Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман)

Перевод в процессе: 4/34 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 4 части из 34.

Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман)
Автор	Майк Брукс / Mike Brooks
Переводчик	Alkenex
Издательство	Black Library
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Проведя десять тысяч лет в стазисе в самом сердце своего расколотого родного мира, Лев Эль'Джонсон пробуждается ото сна и оказывается в кошмаре Империума-Нигилус.

В эту тёмную эпоху гаснущие угольки человечества окружены наступающим со всех сторон голодным мраком. Даже Лев не может надеяться победить такое зло в одиночку, однако есть те, кто присоединится к его походу. Многие из числа падших рыцарей примарха, до предела изнурённых бегством от вечно преследующих их охотников, уже давно ждали возвращения своего сеньора и несомого им искупления. Владыка Тенистых Путей должен вновь собрать под своим командованием этих потерянных лоялистов, после чего сразить вероломного сына и истребить банду Хаоса, чьи испорченные воины зовут отпрыска Льва повелителем.

В столь странные времена примарх не может быть уверен ни в чём и ни в ком, кроме себя, однако, в галактике без Императора, без Империума, без его Легиона и Калибана... кто же он сам?

Персонажи

Примархи

Лев Эль’Джонсон – Лев, примарх Тёмных Ангелов

Тёмные Ангелы

Забриил – бывший разрушитель, защитник Камарта, Падший

Кай – Падший

Афкар – Падший

Лохок – Красный Шёпот, Падший

Борз — Одноглазый, капитан «Острия чести», Падший

Лансиил – командир объединённых сил Тревенума-Гамма, Падший

Галад – командир объединённых сил Тревенума- Гамма, Падший

Беведан – бывший библиарий, Падший

Гуэйн – капитан станции «Эхо», Падший

Эктораил – технодесантник, член экипажа станции «Эхо», Падший

Кузиил – член экипажа станции «Эхо», Падший

Ламор – член экипажа станции «Эхо», Падший

Асбиил – апотекарий, член экипажа станции «Эхо», Падший

Бройнан – Падший

Мериант – член экипажа станции «Эхо», Падший

Кадаран – Падший

Перзиил – Падший

Руфарил –Падший

Десять Тысяч Глаз

Сефаракс – лорд-чернокнижник, Падший

Баэлор – Самозванец, Падший

Марког – командир Скорбной Гвардии

Димора – кантикаллакс Нового Механикума, Око Злобы

Уринз – архираптор

Варкан – Красный, бывший Пожиратель Миров

Джай’Тана – Неисповедовавшийся, апостол

Крр’Сатз – надзиратель за астропатами на борту «Клинка истины», зверолюд

Люди

Сутик – мужчина с Камарта

Илин – мужчина с Камарта

Биба – ребёнок с Камарта

Валдакс – техножрец с Камарта

М’Киа – женщина с Камарта, глава Львиной Гвардии

Джован – мужчина с Камарта

Инда – капрал оборонительных сил Авалуса

Сина ап на Харадж – маршал оборонительных сил Авалуса, временно исполняющая должность планетарного губернатора

Шавар – Провидец Авалуса

Торрал Дерриган – адмирал оборонительного флота Авалуса и командир корабля «Лунный рыцарь»

Раулин – капитан оборонительного флота Тревенума-Гамма

Монтарат – капитан «Пакс фортитудинис», оборонительный флот Авалуса

Кровавые Ангелы

Луис Данте – командор Кровавых Ангелов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Река поёт свою серебряную песню, и в её нескончаемом хаотичном журчании как будто бы подвешена невероятно сложная мелодия, столь дразнящая и недосягаемая для слушающего. Он мог бы провести целую вечность, пытаясь уловить её суть, но, даже не преуспев, все равно не посчитал бы это пустой тратой времени. Звук омывающей камень воды, взаимодействие энергии и материи: они порождают негромкую симфонию, которая одновременно и непримечательна, и бесподобна. Он не знает, сколько уже находится здесь, он просто слушает.

А еще он понимает, что не знает где находится.

Слушающий начинает осознавать себя постепенно, словно спящий, который поднимается из самых глубоких и тёмных недр дремоты, пробирается через мелководье полузабытья и, наконец, выходит к свету. Сначала приходит осознание того, что он – не песнь реки, что он, по сути, отделён от неё и просто слушает музыку. Затем это осознание меркнет, и он понимает, что сидит на берегу реки. Если здесь и есть солнце, или даже несколько солнц, то он не видит его за ветвями деревьев над головой и тяжело висящим в воздухе туманом, но тут есть свет, и его достаточно, чтобы различать окружение.

Деревья огромны и могучи, их толстые стволы не обхватить распростёртыми руками ни одному, ни двум, ни даже, возможно, полудюжине людей. Из-за трещинноватости грубой коры поверхность деревьев испещрена теневыми оспинками, как будто древесные гиганты решили укрыться камуфляжем. За место под их ветвями борются живучие кустарники: жёсткие, спутанные и колючие, они жмут друг друга, выбивая себе пространство и свет, словно оставленные без внимания дети под ногами у взрослых. Земля, на которой они растут, темна и плодородна, а когда слушающий погружает в неё пальцы, она начинает пахнуть жизнью, смертью и прочими вещами. Запах ему знаком, но он не может понять, откуда и почему.

Пробив пальцами землю, он понимает, что они защищены бронёй, как и всё тело. Он заключен в огромный чёрный доспех с едва заметным оттенком тёмно-зелёного, и это чувство ему тоже знакомо. Броня ощущается его неотъемлемой частью – продолжением тела столь же естественным, как и панцирь любого из ракообразных, которые могут таиться в укромных местах реки перед ним. Он подаётся вперёд и всматривается в спокойную воду у берега, что укрыта от основного потока скоплением камней сразу выше по течению. Водная гладь превращается в практически идеальную зеркальную поверхность, гладкую как во сне.

Слушающий не узнаёт глядящего на него в ответ лица. Оно исчерчено глубокими морщинами, словно мир тревог и забот омывал его подобно речной воде и оставлял на коже свои отметины. У него светлые волосы с отдельными белокурыми прядями, но в остальном шевелюра выцвела до седины и белизны. Нижняя часть лица скрыта густой полной бородой с усами, и видны лишь губы: недоверчиво искривлённый рот, чьи уголки скорее опустятся вниз в выражении неодобрения, чем поднимутся вверх и изогнут губы в улыбке.

Он поднимает к лицу руку с еще пахнущими грязью пальцами. Отражение делает то же самое. Лицо определённо принадлежит ему, но его вид не вызывает ни единого воспоминания. Он не знает, кем является, и не знает, где находится, хотя всё это кажется знакомым.

В таком случае, оставаться здесь нет особого смысла.

Слушающий поднимается на ноги, но затем колеблется. Он не может объяснить себе, зачем ему нужно идти, ведь песнь реки столь прекрасна, однако осознание того, как мало он знает, открыло что-то внутри него, пробудило голод, которого не было прежде. Он не удовлетворится, пока не найдёт ответы.

Но песня реки всё равно зовёт его. Он решает идти вдоль берега, следуя за водным потоком и слушая музыку по пути. Он всё равно не знает, где находится, поэтому ни одно направление не будет хуже любого другого. На берегу, прямо рядом с тем местом, где он сидел, лежит окрашенный в цвет остального доспеха шлем. В области рта видны вертикальные щели, напоминающие амбразуры в стене. Он поднимает его и фиксирует на поясе движением, которое кажется инстинктивным.

Он не знает, как долго шагает. Время, конечно же, идёт, и одно мгновение незаметно перетекает в другое. Он помнит каждое прошедшее и имеет представление о грядущих следом, но течение времени ничем не отметить. Свет не становится ни ярче, ни тусклее, вместо этого оставаясь почти что призрачным и всеохватывающим. Он озаряет окружение, но не раскрывает своего источника. Кругом рыскают тени, но нет ни намека на то, что их отбрасывает. Идущий невозмутим. Он пронзает взглядом те тени, чувствует запах листвы и слышит реку. В ветвях не шелестит ветер, ибо воздух неподвижен, но при этом он влажен и доносит до идущего едва слышные крики и характерные вопли каких-то животных вдалеке.

Русло реки становится шире и ровнее. Идущий проходит её изгиб и ошеломлённо замирает на месте.

На противоположном берегу стоит строение.

Оно сложено из тесанного и отделанного камня. У породы темноватый сине-серый цвет, и видны более светлые, ярко поблескивающие крапинки. Строение не очень большое, так как над ним нависают окружающие деревья, но оно прочное. С виду какой-то замок, крепость, которая должна удерживать нежеланных гостей снаружи и защищать находящихся внутри людей или богатства. Её нельзя назвать новой и безупречной, но древней и повидавшей виды тоже. Она словно всегда стояла здесь и всегда будет. На спокойной и широкой реке прямо перед замком виднеется лодка.

Она маленькая, деревянная и непокрашенная. Места там хватает для одного человека, и оно как раз им занято. Идущий может рассмотреть его даже на таком расстоянии. Человек стар, но это не та старость, что отметила лик самого идущего. Время не избороздило морщинами лицо сидящего в лодке, оно оказало разрушительное воздействие на всё его тело: запавшие щёки, исхудалые конечности, пепельно-бурая кожа, которая раньше явно была насыщенно-каштанового цвета, и длинные безжизненные волосы, такие тускло-серые и спутанные. Тем не менее, седую голову венчает корона. Да, она представляет из себя всего лишь золотой обруч, но это всё равно корона.

В своих ослабевших руках с опухшими суставами пальцев человек держит удочку, чья леса уже заброшена в воду. Ссутулившись будто бы от боли, эта маленькая древняя фигурка сидит в маленькой простой лодке.

Идущий не останавливается, чтобы задуматься над тем, зачем королю так рыбачить. Ему известен контекст подобных вещей, но он не понимает, откуда пришло знание, да и это его не волнует. Наконец-то здесь появился кто-то, у кого могут найтись ответы.

— Приветствую! — зовёт он.

У него сильный, звучный и густой голос, хотя и слегка грубоватый из-за возраста, долгого бездействия связок или и того и другого вместе. Приветствие разносится над водой. Старый король в лодке на мгновение зажмуривается, а когда вновь открывает свои глаза, они смотрят прямо на идущего.

— Что это за место? — требовательно спрашивает идущий.

Старый король опять недолго жмурится, и после чего его сосредоточенный взгляд вновь обращается к водной глади. Он практически никак не отреагировал на идущего, словно того и вовсе не существовало.

Идущий понимает, что не привык, когда его игнорируют, и что такое обращение ему не нравится. Он делает шаг в воду, намереваясь перейти реку вброд, чтобы король уже не мог так просто от него отмахнуться. Течение не беспокоит идущего, ведь его конечности наполняет сила, и он на подсознательном уровне знает, что доспех водонепроницаем, а если надеть на голову шлем, то появится возможность дышать даже под водой.

Он делает всего несколько шагов и заходит в реку по колено, когда вдруг видит в воде тени: огромные тени, нарезающие круги вокруг небольшой лодки. Они не клюют на лесу, но и не опрокидывают судно, где сидит рыбак, хотя любой из двух исходов привел бы к катастрофическим последствиям.

Более того, идущий понимает, что рыбак ранен. Он не видит самой раны, но чувствует запах крови. Ноздри щекочет густой медный аромат. Идущий не наслаждается запахом, но и не находит его отталкивающим. Это просто запах, который он может разобрать и понять. Кровь короля попадает в воду капля за каплей. Возможно, именно это и привлекает сюда тени. Может, в ином случае они были бы где-нибудь в другом месте.

Некоторые тени отделяются от общей группы и направляются в сторону идущего.

Последний не из тех, кого легко напугать, но ему не чуждо понятие опасности. Тени в воде неизвестны идущему, но двигаются они как хищники.

+Возвращайся на берег.+

Идущий резко разворачивается на месте. На земле стоит маленькая фигурка, закутанная в тёмно-зелёные одеяния, отчего она практически сливается с окружением. Размерами та напоминает ребёнка, однако идущий знает, что это нечто совсем иное.

Это Смотрящий-во-тьме.

+Возвращайся на берег,+ повторяет Смотрящий.

Пусть то, как он общается, едва ли можно назвать голосом – нет даже звука, лишь ощущение в голове идущего, как в сознание вкладывается смысл – всё равно чувствуется растущая настойчивость. Идущий понимает, что он не из тех, кто отказывается от вызова, но ещё ему не хочется игнорировать Смотрящего-во-тьме. Он чувствует узы, чувствует связь с прошлым, которое обязательно сможет вспомнить.

Идущий бредёт назад и выходит на берег. Приближающиеся тени какое-то мгновение мешкают, а затем делают круг и возвращаются к королю в лодке.

+Они тебя уничтожат,+ говорит Смотрящий.

Идущий понимает, что тот говорит о тенях. Теперь различные чувства наслаиваются друг на друга в его голове, те чувства, что ментальным осадком осели внутри него после общения со Смотрящим. Не только отвращение, но и страх нашли прибежище в сознании идущего

— Что это за место? – вопрошает он.

+Дом.+

Идущий ждёт, но так ничего не дожидается. Более того, он понимает, что ничего и не будет. По мнению Смотрящего, это не просто необходимая идущему информация, а в принципе вся, которую он может ему дать.

Взгляд идущего устремляется к королю. Сгорбленный старик так и сидит с удочкой в руках, пока из его ран по капле вытекает кровь.

— Почему он игнорирует меня?

+Потому что ты задал неправильный вопрос.+

Идущий оглядывается. Тени до сих пор в воде, поэтому было бы глупо пытаться пересечь реку. Однако, моста тоже не видно, как и другой лодки. У него нет инструментов, чтобы построить судно из деревьев вокруг, да и знания об этом с трудом приходят в голову. Он не похож на тех своих братьев, которые обладают талантами к созиданию…

Его братья. Кто его братья?

В разуме проносятся фигуры, эфемерные как дым в бурю. Он не может собраться, не может ухватиться за них и превратить во что-то осмысленное, во что-то, на чём смогло бы сфокусироваться его устремляющееся к ним сознание. Исчез покой, который даровала песнь реки, а вместо него появились неуверенность и разочарование. Так или иначе, идущий не больше вернётся к прежнему своему состоянию. Осознанно принимать неведение – это не его путь.

Идущий мельком замечает что-то серое. Оно находится вдалеке, за деревьями, но на его стороне реки. Он идёт туда, оставляя реку за спиной. Идущий всегда сможет найти воду вновь, и он знает её песню. Идущий пробирается сквозь подлесок. Растительность густая и облиственная, но он силён и твёрд в своём намерении. Идущий пригибается при встрече с колючками, отбивает в стороны усики, которые тянутся ко всему, что проходит мимо, но не ломает веточки, так как их живица настолько едкая, что способна повредить даже его броню.

Идущий не задумывается над тем, откуда ему всё это известно. Смотрящий сказал, что тут его дом.

Он оставил Смотрящего позади, но существо продолжает появляться, вновь и вновь выходя из границ теней. Оно ничего не говорит до тех пор, пока идущий не пробирается через заросли колючего кустарника и, наконец, нормально не рассматривает то, что мельком увидел еще у реки.

Перед ним строение или, по крайней мере, его крыша. Это все, что может разобрать отсюда идущий. Его взгляду открывается поддерживаемый колоннами свод из прекрасного серого камня. Если до этого он самостоятельно прокладывал себе маршрут через лес, то теперь впереди лежит чёткий путь, отмеченный низкой травой и ограниченный с обеих сторон кустами и древесными стволами. Своеобразная дорожка не вела к строению из бледного камня напрямик, а изгибалась, но идущий всё равно знал, куда она выводит.

+Не иди этим путём,+ предупреждает Смотрящий. +Ты ещё недостаточно силён.+

Идущий смотрит на крошечное создание, едва достающее ему до колен, после чего делает глубокий вдох и вращает закованными в броню плечами. Идущий полагает, что, если сейчас он выглядит старым, значит когда-то был молод. Может, тогда он обладал и большей силой. Так или иначе, сейчас тело не кажется слабым.

+Это не та сила, которая тебе понадобится.+

Идущий прищуривается.

— Ты предостерегаешь против всего, что помогло бы разобраться в ситуации. Что же ты хочешь, чтобы я делал?

+Следуй своей природе.+

Идущий вновь делает вдох. Он собирается резко ответить, ибо чувствует недовольство, когда ему отказывают, как и в случае, когда его игнорируют. Тем не менее, он медлит и втягивает носом воздух.

Потом принюхивается еще раз.

Что-то не так.

Его окружают густые и богатые запахи леса, несущие нотки как жизни, так и смерти, однако, теперь нос улавливает нечто еще: что-то подспудное и прогорклое, причём не просто гниение или распад, так как последние относятся к естественным запахам. Нет, это кое-что гораздо хуже, кое-что гораздо более шокирующее.

Порча.

Это нечто неправильное, нечто искажённое. То, чего здесь быть не должно. То, чего, по факту, вообще не должно существовать.

Идущий знает, что должен делать. Он должен следовать своей природе.

Охотник делает шаг вперед и срывается на бег, начиная преследовать добычу.

II

Он двигается плавно, каждый его шаг твёрд и уверен, выверен до совершенства. Простая ходьба – дело обыденное, о котором ему даже не приходится задумываться, но вот бег пробуждает что-то внутри него. Это ощущение срочности, ощущение лежащей впереди цели, к которой он стремится. Это даёт ему фокус и ясность, делает его осведомлённее не только об окружении, но и лучше знакомит с собственным восприятием. Он понимает, что воспринимает лес по-новому: не как однородный ландшафт, а как сочетание физических особенностей местности. Земля, на которой останутся следы, растительность, которая сохранит признаки прошедшего там тела, заросли, где может ждать в засаде хищник, и заросли, где можно стать пищей для самого растения. Всё это он читает так же просто, как и слова на странице.

Это его дом, и ничто здесь от него не укроется.

Запах, выделяющийся как фальшивая нота в симфонии, ведёт его вперёд, и по мере приближения становится только сильнее. Забыт Смотрящий, забыты король в лодке и тени в воде. Он вновь охотится на зверей среди деревьев, прямо как тогда, давным-давно, ещё до…

Ещё до чего?

Охотник замедляется, и на мгновение его сосредоточенность нарушается ещё одной вспышкой чего-то, что даже не является воспоминанием, скорее, тенью оного. Он не помнит прошлого, но помнит, что было нечто, о чём можно вспоминать. Это и вызывает у него тёплые чувства, и приводит в ярость одновременно. Охотник лишь знает, что уже охотился так в прошлом.

Он отгоняет эти мысли. Память вернётся, когда вернётся, если вернётся вообще, а сейчас у него была добыча, которую следовало выследить. Он спешит вперёд, идя на запах порчи.

Охотник не уверен, когда именно лес начинает меняться, так как прежде время отсчитывалось лишь дыханием или ударами сердец. Тем не менее, в какой-то момент он осознаёт, что туман рассеивается, а у света вокруг него появляется источник, находящийся высоко наверху и слева от охотника. Он чувствует, как солнце греет кожу головы: это густое тепло, влажное тепло, та его разновидность, что лезет в горло и угрожает забить дыхательные пути. Деревья тоже изменились: они всё такие же высокие и массивные, но теперь охотник не находится в мире, состоящем из одних лишь массивных, низко свисающих веток. Кроны деревьев раскидывают свои ветви высоко над его головой, а на их стволах нет ничего, кроме ползучих растений, стремящихся подняться выше своих соседей и урвать для себя проблеск света. Воздух словно ожил и полнится звуками насекомых. Охотник больше не слышит песню реки. Он останавливается и вновь тянется рукой к земле. В этот раз он загребает горсть гниющих листьев, что устилают землю толстым коричневым ковром. Подобная поверхность не так охотно выдаёт следы проходивших по ней, уж не так, как мягкая земля – настоящий друг следопыта.

Охотник не знает, где находится, как и не знает, где находился прежде, однако он понимает, что это место уже другое. Он больше не дома.

Но запах порчи всё ещё силён, причём даже сильнее, чем раньше. Он тащит охотника вперёд, и тот продвигается через новый подлесок: тёмно-красноватые папоротники, тянущиеся сверху вниз бледные корни, висящие лозы и неизвестные ему растения с широкими блестящими листьями, окаймлёнными шипами. Охотник не чувствует с этим лесом той же связи, но он приближается к своей добыче и, оказавшись рядом с ней, уже её не упустит, что бы его не окружало.

Впереди движение. Охотник слышит тихое потрескивание стеблей, когда добыча пробирается сквозь чащу. Он начинает составлять в голове образ того, что преследует. Существо явно крупное, так как не может избежать шума при перемещении. Ещё оно кажется хищником, так как движения создания походят на движения самого охотника. Добыча двигается таким образом, чтобы не выдать своего присутствия другим, а не так, будто бредёт по своим делам. Он чувствует слабый, но при этом резкий запах требухи и гниющего мяса, словно от чего-то оставшегося в челюстях зверя или от его морды после того, как тот покормился тушей.

Крупный, опасный хищник. Охотник снимает шлем с пояса и надевает на голову до странности знакомым движением, хотя он и не помнит, чтобы делал это прежде.

Шлем с щелчком встаёт на место, создавая герметическую изоляцию. Мгновенно включаются дисплеи, и охотник осознаёт, что смотрит на вывод подробных данных о резервах мощности доспеха, о температуре окружающей среды, уровне влажности, составе атмосферы и даже о длительности дня на мире, где он находится – восемнадцать целых пятьдесят четыре сотых часа. Последнее было рассчитано по бесконечно малому движению местной звезды в небесах над головой. Не понимая, откуда он вообще знает, как это делать, охотник меняет доступные ему режимы зрения простым морганием глаз: обычный, поляризованный, инфракрасный, тепловой и так далее, и так далее.

Он оставляет обычный режим. Своё применение есть у каждого, но сейчас ему не потребуются никакие улучшения. Охотник открывает воздухозаборники, чтобы чувствовать запахи мира вокруг, и возвращается к охоте. Даже несмотря на столь толстую броню ему не составляет труда двигаться бесшумно. Доспех отзывается интуитивно, словно вторая кожа, и охотник не останавливается, чтобы поразмышлять над этим. Всё происходит столь же естественно, как и дыхание.

Он вбирает в себя воздух и ощущает неприятный запах добычи. В густом подлеске нет ветра, поэтому он не сильно волнуется о том, что его выдаст собственный запах.

Охотник еще раз вдыхает воздух, чтобы удостовериться точно. Доспех лихорадочно анализирует окружение и выдает детализированную информацию по концентрациям молекул и наличию в воздухе феромонов, которая накладывается на изображение подобно призрачным флюоресцентным следам. Он не ошибается.

Хищников несколько, и изучающий данные охотник понимает, что они разделились, уйдя влево и вправо.

Охотник внимательно осматривает землю, но лиственный опад всё такой же непокорный и отказывается раскрывать свои тайны. Он следует за двумя хищниками, или зверей больше? Даже у его чувств, несмотря на всю их остроту, есть предел возможностей. Тем не менее, нерешительность ему не присуща. Охотник идёт по уходящему влево следу, соблюдая баланс между скоростью и скрытностью. Если он собирается убить порченное создание, кем бы оно в итоге не оказалось, ему нужно будет сделать это достаточно быстро, чтобы успеть вернуться тем же путём и взять след остальных членов стаи. Охотник отдаёт команду миганием глаз, после чего аудиорецепторы шлема поднимают уровень чувствительности. Теперь они готовы предупредить хозяина, если что-то вдруг решит поохотиться на него, пока он идёт по следу своей добычи.

Охотник не слышит поступи когтистых лап или приближающихся к нему через подлесок мускулистых тел, однако до его слуха доносится кое-что другое: голоса впереди. Человеческие голоса. Это не то потустороннее чувство от общения со Смотрящим-во-тьме, когда прямо в голове внезапно возникают смысловые значения, а настоящие голоса прямо как у него самого. Они не тихие, и их обладатели не пытаются скрыть себя. Более того, голоса выдают местоположение своих владельцев любому, до чьих ушей доходят. Уж если охотник в чём-то и уверен, так это в том, что у его добычи есть и уши, чтобы слышать голоса, и намерение причинить вред.

Он срывается на быстрый бег, бросая любые попытки сохранять незаметность и продираясь через запутанные кустарниковые заросли. Охотник перескакивает через гигантский ствол упавшего дерева одновременно с тем, как слышит крик и видит чудовищную фигуру, покрытую переливающейся зелёной чешуей. Создание скачет прямо на сбившихся в кучу людей.

Охотник совершает прыжок и превращается в чернобронную стрелу, запущенную сверхчеловеческими мышцами и сухожилиями. Он бьёт зверя коленом в бок, чувствуя, как от удара трескаются рёбра шириной с его запястье. Чудовище больше не атакует людей, так как с громким воплем заваливается набок, однако охотник не успевает закончить начатое. В подлеске раздаётся шорох, и на противоположной от жертв зверя стороне появляется еще два создания.

Людей трое: двое взрослых и один ребенок. Все они неопрятного вида, одеты в лохмотья, а густая растительность на лице взрослых выглядит так, будто это не культурная особенность или личное предпочтение, а банальное отсутствие возможности следить за собой. Ребёнок ещё в том юном возрасте, когда не так просто определить с виду пол. У него длинные всклокоченные волосы, широко раскрытые глаза и грязное бледное лицо. Охотник подмечает все это за мгновение, бросив на них всего один мимолётный взгляд. Люди слабы, измотаны и напуганы, так что в этой схватке от них никакого толку. Они скорее застынут в ужасе, чем станут выполнять указания. Охотник сбрасывает людей со счетов и перелетает через их головы.

Хищники тоже отличаются друг от друга. Ростом они выше человеческого плеча, но на этом сходства заканчиваются. Тот, которого охотник ударил в бок, полностью покрыт чешуйчатой шкурой, но у одного из новоприбывших пурпурно-зелёный мех с прогалинами чешуи, а у третьего кожа, которая во многих местах как будто бы затвердела настолько, что превратилась в хитиновый панцирь. У каждого длинные челюсти с рядами острых зубов, однако у одного дополнительные бивни, торчащие из-под подбородка, а другой может похвастать огромными хребтообразными рогами, которые растут над глазами, и, закручиваясь, тянутся назад.

Охотник приземляется со сложенными вместе руками, и наносит этим гигантским кулаком колоссальной силы удар прямо меж рогов.

Голова хищника устремляется к лесной подстилке с такой скоростью, что остальная часть тела за ней просто не успевает, поэтому, когда охотник перекатывается и поворачивается к третьему существу, задняя часть туловища второго ещё продолжает стоять. Третий зверь поворачивает к охотнику морду и открывает пасть, но полного ярости или агрессии вопля не раздаётся. Вместо этого длинный мускулистый язык резко, словно хлыст, преодолевает расстояние между ними – примерно девять или даже больше метров – и его кончик засасывает правую руку охотника с мерзким звуком причмокивания.

Без рычага от силы толку немного, а охотник не успеет поставить ноги нужным образом прежде, чем его протащит язык, так что он бросается к существу. Охотник заносит свободный кулак, намереваясь превратить свой полёт в атаку, но за мгновение до того, как ему удаётся нанести удар, его сбивает в воздухе огромная когтистая лапа.

Его впечатывает лицом в землю, и он автоматически закрывает воздухозаборники шлема, чтобы не вдохнуть пыль или грязь. Затем у него появляются более насущные заботы, когда зверь затягивает руку охотника себе в рот языком и смыкает челюсти на локте.

Сила укуса чудовищна, её бы хватило, чтобы с лёгкостью перекусить обычного человека в поясе. Броня охотника выдерживает, однако появившиеся предупреждающие символы красного цвета говорят о том, доспех едва не подвёл его. Создание трясёт головой из стороны в сторону, пытаясь разодрать и вывернуть то, что не поддалось одной лишь силе, и почти выдирает из крепления наплечник охотника. Он сжимает зубы, ждёт полсекунды нужного момента и тянет руку на себя в тот момент, когда зверь отводит голову в противоположную сторону, отчего захват челюстей слегка ослабевает.

Рука со скрипом освобождается. Зубы хищника оставляют борозды на гладкой поверхности наруча, и, когда сопротивление исчезает, пасть с щелчком захлопывается, вот только зверь откусывает собственный язык, который до сих пор обвивает кулак охотника.

Существо визжит от боли и убирает лапу со спины охотника, прижав её к собственному рту, из которого хлещет льющаяся сквозь зубы тёмная кровь. Охотник вскакивает на ноги, выворачивая кончик языка чудовища. Без сокращений мышц, что удерживали его на месте, это всего лишь мясной цилиндр, который с влажным шлепком падает на лесную подстилку.

Зверь бросается на него – не меньше двух тонн плоти с клыкастой пастью, готовой проглотить его. Однако в этот раз у охотника появляется возможность приготовиться. Он широко разводит руки и хватается за края челюстей, одновременно смещая вес и поворачивая своё туловище. Напрягшимся мышцам помогают задействованные сервоприводы брони.

Охотник поворачивается вокруг своей оси и использует против зверя его собственную инерцию, отправляя того в воздух. Вращающаяся в полёте туша врезается в рогатое существо, которое только поднимается на ноги после того, как было оглушено ударом по голове. Два хищника сталкиваются и падают на землю корчащейся да вопящей грудой переплетённых конечностей и хвостов.

Всё это заняло, наверное, секунд десять с того момента, как охотник перелетел через обуянных ужасом людей. Во время схватки он слышал их вопли и вздохи, но поворачивается к ним только сейчас. Они всё там же, где он их и оставил, держат в руках палки: не оружие, а простые дрова, сбором которых занимались. Люди маленькие, слабые, неспособные защитить себя от подобных угроз. Охотник полагает, что легко мог бы посчитать их жалкими. Возможно, когда-то, в иной реальности, что была прежде, он бы так и рассудил, если бы достаточно долго поразмышлял о различиях между ними и собой.

Сейчас же он видит лишь жизни, которые нужно защищать. Охотник силён, а люди слабы, и потому он будет предоставлять им свою силу до тех пор, пока они перестанут в ней нуждаться. Зверь со сломанными рёбрами с трудом поднимается на ноги, выказывая присущую диким животным живучесть. Охотник видит в глазах существа голод. В его желании поедать плоть не больше злобы, чем в мутациях, превративших хвост в скорпионье жало, в ползучих растениях, которые оплетают деревья так туго, что те умирают, или в грибах, растущих в мозгах жертв и убивающих их, пробивая черепа изнутри. Такова природа человечества – видеть уготовленную ему дикой природой судьбу и обманывать её. Прямо здесь и сейчас этим обманом был охотник.

— Держитесь от меня подальше! — кричит он.

Это его первые слова, обращённые к людям. Охотник не вкладывает в них враждебности, ведь они должны были стать предупреждением для людей, чтобы те не лезли в бой, однако троица отшатывается от охотника с новым, ещё более сильным страхом в глазах. Он не берёт в голову их реакцию. У них будет время всё прояснить, когда охотник покончит с хищниками, а пока его главная задача – удержать их на расстоянии. В данный момент охотника не особо волнует, что именно заставляет людей подчиняться.

Он бежит на раненного зверя, который рычит и осыпает его ударами жала. Одной рукой охотник хватает жало пониже шарообразного утолщения с ядом, а другой отрывает сам орган. Хищник вновь издаёт вопль и отдёргивается назад, а хлещущая из раны кровь брызжет на лицевую пластину шлема, заливая глазные линзы и затрудняя обзор. Охотник пытается очистить их, однако закованными в тяжёлую отполированную броню пальцами получается лишь еще сильнее размазать жидкость. Он слышит зверя рядом с собой, но одного лишь слуха не хватит, чтобы победить в этой схватке.

Охотник бросает жало, ловко отщелкивает шейный затвор и снимает шлем. Он бросает его людям и кричит:

— Почистите!

У охотника нет времени смотреть, спешат ли они выполнить приказ или отшугиваются от шлема как от гранаты, потому что лишившийся жала зверь вновь приближается. Он отходит немного вбок и бьёт снизу вверх. Апперкот попадает в нижнюю челюсть, а силы удара хватает, чтобы сбить создание с ног. Чудовище тяжело валится на землю, его туша проносится мимо охотника и замирает на опавших листьях. Охотник набрасывается на зверя, хватает за голову и начинает выкручивать её, противопоставляя свою мощь сопротивлению шейных мышц и позвоночника твари. Всё заканчивается быстро: в шее хищника раздаётся хруст, и, когда охотник отпускает голову, та безвольно падает на землю.

Остаётся два.

Он поднимает оторванное жало и идёт в атаку. Другие звери уже распутались, наградив друг друга парой укусов в процессе, и теперь они расходятся, чтобы обойти его с разных сторон. Тот, что с откушенным языком, рычит на охотника, и это становится его последней ошибкой. Охотник швыряет ему в пасть жало, которое пронзает нёбо. Орган рефлекторно впрыскивает в кровеносную систему яд, отчего создание цепенеет, падает на землю и начинает трястись. Сопротивления к отраве своего товарища по стае у него не больше, чем было бы у их жертв.

Остаётся один.

Последний хищник бросается на охотника даже быстрее, чем тот ожидает. Зверь низко опускает рогатую голову и в последний момент резко дергает ею вверх, впечатывая рога в грудь охотника. Удар сбивает его с ног и отправляет в тяжеловесный полёт. Он переворачивается в воздухе, а земля и небо с огромной скоростью сменяют друг друга. Может, ему бы и удалось восстановить равновесие в достаточной мере, чтобы приземлиться на ноги, а может быть и нет, однако рассуждать об этом бессмысленно, ведь полёт резко прерывает древесный ствол. От удара дерево раскалывается, а сам охотник падает на землю.

Броня не поддается, но много таких столкновений она не выдержит. Слегка запыхавшийся, слегка пошатывающийся и с колотящимися сердцами в груди, он с трудом поднимается. Это тоже знакомое ему чувство, однако знакомство со смертельной опасностью не даёт никаких гарантий выживания. Можно извлекать уроки и вносить какие-то коррективы, но каждая схватка бросает свой собственный, уникальный вызов.

Хищник забыл о людях, и теперь его взгляд обращён лишь на охотника, на того, кто зашёл на его территорию и бросил ему вызов. Не особо важно, считает ли зверь охотника соперником, который хочет забрать еду себе, или кем-то вроде альфы среди кормовых животных, способного напасть и причинить вред. Так или иначе, исход будет одинаков.

Выживет только один.

III

Яростно ревущий зверь вновь нападает на него с низко опущенной головой. В этот раз охотник лучше оценивает скорость создания, но он не стоит на месте, а подпрыгивает вверх и, перевернувшись в воздух словно акробат, хватается за рога чудовища, которые оказываются прямо под ним, после чего садится верхом на плечи зверя.

Спустя несколько шагов существо осознаёт, что произошло, и начинает брыкаться, чтобы сбросить охотника, однако тому хватило этих мгновений. Теперь, крепко держа зверя за рога, он тянет их в стороны. Метания зверя срабатывают против него, так как они придают оказываемому охотником давлению достаточно дополнительной силы, чтобы один из рогов обломался посередине.

Охотник не мешкает. Он меняет хватку на куске чрезвычайно острого кератина длиной с его предплечье и вгоняет рог в горло чудовища.

Зверю удаётся сбросить охотника на лиственный опад, но при падении тот выдергивает рог, и из раны начинает хлестать тёмная кровь. Шатающийся хищник влетает в заросли кустарника, борясь с ощущением стремительно слабеющих конечностей, пока могучее сердце выкачивает из тела жизнь. Зверь с трудом идёт обратно к охотнику, и пусть у него нет прежней силы и скорости, он всё равно намерен убить посягателя.

Охотник не жесток. Каким бы искажённым и мутировавшим ни было создание, в нём нет злобы. Это лишь животное, которому не посчастливилось выбрать своей добычей людей у него на глазах. Оно не заслуживает медленной смерти. Когда существо неуклюже бросается на охотника, он отходит в сторону и со всей силы бьёт рогом в переднюю часть черепа зверя. Благодаря огромной мощи охотника и собственной остроте, рог пробивает кость и входит глубоко в мозг, после чего создание падает замертво.

Охотник, не торопясь, осматривает себя. Из-за горячки боя можно не заметить полученных ран, но, судя по всему, он оказался по большей части невредим. Охотник отворачивается от трупа последней жертвы и смотрит на людей.

Они даже не сдвинулись с места. Дитя тихо всхлипывает, явно обуянное страхом и ужасом от произошедшего, а двое взрослых наблюдают за охотником с выпученными глазами. Один из них держит его шлем трясущимися руками. Он вытер кровь листьями и, судя по следам на рубашке, собственной одеждой.

— Спасибо, – говорит охотник, беря шлем.

Он не надевает его. Ему кажется, что люди станут отвечать вразумительнее, если будут видеть перед собой лицо, похожее на их собственное, пусть даже оно и принадлежит тому, на чьем фоне они будто дети рядом со взрослым человеком.

— Где находится это место?

Мужчины непонимающе разевают рот. Какое-то мгновение он сомневается, что они понимают его язык – не то чтобы он сам знал на каком языке говорит или как вообще его выучил – но ведь они поняли приказ почистить шлем. Наверное, вопрос был слишком общим.

— Что это за мир? — вновь пробует он. — Я не знаю, где нахожусь.

— К-Камарт, повелитель, — наконец отвечает один из взрослых.

Повелитель.

Слово вызывает какой-то проблеск воспоминаний в глубине сознания охотника: не название мира, а почтительное обращение. К нему уже обращались так прежде, но больше ничего не удаётся вспомнить. Неудача порождает гнев, который начинает отражаться в выражении его лица, но он быстро берёт себя в руки, так как даже намёка на неудовольствие хватает, чтобы взрослые попятились назад, стараясь прикрыть ребёнка. Они явно не считают, что смогут защитить себя или ребёнка в том случае, если он решит напасть, но ими движет человеческий инстинкт, поэтому охотник не воспринимает это как оскорбление.

Об окружающем мире люди знают больше, чем он, так что было бы полезно остаться с ними на какое-то время. Охотник фиксирует шлем на поясе.

— Как вас зовут?

— Я – Сутик, — взволнованно, но чётко отвечает самый высокий. — А это Илин и Биба.

Он указывает сначала на второго взрослого, а затем на ребёнка. Кивком охотник даёт понять, что слова услышаны и поняты.

—А как ваше имя, повелитель? — боязливо спрашивает Илин.

Охотник качает головой.

— Не знаю. Может, я его вспомню, а может подыщу новое. — Он вновь смотрит на всех троих. — Вы собирали древесину. Для огня? У вас лагерь неподалеку? Там есть и другие?

— Да, да и да, — угодливо кивая говорит Сутик. — Для нас было бы честью, если бы вы пошли туда и разделили с нами огонь. Уверен, наш защитник тоже захотел бы встретиться с вами.

Охотник хмурится.

— Ваш защитник? Похоже, он не очень хорошо выполняет свои обязанности, иначе мне бы не пришлось вмешиваться.

— Ох, прошу, не говорите так! — спешно произносит Илин. —Он один и не может постоянно присматривать за всеми нами, но он уже не раз спасал нас после конца света.

— Не может быть никакого конца света, — говорит охотник. — Мы ведь стоим здесь. Или вы думаете, что это загробная жизнь?

Он осекается из-за внезапно нахлынувших сомнений. А где он был прежде? «Дома», если верить Смотрящему, но слово ни о чём ему не говорило. Подводит его память или нет, но там окружение выглядело не таким, каким оно должно было быть по его мнению. Скорее наоборот, как раз таки там всё напоминало о каких-нибудь суеверных выдумках про миры, куда души отправляются после смерти. Это же место казалось живым и реальным.

— Фигура речи, повелитель, — отвечает Илин, бросая беспокойный взгляд на Сутика. – Это… До того, как разверзлись небеса, и пришли Ублюдки, наш мир был не таким.

— Он был прекрасен, — вставляет Сутик. — А они его исказили. Животных, растения, даже сами звёзды. Сами увидите, когда зайдёт солнце.

— Что случится уже скоро, — взирая на небо говорит охотник. Даже без сенсоров доспеха он понимает, что солнце Камарта приближается к горизонту. — Ночью в большинстве лесов опасно, и вряд ли этот исключение. Как далеко лагерь?

— Недалеко, — заверяет его Илин. — Следуйте за нами, повелитель, и мы приведём вас туда.

У охотника возникает новая мысль, и он на мгновение замирает. Эти люди – не угроза, но что насчёт их союзников? Могут ли Илин, Сутик и Биба играть роль наживки, которую послали заманить его в ловушку?

Он отметает эту идею. Как мог кто-то намереваться устроить для него западню? Для такого нужно было знать, где он, но откуда у кого-то такая информация, если даже сам охотник ничего не может сказать наверняка? Да и зачем кому-то желать навредить ему? Он не видит в этом смысла.

Тем не менее, недоверие начинает укореняться. Оно ощущается как скрытое течение под поверхностью сознания. Охотнику точно причиняли боль в прошлом, его предавали те, кого он считал близкими, и это оставило следы достаточно глубокие, чтобы он и сейчас нёс внутри себя отголоски тех ран, пусть и не помнил того, что их нанесло.

Кроме того, охотник носит броню.

Он не чувствует обмана в людях перед собой. Сложно быть уверенным до конца, так как от них смердит страхом еще с того момента, когда они поняли, что стали добычей. Его присутствие тоже тревожит их, хотя действия охотника и ободрили троицу. Так или иначе, охотник уверен – они не вводят его в заблуждение намеренно.

— Погодите секунду, — произносит он.

Охотник возвращается к телу последнего убитого зверя-хищника, того, что с рогами и мехом.

— У кого-нибудь в вашем лагере есть нож? — спрашивает он уже громче, чтобы его услышали люди за спиной.

— Да, повелитель, — отвечает Сутик, хотя, судя по его голосу, он не понимает, к чему был задан этот вопрос.

— Хорошо, — говорит охотник.

Он нагибается, хватает тушу и тянет вверх.

Вес огромен, но и сила его велика. Охотник напрягается и резко выдыхает, а шлем на поясе издаёт предупреждающие звуковые сигналы, когда регистрирует нагрузку на броню. Тем не менее, ему удаётся поднять тело хищника с земли. Затем, одним титаническим усилием он резко поднимает тушу ещё выше и кладёт себе на плечи. Теперь вес полностью лёг на спину и ноги, отчего гораздо легче. Охотник возвращается к трём людям, чьи выражения лиц не оставляют никаких сомнений в том, сколь непостижимым они считают такое деяние.

— Ведите, – произносит он.

Как и обещал Илин, путешествие оказывается недолгим. По пути охотник подмечает признаки обитания здесь людей: не строения, линии электросети, дороги или поля с сельскохозяйственными культурами, а другие, менее очевидные вещи. Шум дикой природы становится тише, характерные запахи – слабее, а видимые ему звериные тропы и следы – старее. Ему очевидно – в этой части леса всю дичь уже добыли. Кроме того, заметно отсутствие сухого леса, что частично объясняет, почему идущие вместе с ним люди собирали дрова так далеко.

— Почему вы не срубите эти деревья на дрова? — интересуется охотник. — У вас нет инструментов?

— Нет, мы сможем срубить их, если придётся, — отвечает Сутик. — Но нас до сих пор выслеживают, а свежие прорехи в лесном пологе приводят Ублюдков прямо к нам. Безопаснее искать сухую древесину, даже если нужно забираться далеко.

— Не настолько уж и безопасно, — подмечает охотник.

— Но всё равно безопаснее, — тихо произносит Сутик.

Нос охотника узнаёт о лагере раньше, чем уши, ибо в спокойном воздухе стоят резкий запах дыма от горящей древесины и приятные ароматы готовящейся еды. Звуки тоже доходят до него быстрее, чем лагерь попадает в поле зрения, но не настолько. Илин и Сутик ведут его вокруг особенно массивного дерева, затем по тропе меж двух густых кустарников, которые, как может судить охотник, за многие годы следования более крупных и тяжелых нежели человек животных поистрепались и были вынуждены отступить, а потом лагерь просто оказывается прямо перед ним.

В том виде, в каком есть.

Само собой, никакого расчищенного участка, за исключением вырубленной поросли. Сам лагерь простирается меж стволов деревьев, выбранных, очевидно, за самый густой лиственный полог. В этом будет смысл, если обитатели лагеря станут прикладывать все усилия для развеивания дыма от нескольких небольших прикрытых костров вместо того, чтобы позволять ему подниматься заметным столбом, который привлекает внимание. Из подручных материалов и веток сооружены низкие импровизированные крыши, в тени которых острый глаз охотника замечает жалкого вида кучи тряпья, способные дать спящим на них людям хоть какую-то защиту от земной сырости, впивающихся в рёбра древесных корней и суетящейся среди опавших листьев живности. Пусть даже такая защита больше теоретическая, нежели практическая.

Здесь, вероятно, около сотни людей. Не слышно ни пения, ни смеха, ни шуток, а говорят все как можно тише. Молчат даже дети, бродящие по лагерю с опущенными головами и тусклыми глазами. Наконец, охотник осознаёт, что это не сообщество. Большинство обитателей лагеря замкнулись в собственных головах, не желая предаваться тем вещам, которые и делают их людьми, ибо они боятся навлечь на всех гибель. У самого охотника тоже нет желания петь, смеяться или шутить, но он понимает, что для людей отказ от этого означает медленную смерть. Смерть души, а не тела.

Они избежали гибели, но подсознательно ждут её просто потому, что у них нет другого виденья своего будущего.

Охотник останавливается на краю лагеря и сбрасывает с плеч тушу зверя, которая падает на землю с глухим стуком. Звук достаточно громкий, чтобы заставить окружающих резко поднять головы.

— Кто-нибудь, принесите нож, — заявляет охотник. — У меня тут добыча, и её нужно освежевать.

Некоторые отшатываются от него, другие спешат вперёд с открытыми ртами, пытаясь уложить в голове картину мёртвого хищника подобных размеров и самого охотника, который был настолько больше и сильнее их. Охотник слышит шёпот, раз за разом проходящий по толпе, и отчетливо разбирает то единственное слово, которое повторяют люди.

Защитник.

Из теней выходит новая, будто бы призванная заклинанием фигура. Она возвышается над людьми и по росту приближается к охотнику. Неизвестный облачён в бронекостюм густого чёрного цвета с потёртой краской, украшенный серебряной отделкой. На груди и левом наплечнике гордо красуется знак: крылатый меч.

Охотник зажмуривается, когда его разум начинает скрипеть и трескаться подобно стеклянным стенам, уступившим давящей со всех сторон воде. В голове вспыхивают картины, но они сменяются так быстро, что даже охотник не может ни за что уцепиться: распадающаяся на части вокруг него планета; меч, или даже не один, и пока он пытается сфокусироваться на них, клинок или несколько клинков непрерывно меняют свою форму и природу; чудовищная фигура с крыльями как у летучей мыши, с острыми очертаниями и зловеще ухмыляющейся клыкастой пастью, она обрушивает на него мощь своего разума; яркое, золотое присутствие; другая планета, в этот раз он смотрит на неё с огромной высоты и собственным приказом насылает на мир смерть, падающую вниз дождём серебряных пятнышек, каждая из которых кажется не крупнее снежинки, хотя он знает, что размером они с жилой блок; и ещё, и ещё, и ещё…

Фигура в чёрном доспехе, космодесантник, шипит сквозь сжатые зубы и достает оружие – два болт-пистолета – после чего открывает огонь.

IV

Меня зовут Забриил. Родился на Терре, в улье Стакгхом. Диакон Ордена Трёх Ключей, посвящённый Крыла Ужаса, а прежде Воинства Кости. Рыцарь второго отделения разрушителей третьей роты пятнадцатого капитула Первого Легиона. Мы те, кто были Некоронованными Принцами, кто были изначальными Ангелами Смерти Императора.

Мы те, кто стали Тёмными Ангелами.

Я освобождал Облако Оорта еще когда младшие Легионы только формировались, и под слабым светом солнца столь тусклого, что оно было всего лишь ещё одной звездой, очищал карликовые планеты и «осиротевшие» луны Облака от созданий-ксеносов, которые навсегда останутся безымянными и некатегоризированными. Я сражался с рангданцами в Адвекс-Морсе и вместе со своими братьями выслеживал визжащих недобитков в коридорах их опустошённой боевой луны. Мы покончили с ними болт-пистолетом и цепным клинком, рад-ракетами и фосфексом. Я был частью воинства, пришедшего на помощь XIII-му на Каркасарне. Следуя за Львом, мы оплатили долг чести Тринадцатому трупами плоть-гхолов.

Лев. Тот, кто объединит нас, а затем вновь расколет.

Первый Легион был изначальным, величайшим и чистейшим. Мы стали лекалом, по которому сотворили прочих Легионес Астартес, базовым шаблоном, в соответствии с которым их создали. Возможно, со временем некоторые из них начали воплощать определённые аспекты войны более полно, нежели мы, но даже эти специализации уходили корнями в наши способности. Не Белые Шрамы изобрели приёмы стремительного ведения боевых действий, как и не Железные Воины придумали осадное искусство, Пожиратели Миров – ударные штурмы, а Лунные Волки – уничтожение вражеского командования. Все подарившие им известность тактики родились в наших тайных войнах, когда мы несли свет Империума в самые тёмные уголки галактики и выжигали заражения столь ужасающие, что человечеству даже нельзя было знать об их существовании.

Наверное, мы слишком многого ожидали от остальных участников Великого Крестового похода. Наверное, мы полагали, что хоть братским Легионам вместе с их бесчисленными смертными союзниками и не рассказывали о деталях наших подвигов и о мириадах уничтоженных нами безжалостных врагов, они будут признавать то, что мы сделали. Наверное, мы считали, что они поймут, зачем мы рыскали так далеко. Возможно, мы приписали им ту остроту ума, которая позволила бы догадаться, что список учтённых приведений к согласию Первого был таким скромным из-за нашей роли истребителей. Мы были крайней мерой Императора, и наши таланты не следовала растрачивать на тех врагов, кто ещё мог склониться. Однако, последовавшие за нами стали забывать, почему нас так боялись, и кто проторил дорогу, по которой они теперь шли с такой помпезностью и самовосхвалением.

Возвращение примархов тоже неизбежно привело к изменению порядка вещей. Они были истинными сыновьями Императора, полубогами войны. Легионес Астартес тоже обладали могуществом, но нас создавали с целью дополнить наших отцов, а не заменить их. Когда другие Легионы объединялись с примархами, последние усиливали генетических сынов, но не с помощью новых технологий или геноковки – ну или, по крайней мере, не в первую очередь, хотя Железные Руки не скрывали тяги к бионике, да и всегда ходили мрачные слухи о Пожирателях Миров – а благодаря своему гению. Конечно же, первым и самым чествуемым был Гор, практически не имеющий себе равных командир и дипломат, но по мере нахождения каждый примарх вдыхал в собственный Легион новую жизнь.

Мы оказались забыты. Война оставила нам глубокие шрамы и разделила самих в себе, пока мы искали способ вернуть первенство среди тех, кто или забыл, или никогда не знал о том, как мы приспособили галактику под человечество. Разве могли мы сравняться с ними в таком состоянии, раздробленные кампаниями, что сталкивали нас с опаснейшими угрозами галактики и которые стоили нам лидеров? А тем временем Ультрадесантники под руководством Робаута Гиллимана покоряли один мир за другим, где их атаковали не чаще, чем привечали, и к своей вящей славе создавали собственный Империум-в-миниатюре.

Всё изменилось с нахождением Льва.

Как некогда мы были первым и чистейшим Легионом, так и Лев был первым и чистейшим из примархов, пусть и обнаруженным так поздно. Помыслы его не разбавлялись стремлением добиться одобрения окружающих, эффективность действий не снижалась дипломатическими порывами, а тактики не умерялись гордостью. Он был воплощением того, чем когда-то являлись мы сами, и того, что мы потеряли. Приняв Льва и последовав за ним, мы снова обрели себя. Первый Легион, теперь известный как Тёмные Ангелы, не только вновь сотряс галактику, но и вернул потерянное за прошедшие годы уважение со стороны союзников внутри Империума.

Конечно же, не всё прошло так гладко. Следовало интегрировать вознёсшиеся в наши ряды рыцарские ордены Калибана, что было не самым простым процессом, да и не каждый из нас, ветеранов с Терры, Грамари и из прочих мест, легко приспособился к тому, как Лев изменил структуры Легиона. Тем не менее, когда принесённые им перемены прижились, мы вновь стали гладким клинком без изъянов в форме и функции, а внутренняя организация и сила Легиона оказались за гранью понимания сторонних наблюдателей.

Потом случился Сарош.

Произошедшие там события не были ясны даже членам Легиона. Я знал, что вероломные сарошанцы обманули нас заверениями о том, какие они верные жители Империума, хотя по факту всё оказалось наоборот. Знал о попытке убить Льва атомной боеголовкой и о её провале.

Не знал я того, почему Лев разделил Тёмных Ангелов после Сароша. Некоторых из нас, включая меня, отправили обратно на Калибан под командованием Лютера, бывшего брата-рыцаря примарха и второго человека в Легионе. Как нам сказали, это было сделано для управления процессом набора с мира, который в глазах многих стал духовной родиной Тёмных Ангелов, хотя далеко не все отправленные приняли такое объяснение.

Естественно, Лев имел право дислоцировать нас так, как считал нужным, ибо он являлся нашим генетическим отцом и повелителем Легиона, да и никто другой не мог знать лучше, как нам послужить Империуму с наибольшей пользой. Тем не менее, было очевидно, что если некоторые из нас и понимали по-настоящему логику этого поступка, их она не устраивала. Первый Легион всегда представлял собой место секретов, специализаций и оберегаемых знаний, но таков был наш уклад. Мой Орден Трёх Ключей никогда не насчитывал больше сотни легионеров, но, если Легион нуждался в нас, мы помогали своими познаниями. Я фокусировался на своих методах ведения войны, а боевым братьям доверял сосредотачиваться на их собственных и при необходимости мог обратиться к каждому. Однако, ситуация, когда ты знаешь, что окружающие обладают недоступной тебе информацией, которую они будут использовать ради всеобщего блага, сильно отличается от ситуации, когда ты не в курсе, понимают ли окружающие, что вообще происходит.

Отчасти это может объяснить, почему на Калибане всё произошло так, как произошло. Другим фактором стал темперамент отправленных на родину Льва легионеров, которые шли двумя разными, но, в какой-то степени, параллельными путями.

Большая часть моих калибанских братьев попала в наши ряды прямиков из рыцарских орденов планеты, ну или, по крайней мере, они понимали эту культуру. Калибан был их миром, где храбрые воины скакали навстречу кошмарным зверям, вооружённые примитивным по меркам Империума оружием и твердо намеренные либо убить добычу, либо погибнуть пытаясь. Вся история Первого Легиона в миниатюре. Калибанцам открылась целая галактика с несметным множеством угроз, биться против которых требовала их природа. После такого возвращение домой, где имперская колонизация благодаря одному лишь упорству устранила большую часть природных опасностей, явно расстроило калибанских легионеров.

Для меня и других ветеранов докалибанского периода всё обстояло немного иначе. Меня ничего не связывало с планетой: просто мир, не вызывающий ни радости, ни интереса. Я не видел той необузданной красоты, которую иногда подмечали калибанцы, и не воспринимал планету как драгоценный камень Империума. По моему мнению, она застряла между двумя состояниями: слишком опасная и изменчивая, чтобы стать источником вдохновения для человечества как, например, Терра и Маккраг, или даже превратиться в место оккультных учений, коим был Просперо, но и не обладающая нужными качествами, чтобы привлечь более возвышенные души, как ледяной Фенрис или открытый всем ветрам Чогорис.

Я подозревал, что убивал врагов Империума еще до рождения самого Лютера, поэтому мне не особо хотелось застрять на его мире под его же командованием и следить за новобранцами, пока остальные проверяли себя на прочность против всего самого худшего, что могла бросить на человечество галактика. Да и я не считал полезным такое применение своим навыкам и опыту. То была ссылка, изгнание подальше от моего генетического отца, которое я, судя по всему, заслужил не из-за совершённых поступков, а исключительно из-за ранга и места отделения в боевом составе Легиона, кои влекли за собой возможную причину – близость к тем, перед кем я отчитывался. Подобные ассоциации могли бы вызвать у меня гнев, но мне ничего не было известно проступках моих вышестоящих офицеров.

Решение оставалось за Львом. Он ничего нам не объяснил, и хоть мы могли принять его приказы, примарх оставил благодатную почву для укоренения наших собственных толкований такого поступка. Всё только усугубилось, когда Лютер возглавил оперативную группу и помог в бою при Зарамунде, после которого Лев наказал его за неповиновение и отправил обратно на Калибан, лишив флота. Посыл казался однозначным: в большой галактике вам не рады. Тёмные Ангелы никогда не сражались ради славы, но нас лишили даже гордости за совершаемые деяния.

Я не могу сказать, что бы случилось, не восстань Гор. Может, со временем Лев бы смягчился, в конце концов вынужденный воспользоваться ресурсами как будто бы забытого им родного мира. Может, вмешался бы Император или, возможно, один из братьев примарха обратил бы внимание на странность нашей ситуации: вероятно, благородный Сангвиний, который, по слухам, умел читать сердца других, понял бы истинную причину того, почему генетический отец бросил нас. Или же Гиллиман. Владыка XIII мог попытаться сделать наш Легион эффективнее и хотя бы поговорить со Львом, в чём последний нам отказал, хотя я не могу себе представить, чтобы общение на эту тему прошло в добродушном ключе.

Однако, Гор восстал, пусть мы и узнали о произошедшем не сразу. Но даже так, что нам было делать без флота? Насколько я мог судить со своего невысокого положения в рядах Легиона, Лютер сделал всё возможное, чтобы подготовить нас, но весть так и не пришла. Даже преданные собственные братьями и окруженные пылающей галактикой, Тёмные Ангелы, по-видимому, в нас не нуждались.

Время шло, плодились слухи и поступали новости. Космические Волки уничтожили Просперо. Баал находился в осаде. Существовала вероятность нападения и на Калибан, поэтому некоторые утверждали, что Лев оставил нас оборонять планету на случай подобного, однако, чем дольше всё тянулось, тем менее очевидным становилось то, с какой стороны могла прийти угроза. Лев и основная часть Легиона находились на галактическом востоке, и, как мы считали, были вдали от сражений восстания. Чувствительные к варпу личности, как Астартес, так и простые люди, говорили остальным на Калибане, что в варпе волнения, из-за чего стали опасны и связь, и путешествия. Тем не менее, наш отец отличался крайней целеустремлённостью, когда того требовал долг, а ещё изобретательностью. Трудно было принять тот факт, что он мог быть отрезан без возможности найти хоть какой-то способ повлиять на войну.

И тогда начали закрадываться сомнения.

Император создал нас, примархов и сам Империум. Его виденье отправило нас к звёздам начинать Великий Крестовый поход, и именно Его виденье мы стремились претворить в жизнь. Однако, мы знали, что после провозглашения Гора Воителем Он вернулся на Терру, а Лев видел Его только в роли величайшего защитника человечества. Разве сложно было представить, как он рассматривает Гора в качестве нового чемпиона Империума, пока Император, судя по всему, занимается другими вещами? Причин изгнания Лев не раскрывал даже нам. Мы были бы глупцами, если бы действительно считали, что нам известны истинные помыслы примарха относительно восстания и выбора стороны. Мы не могли знать наверняка. Мы и не знали.

К тому моменту, как мятеж закончился, и корабли контингента Первого Легиона под командованием Льва, в конце концов, добрались до Калибана и вновь оказались в его небесах, Лютер уже подготовил нас ко всему. Мы не желали встречать своих боевых братьев болтером и клинком, но знали, что такое могло произойти. Действительно ли нас держали на Калибане так долго из-за какой-то обиды, мнимой ли или реальной, нанесённой Льву десятки лет назад? Обернулось ли изгнание, какая бы причина за ним не стояла, созданием ничего не ведающего гарнизона для защиты родного мира Льва от угрозы со стороны Гора и его союзников? Или же в действительности Лев сам пошёл против Терры и боялся, что, если выпустить нас в галактику, мы выступим против него вместе с силами Императора?

Я до сих пор не знаю, кто сделал первый выстрел. Я видел и слышал, как наши оборонительные батареи ведут ответный огонь, плюясь в небеса плазмой и лазерными лучами. Пусть мы и стоический Легион, но в тот день надежда умерла у меня в груди. На тот момент ничего не было понятно, и я даже не знал о распоряжениях наших лидеров, так как в их рядах царили размолвки и устраивались чистки, направленные против тех, кого посчитали предателями. Тем не менее, несмотря на все сомнения, я даже представить себе не мог, чтобы Лютер и его лейтенанты открыли огонь по Льву без провокации.

Я присутствовал при убийстве миров Первым Легионом, и реши те, кто находился над нами, уничтожить планету, на Калибане не было ничего, что спасло бы его от этой участи. Нападение первыми означало подписание смертного приговора, а если наши лидеры, выступавшие против наложенных на нас ограничений, и демонстрировали что-то явно, так это стремление добиться чего-то помимо гибели на поверхности мира. Я пришёл к единственно возможному для себя выводу: Лев вернулся, чтобы покончить с нами из страха, что мы выступим против его убеждений, какими бы они ни были, либо же неким образом скомпрометируем примарха перед оставшимися братьями, так как теперь у него не имелось ни единой причины держать нас в изоляции. Я не знал, как, по мнению Льва, мы могли это сделать, но, когда с небес излился огонь, а к поверхности понеслись десантные корабли с нашими потрёпанными в боях братьями внутри, подобные размышления перестали иметь всякое значение.

Я сражался за Императора. Я сражался за человечество. Я сражался за Первый Легион и своих братьев. Теперь же я сражался против них просто чтобы выжить. Мы укрылись в крепости-монастыре, которая раньше служила домом Ордену Льва. Её защищали мощные силовые поля, но они мало чем помогли, когда бомбардировка Тёмных Ангелов начала раскалывать планету на части.

И наши братья все равно пришли. Они так сильно хотели видеть нас мёртвыми, что пришли даже несмотря на то, что вокруг них умирал Калибан.