Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман)

Перевод в процессе: 14/34 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 14 частей из 34.

Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман)
Автор	Майк Брукс / Mike Brooks
Переводчик	Alkenex
Издательство	Black Library
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Проведя десять тысяч лет в стазисе в самом сердце своего расколотого родного мира, Лев Эль'Джонсон пробуждается ото сна и оказывается в кошмаре Империума-Нигилус.

В эту тёмную эпоху гаснущие угольки человечества окружены наступающим со всех сторон голодным мраком. Даже Лев не может надеяться победить такое зло в одиночку, однако есть те, кто присоединится к его походу. Многие из числа падших рыцарей примарха, до предела изнурённых бегством от вечно преследующих их охотников, уже давно ждали возвращения своего сеньора и несомого им искупления. Владыка Тенистых Путей должен вновь собрать под своим командованием этих потерянных лоялистов, после чего сразить вероломного сына и истребить банду Хаоса, чьи испорченные воины зовут отпрыска Льва повелителем.

В столь странные времена примарх не может быть уверен ни в чём и ни в ком, кроме себя, однако, в галактике без Императора, без Империума, без его Легиона и Калибана... кто же он сам?

Персонажи

Примархи

Лев Эль’Джонсон – Лев, примарх Тёмных Ангелов

Тёмные Ангелы

Забриил – бывший разрушитель, защитник Камарта, Падший

Кай – Падший

Афкар – Падший

Лохок – Красный Шёпот, Падший

Борз — Одноглазый, капитан «Острия чести», Падший

Лансиил – командир объединённых сил Тревенума-Гамма, Падший

Галад – командир объединённых сил Тревенума- Гамма, Падший

Беведан – бывший библиарий, Падший

Гуэйн – капитан станции «Эхо», Падший

Эктораил – технодесантник, член экипажа станции «Эхо», Падший

Кузиил – член экипажа станции «Эхо», Падший

Ламор – член экипажа станции «Эхо», Падший

Асбиил – апотекарий, член экипажа станции «Эхо», Падший

Бройнан – Падший

Мериант – член экипажа станции «Эхо», Падший

Кадаран – Падший

Перзиил – Падший

Руфарил –Падший

Десять Тысяч Глаз

Сефаракс – лорд-чернокнижник, Падший

Баэлор – Самозванец, Падший

Марког – командующий Скорбной Гвардией

Димора – кантикаллакс Нового Механикума, «Око злобы»

Уринз – архираптор

Варкан – Красный, бывший Пожиратель Миров

Джай’Тана – Неисповедовавшийся, апостол

Крр’Сатз – надзиратель за астропатами на борту «Клинка истины», зверолюд

Люди

Сутик – мужчина с Камарта

Илин – мужчина с Камарта

Биба – ребёнок с Камарта

Валдакс – техножрец с Камарта

М’Киа – женщина с Камарта, глава Львиной Гвардии

Джован – мужчина с Камарта

Инда – капрал оборонительных сил Авалуса

Сина ап на Харадж – маршал оборонительных сил Авалуса, временно исполняющая должность планетарного губернатора

Шавар – Провидец Авалуса

Торрал Дерриган – адмирал оборонительного флота Авалуса и командир корабля «Лунный рыцарь»

Раулин – капитан оборонительного флота Тревенума-Гамма

Монтарат – капитан «Пакс фортитудинис», оборонительный флот Авалуса

Кровавые Ангелы

Луис Данте – командор Кровавых Ангелов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ – ПРОБУЖДЕНИЕ

I

Река поёт свою серебряную песню, и в её нескончаемом хаотичном журчании как будто бы подвешена невероятно сложная мелодия, столь дразнящая и недосягаемая для слушающего. Он мог бы провести целую вечность, пытаясь уловить её суть, но, даже не преуспев, все равно не посчитал бы это пустой тратой времени. Звук омывающей камень воды, взаимодействие энергии и материи: они порождают негромкую симфонию, которая одновременно и непримечательна, и бесподобна. Он не знает, сколько уже находится здесь, он просто слушает.

А еще он понимает, что не знает где находится.

Слушающий начинает осознавать себя постепенно, словно спящий, который поднимается из самых глубоких и тёмных недр дремоты, пробирается через мелководье полузабытья и, наконец, выходит к свету. Сначала приходит осознание того, что он – не песнь реки, что он, по сути, отделён от неё и просто слушает музыку. Затем это осознание меркнет, и он понимает, что сидит на берегу реки. Если здесь и есть солнце, или даже несколько солнц, то он не видит его за ветвями деревьев над головой и тяжело висящим в воздухе туманом, но тут есть свет, и его достаточно, чтобы различать окружение.

Деревья огромны и могучи, их толстые стволы не обхватить распростёртыми руками ни одному, ни двум, ни даже, возможно, полудюжине людей. Из-за трещинноватости грубой коры поверхность деревьев испещрена теневыми оспинками, как будто древесные гиганты решили укрыться камуфляжем. За место под их ветвями борются живучие кустарники: жёсткие, спутанные и колючие, они жмут друг друга, выбивая себе пространство и свет, словно оставленные без внимания дети под ногами у взрослых. Земля, на которой они растут, темна и плодородна, а когда слушающий погружает в неё пальцы, она начинает пахнуть жизнью, смертью и прочими вещами. Запах ему знаком, но он не может понять, откуда и почему.

Пробив пальцами землю, он понимает, что они защищены бронёй, как и всё тело. Он заключен в огромный чёрный доспех с едва заметным оттенком тёмно-зелёного, и это чувство ему тоже знакомо. Броня ощущается его неотъемлемой частью – продолжением тела столь же естественным, как и панцирь любого из ракообразных, которые могут таиться в укромных местах реки перед ним. Он подаётся вперёд и всматривается в спокойную воду у берега, что укрыта от основного потока скоплением камней сразу выше по течению. Водная гладь превращается в практически идеальную зеркальную поверхность, гладкую как во сне.

Слушающий не узнаёт глядящего на него в ответ лица. Оно исчерчено глубокими морщинами, словно мир тревог и забот омывал его подобно речной воде и оставлял на коже свои отметины. У него светлые волосы с отдельными белокурыми прядями, но в остальном шевелюра выцвела до седины и белизны. Нижняя часть лица скрыта густой полной бородой с усами, и видны лишь губы: недоверчиво искривлённый рот, чьи уголки скорее опустятся вниз в выражении неодобрения, чем поднимутся вверх и изогнут губы в улыбке.

Он поднимает к лицу руку с еще пахнущими грязью пальцами. Отражение делает то же самое. Лицо определённо принадлежит ему, но его вид не вызывает ни единого воспоминания. Он не знает, кем является, и не знает, где находится, хотя всё это кажется знакомым.

В таком случае, оставаться здесь нет особого смысла.

Слушающий поднимается на ноги, но затем колеблется. Он не может объяснить себе, зачем ему нужно идти, ведь песнь реки столь прекрасна, однако осознание того, как мало он знает, открыло что-то внутри него, пробудило голод, которого не было прежде. Он не удовлетворится, пока не найдёт ответы.

Но песня реки всё равно зовёт его. Он решает идти вдоль берега, следуя за водным потоком и слушая музыку по пути. Он всё равно не знает, где находится, поэтому ни одно направление не будет хуже любого другого. На берегу, прямо рядом с тем местом, где он сидел, лежит окрашенный в цвет остального доспеха шлем. В области рта видны вертикальные щели, напоминающие амбразуры в стене. Он поднимает его и фиксирует на поясе движением, которое кажется инстинктивным.

Он не знает, как долго шагает. Время, конечно же, идёт, и одно мгновение незаметно перетекает в другое. Он помнит каждое прошедшее и имеет представление о грядущих следом, но течение времени ничем не отметить. Свет не становится ни ярче, ни тусклее, вместо этого оставаясь почти что призрачным и всеохватывающим. Он озаряет окружение, но не раскрывает своего источника. Кругом рыскают тени, но нет ни намека на то, что их отбрасывает. Идущий невозмутим. Он пронзает взглядом те тени, чувствует запах листвы и слышит реку. В ветвях не шелестит ветер, ибо воздух неподвижен, но при этом он влажен и доносит до идущего едва слышные крики и характерные вопли каких-то животных вдалеке.

Русло реки становится шире и ровнее. Идущий проходит её изгиб и ошеломлённо замирает на месте.

На противоположном берегу стоит строение.

Оно сложено из тесанного и отделанного камня. У породы темноватый сине-серый цвет, и видны более светлые, ярко поблескивающие крапинки. Строение не очень большое, так как над ним нависают окружающие деревья, но оно прочное. С виду какой-то замок, крепость, которая должна удерживать нежеланных гостей снаружи и защищать находящихся внутри людей или богатства. Её нельзя назвать новой и безупречной, но древней и повидавшей виды тоже. Она словно всегда стояла здесь и всегда будет. На спокойной и широкой реке прямо перед замком виднеется лодка.

Она маленькая, деревянная и непокрашенная. Места там хватает для одного человека, и оно как раз им занято. Идущий может рассмотреть его даже на таком расстоянии. Человек стар, но это не та старость, что отметила лик самого идущего. Время не избороздило морщинами лицо сидящего в лодке, оно оказало разрушительное воздействие на всё его тело: запавшие щёки, исхудалые конечности, пепельно-бурая кожа, которая раньше явно была насыщенно-каштанового цвета, и длинные безжизненные волосы, такие тускло-серые и спутанные. Тем не менее, седую голову венчает корона. Да, она представляет из себя всего лишь золотой обруч, но это всё равно корона.

В своих ослабевших руках с опухшими суставами пальцев человек держит удочку, чья леса уже заброшена в воду. Ссутулившись будто бы от боли, эта маленькая древняя фигурка сидит в маленькой простой лодке.

Идущий не останавливается, чтобы задуматься над тем, зачем королю так рыбачить. Ему известен контекст подобных вещей, но он не понимает, откуда пришло знание, да и это его не волнует. Наконец-то здесь появился кто-то, у кого могут найтись ответы.

— Приветствую! — зовёт он.

У него сильный, звучный и густой голос, хотя и слегка грубоватый из-за возраста, долгого бездействия связок или и того и другого вместе. Приветствие разносится над водой. Старый король в лодке на мгновение зажмуривается, а когда вновь открывает свои глаза, они смотрят прямо на идущего.

— Что это за место? — требовательно спрашивает идущий.

Старый король опять недолго жмурится, и после чего его сосредоточенный взгляд вновь обращается к водной глади. Он практически никак не отреагировал на идущего, словно того и вовсе не существовало.

Идущий понимает, что не привык, когда его игнорируют, и что такое обращение ему не нравится. Он делает шаг в воду, намереваясь перейти реку вброд, чтобы король уже не мог так просто от него отмахнуться. Течение не беспокоит идущего, ведь его конечности наполняет сила, и он на подсознательном уровне знает, что доспех водонепроницаем, а если надеть на голову шлем, то появится возможность дышать даже под водой.

Он делает всего несколько шагов и заходит в реку по колено, когда вдруг видит в воде тени: огромные тени, нарезающие круги вокруг небольшой лодки. Они не клюют на лесу, но и не опрокидывают судно, где сидит рыбак, хотя любой из двух исходов привел бы к катастрофическим последствиям.

Более того, идущий понимает, что рыбак ранен. Он не видит самой раны, но чувствует запах крови. Ноздри щекочет густой медный аромат. Идущий не наслаждается запахом, но и не находит его отталкивающим. Это просто запах, который он может разобрать и понять. Кровь короля попадает в воду капля за каплей. Возможно, именно это и привлекает сюда тени. Может, в ином случае они были бы где-нибудь в другом месте.

Некоторые тени отделяются от общей группы и направляются в сторону идущего.

Последний не из тех, кого легко напугать, но ему не чуждо понятие опасности. Тени в воде неизвестны идущему, но двигаются они как хищники.

+Возвращайся на берег.+

Идущий резко разворачивается на месте. На земле стоит маленькая фигурка, закутанная в тёмно-зелёные одеяния, отчего она практически сливается с окружением. Размерами та напоминает ребёнка, однако идущий знает, что это нечто совсем иное.

Это Смотрящий-во-тьме.

+Возвращайся на берег,+ повторяет Смотрящий.

Пусть то, как он общается, едва ли можно назвать голосом – нет даже звука, лишь ощущение в голове идущего, как в сознание вкладывается смысл – всё равно чувствуется растущая настойчивость. Идущий понимает, что он не из тех, кто отказывается от вызова, но ещё ему не хочется игнорировать Смотрящего-во-тьме. Он чувствует узы, чувствует связь с прошлым, которое обязательно сможет вспомнить.

Идущий бредёт назад и выходит на берег. Приближающиеся тени какое-то мгновение мешкают, а затем делают круг и возвращаются к королю в лодке.

+Они тебя уничтожат,+ говорит Смотрящий.

Идущий понимает, что тот говорит о тенях. Теперь различные чувства наслаиваются друг на друга в его голове, те чувства, что ментальным осадком осели внутри него после общения со Смотрящим. Не только отвращение, но и страх нашли прибежище в сознании идущего

— Что это за место? – вопрошает он.

+Дом.+

Идущий ждёт, но так ничего не дожидается. Более того, он понимает, что ничего и не будет. По мнению Смотрящего, это не просто необходимая идущему информация, а в принципе вся, которую он может ему дать.

Взгляд идущего устремляется к королю. Сгорбленный старик так и сидит с удочкой в руках, пока из его ран по капле вытекает кровь.

— Почему он игнорирует меня?

+Потому что ты задал неправильный вопрос.+

Идущий оглядывается. Тени до сих пор в воде, поэтому было бы глупо пытаться пересечь реку. Однако, моста тоже не видно, как и другой лодки. У него нет инструментов, чтобы построить судно из деревьев вокруг, да и знания об этом с трудом приходят в голову. Он не похож на тех своих братьев, которые обладают талантами к созиданию…

Его братья. Кто его братья?

В разуме проносятся фигуры, эфемерные как дым в бурю. Он не может собраться, не может ухватиться за них и превратить во что-то осмысленное, во что-то, на чём смогло бы сфокусироваться его устремляющееся к ним сознание. Исчез покой, который даровала песнь реки, а вместо него появились неуверенность и разочарование. Так или иначе, идущий не больше вернётся к прежнему своему состоянию. Осознанно принимать неведение – это не его путь.

Идущий мельком замечает что-то серое. Оно находится вдалеке, за деревьями, но на его стороне реки. Он идёт туда, оставляя реку за спиной. Идущий всегда сможет найти воду вновь, и он знает её песню. Идущий пробирается сквозь подлесок. Растительность густая и облиственная, но он силён и твёрд в своём намерении. Идущий пригибается при встрече с колючками, отбивает в стороны усики, которые тянутся ко всему, что проходит мимо, но не ломает веточки, так как их живица настолько едкая, что способна повредить даже его броню.

Идущий не задумывается над тем, откуда ему всё это известно. Смотрящий сказал, что тут его дом.

Он оставил Смотрящего позади, но существо продолжает появляться, вновь и вновь выходя из границ теней. Оно ничего не говорит до тех пор, пока идущий не пробирается через заросли колючего кустарника и, наконец, нормально не рассматривает то, что мельком увидел еще у реки.

Перед ним строение или, по крайней мере, его крыша. Это все, что может разобрать отсюда идущий. Его взгляду открывается поддерживаемый колоннами свод из прекрасного серого камня. Если до этого он самостоятельно прокладывал себе маршрут через лес, то теперь впереди лежит чёткий путь, отмеченный низкой травой и ограниченный с обеих сторон кустами и древесными стволами. Своеобразная дорожка не вела к строению из бледного камня напрямик, а изгибалась, но идущий всё равно знал, куда она выводит.

+Не иди этим путём,+ предупреждает Смотрящий. +Ты ещё недостаточно силён.+

Идущий смотрит на крошечное создание, едва достающее ему до колен, после чего делает глубокий вдох и вращает закованными в броню плечами. Идущий полагает, что, если сейчас он выглядит старым, значит когда-то был молод. Может, тогда он обладал и большей силой. Так или иначе, сейчас тело не кажется слабым.

+Это не та сила, которая тебе понадобится.+

Идущий прищуривается.

— Ты предостерегаешь против всего, что помогло бы разобраться в ситуации. Что же ты хочешь, чтобы я делал?

+Следуй своей природе.+

Идущий вновь делает вдох. Он собирается резко ответить, ибо чувствует недовольство, когда ему отказывают, как и в случае, когда его игнорируют. Тем не менее, он медлит и втягивает носом воздух.

Потом принюхивается еще раз.

Что-то не так.

Его окружают густые и богатые запахи леса, несущие нотки как жизни, так и смерти, однако, теперь нос улавливает нечто еще: что-то подспудное и прогорклое, причём не просто гниение или распад, так как последние относятся к естественным запахам. Нет, это кое-что гораздо хуже, кое-что гораздо более шокирующее.

Порча.

Это нечто неправильное, нечто искажённое. То, чего здесь быть не должно. То, чего, по факту, вообще не должно существовать.

Идущий знает, что должен делать. Он должен следовать своей природе.

Охотник делает шаг вперед и срывается на бег, начиная преследовать добычу.

II

Он двигается плавно, каждый его шаг твёрд и уверен, выверен до совершенства. Простая ходьба – дело обыденное, о котором ему даже не приходится задумываться, но вот бег пробуждает что-то внутри него. Это ощущение срочности, ощущение лежащей впереди цели, к которой охотник стремится. Это даёт ему фокус и ясность, делает его осведомлённее не только об окружении, но и лучше знакомит с собственным восприятием. Он осознаёт, что воспринимает лес по-новому: не как однородный ландшафт, а как сочетание физических особенностей местности. Земля, на которой останутся следы, растительность, которая сохранит отметины прошедшего там тела, заросли, где может ждать в засаде хищник, и заросли, где можно стать пищей для самого растения. Всё это он читает так же просто, как и слова на странице.

Это его дом, и ничто здесь не укроется от охотника.

Запах, выделяющийся как фальшивая нота в симфонии, ведёт его вперёд, и по мере приближения становится только сильнее. Забыт Смотрящий, забыты король в лодке и тени в воде. Он вновь охотится на зверей среди деревьев, прямо как тогда, давным-давно, ещё до…

Ещё до чего?

Охотник замедляется, и на мгновение его сосредоточенность нарушается ещё одной вспышкой того, что даже не назвать воспоминанием, скорее, тенью оного. Он не помнит прошлого, но помнит, что было нечто, о чём можно вспоминать. Это и вызывает у него тёплые чувства, и приводит в ярость одновременно. Охотник лишь одно – он уже охотился так в прошлом.

Он отгоняет подобные мысли. Память вернётся, когда вернётся, если это вообще произойдёт, а сейчас у него есть добыча, которую нужно выследить. Он спешит вперёд, идя на запах порчи.

Охотник не уверен, когда именно лес начинает меняться, так как прежде время отсчитывалось лишь дыханием или ударами сердец. Тем не менее, в какой-то момент он осознаёт, что туман рассеивается, а у света вокруг него появляется источник, находящийся высоко наверху и слева от охотника. Он чувствует, как солнце греет кожу головы: это густое тепло, влажное тепло, та его разновидность, что лезет в горло и угрожает забить дыхательные пути. Деревья тоже изменились: они всё такие же высокие и массивные, но теперь охотник не в мире одних лишь массивных, низко свисающих веток. Кроны древесных гигантов раскидывают ветви высоко над его головой, а на их стволах нет ничего, кроме ползучих растений, стремящихся подняться выше своих соседей и урвать для себя проблеск света. Воздух словно ожил и полнится звуками насекомых. Охотник больше не слышит песню реки. Он останавливается и вновь тянется рукой вниз. В этот раз охотник загребает горсть гниющих листьев, что устилают землю толстым коричневым ковром. Подобная поверхность выдаёт следы проходивших по ней уже не с таким большим желанием, как мягкая почва – настоящий друг следопыта.

Охотник не знает, где находится, как и не знает, где был прежде, однако он понимает, что это совсем другое место. Он больше не дома.

Но запах порчи всё ещё силён, причём даже сильнее, чем раньше. Он тащит охотника вперёд, и тот продвигается через новый подлесок: тёмно-красноватые папоротники, тянущиеся сверху вниз бледные корни, висящие лозы и неизвестные ему растения с широкими блестящими листьями, окаймлёнными шипами. Охотник не чувствует с этим лесом той же связи, но он приближается к своей добыче и, оказавшись рядом с ней, уже её не упустит, что бы его не окружало.

Впереди движение. Охотник слышит тихое потрескивание стеблей, когда добыча пробирается сквозь чащу. Он начинает составлять в голове образ того, что преследует. Существо явно крупное, так как не может избежать шума при перемещении. Ещё оно кажется хищником, ибо движения создания походят на движения самого охотника. Добыча двигается таким образом, чтобы не выдать своего присутствия другим, а не так, будто бредёт по своим делам. Охотник чувствует слабый, но при этом резкий запах требухи и гниющего мяса, словно от чего-то оставшегося в челюстях зверя или от его морды после того, как тот покормился тушей.

Крупный, опасный хищник. Охотник снимает шлем с пояса и надевает на голову до странности знакомым движением, хотя он и не помнит, чтобы делал это прежде.

Шлем с щелчком встаёт на место, создавая герметическую изоляцию. Мгновенно включаются дисплеи, и охотник понимает, что смотрит на вывод подробных данных о резервах мощности доспеха, о температуре окружающей среды, уровне влажности, составе атмосферы и даже о длительности дня на мире, где он находится – восемнадцать целых пятьдесят четыре сотых часа. Последнее было рассчитано по бесконечно малому движению местной звезды в небесах над головой. Не понимая, откуда он вообще знает, как это делать, охотник меняет доступные ему режимы зрения простым морганием: обычный, поляризованный, инфракрасный, тепловой и так далее, и так далее.

Он оставляет обычный режим. Своё применение есть у каждого, но сейчас ему не потребуются никакие улучшения. Охотник открывает воздухозаборники, чтобы чувствовать запахи мира вокруг, и возвращается к охоте. Даже несмотря на столь толстую броню ему не составляет труда двигаться бесшумно. Доспех отзывается интуитивно, словно вторая кожа, и охотник не останавливается для размышлений над этим. Всё происходит так же естественно, как и дыхание.

Он вбирает в себя воздух и ощущает неприятный запах добычи. В густом подлеске нет ветра, поэтому охотник не сильно волнуется о том, что его выдаст собственный запах.

Охотник еще раз вдыхает воздух, чтобы удостовериться точно. Доспех лихорадочно анализирует окружение и выдает детализированную информацию по концентрациям молекул и наличию в воздухе феромонов, которая накладывается на изображение подобно призрачным флюоресцентным следам. Он не ошибается.

Хищников несколько, и изучающий данные охотник понимает, что они разделились, уйдя влево и вправо.

Охотник внимательно осматривает землю, но лиственный опад всё такой же непокорный и отказывается раскрывать свои тайны. Он следует за двумя хищниками, или зверей больше? Даже у его чувств, несмотря на всю их остроту, есть предел возможностей. Тем не менее, нерешительность ему не присуща. Охотник двигается по уходящему влево следу, соблюдая баланс между скоростью и скрытностью. Если он собирается убить порченное создание, кем бы оно в итоге не оказалось, ему придётся сделать это достаточно быстро, чтобы успеть вернуться тем же путём и взять след остальных членов стаи. Охотник отдаёт команду миганием глаз, после чего аудиорецепторы шлема поднимают уровень чувствительности. Теперь они готовы предупредить хозяина, если что-то вдруг решит поохотиться на него, пока он идёт по следу своей добычи.

Охотник не слышит поступи когтистых лап или приближающихся к нему через подлесок мускулистых тел, однако до его слуха доносится кое-что другое: голоса впереди. Человеческие голоса. Это не то потустороннее чувство от общения со Смотрящим-во-тьме, когда прямо в голове внезапно возникают смысловые значения, а настоящие голоса прямо как у него самого. Они не тихие, и их обладатели не пытаются скрыть себя. Более того, голоса выдают местоположение своих владельцев любому, до чьих ушей доходят. Уж если охотник в чём-то и уверен, так это в том, что у его добычи есть и уши, чтобы слышать голоса, и намерение причинить вред.

Он срывается на быстрый бег, бросая любые попытки сохранять незаметность и продираясь через запутанные кустарниковые заросли. Охотник перескакивает через гигантский ствол упавшего дерева одновременно с тем, как слышит крик и видит чудовищную фигуру, покрытую переливающейся зелёной чешуей. Создание скачет прямо на сбившихся в кучу людей.

Охотник совершает прыжок и превращается в чернобронную стрелу, запущенную сверхчеловеческими мышцами и сухожилиями. Он бьёт зверя коленом в бок, чувствуя, как от удара трескаются рёбра шириной с его запястье. Чудовище больше не атакует людей, а с громким воплем заваливается набок, однако охотник не успевает закончить начатое. В подлеске раздаётся шорох, и на противоположной от жертв зверя стороне появляется еще два создания.

Людей трое: двое взрослых и один ребенок. Все они неопрятного вида, одеты в лохмотья, а густая растительность на лице взрослых выглядит так, будто это не культурная особенность или личное предпочтение, а банальное отсутствие возможности следить за собой. Ребёнок ещё в том юном возрасте, когда не так просто определить с виду пол. У него длинные всклокоченные волосы, широко раскрытые глаза и грязное бледное лицо. Охотник подмечает все это за мгновение, бросив на них всего один мимолётный взгляд. Люди слабы, измотаны и напуганы, так что в этой схватке от них никакого толку. Они скорее застынут в ужасе, чем станут выполнять указания. Охотник сбрасывает людей со счёта и перелетает через их головы.

Хищники тоже отличаются друг от друга. Ростом они выше человеческого плеча, но на этом сходства заканчиваются. Тот, которого охотник ударил в бок, полностью покрыт чешуйчатой шкурой, но у одного из новоприбывших пурпурно-зелёный мех с прогалинами чешуи, а у третьего кожа, которая во многих местах как будто бы затвердела настолько, что превратилась в хитиновый панцирь. У каждого длинные челюсти с рядами острых зубов, однако у одного дополнительные бивни, торчащие из-под подбородка, а другой может похвастать огромными хребтообразными рогами, которые растут над глазами, и, закручиваясь, тянутся назад.

Охотник приземляется со сложенными вместе руками, и наносит этим гигантским кулаком колоссальной силы удар прямо меж рогов.

Голова хищника устремляется к лесной подстилке с такой скоростью, что остальная часть тела за ней просто не успевает, поэтому, когда охотник перекатывается и поворачивается к третьему существу, задняя часть туловища второго ещё продолжает стоять. Третий зверь поворачивает к охотнику морду и открывает пасть, но полного ярости или агрессии вопля не раздаётся. Вместо этого длинный мускулистый язык резко, словно хлыст, преодолевает расстояние между ними – примерно девять или даже больше метров – и его кончик засасывает правую руку охотника с мерзким звуком причмокивания.

Без рычага от силы толку немного, а охотник не успеет поставить ноги нужным образом прежде, чем его протащит язык, так что он сам бросается к существу. Охотник заносит свободный кулак, намереваясь превратить свой полёт в атаку, но за мгновение до того, как ему удаётся нанести удар, его сбивает в воздухе огромная когтистая лапа.

Охотника впечатывает лицом в землю, и он автоматически закрывает воздухозаборники шлема, чтобы не вдохнуть пыль или грязь. Затем у него появляются более насущные заботы, когда зверь затягивает руку охотника себе в рот языком и смыкает челюсти на локте.

Сила укуса чудовищна, её бы хватило, чтобы с лёгкостью перекусить обычного человека в поясе. Броня охотника выдерживает, однако возникшие предупреждающие символы красного цвета говорят о том, доспех едва не подвёл его. Создание трясёт головой из стороны в сторону, пытаясь разодрать и вывернуть то, что не поддалось одной лишь силе, и почти выдирает из крепления наплечник охотника. Он сжимает зубы, ждёт нужного момента полсекунды и тянет руку на себя в тот момент, когда зверь отводит голову в противоположную сторону, отчего захват челюстей слегка ослабевает.

Рука со скрипом освобождается. Зубы хищника оставляют борозды на гладкой поверхности наруча, и с исчезновением сопротивления пасть с щелчком захлопывается, вот только зверь откусывает собственный язык, который до сих пор обвивает кулак охотника.

Существо визжит от боли и убирает лапу со спины охотника, прижав её к собственному рту, из которого хлещет льющаяся сквозь зубы тёмная кровь. Охотник вскакивает на ноги, выворачивая кончик языка чудовища. Без сокращающихся мышц, что удерживали его на месте, это всего лишь мясной цилиндр, падающий на лесную подстилку с влажным шлепком.

Зверь бросается на него – не меньше двух тонн плоти с клыкастой пастью, готовой проглотить его. Однако в этот раз у охотника есть возможность приготовиться. Он широко разводит руки и хватается за края челюстей, одновременно смещая вес и разворачивая туловище. Напрягшимся мышцам помогают задействованные сервоприводы брони.

Охотник поворачивается вокруг своей оси и использует против зверя его собственную инерцию, отправляя того в воздух. Вращающаяся в полёте туша врезается в рогатое существо, которое только поднимается на ноги после того, как было оглушено ударом по голове. Два хищника сталкиваются и падают на землю корчащейся да вопящей грудой переплетённых конечностей и хвостов.

Всё это заняло, наверное, секунд десять с того момента, как охотник перелетел через обуянных ужасом людей. Во время схватки он слышал их вопли и вздохи, но поворачивается к ним только сейчас. Они всё там же, где он их и оставил, держат в руках палки: не оружие, а простые дрова, сбором которых занимались. Люди маленькие, слабые, неспособные защитить себя от подобных угроз. Охотник полагает, что легко мог бы посчитать их жалкими. Возможно, когда-то, в иной реальности, что была прежде, он бы так и рассудил, если бы достаточно долго поразмышлял о различиях между ними и собой.

Сейчас же он видит лишь жизни, которые нужно защищать. Охотник силён, а люди слабы, и потому он будет предоставлять им свою силу до тех пор, пока они перестанут в ней нуждаться. Зверь со сломанными рёбрами с трудом поднимается на ноги, выказывая присущую диким животным живучесть. Охотник видит в глазах существа голод. В его желании поедать плоть не больше злобы, чем в мутациях, превративших хвост в скорпионье жало, в ползучих растениях, которые оплетают деревья так туго, что те умирают, или в грибах, вырастающрх в мозгах жертв и убивающих их, пробивая черепа изнутри. Такова природа человечества – видеть уготованную ему дикой природой судьбу и обманывать её. Прямо здесь и сейчас этим обманом был охотник.

— Держитесь от меня подальше! — кричит он.

Это его первые слова, обращённые к людям. Охотник не вкладывает в них враждебности, ведь они должны были стать предупреждением для людей, чтобы те не лезли в бой, однако троица отшатывается от охотника с новым, ещё более сильным страхом в глазах. Он не берёт в голову их реакцию. У них будет время всё прояснить, когда охотник покончит с хищниками, а пока его главная задача – удержать их на расстоянии. В данный момент охотника не особо волнует, что именно заставляет людей подчиняться.

Он бежит на раненного зверя, который рычит и осыпает его ударами жала. Одной рукой охотник хватает жало пониже шарообразного утолщения с ядом, а другой отрывает сам орган. Хищник вновь издаёт вопль и отдёргивается назад, а хлещущая из раны кровь брызжет на лицевую пластину шлема, заливая глазные линзы и затрудняя обзор. Охотник пытается очистить их, однако закованными в тяжёлую отполированную броню пальцами лишь ещё сильнее размазывает жидкость. Он слышит зверя рядом с собой, но одного лишь слуха не хватит, чтобы победить в этой схватке.

Охотник бросает жало, ловко отщелкивает шейный затвор и снимает шлем. Он бросает его людям и кричит:

— Почистите!

У охотника нет времени смотреть, спешат ли они выполнить приказ или отшугиваются от шлема как от гранаты, потому что лишившийся жала зверь вновь приближается. Охотник отходит немного вбок и бьёт снизу вверх. Апперкот попадает в нижнюю челюсть, а силы удара хватает, чтобы сбить создание с ног. Чудовище тяжело валится на землю, его туша проносится мимо охотника и замирает на опавших листьях. Он набрасывается на зверя, хватает за голову и начинает выкручивать её, противопоставляя свою мощь сопротивлению шейных мышц и позвоночника твари. Всё заканчивается быстро: в шее хищника раздаётся хруст, и, когда охотник отпускает голову, та безвольно падает на землю.

Остаётся два.

Он поднимает оторванное жало и идёт в атаку. Другие звери уже распутались, в процессе наградив друг друга парой укусов, и теперь они расходятся, чтобы обойти его с разных сторон. Тот, что с откушенным языком, рычит на охотника, и это становится его последней ошибкой. Охотник швыряет ему в пасть жало, которое пронзает нёбо. Орган рефлекторно впрыскивает в кровеносную систему яд, отчего создание цепенеет, падает на землю и начинает трястись. Сопротивления к отраве своего товарища по стае у него не больше, чем было бы у их жертв.

Остаётся один.

Последний хищник бросается на охотника даже быстрее, чем тот ожидает. Зверь низко опускает рогатую голову и в последний момент резко дергает ею вверх, впечатывая рога в грудь охотника. Удар сбивает его с ног и отправляет в тяжеловесный полёт. Он переворачивается в воздухе, а земля и небо с огромной скоростью сменяют друг друга. Может, ему бы и удалось восстановить равновесие в достаточной мере, чтобы приземлиться на ноги, а может и нет, однако рассуждать об этом бессмысленно, ведь полёт резко прерывает древесный ствол. От удара дерево раскалывается, а сам охотник падает на землю.

Броня не поддается, но много таких столкновений она не выдержит. Он с трудом поднимается: cлегка запыхавшийся, немного пошатывающийся и с колотящимися сердцами в груди. Это тоже известное ему чувство, однако знакомство со смертельной опасностью не даёт никаких гарантий выживания. Можно извлекать уроки и вносить какие-то коррективы, но каждая схватка бросает свой собственный, уникальный вызов.

Хищник забыл о людях, и теперь его взгляд обращён лишь на охотника, на того, кто зашёл на его территорию и бросил ему вызов. Не особо важно, считает ли зверь охотника соперником, который хочет забрать пищу себе, или кем-то вроде альфы среди кормовых животных, способного напасть и причинить вред. Так или иначе, исход будет одинаков.

Выживет только один.

III

Яростно ревущий зверь вновь нападает на него с низко опущенной головой. Теперь охотник лучше оценивает скорость создания, но он не стоит на месте, а подпрыгивает вверх и, перевернувшись в воздух словно акробат, хватается за оказавшиеся под ним рога чудовища, после чего садится верхом на плечи зверя.

Спустя несколько шагов существо осознаёт, что произошло, и начинает брыкаться, чтобы сбросить охотника, однако тому хватило этих мгновений. Крепко держа зверя за рога, он тянет их в стороны. Метания зверя срабатывают против него, так как они придают оказываемому охотником давлению достаточно дополнительной силы, чтобы один из рогов обломался посередине.

Охотник не мешкает. Он меняет хватку на куске чрезвычайно острого кератина длиной с его предплечье и вгоняет рог в горло чудовища.

Зверю удаётся сбросить охотника на лиственный опад, но при падении тот выдергивает рог, и из раны хлещет тёмная кровь. Шатающийся хищник влетает в заросли кустарника, борясь с ощущением стремительно слабеющих конечностей, пока могучее сердце выкачивает из тела жизнь. Зверь с трудом идёт обратно к охотнику, и пусть у него нет прежней силы и скорости, он всё равно намерен убить посягателя.

Охотник не жесток. Каким бы искажённым и мутировавшим ни было создание, в нём нет злобы. Это лишь животное, которому не посчастливилось выбрать своей добычей людей у него на глазах. Оно не заслуживает медленной смерти. Когда существо неуклюже бросается на охотника, он отходит в сторону и со всей силы бьёт рогом в переднюю часть черепа зверя. Благодаря огромной мощи охотника и собственной остроте, рог пробивает кость и входит глубоко в мозг, после чего создание падает замертво.

Охотник, не торопясь, осматривает себя. Из-за горячки боя можно не заметить полученных ран, но, судя по всему, он оказался по большей части невредим. Охотник отворачивается от трупа последней жертвы и смотрит на людей.

Они даже не сдвинулись с места. Дитя тихо всхлипывает, явно обуянное страхом и ужасом от произошедшего, а двое взрослых наблюдают за охотником с выпученными глазами. Один из них держит его шлем трясущимися руками. Он вытер кровь листьями и, судя по следам на рубашке, собственной одеждой.

— Спасибо, – говорит охотник, беря шлем.

Он не надевает его. Ему кажется, что люди станут отвечать вразумительнее, если будут видеть перед собой лицо, похожее на их собственное, пусть даже оно и принадлежит тому, на чьем фоне они будто дети рядом со взрослым.

— Где находится это место?

Мужчины непонимающе разевают рот. Какое-то мгновение охотник сомневается, что они понимают его язык – не то чтобы он сам знал на каком языке говорит или как вообще его выучил – но ведь они поняли приказ почистить шлем. Наверное, вопрос был слишком общим.

— Что это за мир? — вновь пробует он. — Я не знаю, где нахожусь.

— К-Камарт, повелитель, — наконец отвечает один из взрослых.

Повелитель.

Слово вызывает какой-то проблеск воспоминаний в глубине сознания охотника: не название мира, а почтительное обращение. К нему уже обращались так прежде, но больше ничего не удаётся вспомнить. Неудача порождает гнев, который отражается в выражении его лица, но он быстро берёт себя в руки, так как даже намёка на неудовольствие хватает, чтобы взрослые попятились назад, стараясь прикрыть ребёнка. Они явно не считают, что смогут защитить себя или ребёнка в том случае, если он решит напасть, но ими движет человеческий инстинкт, поэтому охотник не воспринимает это как оскорбление.

Об окружающем мире люди знают больше, чем он, так что было бы полезно остаться с ними на какое-то время. Охотник фиксирует шлем на поясе.

— Как вас зовут?

— Я – Сутик, — взволнованно, но чётко отвечает самый высокий. — А это Илин и Биба.

Он указывает сначала на второго взрослого, а затем на ребёнка. Кивком охотник даёт понять, что слова услышаны и поняты.

—А как ваше имя, повелитель? — боязливо спрашивает Илин.

Охотник качает головой.

— Не знаю. Может, я его вспомню, а может подыщу новое. — Он вновь смотрит на всех троих. — Вы собирали древесину. Для огня? У вас лагерь неподалеку? Там есть и другие?

— Да, да и да, — угодливо кивая говорит Сутик. — Для нас было бы честью, если бы вы отправились туда и разделили с нами огонь. Уверен, наш защитник тоже захотел бы встретиться с вами.

Охотник хмурится.

— Ваш защитник? Похоже, он не очень хорошо выполняет свои обязанности, иначе мне бы не пришлось вмешиваться.

— Ох, прошу, не говорите так! — спешно произносит Илин. — Он один и не может постоянно присматривать за всеми нами, но он уже не раз спасал нас после конца света.

— Не может быть никакого конца света, — говорит охотник. — Мы ведь стоим здесь. Или вы думаете, что это загробная жизнь?

Он осекается из-за внезапно нахлынувших сомнений. А где он был прежде? «Дома», если верить Смотрящему, но слово ни о чём ему не говорило. Подводит его память или нет, но там окружение выглядело не таким, каким оно должно было быть по его мнению. Скорее наоборот, как раз таки там всё напоминало о каких-нибудь суеверных выдумках про миры, куда души отправляются после смерти. Это же место казалось живым и реальным.

— Фигура речи, повелитель, — отвечает Илин, бросая беспокойный взгляд на Сутика. – Это… До того, как разверзлись небеса, и пришли Ублюдки, наш мир был не таким.

— Он был прекрасен, — вставляет Сутик. — А они его исказили. Животных, растения, даже сами звёзды. Сами увидите, когда зайдёт солнце.

— Что случится уже скоро, — взирая на небо говорит охотник. Даже без сенсоров доспеха он понимает, что солнце Камарта приближается к горизонту. — Ночью в большинстве лесов опасно, и вряд ли этот исключение. Как далеко лагерь?

— Недалеко, — заверяет его Илин. — Следуйте за нами, повелитель, и мы приведём вас туда.

У охотника возникает новая мысль, и он на мгновение замирает. Эти люди – не угроза, но что насчёт их союзников? Могут ли Илин, Сутик и Биба играть роль наживки, которую послали заманить его в ловушку?

Он отметает эту идею. Как мог кто-то намереваться устроить для него западню? Для такого нужно было знать, где он, но откуда у кого-то такая информация, если даже сам охотник ничего не может сказать наверняка? Да и зачем кому-то желать навредить ему? Он не видит в этом смысла.

Тем не менее, недоверие начинает укореняться. Оно ощущается как скрытое под поверхностью сознания течение. Охотнику точно причиняли боль в прошлом, его предавали те, кого он считал близкими, и это оставило следы достаточно глубокие, чтобы он и сейчас нёс внутри себя отголоски тех ран, пусть и не помнил того, что их нанесло.

Кроме того, охотник носит броню.

Он не чувствует обмана в людях перед собой. Сложно быть уверенным до конца, так как от них смердит страхом еще с того момента, когда они поняли, что стали добычей. Его присутствие тоже тревожит их, хотя действия охотника и ободрили троицу. Так или иначе, охотник уверен – они не вводят его в заблуждение намеренно.

— Погодите секунду, — произносит он.

Охотник возвращается к телу последнего убитого зверя-хищника, того, что с рогами и мехом.

— У кого-нибудь в вашем лагере есть нож? — спрашивает он уже громче, чтобы его услышали люди за спиной.

— Да, повелитель, — отвечает Сутик, хотя, судя по его голосу, он не понимает, к чему был задан вопрос.

— Хорошо, — говорит охотник.

Он нагибается, хватает тушу и тянет вверх.

Вес огромен, но и сила его велика. Охотник напрягается и резко выдыхает, а шлем на поясе издаёт предупреждающие звуковые сигналы, когда регистрирует нагрузку на броню. Тем не менее, ему удаётся поднять тело хищника с земли. Затем, одним титаническим усилием он резко поднимает тушу ещё выше и кладёт себе на плечи. Теперь вес полностью распределился на спину и ноги, отчего стало гораздо легче. Охотник возвращается к трём людям, чьи выражения лиц не оставляют никаких сомнений в том, сколь непостижимым они считают такое деяние.

— Ведите, – произносит он.

Как и обещал Илин, путешествие оказывается недолгим. По пути охотник подмечает признаки обитания здесь людей: не строения, линии электросети, дороги или поля с сельскохозяйственными культурами, а другие, менее очевидные вещи. Шум дикой природы становится тише, характерные запахи – слабее, а видимые ему звериные тропы и следы – старее. Ему становится ясно – в этой части леса всю дичь уже добыли. Кроме того, заметно отсутствие сухого леса, что частично объясняет, почему идущие вместе с ним люди собирали дрова так далеко.

— Почему вы не срубите эти деревья на дрова? — интересуется охотник. — У вас нет инструментов?

— Нет, мы сможем срубить их, если придётся, — отвечает Сутик. — Но нас до сих пор выслеживают, а свежие прорехи в лесном пологе приводят Ублюдков прямо к нам. Безопаснее искать сухую древесину, даже если нужно забираться далеко.

— Не настолько уж и безопасно, — подмечает охотник.

— Но всё равно безопаснее, — тихо произносит Сутик.

Нос охотника узнаёт о лагере раньше, чем уши, ибо в спокойном воздухе стоят резкий запах дыма от горящей древесины и приятные ароматы готовящейся еды. Звуки тоже доходят до него быстрее, чем лагерь попадает в поле зрения, но не настолько. Илин и Сутик ведут его вокруг особенно массивного дерева, затем по тропе меж двух густых кустарников, которые, как может судить охотник, за многие годы следования более крупных и тяжелых нежели человек животных поистрепались и были вынуждены отступить, а потом лагерь просто оказывается прямо перед ним.

В том виде, в каком есть.

Само собой, никакого расчищенного участка, за исключением вырубленной поросли. Сам лагерь простирается меж стволов деревьев, выбранных, очевидно, за самый густой лиственный полог. В этом будет смысл, если обитатели лагеря станут прикладывать все усилия для развеивания дыма от нескольких небольших прикрытых костров вместо того, чтобы позволять ему подниматься заметным столбом, который привлекает внимание. Из подручных материалов и веток сооружены низкие импровизированные крыши, в тени которых острый глаз охотника замечает жалкого вида кучи тряпья, дающие спящим на них людям хоть какую-то защиту от земной сырости, впивающихся в рёбра древесных корней и суетящейся среди опавших листьев живности. Пусть даже такая защита больше теоретическая, нежели практическая.

Здесь, вероятно, около сотни людей. Не слышно ни пения, ни смеха, ни шуток, а говорят все как можно тише. Молчат даже дети, бродящие по лагерю с опущенными головами и тусклыми глазами. Наконец, охотник осознаёт, что это не сообщество. Большинство обитателей замкнулось в собственных головах, не желая предаваться тем вещам, которые и делают их людьми, ибо они боятся обречь лагерь на уничтожение. У самого охотника тоже нет желания петь, смеяться или шутить, но он понимает, что для людей отказ от этого означает медленную смерть. Смерть души, а не тела.

Они избежали гибели, но подсознательно ждут её просто потому, что у них нет другого виденья своего будущего.

Охотник останавливается на краю лагеря и сбрасывает с плеч тушу зверя, которая падает на землю с глухим стуком. Звук достаточно громкий, чтобы заставить окружающих резко поднять головы.

— Кто-нибудь, принесите нож, — заявляет охотник. — У меня тут добыча, и её нужно освежевать.

Некоторые отшатываются от него, другие же спешат вперёд с открытыми ртами, пытаясь уложить в головах картину мёртвого хищника подобных размеров и самого охотника, который настолько больше и сильнее их. Охотник слышит шёпот, раз за разом проходящий по толпе, и отчетливо разбирает то единственное слово, которое повторяют люди.

Защитник.

Из теней выходит новая, будто бы призванная заклинанием фигура. Она возвышается над людьми и по росту приближается к охотнику. Неизвестный облачён в бронекостюм густого чёрного цвета с потёртой краской, украшенный серебряной отделкой. На груди и левом наплечнике гордо красуется знак: крылатый меч.

Охотник зажмуривается, когда его разум начинает скрипеть и трескаться подобно стеклянным стенам, уступившим давящей со всех сторон воде. В голове вспыхивают картины, но они сменяются так быстро, что даже охотник не может ни за что уцепиться: распадающаяся на части вокруг него планета; меч, или даже не один, и пока он пытается сфокусироваться на оружии, клинок или несколько клинков непрерывно меняют свою форму и природу; чудовищная фигура с крыльями как у летучей мыши, острыми очертаниями и зловеще ухмыляющейся клыкастой пастью, она обрушивает на него мощь своего разума; яркое, золотое присутствие; другая планета, в этот раз он смотрит на неё с огромной высоты и собственным приказом насылает на мир смерть, падающую вниз дождём серебряных пятнышек, каждое из которых кажется не крупнее снежинки, хотя он знает, что размером они с жилой блок; и ещё, и ещё, и ещё…

Фигура в чёрном доспехе, космодесантник, шипит сквозь сжатые зубы и достает оружие – два болт-пистолета – после чего открывает огонь.

IV

Меня зовут Забриил. Родился на Терре, в улье Стакгхом. Диакон Ордена Трёх Ключей, посвящённый Крыла Ужаса, а прежде Воинства Кости. Рыцарь второго отделения разрушителей третьей роты пятнадцатого капитула Первого Легиона. Мы те, кто были Некоронованными Принцами, кто были изначальными Ангелами Смерти Императора.

Мы те, кто стали Тёмными Ангелами.

Я освобождал Облако Оорта еще когда младшие Легионы только формировались, и под слабым светом солнца столь тусклого, что оно было всего лишь ещё одной звездой, очищал карликовые планеты и «осиротевшие» луны Облака от созданий-ксеносов, которые навсегда останутся безымянными и некатегоризированными. Я сражался с рангданцами в Адвекс-Морсе и вместе со своими братьями выслеживал визжащих недобитков в коридорах их опустошённой боевой луны. Мы покончили с ними болт-пистолетом и цепным клинком, рад-ракетами и фосфексом. Я был частью воинства, пришедшего на помощь XIII-му на Каркасарне. Следуя за Львом, мы оплатили долг чести Тринадцатому трупами плоть-гхолов.

Лев. Тот, кто объединит нас, а затем вновь расколет.

Первый Легион был изначальным, величайшим и чистейшим. Мы стали лекалом, по которому сотворили прочих Легионес Астартес, базовым шаблоном, в соответствии с которым их создали. Возможно, со временем некоторые из них начали более полно воплощать определённые аспекты войны, нежели мы, но даже эти специализации уходили корнями в наши способности. Не Белые Шрамы изобрели приёмы стремительного ведения боевых действий, как и не Железные Воины придумали осадное искусство, Пожиратели Миров – ударные штурмы, а Лунные Волки – устранение вражеского командования. Все подарившие им известность тактики родились в наших тайных войнах, когда мы несли свет Империума в самые тёмные уголки галактики и выжигали заражения столь ужасающие, что человечеству даже нельзя было знать об их существовании.

Наверное, мы слишком многого ожидали от остальных участников Великого Крестового похода. Наверное, мы полагали, что хоть братским Легионам вместе с их бесчисленными смертными союзниками и не рассказывали о деталях наших подвигов и о мириадах уничтоженных нами безжалостных врагов, они будут признавать то, что мы сделали. Наверное, мы считали, что они поймут, зачем мы рыскали так далеко. Возможно, мы приписали им ту остроту ума, которая позволила бы догадаться, что список учтённых приведений к согласию Первого был таким скромным из-за нашей роли истребителей. Мы были крайней мерой Императора, и наши таланты не следовало растрачивать на тех врагов, кто ещё мог склониться. Однако, последовавшие за нами стали забывать, почему нас так боялись, и кто проторил дорогу, по которой они теперь шли с такой помпезностью и самовосхвалением.

Возвращение примархов тоже неизбежно привело к изменению порядка вещей. Они были истинными сыновьями Императора, полубогами войны. Легионес Астартес также обладали могуществом, но нас создавали с целью дополнить наших отцов, а не заменить их. Когда другие Легионы объединялись с примархами, последние усиливали генетических сынов, но не с помощью новых технологий или геноковки – ну или, по крайней мере, не в первую очередь, хотя Железные Руки не скрывали тяги к бионике, да и всегда ходили мрачные слухи о Пожирателях Миров – а благодаря своему гению. Конечно же, первым и самым чествуемым был Гор, практически не имеющий себе равных командир и дипломат, но по мере нахождения каждый примарх вдыхал в собственный Легион новую жизнь.

Мы оказались забыты. Война оставила нам глубокие шрамы и разделила самих в себе, пока мы искали способ вернуть первенство среди тех, кто или забыл, или никогда не знал о том, как мы приспособили галактику под человечество. Разве могли мы сравняться с ними в таком состоянии, раздробленные кампаниями, что сталкивали нас с опаснейшими угрозами галактики и которые стоили нам лидеров? А тем временем Ультрадесантники под руководством Робаута Гиллимана покоряли один мир за другим, где их атаковали не чаще, чем привечали, и к своей вящей славе создавали собственный Империум-в-миниатюре.

Всё изменилось с нахождением Льва.

Как некогда мы были первым и чистейшим Легионом, так и Лев был первым и чистейшим из примархов, пусть и обнаруженным так поздно. Помыслы его не разбавлялись стремлением добиться одобрения окружающих, эффективность действий не страдала от дипломатических порывов, а тактики не умерялись гордостью. Он был воплощением того, чем когда-то являлись мы сами, и того, что мы потеряли. Приняв Льва и последовав за ним, мы снова обрели себя. Первый Легион, теперь известный как Тёмные Ангелы, не только вновь сотряс галактику, но и вернул утерянное за прошедшие годы уважение со стороны союзников внутри Империума.

Конечно же, не всё прошло так гладко. Следовало интегрировать вознёсшиеся в наши ряды рыцарские ордены Калибана, что было не самым простым процессом, да и не каждый из нас, ветеранов с Терры, Грамари и из прочих мест, легко приспособился к тому, как Лев изменил структуры Легиона. Тем не менее, когда принесённые им перемены прижились, мы вновь стали гладким клинком без изъянов в форме и функции, а внутренняя организация и сила Легиона оказались за гранью понимания сторонних наблюдателей.

Потом случился Сарош.

Произошедшие там события не были ясны даже членам Легиона. Я знал, что вероломные сарошанцы обманули нас заверениями о том, какие они верные жители Империума, хотя по факту всё оказалось наоборот. Знал о попытке убить Льва атомной боеголовкой и о её провале.

Не знал я того, почему Лев разделил Тёмных Ангелов после Сароша. Некоторых из нас, включая меня, отправили обратно на Калибан под командованием Лютера, бывшего брата-рыцаря примарха и второго человека в Легионе. Как нам сказали, это было сделано для управления процессом набора с мира, который в глазах многих стал духовной родиной Тёмных Ангелов, хотя далеко не все отправленные приняли такое объяснение.

Естественно, Лев имел право дислоцировать нас так, как считал нужным, ибо он являлся нашим генетическим отцом и повелителем Легиона, да и никто другой не мог знать лучше, как нам послужить Империуму с наибольшей пользой. Тем не менее, было очевидно, что если некоторые из нас и понимали по-настоящему логику этого поступка, их она не устраивала. Первый Легион всегда представлял собой место секретов, специализаций и оберегаемых знаний, но таков был наш уклад. Мой Орден Трёх Ключей никогда не насчитывал больше сотни легионеров, но, если Легион нуждался в нас, мы помогали своими познаниями. Я фокусировался на своих методах ведения войны, а боевым братьям доверял сосредотачиваться на их собственных и при необходимости мог обратиться к каждому. Однако, ситуация, когда ты знаешь, что окружающие обладают недоступной тебе информацией, которую они будут использовать ради всеобщего блага, сильно отличается от ситуации, когда ты не в курсе, понимают ли окружающие, что вообще происходит.

Отчасти это может объяснить, почему на Калибане всё произошло именно так, как произошло. Другим фактором стал темперамент отправленных на родину Льва легионеров, которые шли двумя разными, но, в какой-то степени, параллельными путями.

Большая часть моих калибанских братьев попала в наши ряды прямиков из рыцарских орденов планеты, ну или, по крайней мере, они понимали эту культуру. Калибан был их миром, где храбрые воины скакали навстречу кошмарным зверям, вооружённые примитивным по меркам Империума оружием и твердо намеренные либо убить добычу, либо погибнуть пытаясь. Вся история Первого Легиона в миниатюре. Калибанцам открылась целая галактика с несметным множеством угроз, биться против которых требовала их природа. После такого калибанских легионеров явно расстроило возвращение домой, где имперская колонизация благодаря одному лишь упорству устранила большую часть природных опасностей.

Для меня и других ветеранов докалибанского периода всё обстояло немного иначе. Меня ничего не связывало с планетой: просто мир, не вызывающий ни радости, ни интереса. Я не видел той необузданной красоты, которую иногда подмечали калибанцы, и не воспринимал планету как драгоценный камень Империума. По моему мнению, она застряла между двумя состояниями: слишком опасная и изменчивая, чтобы стать источником вдохновения для человечества как, например, Терра и Маккраг, или даже превратиться в место оккультных учений, коим был Просперо, но и не обладающая нужными качествами, чтобы привлечь более возвышенные души, как ледяной Фенрис или открытый всем ветрам Чогорис.

Я подозревал, что убивал врагов Империума еще до рождения самого Лютера, поэтому мне не особо хотелось застрять на его мире под его же командованием и следить за новобранцами, пока остальные проверяли себя на прочность против всего самого худшего, что могла бросить на человечество галактика. Да и я не считал полезным такое применение своим навыкам и опыту. То была ссылка, изгнание подальше от моего генетического отца, которое я, судя по всему, заслужил не из-за совершённых поступков, а исключительно из-за ранга и места отделения в боевом составе Легиона, кои влекли за собой возможную причину – близость к тем, перед кем я отчитывался. Подобные ассоциации могли бы вызвать у меня гнев, но мне ничего не было известно проступках моих вышестоящих офицеров.

Решение оставалось за Львом. Он ничего нам не объяснил, и хоть мы могли принять его приказы, примарх оставил благодатную почву для укоренения наших собственных толкований такого поступка. Всё только усугубилось, когда Лютер возглавил оперативную группу и помог в бою при Зарамунде, после которого Лев наказал его за неповиновение и отправил обратно на Калибан, лишив флота. Посыл казался однозначным: в большой галактике вам не рады. Тёмные Ангелы никогда не сражались ради славы, но нас лишили даже гордости за совершаемые деяния.

Я не могу сказать, что бы случилось, не восстань Гор. Может, со временем Лев бы смягчился, в конце концов вынужденный воспользоваться ресурсами как будто бы забытого им родного мира. Может, вмешался бы Император или, возможно, один из братьев примарха обратил бы внимание на странность нашей ситуации: вероятно, благородный Сангвиний, который, по слухам, умел читать сердца других, понял бы истинную причину того, почему генетический отец бросил нас. Или же Гиллиман. Владыка XIII мог попытаться сделать наш Легион эффективнее и хотя бы поговорить со Львом, в чём последний нам отказал, хотя я не могу себе представить, чтобы общение на эту тему прошло в добродушном ключе.

Однако, Гор восстал, пусть мы и узнали о произошедшем не сразу. Но даже так, что нам было делать без флота? Насколько я мог судить со своего невысокого положения в рядах Легиона, Лютер сделал всё возможное, чтобы подготовить нас, но весть так и не пришла. Даже преданные собственные братьями и окруженные пылающей галактикой, Тёмные Ангелы, по-видимому, в нас не нуждались.

Время шло, плодились слухи и поступали новости. Космические Волки уничтожили Просперо. Баал находился в осаде. Существовала вероятность нападения и на Калибан, поэтому некоторые утверждали, что Лев оставил нас оборонять планету на случай подобного, однако, чем дольше всё тянулось, тем менее очевидным становилось то, с какой стороны могла прийти угроза.

Лев и основная часть Легиона находились на галактическом востоке, и, как мы считали, были вдали от сражений восстания. Чувствительные к варпу личности, как Астартес, так и простые люди, говорили остальным на Калибане, что в варпе волнения, из-за чего стали опасны связь и путешествия. Тем не менее, наш отец отличался крайней целеустремлённостью, когда того требовал долг, а ещё изобретательностью. Трудно было принять тот факт, что он оказался отрезан без возможности найти хоть какой-то способ повлиять на войну.

И тогда начали закрадываться сомнения.

Император создал нас, примархов и сам Империум. Его виденье отправило нас к звёздам начинать Великий Крестовый поход, и именно Его виденье мы стремились претворить в жизнь. Однако, мы знали, что после провозглашения Гора Воителем Он вернулся на Терру, а Лев видел Его только в роли величайшего защитника человечества. Разве сложно было представить, как он рассматривает Гора в качестве нового чемпиона Империума, пока Император, судя по всему, занимается другими вещами? Причин изгнания Лев не раскрывал даже нам. Мы были бы глупцами, если бы действительно считали, что нам известны истинные помыслы примарха относительно восстания и выбора стороны. Мы не могли знать наверняка. Мы и не знали.

К тому моменту, как мятеж закончился, и корабли контингента Первого Легиона под командованием Льва, в конце концов, добрались до Калибана и вновь оказались в его небесах, Лютер уже подготовил нас ко всему. Мы не желали встречать своих боевых братьев болтером и клинком, но знали, что такое могло произойти. Действительно ли нас держали на Калибане так долго из-за какой-то обиды, мнимой ли или реальной, нанесённой Льву десятки лет назад? Обернулось ли изгнание, какая бы причина за ним не стояла, созданием ничего не ведающего гарнизона для защиты родного мира Льва от угрозы со стороны Гора и его союзников? Или же в действительности Лев сам пошёл против Терры и боялся, что, если выпустить нас в галактику, мы выступим против него вместе с силами Императора?

Я до сих пор не знаю, кто сделал первый выстрел. Я видел и слышал, как наши оборонительные батареи ведут ответный огонь, плюясь в небеса плазмой и лазерными лучами. Пусть мы и стоический Легион, но в тот день надежда умерла у меня в груди. На тот момент ничего не было понятно, и я даже не знал о распоряжениях наших лидеров, так как в их рядах царили размолвки и устраивались чистки, направленные против тех, кого посчитали предателями. Тем не менее, несмотря на все сомнения, я даже представить себе не мог, чтобы Лютер и его лейтенанты открыли огонь по Льву без провокации.

Я присутствовал при убийстве миров Первым Легионом, и реши те, кто находился над нами, уничтожить планету, на Калибане не было ничего, что спасло бы его от этой участи. Нападение первыми означало подписание смертного приговора, а если наши лидеры, выступавшие против наложенных на нас ограничений, и демонстрировали что-то открыто, так это стремление добиться чего-то помимо гибели на поверхности мира. Я пришёл к единственно возможному для себя выводу: Лев вернулся, чтобы покончить с нами из страха, что мы выступим против его убеждений, какими бы они ни были, либо же неким образом скомпрометируем примарха перед оставшимися братьями, так как теперь у него не имелось ни единой причины держать нас в изоляции. Я не знал, как, по мнению Льва, мы могли это сделать, но, когда с небес излился огонь, а к поверхности понеслись десантные корабли с нашими потрёпанными в боях братьями внутри, подобные размышления перестали иметь всякое значение.

Я сражался за Императора. Я сражался за человечество. Я сражался за Первый Легион и своих братьев. Теперь же я сражался против них просто чтобы выжить. Мы укрылись в крепости-монастыре, которая раньше служила домом Ордену Льва. Её защищали мощные силовые поля, но они мало чем помогли, когда бомбардировка Тёмных Ангелов начала раскалывать планету на части.

И наши братья все равно пришли. Они так сильно хотели видеть нас мёртвыми, что пришли даже несмотря на то, что вокруг них умирал Калибан.

V

Баэлор спокойно вставил в свой болт-автомат свежий магазин, не обращая внимания на огонь из крупнокалиберных дробовиков, чьи пули били по углу служившей ему укрытием переборки. Прожужжав, автоциклирующий механизм с щелчком поместил снаряд на место, как он это делал и в предшествующие века. Когда оружие только-только вышло из кузниц, Баэлор стал его первым владельцем. Оно никогда не подводило хозяина, а тот всегда обращался с ним достойно, чего не сказать кое о ком, кого бы Баэлор мог упомянуть.

— Чего ты ждёшь? — требовательно спросил стоящий рядом Марког.

От гиганта в зелёной броне исходила резкая вонь благовоний, но Баэлор не знал, в чём причина: в дыхании, в поту или в том, что вырабатывали доспехи. Да и не хотел знать. Марког и его Скорбная Гвардия были эффективны, вне всяких сомнений, однако в отличие от них самих Баэлор не считал дарами те изменения, которым они подверглись. Воины казались слабыми и утратившими контроль над своим прежним естеством. А еще они казались такими молодыми.

Всё в этой богами брошенной галактике казалось молодым.

— Они не только впустую тратят боеприпасы, но и не чередуют должным образом стреляющих, — проинформировал Баэлор Маркога. — Больше половины начнут перезаряжать оружие…

Он мысленно произвел обратный отсчёт.

— Сейчас.

Баэлор вышел из-за переборки. Защитники корабля нацелили на него оружие, но он правильно рассчитал время: большая часть из примерно двадцати обычных людей в коридоре перед ним перезаряжала дробовики, причём так грамотно и быстро, что вновь открыла бы огонь всего через несколько секунд. Однако, для космодесантника несколько секунд – это зияющая пропасть возможностей.

Своими первыми целями Баэлор выбрал стреляющих, убив из болтера дюжину за вдвое меньшее количество секунд. Всё произошло очень быстро, и не обладающий улучшениями наблюдатель скорее решил бы, что люди просто взорвались, нежели стали жертвами оружия одного-единственного воина. Затем космодесантник бросился на остальных.

В его левый наплечник врезалась выпущенная из дробовика цельная пуля, срикошетившая от изогнутой керамитовой поверхности в стену. Большинству абордажников такие боеприпасы нанесли бы тяжёлый ущерб, однако им не хватало пробивной мощи, чтобы серьезно навредить силовым доспехам типа IV. Проблемой могло бы стать прямое попадание в лицевую пластину, но противники Баэлора не обладали должной точностью или реакцией, поэтому космодесантник сблизился с ними, не получив ни единого попадания в голову.

Он бил кулаками, локтями и ногами, ломал их слабые тела и наносил удары с силой пневматического молота. Баэлор не замедлялся, а неуклонно двигался вперёд, убивая всех на своём пути. Оставшиеся по бокам недобитки, которых не прикончили болтер и кулаки, инстинктивно повернулись в его сторону подобно стае кормовых животных, следящих за хищником.

И вот тогда им в спину ударил Марког. Гигант с необыкновенным изяществом размахивал Выпивающим Сердца – своим топором с вытянутой рукоятью. Благодаря длине рук и оружия он мог спокойно идти по стопам Баэлора, убивая выживших и ни на шаг не отклоняясь от центра узкого коридора. Странный серый металл, из которого была сделана головка топора, испивал кровь до тех пор, пока не вернул себе блеск и чистоту.

— Небрежно, — прокомментировал Баэлор, осматривая трупы.

Мертвецы были облачены в одеяния тёмно-зелёного цвета с золотой отделкой.

— Это слуги капитула, — проворчал Марког. Неестественно длинным языком он быстро слизал забрызгавшую лицо кровь и задрожал от наслаждения вкусом. — Всего лишь люди.

— Всё равно небрежно, — сказал Баэлор, после чего включил вокс. — Рыцарь-капитан?

— Ты будешь обращаться к нему «мой повелитель Серафакс», — прорычал гигант.

— Заткнись, Марког, — ответил Баэлор, не обращая внимания на его негромкий рык. — Рыцарь-капитан?

— Баэлор. Твой уровень под контролем?

Слова Серафакса скользили по воксу словно электрические змеи. Хорошо поставленным голосом он мог похвастаться еще будучи адептом на Калибане, и вознесение в ряды космодесантников ничего не поменяло, лишь придало ему звучности и густоты. Рыцарь-капитан владел связками в совершенстве и пользовался ими с той лёгкостью, с какой мечник выполняет фигуры: не упуская ни одного нюанса, не совершая ошибок и не сбиваясь с темпа. Он говорил размеренно, с кажущейся непринуждённостью, очаровывая слушателя. На протяжении целого столетия Серафакс правил миром Баст при помощи одного лишь голоса и своих колдовских даров. Да, Воинство Пентаклей развивало их ещё до Никейского совета, но рыцарь-капитан продвинулся уже гораздо дальше.

А куда бы ни шёл Серафакс, Баэлор всегда находился рядом. Верность – странный зверь. Баэлор следовал за Серафаксом еще в бытность того простым командиром роты – одним из многих подобных офицеров в рядах Первого Легиона. Следовал он за ним и сейчас. Баэлор являлся воином, но знал, что ему недостаёт воображения. Он будет сражаться с кем угодно, кто окажется прямо перед ним, и будет сражаться хорошо, однако анализ и понимание стратегии – не его конёк. Баэлор справлялся с ответами на вопрос «как?», а вот «почему?» всегда оставлял другим.

— Всё встреченное до сих пор сопротивление устранено, рыцарь-капитан, — доложил он.

Серафакс никогда не требовал от него обращаться к себе иначе, нежели по титулу, носимому им в день смерти Калибана, и Баэлор никогда не желал иного.

— Слава Десяти Тысячам Глаз! — добавил Марког.

— Хорошо. Следуйте к реликварию, — приказал Серафакс, но Баэлор практически слышал, как от рвения Маркога лорд-чернокнижник закатывает свой единственный оставшийся глаз.

— Так точно, рыцарь-капитан, — подтвердил Баэлор.

Он не смотрел на гиганта, однако чувствовал досаду последнего, на которую никак не отреагировал. Баэлор с удовольствием выполнял свой долг, но он также получал удовольствие, беся Маркога, что было одним из его небольших развлечений. Ещё сильнее космодесантник веселился притворяясь, будто он делает это случайно, а не намеренно. — Идём, командующий.

Ещё одна маленькая колкость. Марког являлся командующим Скорбной Гвардией – остатков тех космических десантников, которые были Пепельным Клинками до того, как их опутал Хаос. Они выполняли роль личной охраны Серафакса, но вместо того, чтобы сопровождать своего повелителя, Маркогу приходилось помогать Баэлору. Последний знал, что гигант негодует из-за его присутствия в рядах Десяти Тысяч Глаз: негодует из-за его близких отношений с Серафаксом, его долголетия и его власти, которую ему давал не какой-то ранг, а то, кем Баэлор был. Не лордом-чернокнижником, не командиром, не архираптором, не лордом-священником или Неисповедовавшимся. Он был просто Баэлором, иногда называемым Самозванцем. Глупцы считали его Падшим, а те, кто поумнее – смертельно опасным. Выше него в банде стоял лишь Серафакс, и Марког ничего не мог с этим поделать.

Ну, он мог бы убить Баэлора, или, по крайней мере, попытаться. Баэлор уже не единожды ощущал на себе оценивающий взгляд гиганта, но Марког всегда передумывал. Возможно, он не считал себя ровней ему, даже несмотря на размеры и Выпивающего Сердца, а может просто еще не решил, как именно совершить убийство, чтобы не стать очевидным виновником и не пострадать от возмездия Серафакса. Судя по всему, даже сами Пепельные Клинки не знали происхождения собственного геносемени, хотя Баэлор подозревал, что с их родословной понятие хитрости не ассоциируется от слова «совсем».

Тем не менее, иногда хитрость была необходима. Так и случилось, когда двери гравилифта, к которому они подходили, открылись и явили взглядам гигантскую фигуру в золотой броне.

Ею оказался терминатор Ангелов Бдительности, капитула , чей ударный крейсер поймали в засаду Десять Тысяч Глаз. В правой руке он держал штормовой болтер, а левая заканчивалась огромным силовым кулаком, вокруг которого уже потрескивала энергия. Воин уступал Маркогу ростом, но не массивностью, а его броня обладала гораздо большей толщиной. Наверное, из всех врагов, с которыми они могли столкнуться, этот был самым страшным, ибо ведение ближнего боя в ограниченном пространстве вроде коридоров пустотного корабля – одно из основных предназначений тактического дредноутского доспеха.

Марког с мелодичным рычанием бросился на противника, и Выпивающий Сердца устремился к шлему Ангела Бдительности размытым серым пятном. Терминатор стремительно поднял силовую перчатку, отводя в сторону выпад гиганта, после чего нацелил штормовой болтер на грудь Маркога. Последний успел схватить и повернуть оружие врага, так что реагирующие на массу снаряды взорвались при контакте со стеной позади командующего Скорбной Гвардией, а не с его нагрудной пластиной. Марког попытался нанести обратный удар Выпивающим Сердца, но Ангел Бдительности взялся за рукоять силовым кулаком. Когда расщепляющее поле вступило в борьбу с таинственными силами, обитающими внутри древнего топора, коридор тут же заполонило необычное свечение. Два борющихся великана с грохотом описывали полукруг, их сервоприводы визжали от напряжения, но противники были равны.

Баэлор спокойно подошёл поближе, опустился на одно колено, подождал, пока Марког не попытается вырвать Выпивающего Сердца из хватки терминатора, потянув руку имперца вверх, и затем трижды выстрелил в открывшуюся уязвимую подмышку.

Сочленения имелись даже у терминаторского доспеха, а они были слабыми местами. Болты пробили значительно усиленный пласфлекс и с грохотом разорвались в груди космодесантника, однако тот лишь покачнулся и продолжил сражаться благодаря сверхчеловеческой решимости и стойкости. Выпивающий Сердца освободился, но имперцу хватило сил врезать силовым кулаком в грудь Маркога прежде, чем командующий Скорбной Гвардией успел опустить топор. Шатающийся гигант попятился и упал на пол с лязгом керамита о металл, его разбитый нагрудник дымился.

Поднявшись, Баэлор повторно открыл огонь. Лицевая пластина терминатора была другой очевидной мишенью в конструкции доспеха, а космодесантник, в отличие от недавно убитых им слуг, обладал и реакцией, и меткостью, и необходимыми боеприпасами, чтобы совершить результативный выстрел. Золотой шлем Ангела Бдения раскололся вместе с головой внутри. Конечности имперца опустились как у марионетки с обрезанными нитями, и ветеран рухнул на палубу бесславной грудой.

Баэлор огляделся вокруг. Марког уже вставал на ноги, а его грудь и доспех, которые, возможно, теперь были единым целым, формировались заново из зелёных паров, оставшихся от материи после удара силовым кулаком. Глаза гиганта горели. Когда перестройка нагрудника завершилась, он содрогнулся и вздохнул от наслаждения. Марког перевёл взгляд на труп имперца, и меж его губ наружу проскользнул длинный язык.

— Потом, — суровым тоном сказал ему Баэлор. — Если… лорд-чернокнижник разрешит. Нам всё ещё нужно добраться до реликвария.

Марког зарычал, но, спустя мгновение, втянул челюсть и кивнул, умудрившись продемонстрировать этим движением свою раздосадованность. Одно дело убивать слуг той шелухи, которая до сих пор называла себя Империумом, но вот пожирать потом их плоть, по мнению Баэлора, совсем другое.

Реликварий ударного крейсера «Грозный страж» являл собой плохо освещённое помещение с высокими сводами. Взгляд Баэлора без проблем пронзал мрак, но для следивших за этим местом слуг здесь, судя по всему, царила стигийская тьма, что вполне объясняло наличие валяющихся кругом незажжённых светильников, чьё содержимое было разбросано средь трупов тех, кто ими пользовался.

— Ах, Баэлор, — сказал Серафакс, поворачиваясь, чтобы поприветствовать его. — Входи. Командующий, можешь остаться снаружи. Поддерживай связь с остальными нашими силами и убедись, что больше не осталось очагов сопротивления.

— Конечно, лорд-чернокнижник, — ответил Марког, прикладывая согнутую руку к груди.

Он закрыл дверь, но Баэлор заметил брошенный в свою сторону взгляд. Как и всегда, Марког винил Баэлора, а не Серафакса.

Серафакс.

На Калибане он был красивым юношей с волосами цвета голодного пламени и бледными щеками, которые встречали лучи солнца обилием веснушек. Как и в случае с голосом, становление космодесантником не лишило его привлекательности, а лишь изменило её. О нём никогда не говорили как о ком-то вроде Люция из Детей Императора, но среди воинов, которые, по большей части, считались обладателями лиц с резкими чертами и слегка отличающимися от нормы пропорциями, Баэлор ставил Серафакса на ступень между человеком и трансчеловеком. Его лик сохранил часть юношеской красоты, позволявшей догадаться о происхождении рыцаря-капитана, но при этом поменялся, наделив своего обладателя яркой внешностью.

Спустя примерно десять тысяч лет после обрушившейся на галактику кары, хотя для Баэлора и Серафакса прошло значительно меньше времени, облик рыцаря-капитана вышел за пределы такого понятия как «яркий». Теперь его волосы были настоящим голодным пламенем, перешедшим и на левую половину лица. Огонь не пожирал тело Серафакса, и тот ничем не показывал, что ему больно, хотя Баэлор видел над головой рыцаря-капитана слабо мерцающее марево. Такова цена взаимодействия с варпом; цена, которую нужно было заплатить для достижения их цели. Баэлор не заметил в себе никаких, даже самых мелких изменений, и рыцарь-капитан пообещал сказать ему, если увидит их сам. Однако же, в нынешние дни эти опасения всё равно немного омрачали любовь Баэлора к своему командиру.

— Знакомый мне взгляд. Что тревожит тебя, мой друг? — спросил Серафакс.

На бедре рыцаря-капитана висел покоящийся в ножнах из человеческой кожи Лихорадочный клинок – длинный нож древнего и неизвестного происхождения – а в руках он держал посох из тёмного метала, навершием которому служил гравированный клинописью череп ведьмы альдари. Баэлор давным-давно перестал смотреть на него, ибо от одного лишь вида черепа начинали болеть глаза.

— Аппетиты Маркога всё растут, — произнёс Баэлор. Воина беспокоила не только эта вещь, но именно её было проще всего озвучить. — Его жажда чужой плоти становится сильнее, особенно плоти Астартес.

— Таковы требования Принца Боли и Наслаждения, — Серафакс вздохнул. — Марког упивается милостями Слаанеш, а они не даются задаром.

— Он плохой инструмент для покорения галактики, — пробормотал Баэлор.

Космодесантник вытянул руку и провёл бронированным пальцем по обложке потрёпанного гримуара, гордо стоящего на подставке. Воин понятия не имел, чем книга была так важна для Ангелов Бдения, и она его не интересовала, ибо не являлась оружием.

— Марког могуч, — сказал Серафакс. — Почему же он плохой инструмент?

— Потому что он не ваш инструмент! — ответил Баэлор, поворачиваясь лицом к пылающему лику рыцаря-капитана. — Не до конца! Марког раб другой силы. Неважно, командующий он Скорбной Гвардии или нет, его верность всегда будет под вопросом из-за данной богу клятвы.

Серафакс улыбнулся всё ещё видимой половиной рта.

— «Бог». Я помню дни, когда ты не употреблял такого слова.

Баэлор вздохнул.

— Помню и я. Те времена были проще.

— Не времена были проще, — мягко поправил его рыцарь-капитан. — А мы. Мы не осознавали ни своего места, ни своего потенциала. Ты и я идём по пути, который ведёт нас к исправлению этого.

Чернокнижник как будто бы невзначай взмахнул посохом, и плексигласовое стекло шкафчика раскололось от удара гравированным черепом альдари. Внутри лежал ещё один череп формы и размеров, характерных для космодесантника. Он был покрыт слоями сусального золота. Когда Серафакс пробормотал себе что-то под нос, золото начало плавиться и стекать, не повреждая кость.

— Еще один череп псайкера? — предположил Баэлор.

— Будет неплохо, если наши враги продолжат разбрасывать их кругом, — со смешком произнёс рыцарь-капитан, после чего вновь стал серьёзен. — Это не какая-то жуткая одержимость, друг мой. Сейчас, когда варп в таком смятении, бесценно всё, что хранит в себе воспоминания о тесной связи с ним. Абаддон привёл эмпиреи в ярость, и от их когтей защищены лишь его ближайшие союзники. Мне же нужно защищать и направлять нас. — Он замолчал и прищурил оставшийся глаз, обратив взгляд на Баэлора. — В чём дело?

Баэлор покачал головой, смущенный тем, что рыцарь-капитан заметил его сомнения.

— Я последую за вами куда угодно, вы же знаете, но почему вам кажется, что вы преуспеете там, где потерпел неудачу Абаддон? Десять Тысяч Глаз – мощная сила, но это лишь маленькое пятнышко по сравнению с тем, чем командует Абаддон. Кроме того, Разорителя заслуженно восхваляли как генерала и тактика во времена… когда всё было иначе.

— То тогда, — просто сказал Серафакс. — Абаддон сражается ослеплённый ненавистью и злобой. Сыны Гора всегда были напыщенными и зазнавшимися, а со временем эти черты лишь усугубились. Темные Ангелы же напротив, никогда не теряли чистоты помыслов. Ни в прошлом, ни сейчас.

Он поднял череп на уровень глаза и осмотрел его, после чего подбросил в воздух. Вместо того, чтобы упасть на палубу, череп начал медленно и лениво вращаться по орбите вокруг Серафакса.

— Наши инструменты могут быть необычными, пусть и могучими, но мы используем их для изменения галактики. Примарх учил нас не останавливаться до тех пор, пока добычу не настигнет гибель. Пока ты со мной, брат мой, мы обязательно добьёмся успеха.

Рыцарь-капитан положил руки на затылок Баэлора. Последний наклонился немного вперёд, и Серафакс коснулся его лба губами.

Как и всегда, пламя не обожгло воина.

VI

Космодесантник открывает огонь, и болт-снаряды с рёвом пронзают воздух, но не находят цель. Не из-за того, что космодесантнику недостаёт меткости: он мастерски стреляет именно туда, где увидел охотника. Благодаря трансчеловеческим рефлексам космодесантнику хватает микросекунды, чтобы поднять болт-пистолеты, вот только охотнику её тоже хватило.

Он бросается вправо, потому что слева от него находятся люди. Охотник бы никого не задел, однако, он не хочет, чтобы болт-снаряды летели в их сторону. У смертных нет такой же скорости, живучести или брони, поэтому смертельным может стать даже попадание в конечность. Охотник преодолевает шесть метров за один скачок, и первыми земли касаются его руки, что позволяет смягчить удар и распределить вес. Опираясь на левую руку, он слегка поворачивает своё тело, чтобы привести ноги в нужное положение. Ступни упираются в землю лишь на мгновение, после чего охотник вновь отталкивается.

Он совершает еще один невероятно стремительный прыжок.

Лев Эль’Джонсон, примарх Первого Легиона, сталкивается с космодесантником и валит того на землю.

Космодесантник пытается поднять пистолеты, но Лев будто бы невзначай выбивает их из его рук. Мысли всё ещё мечутся в голове примарха, но некоторые находят себе пристанище, чего ему хватает, чтобы вспомнить кто он и что с ним случилось: Калибан, Орден, отец, братья. Гнусный предатель Гор, трижды проклятое чудовище по имени Кёрз, печальный Сангвиний, вспыльчивый хвастун Русс и бесящий Робаут.

Лев смотрит, как горят родные планеты вероломных братьев, уничтоженные по его приказу. Смотрит, как горит Терра из-за того, что он опоздал. Примарх встречается лицом к лицу с Лютером, и по нему бьёт волна горя от осознания того, во что превратился старый друг. Эта волна бьёт ещё раз, и едва не накрывает его. А затем… затем…

Ничего. Лишь лес да река.

Лев приковывает космодесантника к земле прежде, чем тот успевает схватиться за боевой нож или цепной меч на поясе, и быстро осматривает чёрный доспех. Броня изношена и побита, но на её поверхности всё ещё видны символы, которые ни о чём не скажут тем, кто не входит в Легион. Для примарха же они ясны как лица людей вокруг.

— Рыцарь второго отделения разрушителей Третьей роты Пятнадцатого капитула. Диакон Ордена Трёх Ключей и посвящённый Крыла Ужаса. — На поверхность всплывает ещё больше воспоминаний, приносящих с собой имя обладателя этих титулов. — Забриил.

Выражение лица космодесантника скрыто за лицевой пластиной, однако Лев Эль’Джонсон чувствует, как тот перестает бороться. Возникает напряжение другого рода, то, которое примарх тоже ощущает. Воины Легионес Астартес не ведают страха, однако, насколько может судить Лев, Забриила охватывает нечто не сильно от страха отличающееся.

— Слезь с него! — кричит кто-то в десяти шагах позади и в трёх правее от примарха. — Он наш защитник!

— Он предатель! — рявкает Лев. Слова гулко резонируют в его горле, а их смысл закрепляется в мозгу, стоит им сорваться с губ. Да, предатель, как и Лютер. Примарх вспоминает обозначения всех отосланных обратно на Калибан, и отделение Забриила среди них. — Предатель, который сейчас во второй раз пытался убить меня.

— Это ты предатель! — зло говорит космодесантник под ним. — Ты бросил нас, бросил Калибан и бросил Империум!

— Ложь! — рычит Лев, но слова Забриила словно когти вонзаются во вновь открывшиеся раны.

Лев знает, что никогда не собирался бросать Империум, но сколь много раз он задавался вопросом, правильный ли выбрал курс действий? Кемос, Нуцерия, Барбарус: его сыны уничтожили эти миры в попытке отвлечь предателей от Терры и расчистить путь для Сангвиния с Кровавыми Ангелами. Стоило ли Тёмным Ангелам продолжать несмотря ни на что? Или же Льву следовало превратить свой Легион в столь любимый Сынами Гора наконечник копья и устремиться к глотке брата-изменника?

Спасло бы это жизнь отцу Льва?

— Ложь? Тогда где ты был десять тысяч лет? — вопрошает Забриил.

Примарх открывает рот, чтобы назвать того глупцом, но слова не выходят из уст. Он хочет потребовать от Забриила повторить, хотя смысла в этом нет: Лев всё прекрасно расслышал. В самих словах сомнений нет, но вот стоящий за ними смысл парализует примарха и вводит того в чуждое ему состояние неуверенности.

Лев сглатывает, откидывается назад и отпускает руки Забриила.

— Сними шлем.

— Что?

— Сними шлем, — рявкает примарх, — или я сам его сорву.

Какое-то мгновение Лев думает, что Забриил собирается потянуться к оружию, но Тёмный Ангел поднимает руки вверх и, подчиняясь, отцепляет шлем. Лев уже повторно оценивает состояние снаряжения своего вероломного сына. Доспех побит, да, но видны и следы неполного ремонта, причём проведённого много раз. Судя по отметинам, повреждения были получены не в одном крупной боестолкновении, а в результате долгого использования. Срок непрерывной службы частей брони намного превосходит тот, по истечению которого их следовало бы заменить согласно протоколу Легиона.

Забриил снимает шлем, открывая взгляду примарха своё лицо. Лев обращается к воспоминаниям и обнаруживает практически точное совпадение: Забриил, терранец, кожа холодного бледно-коричневого цвета, чёрные волосы, глаза похожи на тёмные сапфиры. Ветеран, что воевал еще с ранних дней существования Легиона. Когда Лев принял командование, он уже был зрелым космодесантником.

Его лицо обильно изборождено морщинами, волосы пронизаны сединой, а кожа отмечена множеством келоидов в тех местах, где зарубцевались раны. Лев никогда не видел космодесантника таким… старым. Да, были улучшенные люди вроде Кор Фаэрона, этого Лоргаровского пса, но подобные воины и не являлись ровней космодесантникам. В ряды легионеров они возносились в более старшем возрасте и не подвергались продвинутому процессу геноковки, что позволяла так эффективно противостоять воздействию времени. Но чтобы настоящий космодесантник?

Лев медленно поднимает бронированную руку и легонько проводит пальцами по собственным морщинам. Он понятия не имел, на что смотрел, увидев своё отражение в реке, ибо ему не с чем было сравнить. Теперь же примарх вспоминает, как выглядел в последний раз, когда смотрел на себя, и поражается.

Лев трясёт головой, цепляясь за то, что ему известно.

— Нет. Десять тысяч лет – это невозможно. Примарх… Я не знаю наверняка, как бы состарились мы, но космодесантник давно бы умер, я уверен.

— Варп разбросал нас не только сквозь пространство, но и сквозь время, — говорит Забриил. — Я появился вновь, наверное, лет четыреста назад. Четыре сотни лет пряток и бегства от моих маленьких братьев, — с издёвкой добавляет он. — Мы всегда проявляли целеустремлённость, когда сталкивались с врагом, но десять тысяч лет ненависти и попыток искупить вину? Воистину, владыка мой Лев, ты хорошо научил своих сыновей.

— Что за насмешки? — рычит Лев. — Мы вернулись на Калибан с Терры, а обнаружили лишь враждебную нам систему! Вы открыли по нам огонь без предупреждения, а ваши лидеры заключили договоры с– — Он вновь вспоминает о людях вокруг, слишком напуганных, чтобы подойти ближе, но при этом слишком увлечённых зрелищем, чтобы отойти. Некоторые наверняка слышат их разговор. — С силами, которые называть не буду, — заканчивает примарх более тихим голосом. — Я не могу объяснить, как прибыл сюда, ибо память вернулась ко мне только когда я взглянул на тебя. Некоторые вещи всё ещё мне неведомы, но одно совершенно ясно – ты вновь попытался убить меня, едва завидев! И почему же моим верным сыновьям не охотиться за такими предателями?

Забриил вздыхает и роняет голову на землю. Его лицо выражает запредельную усталость.

— Я ничего не знал про силы, о которых ты говоришь, и не контактировал с нашими лидерами: Лютером, Астеляном и прочими. Лишь недолго и между делом. К приказу открыть огонь по твоему флоту я тоже не имею никакого отношения, но вот что до моей реакции…

Он поднял голову и посмотрел Льву прямо в глаза. К такому примарх не привык, ведь мало кто мог выдержать его взгляд даже если судить по старым воспоминаниям.

— После того, как ты отправил нас на Калибан, я встречал тебя только один раз. Тогда флот обрушивал на нас огонь, а наши братья высадились на планету, чтобы вести войну. Впервые за годы я мельком заметил тебя, прорубающегося сквозь ряды новых рекрутов, которые никогда не видели тебя, и в чьём первом настоящем сражении в доспехах Первого Легиона им противостоял их собственный генетический отец с его палачами. Они погибали за считанные мгновения, а ты шёл вперед. Наверное, в поисках Лютера. Больше я тебя не видел, однако даже после случившегося потом, даже когда планета раскололась, а варп забрал нас, выражение твоего лица осталось со мной. Я помнил его все эти долгие годы.

— То были ненависть и ярость, чистые и безудержные. Ты стремился убить нас, а мы лучше прочих знали: если ты что-то решил, то не остановишься ни перед чем. Увидев тебя здесь, выходящего из нашего леса, я сразу узнал твоё лицо несмотря на возраст, ибо оно веками являлось мне во снах. Либо ты был созданной Хаосом пародией на моего примарха, изрыгнутой Великим Разломом, чтобы мучать меня, либо настоящим Львом, наконец явившимся закончить начатое. Дать отпор я приготовился в любом случае.

Лев изучает лицо Забриила, используя не только глаза, но и все свои чувства, однако не обнаруживает ни намёка на обман. Космодесантника не выдаёт двойное сердцебиение, как и нет присущего лжи душка, хотя, конечно, если тебя прижимает к земле и обезоруживает примарх, это у любого запустит рефлекс «сражайся или беги», а на таком фоне сложно различить едва уловимые запахи, которые возникают при усиленной тревоге.

Лев с горечью осознаёт, что он не всегда хорошо разбирался в людях. На Диамате примарх передал осадные машины Пертурабо, дабы тот сокрушил с их помощью зарождающееся восстание Гора. Лев не распознал истинных намерений брата, и орудия принесли гибель Гвардии Ворона и Саламандрам на Исстване V. Сколько боли и кровопролития можно было бы избежать, доверься он Гиллиману сразу же по прибытию Тёмных Ангелов на Макрагг? Вместо этого они хранили друг от друга тайны, из-за чего столкнулись с катастрофическими последствиями.

И так далее, и так далее. Должен ли он был увидеть то, что скрывалось за маниакальной любовью Лоргара к их отцу? Должен ли он был понять, что Ангрон никогда не утолит свою ярость? И, что важнее всего, должен ли он был распознать изъяны Гора Луперкаля? Это не являлось частью натуры Льва, ибо он вместе с Первым Легионом смотрел лишь вперёд, выискивая угрозы во тьме за пределами границ человечества, и никогда не оглядывался назад, однако, неудача всё равно мучает его. Но как он мог надеяться увидеть червя в сердце одного из величайших дипломатов и стратегов за всю историю рода человеческого, если даже не смог предвидеть помыслы и действия собственного Легиона?

Ответов у примарха не находится. Здесь нет его братьев, даже тех, кому он мог доверять, поэтому Лев всё должен сделать в одиночку, как это часто и происходило.

— По твоим словам, я бросил Империум, — тихо и угрожающе произносит Лев. — Клянешься ли ты самым дорогим тебе, что остаёшься верен? Что кому бы ни были преданны твои командиры, именно ты, Забриил, любил Императора и человечество, а обратился против своих братьев и меня лишь потому, что верил в предательство с нашей стороны?

Забриил не отводит глаза.

— Клянусь.

Лев мешкает, но как он может порицать сына за то, что тот не замечал недостатков командиров, когда сам не видел вероломной натуры собственных братьев, пока не стало слишком поздно? Кроме того, люди вокруг считают Забриила своим защитником, а это, по крайней мере, косвенно указывает на то, что он не отдался той же тьме, которая поглотила еретиков под предводительством Гора.

— Нелегко принять твои слова о десяти тысячах лет, — говорит Лев, — но я им верю.

Он поднимается и протягивает руку Забриилу. Это больше символический жест, нежели реальное предложение помочь, ибо космодесантник может встать и сам.

Забриил не шевелится.

— А ты клянешься?

Примарх хмурится.

— В чём?

— Клянёшься ли ты самым дорогим тебе, что остаёшься верен? Что ты, Лев, любил Императора и человечество, а обратился против своих генетических сыновей лишь потому, что верил, будто мы предали?

В горле Льва зарождается рык от того, что его вот так спрашивает один из собственных воинов, но он придерживает язык. Похоже, примарху следует многое узнать, а судя по заметному возрасту Забриила тому известно гораздо больше, нежели любому человеку на Камарте. Кроме того, примарх не видит смысла не отвечать честно из-за одной лишь упрямой гордости, ибо он собственными глазами лицезрел, как та может разорвать галактику на части.

— Клянусь, — отвечает Лев.

Забриил хватается за руку, и примарх поднимает его на ноги. Спустя мгновение Лев замечает, что в глазах космодесантника стоят слёзы.

— Какая же бессмыслица, — бормочет про себя Забриил. — Если там кто-то и был предателем, то не те, на кого я думал. Мы сражались друг с другом без причины.

— Забриил, — серьёзно говорит Лев. — Я должен знать, в какой мы сейчас ситуации. Что с Империумом? Что с моими братьями? А с Легионом?

Космодесантник невесело усмехается.

— С чего бы начать? Точная дата… определить её непросто даже тому, кто четыреста лет отслеживал течение времени. Император всё так же погребён в Золотом Троне, ну или в это верят Его подданные. Я же не могу сказать наверняка. Ему поклоняются как богу–

— Ему что?

Забриил устало пожимает плечами.

— Имперское кредо. Экклезиархия столь же фанатична, как и ублюдские Несущие Слово в наши дни, вот только сейчас за ней стоит вся мощь Империума. Если ты отрицаешь божественность Императора – это смертный приговор. Думаю, у большинства космодесантников взгляды на этот вопрос не столь категоричны, но у меня не было особой возможности поговорить с кем-то из них. Все вокруг считают Его богом, а я просто держу своё мнение при себе.

Лев закрывает глаза.

— После Осады Терры я задавался вопросом, стоила ли эта так называемая победа уплаченной за неё цены. Сейчас же я сомневаюсь в том, что мы вообще победили. — Он вновь открывает глаза. — Как мои братья допустили подобное?

— Их больше нет, — со вздохом отвечает Забриил. — К тому моменту, как варп выплюнул меня, все верные примархи были лишь воспоминанием. Будь уверен, я искал информацию и отчаянно пытался найти хоть какую-то связь с жизнью, которую знал, но мне даже неизвестно, кто пал последним или как это случилось. Одни говорят, что они мертвы, другие – что исчезли. Некоторые вообще видят в них персонажей мифов и легенд. Теперь Империумом правят Верховные лорды Терры.

Лев неосознанно сжимает кулаки и зубы. Он помнит, какое испытывал горе после вестей о смерти Ферруса, Коракса и Сангвиния. Может, лучше узнать о гибели всех оставшихся братьев за раз, чем видеть, как они умирают или исчезают один за другим?

Возможно, но не факт.

— А что с моим Легионом? — спрашивает Лев, пытаясь сдержать чувства.

— Реорганизован по приказу лорда Гиллимана, — беспристрастным тоном рассказывает Забриил. — Все Легионы разбиты на отдельные капитулы. Тёмных Ангелов осталось около тысячи, но с ними связано много других капитулов-наследников.

— Гиллиман, — шипит Лев, чью скорбь вдруг вытесняет пламенная ярость. — Никогда не довольствуется работой других! Даже вознамерился улучшить планы нашего отца! Надо было разобраться с ним ещё на Макрагге, когда он впервые поднял на меня руку. Ну почему смерть настигла именно Сангвиния, а не его?

Примарх делает резкий вдох.

— Я должен отправиться на Терру. Если, как ты говоришь, мой отец до сих пор на Золотом Троне, если в Нём ещё теплится жизнь и горит хоть какая-то искра сознания, я Его увижу. Забриил вновь качает головой.

— Это невозможно. По крайней мере, — прищуриваясь добавляет он, — я так думаю. Понятия не имею, как ты вообще оказался здесь.

Лев возвращается мыслями к своему пробуждению у реки. Те леса явно росли не на Камарте, и теперь он понимает, что на самом деле они напоминали леса Калибана. Тем не менее, примарх не знает, как он попал на Камарт или как там вдруг стало здесь.

— Для меня это тоже своего рода загадка. Но почему путешествие к Терре невозможно? Человечество больше не может пользоваться варпом? Или все навигаторы погибли?

— Ничего столь прозаичного, — произносит Забриил. — Разве Сутик и Илин не рассказали тебе, как народ Камарта оказался в таком состоянии?

Космодесантник указывает на лагерь вокруг.

— Они сказали, что небеса разверзлись, и пришли Ублюдки, — вспоминает Лев. — Что всё исказилось, даже сами звёзды, и я сам это увижу, когда зайдёт солнце.

— Достаточно точно, — говорит Забриил. — Закат уже скоро. Если подождёшь, то тебе будет легче понять моё объяснение.

Примарх раздумывает. Инстинкт велит ему скорее добыть ещё больше информации, но на деле он чувствует, как его душа идёт трещинами. Лев потерял сознание в сражении с тем, кого считал братом, а пробудившись узнал, что прошло десять тысяч лет, и все его истинные братья мертвы. Скорее всего, впереди примарха ждут новые откровения, и он прекрасно это понимает. Хороший воин знает пределы своих возможностей. Ко Льву продолжают возвращаться воспоминания, поэтому не стоит ещё сильнее нагружать психику в попытках переварить десятитысячелетнюю историю за раз.

Кроме того, существует и другая, более жуткая вероятность того, что всё происходящее с ним подстроено совратившими Гора нечистыми силами, которые хотят помучить Льва картинами того, как окончательно рушится мечта его отца. В таком случае, он не будет торопить события и подождёт, пока не обнажатся изъяны этой иллюзии.

— Мне всё ещё нужен нож, — громко говорит он группе людей, отворачиваясь от Забриила.

Люди отшатываются от него, а когда Лев начинает идти к трупу мутировавшего зверя, к их страху и трепету примешивается немалая доля неуверенности.

— Вам нельзя есть мясо такого создания, повелитель, — подаёт голос какая-то женщина, после чего кто-то пихает её локтем в рёбра. — Ну, нам нельзя, — нерешительно добавляет она.

— Я не собираюcь есть его, — заявляет Лев.

Примарх сгибает пальцы, а в его разуме просыпаются воспоминания из далёкого прошлого, когда он охотился на Калибане.

Даже с таким маленьким для его рук ножом свежевать добычу нетрудно, но это занятие занимает разум Льва и успокаивает его. На клинке видна нацарапанная аквила, и пусть в нынешние времена такой символ считается религиозным, примарх видит в нём лишь напоминание о своём отце. Он почти не обращает внимания на настроения людей вокруг, хотя чувствует страх, который возник у некоторых после его победы над их «защитником». Других же вдохновил тот факт, что теперь с ними ещё более грозный воин. Лев едва замечает, как окончательно исчезает приглушенный листвой и стволами деревьев свет. Лишь услышав приближающегося Забриила он задумывается, почему так. Да, его глаза гораздо чувствительнее человеческих, но всё же…

Лев смотрит наверх и вглядывается в прорехи лесного полога. За свою жизнь он видел толстую ленту Млечного Пути с поверхности множества миров, но сейчас на него злобно взирает с ночного неба нечто совсем иное. По большей части оно зеленое, однако видны и другие цвета, некоторые из которых не поддаются описанию. Всё выглядит так, будто кто-то ударил по галактике самым большим из когда-либо созданных топоров и оставил длинную, всепожирающую рану.

— Полагаю, именно это не даст мне добраться до Терры? — спрашивает примарх.

— Да, — тихо отвечает Забриил. — Великий Разлом. Насколько мы знаем, он рассекает надвое всю галактику, но выяснить это наверняка непросто, так как Астрономикан затуманен, а безопасные варп-путешествия неосуществимы за исключением прыжков по несколько световых лет за раз. Астротелепатия тоже крайне ограничена. Мы не в Разломе, но даже тут варп настолько взбаламучен, что практически невозможно установить связь на больших расстояниях без риска подвергнуть опасности тех, кто её налаживает. По словам некоторых Разлом поглотил остальную галактику, но я им не верю, — продолжает он. — Тем не менее, должен признать, что у меня нет доказательств в пользу моей точки зрения.

— И вновь Гибельный Шторм. Своего рода, — бормочет Лев. Вспыхивают воспоминания: звёзды цвета крови, стены демонической крепости толщиной с целые звёздные системы и чудовищный, раздутый облик «Веритас феррум». Примарх отгоняет эти мысли. — Итак, мы отрезаны от Терры, а значит и от центра власти Империума. Варп-путешествия сложны и опасны наряду с астропатической связью. Подозреваю, структура Империума распалась, и теперь у разорителей преимущество?

— Всё так, — подтверждает Забриил. — И у ксеносов, и у Хаоса. «Ублюдками» жители Камарта называют банду, которая спустилась на их планету и разрушила её, хотя сами захватчики называют себя Десять Тысяч Глаз. Это мутанты, еретики и некоторое количество испорченных Астартес. Я прибыл в этот мир тайно, ещё до открытия Великого Разлома. Тогда здесь размещался гарнизон капитула космодесантников, которых ничего не связывало с Тёмными Ангелами, поэтому, если бы мои маленькие братья нашли меня, это бы усложнило им охоту. Крепость стала первой целью атаки ренегатов и не уцелела. Те обитатели планеты, коих не постигла гибель или рабская судьба, теперь живут вот так. Наткнувшись на эту группу, я начал делать всё возможное, чтобы защитить их, потому как не мог ни покинуть мир, ни позвать на помощь. Я даже не знаю, остался ли вообще кто-нибудь, кто мог бы помочь.

— Я уже жил так прежде, — говорит Лев. — Разрозненные и отдалённые поселения в окружении лесов и злобных, разумных зверей, которые убили бы нас всех, будь у них такой шанс. Забриил, ты терранец, а не калибанец. Знаешь, что я сделал в той ситуации?

— Организовал народ своего мира и истребил зверей, — кивая произносит Забриил. — Эти сказания были широко известны.

Лев глубоко вздыхает.

— И я поступлю так вновь.

Он был Первым, сыном, который делал всё, что от него просили невзирая на цену. Лев уничтожал кошмары галактики, сокрушал восстания и разрушал миры во имя своего отца. Примарх делал это ради воплощения великой мечты, которая умерла на борту «Мстительного духа», пронзённая когтями Гора.

— Собираешься выковать новый Империум? — спрашивает Забриил.

Примарх рычит в ответ, ибо его до сих пор терзают воспоминания о безумстве Гиллимана.

— Нет. Это мог сделать лишь мой отец. Теперь же галактика пылает, моих братьев больше нет, а сам я отрезан от Терры. — Лев делает паузу, однако, чего у него всегда было в достатке, так это решительности. — Если всё, что я знаю о работе отца, уничтожено, тогда мне нужно вернуться к тому, чем я занимался прежде. Я буду защищать людей.

Он очищает нож и сует его за пояс. На фоне примарха вещица маленькая, но лишь глупец оценивает орудие по размеру.

— Мой отец был завоевателем, и я стал им в Его интересах. Однако, это не моя натура. Я убиваю врагов, а враги человечества – враги и мне. Я не стану требовать от людей Камарта никаких обещаний, и уж точно никакого поклонения, – Лев выплевывает последнее слово – но я прикончу их угнетателей. Следовать за мной или нет – выбор народа планеты.

— Ты собираешься атаковать Десять Тысяч Глаз? — интересуется Забриил.

— Как я понимаю, они до сих пор на поверхности мира, потому что люди бояться быть замеченными.

— Так и есть. — Космодесантник отводит взгляд и морщится. — Ну ладно. Если ты действительно этого хочешь, я могу отвести тебя к ближайшей их крепости.

— Ты будешь сражаться? — вопрошает Лев.

Странно спрашивать такое у космодесантника, но и времена нынче странные. Забриил стар и измождён. Кроме того, по понятным причинам, он не может полностью доверять Льву, как и Лев не может полностью доверять ему.

— Я был разрушителем, — отвечает Забриил, всё ещё глядя на что-то, чего не видит Лев. — Я искоренял врагов человечества всем, чем располагал наш Легион. Теперь же у меня нет ничего кроме пары болт-пистолетов и цепного клинка, поэтому я не мог вступить в бой с теми отбросами, так как знал, что меня убьют, а эти люди лишатся всякой защиты от рыскающих банд. Но если на войну собирается Повелитель Первого…

Он вновь смотрит на Льва и встречается с ним взглядом.

— Тогда да, я буду сражаться. Мой повелитель.

VII

Повелитель Первого вернулся. В чём-то он остался точно таким же, каким я его помнил, а в чём-то разительно изменился.

Лица примархов не забываются, за исключением, быть может, лика примарха Альфа-Легиона. Помимо самого Льва я видел и четырех его братьев: Мортариона из Гвардии Смерти, Лемана Русса из Космических Волков, Фулгрима из Детей Императора и Гора Луперкаля. Их облик навечно врезался мне в память, но то было тогда, в дни Великого Крестового похода ещё до нашего изгнания на Калибан. Я понятия не имел, как изменились Гор, Мортарион или Фулгрим, оказавшись во власти Хаоса.

Лев же постарел. Я не знал, почему это случилось, и примарх, судя по всему, тоже, ибо если верить его словам он ничего не помнит о том, что случилось с ним после разрушения Калибана. Может, по какой-то причине Тёмные Ангелы держали Льва в чём-то вроде несовершенного стазиса? Или же примарх просто спал десять тысяч лет, и так его физиология отреагировала на прошедшую сотню веков? Тем не менее, я узнал Льва в тот же миг, как увидел даже несмотря на седину и морщины. Доспех отличался от того, который я помнил, но вот окружающая примарха атмосфера, особенности поведения и аура – какое бы значение вы не придавали этому понятию – остались прежними. Он был моим генетическим отцом, и я бы узнал его даже в нищенских лохмотьях и с мешаниной шрамов вместо лица.

Лев Эль’Джонсон привлекал к себе внимание благодаря своей силе и славе, но мрачность Повелителя Первого отталкивала людей. Сущность примарха побуждала окружающих преклоняться перед ним, однако характер удерживал их на расстоянии. При разговоре со Львом к тебе приходит внезапное и сокрушительное осознание того, что все твои слова оцениваются и взвешиваются согласно стандартам примарха, ибо тот решал, достойны ли они его внимания и траты времени. Он являл собой воплощение сосредоточенности и яростной целеустремлённости, и неважно, при каких обстоятельствах или почему, но Лев пробудился как раз после открытия в галактике Великого Разлома

Я никогда не верил в знаки и предзнаменования, однако мне казалось, что вот это я игнорировать не могу.

Свой Легион я отверг ещё давным-давно, когда остальная его часть попыталась убить меня по неизвестной мне причине. После возвращения в материальное царство я сотни лет скрывался от параноидальных, злобных и мстительных потомков того Легиона, чей облик ныне принимал различные формы. Лев более не имел власти надо мной. Даже если бы я поверил в заверения примарха о том, что жертвой предательства оказался он, и что его силы атаковали Калибан лишь из-за беспричинного нападения на них самих, это бы не вернуло мою верность. Я слишком долго был один, слишком сильно привык принимать собственные решения и выживать, полагаясь лишь на свои инстинкты, чтобы вот так просто покориться чужой воле. Да, Лев являлся моим генетическим отцом, но не он приложил руку к моему сотворению. Кроме того, пусть я больше и не был настоящим человеком, но разве это не человеческая черта – перерастать родительский авторитет?

А посему, когда Повелитель Первого объявил, что пойдёт войной на Десять Тысяч Глаз, не долг, страх, верность или любовь побудили меня предложить ему свою помощь, а нечто большее.

Это была вера.

Не религиозная, ибо я презирал поклонение Императору как богу, чем занималось заблудшее население Империума. Нет, это было что-то первородное, более глубокое и не столь запретное. Это было ощущение, что Лев неспроста оказался именно здесь и именно сейчас. Он вернулся в тот момент, когда не только Империум, но и само человечество столкнулось с величайшей угрозой со времён Ереси Гора. Слишком уж большое совпадение. Я слышал, как колдуны, псайкеры да шарлатаны вещают о будущем, судьбе и предназначении, но только тогда я впервые мог сказать, что чувствую это по-настоящему. Я понятия не имел, куда в итоге меня всё заведёт, но одно знал точно: я обрету нечто большее, чем роль одинокого утомлённого воина, что защищает разношёрстную группу беженцев от угрозы, с которой он не сможет справиться, если та обрушиться на них в полную силу.

В первую ночь мы никуда не пошли. С наступлением темноты великие звери лесов становились активнее, и хоть Лев их не особо боялся, в наше отсутствие лагерь был бы уязвим. Кроме того, возрастал шанс привлечь к себе внимание, ведь пока мы бы приближались к предателям, на нас могли напасть хищники, и тогда нам пришлось бы защищаться. Лучше выдвигаться днём, когда свет солнца, которому удаётся пробиться через полог, удерживает более опасных лесных обитателей в их логовах.

Я говорю «более опасных», так как у меня не было сомнений, что после прибытия Льва титул «самого опасного» перешёл к нему.

Мы ушли с первыми рассветными лучами. Свой прежний цепной клинок я потерял лет триста назад в бою с альдари-ренегатами, а нынешний забрал спустя тридцать лет у одного из воинов капитула со смехотворным названием «Ангелы Искупления», когда обернул их неудавшуюся засаду на меня против них самих. Но вот два моих болт-пистолета модели «Тигрис» служили мне еще во времена Великого Крестового похода и до сих пор находились в рабочем состоянии, несмотря на возраст, хотя боеприпасов было мало. Пока Империум ещё существовал, даже такой бродяга как я без особых проблем пополнял запасы болт-снарядов для оружия стандартного образца, ибо всегда находились те, кто был не прочь продать контрабандные или служебные патроны гиганту в плаще и капюшоне. Однако, после открытия Великого Разлома мне оставалось лишь обшаривать не до конца разграбленные захватчиками оружейные или забирать боеприпасы у тех, кого я убивал, и надеяться, что они не слишком порченные.

У Льва же имелся только нож, который ему дали для свежевания добычи. Его руке не подошло бы ни одно огнестрельное оружие из лагеря – в основном это были авто- и крупнокалиберные пистолеты да один древний и крайне ценимый дробовик женщины по имени Рина – а сам он не хотел лишать их и так скудных средств обороны. Казалось настоящим безумством нападать на врага, имея столь плохое оснащение, но я был на удивление спокоен. Рядом со мной шагал примарх Императора, создание, подобных которому галактика не видела уже тысячи лет, и никто бы не подошёл лучше для выполнения лежащей перед нами задачи.

Камарт входил в число наиболее развитых имперских миров из тех, где мне приходилось бывать, а его население относилось к своим трансчеловеческим защитникам и владыкам без преклонения, присущего более примитивным людям. Последние могли бы посчитать космодесантников богами или небесными воителями. Я знал, что размещавшиеся здесь воины происходили из капитула Рубиновых Полумесяцев, и они храбро сражались с превосходящими силами врага. Камарт был всего лишь их аванпостом, но местные почитали космодесантников так, словно жили на родном мире капитула.

Оплот Рубиновых Полумесяцев под название Крепость Красной Луны стоял в величавом уединении на вершине одинокой Горы Сантик – давно потухшего и частично осыпавшегося вулкана, чьи склоны заросли густыми лесами. Единственная спускавшаяся с Горы Сантик дорога вела в город Хьюмейские Водопады, который находился примерно в пятидесяти километрах от вулкана. Туда мы со Львом отправиться не решились.

Когда мы забрались на один из тянущихся к склону вулкана хребтов, примарх остановился и окинул взглядом лес. Даже с такой высоты мы видели лишь необъятный равнинный пейзаж, где единственной природной возвышенностью была Гора Сантик. На востоке чащу рассекала могучая река Хьюмея, что тянулась до самого города.

— Беженцы пришли оттуда? — спросил Лев, указывая на Хьюмейские Водопады.

— Да, — ответил я. Город и сам казался своего рода лесом из кристалфлекса, ферробетона и металла, слабо поблескивающим в лучах солнца. — Внешние границы были защищены ионным щитом, который при контакте сжигал любой растительным материал. Без него лес захватил бы город в течение года.

— Как теперь и получилось, — заметил примарх.

Силы Хаоса разрушили множество внушительных башен и мануфакторий, но даже издали я видел густую зелень: Камарт возвращал себе своё по праву. Губительные Силы не имели к этому никакого отношения, ибо мир всегда был враждебен к людям. Непростую жизнь на планете оправдывали лишь содержащиеся во флоре ценные химические соединения, и тот факт, что возникали они только в результате естественного взаимодействия между различными растениями, удерживал Империум от попыток увеличить объёмы добычи. В Хьюмейских Водопадах, как и в других тропических городах, правящая элита состояла из тех семей, чьи техномагосы обладали знаниями о самых быстрых и эффективных процессах экстракции и методах очистки.

— А те тени в пологе, — сказал Лев, указывая на огромные обесцвеченные полосы в зелёном море под нами, — они естественные?

— Я не занимался подробным изучением природы этого мира, — признался я, — но мне кажется, что нет. Хоть лес и смертоносен, некоторые местные довольно хорошо его знали. Они предупреждали нас о местах, которые считали порченными.

— Значит, планета в хватке Хаоса, — пробормотал примарх. — Но он ещё не сжал кулак.

Я ничего не ответил. Для меня изменения флоры Камарта мало чем отличались от виденного мною на Калибане, но я не собирался озвучивать эту мысль, чтобы не вызвать гнев Льва. Однако, я тоже заметил схожесть. Пусть примарх и не мог объяснить, как прибыл сюда и чем занимался в прошедшие тысячелетия, но довольно странно, что он попал в мир, который так походил на тот, где его нашёл Император.

Лев продолжил путь, скользя через растительность с искусностью того, чьей естественной средой были леса. Я изо всех сил старался следовать за ним, и уже тогда понимал, что выбранный примархом маршрут окажется не из простых. Сам бы я в такой местности за считанные секунды оставил бы позади большинство людей, но мои движениям недоставало изящества, ибо я полагался на грубую силу и скорость. Лев же протекал меж деревьев, почти не оставляя следов. Если бы он не подстраивался под мой темп, я бы уже давно потерял его.

— Нам стоит ожидать патрулей? — спросил примарх на ходу.

— Я обычно избегал этой области, — ответил я, — но не думаю, что те отбросы настолько организованы. Иногда они посылают в лес беснующиеся группы для охоты за выжившими или же просто поджигают и рубят деревья, если никого не находят. Их действия кажутся беспорядочными. Кроме того, — добавил я, — лес питает к ним любви не больше, чем к Империуму. Может, какую-то часть джунглей и затронула порча, но даже остальная растительность попытается задушить или сожрать любого, кто попытается пройти через неё. Ей плевать, кто кому служит, поэтому предатели не разгуливают тут без особой надобности.

— Это поможет застать их врасплох, — произнёс Лев.

Он обошёл стороной участок земли и отправился дальше. Лишь едва не вступив туда я увидел висящие, похожие на нити лианы-удавы: тонкие как проволока, но невероятно сильные. В первое столкновение с ними меня спасла только удача, так как одна рука оказалась свободна, и я смог воспользоваться цепным мечом.

— У вас есть план атаки? — поинтересовался я.

— Уничтожить их, — не оборачиваясь ответил Лев. —Я не могу планировать до тех пор, пока мы не увидим местность. — Примарх ненадолго остановился и обернулся в мою сторону. — Мой брат Сангвиний часто говорил о судьбе. Он знал как и когда умрёт. Я до сих пор с трудом терплю такие вещи, но…

Вздохнув, он сосредоточил на мне свой взгляд. Оказавшись в центре его внимания, я ощутил тревогу.

— Возможно, судьба моего брата была предопределена, в то время как судьбы других – нет, — сказал Лев Эль’Джонсон. — Раз уж речь зашла об этом, у меня точно нет дара предвидения как у него или презренного Кёрза, но мне не верится, что мы с тобой, Забриил, пережили гибель планеты лишь затем, чтобы пасть здесь.

Я невозмутимо пожал плечами, хотя на самом деле не был так спокоен, как показывал.

— Со смертью я смирился в тот момент, когда стал космодесантником. Я старался избегать её в прошедшие столетия лишь потому, что не видел достойной цели, ради которой можно было бы отдать жизнь.

Морщинистое лицо Льва потемнело.

— Мне нет пользы от подобного фатализма. Это – не достойная цель, а простая задача, и её нужно выполнить. Я ожидаю, что, когда мы закончим здесь, ты всё ещё будешь жив, Забриил с Терры.

Он развернулся и продолжил свой подъём по линии хребта, который привёл бы нас к вулкану. Пристыженный, я поспешил за ним, однако, слова примарха заронили в самую глубину моего естества необычное зёрнышко надежды. Лев, по сути, находился один на неведомой ему планете, без всякого оружия и шансов получить помощь, а противостоял ему неизвестно насколько многочисленный и опасный противник, однако он не рассматривал нынешнее предприятие как, своего рода, благородный последний бой, как миссию с целью нанести максимальный ущерб врагу и придать нашим смертям какое-то значение. Для него это было… Что? Началом? Прелюдией к более великой работе?

После выпадения из варп-шторма я не просто прятался, а изо всех сил старался действовать в соответствии со своей натурой и предназначением всюду, где только мог, защищая жителей этого нового, нелепого Империума от угроз. Некоторые из тех, кому я помогал, понятия не имели, кем или чем я являлся, а большинству прочих хватало ума не проявлять лишнего любопытства. Тем не менее, мои вмешательства неизбежно оставались малозначимыми. Лев же, судя по всему, обдумывал нечто гораздо более значительное.

Несмотря на все мои сомнения касательно себя самого, галактики, в которой мы оказались, и существа, являвшегося моим генетическим отцом, я вдруг понял, что очень хочу узнать, чего он – чего мы – смогли бы достичь.

VIII

Они прошли через уничтоженные участки леса, где орудия косили приближающихся врагов. Всюду вокруг них валялась потускневшая броня да изломанные кости мёртвых захватчиков. Судя по количеству останков, огромные силы шли на штурм со всех сторон, но не одним лишь числом была взята Крепость Красной Луны, и не ворота в итоге поддались противнику. Лев указывает на тёмный разрыв в основании стены, где из обнажившей твёрдые породы воронки торчат куски тусклого скалобетона.

— Мелта-бомбы? — спрашивает Забриил. — Их бы потребовалось немало.

— Я видел останки Астартес, — мрачно говорит присевший Лев. — Это было не просто отребье без нормального оснащения, хотя точку прорыва потом никто не запечатал.

— Они убили в этом мире всех, кто мог представлять для них угрозу, и отсюда чрезмерная самоуверенность, — произносит Забриил. — Те, с кем я сражался в лесу, ожидали только лёгкой добычи.

— Думаю, глупо пытаться лезть на стены или взламывать ворота, когда враг оставил нам такой подарок, — заключает примарх.

Лев надевает шлем, после чего быстро и решительно движется вперёд. Он понимает, что это может быть ловушка, но желание схватиться с неприятелем сильнее. Бдительный и хитрый противник вновь установил бы датчики охраны периметра, вырубил бы лес вокруг, чтобы получить лучший обзор со стен, и починил бы раскуроченные автоматические турели, которые взирали на окружающий мир мёртвой оптикой. Всё здесь подтверждает слова Забриила, а переоценка врага может обойтись тебе так же дорого, как и его недооценка.

Лев добирается до разрыва и проникает внутрь.

Вокруг него смыкается тёмный и неровный ход сквозь шестиметровой толщины стену, однако примарх двигается так стремительно, что практически сразу выбирается наружу. Его не встречают ни лазерные сети, ни мины, ни гнусное колдовство.

Тьму здесь пронзают лишь те крохи света, которые проникают извне. Эхо говорит примарху об огромных размерах помещения ещё до того, как тот настраивает дисплей шлема на тусклое освещение, а проходящий через систему фильтрации воздух несёт резкую вонь прометиевого топлива, смазки машин и других похожих запахов. Значит, захватчики проникли в крепость через ангар для техники, а не через обитель слуг капитула или похожее узкое место, где было бы легче остановить их продвижение. Несчастная случайность или же злонамеренный умысел?

Эти мысли пролетают в голове Льва за секунду, после чего из разрыва за его спиной появляется Забриил с болт-пистолетами наготове.

— Энергии нет, — говорит космодесантник, изучая стены. — Ток здесь по проводам не идёт.

— Тогда двигаемся дальше, — отвечает примарх, — и сохраняем бдительность на тот случай, если в этом мраке есть нечто с чувствами острее, чем у нас.

Сенсоры его шлема выхватывают из густых теней на дальней стороне помещения дверной проём, и Лев направляется к нему. От самих же дверей остались лишь покорёженные обломки. Коридор снаружи ангара встречает их первыми жертвами внутри крепости. Пиктеры шлема, которые работают на пределе возможностей, показывают примарху лишь очертания мертвецов: в основном это обычные люди, хотя у многих видны внешние особенности, что выходят далеко за рамки нормального человеческого облика. Лев переключается на инфракрасный режим и видит едва заметное свечение микроорганизмов, выделяющих ничтожно малое количество тепла в процессе разложения оставшейся плоти. Примарх идёт по этому люминесцентному следу.

Возводимые космодесантниками крепости никогда не имели стандартной планировки, а если бы когда-то такое и было, то знания Льва Эль’Джонсона о ней устарели бы на тысячи лет, однако его умению ориентироваться это не помеха. Он стремится к центру крепости, а потому каждый сделанный поворот приближает примарха к цели. Забриил же не отстаёт. Лев слушает дыхание своего генетического сына ещё с тех пор, как они настроили связь перед выходом из лагеря, и он рад тому, что оно ровное и размеренное. Космодесантник не охвачен опасениями, но и не объят желанием предаться насилию.

Затем они видят свет.

Судя по всему, где-то в крепости энергия ещё остаётся. Свет проходит через один из дверных проёмов и длинными лучами пронзает мрак, через который продвигаются оба воина. Подобравшись поближе, примарх ждёт. Пусть силы Хаоса не так уж и предсказуемы, логично предположить, что те, на кого охотятся Лев и Забриил, будут собираться в местах со светом и энергией. Более того, на освещённой площади нет мертвецов, а значит нынешние обитатели крепости освободили от них занимаемое ими пространство, хотя на полу до сих пор видны старые кровавые следы.

— Повелитель, вы заметили отсутствие трупов космодесантников? — субвокализирует Забриил по воксу, что направляет слова воина прямо в ухо примарха. — Если защитники не понесли потерь на всём этом отрезке пути, то не очень понятно, как их вообще отбросили.

Лев морщится.

— Полагаешь, их тела убрали?

— Как минимум, сняли с них всё снаряжение. Вполне возможно, изуродовали и… утилизировали… тем или иным способом.

Примарх сдерживает рык. Воины из этой крепости не были его генетическими сыновьями, но мысль о такой порочности всё равно вызывает гнев, и поэтому, когда он слышит шарканье в освещённом коридоре и видит фигуру с лысой головой, выходящую из дверного проёма рядом с таящейся парой, то ждёт лишь мгновение, прежде зайти за спину ничего не замечающей жертвы.

Это человек в простых тёмно-красных одеяниях с символами, на которых не хочется задерживать взгляд, среднего роста и обычного телосложения. Секунду примарх обдумывает, убить ли жертву быстро и тихо, либо же допросить.

Культист делает решение за Льва, когда на его безволосом затылке открывается два глаза, а сразу же следом за ними и широкий рот в основании черепа. Наружу вываливается длинный синий язык, после чего раздаётся пронзительный крик, что каким-то образом выходит за рамки обычной, физической слышимости.

Примарх делает шаг вперёд и наносит резкий удар кулаком. Голова культиста разлетается на мелкие кусочки, его тело падает на пол, но вопль продолжает звучать гораздо дольше, чем следует обычному эхо. Суетливое движение в том направлении, откуда пришёл убитый, быстро перетекает в грохот сапог. Кроме того, слышны звуки других, более нездоровых для обычного человека способов передвижения, а также громкие крики, гиканье и нечленораздельная речь.

— Прикрой мне спину, — говорит Лев Забриилу.

Примарх предпочёл бы продвинуться ещё дальше, не вступая в открытый бой, но убивать из теней – это всегда был больше стиль Коракса.

Они мчатся вперёд и заполняют собой всё пространство коридора подобно грязным водам бурного паводка. Лев видит рогатые головы, розовую кожу, чешую, несколько хвостов, раздвоенные копыта и другие, бесконечно разные и безумные изменения. Человеческая генетика культистов вышла далеко за пределы своих естественных границ. Их зрение хуже, а умственные процессы идут медленнее, поэтому примарх даёт им одно-единственное мгновение, дабы те осознали, на что именно собираются напасть.

Культисты из первого ряда замечают его, и ужас заставляет их притормозить, но Лев уже врезается в толпу.

Он разит врагов подобно молнии, каждый его удар несёт смерть: кости дробятся, черепа раскалываются, туловища взрываются, а конечности отрываются с брызгами крови или ихора. Враги бьют по примарху свои оружием, но если изредка и попадают, то задевают лишь доспех. Тёмный керамит без труда отражает мелкокалиберные пули автопистолетов, зубчатые клинки для свежевания и шипастые дубинки.

За его спиной время от времени грохочут болт-пистолеты Забриила. Разрушитель вершит окончательную расправу, добивая тех немногих, кто не становится жертвой гнева Льва, стремится напасть на примарха сзади или пытается проскочить мимо, ибо путь назад преграждают их товарищи.

Полчищу культистского отребья хватает где-то пяти секунд резни, чтобы понять – их численности не хватит для победы над тем, с чем они столкнулись. Когда те, кто оказался прямо на пути Льва, пытаются убраться от него подальше, паника начинает распространяться и на задние ряды. Оголтелые отбросы осознают, что культисты спереди не покончат с угрозой вместо них, и тогда толпа пробует изменить направление движения, однако намерения Льва всё те же. Он искоренит всю порчу перед собой, и неважно, нападают на примарха или бегут от него. Кому-то удаётся удрать. Это неизбежно. Врагов слишком мало, чтобы одолеть Льва, но достаточно, чтобы те, кто находится в задних рядах группы, сбежали, пока примарх расправляется с остальными. Повелитель Первого останавливается, ибо вокруг не остаётся врагов. Его ботинки и наголенники покрывает кровь, и она же стекает с предплечий и кистей.

А ещё он немного тяжело дышит.

Забриил ненадолго активирует цепной клинок, чтобы добить тех, кого Лев смертельно ранил.

— Вижу, вы не растеряли ни капли своей смертоносности, повелитель, — говорит он, вновь глуша мотор.

— Если бы так, — бормочет Лев Эль’Джонсон.

Да, он одолел орду и сокрушил тела культистов, ни разу не оказавшись в опасности, но в отличие от сражения с хищниками в лесу, теперь примарх мог сравнить этот бой с прошлыми. И Лев понимает, что тогда ему было легче.

На самом деле, различия почти незаметны. Примарх немного медленнее, удары наносятся с меньшей силой, а выносливость, кажется, уже не та. Лев готов к новой схватке, он мог бы часами биться против таких врагов, но разница чувствуется.

— На меня действует какой-то недуг, — говорит примарх. — Я медленнее, чем должен быть. Кёрз бы уже содрал плоть с моих костей, — полушёпотом добавляет он, когда в воспоминаниях мелькает фантом его насмехающегося брата с волосами цвета воронового крыла.

Лев не сомневается, что даже если Конрада Кёрза давным-давно постигла та судьба, которую он увидел тысячи лет назад, в галактике до сих пор остаются угрозы не менее опасные, чем Ночной Призрак.

В его голове возникает новая мысль.

— Забриил. А мои… другие братья тоже мертвы?

— С ними всё ещё непонятнее, чем с теми, кто стоял подле вашего отца, — отвечает разрушитель. — По большей части, Империум забыл о них, но существуют слухи. В некоторых кругах, где мне приходилось вращаться, царила твёрдая уверенность в том, что примархи-предатели всё ещё более чем реальны, но Империум в любом случае сделал бы вид, будто это не так.

Лев поджимает губу. Он ощущает идущие сквозь столетия отголоски влияния Малкадора, который пытается контролировать чувства и помыслы абсолютно каждого человека, беспрестанно мельтеша по краям великой мечты Императора. И вновь, прошлое Льва не назвать безупречным, когда дело касается секретов. Возможно, старик просто делал то, что считал правильным.

— Нет, — продолжает Забриил, — величайшая внешняя угроза Империуму – это, наверное, Абаддон.

Примарх с любопытством смотрит на него.

— Эзекиль Абаддон? Первый капитан Сынов Гора? Он ещё жив?

— Даже если брать в расчёт пропаганду и неточности, судя по тому, что я слышал, он обрёл достаточно сил, чтобы потягаться с любым из примархов, — говорит разрушитель. — Недавно Абаддон уничтожил Кадию.

— Известный имперский мир-крепость рядом с Оком Ужаса, — добавляет он, видя пустое выражение лица Льва.

Тот усмехается.

— Ну, буду волноваться о блудном сыне моего брата тогда, когда наши с ним пути пересекутся, а сейчас у нас есть более насущные заботы. Сомневаюсь, что мы повстречали единственных обитателей этого места.

IX

По мере того, как они продвигаются дальше, следы осквернения цитадели становятся всё более очевидными. Неубранные и гниющие тела почитателей Хаоса вызвали у Льва гнев, но очевидно, что их просто оставили в неиспользуемых помещениях, где мертвечина никого не беспокоила. Теперь стены вокруг воинов покрываются различными символами: поначалу это лишь непристойная мазня, результат мелочного вандализма, но дальше каракули постепенно сменяются сдержанным, едва ли не изящным шрифтом. Тем не менее, на выведенном им тексте сложно сосредоточить внимание. Свернув в новый коридор, Лев борется с непривычным ему чувством – головокружением, которое волной накрывает примарха. Его разум отказывается в полной мере изучать окружение, и оттого пропадает уверенность в выбираемом пути. Кроме того, мешает ещё и низкое, стонущее гудение, что исходит непонятно откуда. С тех пор, как Лев впервые его заметил, сила странного звука ничуть не изменилась: он не громкий, однако всё равно заполняет слух. Примарх тянется снять шлем, но Забриил хватает его за руку.

— Лучше не надо, повелитель. Мы не знаем, что может быть в воздухе.

В глотке Льва зарождается рык, однако он не сбрасывает руку разрушителя. Примарх знает, как варп может проникнуть в разум, а у Забриила, вероятно, больше опыта в таких вещах, учитывая все те столетия, проведённые им в этом новом, тёмном тысячелетии. Некогда Лев бы доверился своей физиологии, дабы та справилась с любыми вредоносными элементами и ядами, но природа некоторых угроз отнюдь не физическая.

— Считываю высокие энергетические показатели, прямо впереди, — добавляет Забриил. — Если нельзя доверять следам и звукам, к врагу нас может привести электроэнергия. По крайней мере, есть вариант выманить противника, повредив то, что он запитывает.

Лев с готовностью сгибает пальцы и переключает дисплей шлема на инфракрасный режим. Писанина на стенах исчезает из поля зрения, а вместе с ней ослабевает и дезориентация, хотя гудение остаётся всё таким же.

Не встречая никакого сопротивления, они добираются до пары взрывостойких дверей с обильной гравировкой, которые вдвое выше Льва. Примарх переключается обратно на режим обычного видения и изучает рисунок: фигура в мантии, крылья и сжатый в руках меч.

— Сангвиний, — бормочет Лев.

Однако, гигантское изображение его брата осквернили, скрыв благородный лик под черепами – черепами космодесантников – каким-то образом утопленными в металле, а на поверхности дверей были вырезаны гнусного вида символы, походящие на искажённых скачущих зверей. Некогда чествовавшие генетического отца образы стали гротескным, и более всего тревогу вызывает то, что Сангвиний как будто бы истекает кровью. Лев на мгновение включает тепловидение и видит вытекающую жидкость, которая имеет температуру человеческого тела. Тем не менее, система управления дверьми, кажется, осталась нетронутой. Лев бросает взгляд через плечо.

— Держись позади меня, пока мы не узнаем, с чем имеем дело, — говорит он Забриилу, после чего запускает процесс открытия дверей.

Створки приходят в движение с напряжённым воплем повреждённых механизмов, хотя этот звук гораздо больше напоминает далёкий, полный боли голос. Когда две половинки расходятся, в воздухе между ними тянутся и провисают полупрозрачные нити, как будто бы поверхности начинали сливаться друг с другом. Затем раздаётся щелчок, и тяжёлые двери замирают с тихим шипением.

Пространство за ними погружено в насыщенный парами мрак, где единственным источником света является болезненное желтовато-зелёное свечение с одной из сторон. Гудение здесь громче, и из темноты доносится резкий голос.

— А вот и он – Несовершенный Рыцарь. Разве я не говорил тебе?

Тон и тембр характерны для космодесантника, но за словами не следует нападения. Более того, складывается ощущение, будто присутствие, личность или природа Льва вызывает у неизвестного неуверенность.

— Ты ждал меня? — вопрошает примарх, входя внутрь. — Покажись.

Он перебирает режимы видения шлема, а его ауспики наведения вычленяют из мрака и другие фигуры в тот же момент, как раздаётся уже иной голос, в котором звучат холод и безжалостность межзвёздного пространства.

— Какому повелителю ты служишь? — требовательно спрашивает он.

Помещение являет собой крупный зал, который, как предполагает Лев, служил стратегиумом размещавшимся здесь космодесантникам. Очевидно, во время битвы за крепость он получил серьёзные повреждения, ибо многие стены отмечены воронками от попаданий или паутинами трещин. Примарх не видит никакого знакомого оборудования: ни гололитов, ни когитаторных блоков. Вместо них змеятся по полу толстые, поблёскивающие кабели, подсоединённые к огромному прозрачному резервуару с жидкостью, который стоит возле одной из стен. Именно от него исходит свечение, что позволяет рассмотреть стоящие перед резервуаром фигуры.

Семеро космодесантников, каждый несёт признаки порчи. Пятеро, судя по всему, являются членами рассредоточенного отделения. Они вооружены болт-автоматами, а знакомые очертания их силовых доспехов нарушаются то рогом тут, то выпуклой, уродливой конечностью там. За ними стоят ещё двое: один держит зазубренный меч, он высок и закутан в мантию, а плечи другого кажутся неестественно крупными даже для закованного в броню трансчеловека. Лев не сразу понимает, что он носит шкуры животных как плащ. Во мраке не видно никаких знаков, но примарх замечает повторяющийся на доспехах космодесантников узор в виде широко раскрытых золотых глаз.

Что ещё важнее, они пока не знают, враг он им или друг. Для них Лев всего лишь гигантская фигура в незнакомой чёрной броне, и хоть на его нагруднике красуется крылатый меч Легиона, похоже, в нынешние времена этот символ не столь однозначен.

Лев Эль’Джонсон никогда не стремился вызывать у людей трепет, да и не особо обращал на такие вещи внимание, но он знает, что, зачастую, сама природа примарха вселяет в других подобные чувства. Лев пытается воспользоваться этим и сосредоточить их внимание на себе, одновременно сокращая дистанцию.

— Я служу лишь самому себе, — заявляет примарх. — А кого ты зовёшь повелителем?

Он хмурится, когда ощущает нечто странное, будто его мозг оплетается паутиной.

— Его разум словно клинок, — тихо говорит высокий космодесантник.

Лев презрительно кривится.

— Держись подальше от моей головы, ведьмовское отродье, — рычит примарх, даже не пытаясь скрыть агрессию или отвращение.

Стволы пяти полуопущенных болтеров резко поднимаются и нацеливаются на него, но Лев не замедляет шаг. Ещё немного, и он окажется достаточно близко, а врагу неведомы его возможности.

— А ну стой, — говорит холодным голосом тот, что в мехах.

Примарх игнорирует его столь же беспечно, как проигнорировал бы любой приказ от любого космодесантника. Более всего прочего жадные до власти хотят, чтобы им подчинялись, поэтому они будут повторять свои требования и до последнего не станут отдавать приказ открыть огонь, ведь мертвец не может выполнять их указы.

— Я сказал–

Лев кидается в самый центр стрелковой цепи.

Сила столкновения сбивает двух воинов с ног, и по залу разносится грохот керамитовой брони. Коснувшись пола левой рукой, примарх поворачивает туловище и приземляется на обе ноги, после чего использует оставшийся импульс, чтобы оторвать одну из жертв от земли и швырнуть её в колдуна прежде, чем тот успевает отреагировать. И вот тогда бой начинается по-настоящему.

Пусть его противники не примархи, но они – космодесантники, чья реакция во много раз превосходит человеческую. Два болт-снаряда рикошетят от силового ранца и левого наплечника Льва. Примарх бросается назад, стремясь заставить врагов стрелять друг по другу, но те слишком дисциплинированны. Один из них дёргается и падает, когда болты бьют по нему с другого угла.

Из мрака вырывается Забриил, стреляющий на бегу из болт-пистолетов, а не останавливающийся ни на мгновение Лев впечатывает кулак в лицевую пластину предателя. Керамит раскалывается, и сила удара отбрасывает воина, однако другой уже рвётся вперед с вытянутой рукой: пальцы его перчатки либо сами превратились в когти, либо каким-то образом слились с обезображенной плотью под бронёй. Примарх ловит нападающего за запястье, вновь поворачивается, потянув того за собой, и использует его тело на манер палицы. Тот космодесантник, которого Лев повалил на землю, но не швырнул в колдуна, поднимается, однако тут же вновь валится на пол, сбитый с ног тушей своего же товарища. Забриил пробегает мимо первой жертвы и с воплем бросается на колдуна. Столкновение силового меча с цепным порождает фонтан искр, сопровождаемый рыком движущихся зубьев.

— Ну хватит! — грохочет командир, которой со всей скоростью мчится на Льва.

Навершие громового молота с треском оживает: оружие готово высвободить энергию, способную сокрушать броню. Примарх замечает его приближение, видит начало замаха, и затем резко бьёт ребром ладони.

Удар приходится в точку прямо под навершием. Общая сила его выпада и атаки лорда Хаоса такова, что рукоять с треском переламывается, а навершие отлетает в сторону. Астартес-предатель, потерявший равновесие из-за неожиданного отсутствия сопротивления, врезается в примарха. Тот хватает его за мех и швыряет не привыкшего к такому обращению космодесантника вверх. Когда молотящий конечностями изменник начинает падать вниз, Лев хватает своего врага и обрушивает на колено. Дробится броня, ломается спина. Примарх скидывает тело на землю.

Раздаётся крик Забриила.

Лев поднимает взгляд и видит, как колдун омывает Тёмного Ангела адским светом, что исходит из глазных щелей его шлема. Примарх хватает валяющийся болтер, ломает предохранительную скобу, чтобы положить палец на спусковой крючок, после чего стреляет в спину ведьмака. Болты попадают точно в цель: чародей пошатывается, его концентрация нарушается, и чары исчезают. Придя в себя, Забриил замахивается цепным мечом. Это оружие создано для прогрызания плоти и лёгкой брони, а не керамитовых пластин, но разрушитель наносит удар под идеальным углом и попадает в шейное сочленение. Предатель начинает дёргаться, а вгрызающиеся в тело мономолекулярные зубья струями выбрасывают кровь. Забриил кладёт руку на заднюю кромку цепного клинка, чтобы ещё глубже погрузить оружие и обезглавить врага.

Лев отбрасывает болт-автомат, ибо даже несмотря на броню он чувствует себя грязным после недолгого контакта с этой вещью. Примарх наступает на предателя с расколотым шлемом, и череп последнего лопается. Следом на пол со стуком падает отсечённая голова колдуна. Итого, трое мертвы. Остальные ещё бьются, но все они ранены, да и Лев чувствует их замешательство. К такому враг не был готов.

Затем помещение наполняется характерным для телепортационной вспышки мерцанием, и в дрожащем воздухе возникает две огромные фигуры.

Когда-то они были космодесантниками, однако теперь раздулись настолько, что их едва можно узнать: чудовищная плоть прорвалась наружу между пластинами доспехов и слилась с ними. Под кожей монстров ползут пульсирующие гнусной энергией вены, а сами создания увешаны искажённым оружием, которое торчит из их тел так, словно оно там выросло. С виду, прежние размеры сохранили лишь головы, ныне утопленные в груде плоти и мышц, и это показалось бы комичным, не выгляди всё остальное таким смертоносным.

Лев инстинктивно тянется к клинку, которого у него нет. Он тратит всего полсекунды, но этого достаточно. У его новых противников таких проблем нет.

Попавшая ему в грудь ракета детонирует. Свет и шум неописуемы, всеохватывающи. Сила взрыва отбрасывает примарха назад, впечатывая в потрескивающую стену, и в ушах начинают вопить предупреждения доспеха, однако, едва он останавливается, как на него обрушивается целый шквал снарядов: калибра поменьше, но всё равно опасных. Повелитель Первого бросается в сторону, пытаясь избежать града огня, но на фоне множества предупредительных символов в шлеме возникает чудовищная фигура и замахивается кулаком размером с ящик для боеприпасов. От удара Лев не просто врезается в стену позади, а пробивает её. На пол сыплются куски ферробетона, и один такой бьёт по шлему примарха, когда тот с трудом поднимается на ноги. Всюду стоит пыль. Ударившее его чудовище издаёт полный зверской ярости рёв, после чего бьёт по стене, желая расширить дыру и пролезть вслед за Львом. Всего в нескольких метрах от примарха раздаётся оглушительный взрыв, который говорит о том, что второй монстр решил пробить себе путь орудиями.

Лев откатывается прочь с текущей линии огня и пытается критически оценить ситуацию. Его доспех треснул, а судя по показаниям шлема, состояние силового ранца станет критическим, если примархом проломят ещё одну стену. Инстинкты велят разорвать дистанцию между ним и чудовищными преследователями, но у Льва нет оружия дальнего боя, чтобы сражаться в таких условиях. Если же остаться рядом с ними, не получится спастись от выстрелов в упор, да и ему придётся считаться с их невероятной силой. Скорее всего, Льву удастся справиться с одним даже несмотря на то, что колдовской недуг всё ещё впивается в него когтями, однако, они уже продемонстрировали способность работать сообща. Примарх оглядывается вокруг в поисках чего-нибудь способного уравнять шансы, и сердце Льва трепещет от внезапно зародившейся надежды. Это помещение несёт ещё больше следов повреждений, чем то, из которого его так жёстко выкинули, а вся задняя стена уже почти обрушилась. Тем не менее, примарх узнаёт оружейную.

Конечно же, её разграбили, но всегда остаётся шанс, что налётчики что-то упустили. Лев протискивается между оружейными стойками, ища хоть что-нибудь полезное. Помещение сотрясается от взрыва – это гнусные орудия одного из почитателей Хаоса выплюнули зажигательный заряд и пробили во временном укрытии примарха дыру почти метрового диаметра. Лев не поднимает головы и продолжает поиски. Космодесантник постоянно бы носил своё оружие при себе, но в таких оружейных тоже был смысл: здесь хранились боеприпасы, запасное оружие, более специализированные или эзотерические образцы и такие вещи как гранаты. В случае необходимости космодесантник мог пополнить тут собственные запасы.

Лев забирает обнаруженный магазин с болт-снарядами на тот случай, если вдруг найдётся, во что его вставить. Затем он видит нечто наполовину заваленное упавшими обломками потолка и хватает это. Конструкция ему не совсем знакома, но, судя по всему, за десять тысяч лет осколочные гранаты сильно не изменились.

Одно из чудовищ Хаоса тяжёлой походкой приближается к оружейной и оказывается в поле зрения Льва. Левая нога монстра до сих пор защищена порченным керамитом, но вот правая, толщиной с грудь обычного космодесантника, полностью обнажена. Примарх дёргает чеку, после чего без труда совершает точный бросок: граната падает прямо под опускающуюся правую ногу предателя и детонирует.

Крик изменника звучит, скорее, как металлический, нежели органический. От взрыва чудовище теряет равновесие, и предназначенные примарху выстрелы уходят вбок, пробивая ещё больше дыр в уже и так пострадавших оружейных стойках. Примарх бежит в другую сторону, но в конце ряда дорогу ему внезапно преграждает второй мутировавший предатель. Рука космодесантника Хаоса извергает огонь, и бросившийся вниз примарх скользит по полу. Пространство, где мгновением раньше находилась его голова, заполняется тёмным пламенем. Лев поднимается на ноги уже возле предателя. Возможно, чудовище и обладает невероятной силой, но его огромное тело не полностью защищено бронёй, поэтому примарх впечатывает кулак в открытые рёбра. Ощущение, словно бьёшь по стали, вот только Лев бил по ней в прошлом, да и тот металл был куда как крепче. Монстр пошатывается, и примарх, пользуясь возможностью, вырывает его оружие в брызгах крови, масла и других, более неприятных жидкостей.

Из плеча чудовища тут же вырастает новый окровавленный ствол в форме воющей демонической пасти, который целится Льву в лицо. Примарх успевает уклониться, и мелта-струя не сносит ему голову, но из-за этого он открывается и пропускает удар гигантским кулаком. Льву удаётся немного извернуться, однако попадание всё равно отрывает его от пола. Вскочив на ноги, он в отчаянии швыряет болт-магазин в создание. Следующий выстрел твари испаряет предмет меньше чем в метре от её же морды, а взрыв сдетонировавших боеприпасов заставляет создание покачнуться. Лев отступает прежде, чем враг приходит в себя.

Так вот что такое Хаос? Вечно меняющаяся и трансформирующаяся угроза, которая искажает всё знакомое и переделывает его таким образом, чтобы оно могло выдержать даже самые сильные удары? Примарх всё так же намерен покончить с мерзостями, но ему нужно получить преимущество.

Вернувшись в оружейную, Лев, за неимением лучших вариантов, пробирается в помещение за ней. Оно поменьше, и здесь висят знамёна, которые, судя по всему, отмечают выдающиеся битвы или же великие подвиги, хотя все они осквернены тем или иным способом. Безмятежность и благоговение ощущаются даже среди подобного варварства. У комнаты нет какого-то функционального назначения, как в случае со стратегиумом или оружейной, но именно сюда Рубиновые Полумесяцы приходили медитировать.

Что-то проносится рядом с его головой, и одно из знамён на дальней стене поглощает ползучий огонь. Изменники приближаются с обеих сторон оружейной. Лев может остаться и сразиться с ними, либо же попробовать пройти через дверь справа и вновь отступить. Последний вариант уязвляет его гордость, но примарх так до сих пор и не нашёл ничего, что дало бы ему преимущество в бою.

Забриил всё ещё где-то там, позади. В схватку его привела вера в примарха, вера, что перевесила четыре столетия ненависти и злобы. Он – единственный сын Льва, которого тот знает на данный момент, и примарх не оставит разрушителя умирать.

Огонь бушует, пожирая всё, чего касается, и наполняя воздух дымом, однако, сенсоры в шлеме Льва не регистрируют частиц пепла или атомов углерода. Вместо этого, воздух вокруг него становится всё более влажным, а серые клубы дыма вьются и на мгновение заволакивают приближающихся врагов. Два куска раскуроченной стены прямо перед примархом выглядят почти как стволы деревьев с низким пологом из ветвей вместо потолка над головой…

Разбитые куски стройматериалов под ногами не меняют своих очертаний, но теперь в глазах примарха они перекрываются голым камнем. Куча обломков перед Львом превращается в гладкий и влажный валун, а взгляд его привлекает мерцание. Это не грубая поверхность ферробетона, и не матовый блеск арматурных стержней. Гудение в ушах исчезло, на смену ему пришла сладкозвучная песнь.

Протянув руку вперёд, Лев касается рукояти меча.

Он крепко сжимает её и тянет на себя. Какое-то мгновение клинок держится внутри валуна, но затем выскальзывает с едва слышимым шёпотом трущегося об камень металла.

Это прекрасный силовой меч, что идеально подходит ему по размеру. У него рукоять с простой крестовиной, на которой видно изображение миниатюрной версии самого клинка с крыльями по бокам: символ Тёмных Ангелов, знак, выбранный Львом в качестве своего.

Большой палец нащупывает штифт активации. Силовая ячейка заряжена, поэтому расщепляющее поле с треском окутывает клинок, мгновенно испаряя цепляющийся к мечу едва видимый туман. Лев улыбается, а лес, будь то иллюзия, реальность или же нечто среднее меж двух этих понятий, исчезает. Окружение вновь принимает резкие очертания повреждённых в бою стен, и воздух заполняется дымом, сквозь который приближаются две огромные тени.

Примарх бросается в атаку.

Внезапная смена тактики застаёт порченных Астартес врасплох, и выстрелы одного из них проходят совсем рядом со Львом. Примарх же мчится к тому, под чьей ногой взорвалась граната. Чудовище гневно ревёт и пытается вновь навести оружие на быстро приближающуюся фигуру, однако целеустремлённый Повелитель Первого слишком быстр, и теперь у него есть зубы. Гигантский кулак с грохотом падает на пол, когда клинок проходит сквозь правый локоть почитателя Хаоса, после чего Лев использует свою инерцию и таранит создание плечом, отчего то, шатаясь, врезается спиной в стену.

Инстинкты заставляют примарха пригнуться, и над головой пролетает выпущенный другим предателем снаряд, который попадает прямо в грудь раненому чудовищу. Выпрямившись, Лев всаживает силовой клинок в образованную попаданием воронку прежде, чем нечестивый метаболизм успевает залечить рану, и пришпиливает существо к стене, рассекая ему позвоночник. Затем примарх разворачивается, одновременно вытаскивая меч и разрезая ещё больше внутренних органов этим движением. Убийство же записывает на свой счёт другой еретик, чей очередной шальной снаряд взрывается в черепе его товарища.

Сорвав с пояса нож для свежевания, Лев метает охотничий инструмент во врага, и тот, со свистом рассекая воздух, вонзается чудовищу в глаз. Бывший космодесантник воет от боли, но агония прекращается мгновением позже, когда сокративший дистанцию примарх пронзает монстра силовым клинком, после чего дёргает оружие вверх. Энергетического поля меча и силы Повелителя Первого хватает, чтобы рассечь верхнюю половину тела и развалить череп надвое. После этого противник падает у ног Льва.

Какое-то мгновение примарх тяжёло дышит, затем поворачивается и бежит обратно в стратегиум через оружейную. Он появляется как раз вовремя, чтобы увидеть, как борющийся с последним стоящим на ногах изменником Забриил наклоняет один из своих болт-пистолетов и дважды стреляет в шлем предателя с расстояния менее полуметра. Судя по тому, как опускаются плечи разрушителя, увидев Льва он чувствует облегчение.

— Что это были за твари? — спрашивает Забриил.

— Теперь они мертвы, — отвечает примарх, — это единственное, что имеет значение.

Командир в мехах, чью спину сломал Лев, всё ещё дёргается. Забриил подходит к нему и целится в голову.

— Стой! — командует примарх. Он подходит к своему сломленному врагу и опускает на него взгляд. — Твой колдун убит. Что я должен сделать, чтобы избавиться от ослабляющей меня хвори?

— Ослабляющей тебя? — шипит предатель. Его дыхание затруднено и прерывисто, но спустя мгновение Лев понимает, что он смеётся сквозь боль. — Ты убил моих лучших воинов и сломал мне спину, будто я дитя. Что же ты за создание, раз творя такие вещи считаешь себя ослабленным?

Лев тянется руками к шлему и снимает его. Может, космодесантник знал лицо примарха раньше, а может и нет, значения это не имеет, как и не имеет значения риск, сопряженный с вдыханием местного воздуха без фильтров. Сейчас Лев заявит о себе впервые за десять тысяч лет, и он не станет говорить из-за керамитовой лицевой пластины.

— Я – Лев Эль’Джонсон, примарх Тёмных Ангелов и сын Императора.

Глаза еретика округляются, и в них нет ни сомнений, ни отрицания. Однако, затем он улыбается и обнажает острые щербатые зубы.

— Нет никакой хвори, мой повелитель. Вы просто постарели.

Лев взирает на него ещё секунду, а потом отворачивается. Истина обжигает примарха, заставляя тяжело дышать.

Болт-пистолет Забриила говорит своё последнее слово, и в зале воцаряется тишина.

X

За мной охотились столетиями.

Всё это время у меня никогда не было настоящих союзников. Не у такого космодесантника-изгоя, как я. Мой Легион стал многолик и, фактически, неузнаваем, и теперь он проявлял ко мне открытую враждебность. Лев, несмотря на всю его грозность, хотя бы понимал, что, возможно, некоторые из нас, сосланных на Калибан, не ведали истины о событиях Разрушения или не знали о том, кто именно начал конфликт. Нынешние же Тёмные Ангелы и их родичи не были способны постичь такие нюансы.

Я бы нигде не обрёл соратников. Простые люди Империума могли относится ко мне с уважением, с восхищением и даже с благоговением, но космодесантник привлекает внимание, причём официальное, а для меня это было непозволительно. Без доспеха я провёл времени больше, чем с ним, ибо чаще доверял свою защиту частичной анонимности, нежели керамиту. Подобных мне я встречал дважды: первого переполняла злоба и самоубийственные порывы, поэтому наши с ним пути быстро разошлись, а второй с головой ушёл в практики, с которыми я не мог мириться. На тот момент я думал, что всё из-за долгого пребывания в изоляции, но, вполне возможно, его поклонение началось ещё на Калибане.

Четыреста лет я, как правило, убегал от схваток, а не принимал в них участие, и редко когда был агрессором. Временами даже связывался с предателями, прикрываясь ложными намерениями ради собственного выживания, однако прежде чем уйти, я всегда делал всё возможное, чтобы помешать им достичь их целей. В любом случае, прошли целые века с тех пор, как я в последний раз сражался на службе Империуму плечом к плечу хотя бы с одним боевым братом, не говоря уже о примархе моего Легиона.

Мне этого не хватало. Война – вот истинное предназначение космодесантника, и я не сомневался, что каким бы не стал Империум, те искажённые создания, против которых мы с примархом сражались в крепости Рубиновых Полумесяцев, были достойными целями для моего клинка и болтов. Тем не менее, наша победа оказалась горька.

Физическое увядание Льва вне всяких сомнений вызывало у него отвращение. Хоть он до сих оставался величайшим из когда-либо виденных мною воинов, и уж точно превосходил мои собственные навыки, возраст – это тот враг, которого примарх убить не мог. Лев никогда не был открытой книгой для окружающих, но я знал – он обеспокоен. Изменившись так за десять тысяч лет, примарх мог сохранять боеспособность ещё столько же. Впрочем, что, если большую часть этого времени Лев провёл в стазисе, и процесс старения шёл гораздо быстрее? Ведь сама природа примархов искусственна. А вдруг, перенеся столь долгий срок, его тело теперь слабело стремительнее, чем у смертных?

Так или иначе, эта проблема касалась будущего, и я никак не мог помочь с ней своему владыке. Гораздо более насущной заботой стала наша находка в другой части крепости.

Большую часть того, что оставили почитатели Хаоса, мы либо не понимали, либо не желали понимать, однако, трубы, идущие от гигантского резервуара со светящейся жидкостью, привели нас в помещение неподалеку. Открыв двери, мы услышали злобные вопли и рычание, а потому я приготовился к встрече с ордой мутировавших чудовищ. Я бы почти наверняка предпочел, чтобы там нас ждали именно они, но никакой атаки не последовало. Мы осторожно продвинулись дальше и зажгли люмены.

Девять фигур были прикованы к стенам настолько толстыми цепями, что, полагаю, их бы хватило для удержания саркофага дредноута. Они выли, дёргались и буйствовали, не произнося ни единого слова и натягивая свои оковы в попытке добраться до нас. Мы же шагали в немом ужасе: абсолютно чёрные глаза, искажённые лица и абсурдно вытянутые клыки. Несмотря на отсутствие доспехов, природа узников была очевидна.

Мы нашли остатки Рубиновых Полумесяцев.

Мне неведомо, с помощью каких гнусных искусств их извращали и мучили, но в космодесантниках не осталось рассудка, лишь бездумная жестокость. Когда мы поняли, что ничего нельзя сделать, Лев обезглавил воинов, даровав им непорочный конец. Первая смерть, казалось, вызвала у Рубиновых Полумесяцев ещё большую ярость, и на мгновение я подумал, будто мы совершили ошибку, на которую они так яростно отреагировали, однако, когда ближайший начал бешено слизывать с плеча брызнувшую кровь его павшего товарища, мы осознали жуткую правду. Эти сыны Сангвиния стали жертвой воздействия Хаоса, что обратил благородных воинов в безмозглых зверей. Лев поступил милосердно.

Из их тел выкачали кровь, и, в процессе некоего колдовского или алхимического процесса, превратили её в ту увиденную нами светящуюся жидкость. С какой целью? Мы так и не выяснили. Я и примарх забрали из крепости всё ценное, что только могли, а потом заложили возле оставшихся энергоячеек взрывчатку, которую подорвали на расстоянии. Дым поднимался в небеса до тех пор, пока ранним вечером с запада не пришёл сильный ливень. Если бы кто-то наблюдал издалека, то он бы лишь через несколько часов заметил, что Гора Сантик вновь дымится.

Лев нанёс первый удар в своей войне.

Когда мы вернулись в лагерь, то принесли не только вести о триумфе, но также оружие и припасы, которые, по нашему мнению, ещё можно было использовать. Народ взирал на Льва с уже новым изумлением, ведь он покончил с этой угрозой всего за один день, и тогда я почувствовал внутри отголоски старой обиды. Ведь разве не я защищал их до сих пор? Однако, то был примарх, и что бы он там не думал о своих нынешних способностях, они намного превосходили мои. Я не мог эффективно бороться с прибывшим на Камарт отребьем, но вот Лев – совсем другое дело.

Если раньше он был сияющим и пугающим воплощением языческого бога-воина, то теперь изборожденное морщинами лицо и волосы с проседью придавали ему больше сходства с каким-нибудь почтенным персонажем из древнетерранской мифологии: уж точно не добрым, но мудрым и решительным. Так людям проще верить, что он мог позаботиться о них, а значит, и о самом себе тоже.

Как бы Льва не воспринимали местные, его сосредоточенность на цели не ослабела.

— Полагаю, это была не единственная крепость предателей на Камарте, — тихо сказал он мне.

— Скорее всего, так и есть, — ответил я. — На планете имелись и другие укрепления, а значит им бы пришлось захватывать и их тоже. Не знаю, как они контактируют друг с другом или как скоро другие еретики прознают о случившемся здесь.

Лев глубоко вздохнул, раздувая ноздри.

— Я не собираюсь давать им возможность узнать об этом вовремя. Когда-то меня называли лордом-защитником. Обстоятельства, при которых я получил сей титул, стали результатом ошибки, но вот вложенный в него смысл правильный. Мой долг не будет исполнен до тех пор, пока хоть какая-то часть человечества находится в опасности.

Я нахмурился.

— Хоть какая-то?

— Именно. — Лев взглянул на меня, и его прикрытые усами губы растянулись в едва заметном намёке на ледяную улыбку. — Поэтому нам лучше начать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ – ВОСХОЖДЕНИЕ

XI

— Баэлор?

Гололит на мостике крейсера типа «Резня» «Око злобы» с миганием ожил. Когда над устройством появилась дымчатое изображение Серафакса, Баэлор улыбнулся за лицевой пластиной шлема. По крайней мере, рыцарь-капитан не использовал для связи колдовские способности просто так. Не то чтобы Баэлор не одобрял это, особенно учитывая природу окружающих его союзников, но часть оставшихся от былого Легиона воинов настаивала на том, что к силам псайканы и подобным им вещам следуют прибегать лишь в случае настоящей нужды.

— Каковы ваши приказы, рыцарь-капитан?

— Камарт затих.

Баэлор нахмурился.

— Затих?

— Это очень необычно, — наполовину задумчиво произнёс Сефаракс. — Некоторое время назад я слышал всякое бурчание о каком-то локальном мятеже и запоздалом сопротивлении местных. Ещё было упоминание о «Несовершенном Рыцаре». Мы ведь устранили системы обороны Империума, поэтому я не придавал этому такого же значения, как те, с чьими разумами контактировал. Возможно, там даже начались внутренние распри. В конце концов, такое случается.

Баэлор кивнул. В многочисленных рядах банды дисциплина разнилась от жёсткой до полностью отсутствующей. Всё зависело от натуры командира и бойцов.

— Но тут нечто большее?

— Теперь вообще никто не отвечает, — сказал Серафакс, смотря в глаза Баэлора своим единственным видимым. — Никто. Если на планете ещё остались наши, они мне свои разумы не откроют.

Под «нашими» Серафакс подразумевал колдунов. В Империуме-Нигилус астропаты были практически бесполезны вне зависимости от того, на какое расстояние следовало передать сообщение. Колдовская связь с использованием варпа хоть и оставалась несовершенной, но даже так она в разы превосходила астропатическую.

Баэлор хмыкнул, когда ему в голову пришла одна мысль.

— На Камарте вёлся проект «Кровавая ярость». Они могли вырваться на свободу?

— Маловероятно, — ответил Серафакс. — Однако, мне бы не хотелось, чтобы наши усилия в интересах кузенов оказались напрасны. Нужно узнать, что произошло. Возьми «Око» и всё выясни.

Положив кулак на грудь, Баэлор поклонился.

— Конечно, рыцарь-капитан. — Он выдержал секундную паузу. — А если там каким-то образом произошло успешное восстание?

Серафакс поморщился.

— В таком случае, спаси всё, что удастся спасти, и уничтожь всё, что необходимо уничтожить. Нельзя дать надежде укорениться. Прими то решение, которое посчитаешь наилучшим. Я полностью тебе доверяю, друг мой.

— Будет сделано, рыцарь-капитан, — отозвался Баэлор.

После того, как Серафакс оборвал связь, а гололит затух, Баэлор развернулся к остальной части мостика.

«Око злобы» служило богам Хаоса уже почти тысячу лет. Банда захватила его у отколовшейся от Двенадцатого Черного Крестового похода группировки, что разбойничала ещё целые века после окончания основного конфликта, во время которого «Око» предало впервые. Баэлор не знал точно, дал ли Серафакс кораблю такое имя из-за названия собственной растущей банды, либо же он руководствовался исключительно тактическими соображениями. Тем не менее, именно Баэлор возглавил абордажную команду, и он же убил командира звездолёта: бывшего легионера Сынов Гора, в чьём лике всё ещё угадывались черты лица его примарха.

Теперь, имея под своим командованием «Око злобы», Баэлор повелевал мощью гораздо большей, чем когда-либо в дни Великого Крестового похода. Он повернулся к кантикаллаксу Диморе из Нового Механикума, чьё тело – если его можно было так назвать – соединялось с командным троном. Космодесантник не имел возможности подключаться к порченым каналам крейсера, да и не горел желанием, но Димора признавала власть Баэлора, ибо та проистекала из власти самого Серафакса. Лишь присутствие колдуна вызывало у магоса то, что космодесантник мог распознать как эмоцию, однако Баэлор пока ещё не понял, почему Димора, которая, по сути, и была крейсером во всём, кроме имени, так страшилась Серафакса. В любом случае, его не особо волновали причины того, почему она столь строго соблюдала порядок субординации.

— Готовь корабль к варп-путешествию, — скомандовал Баэлор. — Мы отправляемся к Камарту.

XII

Много времени прошло с тех пор, как Льву приходилось захватывать мир без армии космодесантников за спиной, но Камарт – не Калибан. Местные джунгли, пустыни и высокогорные перевалы не были доброжелательны к неосторожным, но в них отсутствовали укоренившаяся злоба калибанских лесов и угрозы настолько же опасные, как и Великие Звери, против которых вели свою кампанию Лев с Орденом. Да, на Камарте имелись почитатели Хаоса, однако Калибан тоже мог «похвастать» колдовскими бедами. Организовав народ своего родного мира, примарх повёл его против Рыцарей Люпуса, а теперь, спустя десять тысяч лет, он повёл уже местных против тех, кто называл себя новыми владыками Камарта, хотя вместо генерального сражения тут случилась партизанская война. Последователи Хаоса уничтожили вышестоящее командование мира наряду с большей частью инфраструктуры, вот только уцелевшего населения хватало, чтобы дать врагу отпор. Ему недоставало только мужества и знания.

Но лишь до тех пор, пока не прибыл один из сыновей Императора.

Прячущиеся за дверьми предатели ждут стука устанавливаемых подрывных зарядов, однако даже в лобовом штурме Лев действует наперекор ожиданиям врага. Вместо использования взрывчатки он одним ударом выбивает толстые металлические двери и оказывается внутри диспетчерской космопорта Каллия-града прежде, чем кто-либо из защитников понимает, что происходит.

Льву противостоят те, кого он считал обычным отребьем Хаоса: одетые в лохмотья люди, которые с радостью атаковали планету, следуя за своими хозяевами, но которым не хватает мужества сражаться теперь, когда ситуация изменилась не в их пользу. Примарх не обращает никакого внимания на случайные попадания из автоматов и пулеметов по керамиту, он просто машет силовым мечом. Повелитель Первого назвал его Верностью, ибо именно в верности Лев поклялся отцу и всем людям Империума. Изменники бросаются на примарха безо всякой выучки, ведомые одним только отчаянием, а Верность, в свою очередь, рассекает их одежду, плоть да кости. Схватка заканчивается за считанные секунды, но Лев разворачивается на месте и ждёт, вытянув руку с клинком. Убедившись, что из укрытия не выскочит последний враг, и не сдетонирует наспех заложенная взрывчатка, примарх возвращает оружие в ножны, после чего поворачивается к двери.

— Готово, — говорит Лев, и внутрь шеренгой входят его сторонники.

Они выглядят почти так же разношёрстно, как и те, кого только что убил примарх, но эти люди были набраны из числа беженцев и выживших, а решимость вернуть себе Камарт помогла им обрести мотивацию и единство. Даже в дни Великого Крестового похода Льву редко доводилось сражаться бок о бок с полками Имперской Армии, которые бы столь же ярко демонстрировали такие качества. Многие камартцы пугались, когда впервые встречались с примархом и узнавали, кто он такой, ибо считали, будто Лев собирается казнить их за недостаток упорства в первых боях с захватчиками. Повелителю Первого приходилось убеждать их в обратном, приходилось объяснять, что победить в тех битвах было невозможно, и что он прибыл к ним, дабы помочь одержать триумф в следующих.

Реши тогда люди храбро биться до конца, то обрекли бы себя на бессмысленную гибель, ибо примарх лишился бы возможности отбить планету. Сейчас же Пашон и М’киа охраняют двери, а Джован, Риция и магос Валдакс убирают отрубленные конечности, чтобы затем изучить когитаторные блоки космопорта. Они почти достигли своей цели.

— Илин, доклад, — передаёт Лев по вокс-связи.

— Оставшиеся силы предателей были отброшены в фабричный район, — отвечает Илин прерывистым из-за вокс-помех голосом. — Первое и второе бронетанковые формирования зашли туда вслед за ними и добили. Город ваш, владыка Лев.

Уста примарха трогает мимолётная улыбка. Этим так называемым «бронетанковым формированиям» далеко до «Хищников» модели «Деймос», боевых танков «Сикаранец» и сверхтяжёлых «Глеф», которыми ещё относительно недавно, если говорить о восприятии времени самим Львом, он мог командовать. Сейчас же примарх располагает в основном «Химерами» и подобными им модификациями из парка планетарного гарнизона, что не были уничтожены или замараны порчей захватчиков, а также гражданскими и промышленными машинами с бронёй из листовой стали и кустарными орудийными спонсонами. Техника такая же разнородная, как и пехота, но она помогала ему отбивать города у еретиков, считавших себя хозяевами планеты.

— Город наш, Илин, — твёрдо произносит Лев. — Победа принадлежит жителям Камарта, и они все должны ею гордиться. — Он обрывает связь и снимает шлем. — Магос, ваша оценка?

Валдакс извергает поток трещащей статики, которую, тем не менее, можно истолковать как недовольное шипение сквозь зубы. Если бы они у него ещё оставались.

— Уж к этому бы я точно не хотел подключаться.

Ко Льву вновь возвращается веселье. Похоже, за время его отсутствия Адептус Механикус стали ещё более чуждыми и скрытыми, но Валдакс представляет собой противоположный пример. Судя по всему, он сохраняет большую часть личностных качеств, присущих ему как человеку, хотя при этом как минимум наполовину является механизмом. Возможно, именно поэтому магос сбежал от захватчиков и выжил, а не погиб в попытке защитить свои любимые машины.

— Сможете заставить их работать? — напомнил Лев.

Даже если Валдас до сих пор обладает человеческой личностью, иногда ему всё равно требуются конкретные запросы.

Магос издаёт резкий двухтональный шум, который, как уже понял Лев, обозначает негативный ответ, а затем выражает сомнение характерным покачиванием двух мехадендритов.

— Это зависит от того, что вы вкладываете в понятие «работать», мой владыка Лев. Машинный дух всё ещё здесь, но он очень сильно запятнан. Теоретически, мы можем использовать ауспик и вокс дальнего действия, а также проводить необходимые расчёты для сопровождения пустотных кораблей с поверхности планеты и на неё, однако я не дам вам никаких прогнозов касательно точности или надёжности.

— То есть вы имеете в виду, что если бы корабль на орбите попытался приземлиться, то электрогейст мог бы попытаться разбить его о землю? – спрашивает Лев, и Валдакс отвечает коротким свистом, обозначая своё согласие.

— Именно. Смотрите на это как клинок, способный в любой момент провернуться в вашей руке. Я загружу разработанные моими товарищами и мной инфоскребки, а затем попытаюсь очистить системы от заражения, чтобы мы могли восстановить контроль.

Лев вздыхает.

— Понятно. — Он вновь включает вокс. — Забриил, тебе улыбнулась удача?

— Только собирался связаться с вами, мой повелитель, — отвечает разрушитель тяжёлым голосом. — Здесь так же, как и везде. Астропатов вырезали, причём, вполне вероятно, сразу же после захвата города предателями.

Примарх морщится.

— Принято. — Лев поворачивается к Валдаксу. — Ну, магос, если на планете и остались живые астропаты, мы не знаем, где они. Раз нет возможности позвать на помощь, нужно понять, можно ли предпринять полёт самим, а пока что не могли бы вы дать нам хотя бы некоторое представление о том, есть ли на орбите способные к варп-путешествиям корабли?

Невозможно смотреть на что-то подозрительно, когда у тебя механические линзы, но Валдакс явно разглядывает порт прямого интерфейса на когитаторном блоке с сомнением. Спустя секунду он трясёт головой и приступает к работе, используя лишь свои руки. Многосуставчатые металлические пальцы начинают бегать по ключам активации, пока сам магос фыркает и посвистывает, жалуясь на неторопливость сего процесса.

Лев подходит к окну и взирает на посадочные площадки. Некогда бурлящее деятельностью пространство, где члены экипажа и сервиторы проводили дозаправку, где садились на борт и высаживались с кораблей путешественники, а тара с уникальными химическими соединениями Камарта грузилась в трюмы для дальнейшей перевозки в миры по всей галактике, теперь было лишено и жизни, и движения. Примарх видит три огромных, измалёванных символами десантных катера, беспорядочно посаженных здесь атакующими силами врага. Их остовы до сих пор лежат в тех же местах, где сели корабли, хотя некоторые уже расчленены падальщиками: или животными, или людьми.

— На орбите в основном одни обломки, а судя по моделям деградации, немалая их часть уже совсем скоро её покинет, — говорит Валдакс. — Похоже, флот предателей уничтожил все крупные корабли, которые не были верны им. Предположу, что, если некоторые могли сбежать, они этой возможностью воспользовались.

Лев мрачно кивает. Именно такого исхода он и опасался.

— Джован, когда отсутствие очагов сопротивления подтвердится, возьми команду и всё там обследуйте. – Он отрывисто кивает в сторону посадочных площадок. — Может, некоторые корабли на орбите ещё можно починить, чтобы они хотя бы смогли доставить в другую систему небольшой экипаж. Пока не взглянем сами не узнаём, а для этого нам нужен какой-нибудь челнок.

— Так точно, владыка Лев, — кивая отвечает Джован.

Примарх, как и все остальные, понимает, что им вряд ли повезёт, но он не собирается портить момент их триумфа признанием того, что больше ничего нельзя сделать. Повелитель Первого вернул надежду этому миру и его народу, и теперь не откажется от неё, не бросит людей.

Он продолжит действовать так, словно возможно всё, и потащит камартцев за собой.

Проходит три дня после взятия Каллия-града. Лев стоит на посадочной площадке и вместе с Забриилом, Валдаксом, Джованом и десятью членами недавно сформированной Львиной Гвардии смотрит на транспортник «Аквила». Примарх собирался воспротивиться созданию личной охраны для себя, так как из всех людей на Камарте он меньше всего нуждался в защите, но Забриил отметил, что это был почтительный жест уважения со стороны камартцев, а отказ от телохранителей лишь оскорбит их.

— Вы провели все необходимые проверки? — спрашивает Лев, глядя на десантный корабль.

— В нынешних обстоятельствах довольно сложно определить, что именно является необходимым, — отвечает Валдакс, — учитывая природу наших врагов. Тем не менее, я не вижу ни мусорного кода, ни заражения машинного духа. В физической структуре, судя по всему, нет никаких изъянов, способных повлиять на безопасность или функциональность. Если там и есть какие-то скрытые ловушки или умышленные повреждения, я их обнаружить не в силах.

— Пока что вы ни разу нас не подвели, — говорит примарх. — Если считаете корабль пригодным, о большем я просить не могу. — Он поворачивается к Джовану. — Собрал команду?

— Людей со знанием пустотных кораблей не хватает, — немного пристыженно начинает Джован. — Ублюдки прикончили всех, кто был на орбите, а на земле таких оставалось совсем мало, не говоря уже о том, сколько пережило вторжение. Я бросил клич и собрал всех, кого возможно, но их познания либо самые базовые, либо крайне специализированные. Немногих можно отнести к середине между двумя крайностями.

— Не так давно мы даже и думать не смели о том, чтобы подняться на орбиту в поисках сохранившихся кораблей, — напоминает ему Лев. — Давай не будем портить вкус потенциальной возможности сожалениями о том, чего не имеем. Магос, каков статус систем планетарной обороны, если нам вдруг понадобится прикрытие?

— Мы исправили последние сбои в сети, – произносит Валдакс синтетическим голосом, что сочится удовлетворением. — Большую часть орудийных батарей предатели оставили функционирующими, видимо, на всякий случай. Если кто-то приблизится к орбите с враждебными намерениями, он обнаружит Камарт отнюдь не беззащитным.

Слова магоса храбры, но Льву не нужны его сверхъестественные чувства, чтобы заметить невысказанную тревогу у людей вокруг. Все они знают, что сейчас Камарт значительно слабее, чем прежде, и даже когда мир располагал былой мощью и небольшим гарнизоном космодесантников, врагу не потребовалось много времени для захвата планеты. Если Десять Тысяч Глаз вернуться с крупными силами, их вряд ли получится остановить.

И всё же, освобождение Камарта – великое достижение. Лев открывает рот, чтобы отдать следующий приказ, но останавливается, а затем поворачивает голову в сторону северо-запада.

— Повелитель? — спрашивает Забриил. — В чём дело?

— Я… не уверен, — признаётся Лев.

Он ничего не видит, ничего не чует, не слышит ничего необычного или неправильного, однако, что-то всё-таки есть…

— Нам отправить отряд разведчиков? — интересуется Джован, но примарх качает головой.

— Нет. Я даже не знаю, угроза ли там. Пойду сам.

Стоит ему произнести эти слова, как он чувствует облегчение. Он знает, что решение правильное, пусть даже и не уверен, почему.

— Мы отправимся с вами, повелитель, — салютуя говорит М’киа.

Лев изумлённо усмехается.

— Это предложение, — спрашивает он капитана Львиной Гвардии, — или утверждение?

Женщина прикусывает губу, но не отступает.

— Простите меня за наглость, повелитель, но в личной охране нет особого смысла, если вы оставляете её и идёте в лес один.

Примарх смотрит на Забриила, но бывший разрушитель проверяет магазины болт-пистолетов, чьи запасы он пополнил благодаря возвращению главных оружейных Камарта. Судя по всему, космодесантник специально избегает взгляда своего генетического отца.

— Ну ладно, — произносит Лев. — Забриил, ты с нами. Джован, магос, пожалуйста, действуйте согласно плану.

Грузовик «Голиаф», который служит Льву транспортом – это далеко не «Лэндрейдер», хотя рисунок крылатого меча нарисован на его корпусе с такой же любовью и уважением, как и на любой другой технике из его прошлого. Машина доставляет примарха, Забриила и Львиную Гвардию к северо-западной границе Каллия-града, где Лев сходит на землю и вглядывается в лес.

— Что вы чувствуете, повелитель? — спрашивает Забриил, слезая с грузовика вслед за примархом, в то время как М’киа и остальные выбираются из транспортного отсека.

— Не знаю, — тихо признаётся Лев. — Не могу сказать, что чувствую что-либо как таковое, но меня словно позвали.

— Устройство врага? — осторожно спрашивает разрушитель.

Лев качает головой. Нечто изо всех сил тянет его за душу, но примарх не знает, стоит ли за этим чей-то разум, злобное намерение или что-то другое. Он просто чувствует желание быть там, а не здесь.

— Оставайтесь настороже, — приказывает Лев, направляясь к деревьям. — Вряд-ли мы идём к врагу, но осторожность никогда не помешает. Раньше я уже так ошибался, — едва слышно добавляет он.

Если Забриил или члены Львиной Гвардии и слышат его последние слова, они никак их не комментируют и следуют за ним под полог из ветвей. Местные смешанные леса не столь обильно полнятся растительностью, и не так враждебны к человечеству, как джунгли севернее, однако тут всё равно дикая природа, хоть и подобравшаяся вплотную к границам города. Лев слышал истории о том, как путники засыпали в глуши, а просыпались опутанные быстро растущими корнями, которые стремились вытянуть из их тел все питательные вещества. Примарх не считал те рассказы до конца правдивыми, но и не мог утверждать наверняка, что это выдумка.

Лев ступает по мягкой, покрытой мхом земле, на которой видны тёмные очертания веток и чёрно-пурпуровые вкрапления иголок, опавших с высокоствольных деревьев вокруг. Издалека доносится негромкое уханье, что зовёт его вправо. Оно ни угрожающее, ни успокаивающее, это просто звук обретшей голос природы. Примарх видит, где травоядные общипали подлесок, где тупозубые животные, питающиеся веточным кормом, съели листья на низко свисающих ветвях, и где на стволах с грубой корой растут мясистые плодовые тела грибов. Здесь нет следов Хаоса, лишь естественный цикл жизни и смерти леса.

— Повелитель? — говорит Забриил.

Чисто технически это не вопрос, но Лев слышит вопросительные нотки.

— Немного дальше, — отвечает примарх.

Он не может сказать, сколько именно ещё идти или в каком направлении, но знает – объект поисков уже близко, пусть ему и неведомо, что это такое.

Они поднимаются вверх по склону долины, в которой расположен Каллия-град, и совсем скоро входят в гряду низко висящих облаков. Лев продолжает двигаться вперёд, но следит, чтобы его человеческие гвардейцы не отстали. Они здоровы и находятся в хорошей физической форме, однако, для примарха подъём по склону – это ничто, в то время как люди уже задыхаются и иногда оступаются.

— Повелитель, — вновь говорит Забриил спустя пару минут.

Теперь он не спрашивает. Лев останавливается и смотрит по сторонам.

— Да, Забриил?

Тёмный Ангел легонько стучит по боковой части своего шлема.

— Выдаваемые мне данные искажены. Там полная бессмыслица. Где мы?

Примарх нахмуривается. Солнце исчезло сразу же, как они вошли в гряду облаков, поэтому он не может использовать светило для ориентирования. Лев принюхивается: воздух влажный и холодный, в нём угадываются знакомые запахи мокрой растительности и гниения.

Знакомые, но не те же самые.

Он одевает на голову шлем и хмурится ещё сильнее, когда видит, про что говорил Забриил. Его сенсоры с трудом фиксируются хоть на чём-то, а информация о местном времени отсутствует. Даже прицельные нити отказываются центрироваться должным образом, как будто система не может правильно рассчитать дистанцию.

Лев снимает шлем, после чего вдыхает воздух, но тревога лишь усиливается, как и ощущение напряжения в животе. Примарху не нравятся вещи, которых он не понимает.

— Забриил, оглянись, — говорит он. — Без шлема. Скажи, что ты видишь.

К ним гуськом поднимаются члены Львиной Гвардии, продолжая держать оружие наготове. Забриил делает так, как было велено, и открывает свою седую голову влажному воздуху.

— Лес, повелитель.

Примарх делает шаг в его сторону.

— Какой лес?

Прищурившись, разрушитель вновь осматривается, и по его лицу Лев видит, в какой момент тот постигает смысл заданного вопроса.

— Если бы я не знал, — медленно начинает Забриил, — то сказал бы, что он напоминает мне леса Калибана из далёкого прошлого.

— Значит, не я один такой, — произносит Лев.

Примарх не может сказать наверняка, ощутил он облегчение или нет. Забриил пришёл к тому же заключению, а значит то, что произошло со Львом перед прибытием на Камарт было правдой. Не иллюзией, не обманом и не плодом травмированного разума, который ищет в окружении знакомые черты.

Однако в таком случае встаёт уже другой, гораздо более серьёзный вопрос касательно всего происходящего.

— Владыка Лев, о чём вы говорите? — спрашивает М’киа.

На её лице читаются усталость и растерянность, но не тревога. Лев понимает – несмотря на её роль капитана личной гвардии примарха, женщина даже не допускала мысли о том, что что-то может пойти не так, когда он рядом. Это откровение приводит в замешательство.

— Галактика – загадочное место, а я не могу объяснить всего, — говорит примарх. — Я не говорил открыто об обстоятельствах своего прибытия на Камарт, так как и сам не до конца их понимал. Бродя по месту, которое очень походило на это, я вдруг оказался в джунглях, где встретил Забриила. Теперь же, судя по всему, я вновь вернулся в тот лес, только теперь я попал сюда вместе с вами. Сказать по правде, понятия не имею, куда мы зашли. И как выбраться я тоже не знаю.

— Но мы ведь можем просто вернуться по своим следам? – предлагает юноша из Львиной Гвардии по имени Колан.

Несколько других гвардейцев шикают на него, словно намёк на столь очевидное решение оскорбляет примарха, но Лев успокаивает их взмахом руки. Тем не менее, его до сих пор гложет чувство того, что он всё ещё не там, где должен быть.

— Это предложение не хуже любого другого. Давайте попробуем.

Группа разворачивается и идёт туда, откуда пришла. Ну или, по крайней мере, пытается, так как растерянная М’киа останавливается, не пройдя и пятидесяти метров.

— А разве сейчас не должен быть спуск? Я точно уверена, что мы поднимались по ублюдскому склону.

Лежащая же перед ними местность, вне всяких сомнений, преимущественно равнинная. Теперь лица всех членов Львиной Гвардии выражают тревогу.

— Мой повелитель? — спрашивает один из гвардейцев слегка дрожащим голосом. — Что нам делать?

Лев раздумывает. Здравый рассудок твердит ему, что Колан мыслил верно, но продолжать делать то, что уже не сработало – глупо. Кроме того, он всё ещё чувствует нечто притянувшее его сюда, а загадочные туманные леса, которые напоминают чащи давно потерянного Калибана, до сих пор ни разу не навредили примарху.

Словно в ответ на мысли Льва вдали раздаётся вой, однако его уже не отнести к тому безобидному шуму дикой природы, как на Камарте. Нет, у этого голоса есть зубы, и Львиная Гвардия тут же стремительно поднимает оружие. Люди водят стволами автоматов, дробовиков и лазружей меж деревьев, но туман ухудшает видимость и приглушает звуки. Даже примарх с трудом может сказать, откуда именно доносился вой.

— Следуйте за мной, — поворачиваясь говорит он.

Если рациональному уму не под силу провести его дальше, Лев доверится инстинктам.

Он движется стремительно, однако не настолько быстро, чтобы за ним не поспевали люди. Примарх ведёт остальных с обнажённой Верностью, в то время как Забриил замыкает группу, держа болт-пистолеты наготове. Лев чувствует тревогу, которую вызывает у его сына это место и странность всего происходящего, и уважает разрушителя за то, что тот держит свои мысли при себе. Гвардейцы держатся вместе, хотя если даже космодесантник выказывает явную неуверенность, то уж они тем более начнут нервничать.

Лев не знает, чем именно руководствуется при прокладке маршрута, ибо лес постоянно меняется, при этом оставаясь практически одинаковым, но делает всё без раздумий. Что-то впереди тянет его к себе словно магнит.

Тот же вой теперь раздаётся позади группы, причём, наверное, даже немного ближе, чем раньше. Затем слышен ещё один, уже явно другой, однако тоже сзади, пусть и с другой стороны.

— За нами охотятся, — субвокализирует в ухо Льву Забриил, дабы его не услышала Львиная Гвардия, хотя примарх уверен, что они пришли к такому же выводу.

— Великие Звери, — тихо отвечает ему Лев.

— Я думал, вы их всех убили.

— Так и есть, но, насколько я понимаю, большая часть Калибана ныне тоже не существует, хотя вы мы здесь.

— Наверное, какие-то варп-фокусы.

— Если там Великие Звери, то у меня есть чем с ними сражаться, — говорит примарх, сжимая рукоять Верности. — Однако я уже бродил тут прежде, и мы ещё можем–

Он замирает, внимательно рассматривая что-то среди деревьев. Это купол из серого камня: едва заметный, но угадывается безошибочно. Лев видел его раньше, когда был здесь в последний раз.

— Почему мы остановились? — спрашивает М’киа, нервно оглядываясь так, словно лес вот-вот извергнет прожорливых хищников.

Возможно, это было недалеко от истины.

— Не помню, чтобы видел нечто подобное на Калибане, — произносит Забриил уже нормальным голосом.

Пара гвардейцев недоумённо смотрит на него, но Лев игнорирует слова разрушителя. Строение может послужить людям укрытием, где они останутся в безопасности, пока он и Забриил будут разбираться с хищниками. Да, Великие Звери внушали ужас, но только рыцарям Калибана, которые, несмотря на их храбрость и воинское мастерство, не являлись закованными в силовую броню космодесантниками с настоящим болт-вооружением.

Однако, к нему возвращаются слова – или же их эквивалент – Смотрящего. Не иди этим путём. Ты ещё недостаточно силён.

Лев понятия не имеет, обрел ли ту силу, отсутствие которой почувствовал Смотрящий. С тех пор он восстановил память, но все воспоминания говорят о том, что Смотрящих-во-Тьму нужно слушать. Кроме того, если уж ему не хватало для чего-то сил, то его спутникам их не хватит и подавно.

Любопытство подождёт. На первом месте безопасность тех, за кого он отвечает.

— Не обращайте внимания, — говорит примарх, вновь идя вперёд. — Нам от этого никакого проку.

Лев не говорит им поспешить, однако они торопятся и без указаний, ведь снова воют звери. Животные – если в этом месте они вообще есть – приближаются. Точное расстояние определить сложно, но громкость звука говорит примарху о том, что дистанция изменилась.

— Нужно найти позицию для обороны, — передаёт по воксу Забриил. — В ином случае, у людей не будет шанса. Я не знаю, что там за существа, но их как минимум двое, и у меня вряд ли получится удержать обоих.

— Мы рядом, — без раздумий отвечает Лев.

— Рядом с чем?

— Я знаю этот лес, — говорит примарх. — Я знал его в юности, знаю и сейчас. Он мог измениться, однако у него нет от меня секретов. — Лев на мгновение останавливается, а затем поворачивает и идёт вдоль речного русла. — Не отставать!

Ощущение зова впивается в грудь словно крюк: оно не причиняет боли, но настойчиво тянет примарха вперёд. Лев смог бы воспротивиться ему, если бы пожелал, но зачем? Он знает, что хочет идти туда, куда его ведут.

Примарх обходит лесного хранителя – огромное дерево, чья вершина теряется в тумане – и следует за течением вниз по склону. Туман впереди начинает рассеивается, позволяя лучше видеть лес. Сзади доносится очередной рёв, и хоть в нём слышна та же свирепость, звучит он немного приглушённо.

Но затем всё вокруг меняется буквально за один шаг.

Льва до сих пор окружают деревья, но он больше не в лесах Калибана. Местная растительность тоньше, ниже, с более гладкой поверхностью, а лучи солнца проникают сквозь полог из крупных длинных листьев и обрушиваются подобно молоту. Какое-то мгновение примарх думает, что он вернулся в джунгли, однако воздух здесь сухой, и при вдохе кажется, что заднюю стенку горла царапают ножом. Земля под ногами мягкая, хотя это не мягкость мха или травы.

Это мягкость песка.

Оглянувшись назад, примарх видит растерянно ковыляющих бойцов Львиной Гвардии, которые смотрят вокруг круглыми от страха глазами. За ними идёт Забриил, и хоть разрушитель надел шлём обратно, его неуверенность выдает положение плеч и то, как он резко поворачивает голову из стороны в сторону, оценивая новое окружение.

— Эй! Вы кто?

Крик доносит до слуха примарха слова низкого готика, и этот голос не принадлежит ни одному из членов группы. Лев поворачивается в тот же момент, как меж деревьев с рёвом проезжает небольшая четырехколёсная машина, совсем немного превосходящая размерами багги. За рулем мужчина, который, судя по тёмно-коричневому цвету загара, явно провёл большую часть жизни под палящим солнцем. Вокруг головы обёрнута ткань, а глаза скрыты светозатемнителями. Катящаяся машина останавливается, когда водитель с изумлением взирает на Льва. Агрессивность тут же выветривается из его голоса.

— Что…? Где…?

— На какой мы планете? — спрашивает примарх.

Он уже знает, что произошло, хоть ему и неведомо, как это случилось.

— Планета? А-Авалус, повелитель, — заикаясь отвечает мужчина. — Прошу, скажите, к-кто вы?

Лев обращает на него внимательный взгляд, но не замечает ничего подозрительного. Обычный житель Империума с мира, который придерживается имперских законов.

— Я – Лев Эль’Джонсон, примарх Тёмных Ангелов и сын Императора. — Он вкладывает Верность в ножны. — Мне нужно поговорить с теми, кто здесь у власти.

XIII

Понимание Серафаксом варпа упрощало путешествия по его владениям, но риск был всегда, особенно теперь, когда имматериум кипел из-за возникновения Великого Разлома. Баэлор знал об оберегах и чарах, коими рыцарь-капитан оплёл «Око злобы», однако ему всё равно не нравились полёты через эмпиреи. В конце концов, там могли существовать лишь создания варпа – существа, которых он называл «богами» и «демонами» больше для простоты и удобства, нежели потому, что действительно спокойно воспринимал подобные ярлыки. При контакте с чистым варпом любого обитателя материальной вселенной ждала лишь смерть, и даже корабли, чьи экипажи были союзниками правящих этим царством сил, должны были иметь защиту от имматериума.

Поэтому несмотря на то, что половина лица командира Баэлора непрерывно горела, сам космодесантник находился в окружении существ, к которым во времена Великого Крестового похода проявлял бы лишь отвращение и ненависть, а корабль под его командованием вместо навигатора вёл через эмпиреи демон, скованный цепями с выгравированными рунами власти и подчинения, космодесантник до сих пор чувствовал переходы в варп и обратно. Почти всегда они так или иначе сопровождались неприятными ощущениями.

В этот раз Баэлору целую секунду казалось, словно весь его скелет раскалился докрасна, что было настоящей мукой, а слюна у него во рту превратилась в кровь уже по-настоящему. Отголоски боли заставили его судорожно и тяжело выдохнуть. Когда вибрирующее «Око злобы» вернулось в реальное пространство, космодесантник сорвал с головы шлем, после чего выплюнул на палубу комок густой слизи. Та негромко зашипела.

— Беспокоит слабость плоти? — спросила Димора с командного трона.

— Говоришь как чёртова Железная Длань, — проворчал Баэлор и смерил кантикаллакса взглядом. — У самой-то она тоже осталась. Разве на тебя не действует переход?

— Подействовал бы, не отключи я свою нервную систему от биологических компонентов на время процесса, — надменно ответила Димора.

Огни на мостике корабля начали тошнотворно пульсировать.

— Нас вызывают, — зажужжала кантикаллакс.

— Так скоро?

Баэлор хмуро глянул на мерцающие в некоем подобии жизни приборы перед собой. Выводимым ими данным было далеко до чётких гололитовых изображений, которые они проецировали в прошлом, но, даже несмотря на визуальные помехи, космодесантник понял, что звездолёт вышел из варпа гораздо ближе к Камарту, чем получилось бы с помощью обычных методов навигации. В конце концов, путешествие на борту демонического корабля давало некоторые преимущества: они уже занимали орбиту планету, а не тратили часы на полёт от точки Мандевиля.

— Поднять заслонки.

Противовзрывные заслонки, которые отгораживали мостик от сводящих с ума видов бурлящего варпа, начали подниматься, открывая взглядам насыщенные цвета Камарта: оттенки зелёного, синего, коричневого и пурпурного. Баэлор всегда чувствовал себя увереннее, когда собственными глазами смотрел на собеседника, пусть даже тот и находился где-то на поверхности планеты.

— Давай послушаем.

— Подчиняюсь, — снова прожужжала Димора, после чего затрещали вокс-рупоры.

— –повторяю, это космопорт Каллия-града. Вы не передаёте опознавательные коды. Идентифицируйте себя, или по вам откроют огонь.

Баэлор нахмурился ещё сильнее. Он не был на Камарте с тех пор, как Десять Тысяч Глаз захватили планету, но не такого приёма ожидал космодесантник. Звучало всё слишком… по-имперски.

— Кто это? — требовательно спросил Баэлор.

— Тот, у кого функционирующие оборонительные батареи «земля-орбита» и мало терпения. Идентифицируй себя, говнюк.

Это явно был не имперский протокол, однако и с подобным обращением Баэлор мириться не мог. Он презрительно скривил губы.

— Кантикаллакс, — произнёс космодесантник. — Идентифицируй нас тем, кто находится на поверхности планеты.

И «Око злобы» заревело.

Всё началось с того, что закованного в цепи демона стрекнуло пси-шипами, которые были заряжены остатками душ псайкеров и колдунов, чьи черепа собрал Серафакс. Его полные гнева и боли вопли отозвались по всей надстройке корабля, затем попали в вокс и обрушились на планету внизу потоком шума и порчи. Баэлор представил, как рупоры на том конце взрываются в снопах искр, системы выходят из строя, а люди с хлещущей из ушей кровью отшатываются назад. Он уже видел такое прежде.

Когда крик затих, космодесантник вновь активировал вокс.

— Теперь вы идентифицируйте себя.

Прозвенела тревога, потом ещё раз и ещё. Это было не просто обычное предупреждение, а неравномерный ритм чего-то повторяющегося, на что реагировала система.

— Множественные захваты цели, — сказала Диамора в тот же момент, как вокс вновь с треском ожил.

— Мы – Камарт, — донесся голос с поверхности планеты. Несмотря на дрожь, звучал он решительно. — Мы – Камарт, и мы стоим за Льва!

Не веря собственным ушам, Баэлор уставился на вокс.

— Что? Что ты сказал?

Ответом ему была не простая тишина, а та, что приняла форму нескольких сверхфокусированных лазерных лучей, выпущенных наземными батареями. Все они врезались в щиты «Ока злобы».

— Совершаю манёвр уклонения, — доложила Димора.

По всему кораблю заревела тревога, а палуба под Баэлором сместилась, когда кантикаллакс подала больше энергии на двигатели. Сфера Камарта начала стремительно исчезать из поля зрения, но космодесантник едва ли обратил на это внимание, ибо мыслями он возвращался к только что услышанной фразе.

Мы стоим за Льва.

Камарт не был рекрутским миром Тёмных Ангелов или одного из их так называемых капитулов-наследников, ведь в ином случае на поверхности бы не присутствовал даже такой небольшой контингент Рубиновых Полумесяцев. И да, некоторые миры Империума почитали имена примархов, однако Баэлор не слышал ничего подобного, когда вместе с остальным флотом Десяти Тысяч Глаз обрушивался на планету.

— Выглядишь взволнованным, Баэлор.

Он пристально смотрел на тактический гололит и игнорировал слова кантикаллакса. Ну или пытался.

— Твой пульс резко скакнул вверх, и я фиксирую повышенный уровень адреналина в твоей–

— Держи свои сенсоры при себе! — прорычал космодесантник, набрасываясь на Димору.

Осознав, что его рука лежит на рукояти примагниченного к бедру болт-автомата, Баэлор убрал её. Космодесантник не собирался пускать болт-снаряд в главные логические схемы кантикаллакса, хотя соблазн был очень велик.

— И открой ответный огонь!

— Основные цели защищены пустотными щитами–

— Просто сделай это!

«Око злобы» едва ощутимо содрогнулось, выпустив в пустоту тонны фугасной смерти, дабы та пробила атмосферу и поразила поверхность планеты. Баэлор сжал края голопроектора, чувствуя, как тот трескается, а отпустил прибор лишь увидев, что все снаряды взорвались, порождая шквал помех в выдаваемых космодесантнику визуальных данных. Что бы он ни говорил Диморе, этот залп был расточительством. Серафакс бы не одобрил.

Но, опять же, Серафакса здесь не было. Серафакс не слышал того, что слышал Баэлор.

Космодесантник сотни лет сражался под командованием своего рыцаря-капитана и видел вещи, в которые ни за что бы не поверил, будучи наивным зашоренным воином Великого Крестового похода. Они не всегда ему нравились, однако Баэлор понимал их необходимость. У Серафакса был смелый и гениальный план, способный изменить облик самой галактики, тот, что оправдывал использование любых орудий и любых методов для его достижения. Тот, что оправдывал любую цену.

Ничего из этого не вызывало у Баэлора такой реакции, как передача с планеты. Он сталкивался с надругательствами над законами физики, слышал речи существ, от которых из носа хлестала кровь, и со всем мирился. Едва ли подобное можно назвать чем-то приятным, но жизнь воина и не должна быть таковой. Его создали для того, чтобы он сражался и убивал до тех пор, пока не умрёт сам, и ничего радостного Баэлор здесь не видел.

Но вот то, что он услышал, породило внутри него сомнения, а сомнения – это слабость, которую он не мог себе позволить.

Баэлор взял себя в руки и поборол волну гнева и неуверенности, разожжённых внутри него простыми словами.

— Боевой прогноз?

— Мы уступаем в огневой мощи, — прямо ответила Димора. — У нас есть преимущество в виде манёвренности, но хоть наши цели и не могут уклониться от выстрелов, мои расчёты выдают вероятность в семьдесят восемь целых девяносто пять сотых процента, что батареи собьют щиты и обездвижат либо уничтожат корабль прежде, чем мы успеем нанести ощутимый удар хоть по одной из них.

Космодесантник зарычал.

— Можешь проверить объект «Кровавая ярость»?

Несколько секунд Димора жужжит и щёлкает.

— Судя по всему, объект уничтожен. Я не регистрирую энергетические показания, а само сооружение лежит в руинах.

— Варп побери! — рявкнул Баэлор.

«Кровавая ярость» была одним из параллельных проектов Серафакса, где искали способ освободить сердца сыновей Сангвиния от скрывающейся в них бездумной жестокости. Сам по себе Камарт не представлял особой важности, поэтому потеря мира стала лишь напоминанием Империуму о том, сколь шатка его власть в галактике, но вот небольшой гарнизон Рубиновых Полумесяцев открывал слишком хорошие возможности, чтобы их игнорировать. Захват их живьём оказался крайне сложной задачей, и Марког бы трижды погиб в процессе, не обладай он своими дарами.

Баэлор пристально смотрел на гололит. Вероятно, он до сих пор мог произвести высадку десанта, вот только кроме него космодесантников на борту не имелось. Разношёрстные банды и мутанты, которые бродили по палубам в полуодичавшем состоянии и были полностью оторваны от стратегических забот, с радостью бы ухватились за шанс поучаствовать в боях на поверхности, однако «Око» не несло в своём чреве армию, сформированную специально для вторжения. Они бы без проблем взяли штурмом один город, но если оставшееся население планеты действительно подняло восстание, да ещё и каким-то образом обрело тактическую подготовку и упорство, что позволили камартцам взять верх над завоевавшей их в первый раз группировкой, тогда перед Баэлором маячила война на истощение, непосильная для единственного корабля с культистами.

— Мы отступаем, — сказал космодесантник. — Лорд Серафакс решит, вернёмся ли мы сюда с более крупными силами, чтобы вновь поставить планету на колени. Отправляй нас обратно в варп.

— Подчиняюсь, — ответила Димора, но Баэлору показалось, что он слышит в её голосе обвинительные нотки.

Космодесантник проигнорировал их и сказал себе, что это просто игра разума, распалённого непривычным чувством поражения. На протяжении всех прожитых им веков, начиная с первых лет ещё в качестве неофита, которого забрали с Грамари, продолжая Великим Крестовым походом и заканчивая этим новым тысячелетием, Баэлор практически никогда не проигрывал. Тем не менее, одно поражение до сих пор обитало в сердце космодесантника подобно червю, пожирающему плод изнутри.

Его нанёс ему Лев, когда явился на Калибан.

XIV

Авалус не был готов к прибытию примарха, но разве можно сказать иначе про любую другую планету?

Мы с моими спутниками точно так же не были готовы к тому, каким образом сюда попали. Я верил, будто просто видел галлюцинации во время путешествия через леса того, что не могло являться Калибаном, но при этом так сильно напоминало сырые и густые чащи того мира, где я провёл в изгнании столько злосчастных лет. Даже не могу представить, как чувствовала себя Львиная Гвардия, но люди не рухнули наземь, объятые страхом, а это многое говорило об их характере. Лишь присутствие Льва позволяло нам оставаться собранными, ибо он выполнял роль нашей железной связи с реальностью, какой бы та ни была, и тогда я вновь начал вспоминать, почему примархи представляли собой столь могучее оружие на войне.

Дело не просто в их превосходном воинском мастерстве или высочайшем уровне тактической грамотности. Они походили на спустившиеся с небес на землю звёзды: настолько же яркие и притягивающие к себе. Примарх мог вдохновлять воинов и сокрушать сопротивление противника как никто другой, за исключением, конечно же, Императора. Стоять рядом с одним из них означало стоять рядом с настоящей природной стихией, с существом, которое одновременно воплощало в себе и ни с чем несравнимое неистовство самой жизни, и обещание моментальной смерти.

Иногда я задумывался, кем бы могли стать примархи, если бы войны человечества закончились до мятежа Гора. Передали бы Гиллиману управление тем, что в итоге стало Адептус Терра? Исследовал бы Магнус варп вместе с Императором, приоткрывая величайшие его тайны? Искал бы Фулгрим совершенства в искусстве, в то время как Феррус Манус работал бы совместно со жрецами Марса, разрабатывая новые, более искусные машины?

В моём воображении не всем примархам находилось место. С учётом всего услышанного об Ангроне, сложно представить его в галактике без войны, хотя я не сомневался, что если в галактике есть Ангрон, то там будет война. Мортарион слишком сильно походил на духа смерти, некогда служившего символом моего собственного Легиона, поэтому я не мог нарисовать в голове картину того, как он расслабляется. Русс бы уж точно очень быстро заскучал. А что насчёт Ночного Призрака? Какое место во времена мира отвести этой зловещей фигуре, не говоря уже о его Легионе, целиком состоящем из убийц и садистов?

А ещё оставался Лев.

Он был воином. Не буяном, как Волчий Король, и не зверем вроде Ангрона. Лев сражался не потому, что это доставляло ему удовольствие, и не из-за неиссякаемой, сжигающей изнутри ярости. Он сражался потому, что такова была его природа. Он сражался, ибо в галактике всегда оставались угрозы человечеству, а защита людей – его долг, который примарх взвалил на себя задолго до того, как Император нашёл своего сына. Прибытие нашего Легиона лишь дало ему возможность выполнять сей долг в ещё больших масштабах. Мне неведомо сердце Льва, ведь он всегда склонялся к замкнутости и неразговорчивости, но в моём представлении единственное, что могло по-настоящему сломить его дух – это отсутствие битв, где бы в нём нуждались.

Я не знаю, как нас перенесло в другой мир, но мы оказались на плантации с фруктовыми деревьями, которые росли на орошаемых землях вокруг оазиса. Встретившийся нам смотритель едва ли мог уложить в своей голове то, кем был Лев, однако примарх внушал достаточно благоговейного страха, чтобы тот передал по воксу новости. Вскоре прибыли войсковые транспорты. Я понимал осмотрительность местных: появившиеся из ниоткуда десять солдат, космодесантник и закованный в броню гигант, представляющийся героем из древней истории. Подобное входило в разряд угроз безопасности, и это в лучшем случае.

Народ Камарта желал обрести спасителя, а Лев идеально отвечал их чаяниям, благодаря чему камартцы последовали за ним безо всяких вопросов. Вооружённые силы Авалуса ожидали боя, но стоило бойцам взглянуть на Повелителя Первого, как они точно так же широко раскрыли глаза и разинули рты, трепеща перед ним.

Нас доставили в город Ксеркс – планетарную столицу, что находилась примерно в тридцати километрах от плантации и занимала целую долину. Стаи крылатых рептилий размером не больше моей ладони с клёкотом летали вокруг огромных жилых блоков, устремлявшихся в небеса подобно искусственным утёсам, а пространство между этими громадинами полнилось «шламом» цивилизации: лачугами и шалашами, трущобами и базарами, а также рядами приземистых домиков, на которые либо никто не обращал внимания уже так давно, что они превратились в неотъемлемую часть городского ландшафта, либо они стояли там ещё до возведения самих жилых блоков.

Львиная Гвардия, каким-то неведомым образом попавшая на другую планету вместе со мной и примархом, всё ещё пыталась свыкнуться с этим фактом. Как я полагал, для людей это был совершенно новый опыт. Лев же почти всё время молчал и тратил на разговоры лишь по несколько секунд, когда ему приходилось обращаться к очередному офицеру званием выше прошлого, и даже если слова не убеждали человека в том, что перед ним Лев Эль’Джонсон, производимого примархом впечатления оказывалось достаточно, чтобы он превращался в проблему ещё более высокопоставленной персоны. Таким образом, у меня было время узнать больше о мире, который я никогда не посещал и о котором никогда не слышал.

— Вы подвергались атакам после открытия Великого Разлома? — спросил я одного из солдат, капрала по имени Инда.

— Много раз, повелитель, — ответила она, — но благодаря флоту и щитам мы пока в безопасности, слава Императору.

Женщина сотворила на груди символ аквилы. Мы ехали по эстакадной автостраде, и Инда указала на пятна гари и копоти вдали.

— За всё время поверхности достиг только один десантный корабль. Он разрушил один из бедняцких районов, но оказался пуст.

Я бросил взгляд на Льва, однако примарх ничем не показал, что слышал её слова.

— Как давно произошло крушение? — спросил я Инду.

— Где-то шесть месяцев назад.

— Очень странное происшествие, — подал голос один из линейных пехотинцев с тёмными завитками, вытатуированными на его щеках. Судя по всему, такие вещи здесь были обычным явлением. — Это случилось даже не во время битвы, хотя корабль точно не из наших, потому что поднялась масштабная тревога. Мы не попали в отряд, который отправили исследовать место падения, но выживших врагов никто не нашёл. Даже тел среди обломков.

— Кроме тех несчастных душ, чьи дома оказались разрушены, — добавила Инда.

Она приложила верхнюю часть сжатого кулака к губам, а затем убрала. Позже я узнал, что это местный обычай. Так люди благословляли души умерших при упоминании тех вслух. Несколько членов её отделения повторили жест.

— Я рад, что ваша система выстояла, — произнёс Лев, стоявший в пассажирском отсеке ближе к кабине. Он всё слушал, чему я вообще не был удивлён. — Это многое говорит о мужестве и дисциплине тех, кто её защищает. Люди Камарта, планеты, откуда я прибыл, обороняли её с не меньшей храбростью, но мир всё равно пал перед захватчиками. Тем не менее, потом народ восстал и отбил его.

Инда посмотрела на Львиную Гвардию с широко раскрытыми глазами.

— Вы отбили его?

Слова примарха немного подняли настроение М’кии и остальным гвардейцам, которые всю дорогу выглядели слегка обескураженными. Если бы я, оказавшись на их месте, услышал бы о чьей-то успешной обороне против сил Хаоса, в то время как моему собственному миру это не удалось, то подумал бы, что моему народу чего-то недоставало. Лев же смог и отдать должное людям Авалуса за их сопротивление одолевшему Камарт врагу, и подчеркнуть решимость самих камартцев, которые оправились от такой катастрофы. Хоть примарх и не владел искусством дипломатии подобно некоторым из его братьев, за проведённое с ним на Камарте время я уже успел заметить в нём это изменение.

В годы Великого Крестового похода Лев был таким же орудием Императора, как и наш Легион до воссоединения с ним. Выполняя волю своего отца, он никогда не мирился с теми, кто противился ей, ибо доводами и убеждением пользовались те, за чьей спиной не стояли вся мощь Первого Легиона и мандат Повелителя Человечества.

Сейчас же всё обстояло иначе. Никто не мог сказать наверняка, жив ли Император, какой бы ни была та жизнь. Империум, в который я вернулся, уже давно отошёл от Его изначального виденья, а возникновение Великого Разлома лишь усугубило положение, расколов государство людей. Остались ли от человечества лишь разбросанные в море злобы и безумия островки, как во времена Старой Ночи?

Лев точно обладал силами воспротивиться такой судьбе. Из найденных очагов сопротивления он мог попытаться слепить Империум, некогда задуманный его отцом, пусть та мечта и рассыпалась в прах прежде, чем удалось претворить её в жизнь. Однако, вместо этого он осознал, что положение дел на Камарте уже и так было слишком шатким, и миру удалось бы вернуть лишь самую элементарную функциональность. Больших изменений Камарт бы попросту не выдержал. Лев не признавал заявлений о собственной божественности, но и не реагировал на них гневно, хотя я видел, какую неприязнь у него вызывали подобные вещи. Кроме того, примарх не делал никаких замечаний по поводу имперского кредо. В нём появились определённые гибкость и прагматизм, коих раньше у него, возможно, не было, а вместе с ними Лев стал проявлять и больше внимания к тем, кого ему велел защищать долг.

Однако, это была не слабость. Да, он постарел, и, по его собственным словам, потерял былую физическую форму, но Повелитель Первого не превратился в сломленного старика, который склонится перед обладателями сильной воли.

Центром власти на Авалусе являлся Лунный Дворец. Он был древним, но находился в хорошем состоянии, и хоть я не считал себя знатоком в вопросах архитектуры или эстетики, Дворец казался мне примером того, как человечество может творить красоту даже без следования формам, установленным Империумом. Огромные жилые блоки выглядели угрюмыми, серыми и утилитарными, однако вид устремляющихся вверх шпилей и куполов Лунного Дворца говорил о радостях и чудесах, что лежали далеко за пределами одной лишь практичности. Именно туда мы мчались на всех парах, и именно там нас – или же, если говорить точнее, Льва – встретила у ворот маршал Харадж.

Сина ап на Харадж была поджарой женщиной зрелого возраста и строго вида, чьи тёмные волосы обильно испещряла полосами седина. Как и многие её товарищи, на лице она носила татуировки. В пути мы узнали, что, когда кошмар, порождённый в самом начале Великим Разломом, не исчез, бывший планетарный губернатор уступил ей власть, после чего на Авалусе ввели военное положение. К тому моменту маршал Харадж уже командовала оборонительными силами системы, и с тех пор единолично управляла вообще всей системой.

Её окружали стражи, а мы находились под прицелом могучих стенных орудий Лунного Дворца, однако никто не стоял между нашим сбавляющим ход транспортом и стоящей по стойке вольно женщиной. Если бы я захотел, то застрелил бы маршала прежде, чем кто-нибудь или что-нибудь вообще успел бы среагировать. За исключением, наверное, самого Льва.

— Довольно глупо с её стороны, как по мне, — пробормотал я.

— Не глупость заставила маршала встречать нас у ворот вместо того, чтобы отгораживаться ещё большим количеством стражей и проверок, — так же тихо ответил Лев, — а надежда.

— Мне же не нужно напоминать вам, что две эти вещи часто идут бок о бок друг с другом, повелитель?

— Нет, не нужно.

Лев не стал ждать, пока машина окончательно остановиться, а просто перемахнул через её борт и приземлился на землю с керамитовым стуком. Вокруг примарха взметнулся плащ. От столь внезапного движения почётная стража маршала резко вскинула лазружья, но Лев не обратил на них никакого внимания, ибо те не представляли для него никакой угрозы.

— Я – Лев Эль’Джонсон, — провозгласил он сильным, но не властным голосом. Я бы сказал, что Лев хотел внушать доверие, не угрозу. — Примарх Тёмных Ангелов и сын Императора.

Маршал Харадж медленно выступила вперёд словно маленькая девочка, приближавшаяся к огромному зверю, который, как её заверяли, был приручён, но во что сама она с трудом заставляла себя поверить. В глазах маршала я видел изумление.

— Возвращение примарха стало бы настоящим чудом, — произнесла она голосом на удивление милозвучным для той, кому в жизни явно приходилось очень часто выкрикивать приказы. — В последнее время мы вдоволь насмотрелись чудес, вот только добра они нам не несли.

— Чудес я вам предложить не могу, — спокойно ответил Лев. — Как и не могу предложить иных доказательств своей личности кроме тех, кои вы можете узреть собственными глазами, однако воины со мной способны рассказать о моих деяниях на мире под названием Камарт.

— В нынешние дни обрести доверие непросто, — сказала маршал, — а уж правду и того сложнее. — Она подняла руку, и из-за спин стражей вышел толстый мужчина с белоснежной бородой и в богатых одеяниях, украшенных символами, которые я научился узнавать. — Провидец Шавар – один из моих советников и помощников. Он уже помогал нам установить истину, лежавшую в корне многих проблем. Если вы не возражаете…?

Харадж позволила вопросу повиснуть в воздухе, но, по сути, он тут даже не стоял, ведь если бы Лев отказался от проверки, значит ему было, что скрывать. Неудовольствие примарха легко читалось на его лице ещё до того, как он заговорил.

— Вы дадите своему ведьмаку изучать мой разум? — спросил примарх.

Никогда прежде он так сильно не походил на осуждающего старца, как сейчас.

— Мои дары псайканы санкционированы самой Террой, — произнёс Шавар.

Наверное, псайкер хотел, чтобы это прозвучало успокаивающе, однако в его словах отчетливо читалось высокомерие, которое привело Льва в негодование.

— Самой Террой? Во время Великого Крестового похода мой отец запретил использование подобных сил! Этот эдикт преступили только в час величайшей нужды, и лишь те, кто обладал дисциплинированными разумами Легионес Астартес.

Я выбрался из транспорта и встал рядом с примархом.

— Мой повелитель, рассмотрите сложившуюся ситуацию. Для людей вы, по сути, создание из мифов, а этому человеку отдал приказ его командир и губернатор, который решительно настроен узнать, действительно ли вы тот, за кого себя выдаёте. — Взглянув на Шавара, я убедился в правильности моих слов. — Его вердикт может определить, находятся ли они в присутствии сына Императора, способного стать их спасением, или же у ворот стоит двуличный и невероятно могучий враг. Такое беспокойство понятно, да и слова он подобрал не лучшим образом.

Щека Льва дёрнулась, и он фыркнул. Я уже приготовился к возвращению холодного как камень военачальника, знакомого мне по Великому Крестовому походу, того, кто ожидал непререкаемого подчинения от окружающих и был окутан тайнами, о некоторых из которых не знали даже его сыны.

А потом он кивнул.

— Хорошо. Делай, что должен, провидец, но имей в виду – я мало с кем делюсь своими мыслями, и, если ты задержишься в моей голове дольше или залезешь в неё глубже, чем необходимо, по душе мне это не придётся.

Шавар выдохнул.

— Благодарю вас, повелитель.

Провидец закрыл глаза и свёл руки вместе.

Мне никогда не нравилось варповство. Даже в дни до Никейского Эдикта, когда Легионы использовали библиариум по своему усмотрению, оно наполняло меня чувством абсолютной неправильности и тревоги. Тем не менее, я мирился с его необходимостью. В конце концов без Воинства Пентаклей мы бы не победили в Битве у Чёрных Врат. Я лишь надеялся, что для всех присутствующих всё пройдет гладко, хотя всегда тайком держал болт-пистолеты наготове, если вдруг процесс выйдет из-под контроля.

Тут же мне не нужно было беспокоиться. Чуть меньше десяти секунд глаза Шавара под веками двигались, после чего он начал дергаться и тяжело дышать, а затем и вовсе упал на колени, едва не задыхаясь. Он отмахнулся от попыток помочь ему встать и воззрился на Льва со смесью благоговения и ужаса.

— Сомнений нет, — хрипло произнёс Шавар. — Он – Лев Эль’Джонсон.

После его заявления на миг воцарилась тишина, что сменилась какофонией неописуемой радости. Всякий намек на порядок исчез, когда до ушей каждого из присутствующих людей дошли слова, которые до этого дня они даже не мечтали услышать, не говоря уже о том, чтобы надеяться. Многие хлопали, некоторые смеялись, и по щекам большинства текли слёзы восхищения. Несколько человек просто вопили, сжав кулаки и запрокинув головы, ибо напряжение и тоска, копившиеся внутри на протяжении всего их существования, наконец нашли выход. По сути, для них ничего не поменялось, ведь они оставались на той же планете и в той же осаждённой системе, однако в определённом смысле жизнь людей изменилась кардинально. Как сказали бы мои кузены из XIII, теоретически всё оставалось примерно таким же, как и прежде, однако практические возможности открывались совершенно иные.

А может, и не сказали бы. С момента моего появления в реальном пространстве я не говорил ни с одним Ультрадесантником, и понятия не имел, оперируют ли они до сих пор такими понятиями. Даже спустя столько лет я до сих мог показаться окружающим кем-то, кто попал в настоящее из другого времени.

Маршал Харадж сохраняла какое-то подобие чинности, но на одно колено женщина встала, так и не вытерев бегущие по татуированным щекам слёзы.

— Лорд Лев, — провозгласила она достаточно громко, чтобы мы её услышали. — Авалус ваш.

— Нет, — произнёс примарх. — Не мой.

Его слова заставили всех утихнуть. Никто не мог сказать наверняка, какой смысл вкладывал Лев в это заявление, и в глазах Харадж я увидел сомнения. Женщина беспокоилась, что не была достаточно восторженной, что Повелителю Первого требовалось более выразительная демонстрация их верности, однако, она оказалась неправа.

— Авалус ваш, — решительно сказал Лев. — Я не собираюсь править. У меня одна цель – очистить звёзды от мерзостей, которые терзают человечество. Передадите ли вы под моё командование свои силы, дабы я мог сделать это?

Харадж разинула рот. Просить военачальника передать командование кому-то другому – это действительно нечто, однако женщина была готова отдать что угодно. И вообще, какого смертного примарх станет просить о чем-то вместо того, чтобы просто приказать? Во взгляде маршала я заметил облегчение, когда она поняла, что на её плечах больше не покоится бремя ответственности за судьбу целой звёздной системы, после чего Харадж склонила голову.

— Конечно же, лорд Лев. Они в вашем распоряжении.

— Благодарю вас, — ответил примарх и выдержал секундную паузу, прежде чем вновь заговорить, словно он о чём-то размышлял. — Маршал, на Авалусе или в звёздной системе есть космодесантники?

Харадж покачала головой.

— К моему величайшему сожалению, ни одного, повелитель. — Она нахмурила лоб. — А разве… Тёмные Ангелы не с вами?

— На текущий момент лишь Забриил, — произнёс Лев, указывая на меня. — Моё возвращение произошло при… необычных обстоятельствах. Но неважно, давайте же приступим к работе. Я должен обратить особое внимание на одну вещь – я не желаю никаких церемоний или помпы в свою честь, лишь как можно скорее поставить перед нами задачу. Мне прекрасно известно, что предатели редко ждут, когда их враги подготовятся к нападению. Тем не менее, весть о моём прибытии окажет на людей благотворное влияние, поэтому распространите её. Даже через варп, — добавил он так, словно это была запоздалая мысль. — У вас остались астропаты?

— Да, владыка, у нас есть хор, — ответила Харадж.

— Тогда пусть он кричит о том, как вернулся Лев, — сказал Повелитель Первого. — Будем надеяться, что наши союзники услышат его и воспрянут духом, а Авалус станет ядром, вокруг которого начнут объединяться изолированные системы.

— Наши союзники могут услышать, — нерешительно начал провидец Шавар, — но вот наши враги услышат наверняка, ибо варп – их владения. Ваше присутствие есть дар и благословение для всех нас, лорд Лев, но, если объявить о нём, это может обрушить на систему новые кошмары.

Выражение лица примарха не изменилось.

— К счастью, мои тактические способности санкционированы самой Террой.

Многое предстояло сделать. Маршал Харадж являлась прекрасным стратегом, и без неё система не смогла бы выживать так долго, но она не была постчеловеческим воином, которого Повелитель Человечества специально создал для того, чтобы вести Его армии к победе. На Камарте Лев добился удивительных результатов, командуя лишь разношёрстными партизанами, однако теперь он имел дело с настоящей, пусть и немного потрёпанной армией. Оценив боевую обстановку гораздо быстрее, чем удалось бы любому смертному, примарх начал отдавать приказы: структура обороны перестраивалась, флотские боевые группы преобразовывались, линии снабжения укреплялись, содержимое хранилищ перераспределялось. Целый час он непрерывно раздавал инструкции, в то время как курьеры и вокс операторы передавали их, а автописцы записывали для дальнейшего подтверждения. Кроме того, Лев не забывал отмечать положительные стороны всего, что подвергал изменениям. К концу брифинга взгляд Харадж слегка потускнел, и примарх велел своему штабу отдохнуть.

Апартаменты ему тогда уже приготовили, причём самые большие во всём Лунном Дворце, но не из-за того, что Лев требовал для себя роскошь. Просто заселение столь исполинского создания в покои меньшего размера отдавало чем-то клаустрофобным. Для примарха спешно собрали самую крупную во Дворце мебель, хотя на его фоне даже она выглядела немного нелепо.

— Не могу на ней лежать, — сказал мне Лев, когда ушли слуги. Он смотрел на кровать, которая площадью, как я не сомневался, не уступала многим индивидуальным помещениям в тех огромных жилых блоках. — Я её сломаю.

— На Камарте мы довольно часто спали на земле, — указал ему я. — Теперь ковёр ниже вашего достоинства, мой повелитель?

Лев помрачнел

— Издеваешься надо мной, Забриил? Я сделал всё возможное, чтобы эти люди не чувствовали себя неполноценными, а когда я озвучиваю свои сомнения по поводу того, что мебель меня выдержит, ты принимаешь мои слова за высокомерие?

— Нет, повелитель, — ответил я, — и прошу простить меня. Но что насчёт Камарта? Сейчас он свободен от предателей, однако как долго это продлится? Мы забудем о нём и будем двигаться дальше?

Примарх велел Львиной Гвардии отправляться спать, а его защиту, насколько та вообще ему требовалась, взяли на себя войска безопасности Лунного Дворца. Как оказалось, Камарт находился не сильно далеко от Авалуса, всего в нескольких десятках световых лет. Тем не менее, для М’кии и остальных это расстояние всё равно было значительным. Они боялись за себя и за тех, кого оставили на родной планете, и хоть гвардейцы изо всех сил старались скрыть свой страх, от меня он не укрылся.

На меня же давило чувство долга. Во времена Великого Крестового похода планеты в голове не задерживались. После себя они оставляли лишь штамп с обозначением и, быть может, воспоминание о какой-нибудь особо выдающейся битве или опасном виде ксеносов: мы просто делали то, для чего прибывали, а затем двигались дальше. В случае с Камартом я дал обещание защитить его народ, хотя остро ощущал свою неспособность сделать это.

— Нет, — устало произнёс Лев. — Мы пошлём корабли и попробуем вновь наладить связи. Камартцы не заслуживают того, чтобы быть оставленными на милость хищников, которые могут найти их, но и остальная галактика тоже такой судьбы не заслужила. Здесь я смогу сделать гораздо больше для спасения людей, чем на Камарте.

— Я отправлюсь вместе с кораблями.

Лев посмотрел на меня, и его взгляд вдруг вновь стал проницательным.

— Отправишься вместе с ними?

— Вы спрашивали маршала, есть ли в системе другие космодесантники. Я прекрасно понимаю, что для достижения ваших целей одного меня вам будет мало, но мне не хочется встречаться с моими братьями из числа современных Тёмных Ангелов, а они точно найдут вас. — Я грубо усмехнулся. — Вряд-ли даже вам удастся отговорить их пытать и убивать меня за мои воображаемые грехи. Полагаю, нам обоим будет легче, если я вернусь на Камарт и продолжу помогать людям там.

— А если я прикажу тебе не лететь туда? — спокойно поинтересовался Лев.

Я ничего не сказал, ибо не знал наверняка, как бы ответил. Он был моим примархом и генетическим отцом, но гневался я на него и даже ненавидел гораздо дольше, чем следовал за ним. Часть меня хотела уйти прежде, чем наше воссоединение обернётся горечью, когда Лев снова станет тем мрачным и непредсказуемым военачальником, чьё лицо веками преследовало меня во снах.

— Но, с другой стороны, разве у меня есть власть над тобой, Забриил с Терры? — спросил примарх, явно говоря не только со мной, но и с самим собой. — Созданной нами галактики уже давно нет, как нет порядка и структур, в которые мы вписывались. Ты – мой сын, а я – сын Императора, но ведь таковым был и Пертурабо, а в итоге Барабас Дантиох предал его и даже спас мне жизнь.

Я молчал, ибо понятия не имел, кто такой Барабас Дантиох, хотя эту историю я бы с интересом послушал.

— Тем не менее, в чём-то ты прав, а в чём-то ошибаешься, — сказал Лев, теперь уже обращаясь только ко мне. — Прав касательно того, что я нуждаюсь и в других космодесантниках, вот только тот вопрос я задал не поэтому.

Примарх очень осторожно сел на краешек кровати, после чего жестом показал мне занять место в огромном кресле напротив. Конечно же, сидеть нам было вовсе необязательно, но так Лев давал понять, что между нами нет никакой враждебности, и потому я подчинился. Я не мог сказать наверняка, как примарх отреагировал бы на моё заявление о кораблях, однако реакцией вполне могла оказаться и ярость.

— Десантный корабль, — начал Лев. — Тот, что загадочным образом упал на Авалус, и на котором никого не нашли.

— С ним что-то не так, — произнёс я, мыслями возвращаясь к тому разговору. — Он не принадлежал авалусцам, но внутри не оказалось и врагов. Напрашивается очевидный вывод, что они пережили крушение и убрались прочь до того, как прибыли местные воинские формирования. Если бы не конфликт, я бы подумал на ассасинов, саботажников и прочих диверсантов, однако прошло уже шесть месяцев, а никаких признаков их деятельности вроде бы нет.

— Силы Хаоса вполне способны вести долгую игру, — произнёс Лев, — но мне кажется, есть и третий вариант. Вот почему ты нужен мне здесь.

Он вопросительно взглянул на меня, но в тот момент мне нечего было ему ответить. К какому бы заключению не пришёл примарх, я до него ещё не дошёл.

— Я гадаю, был ли на борту один из твоих братьев, — продолжил он.

— Моих братьев? В смысле… тех, кого в нынешней галактике называют Падшими? — сощурившись спросил я.

— Как патетично, — сказал Лев, отмахиваясь от этого названия рукой. — Но да. Астартес вполне мог пережить такое падение, а Ксеркс достаточно крупный город, чтобы в нём можно было легко затеряться даже космодесантнику. Воины Империума доложились бы губернатору. Враги же, как ты сам сказал, скорее всего выдали бы своё присутствие действиями. А вот тот, кто скрывается, не сделал бы ни того, ни другого.

— Такое возможно, повелитель, — медленно согласился я, — но этот вариант не кажется мне наиболее вероятным.

— Здесь есть и другой фактор, — начал примарх. — Я не знаю, почему, но мой изначальный путь закончился встречей с тобой, Забриил. Мне до сих пор неведомо, что произошло и как мне вновь найти дорогу в тот странный не-Калибан, но мы должны исходить из следующего: нельзя сказать наверняка, обязательно бы я оказался рядом с тобой или же мог попасть куда угодно и к чему угодно, но какой-то инстинкт или некая другая сила привели меня именно к тебе. Когда я вновь невольно вошёл в те леса, что-то вывело меня сюда.

Я осмыслил слова примарха.

— Вы считаете, что вас приводят к вашим сыновьям или же вы сами каким-то образом их отыскиваете? Особенно тех, кто был на Калибане во время Разрушения?

— Это теория, — признал Лев, — но она кажется мне подходящей. Я всегда был рационален, но иногда следует прислушиваться к инстинкту и внутреннему чутью. Порой я убеждался в этом на собственном горьком опыте.

— А если вы правы и один из моих братьев действительно был на том корабле? — спросил я. — Что потребуется от меня?

— Всё довольно просто, Забриил, — сказал Лев. — От тебя потребуется найти его.