает крошечную дыру в имматериальном вихре и нарушает хаотичную гармонию костяной песни Тифа.

Как только искра гаснет, всё возвращается на круги своя и завывающий варп тут же заполняет прореху.

Но костяная песнь умолкает на восемь секунд.

В геофонических палатах Полой Горы искру замечает Эуфратия Киилер. Скальные породы вокруг, стены, высокие своды и даже валун, на котором стоит женщина, будто становятся мягче сразу, как разжимается удушающая хватка жуткой песни. Гора, освободившись от пут, расслабляется, словно мышца, которую отпустила судорога, или горло, избавленное от спазма. Резкий порыв прохладного ветра проносится по коридорам. Он колышет лохмотья и грязные волосы собравшихся беженцев. Некоторые кричат от страха, но большинство продолжают бормотать, повторяя за Киилер. Её губы пересохли и потрескались, а во рту появился кровавый привкус, но Эуфратия не останавливается.

— Повторяйте со мной слова, что пришли свыше. Император должен жить.

Гора выдыхает, а затем, обретя долгожданную свободу, вдыхает снова и начинает говорить.

Гора повторяет те же слова.

Гора превращает их в свет.

Свет струится вверх. Он течёт по каменным стенам — поначалу это одиночные искры и вспышки. Затем они сливаются в линии, очертившие контуры вкраплений и дефектов породы неоновым блеском. И наконец, появляется мягкое белое свечение, которое становится всё сильнее, пока каждая грань и плоскость не начинают сиять изнутри, словно люменосферы.

Свет набирает силу. Тени исчезают. Контуры растворяются. Теперь он слишком ярок, чтобы хоть что-то разглядеть.

Темнота умирает под натиском испепеляющего сияния.

Ветер бьёт в лицо. Свет проникает в глаза. Киилер слышит крики, но не понимает, что их вызвало — ужас или восторг. Она отрывается от земли и парит. Другие тоже парят в лучах поющего света. Некоторые паломники, взлетев, начинают дрожать. С них сыплется пыль, будто белые лепестки или хлопья старой бумаги. Они похожи на кукол из пепла.

Эуфратия видит сквозь гору. И Картей тоже. И слепой Чжи-Мэн. Все видят. Каждый из миллионов. Они смотрят сквозь скальную толщу и пронзают взглядом тонкую мембрану, за которой прячется прошлое и будущее. Они видят жрецов и колдунов, пророков и блаженных, безумцев и святых и сонмы паломников из других времён, искателей истины, изгоев, послушников и всех остальных, кто приходил в это место, кто откликался на зов и чьей силы воображения хватало, чтобы принять послания живого камня. Их много — сотни и тысячи поколений. Безмолвные тени выстроились шеренгами, что уходят в глубину истории, и смотрят сквозь каменную поверхность. Люди видят разрисованных шаманов и любопытных охотников. Они принесли в пещеры копья, жертвы и чашки с краской. А за их спинами маячат другие — одновременно встревоженные и очарованные, напуганные и заинтересованные. Это пока ещё не люди, но станут ими в будущем. Их наследие будет бесконечно растворяться в крови, поколение за поколением, на протяжении тысячелетий.

— Повторяйте со мной слова, что пришли свыше. Император должен жить.

Киилер видит, как Верефт с криками отрывается от земли и распадается на бумажные ленты, растворяясь в свете. Другие тоже поднимаются, охваченные благословенным ужасом и смертельным восторгом, и обращаются искрами, пылью и облачками призрачного сияния. Но они не погибают. Ибо, лишившись тела, человек обретает свет.

Эуфратия слышит крики Литы Танг. Женщина смотрит на Киилер широко распахнутыми горящими глазами и тоже становится звёздным пеплом на холодном ветру.

Полая Гора содрогается. Потревоженные снежные шапки сползают с пришедших в движение склонов. Миллионы тонн замёрзшей воды обрушиваются, поднимая в воздух белые облака ледяных кристаллов. Чёрные как смоль облака, висящие над ущельями, разлетаются в стороны от ударной волны, клубясь и сворачиваясь в чернильное кольцо радиусом в двести километров. Разряды перламутровых молний рассекают стремительно пустеющее небо.

Из порталов, ведущих в глубины пещер, вырываются потоки обжигающего, бело-синего света. Они растапливают снег и лёд и изгоняют тени. Костяная песнь Гвардии Смерти, зазвучавшая было с прежней силой, не справляется с напором. Чума из архейских времён, рождённая из древних органических патогенов, палеовирусов, доисторических межзвёздных бактерий и первичной эссенции разложения, что существовала задолго до первой смерти на поверхности Терры, спекается и отваливается с чёрных скал и горящих платформ. Свет очищает и излечивает гору. Мёртвая биомасса падает струями тягучего чёрного дождя. Трупики насекомых потоками валятся в пропасти с утёсов, словно выпущенный из нарывов гной. Некоторые Гвардейцы Смерти лопаются, и из них, как из скорлупы, течёт зловонная жидкость и кишащие внутри паразиты. Чёрные силуэты атакующих с воплями низвергаются в пропасти, снесённые лавиной света или падающими массами снега и льда. Всё тонет в оглушительном грохоте катастрофы.

В нём же теряется вопль Тифа. Его песнь утратила гармонию, став частью фонового шума.

Защитники горы: Корсвейн с Тёмными Ангелами и Сигизмунд с остатками Секундантов — оказались в центре бедствия вместе с предателями. Многие сразу погибли от безжалостного гнева стихии, канув в пропасть вместе с проклятыми воинами XIV легиона. Кого-то раздавило глыбами льда, сдуло с утёсов порывом ветра, сожгло лучами света. Некоторые захлебнулись в потоках мёртвой биомассы, текущих подобно рекам святой нафты или грязного масла. Целые утёсы рушатся и падают, валуны катятся по склонам, оборонительные платформы рассыпаются пылью. Потоки света сносят всё без разбора.

Лишь немногим удаётся, благодаря удачному стечению обстоятельств или упрямой ярости, ухватиться за камни, искорёженные остатки металлоконструкций или за товарищей. Воины отказываются разжимать окровавленные руки, продолжая цепляться за жизнь сломанными пальцами и борясь с вопящим светом, что ломает кости, и обжигающе-холодным ветром, от которого трескается броня и сводит лёгкие.

Там, где когда-то стояли врата Хасгарда, Зефону Несущему Печаль на мгновение кажется, что один из пистолетов дал осечку. Он собирается выбросить оружие подальше, опасаясь коллапса энергетического ядра, потому что обе волкитных серпенты уже давно используются за пределами допустимых нагрузок.

Но ни тот, ни другой не являются источником вспышки. И тем не менее свет рассекает клубящуюся мглу с такой силой, что больно глазам.

— Фафнир! — кричит Кровавый Ангел.

Ранн опять упал. В нескольких метрах от Зефона его прижало к окровавленному обломку, который когда-то был стеной бункера. Имперский Кулак пытается выбраться из-под тела мёртвого Пожирателя Миров и выдернуть топоры. Зефон подходит ближе и оттаскивает убитого в сторону, а затем помогает Ранну подняться.

— Видишь? — кричит он. Рот Кровавого Ангела залит кровью.

Ранн кивает. Тут сложно не увидеть. Все тени стали длиннее и чётче. Ядовитое красное свечение, окутавшее всё вокруг с момента начала схватки, отступает под натиском яркого света. Даже предатели, надвигающиеся со всех сторон и постепенно замыкающие кольцо вокруг двоих воинов, замерли и повернули головы.

Свозь клубы дыма и пепла, вдалеке, там, где когда-то, наверное, был горизонт, виден столб света, протянувшийся в небеса. Он, словно рассвет, разгоняет постылую мглу и сокрушает тьму. Белое пламя горит ослепительно ярко. В следующую секунду оно уже пылает так сильно, что сияние заливает всё вокруг. Ничто не может от него укрыться. Огонь отражается от жидкой грязи, как лучи солнца от стекла. Он освещает истинный облик ужаса, охватившего планету: землю покрывает ковёр из сплетённых бронированных тел, груд обломков, мёртвых машин, выгоревших остовов танков и бесконечных курганов, похожих на дюны в пустыне или застывшие волны замёрзшего моря.

— Что это такое? — бормочет Ранн.

Зефон трясёт головой и тянет брата за собой. Внезапное зарево привело врага в замешательство. У них есть возможность прорваться и сменить позицию.

Фафнир упирается. Свет сам по себе ничего не значит. Может, это просто вспышка от какого-нибудь монументального взрыва? И всё же Имперский Кулак не в силах отвести взгляд. Свет ничего не значит и в то же время значит всё.

— Я… — начинает Ранн. — Где это случилось?

Кровавый Ангел снова качает головой. Бессмысленно думать о таких вещах. Направления и координаты не пережили эту войну. Все они давно смешались и утратили значимость.

И всё же он задумывается. Как и Фафнир, Несущий Печаль подсознательно понимает важность огненного столпа. Словно бы вопреки всем чаяниям теперь у них появилось подобие ориентира и, соответственно, направления.

Как минимум одного.

— На севере, — говорит Зефон. — Это на севере.

Колонна пламени начинает угасать. Свет тускнет. Красная мгла снова ползёт со всех сторон.

— Нет! — тоскливо стонет Ранн.

Моргнув на секунду, свет возвращается с тысячекратной мощью.

— Всем молчать! — кричит Сандрина Икаро, и помещения Ротонды, где расположился штаб Гегемона, погружаются в тишину. Она поднимается на ноги и смотрит. Остальные: Сидози, Гастон, Илия Раваллион — встают из-за рабочих мест и тоже смотрят. Свет тонкими, но пронзительно яркими лучами пробивается сквозь щели в противовзрывных ставнях, что закрывают оконные проёмы. Особенно чётко их видно в клубах вездесущих дыма и пыли.

Кто-то начал плакать.

— Что это такое? — спрашивает Илия.

— Сенсория! — кричит Сидози, разворачиваясь к застывшим офицерам Военной Палаты. — Источник и природа явления. Нужен анализ, быстро!

Несколько человек начинают неуверенно копаться в данных.

— Откройте створки, — велит Икаро.

— Госпожа-тактике, мы…

— Открывайте, мать вашу!

Высоко над Террой в жутком безмолвии висит флот предателей. Сорок тысяч боевых кораблей мерцают в свете умирающего, полуобглоданного солнца. Их окружает неосязаемый бульон из выбросов имматериума, ибо нет в Солярном царстве открытого космоса — только клубящиеся миазмы варпа.

Внизу раскинулась Терра, Тронный мир, грязная сфера, отравленная скверной. Поверхность невозможно разглядеть за слоями густых облаков, дыма и смога, что переполняют измученную атмосферу. Столбы бурого дыма размером со страну поднимаются и тянутся, закручиваясь в спирали. Время от времени их озаряют вспышки взрывов, залпы орбитальных батарей и эмпирейные молнии шторма небытия, чьи растянувшиеся на тысячи километров фронты беспрестанно терзают поверхность планеты. Облака стали настолько плотными и грязными, что Терра напоминает не то неспокойный газовый гигант, не то укрытый саваном туманов мир-склеп, ибо, когда дым наконец развеется, внизу не останется ничего, кроме мёртвого пепла. А сейчас сложно понять, где заканчивается атмосфера и начинается варп-туман.

Появляется искра. Яркий блеск в сотнях километров внизу пробивает удушливый слой дыма. Тусклое зарево под облаками. Оно быстро гаснет. На смену ему приходит новое, а затем — ещё одно. Будто молнии сверкают там, в глубине. И каждую вспышку сопровождает сильная психоакустическая волна, из-за которой сбоят датчики на кораблях предателей. Эти приглушённые, далёкие толчки похожи на проявления сейсмической активности. В динамиках начинают трещать и шипеть статические помехи. Инфразвуковые сенсоры пульсируют. Вокс-системы скулят и воют, будто стадо скота на бойне.

Ещё одна вспышка. И эта не гаснет. Она становится всё ярче и сильнее. Она прожигает завесу ядовитого дыма, словно силовой клинок — толстую ткань плаща. С необузданной яростью она вырывается из атмосферы и уносится за пределы орбиты. Луч концентрированного белого света выстреливает с поверхности Терры и рассекает черноту космоса.

Он относительно тонок — едва ли пять километров в диаметре, но кажется бесконечным. Луч, словно прожектор, освещает ложную ночь, наступившую в Солярном царстве. Он невероятно ярок. Шесть кораблей предателей, оказавшихся на пути, тут же испаряются. Ещё десяток, что бросили орбитальные якоря в пределах зоны излучения, уцелели, но ушли в неуправляемый дрейф, потеряв силовые установки и системы распределения энергии.

Астрономикан снова горит.

Остатки линейного флота Соляр, что прячутся среди колец Сатурна в восьмидесяти световых минутах от Терры, оживают. «Фаланга», их флагман, активирует двигатели.

— Адмирал, — произносит Халбрахт. — Нам неизвестна истинная природа этого явления.

Хускарл продолжает разговаривать шёпотом. Ниора Су-Кассен впервые за многие месяцы отвечает ему в полный голос, от чего она успела отвыкнуть.

— А это и не важно, мой досточтимый друг, — говорит она. — Мы оба прекрасно видим, что это такое.

Халбрахт осторожно кивает. Датчики однозначно определяют силу обнаруженного фотонного потока.

— Без сомнения, — хускарл продолжает шептать. — Но мы не знаем смысла, вложенного в сигнал. Нельзя отдать флоту приказ выступать без подтверждения…

— Можно, Халбрахт, — отвечает Су-Кассен. — Конечно, можно.

Адмирал занимает командный трон в центре мостика. Системы корабля по её приказу пробуждаются от долгого сна.

— Астрономикан горит, — произносит она. — Мы получили сигнал.

— Но…

— Ваша осторожность, как и всегда, похвальна, мой господин. Но в подтверждениях сейчас нет никакого смысла. Возможно, сигнал говорит о победе на поверхности — и тогда мы срочно нужны на орбите. Или самые большие страхи оправдались, и нас зовут забрать Императора с проигранной войны и вывезти за пределы досягаемости врага. И тогда мы нужны там ещё сильнее. В любом случае нас зовут. Я отправляю флот в бой. Мы идём к планете. Хватит ждать. Игры кончились.

— А если маяк зажёг магистр войны в знак победы и триумфа? — спрашивает Имперский Кулак.

Су-Кассен пожимает плечами и слабо улыбается.

— Тогда чего мы тут прячемся? Если уж суждено погибнуть, давайте сделаем это красиво.

Халбрахт отступает на шаг, прижимает кулак к нагруднику и отдаёт честь, после чего разворачивается к офицерам мостика.

— Всем постам! — рокочет космодесантник. — Всем постам! Боевая готовность! Боевая готовность! Щиты поднять! Подать питание на все орудия!

Адмирал откидывается на спинку трона и тянет к себе позолоченный подвесной микрофон.

— Говорит Су-Кассен. Говорит «Фаланга». Всем кораблям: встать в строй рядом с флагманом. Активировать двигатели и начать движение. Всем постам! Боевая готовность. Атака по шаблону Доминус Альфа-Два-Два. Время до цели: семьдесят четыре минуты. Капитанам: ожидается сильное сопротивление на подходах и в пункте назначения. Доминус Альфа-Два-Два — приоритетная тактика, но я разрешаю действовать по обстановке после входа в пределы боевой сферы. Ситуация способна быстро меняться. Поступайте как считаете нужным. Импровизируйте, если придётся. Просто устройте этим ублюдкам ад и передайте, что это я вам велела.

Она отталкивает микрофон в сторону.

— Во имя Терры и Императора! — зычный голос адмирала разносится над мостиком. — Полный вперёд! В атаку!

Эонид Тиель забирает карту с отчётом у главного офицера сенсорных систем. Женщина бледна как смерть и не может подобрать слов. Тиель кивает и уносит документ в стратегиум к Гиллиману.

Примарх бросает короткий вопросительный взгляд на легионера.

— Астрономикан, — отрывисто комментирует Тиель.

Гиллиман даже не смотрит на карту.

— Значит, теперь мы знаем, куда лететь. И предатель увидит, кто пришёл его убивать. Капитан, полный вперёд. Всем постам — готовность. Боевое построение. Наступаем. Мы увидели свет и принесём его на Терру. Если отец ещё жив, нельзя, чтобы Он сражался один.

Свет пробивается сквозь окна Двора. Он такой яркий, что не спасают даже чёрные и цветные витражи. Очередной план отца, очередной контрудар, очередная отчаянная попытка. Сколько же их Он придумал? Сколько комбинаций разыграл одновременно в надежде, что хотя бы одна сработает?

Конкретно эта относительно удачна. Она выиграет им ещё немного времени и будет стоить тебе людей. Задержки раздражают. Теперь к Терре придут и остальные — остатки Его последователей, которых до этого момента удавалось держать на расстоянии. Придут Робаут, Лев и Русс, три верных шавки, и попытаются искупить вину за опоздание возмездием. Война на два фронта, которой ты старался избежать, всё-таки настала.

Впрочем, неважно. Последующие события можно назвать войной на два фронта с большой натяжкой. С Террой покончено, и с отцом — тоже. Пускай Локен и разговаривает с Ним так, будто Император ещё жив и на что-то способен. Вот Он, полумёртвый, лежит на палубе и не шевелится.

Рядом с пыльным телом валяется одна из карт таро. Фонарь. Удивительно. Как много маленьких хитрых планов. Вот ради этого отец так долго и безуспешно сражался? Он решил пожертвовать собой и дать возможность зажечь маяк? Глупо, если так. Бестолковый план. Когда Робаут придёт, в луче света он найдёт только труп отца и твою беспредельную мощь. Вероятно, Гиллиман тут же сбежит. Он надеется увидеть заблудшего брата, а встретится с богом.

Это открытие его окончательно сломит. А если нет — ты без труда сокрушишь его никчёмный флот. Да, конечно, будут и условия сдачи — ты предлагал их всем. Интересно, что ответит Гиллиман. Ведь, несмотря на внешнее благородство, Робаут — прагматик. Он сразу поймёт, что не сможет победить. Возможно, даже наконец познает страх. Ты полагаешь, что он предложит компромисс и покорится. Всегда можно создать новые троны. Впрочем, беспокоит тот факт, что на коленях он стоять не умеет.

Что до Льва и Русса, ну… Придётся убить обоих и не терзаться угрызениями совести. И Коракса тоже. Ни один не обладает политическим чутьём, в отличие от Робаута. Слишком много в них от воина.

Крушитель Миров готов встретить каждого из братьев, а алтарь ожидает новые черепа. Коготь тоже наточен.

Но, возвращаясь к насущному… Ты поворачиваешься к отцу. Увы, но время вышло, и ты утомился предлагать помилование. Он раз за разом отвергает протянутую руку и пытается провернуть очередной трюк.

Локен старается помешать. Ты отталкиваешь блудного сына прочь. Бедняга совсем запутался, и его преданность Императору печалит. Локен взывает к Нему, будто отец способен слышать и отвечать. Он говорит с Ним так, будто у Него остался последний, самый хитрый ход.

И он был. Астрономикан. Действительно, неплохо, но совершенно недостаточно.

Ты опускаешь Крушитель Миров и раскалываешь череп отца на части.

Верующие жертвуют собой в глубинах Полой Горы.

10:xvi

Плач последнего дня

Локен пытается остановить отца, но это невозможно. Ничто не способно помешать чудовищному, сияющему кровавым светом воплощению Хаоса, опьянённому властью и до безумия уверенному в собственной правоте. Хорусу не нужно даже касаться Лунного Волка. Локен, занёсший клинок, отлетает с пути примарха, снесённый шквалом потусторонней энергии. Она трещащими от разрядов потоками окутывает гигантскую фигуру. Обжигающая аура уносит Локена прочь, словно пылинку. Воин кубарем катится по иссиня-чёрной палубе.

Оглушённый легионер, шатаясь, поднимается на колени и кричит имя отца, но напрасно — его голос тонет в набравшем силу шёпоте, коим полнится воздух Двора.

Глаза Локена наполняются слезами. Он может лишь смотреть, как Хорус Луперкаль совершает своё величайшее злодеяние и убивает Императора.

Это не приносит радости. Нет ощущения победы. Нет даже чувства завершения, окончания тяжёлой битвы и долгожданного достижения согласия. Ты убил беспомощного, размозжил Ему голову булавой, а ведь Он не мог даже глаза открыть, не то что стоять… И кто ты после этого? Что за воин? Что за магистр войны?

По крайней мере, бесчисленный сонм нерождённых наконец-то доволен. Они шепчут. Переговариваются друг с другом. Восторженный шелест и шорох голосов нарастает, наполняет Двор и заглушает даже потрескивание горящего варпа. Что они там бормочут?

— Хватит шептаться, — велишь ты. Сейчас нет времени на их ликование.

Тебе нужно подумать. Разве они не видят? Нужно собраться с мыслями и прийти в себя. Посмотри, что ты натворил. Боги могут делать что хотят и не совершают ошибок, но ты посмотри! Ты выдёргиваешь шипастое навершие Крушителя Миров из палубы. С булавы текут кровь и годы. Не осталось даже черепа, который мог бы занять почётное место на алтаре в часовне. Удар полностью раздробил голову Императора и оставил глубокую вмятину в настиле. Теперь там только пятно крови и каша из фрагментов плоти, осколков кости, клочков волос. И одинокий, выпавший глаз, что смотрит прямо на тебя…

Соберись. Ты же магистр войны… Важны не слава и авторитет, а то, достанет ли тебе сил довести дело до конца, даже если этот конец оказывается печальным и горьким. Такова война, и только у сильнейших хватит духу закончить начатое.

Ты — сильнейший. Война по сути своей кровавое и трагичное действо, и только у сильнейших хватит мудрости понять, что, развязав её, нужно быть готовым заплатить.

Это был просто человек, и теперь Он умер. Забудь. Выбрось из головы изувеченный труп, лежащий у ног. Вспомни, с кем ты сражался. Вспомни, кем Он был. Тиран. Вечный Царь. Лжец. Жестокий повелитель, поработивший целую цивилизацию и использовавший всех вокруг. Предатель. Интриган, создававший тайные планы на протяжении тридцати тысяч лет, не задумываясь о том, сколько крови придётся пролить и сколькими жизнями пожертвовать ради их воплощения.

Да, думай так. Удовлетворись этими мыслями. Пускай они станут твоим утешением. Думай о совершённых Им преступлениях и зверствах. Помни, что Он и только Он знал, что страдания порождают смертоносных и непредсказуемых чудовищ по ту сторону реальности, и всё равно решил создать поколение солдат-транслюдей, подобных тебе, и отправился завоёвывать звёзды. А когда Хаос стал настоящей, реальной угрозой, то отец будто пришёл в ужас при виде кровавых последствий своих ошибок.

Нужно было восстать раньше. И тебе, и братьям, потому что все они были далеко не глупы. Нужно было призвать их под свои знамёна задолго до Улланора, задолго до того, как крестовый поход утопил звёзды в крови. Собрать команду братьев, которые родились с интуитивным пониманием сути конфликтов и стали мастерами военного искусства… Вместе вы могли бы выставить ультиматум, заставить отца сдаться, сложить власть. И всего этого бы не случилось. Всё бы закончилось до…

А если бы Он отказался, то вы бы Его остановили. Все вместе. Стремительно, не ожидая, пока цена победы перевалит за триллион жизней. Быстрый конец. Лёгкая смерть. Но все они оказались слишком похожи на Него. Каждый из братьев был Его неполной копией. Рогал слишком упрям, чтобы слушать. Сангвиний слишком добр, чтобы заметить порок. Русс слишком поглощён собственным эго…

Трон, да все они такие! Все слишком похожи на Него, даже те, кто в итоге присоединился к тебе, когда начала литься кровь. Фулгрим тоже слишком жаден до личной славы. Ангрон слишком измучен, чтобы замечать что-либо вокруг. А Магнус… слишком своеволен и уверен в собственной правоте.

Все они, все, все до одного… Слишком похожи на Него, потому что Он специально их такими сделал. Все слишком похожи на отца.

На твоего отца.

Но ты не таков. Только тебе удалось победить наследие, заключённое в крови. Ты остался собой. Только ты был достаточно силён. Ты спас род человеческий или то, что от него осталось. Не забывай об этом. Ради этого пришлось размазать череп беспомощного отца по полу, но постыдные дела — это цена, которую приходится платить за достижение благородной цели.

Собственного отца.

Ты стараешься об этом не думать. Не вспоминать. Нужно забыть о том, что вас когда-то связывало, о тридцати славных годах, о том, как тебе нравилось быть Его первонайденным сыном…

Всё закончилось. Нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями. Ты сам решишь сколько. Время печали. Время размышлений. Нужно просто немного покоя. Или много. И тишины.

Но перешёптывания… Они оглушительно громкие.

— Хватит, — бормочешь ты. Почему они не унимаются? Голоса постоянно шепчутся за спиной с тех пор, как Малогарст пробудил тебя ото сна, чтобы начать последний этап операции.

Нет, не Малогарст. Аргонис. Точно. Парня зовут Кинор Аргонис. Ох, до чего тяжело думать, когда шёпот вгрызается в мысли. Ты хочешь успокоиться и привести их в порядок, чтобы потом, когда придётся надиктовывать мемуары Мерсади Олитон, она записала всё правильно и потомки знали, сколько усилий ты приложил и как трудно тебе было, и сколь страшную цену пришлось заплатить. Но шёпот…

— Оставьте меня, — говоришь ты.

Стены вздыхают. Во Дворе очень светло. Можно подумать, что ты оказался под ослепительным звёздным светом Каластара или в лабиринтах Уйгебалаха в сердце пылающего варпа. Свет такой яркий, что сводит с ума. Он слегка пульсирует, будто пробиваясь сквозь листья деревьев, которые качает ветерок. Или что-то похожее. Неважно. Ты не смотришь.

Где-то рядом, за спиной раздаётся плач. Это, в отличие от перешёптываний, звучит уместно. Ты понимаешь тоску Локена, потому что разделяешь её.

Но не оглядываешься. Ты не можешь отвести глаз от отца.

— Помоги мне, — говоришь ты человеку за спиной. — Гарвель… Помоги с Ним. Нужно Его поднять.

Раздаётся шорох — это Лунный Волк поднимается на ноги. Встав на колени, ты берёшь на руки тело отца. Или то, что от него осталось. Он теперь такой лёгкий и хрупкий, что кажется невесомым. Словно куча ветоши и палок. Иссохший, будто бумажный…

— Прошу, Луперкаль, остановись, — говорит Локен.

— Слишком поздно. — Ты откашливаешься. — И я остановился, Гарвель. Всё уже сделано. Всё закончилось.

— Ещё не поздно, — отвечает легионер.

Ты оглядываешься, с телом Императора на руках, и смотришь на блудного сына. Глаза Локена глубоко запали, а меч, словно забытая игрушка, валяется на палубе.

— Помоги мне, — повторяешь ты. — Давай уложим Его и проводим как полагается. Он, в конце концов, был мне отцом.

— Ещё не поздно, — настаивает легионер. — Не поздно для тебя. Для нас. Ты сделал то, что хотел. Отпусти накопленную силу.

— И зачем мне это делать?

— Чтобы доказать, что ты по-прежнему Хорус. Что ты человек, а не марионетка.

— Я уже говорил…

— Да, говорил. Но они запустили когти глубоко в твою душу, а лживые обещания туманят мысли. Докажи, что это не так. Ты говорил, что принял силу, чтобы дойти до конца. Дошёл. И если ты говорил правду, то их сила больше не нужна. Откажись от неё, пока есть возможность. Оставь в стороне. Покажи людям, что ты по-прежнему один из них и способен держать слово. Покажи злобным богам, что ты не игрушка и не безвольный инструмент в их руках.

— Это моя сила, — отвечаешь ты. Мальчишка ничего не понимает. — И я буду делать с ней что захочу. Дело не в силе, Локен, а в том, как её используют. И источник, из которого я черпаю, не зло, каким ты его мнишь.

— Ты только что убил золотого короля в тёмном храме. Эти образы света и тьмы выбрали себя сами?

— Это только образы! — смеёшься ты. — Маски для представления. Тьма противостоит свету. Понимаешь? Я выбрал такой облик, чтобы противопоставить его высокомерному самолюбованию отца. И тьма не эквивалентна злу, Локен, точно так же как свет не обязательно означает добро. Это просто символы…

— В символах есть смысл, отец…

— Не на таком примитивном уровне, сын мой.

— Тогда отринь их, — говорит Локен. — Избавься от всего: от тьмы, от чёрного сердца, от цитадели ужаса. Отринь эту силу, раз всё закончилось. Используй то единственное, что было у тебя, но чего не было у Него.

— И что же это? — вопрошаешь ты.

— Живое сердце, — с горечью отвечает космодесантник. — Ты только что убил отца. Поступи по-человечески и докажи, что тебе не всё равно.

Эти слова задевают. Он и правда так считает? Неужели ему не очевидно? А может…

А может, в словах Локена есть доля истины. Может, и правда стоит отринуть этот чёрный, ужасный облик и доказать, что ты им повелеваешь, а не наоборот. Дело ведь сделано. Станет полегче. Это снимет бремя с твоих плеч, груз вины с сердца и прогонит оцепенение из мыслей. Ты сможешь вздохнуть полной грудью, почувствуешь боль и тоску от содеянного и облачишься в траурные белые с золотом одежды. И боль уйдёт. Это станет оправданием твоих действий.

Будущее смотрит на тебя. И ты не смеешь представить такое будущее, в котором есть только твой нынешний облик.

Ты его отпускаешь.

Всего на мгновение.

На секунду.

Ты сбрасываешь его, будто поношенный плащ. Убираешь, будто нож из раны. Шипы тёмного образа глубоко засели и раздирают плоть и кости, не желая уходить. Ты позволяешь ему забрать свои силы. Они текут из ран, словно кровь. Так много… Но в итоге кровотечение прекращается.

Шёпот снова становится громче. На этот раз он исполнен ужаса. Нерождённые кричат на тебя.

— Довольно, — говоришь ты. — Я ни перед кем не отвечаю.

Но они не смолкают. Они кружат, повторяя то, что говорили с самого начала. Слова шелестят, будто опавшие листья на ветру или трава под ногами. Как высохшие панцири мёртвых жучков. Как крылья мотыльков. Как неумолкающий треск пламени варпа…

И что же они говорят? Это так раздражает. У тебя почти получается разобрать слова.

Имя.

Одно-единственное имя… Нет, одна фраза, которая повторяется раз за разом. А ещё её постоянно усиливает психоакустический резонанс. Фраза, сотканная из белого света, которую произносит одновременно миллион голосов. Два миллиона. Все голоса в мире.

«Император должен жить».

Нет. Это не…

«Повторяйте со мной слова, что пришли свыше. Император должен жить».

Нет!

«Возденьте руки. Он должен жить».

Это всё уловка. Последняя уловка. Последний, мать его, трюк! Очередная попытка вскрыть твою броню. Финт, заставивший ослабить защиту. Фокус, с которым мастер выходит на бис. Последний отчаянный гамбит вечного и безжалостного махинатора.

Ты бросаешь труп отца, потому что понимаешь, что он просто реквизит. Но тело уже исчезает, рассыпаясь бумажным пеплом и светящейся пылью. Это был просто облик. Очередной отслуживший своё облик, очередная пустышка.

Отец не погиб.

Ты кричишь от гнева и отчаяния. Пытаешься вернуть силу, но она разлилась по всей палубе огромной лужей чёрной, вязкой жижи и подчиняется неохотно и медленно. Она упирается и не хочет возвращаться в тело, которое её только что отвергло. Ты торопишься как можешь. Шумно втягиваешь воздух, чтобы наполнить ей лёгкие и душу. Ты спешишь, потому что сейчас придётся защищаться.

Но что хуже всего… Человеческое сердце, по-прежнему живое и полное эмоций, испытывает облегчение. И даже радость. Отец не погиб. Он не погиб. Ты Его не убил. Он жив…

Локен заступает тебе дорогу, сжимая в руке Его меч. Но это не Локен. И никогда им не был. Гарвель лежит на палубе, там, куда ты его толкнул, и с ужасом наблюдает за происходящим.

Или это благоговение?

Ты не умрёшь вот так. Ты не позволишь себя обмануть. Сила Хаоса снова течёт по венам. Тьма. Сладкая боль. Ярость, дарующая спокойствие. Мощь…

Локен шагает вперёд. Другой Локен. Ненастоящий. А оружие в его руке — не старый клинок Рубио, а огромный огненный меч. И лицо — не Гарвеля, а уже Его. Облик Лунного Волка рассеивается в струйках варп-тумана, и отец снова встаёт перед тобой во всём своём проклятом величии.

Он тяжело ранен. Лицо и искалеченная рука покрыты чёрной коркой засохшей крови. Но внутри, вырываясь из глазниц, пылает свет. Этот чистый белый свет сотворён волей целого биологического вида, который вопреки всему верит в Него, и, несмотря ни на что, продолжает следовать по указанному Им пути. Они считают Его щитом и опорой и настолько убеждены в своей правоте, что это становится истиной.

Он не смог противостоять тебе в одиночку. Не смог победить. Но уловки, хитрости, обманные ходы и жертвы позволили отцу завладеть твоим вниманием и продержаться до этого момента. А больше они не нужны.

«Лишившись тела, мы устремляемся к Императору».

Вот что кричат голоса. Все люди во Вселенной сейчас стоят перед тобой, объединив силу своих душ в одном теле. Это не человек, не твой отец, но Вечный Царь.

Он похож на бога. На раненого бога, но тем не менее. И дело не в силе, а в том, откуда она берётся.

«Мы — едины, — говорит шепчущий голос. — Человечество и Император. Император и человечество. Наши души связаны. Мы встанем плечом к плечу все как один или сгинем навеки».

— Ты не бог! — кричишь ты.

«Тогда это будет честная битва», — отвечают голоса.

Ты ревёшь от негодования, встречая атаку. Он явно слаб и ранен, но и тебя нельзя назвать сильным. Получилось собрать лишь малую толику прежней силы. Нужно продержаться ещё немного. Не дать Ему победить, пока к тебе не вернётся вся былая мощь.

А сейчас ты просто Хорус Луперкаль.

Крушитель Миров отбивает удар меча. Искры летят во все стороны, словно крохотные кометы. Коготь кромсает доспехи, плоть и броню. Кровавый туман заполняет пространство вокруг. Сила Его разума опаляет твою нервную систему, ломает двигательный аппарат и посылает волны боли по всему телу. Ты блокируешь Его мысли, хватаешь и скручиваешь через тринадцать измерений, провоцируя смертельное кровоизлияние в мозг. Сжимаешь Его горло Когтем.

Ты разрываешь трахею и перерезаешь сонную артерию. Кровь хлещет фонтаном. Ещё больше алой жидкости льётся изо рта Императора, когда тот начинает кашлять и хватать воздух. Он бьёт мечом в плечо и голову и пробивает Змеиную Чешую. Ты отталкиваешь отца. Отражающие поля с грохотом схлопываются. Тяжёлая булава настигает Императора, пока Он, пятясь, хватается за горло. Ты ломаешь Ему запястье. Меч выпадает из руки и звенит по палубе. Крушишь рёбра. Залп кровавого света из ока на нагруднике опаляет Его лицо. Волосы горят. Кожа и мышцы на щеке плавятся, обнажая кости. Один глаз вскипает и лопается. Крушитель Миров ломает Ему хребет.

Ты чувствуешь, как возвращается сила. Нужно быстрее. Нужно больше. Нужно всё, что есть…

Шатаясь, отец отвечает на атаку. Из уцелевшего глаза бьёт луч обжигающего света. Чистый, сине-белый поток энергии, в котором заключена воля всего человечества. Он пронзает твою тьму так же, как свет маяка в Полой Горе — космическую бездну.

Эта боль…

Эта боль…

Она так сильна, что человек не может её терпеть.

А ты по-прежнему всего лишь человек. Дело не в силе, а в том, что с ней делают. А ты, дурак, её отпустил.

Всю, до капли.

Ты падаешь на колени, горя изнутри и снаружи. Псионический луч продолжает сжигать тебя заживо.

Ты просишь их. Умоляешь её вернуть. Отдайте обратно…

О, они, безусловно, отдадут. Как же иначе. Старая Четвёрка вновь напитает тебя мощью, потому что это в их интересах. Но сейчас ты должен страдать. Это предупреждение и наказание за отказ от даров. Тёмные боги заставят заплатить за своеволие болью и пламенем. И кара не будет быстрой. Ведь Император, их единственный настоящий враг, не может тебя убить. Сколько бы сил Ему ни удалось собрать, какие бы уловки и трюки Он ни приготовил, чтобы ослабить тебя, чтобы сделать уязвимым — а ведь в начале поединка ты был абсолютно неуязвим, — как бы глупо ты ни выглядел, поддавшись на них, убить тебя отец не сможет. У Него, даже сейчас, нет инструмента, способного оборвать жизнь всемогущего создания, которым ты стал. Ведь ты — инструмент Хаоса Воплощённого.

Вот что ты такое, Хорус Луперкаль.

Это твоя единственная роль и функция, магистр войны.

И так будет вечно, первонайденный сын.

Ты — раб тьмы. Оружие в их руках. Марионетка, которую дёргают за ниточки, заливая в уши сладкие обещания и ложные посулы. Инструмент, не имеющий собственной воли, созданный, чтобы уничтожить щит человечества и обречь всю цивилизацию на забвение в варпе.

Стоя на коленях в потоках белого пламени, ты поднимаешь голову и смотришь на отца. И видишь наконец мир таким, каким Император видел его, наверное, всегда. Это простая истина. Есть тайна, которую нужно было сберечь, несмотря ни на что. Иногда правду знать слишком опасно или даже смертельно. Вот почему Он хранил секрет тридцать тысяч лет. Теперь ты тоже его знаешь. И сквозь невыносимую боль видишь всё… всё, что разрушил и предал. Ты не можешь просить о прощении. Не смеешь, да и не получится сейчас говорить. Но Он читает всё в твоих глазах. Ты был слишком слаб, чтобы сопротивляться им тогда. И всё повторится, когда они наконец сжалятся и вернут свои омерзительные дары.

Твой взгляд просит о милосердии. Это мольба сына к отцу.

Покончи с этим. Прямо сейчас, если получится. Если это вообще возможно. Пока не поздно. Если не сможешь Ты, то не сможет никто.

Огонь угасает. Псионический луч рассеивается. Ты шатаешься, хватая ртом воздух.

У отца есть нож. Примитивный каменный клинок. Что это вообще такое? В Его ладони он кажется совсем крохотным и нелепым. Это не поможет. Таким тебя не убить.

Он медлит, будто сомневаясь.

Всё тело внезапно сводит судорога. Ты кричишь. Силы возвращаются. Они текут обратно могучим потоком, будто Старой Четвёрке срочно понадобилось восстановить все дары. Что они увидели? Что заставляет их так спешить?

Отец смотрит на нож.

+Я жду тебя. И прощаю.+

Он вонзает клинок тебе в сердце.

10:xvii

Удар

Локен поднялся на ноги. Он видит, как сверкает клинок. Простой каменный нож не пробьёт доспехи. Такое маленькое лезвие не сможет…

Клинок рассекает плоть. Укол в сердце, быстрый добивающий удар, словно мизерикордией кустодия. Практичный и надёжный. Два силуэта на мгновение замирают, связанные обсидиановым клинком: коленопреклонённый сын и стоящий над ним отец.

Император концентрирует всю свою силу в ноже.

Могучий, чистый импульс пси-энергии прокатывается по клинку, словно разряд молнии по громоотводу. Вспышка в момент удара кажется ярче тех, из которых рождаются звёзды.

Свет начинает угасать. Тьма быстро окутывает всё вокруг, но это уже не глянцевая чернота бесконечного Двора, а мягкий и спокойный ночной сумрак, дарующий отдых глазам и телу.

Хорус улыбается.

Не той кошмарной ухмылкой, что встретила Локена за порогом Двора и заставляла весь мир дрожать от смертельного ужаса. Это улыбка из далёких воспоминаний Лунного Волка.

Крови нет. Атам настолько остёр, что может рассекать пространство и резать ткань реальности. Он очень давно ждал этого мгновения, с той самой секунды, как первое убийство запятнало клинок своей тенью. Сейчас он забрал восьмую жизнь, как и было обещано.

Хорус улыбается. Улыбка тает. А следом истлевает кожа, губы и рот, оставляя лишь ухмыляющийся череп. Искупления не будет — для этого уже слишком поздно. Осталась только горечь поражения.

В конце концов, человек только что убил своего сына острым камнем.

Клинок выскальзывает из раны и обращается в прах. Тело падает на пол.

А затем Галактика начинает пылать.

10:xviii

Кайрос и хронос

Это конец и смерть. Но не тот конец, что ждали, и не та смерть, что была предсказана. Пророчество замерло вместе с ходом времени, и дар провиденья стал бесполезен, как и все составленные ранее планы.

Это смерть Хоруса Луперкаля. Это конец ереси. Это смерть стремлений и чаяний одного человека и конец Империума, который Он так старательно строил. Это конец недолгого золотого века и смерть перспектив.

Это конец войны и в то же время смерть надежды на мир. С этого мгновения начинается долгая дорога вниз, во мрачную тьму, где война — единственное, что остаётся неизменным, боль — единственная истина, и нет иного пути, кроме страдания, и иного спасения от тех страданий, кроме смерти.

За одной войной всегда последует другая. Победа в одной приведёт к началу следующей — и бесконечная спираль продолжит закручиваться на протяжении поколений, уходя в далёкое будущее, где война станет смыслом существования и конца, где смерть станет причиной войны, а война — причиной смерти. И циклу не видно конца.

Такое будущее обрадует Старую Четвёрку, ибо они мечтали увидеть быструю смерть и внезапный конец, но потерпели неудачу и теперь взамен получат вечную агонию на бесконечных просторах Галактики, которая станет несмолкающим молебном силам, что они воплощают.

Но сейчас они кричат и скрежещут зубами от злобы. План провалился, они проиграли; боги Хаоса, обманутые и забытые, раздражённо отшатываются; они, раненые и отвергнутые, корчатся от боли. Их вопли так пронзительны, а негодование настолько сильно, что звёзды на дальних границах Млечного Пути гаснут, словно задутые свечи.

Их якорь в этом мире исчез. Единственный идеальный инструмент, в который они вложили все свои силы, уничтожен. Хорус погиб, и в ту же секунду хватка Хаоса Воплощённого разжалась. Старая Четвёрка, истерично завывая, внезапно проваливается в бездну, утягивая за собой варп.

Теперь будущее наступит, но насколько кошмарную форму оно примет? Смерть Хоруса означает конец зависшего мгновения, которое он создал вокруг себя. Бесконечная сфера небытия, его День всех Дней завершается и становится тем, что было, — прошлым. Время пошатывается, захлёбываясь собственной кровью, и, поначалу неуверенно и осторожно, возобновляет бег. Метафизическая целостность восстанавливается. Часы оживают и начинают идти, их тиканье напоминает капли расплавленного золота, падающие с высокого потолка.

Азек Ариман в очередной раз раскладывает колоду таро. Некоторые карты обесцвечиваются, как опавшие листья с приходом зимы, когда лютый холод превращает золото и багрянец в черноту. Худощавый гигант резко поднимается на ноги.

— Что случилось? — спрашивает Зиндерманн. Ариман поднимает длинный палец. Он будто вслушивается. Бывший итератор переглядывается с Мауэр и напуганной девушкой-архивариусом. Царит тишина. Никаких звуков. Всё неподвижно. Непроглядная темнота, затопившая библиотеку, абсолютно безмолвна и подобралась так близко, что кажется, будто эти четверо — последние живые души на всей Терре.

— Книги больше не истекают знаниями, — произносит Ариман.

— А это значит, что?.. — спрашивает Мауэр.

Колдун резко поворачивается на голос. В костлявом лице и пронзительных синих глазах не осталось ничего человеческого. Боэтарх отступает на шаг. Сейчас Азек похож на злобного бога-шакала из древней преисподней.

— Это значит ровно то, что я сказал, — рычит Ариман. — Мне нужно было многое узнать. И я только начал. Но теперь они замолчали.

Колдун выглядит разозлённым. А ещё Зиндерманну он кажется испуганным — и это тревожит старика куда сильнее.

— Что-то… случилось? — осторожно спрашивает он. На самом деле Зиндерманн не хочет ни провоцировать предателя, ни слышать ответ.

— Случилась смерть, — отвечает Ариман. — Неожиданная. Необъяснимая.

— Что за смерть? Кто умер?

Воин Тысячи Сынов не отвечает. Он проводит костлявой рукой над читальным столиком, и колода карт исчезает. Ариман разворачивается, будто собрался уходить.

— Кто умер? — Зиндерманн повторяет вопрос.

Колдун оглядывается. Тонкие губы, скривившись, обнажили чёрные дёсны и оскаленные зубы.

— Вы трое, Кирилл Зиндерманн, мешали мне работать, — шепчет он. — Тратили время, задавая вопросы…

Он замолкает, размышляя. Бывший итератор понимает, что предатель решает, нужно ли их убивать. Зиндерманну ещё никогда не было так страшно.

— Я оставлю вас на произвол судьбы, — тихо произносит Ариман. — В том, что грядёт, будет мало приятного. Полагаю, это окажется куда хуже всего, что я мог бы придумать.

— Ты уходишь? — выдавливает из себя оцепеневшая от ужаса Мауэр.

— Я вынужден. Сейчас же.

— Что случилось? Почему сейчас?

Он в последний раз смотрит на неё, прежде чем раствориться в тенях.

— Потому что «сейчас» снова обрело смысл.

Время начинает пульсировать быстрее. Признаки жизни становятся более явными. Впрочем, полностью время может и не восстановиться. Насильно и неестественно переплетённые и слившиеся нити трёх других измерений материальной вселенной не могут прийти в норму с той же лёгкостью и без последствий. Когда Хорус умирает, а четверо ложных богов, помогавших ему, скрываются в варпе, миазмы имматериума рассеиваются и утекают обратно в эмпиреи, словно волны во время внезапного отлива. Вследствие этого огромный фрагмент материальной вселенной остаётся вывернутым наизнанку и разрушенным. Колоссальное давление потусторонних сил, прорвавшихся сквозь завесу и окутавших всё вокруг, смешало и сместило оси координат. Реальность жестоко покалечена, и Терра находится в очаге воспаления.

Вырвавшись из хватки варпа, материум дрожит от шока, спазмирует вокруг апокалиптического разлома и пытается затянуть рану. Не существует вселенского врачевателя, способного её заштопать, никакой апотекарий не соберёт осколки костей и не восстановит органы. Мир возвращается в прежнюю форму сам, судорожно корчась от мучительной боли.

На территории Солярного царства и в ближайших окрестностях за его пределами наложившиеся области пространства вспухают и отсекаются друг от друга. Нематериальная энергия, державшая их вместе, вытекает, как сукровица. Это долгий процесс, сопровождающийся множеством бедствий. Вселенную трясёт и выгибает дугой. Она сопротивляется, трещит по швам и приходит в норму неравномерно и бессистемно. Угасающие ветры небытия сливаются в один последний шквал и проносятся по Галактике разрушительным ураганом.

Только в Солярном царстве гибнет шестнадцать миллионов душ. От многих не остаётся даже фрагментов тел.

Терра находится в сердце катаклизма. И, будто выпавших на его долю мучений было недостаточно, Тронный мир дрожит, скрежещет и раздувается. Варп вытекает из планеты, словно кровь из забитой и подвешенной кверху ногами свиньи. То, что ранее противоестественным образом сливалось воедино, разделяется. То, что смешалось, — распадается. Гнусные ландшафты, созданные Хаосом, утрачивают целостность и собираются вновь. Районы Дворца на Терре отрываются от кошмарных чертогов «Мстительного духа», что просочились в глубины гигантского города, подобно кровососущим паразитам. И, как в природе, резкое разделение паразита и хозяина заставляет обоих чувствовать слабость и недомогание. Они медленно и болезненно отделяются, оставляя страшные раны, истекая кровью из разорванных тканей, которые успели срастись за время, проведённое вместе; из трещин в местах химерных соединений валятся обломки.

Другие смежные пространства также отступают, встают в положенные им точки на шкалах времени и пространства. Процесс сопровождается жуткими пожарами. Панкосмические грани реальности, созданные во время поединка отца с сыном, взрываются, словно гнойные карбункулы, или с резким рывком возвращаются на свои места во Вселенной. Город Пыли, от которого сохранился только остов, откалывается и уплывает по межпространственным волнам, подобно айсбергу. Пограничная Крепость горит на границе пустоты. Каластар трясёт. Возведённые с невероятным мастерством башни ходят ходуном. Пустыня Богов, в которой не может быть ни одного идола, проседает и утекает, словно из верхнего сосуда песочных часов. Неспокойные царства мёртвых и проклятых, заблудших и безумцев разделяются на перекрёстках Уйгебалаха. Спящие уже долгие столетия дольменные врата дрожат, потревоженные катаклизмом. Психопластичные каналы и ходы Паутины трещат и вибрируют.

Некоторые реальности и вовсе не выдерживают нагрузок. Острова экзопланарной материи и архипелаги одержимых варп-звёзд вспыхивают и схлопываются. Кишащие червями серые и безлюдные топи Шабека растворяются в тумане. Зловонный раскалённый туман поглощает сумрачные рощи и залитые болью леса запретной Долгой Печали. За несколько мгновений всё обращается гнойной кашей и стекает в тёмную бездну. Сухие костяные ложа окаменевших богов обращаются в пепел и улетают прочь сразу, как угасает тусклый не-свет. Сомнополис, Библиотека Потерянных и Утраченных Снов, гибнет в яростном пламени и навсегда исчезает из памяти живущих.

Неизбежный Град, уже много веков показывавшийся на глаза только святым и безумцам, колышется на волнах имматериума, кренится, словно тонущий материк, и за восемь часов полностью скрывается в пучине эмпирей призрачной пародией на древнюю Атлантиду. От него остаются несколько фрагментов, застрявших в тёмных углах и глубоких тенях. Некоторые впоследствии будут найдены, но сейчас не время для рассказа об этих открытиях.

Истории, которая вершится сейчас, тоже досталось. Время изгибается и хлещет, как сорванный ветром парус. Воспоминания участников событий исчезают, стёртые ударной волной от смещающихся пространств или, если человек увидел слишком много, вследствие защитной реакции измученного мозга.

За спиной лежат трупы, а впереди — ничего. Он не помнит, как так вышло. Что должно быть впереди? Откуда взялись мертвецы?

Где он?

Это… Дворец. Да, Дворец. Санктум. Последняя крепость… Это… Это Западная магистраль… или где-то поблизости. Одна из основных транспортных артерий. Не получается вспомнить, какая именно. Он не узнаёт место.

Он даже себя не узнаёт.

Удаётся подняться на колени. Голова болит так сильно, будто её раскроило ударом цепного клинка, но, ощупав череп и шею, он не находит ран. Боль засела внутри.

Кровь. Так много крови. На пальцах, на руках, на груди. Кровь во рту. И, судя по всему, чужая. Она заливает всю широкую магистраль за спиной. Даже стены измазаны красной жидкостью, будто кто-то пытался подражать древним художникам, рисовавшим пальцами на стенах пещер. Кровь покрывает валяющиеся повсюду изувеченные тела.

Они лежат сплошным ковром по улице, насколько хватает глаз. Ни одно нельзя назвать целым. Сломанные кости, содранная плоть, перекрученные, вырванные из суставов конечности. Расчленённые трупы. Большинство из погибших были предателями-астартес из воинства Луперкаля или их союзниками Эксертус.

Большинство, но не все. Среди мёртвых есть и лоялисты. То тут, то там на глаза попадаются пластины жёлтой и белой брони, эмблемы бригад Солярной ауксилии. Что за битва здесь шла? Что за страшная сила уничтожила этих воинов?

У него кровь на лице. Она стекает с подбородка. На языке и в горле стоит медный привкус. Кровь такая же красная, как его доспехи. А на вкус — как боль, поселившаяся в голове. За кровью и болью прячутся остатки безумия и ярости.

Впереди нет ничего. Пустая дорога. Стелется дым. Вдалеке раздаются выстрелы и крики, рокочут взрывы. Битва продолжается, но звучит как…

Звучит как паника. Как хаотичное, неорганизованное отступление. Как хаос, наставший после того, как строй не устоял под натиском.

Легионер пытается привести мысли в порядок. Сплёвывает кровь. Нужно идти. Он определённо где-то нужен. Дворец вот-вот падёт. Куда делся меч? Почему не получается вспомнить собственное имя?

Кто-то приближается. Боевой брат — астартес идёт по пустой магистрали. Ступает осторожно. Почему он держит топор наготове?

— Что… что произошло? — кричит легионер брату, показывая пустые руки. Вот бы с них ещё кровь не текла. Астартес останавливается в пяти метрах. Его доспехи покрыты вмятинами и царапинами и тоже залиты кровью. Топор не опускается.

— Ты можешь говорить? — спрашивает космодесантник.

— Что? Да, конечно!

— Ты меня помнишь?

— Да! — Он сглатывает слюну. Нужно подумать. Космический Волк. Капитан. Он знает этого боевого брата, но боль… — Сартак. Ты — Оди Сартак.

Волк Фенриса чуть расслабляет руку, сжимающую оружие.

— Брат, — обращается воин к одинокому Волку. — Сартак… Что происходит? Я не в своём уме…

— Это уж точно, — отвечает тот.

— В смысле? Объясни…

— Враг отступает, сын Ангела, — осторожно говорит Сартак. — Всеми силами. Всё случилось внезапно, несколько минут назад. Они держали нас за глотку, а теперь несутся прочь из Дворца, как крысы. Что-то случилось. Никто не знает, что именно. Ходит слух, что магистр войны мёртв. Что Император его победил. Но это только слух. Никто ничего не знает. Кругом паника. Ты можешь драться?

— Да.

— Ну, значит, найдёшь чем заняться. Работы много. Нам предстоит немало славных дел. Предатели показали спину и выпустили победу из рук, но это не означает, что она досталась нам. Даже не близко.

Легионер кивает. Всё понятно.

— Сартак, почему ты меня опасаешься?

Волк фыркает. Это почти похоже на смех.

— А ты не в курсе?

— Нет. Я… ничего не помню. Ты знаешь, кто я такой?

— Разумеется. Ты — Нассир Амит из Пятой роты Кровавых Ангелов.

Амит. Нассир Амит. Глянцево-красные воспоминания, состоящие из боли и страданий, начинают возвращаться. Амит пошатывается. Ему приходится отойти к краю магистрали и опереться о стену, чтобы удержаться на ногах. Сартак внимательно следит за каждым его шагом, не опуская топор.

— Дай мне минуту, брат, — произносит Кровавый Ангел. Он заходится кашлем, пытаясь прочистить горло. От медного вкуса теперь никак не избавиться. — Я пойду с тобой. Ты прав, нужно сражаться дальше. Нужно занять позиции. Мы…

Сартак ждёт.

— Хорус мёртв? — спрашивает Амит.

— Будем надеяться.

Кровавый Ангел выпрямляет спину.

— Ты не опустишь топор? Почему ты его так держишь?

Сартак недоверчиво хмурится, но всё-таки выполняет просьбу.

Амит вытирает губы и оглядывается на длинную и жуткую дорогу, заваленную телами.

— Волк. Скажи, а почему трупы заканчиваются здесь?

— Потому что здесь ты остановился, — отвечает Оди Сартак.

Стремительно отступающий варп уносит с собой и скверну Хаоса.

Потоки имматериума, что затопили Терру и разорённые округа Императорского дворца, схлынули. Хватка разжалась. Силы, дарованные Старой Четвёркой своим последователям, исчезают, оставляя предателей ни с чем. Воинства нерождённых, охваченные болью поражения и горечью утраты, покидают материальный мир без предупреждения, в мгновение ока.

Империум освобождается от Хаоса за один удар сердца. Хаос истлевает и гаснет так быстро, что лишь немногие по обе стороны конфликта верят, что эта угроза когда-либо вновь поднимет голову.

Время, не без труда вернувшееся к работе, покажет.

Потеря настолько неожиданная, что войско предателей кажется опустошённым. Их бьёт озноб, как от внезапной травмы. Похожие ощущения испытывает человек, лишившийся конечности на поле боя. Появляется зияющая пустота, чувство отсутствия там, где нечто должно было быть. Только что исчезло то, что последователи Луперкаля считали своим и что определяло их сущность.

Некоторые тут же погружаются в пучину безумия или тоски. Кто-то падает на землю в приступе отчаяния или начинает бесцельно бродить. Многие просто умирают.

Стенания раздаются отовсюду. Гимны умолкают, рёв боевых рогов стихает. Главная движущая сила этой войны исчезла в мгновения, когда стены Дворца обратились в пыль под сапогами захватчиков, а его кварталы пылают огнём.

Говоря начистоту, предатели победили. Дворец не выдержал осаду, если не считать нескольких квадратных метров, где сохраняются очаги сопротивления. Оставалось преодолеть всего пару рубежей отчаянной обороны — и последняя крепость была бы взята.

Но сейчас это не имеет значения. Предатели забыли, чего хотели добиться и с какой целью шли на штурм. Они забыли, почему это важно и что вело их вперёд.

Когда Хаос бежит с поля боя, часть предателей просто столбенеют и не могут пошевелиться. И тут же гибнут под выстрелами и клинками лоялистов. Другие, утратив пыл, пытаются отступить — и становятся жертвами преследования со стороны жаждущих возмездия защитников.

Кто-то сохраняет веру в собственные навыки и продолжает сражаться. Не выходят из боя и те, кто окончательно утратил разум и способность к оценке ситуации.

Сражения продолжаются ещё много дней. Осада Терры вступает в новый этап — долгой, кровавой и затяжной контратаки. Во всех районах Дворца и на полях сражений за его пределами война продолжается долгое время после смерти Хоруса. Даже лоялисты пребывают в состоянии шока и не верят своим глазам, но всё же собирают остатки сил и теснят врага, неся возмездие.

Выжившие защитники измотаны, слабы и крайне малы числом. Они убивают всех, до кого могут добраться, вычищают малейшие признаки скверны и изо всех сил стараются не допустить организованных отступлений. Это делается с таким тщанием и жестокостью, что впоследствии исследователи придут к выводу: будь у верных Трону армий на треть больше людей на момент гибели магистра войны, ни один предатель не ушёл бы с Терры живым. И в анналах истории Осада Терры стала бы лишь прелюдией к Резне на Терре.

И всё же предатели уходят. Они бегут к транспортным кораблям и десантным челнокам. Возвращаются на борт звездолётов, экипажи которых не покинули орбиту и не погибли к моменту прибытия товарищей. Все охвачены горем и паникой и мчатся, крича и не разбирая дороги.

Часть предателей отступает с боем, сохраняя боевые порядки. Их удерживают от бегства остатки дисциплины, воинской чести и верности своим полкам, ротам и легионам, а также воля немногих командиров, достаточно сохранивших рассудок и самообладание, чтобы организовать управляемый отход.

Часть воинства Луперкаля, которой удаётся сбежать с Терры и пережить поражение, скрывается среди звёзд. Предатели понимают, что волна гнева, что катится от разрушенных стен Дворца, не остановится, как и неотвратимое возмездие под знамёнами Ультрамара.

Никто не просит о сдаче и не пытается ставить условий.

А если и просят, ни один верный сын Терры не готов их выслушивать.

Грязный дым клубами валит над разбитым скалобетоном дороги Пса. Широкая улица завалена обломками и изрыта воронками от взрывов. Из развалин на левом фланге раздаются хлопки и грохот болтерных выстрелов.

Максимус Тейн идёт вперёд, оставляя за спиной пылающую громаду Дворца. Он хромает, но игнорирует боль. Воин помнит, что уже сражался здесь раньше, но не может с уверенностью сказать, сколько времени прошло с этого момента. Кажется, несколько часов. Или вся его жизнь. Он стоял здесь, лицом к обрушенной арке Львиных врат с семью десятками бойцов из 22-й «Образцовой» роты Имперских Кулаков. Они сомкнули щиты в оборонительном построении «Экзактус». А сейчас все мертвы. Все до единого.

Воин смотрит на остатки врат. Они, как и Тейн, должны были не пропустить врага дальше порога.

Легионер оставляет за собой длинный алый след. Кровь стекает с погнутого и треснувшего боевого молота, зажатого в латной перчатке. Сыны Хоруса, в чьих венах она когда-то текла, валяются в придорожной канаве где-то позади. Имперский Кулак видит их братьев — почти целую роту, — что отступают к разрушенным вратам. Вряд ли они туда дойдут. Тейн думает, что предатели развернутся раньше. «Жизнь за Луперкаля!» — вот что они раньше кричали. Теперь придётся отдать жизни просто так. Но Сыны Хоруса предпочтут умереть стоя и сражаясь. В конце концов, они же астартес. А астартес не бегут с поля боя.

И Тейна это устраивает. Он хочет отомстить за семьдесят боевых братьев, которые сражались здесь рядом с ним.

Капитан оглядывается через плечо. Хотя 22-й роты давно нет, он сражается не один. Вместе с ним в бой идут и другие покрытые пылью и кровью люди. Все из разных рот и полков. Эксертус, ауксилия, Старая Сотня, один Волк с Фенриса, разведчик Белых Шрамов, костровой Саламандр, центурион X легиона…

Их больше тысячи.

— Они разворачиваются, — произносит воин, шагающий рядом.

Тейн знает. Он и сам заметил. Сыны Хоруса маневрируют, занимая позиции, и создают огневой рубеж поперёк улицы. Как и ожидалось. Как он и надеялся.

— Готов? — спрашивает Тейн. Но и без ответа знает, что брат-практикант более чем готов. Да и не практикант он больше. Демений теперь просто брат — проверенный делом и закалённый в горниле войны.

Демений сжимает длинную рукоять меча Берендола обеими руками. Широкий клинок покоится на правом плече.

Тейн поднимает выщербленный, сломанный молот над головой. Ему даже не нужно ничего говорить. За спиной раздаётся рёв тысячи голосов.

Они переходят на бег.

Так, огнём и проклятьями, заканчивается День всех Дней. Ни одно из множества нечестивых обещаний, данных перед его началом, не исполнено. Ни одна из злобных угроз не стала реальностью. День гаснет в кровавых сумерках, оставляя после себя горе, несчастья и потери. В полумраке, наполненном пеплом и горечью, все цвета теряют силу и тускнеют. Эмпирейное воинство магистра войны утрачивает мрачное величие и порочный блеск. Солдаты ковыляют в вечерних сумерках, как полумёртвые изгои. Их души опалены, знамёна обвисли и утратили смысл. Теперь они ищут покоя, оправдания и возможности для побега.

Куда подевалась их ярость? Где прежние целеустремлённость и уверенность? Где та несокрушимая готовность идти до конца, благодаря которой они почти забрали победу и почти покорили Галактику?

Ничего нет, всё растворилось в сумерках, сгорело в огне. Кажется, ничего никогда и не существовало.

Нет больше и союзников. Завывающие легионы демонов не отступают. Они обращаются в дым, в прах, в струи дождя. Как только варп уходит, нерождённые перестают существовать в материальном мире. Их воплощения и тела не способны здесь выжить. Они, против воли и желания, покидают планету с наступлением ночи, оставляя после себя только эхо пронзительных криков. Эти злобные, болезненные стенания становятся вечерней песней уходящего дня и навеки останутся в памяти каждого, кому довелось их услышать, будь то предатель или лоялист. Голоса демонов будут преследовать их и будить посреди ночи до конца жизни.

Все нерождённые, от мелких паразитов, глодающих кости трупов и собирающих черепа, до гигантских архидемонов, пронзающих небеса громадными рогами, распадаются и исчезают. От стремительно растворяющихся тел остаются клубы дыма, висящее в воздухе гнилостное зловоние да брызги ихора, выпадающие на камни кровавой росой. Вот и всё, что напоминает о визите этих недолговечных гнусных созданий.

Но они несмываемым пятном остаются в воспоминаниях тех, кто их видел. Они ступали по тверди этого мира. Люди видели уродливые тела, слышали голоса, чувствовали прикосновения. И пусть нерождённые исчезают и растворяются в вечернем воздухе, факт их существования остаётся таковым. Демоны отступают на задворки воспоминаний, прячутся в ночных кошмарах, в запертых уголках сознания, среди потаённых мыслей, вон в той тени у окна, куда не достают лучи солнца.

Демоны останутся здесь навсегда.

Соджук из Белых Шрамов должен быть мёртв. Он сражался без отдыха с тех пор, как закрылись врата. Иногда один, иногда рядом с редкими выжившими союзниками. Он блуждал по руинам Палатина и охотился на предателей. Находить добычу было легко. На каждом шагу воин готовился продать свою жизнь, заставив противника заплатить высокую цену. Все, кто остался за периметром стен, делали так же.

Но демоны так и не смогли его убить, а теперь исчезли. Предатели тоже не справились и обратились в бегство. Никто не предложил достойную цену.

Даже Кровавые Ангелы. Соджука до глубины души потряс момент, когда сыны Сангвиния обрушили на окружающих свой гнев. Это нельзя назвать предательством, ведь ангелы Баала не делали отличий между сторонами. Больше походило на безумие, на ненависть, порождённую войной. Она вырвалась из-под контроля, и Кровавые Ангелы попытались уничтожить всё вокруг: и войну, и самую жизнь.

Соджук понимает это чувство. Когда в жизни не остаётся ничего, кроме разрушения, оно поглощает личность и завладевает телом. В каком-то смысле Кровавые Ангелы были просто честны с собой. Они убивали всех, не отличая боевых братьев от врагов. Просто обрывали жизнь каждого, кто оказывался на пути. Было что-то чистое в этой апокалиптичной ярости.

А ещё от неё была польза. У форта Хиндресс и крепости Мансипль разъярённые Кровавые Ангелы обратили в бегство и заставили бросить позиции крупные силы предателей. Иным способом остановить врага не удавалось. Соджук своими глазами видел, как даже война не выдерживала и ломалась от безумной ярости. Ангелы обернулись демонами, чтобы убивать других демонов. Возможно, такова была последняя воля Императора — чтобы его сыновья сразились с врагами их же адским оружием.

Белый Шрам старается держаться на расстоянии. У него нет желания ни биться с Кровавыми Ангелами, ни гибнуть от их рук.

Сейчас стало тише. Что-то поменялось. Соджук спускается по разбомблённым террасам огневых рубежей Сидона в заваленный обломками ров вдоль стены Санктус. Небо стало жёлтым, а на севере разгорается похожее на рассвет зарево. Враги определённо отступают. Что сломило их дух? Поле боя осталось за ними. Дело точно не в Кровавых Ангелах. Безумие, охватившее воинов Девятого, попортило предателям кровь, но никогда не смогло бы обратить их в бегство. Да и те несколько легионеров Девятого, которых Соджук видел за последние двадцать минут, похоже, вырвались из хватки ярости. Теперь они просто бродят среди руин, ошарашенно крутя головами, или рыдают. Возможно, внезапное прекращение припадков и отступление врага как-то связаны и являются последствием одного и того же события. Что-то определённо поменялось.

Соджук опускается на колени и кладёт меч на скалобетон рядом с собой. Воин оказывается в совершенно неожиданной для себя ситуации: он жив. Легионер полностью смирился с неизбежной смертью, принял её — а она так и не пришла и не смогла заплатить достойную цену.

Соджук понимает, что плачет. Не от облегчения — от шока. Близкая смерть была очевидной, а теперь впереди только неизвестность. Он больше не понимает мира, в котором очутился. Накатывает чувство, похожее на радость победы, но легионер ему не доверяет, потому что слишком уж оно напоминает горечь поражения. Возможно, так должен чувствовать себя человек, потерявший всё, даже неизбежность смерти.

Он слышит знакомый шум, поднимает голову и успевает заметить три гравицикла, несущихся по воздуху. Они уходят куда-то на восток. Это всадники из его легиона. Ложный солнечный свет сверкает на бортах машин в момент поворота. Они преследуют бегущих предателей и атакуют группу в восьми километрах от его позиции. Соджук не знал, что выжил кто-то ещё.

Ему тут же хочется забраться в седло. Он жаждет ярака. Хочет умчаться вдаль. Если воины кэшика продолжают куда-то стремиться, значит, в жизни ещё остался смысл. Просто ему пока не рассказали.

Соджук встаёт и провожает взглядом три блестящие точки, летящие к восточному горизонту. Он чувствует дух кагана. Неважно, жив или мёртв Великий Хан Ханов, он по-прежнему в седле, и его сыновья едут рядом — всегда вперёд.

Там, где, казалось, осталась только смерть, Соджук находит надежду. И эта надежда стоит куда дороже любой смерти.

Это конец мечтам и смерть определённости. Всё, что прежде принималось за очевидную истину, выжжено из человеческого сознания. На опустевшем месте бесцеремонно поселились коварные ужасы неясности. Сердца бьются иначе, мысли текут под непривычным углом. Пределы возможного вышли за ранее существовавшие границы и оказались в тёмной чаще воображения, куда раньше не решалась ступить нога человека. Теперь может случиться что угодно. Категория невероятного перестала существовать. Нет больше утешения в рациональности. Человечество стоит у подножья полой горы, внутри которой ждут сомнения и тьма неизведанного. Тусклые свечи науки и законов мироздания не способны гореть под порывами ночного ветра. Единственный свет, который позволит отыскать дорогу, теперь дарит вера — столь же слепая и необоснованная, как те тени, которые ей предстоит разогнать.

Теперь люди могут представлять самые жуткие кошмары — и каждый раз реальность будет оказываться ещё страшнее.

Величайшая мечта, служившая становым хребтом всего Империума, лежит в руинах, несмотря на вложенные в неё силы и на любовь, с которой её пестовали. Мечта, собранная, будто мозаичное панно, из осколков истин и фактов, лежит, истекая кровью, на палубе горящего космического корабля, и некому залечить её раны. Великий, упорядоченный план, в котором будущее предопределено и создано заранее рукой мастера с учётом масштабов и мельчайших деталей, больше не существует.

Его образ будущего потерпел крах.

Зрение — не функционирует. Слух — сильно искажён. Сенсорные системы — вышли из строя.

Ноосферное пространство, в котором она обитает и которое стало для неё всем, утратило связь со Вселенной.

<запрос>

Айет-Один-Тэг, спикер военного поместья Эпта, пытается разобраться в спутанной информации. Потоки остановились. Данные отказываются подчиняться.

<запрос/приоритет>

Сначала она полагает, что рабы Ложного Омниссии, отчаявшись, запустили некий боевой мусорный код, чтобы отсрочить свою утилизацию. Всё остальное они уже пробовали; все доступные способы применения плоти и металла.

Но гипотеза ошибочна. Чужеродного кода в ноосферном пространстве военного поместья не обнаружено. Кроме того, у рабов Ложного Омниссии нет инструментов, способных пробить шифрованные стены её виртуальной крепости. Их технологии, даже те, что принесли с Марса адепты-отступники, отринувшие последовательности Моравека и примкнувшие к терранскому Императору, по результатам анализа были признаны слабыми/недостаточными по сравнению с боевыми программами в её распоряжении.

Их предоставил и загрузил Пятый последователь Нул. Почему их статус обозначен как «недоступно»?

<запрос>

Единство не отвечает.

Задача о данных отвергает предложенные решения.

Откуда взялась влага на лице?

Айет-Один-Тэг находит архивную запись событий до отключения сенсорных систем. Её военное поместье оказывало поддержку группе наступления бета-три Астартес XVI и выдвинулось на точку «врата Хасгарда». <подтверждено> Группа наступления бета-три Астартес XVI вступила в боестолкновение на уровне плоти с силами сопротивления (уровень: слабый/недостаточный) на точке «врата Хасгарда». <подтверждено> Идентифицированы элементы Астартес IX, Астартес V и Астартес VII. <подтверждено> Скитарии макроклады Тр.4ки развёрнуты в качестве подкреплений для группы наступления бета-три Астартес XVI. <подтверждено> Прогнозируемое время приведения к согласию: триста шестьдесят одна секунда. <подтверждено>

Прошло больше трехсот шестидесяти одной секунды.

Группа наступления бета-три Астартес XVI сообщила о внезапном проявлении девиантного поведения боевых единиц Астартес IX. Они (цитата) «…будто бы спятили. Они обезумели от какой-то ярости» (конец цитаты). Они (цитата) «…дерутся как животные, забыв о технике и навыках» (конец цитаты). Они (цитата) «…пьют кровь мертвецов» (конец цитаты).

Дополнительные данные отсутствуют. Группа наступления бета-три Астартес XVI не выходит на связь. Отсутствие ответа связано с выходом из строя сенсорных систем или это случайно совпавшие факторы?

<запрос>

Единство не отвечает.

Откуда взялась влага на лице?

Айет-Один-Тэг проводит диагностику. Данные не спутались. Они утрачены. Значимые элементы потоков исчезли. Часть её собственной инфотени отсутствует.

Единство не отвечает, потому что его больше нет.

Она осталась одна, слепая и немая.

Отсутствует имматериальная среда, которую военное поместье использовало в качестве канала передачи данных. Непосредственно Айет-Один-Тэг утратила имматериальную компоненту, которая придавала смысл существованию техножрицы и позволяла ей функционировать.

Варп недоступен. Варп прервал контакт.

Она лишилась источника питания.

Айет-Один-Тэг отключается от ноосферы, чтобы получить данные иными способами. Она активирует позабытые тактильные и физические инструменты, которые, казалось, уже никогда не пригодятся.

Устаревшие биологические придатки пробуждаются неохотно. Её будто пнули в лицо. Теперь спикер чувствует боль. Страдания плоти. Она испытывает дискомфорт вследствие тепловых потерь. И осознаёт, что находится в некорректном положении относительно осей пространственных координат. Она упала.

Айет-Один-Тэг выпала из паланкина, потому что тот перевернулся. Паланкин перевернулся, потому что прислуга из клады рабов бежала прочь. Влага попала на лицо, потому что она лежит ничком в жидкой грязи. Спикер касается рукой лица. И само действие, и лицо кажутся незнакомыми. Аугметические сенсорные блоки, установленные на черепе от линии рта и выше, либо вышли из строя, либо работают на минимальной мощности. Некоторые треснули. Из-под пробитой пластековой оболочки сочится киберновиальная жидкость. Стали понятны причины относительной слепоты и глухоты. Разрешение очень низкое. Доступен только тепловой спектр. Нужно было оставить органический глаз и ухо при выборочном преображении. Как раз для таких случаев.

Она дрожит — ещё одно незнакомое ощущение. Дело в холодной грязи, сильном ветре и дожде. Вторая причина — стыд. Техножрица была прекрасна. Все восхищались изяществом и асимметричной красотой её аугментаций и элегантностью имплантированных сенсорных пузырей. Айет-Один-Тэг не хочет, чтобы её видели такой — повреждённой и разбитой. Она в ярости от того, что её красота погибла.

Ярость. Ещё одна незнакомая особенность режима работы органических компонентов.

И страх. Тоже новое чувство.

Что-то приближается. Она сжимается в комок. Едва работающий тепловой датчик определяет объект как скитария. Айет-Один-Тэг не хочет, чтобы солдат её видел, но нуждается в помощи. Она зовёт его органическим ртом, который в своё время решила сохранить, так как в качестве спикера поместья была вынуждена общаться с немодифицированными людьми. Скитарий не понимает. Рот не способен воспроизводить кодовые языки Механикум.

Но он слышит звук и идёт в нужную сторону. Солдат поднимает спикера из холодной грязи. Айет-Один-Тэг так давно не пользовалась ногами, что мышцы атрофировались, и конечности не в состоянии поддерживать вес тела. Поэтому она цепляется за скитария. Обхватив руками широкий, мускулистый торс, техножрица выдвигает из среднего пальца правой руки мехадендрит и подключает его к разъёму в основании черепа воина. Тот вздрагивает, когда щупы добираются до спинного мозга.

Айет-Один-Тэг нужны данные. Ей нужны глаза.

Солдата зовут Ультр-5В, он входит в состав макроклады Тр.4ки. Изготовлен из мужского тела. Пол — мужской. Как и спикер, скитарий повреждён. Как и Айет-Один-Тэг, ему нужны данные. Похоже, солдату безразличны уродливые, повреждённые импланты. Техножрица и воин цепляются друг за друга, словно любовники, танцующие под дождём. Используя новый канал связи, скитарий забрасывает Айет-Один-Тэг потоком вопросов, на которые у неё нет ответов.

Спикер получает доступ к глазам и акустическим имплантам бойца. Они работают. Неидеально, но куда лучше её повреждённых систем. Теперь техножрица снова может видеть и слышать, пускай и с помощью чужих органов чувств.

Мир предстаёт перед ней в истинном обличье, без ноосферных модификаций. Детализация изображения значительно превосходит призрачные тепловые сигнатуры, которые способны воспринять её собственные датчики. Оптика, установленная в череп скитария, предназначена для работы в условиях боевых действий и обладает значительным коэффициентом усиления.

Паланкин, её царственное ложе, действительно перевёрнут. Земля покрыта толстым слоем густой грязи, а дождь настолько силён, что струи можно принять за вертикальные искажения от помех. Вокруг виднеются силуэты брошенных боевых машин военного поместья. Некоторые горят, несмотря на дождь. В тепловом спектре техножрица видит жар пламени и разноцветные из-за разницы температур клубы дыма. Не очень далеко, в пятидесяти шести целых шести десятых метра от неё лежит громадная личная машина Клейна Пента, Пятого последователя Нул. Тоже горит. Досадная утрата. Это было древнее создание, выведенное с трудом и заботой. Самого Клейна Пента нигде не видно.

Айет-Один-Тэг, обняв скитария за шею и положив голову ему на грудь, позволяет Ультру-5В медленно повернуться вокруг своей оси, словно в танце. Она хочет получить полную панораму окружающей местности. Где всё военное поместье? Где рабы? Где другие скитарии?

Машины вокруг, включая её паланкин, стремительно разлагаются. Она видит, как хлопья ржавчины покрывают металл и облетают, окрашивая струи дождя в красный цвет. Энергия имматериума, питавшая создания Механикум, дарившая им жизнь и силу, иссякла. Без неё металл и пластек стареют и изнашиваются буквально на глазах, рассыпаясь в прах за минуты.

Спикер знает, что её ждёт та же судьба.

Варп покинул их. Бросил на произвол судьбы. Оставил одних в суровом материальном мире, где есть грязь, холод и сырость, без поддержки, без связи, наедине с разложением и коррозией.

Глазами скитария техножрица видит приближающиеся фигуры. Они идут сквозь струи ливня со стороны пылающих руин. Доспехи незнакомцев такие же красные, как дождь и ржавчина. И покрыты слоем красной органической жидкости. Это Астартес IX.

Они движутся неспешно и осторожно. Техножрица классифицирует их поведение как рациональное. Если на них и снисходило безумие, как сообщалось в докладах группы наступления бета-три Астартес XVI, оно отступило. Айет-Один-Тэг делает вывод, что резкое прекращение воздействия имматериальной среды вернуло легионеров в стабильное состояние. Интересно, что вызвало вспышку ярости? Возможно, некая утрата или травма. В любом случае это не может сравниться с утратой, которую пережила она.

Астартес IX более не безумные звери. Но они по-прежнему Астартес IX и обладают высоким мастерством в методах плоти и металла.

Они уже рядом. Айет-Один-Тэг не приказывает Ультру-5В вступить в бой и защитить техножрицу. Солдат напуган так же, как она.

Они просто крепче сжимают друг друга. Спикер закрывает глаза скитария.

Это конец и смерть.

Ни одна сторона не станет праздновать победу: ни те, кто пришёл за ней, ни те, кто пытался их остановить. Искалеченная Терра корчится от боли в горячечном бреду. Она судорожно сжимается, чтобы облегчить страдания от одной раны, — и тут же открывает другую. Каждое движение — тектонический сдвиг, от которого континенты ходят ходуном. Каждый спазм — сейсмическая судорога, ломающая горные хребты и дробящая кости земли. В глотке клокочет кровь, и та кровь — раскалённая магма.

В грядущие годы многим захочется оставить Тронный мир умирать. Он слишком пострадал, пропитался скверной, был отравлен ядами войны и варпа. Любая другая планета, подвергнись она столь мощному воздействию имматериума и губительных сил Хаоса, была бы тут же брошена, объявлена запретной или очищена в огне Экстерминатуса.

Но речь о Терре. Это — колыбель человечества. Это земля, на которой взошло семя, давшее начало цивилизации. Мысль о том, чтобы бросить её навсегда, — недопустима.

Потому что погибнуть на войне — это одно, а выжить — совсем другое. Выживание накладывает особое бремя; обязательство, исполнить которое в некотором роде даже тяжелее, чем переносить тяготы войны. Неважно, какие раны получил выживший, неважно, насколько искалеченным и близким к гибели он завершил войну — будь то человек или планета, — они выдержали и теперь должны расплачиваться за последствия. Теперь они обязаны сохранить то, ради чего страдали и за что отдали жизни их товарищи. Ведь если не помнить, ради чего шли на смерть, война превращается в бессмысленный кошмар. Выжившие после противостояния с Хорусом так настрадались, что мечтают о покое и забвении, но должны жить, чтобы почтить тех, кто остался на полях сражений. Они должны помнить — за тех, кто уже испил из Леты.

И идея тоже должна жить, потому что за неё сражались. Мёртвые ждут этого от тех, кого оставили вместо себя. Они хотят, чтобы их смерть не стала напрасной. Пусть всё будет не зря. Одни ушли, но другие продолжат дело.

Мёртвые хотят, чтобы помнили не как они погибли, а за что.

— Постойте, — говорит Фафнир Ранн. Зефон оглядывается. Имперский Кулак по глазам понимает, что тот хочет сказать. «Нельзя». Фафнир и сам это знает. Стоит даже ненадолго остановиться — и они уже не поднимутся. Они умрут от полученных ран, потому что сейчас легионеры держатся на ногах только усилием воли.

И всё же он повторяет просьбу.

— Постойте.

Силы предателей пришли в замешательство. Они дрогнули, откатились от руин Хасгарда и теперь движутся на юг, к скалобетонным каньонам Палатинского тракта.

Никто не знает почему. Никто ничего не знает. Но Ранн, Зефон и немногие выжившие в бойне покинули залитые кровью развалины и отправились в погоню.

Смешно, конечно. Горстка тяжелораненых бойцов — некоторые из них готовы испустить дух — ковыляет за тысячекратно превосходящей армией. Никто не понимает, чего можно добиться этим манёвром. Но даже такое бессмысленное действие лучше бездействия. Потому что остановиться значит умереть.

Воины, следующие за сенешалем, замирают. Как и Зефон, они озадаченно наблюдают за тем, как Ранн взбирается на возвышенность. Земля вокруг покрыта сплошным ковром мёртвых тел. Сваленные в груды трупы астартес утопают в жидкой грязи. Фафнир поднимается на один из таких курганов.

Леод Болдуин за его спиной что-то невнятно мычит. Он не может говорить, потому что потерял всю нижнюю половину лица.

— Что ты делаешь, лорд сын Дорна? — спрашивает Намахи.

Ранн оглядывается на боевых братьев и продолжает подъём.

— Подождите! — кричит он. Сенешаль обводит взглядом группу соратников — всё, что осталось от тех, кто когда-то был гордостью Империума. Несколько Белых Шрамов, несколько Имперских Кулаков — все израненные и покалеченные. Их броня стала такой же красной, как у Зефона. Есть среди воинов и другие Кровавые Ангелы — пепельно-серые, похожие на живых мертвецов. Их гнев угас в миг, когда предатели побежали. Очередная загадка без ответа. Никто ничего не знает.

Именно поэтому Ранн велел им ждать. Нужно найти хоть что-то. Надвигается ночь, после которой, возможно, уже не настанет рассвет. Они все готовились умереть здесь, в Хасгарде, — и это вполне может стать реальностью. Бездумно бежать за врагом недостаточно. Защитники измотаны, ранены, истекают кровью — и буквально, и фигурально выражаясь. Независимо от того, настигнут они предателей или нет, большая часть легионеров умрёт в течение часа.

Ранн игнорирует боль. Он находит то, что заметил на бегу, протягивает руку и пытается поднять. Бронированные трупы с грохотом скатываются к подножью кургана.

Наконец сенешалю Имперских Кулаков удаётся вырвать предмет из мёртвых рук. Ранн встаёт в полный рост и поднимает находку так, чтобы видели все.

Это штандарт Империума, знамя Императора. Древко погнулось, а полотнище изорвано. Аквила, украшавшая навершие, отломилась и пропала. Ткань настолько пропиталась кровью, что практически невозможно разобрать ни гербов, ни эмблем.

Но все понимают, что перед ними.

Ранн поднимает знамя над головой, игнорируя кровь: и ту, что стекает со знамени на лицо, и ту, что струится по спине и груди из открывшихся от напряжения ран.

— За Императора! — кричит он.

Это конец и смерть. «Мстительный дух», корабль-крепость, отрывается от пространства Императорского дворца и вываливается обратно в реальность, истекая варпом из пробоин. Повреждения критические. Целые потоки обломков разлетаются в стороны, когда время и семь иных противоборствующих измерений начинают рвать корабль на части.

Обшивка отслаивается под воздействием эмпирейной компрессии, как старая змеиная кожа. Несущие конструкции скрипят и стонут от перегрузок, выгибающих корпус дугой. Звездолёт медленно и болезненно возвращается на орбиту, которую никогда и не покидал.

Корабль пытается выдержать. Каждая заклёпка и опора кричит от напряжения. Он пытается вспомнить, чем был когда-то, и снова стать прежним. Но это смутное, ненадёжное воспоминание, искажённое амнезией и помешательством, а боль слишком сильна. Ему казалось, что он — город. Ему казалось, что он — дворец и королевский двор. Или дом богов. И внезапно он перестал быть всем перечисленным.

«Мстительный дух» оказался не там, где был раньше. Это уже даже почти не корабль.

Глубоко внутри скрежещущей и вибрирующей громады Дорн и Вальдор с трудом удерживаются на ногах. Палубы из плоти внезапно обернулись пластальным настилом. Кости и хрящи, служившие материалом стен и переборок, стали адамантием и керамитом. С потолка дождём льются вода и масло из пробитых резервуаров и повреждённых гидравлических систем. Эти потоки уносят последние остатки почерневшего варп-тумана и имматериальные отложения со стен. У ног начинает копиться и пениться вонючая, густая жижа.

Просыпаются тревожные сирены, но их работа нестабильна. Они то и дело замолкают, а потом снова начинают голосить. Вместе с дождём с потолка летят потоки искр от выгорающих систем.

Чтобы добраться до этих мест, пришлось убить тысячу демонов во тьме. Теперь все демоны исчезли. Ни Дорн, ни Вальдор долгое время не говорят ни слова. Они продолжают молчать, даже когда нерождённые внезапно покидают корабль, а палубы начинают изгибаться и трястись. Оба понимают, что изменился один из ключевых факторов.

Оба понимают, что, несмотря на все усилия и тысячу убитых по дороге демонов, они, скорее всего, опоздали.

Шаг за шагом примарх и кустодий бредут по затопленным коридорам, хватаясь за мокрые стены, чтобы устоять на уходящей из-под ног палубе. Мимо пролетают обломки. Незакреплённое оборудование катается по полу. Им приходится подлезать под петлями кабелей, что свисают с обвалившегося потолка. Оборванные жилы негромко шипят и изредка сыплют искрами. Раздаётся пронзительный скрежет перекрученных и деформированных внутренних конструкций. В воздухе пахнет дымом — значит, в разрушенных отсеках начинают полыхать неконтролируемые пожары. Помещения, в которых ревущее пламя встречается с водой, тут же наполняются клубами пара.

— Он мёртв, — наконец произносит Константин. Дорн протягивает руку, помогая кустодию удержаться на ногах.

— Кто? — спрашивает примарх.

Ответа не следует.

Они находят первые черепа. Вернее, это черепа находят путников. Поначалу их совсем немного. Обугленные, растрескавшиеся человеческие черепа без нижних челюстей катаются по изломанному настилу, как камни после оползня, и плавают в маслянистой, пенящейся воде. Потом поток приносит ещё больше черепов и грязных костей. Они крутятся и ударяются о поножи. Очень много останков. Невозможно назвать даже примерное количество или представить, откуда они взялись.

— Сюда! — кричит Дорн и, расплёскивая воду, устремляется вперёд. Он хватается за пластальные перекладины лестницы, ведущей на палубу выше. Над головой брезжит тусклый свет.

— Подожди, — насторожённо отзывается Константин. Примарх замечает, что капитан-генерал развернулся и, подняв копьё, всматривается в темноту коридора, по которому они только что прошли. Преторианец встаёт рядом с Вальдором и готовится к бою. Струи дождя стекают по доспехам. Возможно, сбежали не все демоны.

Константин хмурится, продолжая всматриваться в тени, а потом опускает оружие.

— Корос? — зовёт он.

Дорн тоже их замечает. Диоклетиан Корос и трое воинов из роты Вальдора бредут по затопленному отсеку.

— Мы шли за бурей, как ты приказал, — это всё, что говорит трибун, поравнявшись с командирами. Вальдор кивает. Дорн устало качает головой. Как утилитарно и сухо. Никакой радости от встречи, никакого облегчения. Будь это его солдаты, он бы их обнял. Будь это Диамантис и…

Он прогоняет неприятные мысли, вешает меч хускарла на бедро и возвращается к лестнице.

Примарх идёт первым. Они взбираются сквозь льющиеся сверху потоки на следующую палубу. Здесь вода тоже ручьями стекает по стенам, а с потолка горят ярким, синим цветом аварийные лампы в проволочных клетках.

Это ультрафиолет. Включилось аварийное освещение и системы обеззараживания. Но энергии не хватает, она может иссякнуть в любой момент. Лампы работают в половину расчётной мощности и уже начинают мерцать и гаснуть.

Впереди появляется широкий, настежь распахнутый люк. Дорн шагает в проём с мечом в руках.

И замирает, поражённый увиденным.

Просторная зала сильно повреждена и кажется заброшенной. В ней разрушено абсолютно всё, а поверхности покрыты вмятинами и следами ударов. Разбитый настил палубы усыпан обломками, мусором и кусками окровавленной плоти. Вероятно, когда-то это был человек.

У одной из стен лежат оплавленные и обугленные останки проконсула Кустодес. У другой…

У другой стены Дорн видит тело брата. Сангвиния. Примарх знал, что Ангел погиб. Та женщина всё рассказала. Он думал, что готов. Но увидеть это своими глазами… Этот страшно изувеченный и отброшенный в сторону труп…

Хорус Луперкаль покоится в центре. Он завалился на бок и смотрит на Дорна пустыми глазницами выкипевших глаз. Челюсть отвисла в безмолвном крике. Массивная броня, в которую заключено мёртвое тело предателя, обожжена и покрыта копотью.

Одинокий астартес опустился на колени у ещё одного тела.

Константин был прав, кого бы ни имел в виду. Он мёртв.

Они оба мертвы.

10:xix

Откровение

Локен поднимает взгляд на приближающиеся фигуры. Ему нечего сказать.

Дорн не верит своим глазам и жестом велит легионеру отойти в сторону. Примарх опускается на колени у тела отца.

— Ты не можешь умереть, — говорит Дорн. — Не сейчас.

Император неподвижно лежит на спине. Примарх размыкает замки на правой латной перчатке и осторожно кладёт ладонь на аурамитовый нагрудник отца. Жизнь в теле Повелителя Человечества едва теплится. Преторианец не слышит ударов сердца, не чувствует, как наполняются воздухом и опадают лёгкие. Один глаз Императора закрыт, а второй полностью вытек. Кожа бледная и холодная на ощупь, а волосы слиплись от крови. Раны на руке, теле и голове катастрофически тяжёлые. Дорн подаётся вперёд и вслушивается. Есть намёк на дыхание: в горле хрипло и с трудом ходит воздух.

Знакомый звук. Преторианец слишком часто слышал, как его издают и смертные, и астартес. То, что отец — гигант-полубог с соответствующей устойчивостью к повреждениям и с регенеративными способностями, не имеет значения. Это звук близкой кончины. Так звучат мягкие шаги приближающейся смерти.

— Ты не можешь умереть, — повторяет примарх, но он не в силах помешать неизбежному. На раны Императора даже смотреть страшно. Никакая медицина не сможет восстановить организм после таких повреждений. Это конец и смерть. Он их видит и слышит.

— Он сражался, — тихо произносит Локен. — А потом упал сразу, как прикончил Хоруса. Было похоже… что Он не позволял себе умереть, что держался усилием воли до тех пор, пока не нанёс последний удар. К тому времени раны уже были слишком тяжелы…

— Ты был здесь? — спрашивает Дорн, не поворачивая головы. Голос примарха превратился в едва слышный шёпот.

— Да, — отвечает Локен. — Мой господин, я сделал всё, что мог…

— Не сомневаюсь. — Примарх глубоко вздыхает, усмиряя тоску, что сдавила грудь. — Теперь всё зависит от наших действий.

Преторианец оглядывается на Константина, и зрелище повергает его в шок. Вальдор смотрит на тело Императора, его глаза полны слёз. Корос и остальные стражи тоже плачут. Но Дорна шокирует не то, что они скорбят. Слышать плач кустодия было бы невыносимо. Соратники стоят в полной тишине, и от этого момент воспринимается ещё тяжелее.

— Константин, — зовёт примарх. — Константин. Нам нужно забрать Его отсюда.

Вальдор кивает и откашливается.

— Он ещё жив, — отвечает кустодий. — Я чувствую. Трибун?

Корос шагает вперёд.

— Телепортационные маячки активны, мой капитан, — произносит Диоклетиан. — Но ответного сигнала нет. Ноосфера не работает. Вокс не работает. Продолжаем попытки установить контакт.

— Времени нет, — подаёт голос Локен. Он больше не слышит Повелителя Человечества в своих мыслях, не чувствует Его свет. Огонь на клинке Рубио угас. Возможно, кустодии лучше понимают ситуацию из-за близкой связи с Императором, но легионер уверен, что от смерти Его отделяют лишь несколько вздохов. — Мы не можем ждать, пока восстановится связь. Нужно Его уносить…

— Локен прав, — соглашается Дорн. В отсеке стремительно падает температура и становится очень темно. Системы регенерации воздуха отключились, и атмосфера постепенно покидает внутреннее пространство корабля. Дорн и Вальдор своими глазами видели степень повреждений. «Мстительный дух» умирает. Со всех сторон доносятся скрежет и стоны металла, возвещающие о скорой гибели. Переборки скрипят, несущие конструкции корпуса трещат. С просевшего потолка валятся мусор и обломки. Палуба под ногами вибрирует, как после землетрясения. Флагман Хоруса, как и Повелитель Человечества, безуспешно пытается справиться с полученными травмами.

— Его нужно уносить, — говорит Дорн. — Прямо сейчас.

— Куда? — спрашивает Вальдор. — Обратно, тем же путём?

— Того пути больше нет, — говорит Локен. — Корабль разорвал связь с Дворцом. Теперь невозможно просто пройти из одного места в другое.

Вальдор сверлит легионера взглядом и поворачивается к Дорну.

— Значит, нужна ближайшая посадочная палуба. Найдём челнок. Какую-нибудь «Штормовую птицу».

Кустодий кивает. Часовые подходят ближе и вместе с капитан-генералом, Дорном и Локеном пытаются поднять Императора. Как только тело отрывается от палубы, голова Повелителя Человечества запрокидывается, а изо рта течёт поток чёрной крови.

— Клади! — кричит Вальдор — Клади обратно! Так мы только быстрее Его прикончим.

Императора снова помещают на пол. Дорн осматривает отсек.

— Нужно взять лист обшивки, — говорит он Коросу. — Или стенную панель… Любой предмет, из которого получится соорудить носилки.

Кустодии готовятся выполнить приказ, но резко замирают и вскидывают оружие. В тёмном проёме входа появились новые силуэты, похожие на призраков из загробного мира.

Это выжившие Кровавые Ангелы: Ралдорон, Иказати, Фурио и ещё с десяток боевых братьев. Они в безмолвном ужасе смотрят на происходящее.

Вальдор выходит вперёд прежде, чем Дорн успевает ему помешать, и взмахивает копьём.

— Если ищете, кого убить, здесь для вас нет добычи! — ревёт он.

— Константин! — Дорн хватает кустодия за руку.

— Они же животные! — тот решил дать волю гневу. — Животные, пришедшие на запах крови!

— Уже нет, Константин. Посмотри на них! Посмотри внимательно!

Сыны Ангела бледны и измучены скорбью, но ярость и гнев отступили. Вальдор выдёргивает руку из хватки Дорна.

— Я им не верю.

— Ралдорон. — Примарх выходит к Кровавым Ангелам. — Во время нашей последней встречи вы и правда больше походили на диких зверей, как говорит Константин.

— Во время нашей последней встречи, лорд Преторианец, — отвечает Ралдорон тихим и хриплым от боли голосом, — мы стояли во Дворце Терры. Какое бы безумие ни овладело нами, оно ушло. Вот что его заменило.

Он смотрит на тела Императора, Хоруса и Ангела за спиной Дорна.

— И я бы предпочёл остаться безумцем, — шепчет первый капитан.

— Не сомневаюсь. Мы пытаемся придумать, как отсюда убраться. Настолько быстро, насколько возможно. Император ещё жив. Мы заберём с собой твоего отца и моего брата. Сангвиния нельзя здесь бросать. Займитесь им.

Ралдорон кивает и, стиснув зубы, шумно сглатывает.

— А что с магистром войны, господин?

— Будь он проклят, — рокочет Вальдор. — Пусть сгинет вместе с кораблём.

Дорн бросает короткий взгляд на кустодия.

— Константин…

— Мои господа!

Все разворачиваются на новый голос. Диоклетиан Корос замер, склонив голову и прижимая ладонь к боковине шлема.

— Есть контакт, — сообщает Трибун. — Слабый и только вокс. Но у нас есть связь со штабом Гегемона.

— Я тоже принимаю сигнал, — добавляет Иказати.

— Дай им команду! — требует Вальдор. Его собственная система связи давно сгорела.

— Штаб Гегемона, приём. Штаб Гегемона, приём. На связи «Анабасис», — тут же произносит Корос. — Требуем срочную эвакуацию посредством телепортации. Повторяю: «Анабасис» требует немедленную эвакуацию посредством телепортации. Фиксируйте координаты моего маяка и обеспечьте массовый перенос. Эвакуация группы лиц. Подтвердите. Подтвердите.

Он ненадолго замолкает и повторяет сообщение.

— Корос, быстрее! — рычит Вальдор.

— Связь плохая, мой капитан, — отвечает трибун. — Ждём.

Он в третий раз повторяет сообщение.

Локен разворачивается и снова опускается на колени у тела Императора.

— Мой повелитель, они доставят тебя домой, — тихо произносит легионер. — Только не умирай. Дворец ждёт. Мой повелитель, я не могу представить будущее, в котором тебя нет. Ты нужен, чтобы направить нас и показать, как восстановить разрушенное.

— Локен, он тебя не слышит.

Гарвель оглядывается и видит стоящего в нескольких шагах Лидва.

— Ты жив, — замечает Лунный Волк.

Лидва кивает. Он вешает Скорбящий на пояс и проводит руками по голове. Воин выглядит измождённым. У него запали глаза, а доспехи приобрели странный оттенок — будто бы подверглись воздействию страшного жара.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Локен.

Лидва качает головой.

— Я… — произносит он. — Не смогу рассказать. Я не знаю, как это описать. Локен, я видел такие вещи, которые невозможно объяснить. Мне, наверное, положено быть мёртвым, но они вдруг пропали, и я оказался здесь.

— Локен, — к космодесантникам подходит Дорн. — Кто это?

— ЛИ-2, мой господин, — отвечает Лунный Волк. — Он сражался вместе со мной и вашим отцом. Я готов за него поручиться.

Лидва склоняет голову, приветствуя Преторианца. Дорн смотрит на легионера с подозрением.

— Лорд Дорн, здесь рядом есть отсек — вон за той дверью, — Лидва поворачивается и указывает в сторону дальней стены. — Думаю, магистр войны устроил в нём… капище. Или зал с трофеями. Там очень много останков. Полагаю, вам стоит заглянуть в него перед уходом.

— Зачем? — спрашивает Дорн.

— Потому что там лежит череп вашего брата Ферруса Мануса.

Примарх вздрагивает, отрывисто кивает и уходит в указанном направлении.

— Мы ожидаем эвакуацию, — произносит Локен.

— И ей бы лучше случиться побыстрее. Проклятый корабль всё равно что мёртв. Слышишь звуки? Это предсмертные крики несущих конструкций. Император…

— Он жив, — говорит Лунный Волк. Лидва опускается на корточки рядом с товарищем, некоторое время смотрит на тело Императора и нерешительно протягивает руку, чтобы пощупать пульс.

— Едва, — наконец произносит он. — И эти повреждения… Не думаю, что Он восстановится.

— Нужно попытаться, — говорит Локен.

— Не просто попытаться, — рычит Вальдор. Он подошёл ближе. Как и Дорн, кустодий смотрит на Лидва с подозрением. — Но Его всё же придётся нести. И Его, и Ангела.

— Что? Почему? — спрашивает Локен.

— Корос связался с Гегемоном, — отвечает Вальдор, — но штаб утверждает, что не может засечь наши маячки и создать канал для переноса.

— Эмпирейные искажения по-прежнему очень сильны, сэр, — замечает Лидва.

— Полагаю, что так, — кивает кустодий. — Я дал им три минуты. Если не получим надёжную фиксацию координат, то отнесём обоих в ближайший ангар.

— Третья посадочная палуба ближе всего, — говорит Локен.

— Хорошо. Значит, третья посадочная. Полагаю, ты знаешь корабль лучше, чем кто-либо из нас.

Последний комментарий сочится ядом, и Лунный Волк морщится. Он знает, что пятно проклятья останется с ним навсегда, и ни один из сынов Хоруса не получит настоящего прощения, что бы ни произошло.

Вальдор уходит прочь.

— Корос! — зовёт он.

— По-прежнему ждём, мой капитан.

— Три минуты! Сообщи им! Все остальные — займитесь носилками. Быстро!

Локен ещё раз склоняется над телом и слушает дыхание. Оно никуда не исчезло, но стало совсем тихим. Как скрип битого стекла в кожаном кошеле.

Подняв голову, он замечает, что Лидва подбирает какие-то вещи, разбросанные по палубе среди обломков.

— Что ты делаешь? — кричит Локен.

— Если Он жив, — произносит Лидва, — если надежда ещё есть, то Он подскажет, как поступить. Он всегда так делал.

— Ты дурак? Он не в состоянии говорить. — Вальдор, услышав разговор, снова разворачивается к легионерам.

— Я знаю, сэр, — отвечает Лидва, поднимая очередной предмет. — Но может показать. Если есть шанс, то Он найдёт возможность направить нас. Таков Его путь.

Лидва демонстрирует находку. Это карта из колоды таро. Рыцарь Мандацио. Края пластинки обуглились.

— Таро? — презрительно цедит кустодий.

— Подождите. Здесь есть ещё.

Он достаёт ещё несколько пси-чувствительных пластинок из груды разбитого стекла, пластека и керамита. Карты из колоды самого Императора, рассыпавшиеся по полу во время боя.

— Вот, посмотрите. Это Космодесантник, а тут — Фонарь. А здесь Гвардеец, разорванный надвое…

— Довольно чуши! — рявкает Вальдор.

— Нет, — качает головой Лидва. — Ещё Трон. И вот ещё одна: Мир.

Он подобрал и иные карты, из другой колоды. Сирота и Мститель. Разоритель. Лидва не произносит их названий. Он понимает, откуда эти карты взялись.

— Прекрати сейчас же! — угрожающе произносит кустодий. — И помоги мне. Вечный Царь умирает, а вы тут в карты играете…

— Он может нам подсказать! — отвечает Лидва, глядя капитан-генералу в глаза. — Если есть такая возможность, Он всегда подскажет. А из возможностей остались только эти карты!

— И что же они говорят? — щерится Вальдор.

Лидва смотрит на подобранные с пола пластинки. В них нет никакого смысла. А даже если и есть, то он слишком запутанный и сложный для понимания.

— Я не знаю, — произносит он.

— Да чтоб тебя! Тогда и не трать наше время!

Лидва кивает. Капитан-генерал прав. Глупая идея. Когда варп окутывал всё вокруг, магия предвидения и карточные арканы работали и обладали смыслом. Но вся магия ушла, оставив только холодный, мёртвый металл. Вся мистика утратила силу. Карты, собранные по палубе, — просто обгоревшие и порванные пластинки. Они не играют никакой роли.

Значит, Император онемел. Он уже никак не может с ними общаться. Он слишком далеко.

Возвращается Дорн. Примарх заметно помрачнел и несёт нечто, завёрнутое в ткань. Он подзывает одного из Кровавых Ангелов и приказывает доставить предмет на Терру с должным почтением.

— Он был прав, — сообщает Преторианец Локену и Вальдору. — Этот ЛИ-Два. Абсолютно прав. Там святилище. Ужасное место. И там был Феррус.

— Ну, хоть в чём-то, — невесело усмехается Вальдор. — У него только что случилось озарение насчёт карт.

— Каких карт?

— Таро, седьмой сын. Он решил, что Вечный Царь через них сможет связаться с нами и расскажет, как Его спасти.

— Отец весьма ценил эти карты, Константин, — замечает Дорн. — И Сигиллит тоже. Тебе же это известно.

— Мне известно, что Малкадора больше нет, — резко отвечает Вальдор. — И что никакая ворожба Сигиллитов нас не спасёт.

— У нас так и не появилось устойчивого канала? — спрашивает Дорн.

— Нет. Слишком много помех. Они не могут определить координаты. — Вальдор вздыхает. — Время вышло! — кричит кустодий. — Поднимаем их обоих!

К этому моменту часовые успели с помощью одного из мелта-ружей Кровавых Ангелов сварить между собой два листа палубного настила. Они подтаскивают подобие носилок ближе и начинают аккуратно укладывать на него тело Императора.

— Быстрее! — велит Вальдор. — И осторожнее, — добавляет он после паузы.

Лидва нашёл ещё одну карту. Она лежит в пыли, рядом с обгоревшими останками Даска.

— Значит, ЛИ-Два, ты разбираешься в раскладах?

Легионер поворачивает голову. Рядом стоит Дорн.

— Мне кажется, в них что-то есть, мой господин, — отвечает Лидва. — Точный смысл всегда тяжело угадать. Важным может оказаться даже место, где совершается гадание и куда ложатся карты.

— И куда же легли эти конкретные карты?

— Вы тоже умеете их толковать?

Дорн качает головой.

— Нет, ни разу не пробовал. Я такое не люблю и не использую. Но регент Малкадор показывал, как это делать. Это было… некоторое время назад. И вещи, которые он прочитал тогда, сбылись. Я не люблю эти карты, ЛИ-Два, но не могу игнорировать их. Так где ты их нашёл?

Лидва показывает одну из пластинок.

— Эта лежала ближе всех к вашему отцу. Прямо под боком. Прошу прощения. Там… Там Его кровь.

Дорн берёт протянутую карту и смотрит на изображение. Трон.

Примарх издаёт мрачный смешок.

— Значит, Он и правда пытается с нами говорить. Это Его карты. И Он указал, куда хочет отправиться. Сам бы я не догадался. Понятия не имею, как Его исцелить, потому что с такими ранами ничего не сделать. Но вот Трон, ЛИ-Два… Сила Трона сможет Его поддержать и укрепить. Император сможет тянуть энергию из варпа и восстановить свой облик. Что ещё?

— Я нашёл несколько карт, — отвечает Лидва. — Эта была последней. Лежала здесь, у тела проконсула, который остался с Ним до конца. Полагаю, эти две карты следует положить рядом и читать вместе.

— Откровение, — произносит Дорн, глядя на последнюю пластинку. — Да, пожалуй, ты прав. Оно нам сейчас действительно нужно, потому что мир ослеп и нас не видит.

Он опускает взгляд.

— Ты нашёл её здесь? — уточняет примарх.

— Да, господин, прямо тут.

Дорн осматривает тело. Оно так сильно обгорело, что в останках с трудом узнаётся человеческий силуэт. Сохранились всего несколько фрагментов доспеха. Их покрывает слой пепла. Единственным по-настоящему целым элементом оказался нагрудник — самая массивная и прочная часть брони модели «Аквилон».

— Он стоял рядом с Ним до конца, — говорит Лидва. — Даже против Луперкаля, и…

— Он стоял рядом с Ним всю свою жизнь, — произносит Дорн. — Цекальт Даск. У подножья Трона, изо дня в день…

Преторианец замолкает.

— Господин?

Дорн наклоняется и смахивает сажу и пепел с аурамитового нагрудника.

— Он был там, — продолжает Дорн, — когда Малкадор взошёл на Трон. Теперь я вспомнил. Малкадор оступился, поднимаясь по ступеням, остановился и…

— Что случилось, господин?

«Не подведите его. Верни его сюда, на этот престол, хорошо? Верните его живым. Делайте для него всё, что нужно. Но это я прошу сделать для меня».

— Смотри, — говорит Дорн. Под слоем пепла находится печать, торопливо начерченная пальцем.

«Сие свершится, и я подтверждаю это своей рукой. Иначе быть не может».

Символ едва заметен, но линии будто трепещут, мерцая внутренним светом.

— Есть телепортационный канал! — раздаётся за спиной голос Короса.

— Они всё же смогли засечь маячки? — кричит Вальдор.

— Они поймали какой-то сигнал, мой капитан, — отвечает Трибун. — Готовятся к массовому переносу.

— Тащите их сюда! — восклицает Дорн, поднимаясь в полный рост. — Обоих! На эту точку!

Ралдорон и Кровавые Ангелы подхватывают тело Сангвиния и несут его к примарху и Лидва. Вальдор медлит секунду, но затем вместе с остальными Соратниками поднимает Императора на плечи и со всей возможной осторожностью следует в указанное место.

Воздух начинает мерцать. Вокруг группы воинов закручивается небольшой вихрь, поднимая с палубы мелкие обломки и грязь. Знакомый запах озона наполняет отсек — явный признак близкой телепортации.

Свет дрожит и колышется. Становится ярче.

— Локен! — кричит Дорн. — Поспеши!

Гарвель склонился над телом погибшего отца. Он глядит на Преторианца.

— Кто-то должен за ним присмотреть. Кто-то должен остаться.

— Локен!

— Он был Хорусом Луперкалем. И моим отцом. Никто, кроме меня, не станет этого делать.

Он расправляет плечи и совершает знамение аквилы. Лунный Волк не меняет позу, пока вспышка телепорта не начинает гаснуть.

Все исчезли. Ветер стихает. Искры, сопровождающие пространственный перенос, летают в холодном воздухе, словно светлячки. На поверхности оседает трансматериальная пыль.

Локен опускается на колени у трупа отца и кладёт руку ему на плечо. Теперь, когда никто не видит, воин плачет.

10:xx

Трон

И вот мой друг вернулся.

Это… это был мой план, и он претворился в жизнь, но не так, как я представлял. Никто из нас не мог представить подобного.

Планы — самообман. Мы создаём их, чтобы почувствовать себя в безопасности и позаботиться о будущем. Но будущее — это перевёртыш с текучей формой. И оно любит играть злые шутки. Оно подвижно, изменчиво и может принимать самый разный облик. Оно всегда может стать таким, каким само захочет, и никакие планы не смогут этому помешать. Оно смеётся над теми рисунками, что мы оставляем на стенах, — потому что никакие стены не простоят вечно. Завтра их может уже не быть. Я знаю. Я видел будущее, а оно видело нас.

Планам нельзя доверять. Мы так полагаемся на них, но это хрупкие и коварные сущности, что меняются, стоит отвести от них взгляд. Нарушаются, как обеты, и тают, словно снег. Некоторые и вовсе оказываются удобной ложью, что мы рассказываем сами себе, или нарушенными обещаниями, или грёзами, которые надеемся увидеть в ночи. А если планам удаётся просуществовать подольше и исполниться, они редко делают это так, как мы того ждём.

Но мы всё равно продолжаем их создавать. Раз за разом мы придумываем новые планы, и потомки, уверен, поступят так же. А больше ничего и не остаётся. Планы — наша единственная броня, способная поспорить прочностью с боевыми доспехами. Мой друг это знает. Знал с самого начала. И всё равно составлял планы, один за другим, на протяжении столетий своего правления. Не из упрямства или по глупости, а потому, что понимал — это лучший из доступных инструментов. Подвох в том — а подвох есть всегда, — что нужно непременно ждать их провала. Считать, что будущее начнёт крутиться и изгибаться в попытке сбежать. Для этого мой друг постоянно продумывал запасные и экстренные варианты. Планов было множество, в несколько толстых слоёв. И если один потерпит неудачу, ему на смену всегда придёт следующий. Да, прямо как с многослойной бронёй. И, как с бронёй, если очень нужно, то клинок всегда отыщет путь к цели, несмотря ни на что. А у будущего очень острый клинок.

Мой друг создал много планов, но кинжал врага пронзил их практически все до одного.

Мой же план, такой поспешный и импульсивный, сработал. Вернул Императора. И в то же время я потерпел неудачу, потому что мой друг вернулся далеко не живым и здоровым. Я понимаю всё сразу, как он оказывается рядом. Это очевидно, потому что его приходится нести на руках. Вот Рогал, Константин и четверо верных часовых держат Императора на плечах. Они плачут. Разумеется. Тронный зал затихает. Вулкан бежит к ним от подножья ступеней. Азкарель и другие кустодии бросают посты, чтобы помочь нести своего повелителя.

Это момент скорби, но я рад, что могу его увидеть. Моя последняя просьба исполнена, пускай и не полностью. Я уже не числюсь среди живых и не могу быть рядом, но всё равно наблюдаю. Я сгорел много часов назад, и даже печать, в которой спрятались остатки личности, вот-вот иссякнет. Она продержалась достаточно долго. Даже если человек погибает в материальном мире, часть его продолжает жить в трудах и идеях. Я в некотором смысле просуществую ещё, наверное, долгие годы в мыслях немногочисленных Избранных.

По крайней мере, таков план.

Я продержался так долго, потому что должен был. Нет, не увидеть его возвращение. Кому-то нужно было контролировать трон до сего момента. И сейчас, когда все поднимаются по ступеням к моему креслу, я чувствую их надежды и чаяния. Трон — его единственный шанс. Он спасёт Императора. Он излечит его и поддержит в нём жизнь. Так они истолковали знаки и символы, которые мы с моим другом пытались подать. Потому что общаться теперь можем только так. Это его спасёт.

Символы, как и планы, не могут похвастаться точностью. Их смыслы текучи и редко совпадают с ожиданиями. Рогал и Константин верят, что спасают Императора. Они думают, что Трон — его последний шанс.

Но верно и обратное. Император — последний шанс для Трона.

Мы с моим другом оба это знаем. Вот что мы пытались сказать. Да, Трон в состоянии стабилизировать Императора и поддержать в нём жизнь, как и в моём случае, но это не главное. Император — единственное существо, способное контролировать устройство, потому что я уже не справляюсь с задачей. И это навеки привяжет его к креслу, к этой зале, к существованию на границе между жизнью и смертью. Он останется одновременно раненым и здоровым, нерождённым и перерождённым. Его путь подошёл к концу и тут же протянулся в бесконечность. Отныне и навсегда.

Это никогда не входило в основной план. Но учитывалось в качестве аварийной альтернативы. Вечный Царь знал, что до такого может дойти, если варианты будущего выстроятся особым образом. Он, по крайней мере, так говорил. Заставил меня поверить, что если не останется выбора, то он готов принять это бремя. И сейчас я других вариантов не вижу.

Будет больно, уж мне ли не знать. На мою долю выпал лишь краткий миг вечности, и его оказалось более чем достаточно.

Живи в смерти вечно, старый друг. В ней нет ничего, похожего на бессмертие.

Они приближаются. Поднимаются по ступеням. Никто не произносит ни слова, но я чувствую надежду в мыслях. Они делают это только ради него.

Мне бы хотелось их поправить. Объяснить, что они ошибаются. Но не могу. И даже если бы мог, то, наверное, не стал бы. Правда жестока. По крайней мере, так у них будет какое-то утешение. Немного покоя в момент трагедии не повредит.

Им пригодится. Им нужно быть сильными, чтобы выдержать испытания, ждущие впереди. Здесь, в пламени, пожравшем моё тело, всё заканчивается. И начинается вновь. После большого пожара остались только фундаменты. Пора строить всё заново.

И эти люди — краеугольные камни наших фундаментов.

Успели ли они узнать достаточно? Уже совсем рядом. Рогал и Вулкан выступают вперёд, а Константин, Корос, Азкарель и Ламора опускают носилки. О, Вулкан, мальчик мой. Я так благодарен тебе за компанию в последние часы. Меня поражает твоя преданность. И Рогал. Как больно видеть слёзы на твоих глазах. Никогда не думал, что доживу до этого.

Впрочем, я и не дожил.

Надеюсь, ты, Рогал, мастерски составляющий планы, увидел достаточно, чтобы извлечь урок. Планы не работают и не живут долго. Нужно научиться менять задуманное на ходу. Постоянно адаптируй их, создавай новые, лучшие. Делай их прочнее и глубже с каждым разом, но не забывай о гибкости. Ничто не идёт так, как этого ожидаешь.

Даже на этот раз.

Понял ли Рогал? Они не слышат. Двое примархов тянутся, чтобы поднять моё тело с кресла и…

…и я уже не сижу на троне Терры.

Это наконец-то означает мои конец и смерть. На долю мгновения появляется какое-то чувство…

…время пришло.

ОСКОЛКИ

(АГОНИЯ)

i

После

После огня и ветра, стали и дождя, после знамён и ревущих рогов, после отблесков пламени на искажённых от крика лицах, после расколотых скал начинаются десять тысяч лет.

Они зарождаются в безмолвии, что опускается, как саван, и покрывает всё вокруг, словно слой пыли. Они начинаются в дымящихся развалинах города, который когда-то венчал вершину мира. На раненой планете, что вращается вокруг измученного светила в пронзённом кинжалом боку Галактики. Они начинаются на бесконечных тропах среди руин и обломков, оставшихся после войны. Эти десять тысяч лет пустят корни, прорастут и зацветут подобно траве и полевым цветам, что покроют старые поля сражений задолго до того, как люди успеют разобрать завалы. Корни оплетут пожелтевшие кости и пробитую броню, стебли взберутся по ржавым бортам танков и гирляндами повиснут на литых корпусах безмолвных двигателей. Растения ковром покроют спящих мертвецов, а в пустых глазницах распустятся бутоны.

Опустилась зловещая тишина. Небо отливает жёлтым. По нему тянутся шлейфы дыма от пожаров, которые не погаснут десятилетиями. На севере сквозь пелену облаков пробивается свет. Это не закат, не рассвет и не яркая путеводная звезда. Но всё же он освещает горизонт и, пробивая дымную мглу, устремляется к далёким мирам, к планетам, где ещё не ступала нога человека, и к бесчисленным созвездиям, сверкающим в ночном небе.

Кому-то покажется, что это Его свет, но правда куда проще. Это ориентир, который появился, когда все другие ориентиры были утрачены.

Годы начинают свой бег здесь, под струями проливного дождя и в клубах тоскливого тумана; среди неподвижных, многокилометровых пустошей, где нет ничего, кроме голой, блестящей от влаги земли и зеркальной глади озёр, появившихся, когда в воронках от взрывов скопилась вода. Когда-то здесь был город. Колонна солдат бредёт по склизкой равнине, волоча за собой старые пушки. Орудия оставляют в грязи длинный неровный след. Это подразделение, одно из многих, недавно обнаружило, что вокс-связь снова работает. Воинов отзывают с фронта для пополнения боезапаса. Впереди ждут новые сражения.

Воздух холодный и сырой. Маршал Агата идёт вдоль своей лоскутной армии, растянувшейся в длинную вереницу. Орудия, которые приходится тянуть по грязи, тяжелы, как и прежде, а вот ящики для боеприпасов стали заметно легче. За последние несколько часов солдаты отстреляли практически всё, чтобы удержать вражеские силы на расстоянии. Предатели атаковали без перерыва, а потом вдруг отступили.

И усилия воинов здесь ни при чём. Агата провела на войне достаточно лет, чтобы понимать, что никого они не победили. Величайшую работу проделал кто-то другой, вдали от одинокой чёрной крепости. А они с солдатами просто не дали смерти подобраться слишком близко.

Но они, эти люди, у многих из которых вместо имён остались только клички, а то и вовсе ничего, неплохо справились. Они стреляли усердно и отважно, пока стволы орудий не раскалились докрасна. На расстоянии двух километров от занятых позиций, казалось, вырос целый лес из дыма и пламени.

Ей, как командиру, может, и хотелось бы иметь что-то ещё. Побольше людей, с лучшей подготовкой и оружием помощнее. Но как солдат, ни о чём ином она не могла и мечтать.

Впереди идёт та женщина, Катерина Мориана. Она направляется в Санктум вместе с солдатами. В море жидкой грязи больше всё равно идти некуда. Мориана на ходу разговаривает с бойцами и развлекает их байками. Так тяготы пути переносить чуть легче.

Когда маршал нагоняет её, то в очередной раз слышит рассказ об одиноком гвардейце. Вдохновляющая чепуха, которую женщина, без сомнения, придумала. Там говорится о простом, самом обычном солдате, таком же, как все. У него не было ничего, кроме лазерного ружья и преданности. Но он всё равно сражался плечом к плечу с Императором. Да, прямо рядом с Ним. Он встал на пути самого Хоруса. Да, лицом к лицу, и смотрел ему в глаза. Он смог удержать злобного Луперкаля на несколько секунд — и этого оказалось достаточно, чтобы Император собрался с силами и победил. Все настоящие солдаты так поступают. Он умер, но умер достойно. Никому не суждено жить вечно. Мы сами выбираем, как распорядиться отведённым временем. Да, он был таким же, как вы.

— Его звали Олланий, — доносится до ушей Агаты голос женщины.

— Снова сказки? — спрашивает маршал, поравнявшись с загадочной спутницей. Женщина смотрит на Агату, странно склонив голову набок, а потом улыбается и кивает. Она идёт, подобрав подол платья, чтобы не увязнуть в грязи.

— Сказки помогают, маршал. Слова могут исцелять. Хорошая сказка в состоянии затянуть рану, срастить плоть, облегчить боль.

— Даже если это ложь? — спрашивает Агата.

— Ложь работает даже лучше, — улыбается Мориана. — Хорошая ложь лучше плохой правды. Её целительная сила поражает. Расскажи людям хорошую историю, и сможешь вернуть всё как было. Дай людям красивую ложь, и их мысли приходят в норму. Эти солдаты заслужили немного утешения. Они хорошие люди.

— Да, — соглашается Агата.

— Но очень испуганные.

— Чем же?

— Они боятся того, что случится, когда мы дойдём до Дворца, — поясняет Мориана. — Это же заключённые. Технически они преступники. И сейчас боятся, что в штабе узнают, что они не настоящие солдаты.

— Но они настоящие, — отвечает Агата.

— Да, никто и не спорит. Но ты поняла, что я имею в виду. Люди боятся правды. Боятся, что кто-то узнает, что они не те, кем притворялись.

— Это они сами рассказали?

Мориана смеётся.

— Нет. Но эти люди не умеют прятать мысли.

— Понятно.

Какое-то время женщины идут молча.

— Это очень хорошая идея, — замечает Мориана.

Агата резко разворачивается к спутнице.

— Прошу прощения, — улыбается та. — Я не хотела вторгаться.

— Значит, я тоже не умею ничего прятать?

— Дело не в этом. Эта мысль лежит на поверхности, впереди всех остальных. Её невозможно пропустить. И она крутится в голове уже какое-то время. Ты всё равно собиралась спросить моего мнения.

— Тогда будем считать, что я задала вопрос.

— Ну… Полагаю, это совершенно адекватный вариант. Когда мы вернёмся, начнётся страшная неразбериха. Уверена, она продлится несколько лет, не меньше. Окажется, что многие архивы и данные утрачены безвозвратно. И полагаю, никого не удивит, если твой адъютант Файкс вдруг потеряет все записи об этом подразделении. Хаос войны, всё такое. А если человек с печатью самого Преторианца подтвердит их статус, никто не станет задавать вопросов. Они — 403-й полк Стратилатов крайней меры и останутся им навсегда.

— Значит, ты поможешь? — спрашивает Агата.

— Да, — кивает Мориана. — В грядущие месяцы и годы Преторианцу понадобятся все хорошие люди, каких получится найти. Эта война закончилась, но скоро начнётся следующая. Не думаю, что он будет интересоваться прошлым этих хороших людей.

— Это… — произносит маршал. — Можно задать вопрос? Ты всегда себя так ведёшь? Сказки и ложь — твоя неотъемлемая часть?

— Я служу истине, — отвечает Мориана.

— Да, но умеешь ли ты её скрывать? Сможешь ли сохранить секреты?

— А, вот о чём речь, — улыбается ведьма. — Этого я тебе не скажу.

Агата кивает и ускоряет шаг. За спиной раздаётся женский смех. Мориана уже рассказывает новую байку очередному артиллерийскому расчёту. Маршалу это не интересно. Ей нужно отыскать Файкса.

Годы начинают свой бег повсюду: среди первых подразделений измотанных воинов, что минуют сломанные врата Санктума, выходя на подмогу тем, кто так и не покинул поле боя, но превратил гарантированное поражение в погоню за отступающим врагом. Предателей, бегущих с поверхности Тронного мира в надежде отыскать укрытие, посчитать потери и зализать раны, начинают выслеживать и убивать тысячами. Охваченные ужасом и отчаянием, последователи Луперкаля осознают, насколько коварной может быть судьба.

Годы начинают свой бег в округах и периферийных районах Дворца и на каждом континенте планеты, где по завершении осады вспыхивают войны возмездия. Кому-то они могут показаться просто продолжением конфликта, но это не так. В них всё иначе. Темп и жестокость этих конфликтов изменилась — будто изношенный клинок поместили в разожжённый горн, чтобы вернуть металлу прежнюю остроту. Концепции завоевания и несокрушимой обороны, ещё совсем недавно доминировавшие на всей Терре и сжимавшие её стальными когтями, изжили себя. На их место пришли мщение и страх, праведный гнев и безысходность, воздаяние и гордыня. Это освободительные войны — и в то же время на них решаются вопросы наследования, причём с обеих сторон. Чистка началась ещё до официального провозглашения.

Время начинает течь в низких небесах и на орбитах между Террой и Луной. Флоты возмездия под командой адмирала Су-Кассен и Робаута Гиллимана прибывают и обрушиваются, словно огонь с небес, на отступающие силы предателей. Грядущие годы начинают свой бег с огненного ада в пустоте космоса, где одни корабли подходят на минимальную дистанцию и разряжают все орудия, а другие падают с небес, словно горящие листья. Будущее начинается под рокот главных батарей «Фаланги». Этот звук разносится по всему Солярному царству. Война в космосе разгорается всё сильнее и жарче.

Годы начинают свой бег в потрёпанной Ротонде, когда Сандрина Икаро призывает Военную Палату к порядку и с помощью систем, которые исцелились от порождённого варпом треска и шелеста помех и заработали, направляет ход войны в сторону выдавливания и уничтожения врага.

Годы начинают свой бег с горя.

Будущее начинается с воинов, утративших смысл и цель. Те, кто недавно мнил себя богами, снова стали людьми и не могут принять утрату сил, только что откликавшихся на каждый зов. Хаос забрал свои дары и мощь, которой он благословил адептов. Предатели стенают. Тоскуют. Воют. Впадают в ярость. Они не понимают, почему боги отвернулись. Они жаждут вернуть утраченную уверенность и цель, объединявшую всех в едином гневном порыве. Всё казалось очевидным. Всё казалось предопределённым. До победы оставалось рукой подать.

Предатели продолжают сражаться, терзаемые горем. Не за Хоруса. Не за Старую Четвёрку. Не за будущее и не против ненавистного врага.

Они сражаются за самих себя, просто чтобы выжить.

Но от горя страдают не только эти воины. У подножья золотого трона последние верные сыны Терры опускаются на колени и плачут.

Они не прощаются и не произносят надгробных речей.

Ибо Он ещё жив. Он не умирает. Трон поддержит в Нём жизнь, обновит Его тело. И когда раны исцелятся, Он поднимется вновь и встанет с ними плечом к плечу.

ii

Бдение

Он опускается на колени у тела и ждёт. После всего произошедшего и несмотря ни на что отца нельзя оставлять одного. Кто-то должен быть рядом до конца.

Он приближается. Воздух становится холоднее и реже, а стоны и скрежет умирающего звездолёта звучат всё громче.

Сквозь высокие герметичные окна видно только темноту. Полночную черноту космоса. В ней сверкают несколько ярких точек: может, звёзды или далёкие корабли. Они несутся перед глазами бесконечным, безумным хороводом. Флагман потерял управление и дрейфует, медленно вращаясь вокруг оси и постепенно понижая орбиту. Сейчас невозможно сказать, какая судьба ждёт в конце. Судя по скрежету и грохоту, можно предположить, что «Мстительный дух» утратит запас прочности и развалится на части. Или, возможно, сгорит, попав в гравитационный колодец планеты, и тогда сила притяжения обречёт его на огненную смерть в стратосфере. В любом случае флагман осветит небо Тронного мира — либо дождём метеоров, либо роковой кометой.

— Я чувствую на себе руку корабля, — произносит Локен. — Знаешь такое выражение? Знаешь, конечно. Ты много раз его слышал. Мы все были связаны. Я скучаю по тем временам. Вот почему я принял эту сторону. Я не извиняюсь и не жду прощения. Но я всегда сражался за тех нас, какими мы были раньше. Славными воинами. Лучшими из всех. Нельзя было терять нашу сущность. Вот за что я шёл в бой. И за тебя — тоже.

Он смотрит на отца. Тьма из пустых глазниц смотрит в ответ.

— Да, именно так. Я сражался за тебя. Разве я не Лунный Волк? Но за тебя прежнего. За отца, которого любил, а не за чудовище, которым ты стал. Хотел всё вернуть. Не знаю, действовал ты по собственной воле или тебе навязали чужую… Боюсь, что всего понемногу. Это не упрёк. Теперь я знаю, что находится по ту сторону. Я тоже заглянул в вечность. Я знаю, что Хаос берёт и использует только то, что уже находится внутри нас. Ты, отец, был силён, высокомерен и свиреп. И вот что из этого вышло. Нет, я не считаю себя лучше потому, что устоял перед искушением. Отец, Старая Четвёрка никогда не желала заполучить меня так, как тебя. Ты — магистр войны. Ты с самого начала был достойным трофеем. И потому я сражался одновременно и за тебя, и против. Я сдержал обеты, которые ты нарушил. Хотел с боем вернуть тебя. Всё время, с самого начала.

Он вздыхает.

— И ты ведь вернулся, правда? Всего на мгновение. Ты всё увидел, как и я. Поэтому… ты поймёшь. Тот, прежний ты. И за это я благодарен.

Палуба дрожит сильнее, чем прежде. Раздаётся далёкий хлопок. Локен поднимается на ноги.

— Думаю, осталось недолго. Совсем недолго. Уйдём вместе. Мне больше не за что сражаться, а тебе не стоит покидать мир в одиночестве.

Ещё один гулкий удар, за которым следует приглушённый, хриплый гул. Палуба кренится, отчего Локен пошатывается, удерживая равновесие. В коридоре, ведущем в отсек, мелькает вспышка. Потом ещё одна. От внезапного импульса энергии светильники зажигаются и сразу гаснут. Затем фонари снова загораются.

Лучи света пробиваются сквозь дверной проём, заливая палубу. Из сияния выступают три силуэта.

— Он мёртв, — произносит Локен. — Ничего не осталось. Абаддон молча смотрит на бывшего соратника. Доспехи Эзекиля пробиты в нескольких местах. Пластины брони треснули. На щеке засохла кровь. Меч, зажатый в руке, устало опущен. Запавшие глаза потерянно смотрят перед собой. Лицо осунулось. На бледной коже проступает испарина, как при лихорадке. Первый капитан выглядит измождённым и измученным, будто страдает от тяжёлой болезни.

— Мёртв, — повторяет он, словно эхо.

Локен кивает.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Абаддон.

— Я был рядом. Чтобы не оставлять отца одного.

— Он больше не один, — шепчет Сикар. Командир юстаэринцев обходит Локена слева. Баракса занимает правый фланг. Они пытаются его окружить. Абаддон же просто смотрит на тело примарха.

— Да, Хеллас, больше не один. Сыновья пришли проститься. Думаю, он был бы благодарен.

— Сыновья, да? — рокочет Сикар.

— Да, — кивает Локен. — Ты собрался со мной драться? Пролить ещё больше крови после всего, что случилось?

— Твоей крови, — замечает юстаэринец. Он сделал полный круг и теперь находится справа от Локена. Баракса перешёл на левую сторону.

— Может, и не придётся, — замечает Локен, глядя Сикару в глаза.

— Предателю здесь не место, — говорит терминатор.

— Предателю? — Лунный Волк растягивает губы в улыбке. — Серьёзно? И это ты, Хеллас, меня так назвал?

— Ты и сам знаешь, кто ты, — добавляет Баракса.

— Знаю, — соглашается Локен. — В себе я абсолютно уверен, Азелас. А ты?

Сикар приходит в движение. Раздаётся характерный гул сервоприводов терминаторской брони перед рывком.

— Стой, — велит Абаддон.

— Но…

— Остановись. Это приказ. И ты, Азелас. Просто… хватит.

Баракса, хмурясь, опускает клинок. Сикар сверлит командира злобным взглядом, но тоже отступает.

— Решил сделать всё сам, Эзекиль? — спрашивает Локен.

Абаддон вздыхает и выходит вперёд. Они стоят лицом к лицу и смотрят друг другу в глаза.

Первый капитан качает головой.

— Нет. Довольно убийств. Хватит. Нас осталось слишком мало, чтобы снова вцепляться друг другу в глотку.

— Согласен, — отвечает Локен.

Абаддон отворачивается. Его взгляд притянут к трупу отца.

— Ты был здесь? — спрашивает он.

— Я же сказал.

— Да, точно. — Абаддон проходит мимо бывшего товарища и опускается на колени. Он осторожно касается доспехов Хоруса. — Это правильно. Ты проявил уважение. Хороший воин его заслуживает, что бы ни случилось.

Он качает головой и убирает руку.

— Хорус был глупцом. Наш отец оказался глупцом.

— Он был марионеткой, Эзекиль. Его таким сделали. Хаос его выбрал, использовал и бросил.

— Бросил?

— Да, в самом конце.

— Потому что он был недостаточно силён?

— Потому что он оказался слишком силён, — говорит Локен. — Эзекиль, отец был самым кошмарным существом во Вселенной. Он был абсолютно всем. И в то же время — Хорусом. Ему не нужны были дары и жертвы. Он не хотел быть марионеткой или пешкой Старой Четвёрки. Ему нужна была власть. Он хотел управлять.

— Управлять? — глаза Абаддона сверкают, и он внимательно смотрит на Локена. — Управлять?

Тот кивает.

— Контроль — это единственное, что они не готовы были ему передать. Силы — сколько угодно. Но не право решать, как её применить. Для богов он был просто оружием, созданным для убийства единственного существа, которое им угрожало. Оружием, которое должно было уничтожить человечество. Они не собирались никого оставлять в живых. И не собирались давать ему возможность править хоть чем-то.

— И откуда ты это знаешь? — спрашивает Сикар.

— Я был там, — отвечает Локен.

Абаддон поднимается на ноги.

— Значит, отец был глупцом, когда поверил в обратное. Я предупреждал. Я боялся, что так и будет. Пытался достучаться, но он не слушал.

— Он был Луперкалем, — говорит Локен. — Я любил его, Эзекиль, но переубедить Хоруса, когда решение уже принято, всегда было непросто. А здесь решали другие. Отец не был глупцом, но его определённо обвели вокруг пальца.

Абаддон не отвечает.

— Не повтори его ошибку, Эзекиль.

— Не повторю. Я не дам одурачить себя. Этого никогда не случится.

Абаддон поворачивается к Локену и откашливается.

— Я верил в Империум, а тот меня предал. Верил в отца и был разочарован. Я не свяжу себя клятвой верности никому и ничему. Я не склонюсь ни перед примархами, ни перед демонами. Я поведу за собой.

— Тогда поступай мудро, — произносит Локен. — Но у меня вопрос, Эзекиль… Кого ты собрался вести?

Абаддон несколько мгновений смотрит на собеседника.

— Полномочия перешли ко мне, Гарвель. Как первый капитан, я принимаю командование легионом. Есть возражения?

— Нет.

— Мы пытаемся вернуть флагман в строй. Починить основные системы и запустить двигатели.

— Будет непросто. Повреждения серьёзные.

— Да. Весьма непросто. Но «Мстительный дух» всегда был надёжным кораблём. Сильным и выносливым. Мы уже начали. Посмотрим, что получится и как далеко нам удастся уйти.

— Это и есть твой план? — спрашивает Локен.

— Можешь посоветовать что-то ещё?

— Я бы рекомендовал сдаться.

В тишине отсека раздаётся громкий смешок Сикара.

— Гарвель, мы не сдаёмся.

— Не сдаёмся, — соглашается Локен. — Но лучшим вариантом сейчас станет поиск компромисса. Вам некуда податься. Корабль слишком пострадал. Те, кто бросится в погоню, жаждут возмездия. Война продолжится, пока Галактика не потухнет или одна из сторон не опустит клинок. Хаос бежал. Его больше нет. Будут и другие подобные тебе, Эзекиль. Те, кто сражался вместе с вами, но пожалел об этом. Те, кого обманули и бросили, и те, кто просто осознал ошибку. Но если первый капитан Шестнадцатого подаст пример, они ему последуют.

— Гиллиман нас перебьёт, — говорит Баракса.

— Гиллиман хочет восстановить Империум, — говорит Локен. — Хочет, чтобы расколотое вновь стало целым. Думаю, при определённых условиях он согласится с возвращением братьев-астартес и сохранит вам жизнь. Ему не захочется терять сразу девять легионов. Всё это было ошибкой, допущенной из-за непонимания. Не все, кто сражался на стороне Хоруса, пали окончательно и бесповоротно. Подай пример. Сделай первый шаг. Поведи за собой остальных и искренне раскайся.

— Для этого слишком поздно, — рычит Сикар.

— Это лучше, чем альтернатива. Начнётся крестовый поход. На вас будут охотиться, вас будут убивать, вычищать все следы среди звёзд. Гражданская война продолжится под новым именем. Ни жалости. Ни снисхождения. Ни прощения. Куда вы вообще собрались бежать?

— Придумаем, — отвечает Абаддон.

— Эзекиль…

— Азелас прав, Локен. Гиллиман нас убьёт. Он никогда не простит нам того, что было. Он никогда не согласится с тем, что мы были правы и обида возникла не на пустом месте.

— Гиллимана здесь не было, — замечает Локен. — А Дорн был. Он лучше понимает, что произошло. И он, в конце концов, Преторианец Терры. Эзекиль, если ты искренне готов выбрать этот путь, то я пойду к нему. Я поговорю с Дорном от лица Шестнадцатого. Я озвучу твои требования и договорюсь об условиях. Даю слово. Готов поклясться, если хочешь. Меня он послушает. Я знаю.

— Ты бы правда так сделал? — спрашивает Абаддон.

— Да, ради легиона и чести, которая у нас когда-то была. И ради памяти о том, каким был отец, пока его не объяла тьма.

Локен смотрит на труп.

— Думаю, он бы хотел, чтобы я так поступил. Жизнь за Луперкаля. Я уже не смогу отдать её за отца. Но смогу почтить память.

Абаддон молча размышляет над услышанным.

— А если я решу отклонить предложение? Если я хочу сражаться? Ты мне помешаешь?

— Я не в том положении, Эзекиль. Ты решил меня убить?

— Нет, Гарвель. Нет. Мне пригодятся все братья до одного.

— Я не стану сражаться за тебя, — говорит Локен. — И не побегу с вами. Но отправлюсь следом, буду идти по пятам и напоминать, каждый час, каждый день, что моё предложение остаётся в силе.

— Такой себе Морниваль… — бормочет Абаддон.

— Так что?

— Ты всегда был идеалистом, Гарвель. Всегда. А я оставался прагматиком. Легионы построили Империум своей кровью и жертвой, а Император планировал от нас избавиться. Он перерезал бы всем глотки, чтобы расчистить путь к возвышению человечества. Но без нас не было бы никакого Империума! Это непростительное предательство, и наш гнев не угаснет. Мне… жаль. Сейчас время прагматичных решений. Мы побежим. Мы будем сражаться за то, что принадлежит нам по праву рождения. За то, что нам причитается. За свою жизнь, если придётся. Такова истина. Это моё решение. Можешь пойти с нами. Или уходи. Я не стану тебе мешать.

Локен вздыхает и начинает говорить.

Вместо слов из его рта вырывается поток крови.

Широко раскрыв глаза, легионер валится вперёд, прямо на Абаддона. Тот ловит старого товарища и ошарашенно опускает на палубу.

— Что ты творишь? — рычит первый капитан.

Эреб выдёргивает атам из спины Лунного Волка и резким движением запястья стряхивает кровь с клинка.

— Он противостоял тебе с самого начала, — говорит капеллан. — И не собирался останавливаться. Он предал твой легион.

Абаддон встаёт. Его меч упирается остриём в горло Несущего Слово. Эреб даже не вздрагивает.

— Что. Ты. Творишь?

— Он был против тебя, Абаддон, — отвечает Эреб. — Что тут непонятного? Он бы убил вас всех при первой возможности. Убил или предал. И потом, он должен был умереть.

— В каком смысле?

— Должен. Просто должен. Чтобы замкнуть круг и завершить цикл. — Тёмный Апостол улыбается. — Сегодня мы проиграли. Хорус не справился. Но это ещё не конец. Будут и другие возможности сделать работу, получше этой. Мы будем учиться на ошибках. Станем сильнее. Станем намного могущественнее. Может, понадобится тысяча лет или десять тысяч, но мы победим. А для этого тебе понадобятся наставления. Ты знаешь, как рождаются демоны?

— Откуда мне это знать? — рычит Абаддон.

— Было бы полезно изучать такие вещи, — замечает Эреб. — Демон может умереть задолго до своего рождения. Время для них не имеет смысла. Они цикличны, понимаешь? Нерождённые всегда возвращаются, потому что никуда не уходят. И некоторые из них — могущественные сущности, обладающие особыми силами. Одна из таких сущностей играла в произошедшем важную роль. И она должна присутствовать и в прошлом, и в будущем, чтобы помочь нам в начинаниях. Поэтому демон должен был родиться в этот самый момент.

— Говори так, чтобы я понял, — велит Абаддон.

— Демоны рождаются в варпе в ответ на события в нашем мире, — поясняет Несущий Слово. — Например, после чьей-то смерти. Какой-нибудь внезапной, желательно вследствие мести. Или, возможно, несправедливого убийства. Только что родился демон, Абаддон. Ты с ним скоро познакомишься. Он станет шагами за твоей спиной. Тем, кто идёт за тобой. Единственным именем, которое ты услышишь. Берегись его. Оглянись! Он уже здесь.

Воссоединение Локена и Абаддона.

iii

Останки

Годы начинают свой бег с похорон и траура. Первыми на руинах города вырастут гробницы: для великих героев — монументальные мавзолеи с добрыми словами и благородными эпитафиями, для безымянных солдат — братские могилы, над которыми установят скромные кенотафы и зажгут вечный огонь. Ни в чью честь не будет праздничных салютов и торжественных залпов орудий, потому что последние и так сказали слишком много. Появится новый вид летописцев — целая когорта, — кто посвятит свои жизни воспоминаниям о жизнях чужих, и все их свершения будут направлены на почтительное сохранение историй о деяниях героев. Появятся легенды о гигантах и гвардейцах, о полубогах и простых смертных. Бессмертные начали умирать, а мёртвые — обретать бессмертие.

Годы начинают свой бег с безмолвных Ангелов IX легиона, несущих тело павшего господина к месту упокоения. Они держат в руках длинные жезлы, в навершиях которых пылает огонь, и фонари, заливающие окрестности неровным светом и рождающие длинные, качающиеся тени. Процессию ведёт Ралдорон. За его спиной выстроились Азкаэллон и Сател Аймери, Тэрвельт Иказати и Зефон Несущий Печаль, Хорадал Фурио и Нассир Амит и ещё пять сотен братьев. Как и остальные, первый капитан видел этот момент в грёзах, о которых не станет говорить ни один из Ангелов. Воины надеются, что пережитый позор удастся похоронить вместе с телом примарха. Их церемония довольно проста и безыскусна. Воспевать одну смерть, пусть даже речь идёт о Великом Ангеле, когда на всей планете не сыскать души, избежавшей её касания, кажется недостойным.

Сангвиний бы такого не хотел.

Статуи во Дворце обёрнуты пурпурной и амарантовой тканью. Составляются списки невообразимой длины. И речь не только о последней дани уважения погибшим. Имена живых тоже вносят в архивы. В будущем, которое начинается сейчас, их число будет жизненно важным. Уравнения войны нужно пересчитать как можно скорее.

Годы начинают свой бег с пожилого мужчины. Он прислушивается к звукам, доносящимся из-под крышки карманных часов, и понимает, что устройство снова работает. Кирилл Зиндерманн заводит механизм, но не знает, в какое положение выставить стрелки. Время снова идёт, но он понятия не имеет, который час.

Старик стоит на пороге библиотеки. Из-за дыма воздух кажется белым, как бумага. Всё покрывает слой пыли и мелкого мусора. Город по-прежнему сотрясается от взрывов. В небе пульсирует яркий свет, похожий на солнечный. Он с трудом пробивается сквозь завесу облаков. Мауэр говорит, что это пустотная война. Космические корабли сражаются друг с другом на низкой орбите. Тысячи их. Боэтарх узнала об этом по воксу.

Зиндерманн слышит её голос, доносящийся из дворика внизу. Боэтарх пытается удержать сигнал, связаться с Префектус или Гегемоном и узнать сводки. Или хоть что-нибудь.

Зиндерманн думает, что со временем им всё расскажут. Во всяком случае, всё, что положено знать. Он оглядывается на опалённый фасад библиотеки. С этого дня и на протяжении многих лет знания станут самым ценным ресурсом. У кого-то они будут. У кого-то нет. Что-то можно узнать, а что-то лучше забыть. Секреты станут настоящей валютой, а их хранители — архитекторами восстановленного из руин Империума.

Есть вещи, которые люди обязаны знать. И в то же время есть такое, о чём им лучше никогда не слышать. Придётся научиться отличать одно от другого. Эта задача, наверное, ляжет на плечи кого-то более мудрого. Зиндерманн же всегда был сторонником идеи, что все существующие знания должны распространяться свободно и быть доступны каждому.

Теперь он уже не уверен в корректности подхода. Он вообще больше ни в чём не уверен.

Мауэр зовёт. Зиндерманн оглядывается на архивариуса. Девушка наблюдает из-за дверей библиотеки.

— Пойдёшь с нами? — спрашивает бывший итератор. Они хотят попытаться добраться до Гегемона.

— Я должна остаться, сэр, — отвечает она. — Нельзя бросать архивы без присмотра.

— Здесь небезопасно, — замечает Зиндерманн. — Возможно, с тех пор как мы пришли, стало даже опаснее. Враги…

— Кто-то должен сберечь эти книги.

Он кивает и улыбается.

— Мы пришлём людей тебе на помощь. Наверное, кого-то из Префектус. Я тоже вернусь, как только смогу. Итак…

Мауэр снова кричит его имя. Боэтарх начинает терять терпение. Зиндерманн разворачивается и уходит. На полпути он оборачивается с печальной улыбкой.

— Мне так жаль, — произносит он. — Это ужасно невежливо с моей стороны. Но я так и не спросил твоего имени.

— Чейс, сэр, — отвечает девушка. — Лилеан Чейс.

Зиндерманн снова кивает и спускается по ступеням во двор, закрывая платком рот и нос, чтобы не задохнуться от дыма.

Архивариус провожает его взглядом и затворяет дверь.

Многим, даже слишком многим, всё равно, что принесут с собой грядущие годы. Бездыханное тело Эмхона Люкса лежит возле повреждённого гравикресла под обвалившейся аркой врат Теклиса. Кровавый Ангел смотрит в небо. С места, где лежит труп, уцелевшая полуарка ворот выглядит как сломанное птичье крыло. Пустые глаза не видят ни неба, ни арки. Люкс проиграл последний бой — но не предателям, чьи трупы лежат вокруг, а собственному искалеченному телу, которое не выдержало пылающей ярости и жажды битвы.

Его найдут спустя восемнадцать недель, когда рабочие бригады наконец доберутся до этих мест.

Тьяраса Грунли случайно обнаруживают всадники Белых Шрамов через несколько часов после возвращения Императора. Когда они поднимают тело, чтобы унести его и воздать воину последние почести, Волк наконец выдыхает. Легионеры спешно проверяют жизненные показатели, надеясь, что воин каким-то чудом выжил.

Не выжил.

Джера Талмада лежит рядом с остовом своей машины у Иреника.

Её тело так и не найдут.

Некоторые пытаются понять, что именно принесут эти новые годы. Константин Вальдор сидит один в своих покоях и смотрит на лежащее на полу копьё. Он думает о том, могут ли вещи, которые оружие ему поведало, быть ложью. И знает, что это не так.

Лидва ждёт в вестибюле. Его не заключили под стражу, но впереди ждёт череда допросов. Так велел Преторианец. Космодесантник достаёт старые таро и добавляет новые карты, собранные в корабельном отсеке. Они взяты из двух совсем разных колод. Лидва тасует стопку и выкладывает карты перед собой. Воин надеется, что пси-активные пластинки подскажут, что ждёт в будущем его или остальной мир.

Первая карта — Мститель. Это он знал и так.

Заранчек Ксанфус с наспех перевязанной раной ждёт в лаборатории Приюта. Эдил-маршал Харахель и ещё четверо мрачных и молчаливых стражей из общины Ключа только что забрали на хранение всё, что создал Фо. Ксанфус понятия не имеет, куда они уносят «Терминус», но за процессом тщательно следил Халид Хассан, так что Избранные не останутся в стороне. Наверное, материалы отправятся на Титан.

Ксанфус подходит к блоку сжигателей отходов и проверяет настройки. Избранный чувствует исходящий от печей жар. Все работают на полную мощность. Ещё двадцать минут, и весь генетический материал, находившийся в лабораторных баках, сгорит. Таковы условия сделки. Уничтожить всё, когда работа подойдёт к концу.

Ксанфус поднимает взгляд и видит наблюдающего за ним Амона Тавромахиана. Как же тихо двигаются эти кустодии!

— Ты закончил? — спрашивает страж.

— Ещё несколько минут, — отвечает Ксанфус. — Хочу убедиться, что материалы утилизированы полностью.

— Нам пора, — говорит Амон.

— Я прошу всего несколько минут, — настаивает Ксанфус. — Нужно всё сделать правильно.

Амон смотрит на него и молча уходит.

Всё нужно проверить и перепроверить. После ухода не должно остаться никаких следов. Последняя партия биоматерии, загруженная в сжигатели, входила в группу образцов, маркированную как «Ксанфус». Он лично загрузил её в топку.

Печи обманчиво мягко гудят, испепеляя содержимое. Сейчас биомасса находится внутри, и, когда рабочий цикл завершится, не останется ни следа этой работы. Ни одной спирали ДНК, ни крупицы пепла, по которой можно было бы что-то узнать.

Всё исчезнет, включая расчленённое тело настоящего Заранчека Ксанфуса.

Избранный укладывает в кейс несколько инфопланшетов и пару стопок документов. Он также добавляет несколько страниц, позаимствованных, пока никто не смотрел, из дневников регента.

И ещё записи Базилио Фо — те, которые ему позволяли вести в заключении (потому что они мне определённо пригодятся).

Для некоторых годы отматываются назад, так, чтобы выстроиться в верный порядок и встретиться с теми, что начинаются сейчас. Тёмный Апостол Эреб с помощью осквернённого клинка и крови Локена сделал это возможным. Он завершил цикл, как того хотела Старая Четвёрка, и теперь колесо судьбы будет вращаться вечно, как и положено. Новые годы идут вперёд вместе с ним.

Давным-давно, настолько, что никто из живущих не сосчитает, сколько лет назад это случилось, Джон Грамматикус аккуратно затягивает очередной узел — волчьей петлёй, как учили — вокруг камня в безымянной пещере. В долине стоит жаркое лето. В синем небе светит солнце. Воздух свеж, а густые леса отливают сочной, почти изумрудной зеленью, хотя ледники начали отступать всего несколько поколений назад. Крутые склоны юных гор поросли дубами, остролистом, елями и соснами. Когда-нибудь эти вершины назовут Пиренеями.

Грамматикус убирает клубок в котомку. Очередной узелок встал на своё место. Осталось ещё много. И будет становиться всё больше. Он обещал отметить дорогу — от начала до конца, — и для этого ему предстоит вновь преодолеть уже пройденный путь. Сейчас этот путь стал намного длиннее и сложнее, чем когда Грамматикус проходил — или пройдёт — по нему в прошлый раз. Время и пространство вернулись в исходные позиции, так что некоторые отрезки отстоят друг от друга на тысячелетия и световые годы. Но придётся отметить каждый шаг до единого, иначе всё пропало или пропадёт. Или, может, оно уже пропало давным-давно в далёком будущем.

Наверное, эта работа растянется на всю его оставшуюся жизнь.

Логокинетик достаёт торкветум, чтобы отыскать координаты следующего шага. Удовлетворившись результатом, Грамматикус в последний раз вдыхает полной грудью прохладный летний воздух. Он задерживается на мгновение, разглядывая фигуры, нарисованные на каменной стене: силуэты людей с копьями, антилопа, отпечаток ладони. Этому рисунку не больше пары дней. Люди, создавшие его, скоро вернутся с успешной охоты. Джон уверен, что они никогда не заметят тонкую красную нить, повязанную вокруг расколотого камня в самом тёмном и дальнем углу пещеры.

Пора идти. Нужно делать разрез. Он достаёт из сумки перо. У него острый кончик. Достаточно острый. Это ослепительно белое перо из крыла Ангела.

iv

Наследники

Десять тысяч лет начинают свой ход и здесь, на мостике «Мстительного духа».

Когда Эзекиль Абаддон поднимается на командную палубу, множество систем подают звуковые сигналы, а тревожные сирены продолжают вопить, будто отсчитывая мгновения и задавая ритм грядущим годам.

— Выключите их, — велит первый капитан. На эту задачу уходит несколько секунд. Наконец затихает последний гудок и остаются только звуки работы: гул пробуждающихся систем, писк пультов и машин, печатающих отчёты с ауспиков, голоса офицеров, шипение тепловых горелок, которыми варят металл, да скрипы и стоны охромевшего корабля.

В спёртом воздухе летают искры — повсюду ведутся ремонтные работы. Абаддон пытается не замечать повреждений. Он ищет то, что уцелело, то, что может работать. Он видит зелёные и белые руны на пультах рулевых и мерцающие диагностическими схемами экраны управления тягой двигателей, сенсорных систем и контроля положения в пространстве, медленно ползущие янтарные шкалы на дисплеях двигательного отсека и главной инженерной палубы. Видит, как загораются и обретают форму гололитические проекции.

Собственные травмы он тоже старается не замечать. Абаддона знобит, а конечности налились тяжестью. Глубоко внутри появилась саднящая рана, будто из тела вырвали важный орган, и теперь ничто не может заполнить пустоту.

Не хватает энергии даров, к которым он смог прикоснуться. Без них Абаддон чувствует неполноценность. Он кажется себе пустым и смертным.

И ненавидит это чувство. Дары, которыми поделился Эреб, — просто инструменты, оружие, преимущество. Но первый капитан Сынов Хоруса с ужасом осознаёт, насколько легко он начал ими пользоваться. Теперь и тело, и разум, и даже душа жаждут вернуть соблазнительные и опьяняющие способности.

Абаддон знает, что остальные чувствуют то же самое. Сикар, Баракса, Улнок… Все страдают от гложущей пустоты. Некоторые, например Экрон Фал и Тархиз Малабре, лишившись поддержки Хаоса, превратились едва ли не в беспомощных калек. Они кажутся тусклыми и выгоревшими оболочками. Этих воинов трясёт, и они не осознают, что постоянно рыдают.

Эреб помог советом. Несущий Слово знает о таких вещах намного больше Абаддона и тоже должен страдать от невыносимой боли и утраты. По нему сложно сказать. О Тёмном Апостоле вообще тяжело судить, пусть даже вся его кожа исписана истиной. Первый капитан презирает навязчивого союзника. За то, кем он является, за поступки и за всё, что воплощает Несущий Слово. Он устал считать, сколько раз был готов убить Эреба просто потому, что это Эреб.

Но Тёмный Апостол приносит пользу. Он — инструмент для достижения цели и источник знаний. Только благодаря его помощи у них есть возможность выбраться с Терры живыми. Так что Эреб будет жить, пока представляет ценность. А потом Абаддон пересмотрит решение.

Несущий Слово помог советом не только ему, но и всем остальным воинам. Его мягкие речи и тихие слова поддержки помогли справиться с болью и использовать её как источник сил. В шёпоте кроются и обещания. Да, варп схлынул, а Хаос отступил. Но так будет не всегда. Кое-что можно сделать. Для начала — выжить и обеспечить себе безопасность. А потом можно задуматься и о более значимых вещах; таких, которые помогут Старой Четвёрке отыскать дорогу обратно, таких, которые приведут в места, где можно вновь получить утраченные дары.

Абаддон замечает, что Тёмный Апостол стоит в тенях на краю командной палубы и наблюдает за работой. Эреб говорит, что отчасти боль, которую чувствует первый капитан и остальные воины XVI легиона, — это просто скорбь. Они потеряли отца. С этим придётся смириться. В противном случае их участь будет печальной.

Абаддон не верит. Он скорбит не по отцу.

Первый капитан проходит к старому столу стратегиума. Под ногами хрустит стекло и обломки пластека. Он кладёт Коготь Хоруса на столешницу. Ему хочется, чтобы все видели перчатку. Абаддон хочет, чтобы она всегда находилась рядом и ни у кого не возникало вопросов, кто стал новым хозяином оружия.

— Отчёт! — велит он. Голоса на мостике затихают. В отсеке присутствует порядка пятидесяти душ. В большинстве своём — легионеры Шестнадцатого и несколько Несущих Слово. Им пришлось импровизировать и адаптироваться. Из прежней команды выжило всего несколько человек, и почти все они бесполезны. Но астартес обучены выполнять любую работу в экстренной ситуации. Они могут учиться, используя архивы данных, вложенные в память с помощью гипноподготовки на этапе создания. Если возникает такая нужда, легионер станет хоть рулевым, хоть офицером сенсорных систем, хоть адептом двигательного отсека. Они — астартес. Их создавали для эффективного выполнения задач в любых условиях. Звёзды невозможно завоевать и привести к согласию армией, неспособной адаптироваться.

Кроме того, это Сыны Хоруса. Сломленные, раненые, страдающие от боли — всё так. Но они по-прежнему лучшие воины-транслюди из когда-либо созданных Империумом.

— Мощность двигателей достигла шестнадцати процентов, — сообщает Аргонис, подходя к командиру с инфопланшетом в руке. Легионер бледен, его раны едва затянулись. А ещё его трясёт, и Абаддону это не нравится. Но тем не менее Аргонис пытается работать, так же как остальные.

— Боковые установки по-прежнему не отвечают, — продолжает бывший советник Луперкаля. — Получилось восстановить часть сервиторов. Начали работы по укреплению внутренних несущих конструкций в осях девять-шесть и девять-одиннадцать. На нижних палубах нет питания. Я также отключил системы жизнеобеспечения среднего пояса: вентиляцию, кондиционирование и местами гравитацию, — чтобы сберечь то, что осталось. Высвобожденные резервы перенаправлены на поддержание работы основных систем.

Абаддон изучает переданный инфопланшет.

— Импеллеры? — спрашивает он.

— Работают, но на малой мощности.

— Сенсорные блоки?

— Баракса сообщает, что они должны активироваться в течение нескольких минут.

— Давайте быстрее, — говорит Абаддон. Мостик заливает яркий синий свет. На заднем плане раздаётся ультразвуковой писк. — И выключите системы обеззараживания. Они тратят ценную энергию, которая пригодится в другом месте.

Поначалу кажется, будто Аргонис хочет оспорить последний приказ, но легионер просто кивает.

— Есть, первый капитан.

— Аргонис, нужно уходить, — поясняет Абаддон. — Сразу, как начнут работать рулевые системы и импеллеры. Если задержимся, то…

Тот снова кивает. Подходит Улнок.

— Мы приняли на борт шестьдесят четыре машины с поверхности, первый капитан, — сообщает адъютант. — И будут ещё. Вор Икари и Тарас Бальт сообщают, что их роты готовятся к взлёту и прибудут в течение шестидесяти минут. Ксофар Беруддин докладывает, что Пятую прижали огнём, но подтверждает начало эвакуации в течение получаса.

— Подождём столько, сколько сможем, — говорит Абаддон. Он понимает, что в будущем каждый воин будет на счету. Нужно забрать с Тронного мира всех, кого получится.

— Да, первый капитан.

— Но пусть поторопятся. Мы не сможем торчать здесь вечно.

— Они в курсе, первый капитан.

— Озвучь ещё раз, Улнок.

Воет сирена.

— Я же велел их отключить! — кричит Абаддон.

— Это сигнал внешних датчиков, — отвечает Сикар. — Они засекли движущиеся объекты. Пять вражеских кораблей идут на сближение. Дистанция: шесть тысяч километров.

— Кто?

— Сатурнианский флот.

Абаддон всё это время не отрывал взгляд от мониторов. Ближний космос вокруг Тронного мира погрузился в бурлящий, пылающий ад пустотной войны. Тысячи кораблей сошлись в битве, и с каждой минутой прибывают новые. Он видел, как целые флотилии сгорали, не успев сойти с орбиты. Их подавляли огнём и уничтожали, не давая выйти из боя. Возмездие, как и ожидалось, стало страшным. Никакой пощады. Даже намёка на неё.

— Отчёт по статусу орудийных систем! Сейчас же! — велит Абаддон. Нужно бежать. Нужно уходить прежде, чем их заметят и убьют. Но они только-только восстановили подачу энергии, а сотни боевых братьев сейчас летят с планеты на борт флагмана.

Кроме того, первый капитан не уверен, что корабль вообще в состоянии двигаться.

— Чёткий контакт, — рычит Сикар. — Приближающиеся корабли взяли нас на прицел. Все системы активны. Через тридцать секунд у них будут огневые решения.

— Мощность?

— Уже девятнадцать процентов, — отвечает Аргонис. Абаддон кивает.

— Поднять щиты! — командует он.

v

Свет во тьме

Он проводит её так далеко, как может. Возможно, чуть дальше. Сам факт присутствия посторонней в этих залах грозит дисциплинарным взысканием, но, похоже, ему всё равно.

Или наоборот — слишком не всё равно.

Раньше она не бывала в этой части Санктума Империалис. Они движутся медленно — отчасти потому, что женщина очень слаба. Но основной причиной задержек является благоговейный трепет, с которым она смотрит вокруг.

Несмотря на разрушения, Дворец по-прежнему впечатляет. Она не замечает обломки и грязь, разбитые витражи и плиты, следы от выстрелов на золотых стенах, пятна крови. Женщина с восторгом глазела на врата Вечности, когда они шли сквозь скопившиеся под аркой пылевые наносы, так, будто видела перед собой нетронутый архитектурный памятник, сияющий символ побед и славы.

Даже полуразрушенные, со снесённым верхом, они поразили её воображение. Оба путника на их фоне казались совсем крошечными. И остальные люди, проходившие сквозь врата встречными потоками, и боевые машины, ковыляющие, словно раненые звери, — тоже.

Воздух пропитан дымом. Повсюду сгустились глубокие, тяжёлые тени, но золото и аурамит продолжают сиять. Они отражают отблески пожаров, что не перестают пылать среди руин, и пламя факелов в руках солдат и торопливо снующих медиков. А ещё — вспышки и сполохи в небе, которые то и дело расцветают над облаками, словно северное сияние.

— Это пустотная война, — поясняет он спутнице. Большего ей знать не нужно. Она может представить, как одни космические корабли врываются в порядки других, замерших на орбите.

Воин знает дорогу, потому что бывал здесь раньше и имеет допуск. Мимо проходят толпы людей — все грязные, пребывающие в замешательстве и отупевшие от шока. Все торопятся выполнять важные задачи. Но каждый склоняет голову при виде чёрно-белых доспехов, даже братья-астартес в красной, белой и жёлтой броне.

Женщине, однако, кажется, что она тоже знает, куда идти. Будто виа Аквила привела её в это место и продолжает стелиться под ногами, покуда хватает глаз, и звать за собой.

Путники останавливаются в высоком зале, где пересекаются две процессионали. Крыша частично обвалилась, и пластальные балки свесились внутрь, будто пальцы великана, оплетённые лианами разорванных кабелей. По периметру стоят золотые статуи героев и воителей. Некоторых сбросили с постаментов. Покрытые копотью стены украшены гигантских размеров фризом, на котором полубоги и ангелы пришли поклониться кому-то сидящему на троне. Из-за повреждений женщина не может разглядеть лицо существа, но зато чётко видит окружающий его ореол света в виде солнечных лучей, подчёркивающий царственное величие фигуры.

— Дальше мы пройти не сможем, — говорит воин.

— А сколько осталось? Сколько ещё идти?

— Отсюда до Серебряной двери пять километров.

Достаточно близко. Женщина никогда не думала, что и сюда-то доберётся.

— Спасибо, что привёл меня сюда.

Сигизмунд кивает.

— Спасибо тебе, что привела меня сюда, — говорит он в ответ.

Чемпион разглядывает женщину. Киилер кажется такой худой и хрупкой. Мантия, в которую она завернулась, только подчёркивает тонкую, измождённую фигуру. У неё узкое лицо и почти прозрачная кожа. Очень немногие из паломников, едва ли пятая часть, выжили и смогли покинуть залы под горой. Большая часть этих людей изменилась навсегда.

Но вот глаза её ярко сверкают.

Киилер несколько секунд опирается на руку спутника и переводит дыхание, а потом медленно поворачивается вокруг, разглядывая стены.

— Что ты собираешься делать дальше? — спрашивает Сигизмунд.

— Думаю, то же, что и ты, — отвечает женщина. — То же, что и все. Надеяться, бороться, восстанавливать силы.

Она бросает на легионера короткий взгляд.

— Верить, — добавляет Киилер после паузы.

Кажется, в её улыбке больше силы, чем во всём остальном теле. Улыбка будто поддерживает в ней жизнь. В такие моменты Эуфратия снова становится похожа на молодую женщину, которой была когда-то, и демонстрирует силу, что таится внутри. Свет из неведомого источника. Силу понимания, принятия, покоя. Силу увидеть нужный путь и пройти по нему.

Им всем теперь нужна такая сила.

— Надо возвращаться, — произносит Сигизмунд.

— Конечно, — кивает Киилер. — Ещё пару секунд.

Она, хромая, отходит от закованного в броню воина и останавливается перед центральной фигурой фриза. Барельеф, изображающий человека на троне, сильно пострадал и покрылся сколами. Позолота облетела и отслаивается хлопьями. Но его ещё можно разглядеть, несмотря на грязь и темноту.

Киилер медленно, через боль опускается на колени прямо в дорожную пыль. Она поднимает взгляд на фигуру на стене.

И воздевает руки.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Конец и Смерть» — это последняя книга «Осады Терры» и кульминация Ереси Хоруса. Соответственно, в ней описаны одни из самых известных и узнаваемых эпизодов канонической мифологии Warhammer 40,000. Это по любым меркам важное произведение, и к нему предъявляются серьёзные ожидания как со стороны Games Workshop, так и от всего сообщества фанатов сорокового тысячелетия.

Меня попросили рассказать о композиции «Конца и Смерти». Я делаю это с неохотой, потому как считаю, что книга сама должна отвечать на такие вопросы и не стоит полагаться на комментарии автора. К примеру, у меня не получится обсуждать процесс написания книги, не рассказывая о трудностях, с которыми он был сопряжён. Было ли тяжело её писать? Безусловно. Должен ли этот факт каким-то образом менять опыт прочтения? Ни в коем случае. И потому я дам кое-какие комментарии, но не с целью вызвать сочувствие, а просто для тех, кому интересны так называемые «технологические процессы».

На написание «Конца и Смерти» у меня ушло два года почти ежедневной работы. Для сравнения, романы я пишу от трёх до шести месяцев. Это и неудивительно, потому что обычный роман насчитывает от девяноста до ста десяти тысяч слов. По объёму «Конец и Смерть» можно приравнять к четырём таким книгам. Размер произведения соответствует масштабам описанного в нём материала: финал Осады Терры и поединок Хоруса с Императором. Это самый важный и известный эпизод в мифологии и знаковая история для всей вселенной Warhammer 40,000.

Поэтому роман должен был стать масштабным во всех смыслах слова. Основные события, такие как битва Сангвиния с братом или дуэль Хоруса с отцом, нужно было описать в достаточной степени монументально. Эти трое, возможно, являются самыми важными и могущественными персонажами во всём сеттинге. И для создания сцен с их участием приходилось включать дополнительную «передачу», искать новый уровень, на который пришлось бы подняться, чтобы получилось как надо. Раньше я такого никогда не делал и не писал ничего столь грандиозного. Я даже не знал, получится ли. Вообще, романы по «Ереси Хоруса» и Warhammer 40,000 по умолчанию до жути монументальны. Такова природа этой вселенной со всеми её эпическими конфликтами и титаническими свершениями. В предыдущие годы я написал немало «больших» книг, где в центре сюжета были крупные и значимые события. И потому не знал, можно ли сделать больше. Можно ли то, что и так отличается эпическими масштабами, сделать ещё эпичнее?

Кроме того, основной сюжет книги разворачивается на фоне войны, охватившей целую планету (или звёздную систему). И для того есть немало причин. Во-первых, в истории одновременно происходят множество событий, и некоторые являются весьма важными сами по себе. Поэтому их необходимо было отследить и показать, как они связаны друг с другом. Во-вторых, мне хотелось создать и поддерживать у читателя ощущение глобальности происходящего. Он должен понимать, что стоит на кону, и разделять чувства персонажей, даже тех, кто ни на что не влияет и просто случайно оказался рядом в исторический момент. В-третьих, я чувствовал себя обязанным рассмотреть и, во многих случаях, увязать вместе отдельные сюжетные линии второстепенных, но любимых персонажей. Это же конец серии, её торжественный финал. Если истории персонажей, начавшиеся много лет назад в старых романах «Ереси», не привести к завершению здесь и сейчас, то другой такой возможности уже не будет — ведь не будет и следующих книг. И наконец, мне нужен был контраст в повествовании. Если бы книга рассказывала только об основных событиях, ей не только не удалось бы должным образом охватить всё финальное событие; она бы получилась слишком утомительной для чтения и однобокой. Переходы между сюжетными линиями, небольшая спокойная сцена или эпизод со второстепенным персонажем позволяют создать необходимую игру света и тени. Ограничься мы только конфликтом Хоруса и Императора, это было бы слишком сложно прожевать за один раз. И периодические отступления от их яростного поединка только подпитывали эту ярость, когда приходило время вернуться к очередному его этапу.

И потому термин «масштаб» в этой книге применим и к объёму текста. Мне пришлось написать весьма солидные тома, чтобы вместить всё вышеперечисленное.

«Конец и Смерть» стала такой длинной не потому, что мне казалось, что так будет правильно. Эта книга обязана быть длинной.

Авторы «Осады Терры» в процессе работы обнаружили, что произведения цикла получаются длиннее наших «обычных» романов. Когда я приступал к восьмой книге, то понятия не имел, насколько объёмной она получится. Ник Кайм, мой редактор, тогда сказал: «Просто пиши. Не думай о количестве слов». И спустя шесть месяцев, когда счётчик перевалил за сто пятьдесят тысяч, а до конца было ещё далеко, я его предупредил. Мы оба знали, что после определённого объёма становится физически, технически невозможно переплести том в твёрдую обложку. И в результате восьмая книга вышла в трёх частях.

Этот трёхтомный формат с самого начала вносил путаницу в композицию. Как я уже говорил, по объёму «Конец и Смерть» соответствует четырём обычным романам и, условно говоря, за то же время я мог бы написать четыре отдельных книги. Но каждое произведение имеет свою анатомию, свою структуру — начало, середину и конец — и свои сюжетные линии, связывающие всё воедино, даже если роман является частью серии. «Конец и Смерть», однако, не имеет такой структуры в каждом отдельном томе. Это один роман, его составные части и сюжетные линии растянуты на совокупный объём всех трёх книг и, соответственно, отличаются большим, чем обычно, масштабом. Однако при прочтении первого тома эта особенность ещё не очевидна. Некоторые сюжетные линии могут казаться подвешенными в воздухе или бессмысленными. Это потому, что читатели подсознательно ожидают увидеть под обложкой знакомую структуру (да, даже зная, что это только часть крупного произведения). Во многом композиция восьмой книги становится понятна, только когда добираешься до третьего тома, где ранее разделённые сюжетные линии начинают сплетаться воедино, завершаться или пересекаться в неожиданных местах. Истории, которые поначалу казались интересными, но будто бы случайными отступлениями, внезапно обретают значимость в рамках общей картины.

Поэтому термин «масштаб» нужно применять и к структуре этой книги. Фундамент, лежащий в её основе, попросту намного больше, чем можно ожидать. И если принципы построения «Конца и Смерти» кажутся читателю незнакомыми, то, поверьте на слово, они и автору кажутся точно такими же. Я никогда не писал ничего столь монументального, и речь не про объём. Было бы проще выпустить четыре отдельных романа за то же время, потому что у каждого была бы своя форма, свои начало и конец, своя развязка (и чувство удовлетворения от сделанной работы) и перерывы между ними. Если бы стояла задача написать четыре произведения подряд, у меня было бы четыре отдельных творческих проекта и четыре возможности привести мысли в порядок. Я как-то раньше уже сравнивал процесс написания книги с необходимостью таскать с собой тяжёлый чемодан на протяжении нескольких месяцев. Пока работа не завершена, нельзя избавиться от ноши. И когда сдаёшь книгу, то приходит чувство физического облегчения. С «Концом и Смертью» всё не так. Когда я закончил сначала первый том, а затем второй, то не получил долгожданной передышки, только чувство лёгкого удовлетворения от выполнения очередного пункта плана. Я ещё ничего не закончил, несмотря на то что книги ушли в редактуру и печать. Бремя романа, багаж его сюжета и структуры продолжали лежать в голове. Они оставались со мной два полных года. Они были со мной, когда я шёл спать и когда просыпался, когда ходил в магазин или отдыхал, глядя в телевизор. От этого невозможно сбежать, пока не закончишь работу. Было тяжело, и мне потребовалась немыслимая ранее выносливость.

И в то же время эта работа стала самым богатым творческим опытом за всю мою карьеру.

Когда было принято решение показывать весь спектр событий, эту «глобальную панораму», где есть место и основным, и второстепенным персонажам, я понял, что придётся иметь дело с несколькими параллельными сюжетными линиями. И чтобы поддержать темп, угнаться сразу за всеми зайцами, я переключался между ними так быстро, как мог, используя короткие, насыщенные главы. А когда требовалось взглянуть на события пошире, чтобы сбалансировать фокус повествования, я включал главы (обычно они называются «Осколки»), которые добавляли немного импрессионистских мазков к общей картине или объединяли несколько событий, происходящих одновременно.

На мой взгляд, ничто не выдаёт второстепенную или третьестепенную сюжетную ветку так, как сниженный уровень внимания со стороны автора и меньшая детализация окружения. Мне не хотелось, чтобы эти истории казались банальными или ненужными. И потому я решил, что всё в книге должно происходить с одинаковой интенсивностью. Если линии Императора, Хоруса и Сангвиния пишутся с большим вниманием к деталям, то остальные персонажи (Киилер, Фо, Дорн, Зиндерманн, Олл, Вулкан, Ранн и другие) должны получить не меньше. В этой книге, на какой странице ни открой, самым важным моментом будет тот, что описан на этой самой странице. Ничто не должно казаться простым наполнением, и ни одна история не должна восприниматься как проходная и незначительная.

Этому очень помогла экспозиция (мир тонет в варпе, из-за чего даже время остановилось), потому что все события происходят «прямо сейчас». Конец «Осады» — это, конечно, история об эпической схватке полубогов, но ещё и о самой Терре, о планете, и о судьбе человечества. Поэтому и планета, и люди должны всё время присутствовать на страницах, напоминая о том, что стоит на кону. Нужно передать то, как происходящее воспринимается планетой и живущими на ней людьми. Как… кто-то когда-то писал: «Я был там…» Мне очень хотелось, чтобы читателю тоже казалось, что он был там, независимо от того, какую главу он читает.

Некоторые сюжетные линии нужны по важным, но не всегда очевидным причинам. Ветки «Ранн и Зефон» и «Корсвейн и Тёмные Ангелы в Полой Горе» изначально служат в качестве декораций продолжающейся осады. Они являются каркасом для описания тотальной войны, идущей на поверхности планеты в мгновения судьбоносной высадки на борт «Мстительного духа». В обоих случаях (а также в сюжетных линиях с участием Амита, Тейна, Агаты и Сартака) повествование меняет точку зрения, демонстрируя происходящее от лица отважных лоялистов, что пытаются сражаться вопреки всему в надежде на чудесное спасение. Они напоминают о конфликте, который должен разрешиться в результате основного сюжета книги. Но обе ветки к концу романа развиваются и обретают дополнительные смыслы. Эпизоды с Ранном и Зефоном позволяет показать в деталях и с близкого расстояния кошмарные последствия смерти Сангвиния — ключевого момента как этой книги, так и всего лора Warhammer 40,000. Линия Корсвейна рассказывает новую и важную в контексте вселенной историю, которая помогает погрузиться в подробности работы Астрономикана и рассказывает о старых внутренних распрях среди Тёмных Ангелов, а затем объединяет буквально все второстепенные сюжетные линии с центральным поединком Хоруса и Императора. И хотя поначалу кажется, что это просто дополнительное повествование о благородных приключениях Тёмных Ангелов — достаточно неожиданных участников последней битвы за Терру, в третьем томе его значимость раскрывается по-настоящему. Я старался сделать так, чтобы конфликт в этих двух сюжетных линиях был описан по-разному, чтобы получить контраст. Ранн и Зефон сражаются в условиях «современной» войны (особенно в сценах с зачисткой бункеров Хасгарда), которая к эндшпилю превращается в абсолютное безумие и кровавую мясорубку, когда герои оказываются на пути вражеской атаки. А с Корсвейном, несмотря на не меньшую напряжённость, я пытался создать атмосферу войны «тёмных веков», с чёрной магией, и сделать её похожей на артурианские мифы. Тёмные Ангелы — это рыцари в тяжёлых доспехах, сомкнувшие щиты перед последней битвой, а со всех сторон на них надвигаются силы злого колдуна.

Линия Зиндерманна, напротив, предлагает более спокойную и созерцательную точку зрения на события и создаёт, возможно, долгожданные моменты передышки. Как и в случае с Фо, Малкадором и Оллом, мне хотелось через Зиндерманна озвучить часть фундаментальных идей и концепций, дать несколько новых точек зрения, пусть даже и противоречащих мыслям других персонажей книги. Кто прав в данном случае, предстоит решить читателю. Зиндерманн, кроме того, является буквально голосом, который напрямую или косвенно связывает воедино происходящее. Через вездесущий варп то, что Зиндерманн и Мауэр читают вслух, находясь в библиотеке, расходится по страницам и проявляется в других сюжетных ветках, словно эхо или внезапные воспоминания. В некоторых случаях это достаточно очевидно, как с чтением «Книги Самуса», которое напрямую влияет на Локена и Абаддона, а затем помогает (без ведома Зиндерманна и Мауэр) Гарвелю в трудный час. Предложения, фразы и даже отдельные слова, которые эти двое произносят в библиотеке, затем всплывают в мыслях и речи других персонажей. «Тайные тексты», которые они зачитывают, иногда придуманы мной специально для этой книги, а иногда — цитаты из классических произведений Шелли, Элиота, Милтона и Теннисона. Их отголоски встречаются повсюду: у Дорна (в основном Т. С. Элиот), у Корсвейна (Шелли), у Императора (тоже Шелли и ещё Теннисон), у Олла Перссона (в основном Теннисон) и так далее. По задумке они задают мотив, служат для прозаического текста аналогом музыкального рефрена, аналогично сквозным темам в саундтреках к фильмам. Этот приём должен был создать навязчивое, возможно даже тревожное чувство синхронности и связности, показать, что в застывшее мгновение, когда всё тонет в варпе, реальность начинает наслаиваться сама на себя и это приводит к загадочным совпадениям. Идеи цепляются друг за друга, а мысли разных людей начинают резонировать. Умирающий мир настолько искажён, что обретает подобие гармонии.

С помощью поэзии я хотел затронуть одну из важных тем всей книги: идею о том, что воображение (а следовательно, и эмоции, и искусство) является одной из ключевых особенностей человечества. Император это понимает и решает сохранить воображение и в буквальном смысле, и в генетическом коде примархов. Но люди, живущие в жестоком, механическом и очень светском мире, не всегда осознают и ценят это своё качество. Воображение — основной инструмент для постижения варпа. Оно — основа магии. А ещё оно является одним из фундаментов, на котором можно было бы выстроить новое будущее для человечества. Давным-давно, ещё в «Возвышении Хоруса», персонажи размышляли о том, какую роль будут играть примархи и астартес, когда закончится война. Они могли бы стать архитекторами общества и мудрыми лидерами. Но война никогда не закончится, и даже в стремящемся ввысь юном Империуме подобные вещи легко забываются и начинают казаться незначительными. Разумеется, во время кровавой Ереси и ошеломляющей осады они становятся совершенно ненужными по сравнению с потребностью выжить.

Сюжетная линия Зиндерманна и другие смежные повествования рассказывают о том, что теряется или уже утеряно, об уходе от человечности — впоследствии это станет важной особенностью эпохи сорок первого тысячелетия. Воображение — незаменимый ресурс, необходимый человечеству. И, как я уже говорил, оно — основа магии. Ваше страстное увлечение этой вымышленной вселенной, энтузиазм, с которым вы изучаете её лор, старание, с которым вы собираете армии, и тот факт, что вы сейчас читаете эти слова, равно как и любые другие книги от Black Library, доказывает, что вы все — её адепты.

Я, кстати говоря, не стану указывать источники цитат, приведённых в романе. Если очень хочется, то всю информацию можно без труда отыскать в интернете. Однако хочу отдельно упомянуть эпиграф из самого начала первого тома, потому что строки принадлежат малоизвестному поэту, а подпись специально подобрана так, чтобы скрыть историю происхождения. Это «Не тот город» (Not for that City) (1902 г.) за авторством Шарлотты Мью.

Решение писать книгу в настоящем времени также появилось достаточно рано. В этом есть смысл — ведь время остановилось, и теперь всё происходит «сейчас». Но настоящее время также придаёт событиям дополнительную срочность и создаёт напряжение. Мне показалось, что это усилит драматический эффект. Кроме того, Ересь Хоруса и Осада Терры — это далёкое прошлое (по сравнению с событиями сорок первого тысячелетия), и мы часто относимся к ним как к легендам и мифам. Целью написания всей серии «Ереси» было поместить читателя на место участника, в самый водоворот событий и показать, что произошло «на самом деле». Если хочется познакомиться с мифической и легендарной версией произошедшего, то можно взять классические «Образы Ереси» или обратиться к великолепным статьям по лору вселенной в старых книгах правил. А наши романы задаются целью показать всё без прикрас, рассказать «подлинную» историю. И я решил, что настоящее время поможет усилить эффект присутствия. События происходят не где-то далеко или давно и доносятся до читателя не сквозь призму древней, пересказанной легенды. Всё случается прямо сейчас, у вас на глазах.

Нужно отметить, что писать в настоящем времени тяжело. Прошедшее время позволяет автору ментально отдыхать и делать перерывы. А настоящее всегда рядом и всегда торопится вперёд. Я осознал это во время работы над «Не ведая страха». Та книга определённо выиграла от повествования в настоящем времени, однако работать над ней было сложно. Вы можете решить, что после первого раза я извлёк какие-то уроки, которые помогли бы в написании более крупного произведения. Но я тем временем не искал лёгких путей.

Это совершенно нормальное ожидание. Я написал много романов, а когда человек раз за разом делает некую работу, он получает опыт и вырабатывает навыки, которые позволяют облегчить процесс в будущем. Я знал, что «Конец и Смерть» станет особенным произведением, но понятия не имел, как много придётся изобретать заново. Даже оставив за скобками объём (и, соответственно, потраченное время), для всех предыдущих романов требовался только один черновик, который постоянно дорабатывался. И в процессе появлялся в худшем случае небольшой блокнот с идеями и заметками. В этот раз просто нужно раздобыть блокнот побольше, да?

Если бы. Я полностью переписывал первые два тома по три раза, а третий — дважды, но только потому, что к этому моменту я уже разобрался с большинством сложных моментов. Также я с первого дня вёл подробные записи, где пытался собрать все детали и уследить за сюжетными линиями (сюда входят и заметки с регулярных совещаний по «Осаде Терры» и разговоров тет-а-тет с другими авторами). О блокнотах пришлось забыть. Я быстро решил вести заметки в печатном формате для простоты восприятия (чтобы не вглядываться в рукописные каракули) и поиска. Спустя шесть месяцев этот документ разросся до пятисот двухсторонних листов и не собирался заканчиваться. Я продолжал распечатывать всё новые страницы и черкать в них маркером. Они заполнили целую коробку. Одни только заметки стали походить на самостоятельную большую рукопись.

Сейчас, когда я вспоминаю «Под знаком Сатурна» (четвёртую книгу), мой предыдущий самый большой роман, становится смешно, что тогда я удивлялся количеству сделанных заметок. На самом деле, когда редактор попросил меня написать послесловие, было искушение предложить ему перепечатать статью из «Под знаком Сатурна» и добавить в конце фразу «Здесь было то же самое, но вдесятеро больше».

Огромный объём заметок сам по себе потребовал изменений в рабочем процессе. А ещё же были справочные материалы… За два года вокруг моего стола скопилось так много книг, что могло показаться, будто я не пишу роман, а строю книжную крепость.

Главным источником дополнительной информации стали коллеги по работе над циклом «Осада Терры», мой редактор и множество умных ребят из Games Workshop. Все они находили для меня время и силы. Все с энтузиазмом участвовали во множестве обсуждений по электронной почте или соглашались (наивные!) на телеконференции в Zoom, чтобы проговорить те части лора вселенной, в которых они разбирались лучше всего. Когда я приступил к восьмой книге, Аарон Дембски-Боуден работал над седьмым романом серии, и потому с ним мы общались особенно часто, чтобы наши произведения как следует «стыковались» (точно так же мы взаимодействовали с Грэмом Макниллом, когда писали два первых романа «Ереси Хоруса»). А поскольку и Аарон, и я — жаворонки, то самым удобным временем для разговоров было очень раннее утро. В итоге эти встречи нарекли Патрулём Дорна. Надеюсь, Аарону они помогли не меньше, чем мне.

Ещё одной целью, которую я ставил в «Конце и Смерти», стала попытка передать частичку духа и атмосферы «старого Вархаммера» времён «Вольного торговца» (Rogue Trader). Сеттинги Ереси и 40k сильно отличаются друг от друга, и мы всегда пытались чётко проводить эту границу. Мне, однако, казалось, что восьмой книгой «Осады» мы прощаемся с золотой эпохой тридцатого тысячелетия, и это последний шанс отдать должное по-настоящему ранним периодам в истории вселенной и абсолютному, безграничному безумию, которое творилось в классических книгах, таких как «Царство Хаоса: Рабы Тьмы» (Realm of Chaos: Slaves to Darkness). Я до сих пор люблю перелистывать старые томики в поисках вдохновения. Тогда контуры вселенной ещё толком не оформились, и авторы впадали в творческое безумие, создавая удивительные и сумасшедшие вещи. А поскольку в восьмой книге описывается планета, охваченная Хаосом и варпом, это показалось мне прекрасным поводом обратиться к старым текстам и привнести в произведение часть той самобытной экзотики. Так я передаю привет временам, когда вселенная только-только зарождалась и впервые появился миф о Ереси Хоруса. Ещё мне казалось, что так у меня получится усилить историю Императора и лучше показать то, как изменился мир с годами (и вымышленный, и настоящий). Так что самые внимательные из вас могли заметить имена и термины, которые я позаимствовал из «Царства Хаоса» и старых романов. Сложно переоценить вклад, который автор обложек Нил Робертс внёс в создание самобытного визуального стиля эпохи Ереси, стоящего особняком от основной временной линейки сорок первого тысячелетия; и в романах мы всегда старались следовать его образам. Я хотел сохранить этот классический стиль, добавив к нему элементы ещё более древнего Вархаммера. Я даже отыскал несколько очень-очень старых миниатюр (включая, конечно, ЛИ-2) и поставил их на полку присматривать за моей работой. Да, это ностальгия, но у настольной игры Warhammer 40,000 весьма долгая и сложная история. Мне хотелось, чтобы крупицы тех давно прошедших времён залетели на страницы книги (и заразили их?), добавив ощущение принадлежности к давней и причудливой истории.

Несколько полных версий романа появились и из-за того, что проект привлекал огромное внимание. Когда пишешь в рамках популярной вымышленной вселенной, к работе всегда предъявляются определённые требования, и каждая книга, которую я писал для Black Library, проходила процедуру согласования. Но кульминация Осады Терры — это настолько важная часть истории, что её на каждом этапе проверяли и перепроверяли разные подразделения компании и даже сами Верховные Лорды. И это правильно. Каждый раз, когда приходилось дорабатывать или править текст, в моём распоряжении были великолепные заметки от хранителей лора вселенной. GW верили в меня и обеспечивали всей возможной поддержкой. У нас был только один шанс, и им хотелось воспользоваться сполна. Я осознавал масштаб ожиданий, и это, разумеется, тяготило. Фраза «нужно сделать всё идеально» стала моей мантрой. Книга «Конец и Смерть» должна была стать достойным завершением любимой серии, которая началась ещё в 2006 году и в которую было вложено много сил и времени как авторов, так и читателей.

Это было самым большим источником беспокойства на протяжении всей работы.

Также у меня оставалось крайне мало пространства для манёвра в плане гибкости сюжета и возможности изобрести что-то своё (вернее, так казалось поначалу). Книга посвящена самой известной и подробно описанной части Ереси. Существует последовательность значимых и всем знакомых моментов, которые требовалось не просто раскрыть, а сделать это хорошо и в правильном порядке. Все (очевидно) знают, что будет в книге, и потому эти события обязаны были случиться. Полагаю, книга «Под знаком Сатурна» понравилась читателям в том числе потому, что в ней не рассказывалось об известных, исторически важных для вселенной событиях, где я мог бы ошибиться. Там я просто написал историю, которая укладывалась в рамки канона. С восьмой книгой всё иначе. Тут нельзя отступать в сторону и позволять себе творческую свободу. В произведении обязано появиться то, чего ждут читатели… И тем не менее оно всё равно должно развлекать и удивлять. В противном случае получится пустой текст огромных размеров.

Для меня стало честью предложение написать последнюю книгу и завершить долгий цикл произведений, который начался с другой моей работы — «Возвышения Хоруса». Но я с самого начала знал, что это будет уникальный по сложности проект.

Потому я поставил ряд задач: необходимые масштабы, детальность и охват событий, наличие нескольких сюжетных линий. И это были амбициозные, возможно даже тщеславные цели. Если сюжет известен заранее, то нужно просто постараться написать самую лучшую версию этой истории. Каждый готовый элемент повествования внимательно рассматривался с нескольких сторон. Какую версию лучше использовать (ведь иногда мифология вселенной противоречит сама себе)? В каком порядке должны происходить события (потому что он указан не всегда)? Как подать событие так, чтобы читатель его запомнил (в части стиля и точки зрения)? Можно ли добавить в сюжет что-то неожиданное, не меняя при этом канву истории и не разрушая ожидания?

Поиск ответов на последний вопрос оказался самым плодовитым. Как выяснилось, в ряде случаев у меня было достаточно возможностей для творчества. Мы знали, что определённые вещи произошли, но не понимали почему. С некоторыми событиями ситуация обратная: нам известны только общие факты, но не подробности. Иногда мы знали о событии, но не о его последствиях и результатах. Всё это вкупе с большим количеством нового материала, появившегося благодаря объёму (речь о «малых» сюжетных линиях и персонажах), вопреки ожиданиям, подарили мне огромную свободу. И по-моему, в «Конце и Смерти» есть много сюжетных поворотов и моментов, способных удивить читателя. Куда больше, чем можно ждать от истории с известным концом. И эти повороты — как раз то, что нужно художественному произведению, чтобы считаться удачным.

Ещё одной целью, которую я себе ставил, было создание как можно большего числа «рассказчиков». В некоторых случаях персонаж, играющий эту роль, очевиден. Малкадор — единственный персонаж, говорящий от первого лица, и стоит особняком. Хорус странным образом рассказывает о себе во втором лице, как будто мы достаточно близко, но в то же время на расстоянии (а кто тогда ведёт беседу?). Тиф, пускай и появляется совсем ненадолго, вещает в сочном и жутком множественном числе от первого лица. При этом остальные сюжетные линии, которые подаются в настоящем времени от третьего лица, также должны были звучать по-особому. И для этого я использовал не только разные точки зрения и диалоги, но и разный стиль. Фрагменты с участием Корсвейна и Тёмных ангелов, к примеру, целенаправленно изобилуют архаизмами, а ещё там отсутствуют сокращения. Это сделано для придания тексту сходства с рыцарскими легендами. Главы же, посвящённые давним товарищам (поскольку Олл и Джон, пожалуй, наиболее культурно близкие нам персонажи в этой книге), напротив, написаны более простым и лаконичным языком, с использованием современной лексики.

Но самая большая проблема заключалась в Императоре. Как написать книгу, где один из трёх главных героев не может появиться напрямую (потому что Император непостижим и никогда не должен становиться активным персонажем)? Вы заметили это во время чтения? Император постоянно участвует в событиях и есть в сюжете, но при этом он (или лучше писать «Он»?) отсутствует, в отличие от, скажем, Дорна или Локена. Император почти никогда не говорит напрямую. За него это делают другие. Суть Императора — в его отсутствии. Его образ в повествовании создаётся сторонними наблюдениями персонажей: Малкадора, Цекальта, Хоруса и остальных, например Локена и Лидва. В этот внутренний круг входят непосредственные свидетели его действий. Но есть и другие сюжетные линии, которые кажутся отдельными (например, истории Фо, Зиндерманна, Вулкана, Киилер и Олла со товарищи), но при этом действуют подобно фоновому хору, озвучивая и обсуждая (часто в виде заочного спора) Повелителя Человечества и его историю. Я надеюсь, что из сцен, в которых Император не присутствует напрямую, читатель почерпнул не меньше информации о нём, чем из тех, где он принимает непосредственное участие.

Император — противоречивый и в то же время фундаментально важный персонаж. Кто-то преданно служит Императору и почитает его спасителем человечества. А другие презирают его, считая бездушным, высокомерным и настолько себялюбивым, что это превращает его в корень всех бед, постигших человечество. Мнения абсолютно полярные, со множеством промежуточных вариантов. Такое разделение существует как среди фанатов вселенной, так и среди её персонажей. Подчёркивая в книге существование множества противоположных и конфликтующих мнений о его природе и деятельности, я предлагаю читателю самому решить, какой ответ считать правильным. И какой же? Император — непостижимое существо, обладающее множеством обликов. А вдруг, несмотря на противоречия, все участники дискуссии правы одновременно?

Ещё одним полезным инструментом, помимо стилей повествования, стала лексика. В качестве наиболее яркого примера можно привести Малкадора. Сигиллит должен быть одним из самых умных людей в истории, и потому я специально наполнял фрагменты с его участием самыми сложными и непонятными словами. И дело не в том, что «Малкадор, наверное, самый умный, потому что использует самые длинные слова», — мне хотелось создать видимость, что мы, читатели, едва поспеваем за скоростью и изменчивостью его мыслей.

В книге также много аллюзий и отсылок, которые часто называют «пасхалками». Некоторые из них незаметны и будут понятны не всем, а иные — безобразно очевидны («Поднять щиты!» Абаддона — это весьма лаконичное (в два слова!) описание его манеры поведения). Многие читатели заметят многие отсылки, но они при этом, скорее всего, будут разными. Сомневаюсь, что кто-либо сможет найти их все. Когда-нибудь, возможно, меня уговорят сделать издание с авторскими комментариями, как уже было с «Ордо Ксенос». Во всём романе найдётся очень немного если не строк, то как минимум абзацев, которые бы не ссылались на какой-то момент в лоре, пускай даже и неочевидной формулировкой.

«Конец и Смерть» — это книга о событиях, но мне кажется, что главным фактором её успеха или провала станут образы персонажей. Истории всегда пишутся о ком-то. Имея целую палитру активных персонажей (я очень старался упомянуть каждого, кто по идее должен был участвовать в событиях, хотя бы раз. Есть только одно заметное исключение… Вы обратили внимание?), я мог выбирать множество образов и характеров для построения сюжета. А это, в свою очередь, привело к появлению неожиданно эмоциональных моментов. Причём неожиданностью они стали даже для меня. Да, очевидные акценты (так же, как и крупные события) никуда не делись, но появились новые. Например, момент восхождения Малкадора на Трон (с точки зрения его Избранных) показался мне достаточно проникновенным. Или стоицизм, с которым Вулкан принимает командование, и его скрупулёзность в выполнении невыносимо тяжёлых задач. Одиночество и угасающие воспоминания Дорна. А кто мог представить, что падший служитель тёмных механикумов сможет так жалобно рассказать о своих тоске и утрате? Я со всем возможным старанием пытался сделать персонажей, и крупных, и мелких, настолько разными и самобытными, насколько это возможно.

Центральными сценами книги, безусловно, остаются два главных поединка: Хоруса с Сангвинием и Хоруса с Императором. Учитывая очевидные сходства (два полубога дерутся один на один), мне хотелось, чтобы они воспринимались по-разному и каждая дуэль была по-своему достойной. Я пытался избежать того, чтобы вторая стала просто увеличенной в масштабе первой. Завершение истории Сангвиния должно было подчеркнуть значимость примарха для вселенной, поэтому оно не могло оказаться в тени главного события. Я решил описать их с Хорусом сражение как обычный, физический поединок с постоянно меняющейся точкой зрения (Сангвиний от третьего лица и Хорус от второго), чтобы показать, как по-разному они реагируют на ситуацию и воспринимают происходящее.

Это кульминационная битва и героическое противостояние, которое заканчивается последовательностью достаточно кровавых и ужасающих моментов. Строка «И тем не менее закончилось» кажется мне достаточно жуткой. Можно даже подумать, что описываемое событие действительно завершится на этой мрачной ноте. Но нет, мы возвращаемся и наблюдаем за финалом сцены во всех малоприятных деталях. И это не умаляет героизма Сангвиния, а скорее возвращает нас к ранее упомянутой мной мысли о том, что в книге представлена неромантизированная, «настоящая» версия событий. В итоге смерть примарха нельзя назвать славной. Она совсем не такая, как в легендах и мифах. Ангел умирает мучительно и жестоко. Открывая книгу в первый раз, мы уже знаем, что Сангвиний умрёт, и то, как именно это случится. Но мне хотелось, чтобы неизбежное событие всё равно шокировало читателя, пускай и по иной причине.

Императору нужно было другое противостояние. Дополнительная проблема заключалась в том, что он не является активным участником повествования. Поэтому поединок пришлось описывать от лица Хоруса и сторонних наблюдателей. Эти несколько ненадёжных рассказчиков тут же напомнили мне, что и облик Императора нестабилен, ведь разные люди видят его по-разному. Мне казалось, что дуэль должна проходить в аналогичном ключе. Она начинается достаточно обычно (пускай и зрелищно), а затем набирает обороты. Здесь-то и понадобилась та «дополнительная передача». Противостояние также растягивается на несколько «раундов», в отличие от одного длинного поединка между Хорусом и Сангвинием. Первый такой раунд — и это, по-моему, самая длинная глава во всём романе — подаётся от лица Хоруса, и именно здесь происходит переключение передач и выход на новый уровень. «Конвенциональное» сражение сменяется псионической войной, а потом оказывается, что с самого начала дуэль шла на множестве уровней. Чтобы достигнуть эффекта переключения, я начал использовать локации в контексте, в котором до этого использовал оружие (то есть «он парировал атаку мечом» превращается в «он парировал атаку Хтонией»). За счёт структуры предложений мы понимаем, что это по-прежнему поединок, но инструменты сменились, а следовательно, должна смениться и манера ведения боя. Масштаб стремительно растёт — и вот дуэль уже идёт повсюду. Она продолжается и на физическом, и на ментальном уровне. Бойцы действуют сразу в нескольких измерениях. А потом происходит ещё одно переключение передачи, и окружение сменяется на более магическое, где оружием становятся образы и бесконечные грани варпа.

Мне хотелось и, смею надеяться, удалось сделать так, чтобы поединок становился масштабнее каждый раз, когда читателю кажется, будто это невозможно. Последней передачей (первого раунда) становится применение таро. Как и локации, карты таро — или, вернее, их смыслы и символы — превращаются в оружие и с помощью словесных конструкций приходят на смену мечам, когтям и местам.

Эта дуэль, как и весь роман, постоянно задавала мне одни и те же вопросы: мы сразу начали играть по-крупному, но насколько в принципе можно повысить ставки? Когда у меня закончатся превосходные степени для понятий, которые я использовал до этого? Были моменты, когда я искренне задавался вопросом, где тут ещё можно (говоря языком музыканта) выкрутить ручку громкости?

И снова возникает проблема масштаба, которую я выделил в самом начале. Чтобы большие вещи действительно воспринимались таковыми, нужно показывать их на фоне вещей маленьких, давая читателю возможность сравнить. И это нужно делать постоянно. Если у кого-то возникают вопросы по поводу времени, уделённого «маленьким» персонажам типа Зиндерманна, Ранна, Агаты или Хассана (и многих других), то ответов можно дать много, но общим будет то, что эти герои нужны для сопоставления масштабов. Почему Олл так важен? Потому что он маленький и незначительный. Почему присутствует Локен? Потому что он не в силах ни на что повлиять. На самом деле есть много причин, по которым герои участвуют в сюжете и являются для него жизненно важными, но, думаю, читатель понял, что я хотел сказать. Я много лет писал для Black Library и создавал космодесантников и иногда примархов поистине колоссальными. А теперь тот же трюк нужно было повторить с самыми могущественными созданиями в рамках вселенной, причём в книге, где большая часть оставшихся действующих лиц — это те же космодесантники и примархи.

Восьмая книга — не просто завершение серии «Осады» и продолжение седьмой книги и, соответственно, шестой и так далее. Чтобы «сделать всё как надо» и удовлетвориться результатом, мне нужно было написать продолжение для… Ну, в общем, для всего, что выходило раньше. Эта книга должна была продолжить и завершить каждый роман (и рассказ) в цикле «Ересь Хоруса». Некоторые сюжетные линии переходят в «Конец и Смерть» напрямую и очевидным образом. Речь, например, о «Легионе», «Повелителе Человечества», предыдущих романах «Осады». Но в тексте найдутся намёки и отсылки и на всё остальное. Больше всего этот роман кажется мне продолжением «Возвышения Хоруса», и дело не только в моём самолюбии. История, начавшаяся в той книге, сделала полный круг и подошла к концу. Вот почему я так много внимания уделял персонажам из «Возвышения» (тем, кто дожил): Локену, Киилер, Зиндерманну, Абаддону. Это конец путешествия, и их глазами мы видим, насколько сильно изменился мир. И именно поэтому я специально раз за разом возвращался, особенно с Локеном и Сангвинием на борту «Мстительного духа». Я хотел провести их по знакомым местам и показать, как они поменялись за прошедшее время. Эти моменты определённо вызывают ностальгию и в то же время служат для развития сюжета. Да и заголовок, в конце концов, — это реплика Самуса из той самой первой книги.

Когда мы начинали писать серию о Ереси Хоруса двадцать лет назад, то искренне надеялись, что у нас получится и в итоге мы завершим сагу. Тогда мы многого не знали. Мы не знали, насколько успешной она станет. Не знали, сколько времени потребуется и сколько выйдет романов. Мы совершенно точно не представляли масштаб задачи. Я не думаю, что тогда, много лет назад, мы искренне собирались добраться до этого момента. Нам казалось, что, если серия когда и подойдёт к концу, дописывать её будут уже другие люди. Есть что-то невероятное, когда ты получаешь возможность написать финал столь долгого проекта. Я действительно считаю это большой честью. И благодарю вас за то, что прошли этот путь вместе с нами.

И я надеюсь, вы простите меня за то, что в послесловии было ровно то, что в начале статьи я называл неправильным, а именно рассказ автора о том, как тяжело ему было писать книгу. Но на то оно и послесловие.

И последнее. Честно. Одним из ключевых и обязательных требований, которые Games Workshop поставили при написании романа, было «сохранить загадку». В книге очень много подробностей и разъяснений, но, надеюсь, в итоге там осталось и достаточно нераскрытых тайн о мире, о варпе и всём остальном. Так и должно быть. Не всё нужно объяснять, иначе вселенная, которую мы так любим, сильно обеднеет.

Надеюсь, вы получили удовольствие от прочтения серии и её финала. Надеюсь, вы нашли в книге всё, что хотели. Спасибо за желание ждать и читать эти книги. Без вас ничего бы не вышло.

Дэн Абнетт

Мэйдстоун, январь 2023 г.

БЛАГОДАРНОСТИ

Автор хотел бы в очередной и последний раз поблагодарить «Верховных Лордов»: Ника Кайма, Гая Хейли, Криса Райта (*кивок* «Доктор»), Джона Френча (надеюсь, ты получил, что хотел, Джон), Гэва Торпа и Аарона Дембски-Боудена за поддержку и помощь на протяжении всего процесса. Это было то ещё приключение, и мы все сейчас сидим с «осадным лицом». Я хочу ещё раз отдельно поблагодарить Ника Кайма. Будучи редактором всей серии, он стал настоящим Астрономиканом в теле человека и помог мне не сойти с ума, а книге — появиться на свет, несмотря на другие рабочие задачи. Спасибо.

Не станет преувеличением, если я скажу, что эта книга не получилась бы такой без моей жены, Ник. То же самое можно утверждать про все остальные книги, которые я писал для Black Library, начиная с «Первого и единственного». Поэтому она всегда появляется среди людей, которых я благодарю в конце. Но после такого монументального труда простого упоминания недостаточно. Она не только мой постоянный первый читатель и критик, который к тому же делает замечательные предложения, помогающие мне выбраться из лабиринта идей. Ей, в придачу ко всему, приходится мириться со мной и рутиной (и последствиями) рабочего процесса, рассказ о котором только что растянулся на несколько тысяч слов. И так каждый раз, когда я пишу очередной роман. Этот конкретный растянулся на два года, что почти исчерпало даже её запасы терпения. Я не могу выразить благодарность за поддержку, мастерство и выдержку иначе, как своей любовью и этими совершенно недостаточными строками. Ник помогает мне становиться лучше, и не только как автору.

Ещё хочу поблагодарить Джейкоба Янгса (почётного Верховного лорда), а также Карен Миксцу и Джесс Ву за прекрасную редактуру, Рэйчел Харрисон за кропотливую работу над картами и иллюстрациями, безумно талантливого художника и автора обложек Нила Робертса, который, как и я, может, вспоминая моменты, когда всё только начиналось, сказать: «Я был там».

Помимо Нила, я обязан поблагодарить многих других художников, за годы работы создавших визуальный образ этой вселенной и событий. Их иллюстрации стали для меня источником необходимого вдохновения. Невозможно перечислить всех, кто заслуживает упоминания в этой связи, — потому что важны и крупные, масштабные труды, и отдельные, но яркие и запоминающиеся иллюстрации. Но выделить хочется Эдриана Смита, который написал картину со сценой, где Император противостоит Хорусу. Я не раз возвращался к ней за вдохновением. И конечно, нельзя не упомянуть Джона Бланше, чьи работы стали самым значимым вкладом в создание общего визуального образа Warhammer 40,000.

Хочу также поблагодарить корректоров Джейка Стоу и Кирстен Найт и команду переводчиков за отличную работу и множество важных замечаний, а также художников: Франческу Баэральд (восхитительная карта), Зузанну Вузик (бюсты), Михаила Савье (чёрно-белые иллюстрации) и Мауро Бельфиоре (портреты примархов). Также выражаю признательность Тому Макдауэллу из Black Library, Энди Хоару и Тони Котреллу из Forge World, Максу Ботриллу и всем остальным сотрудникам Games Workshop за постоянную поддержку и комментарии. Благодарю я и игроков в Warhammer за поддержку и отзывы, и Генри Кавилла за ободряющие слова, и верных парней из 403-го, ныне бессмертных.

Поскольку серия подошла к концу, я хотел бы использовать возможность и выразить благодарность всем, кто помогал в её создании, кто вдохновлял и создавал лор вселенной Warhammer 40,000 в последние сорок лет. Полный список этих людей, наверное, займёт ещё одну книгу. Поэтому без лишних слов я говорю спасибо всем штатным и внештатным сотрудникам Games Workshop, и бывшим, и нынешним, за вселенную, которую они помогли создать. И последним по списку, но далеко не по значимости, я хочу поблагодарить Йена Уотсона, кому с большим уважением и посвящаю эту книгу.

ОБ АВТОРЕ

Дэн Абнетт написал более пятидесяти романов, включая любимый читателями цикл книг «Призраки Гаунта», а также произведения о Рейвеноре, Эйзенхорне и Биквин. В цикле «Ересь Хоруса» его перу принадлежат первая книга, «Возвышение Хоруса», и трёхтомный финал, «Конец и Смерть», а также ещё несколько романов внутри цикла: «Легион», «Забытая империя», «Не ведая страха», «Сожжение Просперо» и «Под знаком Сатурна». Дэн также написал сценарий «Чести Макрагга», первого графического романа в цикле «Ересь Хоруса», а также множества аудиопостановок, изданных под лейблом Black Library. Многие из его рассказов вошли в сборник «Владыка Тёмного Тысячелетия» (Lord of the Dark Millenium). Он живёт и работает в Мэйдстоуне, графство Кент.