Морвенн Вал: Копье веры / Morvenn Vahl: Spear of Faith (роман)

Перевод в процессе: 21/40 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведена 21 часть из 40.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Морвенн Вал: Копье веры / Morvenn Vahl: Spear of Faith (роман)
Автор	Джуд Рид / Jude Reid
Переводчик	Летающий Свин
Издательство	Black Library
Предыдущая книга	Рескардское очищение / The Reskard Purgation
Следующая книга	Книга святых / The Book of Saints
Год издания	2024
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Морвенн Вал — аббатиса-санкторум и верховный лорд Терры, прирождённая воительница и преданная дочь Императора. Несмотря на то, что она простая смертная, лишённая божественных даров, и избрана не Повелителем Человечества, а Его живыми слугами, она — главная распорядительница и защитница веры.

Это история о сомнении и вере. Это история о борьбе света Бога-Императора с тьмой Повелителей Ночи. Сможет ли Морвенн Вал привести сподвижников к победе, или Офелия VII падёт перед изменниками?

Когда монстр из легенд нападает на кардинальский мир Офелия VII, Морвенн Вал идёт наперекор воле Сенаторума Империалис и отправляется оборонять планету. По прибытии она обнаруживает мир в тисках ужаса — военачальник Кол Ракул, известный как Смерть Святых, явившийся вместе с войском Повелителей Ночи и чудовищным хелдрейком, намерен расправиться с верующей паствой и утопить Офелию VII в пламени и крови.

Настал час расплаты. Сакральный мир оскверняет враг, и ради его защиты Морвенн Вал должна поднять армию живых святых, дабы у них осталась надежда на выживание, не говоря уже о победе.

Джулии и Софии, как всегда, со всей любовью.

Действующие лица

Верховные лорды Святой Терры

Робаут Гиллиман, лорд-регент Империума Человека, Мстящий Сын Бога-Императора

Траянн Валорис, капитан-генерал Адептус Кустодес

Морвенн Вал, аббатиса-санкторум Адепта Сороритас

Эос Ритира, кардинал Экклезиархии

Фадикс, Великий магистр Официо Ассасинорум

Кадак Мир, посланник Патерновы

Сёстры ордена Серебряного Покрова

Живая святая Гестия, предводительница священного паломничества святой Афенасии Мученицы

Пердита, серафимка почётной гвардии живой святой

Игнация, старшая целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум

Фионнула, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум, стрелок из тяжёлого оружия

Ксения, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум, специалист-авгурщик

Хироми, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум

Зафия, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум

Сёстры ордена Пресвятой Девы-Мученицы

Иллюмината, приоресса Конвента Санкторума

Суджата, палатина, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Алейна Амарис, Сестра Битвы, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Сёстры ордена Кровавой Розы

Элсвета Рейнская, канонисса прецептории Надежды святой Мины

Керем — старшая сестра, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Сёстры ордена Доблестного Сердца

Лукрециана, канонисса, при Конвенте Санкторуме

Руксана, воздаятельница, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Мараид, воздаятельница, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Сёстры ордена Священной Розы

Карис, палатина, при Доме капитула Святого Освободителя

Сёстры малых орденов

Вероник, старший госпитальер из ордена Неугасимой Свечи

Кармин, госпитальер из ордена Неугасимой Свечи

Феодосия, послушница-пронатус из ордена Пера

Экипаж «Люкс Доминус», боевого крейсера типа «Марс»

Абрам Харакис, лорд-капитан

Элион Винстет, пустотник

Чёрные Храмовники

Армонд Монтфорд, известный как Божий Шлем, маршал сил Чёрных Храмовников на Офелии VII

Аймар Танкрет, кастелян при маршале Монтфорде

Балиан, брат Меча кастеляна Танкрета

Теобальт, брат Меча кастеляна Танкрета

Джехан, брат Меча кастеляна Танкрета

Тибериас, технодесантник и пилот «Лакессита», ДШК «Громовой ястреб»

Сибеллиан, технодесантник и пилот «Гнева Дорна», ДШК «Громовой ястреб»

Повелители Ночи

Кол Ракул, известный как Смерть Святых

Брат Мерток, его заместитель

Брат Остров, известный как Отнимающий Черепа

Брат Дмитрев

Брат Эвгени

Жители Офелии VII

Амрек Малкский, каменщик, занятый реставрацией храма-святилища в Цэлестисе

Солана Малкская, мозаик, занятая реставрацией храма-святилища в Цэлестисе

Юлий, надзиратель пенитентиума

Тулла , надзиратель пенитентиума

Кающаяся 867

Сказ о чудовище, известном как Смерть Святых

Отрывок, найденный среди документов канониссы-прецептора Мвифании после уничтожения приории Шести Чудес

Мы — орден Серебряного Покрова.

Мы несём свет Бога-Императора в темнейшие уголки, мы — сияющее остриё копья, что разит Его врагов в сердце. Наши латы лучатся серебром, оружие наше скоро и точно.

Но чем ярче свет, тем чернее становится тень.

И у нашей тени есть имя.

Он — Кол Ракул, и он — Смерть Святых. Сей падший легионер трижды проклятых Повелителей Ночи вёл на нас охоту веками. Ненависть его написана кровью наших мертвецов, доспех его увенчан черепами наших святых. Он сжигает наши святыни, оскверняет соборы, поганит иконы, стремясь вымарать нас из истории. Его действия невозможно предсказать. Одна безжалостная атака следует за другой, пока не начинает казаться, будто пламя вот-вот охватит всю Галактику, а затем на столетия воцаряется затишье, и все верят, что его кровавое правление наконец завершено.

Верят все, кроме сестёр Серебряного Покрова.

Мы знаем правду: он всегда возвращается, и за ним идёт смерть.

Многие стремились положить конец его зверствам, и все потерпели неудачу. Даже благословенная святая Афенасия, что сражалась с ним первые годы его кровавого возвышения, не смогла его одолеть, хотя перед гибелью нанесла чудодейственный удар, оставивший ему в память тяжёлую рану, которая кровоточит по сей день.

Его невозможно победить.

Пока есть Серебряный Покров, будет и он, ибо он — наш секрет и наш позор: святая Афенасия и Смерть Святых были сестрой и братом, делившими одно лоно, двумя половинками разделённой души, одна — наполненная благим сиянием, вторая — пропитанная пороком и скверной. Он — олицетворение наших провалов, тьма, в коей обретают форму наши страхи. Он — наш грех, явившийся утащить нас в бездну проклятия.

Он — Смерть Святых.

И он здесь.

АКТ I

КНИГА МОЛИТВЫ

ГЛАВА I

Всё начинается во тьме.

Холодное прикосновение острого лезвия к скальпу. Ощущение под коленями грубых и твёрдых камней Святой Терры. Трепет крыльев у сводчатого потолка часовни. Белая как жемчуг парчовая мантия, липнущая к мокрой после священной купели коже. Пьянящий запах курений — розовое масло, сандал, мирра — и торжественный бой колокола.

Аббатиса-санкторум Морвенн Вал поднимается на ноги, и только тогда открывает глаза. С алтаря взирает Бог-Император, золотой лик Его суров, губы — крепко поджаты. В глассические окна льётся свет, окрашивая каменные колонны храма в кроваво-красные, ослепительно-белые и солнечно-золотые цвета. Раскачивающиеся кадила, висящие высоко над головой, наполняют воздух дымом, темнеющим на фоне ещё более тёмного неба.

Это — обряды веры.

Древние ритуалы надлежит провести, неважно, сколь они длительны и тягостны, ибо они священны не менее чем болтер и клинок, и всё же от неподвижности Морвенн не по себе. На поле брани она знает своё место. Там она святая воительница, несущая смерть врагам Императора, живой пеан Богу-Императору в Его грозной ипостаси. Там Его присутствие ощущается в зареве огнемёта, грохоте штурмовых пушек, криках недругов, умирающих от её руки.

Но тут, в часовне, Он безмолвен.

Вал отводит взгляд от лица статуи и сосредотачивается на предстоящем деле. Подле неё на помосте возвышается огромный золотой корпус «Очистителя Мирабилис», древний бронекостюм «Образцовый» неподвижен как изваяние. В правой руке он сжимает увесистое золотое копьё; левая заканчивается тяжёлым болтером, чей узорный золотой щит отмечен словами «Приорис» и «Санкторум» в честь бастионов-близнецов Адепта Сороритас. Он — истинно бесценная реликвия, и его мощью распоряжается она.

Рядом стоят её сёстры, с немым обожанием глядящие на лицо Бога-Императора, и их восторжённость резко контрастирует с безразличием незрячих сервиторов-хористов. Из механических глоток киборгов льются слова древней литании, а над их многоголосьем стелется хорошо знакомая сладостно-печальная мелодия. Музыка кажется нереальной в своём совершенстве, но никакие благовония в часовне не могут перебить запахи плоти сервиторов: священных мазей, машинного масла и гнили.

К ней подступают две целестинки в серебряных латах, покорно склонив облачённые в шлемы головы. Та, что выше ростом, снимает с плеч Морвенн парчовую мантию, между тем как вторая протягивает приталенный нательник, который станет заменой накидке. Она без лишних слов принимает одежду и натягивает на себя, и плотная баллистическая ткань облегает тело подобно второй коже.

Далее следует гамбезон. Стёганый корзелет сходится на её плечах, груди и поясе, и в ней начинает закипать нетерпение. По всей Галактике бушует бесконечная война, однако сегодня Морвенн облачается в доспех для сражения иного толка. Сколько раз в бытность послушницей она наблюдала за священным ритуалом экипирования, каждый раз думая, каково это, стоять в оке бури? В те дни аббатиса-санкторум Сабрина казалась ей не иначе как святой, стоящей так близко к самому Богу-Императору, насколько это юная Вал могла себе представить.

Могла ли Сабрина — и любая её предшественница, — чувствовать ту же тревогу, ту же тоску по очищающей ярости битвы, то же бремя ответственности, что висит на её шее ярмом кающейся? Сегодня она облачается в броню не для войны, но для зала совета, дабы занять место подле других верховных лордов Терры, где её оружием станут слова — обязанность, к которой у неё нет ни склонности, ни таланта.

Все сервиторы-хористы, кроме одного, умолкают, и прекрасный гимн мучеников утихает до слабых отголосков, между тем как чистый голос солиста, напротив, возносится выше. Вал закрывает глаза, позволяя музыке унести мысли и наполнить душу священной решимостью.

Бог-Император, дай мне сил встретить грядущее.

— Аве Император, — поют сёстры.

На помост выпархивает херувимчик, сжимая в пухлых ручках наруч. Старшая целестинка Игнация берёт его и торжественно защёлкивает на правом запястье Морвенн, облачёнными в перчатку пальцами ловко затягивая ремешки, между тем как Фионнула, её заместительница, занимается левой рукой. Дальше приходит черёд налокотников и оплечий, пока её руки не покрываются святой бронёй, готовые к будущим испытаниям.

— Согласна ли ты принять бремя сих священных лат? — Голос Игнации грохочет через вокс-динамики шлема, зычно разносясь по часовне.

— Во имя Бога-Императора, я согласна, — отвечает Морвенн.

— Согласна ли ты использовать сие оружие — пику Озаряющую и трижды благословлённый тяжёлый болтер «Фиделис» — с ненавистью и яростью, как завещал Бог-Император?

— Во имя Бога-Императора, я согласна.

Свечное пламя мерцает, и в неровном свете «Очиститель Мирабилис» словно наполняется святым огнём.

— Согласна ли ты вести нас на священную войну, дабы разить недруга болтером и мечом?

— Во имя Бога-Императора, я согласна. — Обритого скальпа Морвенн касается холодный ветерок, отчего по спине пробегает дрожь.

— Тогда облачайся в доспех и бери оружие, дабы нести смерть врагам веры.

Три небольшие платформы на суспензорах, чьи края покрыты выгравированными именами святых, складываются в лесенку у ног «Очистителя Мирабилис». Их моторчики взвывают, когда Морвенн делает первый шаг, но мраморная платформа держится, словно высеченная в скале. Она ступает в командную люльку, и украшенный затейливой филигранью нагрудник встаёт на место со знакомым и приятным слуху щелчком. Ручки управления прямо под ладонями, и её латницы тотчас смыкаются на них.

Остаётся только шлем.

Херувимчик взлетает, возвращаясь в гнездо среди паутины стропил под крышей. Сестра в простой чёрной рясе ордена Священной Костницы — одного из орденов-пронатус, что опекаются святейшими реликвиями Сестринства, — протягивает ей на багровой бархатной подушечке позолоченный шлем, чело которого обрамляет золотой венец, а глазные линзы темны и незрячи. Морвенн склоняет голову и готовится принять финальное бремя, но прежде чем убор успевает опуститься, двери в собор распахиваются настежь, так что от грохота дерева по камню дребезжат глассические окна, а херувимчики в бездумном замешательстве разлетаются кто куда. Морвенн напрягается, и бронекостюм реагирует на непосредственную угрозу чередой плавных движений, вскидывая тяжёлый болтер и воспламеняя пику Озаряющую.

Но на пороге не враг.

Между окованными железом створками стоит послушница ордена Пресвятой Девы-Мученицы с раскрасневшимся от бега лицом и сползшим покровом. Вал уже шагает вперёд, и огромный боевой костюм с грохотом сходит по каменным ступеням помоста к нефу.

— Аббатиса-санкторум! — Девочка падает на пол, громко стукаясь коленями о плиты.

Старшая целестинка Игнация выступает вперёд и становится подле Морвенн, резко вскидывая руку.

— Послушница, ты забываешься.

Слова обрушиваются на девочку подобно удару в лицо, отчего её щёки наливаются ещё более густым румянцем.

— Простите. — Голос послушницы дрожит. — Но новости крайне срочные. Мне велели передать сообщение лично. Немедленно.

Из клуатра снаружи эхом долетает топот сабатанов. Морвенн этот звук знаком так же хорошо, как собственное дыхание: отделение Сестёр Битвы, быстро бегущее к часовне.

— Ты прервала священную церемонию, — не унимается Игнация.

— Дай ей сказать. — Морвенн разглядывает девочку. Новоприбывшая трепещет, её белые, без кровинки, руки вцепились в подол рясы. — Продолжай, послушница. Что за безотлагательные новости?

— Офелия VII атакована.

В памяти Вал всплывают картины последнего грандиозного сражения за Офелию VII: кардинальский мир, купающийся в нечестивом свете Великого Разлома; белокаменные города, тонущие в крови паствы; бесконечный рой нерождённых, грозящий уничтожить и поработить всё и вся на своём пути. До прибытия помощи в лице Чёрных Храмовников и крестового похода Индомитус примарха Робаута Гиллимана она уже смирилась с тем, что умрёт, и теперь каждый новый день для неё бесценный дар от Бога-Императора, который надлежит использовать для служения Ему.

Получается, та битва не закончена?

— Тиран Голубого Пламени. — Морвенн выплёвывает имя Повелителя Перемен словно сгусток желчи. — Неужели чудовище вернулось?

Послушница качает головой, и на Вал накатывает облегчение. Неважно, какая беда грозит планете, говорит она себе, ничто не может быть хуже того, что мы уже пережили.

— Что тогда?

Послушница произносит два слова, и теплившийся в ней огонёк надежды гаснет, словно задутая алтарная свеча.

Ибо то, что явилось на Офелию VII, хуже того, что она могла себе представить.  

ГЛАВА II

— Благослови нас, святая сестра!

Требования паломников нескончаемы, и у сестры Алейны Амарис из ордена Пресвятой Девы-Мученицы не остаётся другого выбора, кроме как игнорировать их все. Их руки оставляют разводы на её доспехе, на оторочке рясы видны грязные отпечатки пальцев, вонь немытых тел липнет к ним, словно смрад греха. Процессия идёт по Пути Святых к собору Афенасии Мученицы уже несколько часов, но толпа верующих с каждой секундой становится лишь гуще. Люди выстраиваются на озарённых факелами мостах, с которых виден Путь, силясь прикоснуться к священному реликварию из серебра, в котором хранится череп благой святой. Они высовываются из окон, тянутся с позолоченных парапетов, теснятся на винтовых каменных лестницах.

Когда Алейна выглядывает с каменного парапета, то видит под собой бесконечные мосты, дома, башни и контрфорсы Офелии VII, поднимая же глаза, она различает среди возносящихся шпилей лишь клочки неба — тёмного, будто свинец, и тяжёлого, как само проклятье. Собор высится в сердце настоящего лабиринта зданий из камня и адамантия, занимающих всё пространство без остатка, однако единственный истинный путь к нему отмечает величественная церемониальная дорога святых.

Просьбы не прекращаются, крики смешиваются с перезвоном вездесущих колоколов Офелии VII. Некоторые люди, жмущиеся у краёв Пути Святых — местные жители, изготовители идолов и делатели пергамента, для которых короткое паломничество вносит хоть какое-то разнообразие в многолетнюю рутину, но большинство — иномиряне, обменявшие всё заработанное за жизнь на билет до Офелии в трюме пустотного корабля. Они пришли к собору в надежде на искупление, как будто его можно продать или купить, словно кусок мяса на базаре.

Алейна знает, что это не так. Искупление можно получить лишь кровью.

Она юна по меркам Сестры Битвы. В начале Тринадцатого чёрного крестового похода Алейна была ещё послушницей, которую ждали годы тренировок, но потребности безжалостной войны на истощение вынудили перевести многих молодых сестёр в ранг полноправных воительниц, не подобающий тем по возрасту. Обернись всё иначе, она могла до сих пор носить панцирь вместо отливающих чернотой силовых лат, а её волосы скрывались бы под покровом, вместо того, чтобы быть выпрямленными и выбеленными до неестественного блеска, резко контрастировавшего с тёмно-коричневой кожей.

— Мой ребёнок, сестра! Благослови моего ребёнка!

Серебряная костница, хранящая в себе мощи святой, достаточно маленькая, чтобы её мог нести один паломник, но парящая суспензорная платформа, на которую та помещена, размером не уступает «Носорогу». Помимо самой реликвии, на платформе стоят шестеро членов орденов-пронатус в рясах с глубокими капюшонами, чьи голоса сливаются в хоре, прославляющем добродетели святой. Подле неё по Пути Святых шествует миссия сестёр от каждого ордена, в полуночно-чёрных, блестяще-серебряных, кроваво-красных и девственно-белых латах. В воздухе реют мерцающие серебристые стяги, держась в выси благодаря величайшему из чудес.

Святая Гестия из Серебряного Покрова, лучащаяся светом, быстрая и блистательная, с горящими святым огнём глазами, воспаряет вместе с дюжиной своих серафимок. Она — живая святая, воплощение воли Бога-Императора, и лишь ей подобает находиться на почётном месте над Триумфом святой Афенасии. В своё время уже её мощи в серебряной раке будут показывать верующей пастве, но сегодня она — яркое, живое напоминание о могуществе и милости Бога-Императора. Один только её вид наполняет сердце Алейны надеждой, которой почти удаётся выдавить горечь утраты.

Несмотря на торжественность хода, война, что разгорелась после открытия Великого Разлома, нанесла ощутимый удар по каждому из орденов. Когда Алейна позволяет себе окинуть взглядом процессию, ей трудно не замечать отсутствие любимых лиц. Смерть на службе Императору — дар, к коему следует стремиться, но масштаб последних потерь шокирует. Говорят, на каждую сестру, пережившую вторжение на Офелию безжалостного тирана Голубого Пламени, приходится одна, отлетевшая во славе к Золотому Трону. Сложно сказать, правда это или нет, но, истинно, ныне костницы Конвента Санкторума настолько же переполнены, сколь клуатры — пустынны.

— Сестра! Молю тебя!

Алейна кидает взгляд на оборванца в первых рядах толпы, протягивающего к ней извивающегося младенца. Лицо и руки мужчины увивают характерные ожоги, по которым в нём можно узнать свечника, делающего священные свечи для озарения чертогов веры. Некоторые волдыри заросли блестящей белесой кожей, другие ещё свежие и гноятся. И он, и ребёнок чумазые, волосы младенца напоминают грязно-золотой нимб, из открытого беззубого рта доносится испуганный плач. Тощий мужчина смотрит на неё с отчаянным обожанием, которое Алейна видела уже тысячи раз. Этот фанатизм из тех, что охватывает толпу подобно лесному пожару, из тех, что начинается с молитв, а кончается болтами.

— Отойди. — Голос Алейны тихим рыком раздаётся через вокс шлема. Паломники рядом с ним отшатываются, но сам отец не останавливается, продолжая проталкиваться за процессией. Лицо младенца лиловеет, а недовольные крики перемежает тяжёлое сипение, когда на крошечных губках начинает выступать розоватая пена. Алейна не госпитальер, но даже она узнаёт симптомы грудной болезни. Значит, это причина мольбы отца, почему он пересёк многие мили истерзанной поверхности Офелии VII, лишь бы посмотреть на шествие святой. Те, у кого есть деньги, смогут увидеть великомученицу, когда её вернут в место отдохновения, — а некоторым даже позволят прикоснуться к священному черепу кончиком очищенного и миропомазанного пальца, — но несчастное семейство к их числу не относится. Этот человек изморен голодом, одет в лохмотья, а башмаки истоптаны до такой степени, что сквозь дешёвую синтекожу уже проступают большие пальцы.

— Умоляю, сестра!

Он совсем близко. Слишком близко. Стоит отчаявшемуся паломнику сделать один неверный шаг, стоит оступиться, и он встретит свой конец под сабатонами воительниц.

— Я сказала, отойди.

На этот раз сила в голосе Алейны заставляет мужчину замереть на месте. Ему на воспалённые глаза наворачиваются слёзы, оставляя на грязных щеках две чистые полоски.

— Пожалуйста. Он всё, что у меня есть.

Сестре не нужно слушать дальше, чтобы узнать конец печальной истории: семья мужчины погибла при открытии Великого Разлома или сгинула от войны, голода или последовавшего мора. У этого человека не осталось ничего. Разве будет таким уж грехом дать ему немного надежды за то, что он уже потерял?

— Благослови тебя Бог-Император. — Дева касается кончиком бронированного указательного пальца грязного лба ребёнка. Мужчина в комбинезоне сельхозрабочего завистливо ахает и складывает на груди аквилу, но отец продолжает отчаянную погоню, не обращая внимания на великий дар.

— Возьми его, сестра. — Он протягивает ребёнка, словно подношение, и Алейна, наконец, понимает, чего он хочет. — Болезнь забрала мою жену и дочерей. У нас нет ни еды, ни топлива. Я хочу, чтобы он жил.

Разве ей составит труда забрать у отца младенца и передать его конвенту? Но что потом? В Конвенте Санкторуме нет детей, и негде присматривать за ребёнком до тех пор, пока не найдётся корабль, который доставит его в схолу прогениум. Толпа уже напряжена, алчно желая услышать ответ, коего дева дать не может. Согласиться значит открыть врата для отчаяния, которое она не имеет ни права выпускать, ни возможности остановить.

Да и на самом деле всё весьма прозаично: зачем Адепта Сороритас мальчик?

— Иди к госпитальерам, — говорит Алейна, и надежда в глазах мужчины умирает. — Они утешат тебя во имя Бога-Императора.

Он кивает, но его внимание уже обращается с Алейны на процессию, несомненно, в поисках другой сестры, чтобы попросить у неё того же. Она едва ли может его винить. Если на то будет воля Императора, ребёнку повезёт, и он попадёт к госпитальерам. Без неё две несчастные жизни оборвутся под тяжёлыми сабатонами или в давке тел среди других таких же пилигримов. Может, так было бы милосердней. Даже если дитя выживет сейчас, впереди его ждёт новая зима, новая болезнь, и новый шанс умереть.

Церемониальная дорога начинает подниматься к собору, чьи башни в мерцающем свете факелов отбрасывают неровные тени. Алейна идёт в ногу с сёстрами, молча вознося благодарственную молитву Золотому Трону. Находиться в присутствии не одной святой, а целых дух — истинное чудо, но недолгая встреча с мужчиной и его кашляющим ребёнком оставила на её скрытом под кирасой сердце тяжесть. Офелия VII потеряла так много, что пройдут десятилетия, прежде чем она вернёт былую славу, и для таких свечников дорога эта будет полна тягот и лишений.

Солнце исчезает за тучей, и мерцающее сияние стягов тускнеет, становясь свинцово-серым. Из толпы доносится бормотание, в воздухе повисает напряжение, как перед бурей. Неожиданный порыв ветра поднимет пыль у неё под ногами, и ударяет с такой силой, что ближайший паломник шатается и едва не валится с ног. Свет резко усиливается, как при солнечном затмении, и на один ошеломительный миг Алейна задаётся вопросом, не чудо ли это, не благословляет ли Бог-Император их ход демонстрацией Своего могущества…

А затем раздаются крики.

Паника прошивает толпу подобно разряду молнии, и на запруженной людьми улице тут же воцаряется хаос и столпотворение.

Где реликвия?

Она рыщет взглядом по тому месту, где только что парила суспензорная платформа, но видит лишь обезумевшую толпу. На неё пялятся потрясённые глаза, за рясу и броню хватаются руки, пока она не обнаруживает, что её дёргает из стороны в сторону, словно игрушку в руках дерущихся детей. Один удар латницей положит конец их возне, но она не может поднять на них руку, запутавшись в сплетённой ею же паутине нерешительности. А в следующий миг мимо неё проносится приклад болтера, врезаясь в череп ближайшему паломнику, отчего тот падает, и его тело тут же поглощает бурная паникующая масса. Она оглядывается и видит шлем старшей сестры из Кровавой Розы, которая в ответ лишь едва заметно кивает.

— Благодарю вас… — начинает Алейна, но старшая сестра уже отвернулась, проталкиваясь сквозь толпу паломников в направлении реликвария.

— Вижу врага. — Донёсшийся из вокса голос святой Гестии спокойный и приятный, как глоток чистой воды, однако от её слов Алейну всё равно пробирает озноб.

— Что за враг? Количество? — Раздаётся в ответ аугментический хрип палатины Суджаты. В последний раз дева видела её во главе хода, когда они только начали Триумф святой, но с тех пор, как процессия тронулась в путь под звон колоколов и рёв фанфар, прошло несколько часов. Теперь ей кажется, словно это случилось в иной жизни.

Повисает долгая пауза. Затем:

— Повелители Ночи. Их не сосчитать. А с ними летающий сосуд проклятья.

— Будьте храбры, сёстры мои, — говорит Суджата. — Мы — длани Бога-Императора.

Из толпы слышится грохот болтерного огня, достаточно далеко, чтобы Алейна не увидела цель, но притом так близко, что она замечает разлетающиеся брызги крови. Над ней проносится тень Гестии, и она кидает взгляд на небо, отчаянно моля о наставлении и воодушевлении. Где враг? Что ей делать?

Но летающая фигура принадлежит не святой. Силуэт кажется неправильным, плечи слишком широкие, шлем искажён и увенчан чудовищными крыльями, а краска на доспехе поглощает свет, вместо того, чтобы его отражать.

Бог-Император, дай мне смелости.

Кожу щиплет от страха. Латницы крепче сжимают болтер, поворачивая ствол вверх. Садящееся солнце пересекает вторая тень, и третья, а тогда небо становится чёрным от тел. Над головой звучит рог, и святая Гестия с неимоверной скоростью воспаряет ввысь, её меч пылает, а серебряный доспех как будто светится изнутри.

— Шкатулка-реликварий! — раздаётся по воксу голос Суджаты. — Защитите благую мученицу!

С неба бьют разряды огня. Алейна расталкивает людей, двигаясь к ядру процессии, а воздух меж тем темнеет, наполняясь ядовитым дымом. Керамитные пластины её доспеха устойчивы ко всему, кроме самого сильного жара, однако несчастные пилигримы такой защиты не имеют, и их крики сливаются в стену звука, мешая Алейне сосредоточиться. Где реликварий, где враги? Путь Святых горит, а она ещё даже не увидела цель.

— Еретики! — Палатина Суджата ревёт, и через мгновение за её словами следует раскатистая очередь из болтера. — Смотрите в небо! Убивайте их!

Толпу прошивает ещё один поток огня, и к солнцу валит густой, как из крематория, чёрный столб дыма. Сквозь вихрь к ней мчится пылающая фигура, и она едва не стреляет, но её палец замирает на спусковом крючке, когда человек пошатывается, и валится на неё. Секунду Алейна держит за плечи одного из паломников, с чьего лица отслаивается чернеющая кожа, а волосы уже сгорели дотла, но затем слева грохочет болтер, и голова человека взрывается. Труп падает на землю и продолжает дымиться, а потёки плавящейся синтеткани прожигают крошечные канавки в обугленных ошмётках кожи.

— Сестра!

Усиленный воксом голос выдёргивает воительницу из оцепенения, и, обернувшись, Алейна упирается взглядом в глазные линзы шлема модели «Саббат» — кроваво-красного с девственно-белым визором и золотой гербовой лилией на лбу. Ей требуется мгновение, чтобы узнать виденную раньше старшую сестру — хотя случилось это «раньше» секунды, минуты или часы назад, она уже не уверена.

— Нам велено защищать реликварий. Живо!

Это не первый бой Алейны — вовсе нет — но стремительность и хаотичность атаки грозит сломить её решимость. Она возносит молитву, прося помочь ей сосредоточиться — в битве, Бог-Император, дай мне познать твёрдость твоей воли, — и торопливо кивает. Старшая сестра убила паломника из милосердия, но скорость и кровавость его смерти всё равно потрясла её до глубины души. Он не был ни еретиком, ни врагом, а лишь одним из верующих, которому не повезло оказаться среди апокалипсиса пламени и смятения.

— Да, старшая сестра.

Вторая женщина уже прокладывает путь сквозь толпу, в одной руке сжимая болт-пистолет, в другой — цепной меч. Алейна спешит за ней, пот, выступивший на лбу от удушливого жара внутри шлема, щиплет глаза и наполняет рот привкусом соли. А затем мир тонет в огненном зареве, и её подбрасывает в воздух.

На мгновение она становится невесомой, а тогда падает на землю с такой силой, что из неё вышибает дух. Воительница лежит, слепая и оглушённая, со звенящими ушами, ощущая, как по правой щеке течёт что-то липкое. Попытка сделать вдох превращается в настоящую пытку, и когда ей всё же это удаётся, она чувствует кровь.

Кто-то кричит, но вокс — или, может, её слух — слишком пострадал, чтобы она поняла, кто говорит, и о чём именно. Дева встаёт на колени, дрожащей рукой отщёлкивает зажимы шлема и снимает его. Освободившись от душащей тесноты убора, она благодарно втягивает воздух, за что получает полные лёгкие горячего дыма, от которого грудь сводит в натужном болезненном кашле. От силы взрыва в ушах у неё как будто звенят соборные колокола, перед глазами всё плывёт.

Посреди Пути Святых зияет воронка шириной в сорок футов. Парапет вдоль западной стороны разлетелся на куски, оставив осыпающийся край из разбитых камней и искорёженных металлических прутьев, постепенно срывающихся в провал. Алейна с трудом поднимается на ноги и придерживается за основание раскрошенной колонны, одновременно пытаясь восстановить равновесие и понять, что происходит. Дорога стала практически неузнаваемой, скрывшись под грудами щебня, изломанными телами и густой пеленой дыма. Она бредёт вперёд, затем замирает, когда сабатон стукается обо что-то твёрдое: серафимка с серебряном доспехе лежит лицом вниз, её правая рука обрывается у плеча, шея вывернута под несовместимым с жизнью углом.

Реликвария нигде не видно.

— Палатина! — кричит Алейна, но её голос тонет в грохоте боя. Где все командиры? Она в отчаянии озирается, пытаясь найти кого-то вышестоящего по званию — палатину, старшую сестру из Кровавой Розы, хотя бы одну из сестёр-пронатус, — любого, кто может отдать ей приказ и спасти от неопределённости. — Палатина Суджата!

Вокс продолжает молчать.

В дыму перед ней что-то движется — огромная чёрная тень с красными глазными линзами, горящими подобно жаровням. Один из Повелителей Ночи, о которых говорила святая Гестия, предатели из VIII легиона — некогда возлюбленные сыны Бога-Императора, а теперь впавшие в немилость и присягнувшие служить Архиврагу. Её живот скручивает от ненависти и страха, однако вместе со знанием приходит облегчение. Врага, имеющего имя, она может убивать, может ненавидеть, своей осязаемостью он смывает прочь смятение, грозившее захлестнуть её без остатка.

Она поднимает болтер и открывает огонь, посылая очередь снарядов в керамитный доспех, где те рвутся подобно сретенским фейерверкам. Еретик продолжает неумолимо идти на неё. Между гротескно удлинённых перстов на его левой руке трещит сине-белая молния, в правой он стискивает палаческий силовой топор, с чьего волочащегося по земле лезвия сыплются искры. Доселе она боролась с такими монстрами только в составе отряда сестёр — ни разу один на один, и ни разу, едва держась на ногах и ничего не слыша из-за звона в ушах.

Бог-Император, даруй храбрость своей верной слуге.

Еретик выходит из дыма, чудовищный в своём святотатственном величии. Ростом он в девять футов, переливающиеся полуночно-синие латы покрыты свернувшейся кровью. С шипа держателя у него на плечах на Алейну глядят гниющие лица покойников, от части которых остались одни черепа, другие — такие свежие, что могли быть отняты секунды назад. Свет отражается от металла аугментической гортани, торчащей из разорванной шеи, и дева с ужасом узнаёт в верхней голове палатину Суджату, чей правый глаз вынут из глазницы, а окровавленный рот отвис, словно в бесконечном предупреждающем крике.

Лёгкие Алейны наполняются вонью падали, густой и тошнотворной, трупные мухи гудят словно в такт с сердцебиением. Каждая частичка естества кричит ей бежать, однако мышцы не слушаются, и она не в силах отвести взгляда от единственного глаза палатины. Беги, слышит она голос мёртвой женщины. Беги, иначе разделишь мою судьбу.

Но Суджата в жизни не сказала бы таких слов. Она бы сказала Алейне бороться.

— Еретик! — палец девы сжимается на спусковом крючке болтера, накрывая сине-бронзовые латы шквалом разрывных снарядов. — Сгинь! — Воздух густеет от дыма, запах гари почти перебивает прогорклую вонь лежалого мяса, но когда он рассеивается, монстр исчезает. Он умер? Неужели очереди из трижды благословлённого болтера хватило? Ответ приходит во вспышке молнии, когда когтистая рука рассекает воздух и выбивает болтер у неё из ладоней.

— Что за глупость. — Чемпион Повелителей Ночи качает головой. — Каково высокомерие — думать, будто ты устоишь против меня. — Слова звучат тяжёлым рыком, который словно скребёт саму душу Алейны, общая вечность страданий в руках еретика.

— Кто ты такой, что я должна тебя бояться? — выплёвывает воительница.

Из-под крылатого шлема грохочет глубокий смех.

— Я — Смерть Святых.

У Алейны есть время помолиться о быстрой смерти, попросить, чтобы её душа обрела место подле Золотого Трона, прежде чем её голова присоединится к остальным на держателе для трофеев еретика, а затем чёрные тучи расходятся, и является чудо.

Подобно яркой серебряной комете святая Гестия спускается на пламенных крыльях, глаза её пылают горячей белизной, полыхающий меч устремлён в чёрное сердце еретику. Он оборачивается, и огромный кулак задевает Алейне висок. Удар скользящий — придись он в полную силу, то наверняка раздробил бы ей череп, — но его всё равно хватает, чтобы дева, крутанувшись, рухнула на землю с расцветшей за глазами болью. Сквозь дымку, серебряным покровом затуманивающую зрение, она видит, как он вскидывает молниевый коготь, чтобы парировать силовой меч святой, и от их соприкосновения воздух озаряется ослепительно-белой вспышкой. Они подобны витражам с глассического окна — демон, вздымающийся навстречу падающему ангелу, — подобны иллюстрациям из святой книги — яркая, как неземной огонь, святая, и тёмный, как сама скверна, Повелитель Ночи.

Волосы Гестии обрамляют её голову серебрящимся нимбом. Пистолет в руке святой выпускает шквал сиятельного пламени прямо еретику в лицо, однако вместо удушающего смрада горящей плоти воздух наполняется сладостью благовоний. Её лицо лучится светом, и зрелище это настолько восхитительное, что у Алейны перехватывает дух. Дева силится подняться, но ноющие мышцы подводят её, и, всё что она может — восторженно наблюдать, как святая возносит клинок и пикирует вниз, несомненно, готовясь нанести смертельный удар.

Смерть Святых такой быстрый, что Алейна не успевает уследить за ним взглядом. Одним плавным движением он раскручивает топор над головой и магнитно крепит его к задней пластине доспеха, хватает её за руку и вдавливает пальцы святой в рукоять меча.

— Труп-Император не спасёт тебя. — Смерть Святых подаётся к святой, и молниевый коготь тянется к её лицу.

— Ты не победишь! — Гестия отстраняется, двигатели крылатого прыжкового ранца протестующе ревут, но хватка Повелителя Ночи слишком крепкая. Медленно, неумолимо, он начинает тянуть воительницу к земле.

На плече Алейны смыкается рука.

— Сестра. Мы должны действовать. Сейчас.

Дева из Кровавой Розы снова рядом с ней, её доспех измазан в крови, а одежда висит обугленными лохмотьями. Она толкает перед собой тощую послушницу, прижимающую к груди серебряный реликварий. Алейна поднимается на нетвёрдых ногах, и окидывает землю взглядом в поисках болтера, но тот исчез, затерявшись среди дыма и бойни. Тогда она достаёт болт-пистолет, и, пошатываясь, целится. Две фигуры — святая и архигрешник — так близко, что она не сможет попасть в цель, не рискуя при этом задеть Гестию. Она оглядывается на старшую сестру, ожидая приказов, однако та уже идёт вперёд с цепным мечом в руке.

Но они опоздали.

С криком рвущегося металла еретик пробивает когтистой рукой нагрудник Гестии. На кончиках когтей сверкают молнии, когда те выходят у неё между лопатками, а тогда её голова откидывается назад, и из глаз и рта бьёт серебряный свет. Секунду святая висит в воздухе, словно готовясь взмыть в небо, затем её тело обмякает, и свет в глазах гаснет.

Смерть Святых вырывает молниевый коготь, и Гестия падает на колени, её голова запрокидывается, так что глаза в безмолвной мольбе смотрят в небо. Он достаёт топор, и одним плавным движением сносит ей голову с плеч.

— … ко мне!

Смутно, словно в тумане, Алейна осознает, что к ней кто-то обращается. Рука в кроваво-красной перчатке хватает её за наплечник и толкает за обвалившуюся арку, где уже прячется послушница сестёр-пронатус. Старшая сестра из Кровавой Розы поднимает визор, открывая вспотевшее оливковое лицо, на чьей левой щеке вытатуирована гербовая лилия, а правую оспинами покрывает созвездие крошечных шрамов. Сквозь дым Алейна видит, как Смерть Святых поднимает отрубленную голову Гестии за серебряные волосы и водружает в центре шеста для трофеев.

— Слушай меня, — шипит старшая сестра. — Сегодня мы уже потеряли одну святую. Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы не лишиться ещё одной.

ГЛАВА III

— Нет, — говорит Морвенн.

Слово эхом разносится по залу подобно рявканью болтера. Два сервочерепа висят в воздухе, заливая мягким красноватым светом большой стол из криводрева и одиннадцать сидящих сановников, незанятое кресло позади неё и пустующий трон лорда-регента.

Никто не говорит.

Она единственная из двенадцати на ногах, и одна из двоих в доспехе, возвышаясь на целую голову даже над Траянном Валорисом. Капитан-генерал Адептус Кустодес держит силовое копьё — такое же, как в правой руке «Очистителя Мирабилис», а лицо его скрыто под золотой маской шлема с высоким плюмажем. Зал сената невероятно просторный, его чёрные гранитные стены скорее поглощают, нежели отражают мерцающий свет люменов, однако выражения на лицах других верховных лордов видны безошибочно.

Презрение. Отвращение. Враждебность.

— Нет? — Посланник Патерновы, Кадак Мир, отзывается первым, единственное слово доносится из-под бархатного капюшона сиплым шёпотом. Его место находится справа от пустого трона, а перекошенное тело укутано в многочисленные слои тяжёлых одежд. Вся его плоть выше рук скрыта из виду, запястья бледные и костистые, пальцы — отчего-то кажущиеся слишком длинными, — сужаются до заостренных кончиков ногтей. В навигаторе есть что-то, отчего на него трудно смотреть прямо, некое едва уловимое ощущение неправильности, нечто нечеловеческое.

Вал буравит взглядом тьму под капюшоном. У неё нет желания отворачиваться.

— Может, милостивая аббатиса соизволит развернуть своё заявление, — продолжает Мир.

— Я сказала — нет, милорды. — Она расправляет плечи, и «Очиститель Мирабилис» с мягким урчанием моторов повторяет движение. — Нет, я отклоняю ваше предложение. Нет, размытое обещание прислать подкрепления на Офелию VII «когда позволят обстоятельства» неприемлемо. — Морвенн не пытается скрывать омерзение в голосе. — Ей грозит опасность сейчас, и моё место — и место каждой незадействованной в боях Сестры Битвы — там. Просить у меня оставаться в стороне, пока планета под ударом — оскорбление высшего порядка.

Навигатор склоняет бесформенный капюшон набок.

— Просить у нас оголить оборону Святой Терры, чтобы защитить Офелию VII от какого-то… — Он издаёт сиплый смешок, напоминающий дуновение сухого ветра меж давно истлевших костей. — От какого-то рейда Повелителей Ночи мне кажется оскорблением ещё большим.

Её скрытые под перчатками ладони сжимаются от ярости. Атака на благословенный кардинальский мир — плохо само по себе, но упрямый кретинизм Кадака Мира в тысячу раз хуже. Как он не понимает того, что она ему втолковывает? Пришло время действовать, но он, похоже, предпочитает оставаться в плену беспечности и самоуспокоения.

— Это не просто рейд. — Она тяжело оглядывает остальных верховных лордов, как будто может заставить их понять одной силой взора. Если бы только всё было так просто.

— Нет?

— Он — Смерть Святых.

В зале повисает ожидающее молчание.

Морвенн делает глубокий вдох, задерживает его, затем выдыхает, медленно считая до пяти. Встреча превратилась в игру словами, болото, засасывающее ноги, замедляя её и постепенно утягивая вниз. Какие зверства творятся в кардинальском мире, пока она впустую тратит здесь время?

— Это имя должно нам что-то говорить? — интересуется Кадак Мир.

— Он столетиями охотился на сестёр Серебряного Покрова. Его ударный крейсер возникает без предупреждения, убивает без жалости, и исчезает без следа. Иногда он появляется снова спустя пару месяцев, иногда проходят целые поколения, прежде чем он возвращается, чтобы жечь наши храмы, убивать сестёр и равнять с землёй соборы. Но раньше он никогда не приходил на Офелию. У нас появился шанс уничтожить угрозу, что донимала мой орден тысячелетиями — а вы упустите его из-за своей бездеятельности.

— Не вижу причин для такой срочности. — Мир пожимает плечами. — По вашему же признанию, Смерть Святых позже вернётся.

— К тому времени мы можем уже умереть!

— У него весьма впечатляющий титул. — Замечание исходит из уст кардинала Ритиры, ещё одного назначенца Мстящего Сына в совет верховных лордов. Она — женщина с пухлым лицом, принявшим выражение учтивого сочувствия, однако Морвенн не обманывается её кажущейся кротостью. Несомненно, точно с таким же выражением экклезиарх смотрела на еретиков и инославцев, прежде чем отправить их на костёр. — Он самопровозглашённый или дан вашим орденом?

— У моего ордена для него есть только смерть, и она его заждалась. — Вал качает головой. — Но прозвище ему подходит. Мне перечислить имена всех убитых его рукой? Святых, чьи отрубленные головы гниют на его держателях для трофеев? Поверженных паломников? Замученных сестёр, обезглавленных послушниц?

— В этом нет нужды, аббатиса-санкторум. — Великий магистр Ассасинорума, Фадикс, умиротворяюще поднимает руку. Он — невысокий человек в простой серой рясе, не запоминающийся совершенно ничем, помимо того, как он держится — в каждом его движении сквозит тщательно выверенное, осторожное изящество. Он может напоминать обычного адепта, но если подозрения Морвенн верны, Фадикс — самый смертоносный человек в зале. — Независимо от грехов еретика, вы должны понимать нежелание совета потакать вашим желаниям. Благая аббатиса Сабрина, ваша предшественница, пропала в подобном варп-перелёте, а сейчас времена неспокойные. Сестринство не может позволить себе потерять ещё одну аббатису-санкторум так скоро после вашей инвеституры.

— Это меньшая из моих забот. — Морвенн не пытается говорить тише. — Лучше прожить недолго, неся смерть врагам Бога-Императора, чем тысячу лет гнить в этом зале.

— Я также был орудием смерти для недругов Бога-Императора, аббатиса-санкторум, однако теперь я служу иным образом. — Голос Фадикса примирительный, но Морвенн не питает иллюзий. Он — гадюка, и слова его змеиные. — Я понимаю, что вами движут эмоции, и следует многое обсудить…

— Многое обсудить? — Вал бьёт кулаком по столу, и по полированной поверхности разбегается паутина трещин. — Пока мы тут болтаем, Офелия VII горит.

С жужжанием механизмов генеральный фабрикатор Адептус Механикус склоняется над столом, и его единственный телескопический глаз выдвигается вперёд, вперяясь в неё внимательным взглядом.

— Чего вы так боитесь, аббатиса? — Голос генерального фабрикатора мелодичный, однако в нём чувствуется что-то неуловимо нечеловеческое. Остался ли под той багровой мантией хоть намёк на людскую плоть? — В Конвенте Санкторуме много Сестёр Битвы. Вы ведь не сомневаетесь в их умениях?

Морвенн встречается с ним взглядом и живо представляет, как душит техножреца его же мехадендритами. Ей давно следовало быть на Офелии вместе с сёстрами, подальше от этих интриганов. Бог-Император предопределил ей сражаться на поле брани, а не вязнуть в бесконечной борьбе за политические выгоды.

— Вы не слушали, — цедит она. — Или слушали, но не смогли понять.

— Мой слуховой аппарат не сбоит, аббатиса-санкторум, как и когитаторы, механические и органические. — Рука, состоящая из сцепленных между собой сочленений и пальцев, описывает широкую дугу. — Никто не сомневается в вашей доблести и не отрицает жертв ваших сестёр. Но едва ли удивительно, что у вас проблемы с боевым духом.

Воительница до хруста стискивает зубы.

— Дело не в боевом духе, и угроза далеко не проста.

— Нет, конечно. — Навигатор, Мир, в издевательском умиротворении поднимает тощие руки. — Но не каждое нападение отличается планетарным размахом. В истории вашего мира было полно таких рейдов, и налётчиков с лёгкостью прогоняли назад в варп.

— Недооценивать врага означает привечать поражение.

— А переоценивать означает направлять ресурсы, коих у нас мало, на глупые затеи. — Высокомерие навигатора не поддаётся осмыслению. Он склоняет голову, и с неё падает капюшон, открывая улыбающийся безгубый рот посреди личиночно-белого лица.

Глаза Вал застилает гнев. Её руки сжимаются на ручках управления «Очистителя», и огромный бронекостюм подступает на полшага ближе к столу. Навигатор отшатывается, будто от удара током, и его кресло скрежещет по мраморному полу. Морвенн опускает голос до угрожающего рыка, иначе она заорала бы мужчине в лицо.

— Будь вы воином, лорд-навигатор, то поплатились бы за такое обвинение кровью. К счастью для вас, прежде я не видела человека, менее пригодного в солдаты.

Кадак Мир сглатывает.

— Ваш заносчивость однажды выйдет вам боком, Морвенн Вал.

Фадикс откашливается.

— Милорд-навигатор. Естественно, что аббатиса желает смерти врагам Империума, и любая угроза Конвенту Санкторуму — угроза самой Экклезиархии. — Он поворачивает к ней незапоминающееся лицо, и она видит улыбку, которая, по всей видимости, должна её успокоить. — Но, возможно, стоит напомнить, что ваши сёстры не одни — там также присутствует братство Чёрных Храмовников, на случай, если им потребуется защита.

— Защита? — На этот раз слово срывается неосознанно, вытолкнутое с уст волной гнева. — Мы с сёстрами веками проливали кровь подле сынов Дорна. И вы хотите, чтобы я просила их о помощи?

Траянн Валорис подаётся вперёд.

— Маршалу Армонду Монтфорду поручили охранять Офелию VII после поражения тирана Голубого Пламени. В последнем послании от сынов Дорна говорилось, что он получил тяжёлое ранение. По сообщению апотекария, со временем маршал излечится, но командование обороной передано кастеляну Аймару Танкрету. Хороший воин, пусть и не такой многоопытный, как маршал Монтфорд.

— А значит, с такими союзниками вашим сёстрам не понадобятся подкрепления со Святой Терры. — Голос Кадака Мира пропитан самодовольством. — И я готов поспорить на каждый трон в сокровищнице, что с угрозой разберутся ещё до их прибытия.

— Мы говорим о святой земле, — произносит Морвенн. Почему они закрывают на проблему глаза? — О жизнях моих сестёр. О древних, уникальных реликвиях.

— Я ценю кардинальский мир не меньше вашего. — Голос Эос Ритиры полон укоризны. — Но ресурсы, коими наделил нас Бог-Император, далеко не безграничны, и вы готовы забрать их от Святой Терры ради ненужного путешествия.

— Что скажут остальные? — Вал отходит от стола и переводит взгляд на остальных верховных лордов. С ним встречается только капитан-генерал кустодиев. Другие, похоже, больше заинтересованы разглядыванием собственных рук или тёмных закутков зала.

— Я поддерживаю аббатису-санкторум. — Грохочущий голоса Траянна Валориса заполняет зал, и Морвенн внезапно накрывает облегчение. Она не нуждалась в одобрении ни одного смертного, чтобы понимать правоту своих действий, но капитан-генерал — единственный верховный лорд комнате, чьё мнение она ценит. — Офелии VII грозит большая опасность. Мы будем глупцами, если проигнорируем её.

— А если этот Смерть Святых переведёт своё внимание на Святую Терру, капитан-генерал? — Кадак Мир взмахивает белесой рукой. — С тем же успехом атака на кардинальский мир может быть уловкой, чтобы заставить нас ослабить оборону.

Вот она — настоящая причина отказа Мира предоставить помощь. Политика сделала его мягким, и желание защитить собственную шкуру в нём так сильно, что он скорее позволит Галактике сгореть, чем рискнёт жизнью. Хуже того, остальные верховные лорды — за исключением Валориса — видимо, слеплены из того же теста.

Она напрасно тратит время.

— Капитан-генерал, ваша поддержка много для меня значит, но время слов прошло. Если только совет не желает пересмотреть свою позицию, то моё место рядом с сёстрами.

Кардинал Ритира неуютно ёрзает в кресле.

— Может, поставим сей сложный вопрос на голосование?

Фадикс поднимает бровь.

— Проголосуем поднятием рук. Кто за?

Поднимается единственная золотая латница. — Остальные — перчатки магистров Астрономикана и Адептус Астра Телепатика, ладони представителя Инквизиции и остальных, — остаются на столе. Морвенн глядит на кардинала Ритиру, но старшая женщина не встречается с ней взглядом.

— Для протокола — Сенаторум Империалис выступает против такого курса действий. — От удовлетворения в голосе Кадака Мира, кажется, может скиснуть молоко.

— Приоритеты совета мне ясны. — Морвенн заставляет себя склонить голову. Она отпускает ручки управления бронекостюма, чтобы белыми как мел пальцами сложить на груди аквилу. — Я потратила достаточно времени на слова.

Она выходит из комнаты, и большие двойные двери закрываются за ней с зычностью похоронного звона.

ГЛАВА IV

Кающаяся под номером 867, — которая до сих пор считает себя Летой Фулменс, несмотря на тот факт, что никто так не называл её уже более десяти лет, — смотрит на грубо обтёсанный потолок пещеры и представляет небо за ним. Грязный жёлтый воздух в шахте смердит немытыми телами и экскрементами, но мысли уносят её наружу, к свежему ночному ветерку, дующему под мерцающими огоньками далёких звёзд.

Или так она себе представляет.

Это стало для неё игрой — пытаться вспомнить подробности прошлой жизни, хотя долгие годы заключения размыли границу между реальностью и воображением. Воспоминания о первой половине жизни поделены между двухкомнатным жилым блоком и схолой при местном мануфакторуме, заучиванием катехизисов веры днём, и историями отца перед сном. Раньше она могла в точности представить его лицо, но теперь память о нём стала обрывочной: колючее прикосновение щетины к её щеке, запах свежего пота и машинного масла. Раньше всё это означало безопасность, но те дни давно в прошлом.

У щеки щёлкает плеть, вырывая Лету из задумчивости. Она рада вмешательству. Мысли об отце пробуждают воспоминания о том, что случилось потом. Фанатики с горящими факелами, охваченный пламенем жилой блок, крики умирающих. И идущие сквозь дым женщины в блестящих серебряных доспехах, из чьих глазных прорезей в безликих шлемах льётся зловещий зелёный свет. Запах горящей кожи и волос она помнит до сих пор, спустя долгое время после того, как то пламя угасло дотла.

— Возвращайся к работе, кающаяся!

Плеть хлещет снова, и на секунду ей хочется плюнуть надзирателю в лицо. Тяжёлый стальной намордник, закрывающий рот, не позволит ей этого сделать, но фантазия всё равно приятная. Все кающиеся работники постоянно носят такие плохо прилегающие приспособления на лицах, снимая их только для единственного приёма пищи в день и последующих молитв. Иногда, когда намордник снят, и надзиратели отвлекаются, она проводит пальцами по зарубцевавшимся шрамам и задаётся вопросом, как сейчас выглядит. Впрочем, ответ написан на лице каждого кающегося вокруг. Она немытая и тощая.

— Восемьсот шестьдесят седьмая! Ты оглохла?

Лета кивает, позволяя тяжести намордника якобы покорно увлечь голову вниз. Она хорошо знает надзирателя Юлия, и знания те ей совершенно не нравятся. Он — здоровяк, бледнокожий и бритоголовый, с толстой складкой плоти на шее, свидетельствующей о таком хорошем питании, о котором ей остаётся мечтать. Некоторые другие надзиратели занимаются своей работой с мрачной исполнительностью, но этот даже не пытается скрывать, как ему нравится причинять страдания. Малейший намёк на неподчинение карается несоразмерным и суровым наказанием, но в тех редких случаях, когда в шахты наведываются святые сёстры, он превращается в само лебезящее подобострастие. Если подумать, то Лета предпочитает с его стороны жестокость.

Жестокость ей понятна.

— Я сказал — за работу! — Плеть трещит снова, и на этот раз кончик задевает шею. На коже расцветает яркая боль, но, впрочем, ей доставалось и сильнее. Через пару минут она стихнет до слабой пульсации. Через неделю о ней будет напоминать лишь очередной шрам. Боль пройдёт, как и всегда. Второй удар приходится туда же, и на этот раз с её губ невольно срывается болезненное шипение. — Работа — дар от Бога-Императора! — кричит Юлий. — Служением ты искупишь свою жалкую душонку!

Лета поднимает кирку и присоединяется к остальным кающимся, которые дробят камни. На долю секунды она задаётся вопросом, каково было бы всадить её надзирателю в череп. Конечно, она умрёт ещё до того, как успеет вырвать кирку обратно — автоматы и шоковые дубинки его напарников об этом позаботятся, — но пару секунд удовлетворения того бы стоили. В своём воображении она размахивается киркой снова и забивает её Юлию в левую глазницу, так что на его щёку брызжет блестящее кровавое желе.

Вместо этого кирка ударяет о скалу. От неё отпадает ещё кусок, и сутулая беззубая женщина, что спит на нижней койке под Летой, закидывает отколотый камень в грубый тканый мешок. Номер «874» на робе кающейся служит напоминанием о том, что они прибыли вместе на том же битком набитом наземном транспортнике. Женщину зовут Эвания, и первые пару жутких ночей в шахте она пыталась унять страх Леты перед тьмой тихими успокаивающими словами. Той маленькой отраде пришёл жестокий конец, когда Юлий услышал её, снял с Эвании намордник и выбил зубы пяткой шоковой дубинки.

После этого шепоты прекратились.

Когда камнями наполняется десять мешков, кающиеся грузят их на тележки, которые, в свою очередь, выталкивают на поверхность окончательно сломленные бедолаги, что точно уже не поднимут голов к звёздному небу. Лета давно перестала задумываться, какой цели служат их труды. С тем же успехом, как только туннели будут вырыты на ту протяженность, которую их мучители сочтут достаточной, им могут просто приказать начать их закапывать.

Кирка отбивает от стены очередной кусок скалы, и она нагибается, чтобы переложить его в мешок Эвании. Старшая женщина поднимает голову, и на секунду Лета встречается с ней глазами, однако в них больше нет ни узнавания, ни искры жизни. Такое чувство, будто дух оставил тело Эвании вместе с зубами, и теперь она не более чем медленно умирающий сервитор, выполняющий заученные действия. Все они такие — кающиеся, с которыми она делит заключение, и их неживые глаза — окна, в которые видны ещё более мёртвые души. Сколько пройдёт времени, задаётся вопросом Лета, прежде чем от истощения и жестокости не иссякнет и её воля к жизни?

Кающаяся.

Слово подобно железной цепи у неё на шее. Отец раскрыл Лете его значение задолго до того, как оно стало смыслом её существования: тот, кто искупает свои грехи и ищет прощения. Если бы она только знала, какой грех должна искупать, причину, по которой сёстры Адепта Сороритас приговорили её доброго отца к смерти на костре, а дочь — на бесконечный труд в лишённой света яме. Она часто молилась, прося о понимании и прощении, но ответа так и не услышала.

Грязные жёлтые люмены пещеры мерцают. Лета не отрывается от работы, но треск помех из вокс-аппарата на поясе Юлия привлекает её внимание. Она украдкой кидает на него взгляд, и видит, как тот подносит передатчик к уху. Он меняется в лице, и привычное самодовольное выражение сползает с него подобно коже с гниющего трупа.

— Да, милорд, — говорит он. — Я прослежу за этим ли…

Из рупоров в шахте раздаётся рёв сирены, заглушая слова надзирателя и заставляя волоски на затылке Леты подрагивать одновременно с нарастаниями и спадами зловещего сигнала. Звук оживляет даже замученных рабочих, и среди них слышится возбуждённое бормотание — и надзиратель тут же активирует шоковую булаву и лупит склонившуюся над мешком Эванию. Старуха валится с ног, и вокруг её судорожно дёргающего тела рассыпается бесполезное содержимое мешка. Из-под намордника струйкой сочится кровь.

— Вы все! Положить кирки! Спинами к стене! Живо!

Инструменты кающихся с лязгом падают на землю. Лета откладывает кирку вместе с остальными, и замирает — ненависть горит в ней так сильно, как будто она проглотила горящий уголёк. У её ног лежит кусок камня размером с кулак, выкатившийся из мешка Эвании. Прежде чем встать, она подбирает его и прячет ладонь в рукав робы.

К вою сирены добавляется глухой стук металла по металлу. Лете требуется секунда, чтобы понять, откуда исходит звук: большая решётка, отделяющая верхний и нижний ярусы шахты, опускается. Надзиратель прячет шоковую булаву и отступает прочь, мечась взглядом между сбившимися в кучу кающимися и пещерой за спиной. Он собирает инструменты и надёжно запирает их в нише за тяжёлым железным ставнем.

— Ждите здесь. — Его голос дрожит. — Ни звука, вы меня поняли?

Лета глядит на Юлия с немой ненавистью, наслаждаясь каждой секундой его страха. Шаги надзирателя стихают вдали, а затем с внезапным лязгом решётка останавливается.

И в пещере разом гаснет весь свет.

В иных обстоятельствах, думает Морвенн, для неё устроили бы пышную церемонию: собор с порхающими херувимчиками, сливающиеся в идеальной гармонии голоса сервохора, торжественные ряды сестёр, наблюдающих за отбытием аббатисы-санкторум со Святой Терры в пустоту. Но так даже лучше.

Она и капитан-генерал Адептус Кустодес идут под моросящим дождём к её челноку на личной площадке для верховных лордов. Двигатели корабля запущены, экипаж уже на борту, и ждёт лишь приказа, чтобы доставить её на боевой крейсер Имперского Флота на геостационарной орбите. Возможно, другие верховные лорды думали, что её оскорбит отсутствие надлежащего прощания, но сейчас это заботит Морвенн меньше всего.

Капитан-генерал снял шлем, и за счёт высоты бронекостюма их глаза находятся на одном уровне: опыт, которым вне его братства мало кто может похвастаться. По воину хлещет дождь, переливаясь серебром и багрянцем в свете хвостовых люменов самолёта, каплями собираясь на золотом доспехе подобно крошечным драгоценным камушкам. Его прищуренный взор устремлён вдаль, и она понятия не имеет, о чём тот сейчас думает.

— Мне не нужно спрашивать, помните ли вы наш последний разговор. — Его глубокий голос резонирует у Вал в лёгких, напоминая начальные ноты боевого гимна.

— Нет, капитан-генерал. Я не забыла. — Да и как она могла? Величественное золотое копьё в руке «Очистителя Мирабилис» служит постоянным напоминанием о той их встрече: освещённая пламенем свечей тьма усыпальницы в сердце Имперского Дворца; резкий запах озона, что ударил ей в нос, когда пика впервые озарилась жизнью. — В тот день мы говорили о пророчестве. Но я верю Богу-Императору, а не словам покойников.

В глазах Валориса вспыхивает искра веселья.

— Истинно так. Но настали мрачные времена, аббатиса-санкторум, и ни одно наставление нельзя сбрасывать со счетов.

— И что это за наставление?

— Что близится тьма, подобной которой Империум Человека доселе не знал.

— Речь о Смерти Святых?

— Возможно. — Капитан-генерал хмурится. — Мои братья хранили пророчество тысячи лет, так долго, что даже имя изрёкшего его провидца обратилось в прах. В нём говорится о великой тьме, выстоять против которой сумеет лишь один свет.

— Пика Озаряющая.

— Отчасти. Ибо держать её должна ваша рука, Морвенн Вал. Изгнать темноту должна ваша воля. Если, конечно, её удастся изгнать вообще.

Аббатиса кидает взгляд на копье в руке бронекостюма.

— Мне не нужны пророчества, чтобы знать свой долг. — Долг, исполнить который было бы гораздо легче вместе с вашими братьями, думает она, но прикусывает язык, чтобы не дать воли резким словам. Валорис ничем не заслужил пренебрежительное отношение. — Почему вы не рассказали о нём другим верховным лордам? — вместо этого спрашивает она.

— «Глупец умирает, не успев вынуть меч». — Кустодий качает головой. — Они бы нашли другую причину для бездеятельности.

Он протягивает ей руку, и они берутся за предплечья. Морвенн чувствует силу его хватки даже сквозь перчатку, и Валорис подаётся ближе, так, чтобы его тихий голос смогла услышать только она одна. — Час великой тьмы совсем близко. Офелии VII может грозить опасность куда большая, чем кто-либо себе представляет.

— Покуда я дышу, Конвент Санкторум не падёт.

Валорис кивает.

— Пускай ваше путешествие будет быстрым, а гнев — рассудительным. — Он разжимает ладонь и отступает. — И пусть пика Озаряющая послужит маяком, что укажет вам путь в грядущей тьме.

Морвенн ждёт. Она смотрит, как огромный золотой воитель растворяется в дожде, пока его окончательно не поглощает тень, после чего нервное покашливание на уровне пояса привлекает её внимание к ждущему рядом пилоту челнока.

— Аббатиса-санкторум? Мы ждём лишь вашей команды. Если вы готовы, конечно.

— Я готова.

Она следует за пилотом к заднему люку и протискивается в бронекостюме внутрь, прежде чем поместить копьё в ящик-реликварий справа. Трап начинает медленно подниматься, и она кивает целестинкам из своей личной свиты — Фионнуле, Ксении, Хироми, Зафии и старшей целестинке Игнации, — каждая из которых поочередно складывает на груди аквилу.

— Я уж подумала, что вы изменили решение, моя аббатиса, — сухо говорит Игнация. Произнеси эти слова кто-нибудь другой, Морвенн могла бы расценить их как неуважение, но Игнация — одна из немногих людей во всём Империуме, кого она считает другом, та, чей честный совет для неё ценнее любых красивых слов верховных лордов.

— Значит, ты плохо меня знаешь, старшая целестинка.

Дева улыбается, показывая имплантированные в верхнюю челюсть металлические зубы — подарок на память от тёмного апостола Несущих Слово, которому почти удалось снести ей голову с плеч. Еретик-астартес поплатился за оскорбление жизнью, хоть и успел отправить к Золотому Трону половину отделения целестинок, прежде чем его удалось одолеть.

— Долго я так не думала, моя аббатиса.

Их сдавливает гравитация, когда челнок поднимается с платформы, разворачивается, и устремляется ввысь сквозь редеющую атмосферу. Вал откидывается в бронекостюме и закрывает глаза, ища покой в душе, и не находит его.

Час той великой тьмы совсем близко.

Слова Валориса эхом раздаются у неё в голове, заглушая рёв двигателей, и по её спине пробегает дрожь, не имеющаяся ничего общего с холодом.

ГЛАВА V

Вонь сгоревшей плоти цепляется к коже, волосам и одежде Алейны, она стоит у неё в носу и рту. Дева выкашливает густую слюну вперемешку с сажей, и звук громким эхом отражается от голых каменных стен крипты. У неё ломит кости, раскалывается голова, а в какой-то момент отчаянного побега доспех, казалось, стал весить вдвое больше.

Некрополь находится достаточно далеко от места атаки, чтобы грохот болтерного огня стих до низкого рокота — хотя как там могли оставаться живые люди, остаётся выше понимания Алейны, — однако расслабляться пока рано. С тем же успехом Повелители Ночи уже могут находиться в некрополе, с помощью охотничьего зрения выискивая тепло или звук, которые могли бы выдать выживших. Сёстры и оставшиеся паломники не могут прятаться здесь вечно, но куда ещё им податься?

Алейна, стоящая возле стены, оглядывает несчастную горстку людей. Уцелело пару десятков пилигримов, сгрудившихся вместе, чтобы успокоиться и согреться, но она видит всего пять сестёр. Вначале их было трое: она сама, старшая сестра Керем из Кровавой Розы, и Феодосия из ордена Пера, вместе с которыми она перенесла в безопасное место ларец святой Афенасии, а через какое-то время к ним присоединились две воздаятельницы из Доблестного Сердца. Уже в некрополе они натолкнулись на единственную выжившую из почётной гвардии святой Гестии — потрясённую и залитую кровью серафимку, от чьего прыжкового ранца оторвало крыло, а серебряная краска на броне сползла от жара, открыв тусклый серый металл. Она назвалась Пердитой, и с тех пор не проронила ни слова.

С ведущих в склеп узких ступеней эхом доносятся шаги. Рука Алейны устремляется к болт-пистолету, хотя шаги слишком быстрые и лёгкие, чтобы принадлежать кому-то из еретиков. В дверном проёме показывается Керем, с самого собора ни разу не выпустившая цепной меч из рук.

— Сколько их? — спрашивает сестра-воздаятельница, Руксана.

Керем качает головой.

— Много. Как минимум дюжина рапторов, и столько же на мотоциклах. И другие.

— Архиеретик?

— Ходит среди них так, будто правит всем миром. — Керем сплёвывает на пыльный каменный пол кровавую слюну. — Я видела группу предателей-астартес, избавляющихся от своих мертвецов. По крайней мере, кровь пустили не только они нам.

— Старшая сестра, что будем делать? — Вопрос слетает с уст послушницы, сестры-пронатус. Она сидит в углу с реликварием на коленях, крепко обнимая серебряный ларец.

— Перегруппируемся. Оценим ситуацию, наши силы, средства и варианты. Затем действуем. — Старшая сестра из Кровавой Розы обводит их пристальным взглядом. — Если здесь нет никого выше меня по званию, я принимаю командование на себя.

Со сводчатого потолка крипты капает вода, увеличивая белесое пятно извести на старинной брусчатке.

— Ситуация следующая. Собор и окрестности захвачены еретиками из Повелителей Ночи. Прямо сейчас они консолидируют свои позиции. Мы сильно уступаем им числом. Непосредственная атака невозможна.

— Неразумна — возможно, но не невозможна. — Вторая сестра-воздаятельница, Мараид, откидывает короткие тёмно-каштановые волосы с веснушчатого лица. На её правой скуле лиловеет большая ссадина. Глаз под рассечённой бровью заплыл, однако тяжёлый болтер у неё на коленях в идеальном состоянии.

— Не ты распоряжаешься своей жизнью, — указывает Керем.

Алейна бросает взгляд на толпящихся паломников, которые избегают её внимания, словно вспугнутые птички. Внезапно её под бок колет жалость. Ситуация плоха даже для неё, в доспехе и рядом с другими сёстрами. До чего, наверное, ужасно быть беззащитным и безоружным в подобном положении. Она пытается им ободряюще улыбнуться, но те ей не отвечают.

— Рассчитывать мы можем на одно, — продолжает Керем, — на оставшиеся силы и средства. Нас шестеро, вооружённых и готовых к бою, пусть не для атаки в лоб. Сёстры-воздаятельницы, тяжёлые болтеры могут быть лучшим оружием в нашем распоряжении. У нас есть клинки и болтеры. Серафимка Пердита?

Имя эхом отдаётся от стен, но дева не отвечает. Её окровавленная голова склонена над сжатыми руками, и она не замечает ничего вокруг в своей отчаянной молитве к Богу-Императору. Алейна опускает руку ей на плечо, а когда Пердита не реагирует, то мягко поднимает её за подбородок, так что они оказываются лицом к лицу. Глаза у Пердиты покрасневшие и не сфокусированы, на щеках блестят ручейки слёз и синеют ссадины.

— Сестра-серафимка, — тихо говорит она. — Ты нам нужна. Ради Бога-Императора, ты будешь сражаться с нами?

Пердита глядит на неё, затем, дрожа, кивает.

— Она с нами, — отзывается Алейна.

Керем хмурится.

— Хорошо. Значит, причислим к нашим средствам инферно-пистолеты серафимки.

— Туда бы отнести её крылья… — говорит Мараид. Алейна смотрит на серафимку, ожидая её реакции, но та неподвижна, как гипсовая статуя, и столь же хрупкая. Кто такая серафимка без крыльев, или член почётной гвардии святой, не исполнившая свой долг? За подобный провал полагается разве что смерть либо место среди покаянниц.

— И ещё есть мощи святой мученицы Афенасии. — Керем указывает на ларец, хотя для Алейны не остаётся незамеченным, что она не упомянула послушницу, которая его несёт. — Итак, мы — единственные стражи реликвария. Нам выпало защищать мощи благой святой, и вернуть их в целости и сохранности обратно в Конвент Санкторум.

Послушника откашливается.

— Можно мне сказать?

— Говори.

— Я знаю, как зовут напавшего на город еретика. — Голос Феодосии громкий и чистый, как звон колокола.

Керем хмурится.

— И это поможет его победить?

— Возможно, старшая сестра. Его зовут Кол Ракул. В истории Серебряного Покрова он появлялся не раз. Уверена, серафимка Пердита знает больше меня… — Она смущённо замолкает.

— Продолжай, послушница, — велит Керем.

— Он — Смерть Святых.

Паломники бормочут, затем утихают.

— Он много лет был бичом для ордена Серебряного Покрова. Он — уничтожитель реликвий, убийца, творящий зло по всему Империуму. И я думаю… — Она сглатывает. — Я думаю, что знаю, почему он здесь.

Мараид закатывает глаза.

— Выкладывай уже.

— При жизни святая Афенасия была его сестрой, — начинает девушка. — Её позвал к себе свет, тогда как его забрала тьма. Целью всей её жизни было уничтожить его.

— И ей это не удалось? — уточняет Мараид.

— Она нанесла ему волшебную рану, что уже больше, чем удавалось кому бы то ни было впоследствии. Говорят, он снёс ей голову топором, но прежде чем она упала, из неё вырвался божественный свет, вынудив его отступить. — Феодосия сглатывает. — Бог-Император не дал ему заполучить голову святой, и в отместку он отнимает головы других благословенных воительниц, чтобы водрузить их на свои держатели для трофеев.

Феодосия отпускает ручки ларца, затем откидывает крышку. Внутри на пурпурной бархатной подушечке лежит людской череп без челюсти, от ветхости ставший жёлтым как пергамент. У Алейны перехватывает дыхание. Череп как будто лучится мягким золотым светом, который согревает часовню теплом.

— Он напал в момент Триумфа святой. Он пришёл забрать то, что не сумел столетия назад. Я в этом уверена.

Керем подаётся вперёд, и заинтересовано щурится.

— У еретика были века, чтобы вернуть реликварий, но он пришёл за ним только сейчас. Почему?

— Потому что мы слабы. — При словах Алейны в крипте воцаряется тишина. — Мы пока не отстроили то, что уничтожил тиран Голубого Пламени, не восстановили силы и не нашли замену утраченному. — Следующие слова она тщательно обдумывает. — Аббатиса-санкторум ведёт войны по всей Галактике. Сёстры орденов Эбеновой Чаши и Священной Розы нужны на Святой Терре, а Серебряный Покров должен следить за своими прецепториями близ Великого Разлома. — Она закрывает глаза. — Смерть Святых выбрал идеальный момент для удара.

— Повелители Ночи — воры и налётчики, — говорит Мараид. — Они нападают, когда их враги слабее всего, стремясь посеять страх и вселить ужас. — Она пожимает бронированными плечами. — Но, пусть ряды наши и поредели, еретик откроет для себя, что мы остались несгибаемы.

— Но он всё равно нас найдёт. — В голосе послушницы вдруг появляются стальные нотки. — Если он здесь ради реликвария, то он не успокоится, пока не добудет его. Если останемся тут, то обречём себя. И её.

Крипта сотрясается от далёкого рокота, и с потолка снегопадом сыплется известка и каменная пыль. Неожиданное осознание обрушивается на Алейну подобно кулаку.

— Он прорывается в храм.

Керем глядит на арку, отделяющую склеп от некрополя наверху.

— Значит, нужно действовать немедленно.

— Отлично. — Руксана встаёт, крепит тяжёлый болтер на сбрую и поворачивается к старшей сестре. — Приказывайте. Что нам делать?

Старшая сестра на миг теряется, затем на её лицо возвращается решимость.

— Что-то вмешивается в работу вокса. — Она кидает опасливый взгляд на каменный свод. — Я уже сталкивалась с таким прежде. Часто это свидетельствует о присутствии демонорожденных, адских машин, но причина неважна. До тех пор, пока не восстановим связь с остальным миром, мы сами по себе. Конвент Санкторум в восьмидесяти милях к северу по прямой. Идя форсированным маршем, мы достигнем его за четыре дня.

— А они? — Мараид кивает на паломников. — Большинство вряд ли выдержит такой темп.

— У нас есть альтернативы? — резко отзывается Керем.

— Катакомбы, — говорит Феодосия, и в её глазах вспыхивает огонёк. — Крипты под собором соединяются с переходами, которые выведут нас к Конвенту Санкторуму без необходимости пересекать открытую местность.

Алейна кидает взгляд на сестёр, затем на толпящихся у дальней стены бедолаг. Они представляют собой разношерстное сборище: от босой старухи в обносках, до вельможи, чей почерневший от копоти бархатный камзол наверняка стоит больше, чем попрошайка видела за всю жизнь, но страх и усталость придают их лицам любопытную схожесть.

— Вы ведь не бросите нас, сёстры? — с заискивающей улыбкой говорит мужчина в бархатном наряде. — Я много лет щедро делился пожертвованиями. Прошу вас, сопроводите меня в Конвент Санкторум, и впредь я буду ещё более щедрым.

Лицо Керем искажается от презрения.

— Дочери Бога-Императора не наёмники, которых можно покупать и продавать.

Мужчина тут же умоляюще вскидывает руки.

— Нет, конечно же нет. Но, как сказала благая сестра, — он указывает на Мараид, — большинство паломников не преодолеют такой путь. Наверняка мудрость подсказывает вам, что глупо жертвовать теми, кого можно уберечь, ради того, что уже не спасти.

У Алейны все внутри сжимается. Угодливый тон и трусость мужчины ей мерзки, но хуже всего то, что его слова, по крайней мере, отчасти справедливы.

— Сядь, болван. — Одна из паломниц — девушка с копной выкрашенных в синий цвет волос, закрывающей вторую, бритую часть скальпа, — хватает мужчину за рукав и тянет к земле. Богач открывает рот, чтобы возразить, но та влепляет ему по губам звонкую пощёчину, и тот умолкает, уставившись на неё с немой яростью в глазах. Где-то позади группы раздаётся плач ребёнка.

— Может, воспользуемся приманкой? — спрашивает Алейна. Каждая голова в склепе тотчас поворачивается к ней. Её лицо щиплет от внезапного неприятного жара.

— Продолжай.

— Да, старшая сестра. — У Алейны пересыхает во рту, и она сглатывает. — Еретики близко. Группа такого размера привлечёт их внимание сразу, едва мы выйдем из крипты, неважно, насколько осторожно мы будем идти. Но у нас есть фраг-гранаты — может, недостаточно, чтобы нанести врагам серьёзный урон, но их хватит для отвлечения. Если маленький отряд — даже одна сестра — устроит череду взрывов, это позволит остальным незаметно добраться до собора и спуститься в катакомбы. — Она закрывает глаза, молясь о наставлении, затем открывает их. — Я с радостью это сделаю.

— Любой из нас это сделает. — Сестра Руксана поднимается на ноги, и Алейна впервые замечает сочащуюся из-под её чёрной кирасы кровь. — Твой орден не даёт тебе первоочередности в вопросах святого мученичества.

— Как и тебе твой.

Старшая сестра расстёгивает застёжку, держащую молитвенник в кожаном переплёте на поясе, и открывает небольшую книжицу.

— Да простит меня Бог-Император и Его писцы. — Она отрывает чистую страницу в конце, рвёт её на шесть равных кусочков, один выбрасывает, а другого касается дулом болтера, помечая кольцом гари. — Кто готов обеспечить отвлечение, пусть тянет жребий.

Феодосия открывает рот, но Керемм жестом её останавливает.

— Нет, послушница. У тебя иные обязанности.

Керем складывает листки пергамента и кидает их в подставленный шлем Руксаны. В сыром склепе воцаряется странная тишина, и даже рокот разваливающегося храма как будто становится тише из-за торжественности момента. Не стихает лишь детский плач, голодный и несчастный.

Четверо из пяти сестёр-милитанток одна за другой вынимают клочки бумаги.

— Серафимка Пердита?

Не поднимая глаз, Пердита протягивает руку и берёт свой листок. Пергамент в руке Алейны тёплый, тяжёлый от скрытого в нём будущего.

— Бог-Император, мы благодарим тебя за наставление. — Керем поочередно кивает каждой из них. — Да явится нам твоя воля.

Алейна задерживает дыхание. Она, не глядя, разворачивает рваный листок, и ждёт, прислушиваясь к грохоту крови в ушах, не смея смотреть, словно это поможет определить её жребий, а с ним и судьбу.

Тишина обрывается. Мараид раздражённо шипит, сминает пергамент и швыряет его на пол. Руксана, кривясь от злости, показывает чистый с обеих сторон листок. Пердита открывает ладонь, и пустой клочок падает на землю подобно пёрышку.

Остаются двое.

Шансы равны: жизнь и смерть, долг и прощение. Алейна заглядывает себе в душу, и не может сказать, о каком исходе молится.

— Вот и решилось, сёстры. — Керем недрогнувшей рукой показывает отмеченный гарью листок. — Пора собираться — вам к Конвенту Санкторуму. — Она улыбается, и её посечённое шрамами лицо превращается в лучащуюся красотой маску. — А мне, быть может, к Золотому Трону.

ГЛАВА VI

«Люкс Доминус», боевой крейсер типа «Марс» — пустотное свидетельство могущества Империума Человека и непревзойдённого мастерства техножрецов. От кормы до носа превышающий три мили, и впятеро меньше от левого до правого борта, он с одинаково-завидной мощью бороздит варп и реальное пространство. Его корпус, редко видимый извне, забит орудийными портами, пустотными копьями и ангарами, но внутри он не менее впечатляющий. Ведущий к часовне переход достаточно просторный, чтобы по нему могли пройти два дредноута, он освещён горящими жаровнями, установленными высоко на отделанных панелями стенах, в которых на равных промежутках находятся ниши с затейливо украшенными манускриптами и реликвиями святых.

Каюта, предложенная Морвенн в начале путешествия как дань уважения её рангу, покрыта до неприличия богатой позолотой, занавески на кровати с балдахином расшиты золотой нитью, стены увешаны тяжёлыми шёлковыми гобеленами. Она отказалась от них, предпочтя простую паломническую келью, чем вызвала неподдельный ужас у стюарда, которому поручили её обслуживание.

— «Люкс Доминус» перевозил верховных лордов, планетарных губернаторов, даже благих братьев Адептус Астартес, — пробормотал стюард её подчинённой, тоном, явно не предназначенным для ушей аббатисы. — Такого возмутительного запроса я в жизни не слышал. Любой другой верховный лорд потребовал бы покои, подобающие его статусу.

Мелкий халдей мало того, что наглый, так ещё и неправ — едва ли лорд-регент и капитан-генерал настаивали бы на пуховых перинах и расшитых шёлковых скатертях. Что касается остальных верховных лордов, то они и впрямь не отказались бы от роскоши и плотских утех. Изнеженные политиканы. Все до единого.

— Аббатиса-санкторум предпочитает покои, лишённые мирских отвлечений, дабы лучше слышать голос Бога-Императора, — ответила тогда Игнация, и невысокий мужчина залился румянцем до корней волос, прежде чем оставить их в уютной тишине спартанской комнаты.

Пустотники перед дверями рубки резво вытягиваются по струнке, когда появляется Морвенн и её почётная гвардия. Пара сервиторов, в чьи челюсти хирургически вживлены рожки, трубят во всю силу, и двойные створки открываются внутрь мостика. Рубка судна — отдельная солнечная система, где члены экипажа, словно планеты, обращаются вокруг капитана, восседающего на командном троне в центре зала.

Капитан Абрам Харакис — мужчина преклонных лет, с седыми длинными волосами и изящно заплетёнными усами, а также бледной от пустотного вакуума кожей. Толстый металлический кабель соединяет затылок Харакиса с подголовником трона, между тем как идентичные миниатюрные копии связывают кончики его пальцев с подлокотниками. Он — живая душа «Люкс Доминус», и каждый побудительный импульс в корпусе корабля тотчас передаётся ему в мозг. Как только Вал в огромном бронекостюме оказывается в его владениях, он сразу выходит из медитативного транса и сосредотачивается на ней, отчего у Морвенн остаётся чувство, будто она оторвала его от блужданий по закуткам судна.

— Аббатиса-санкторум. — Он произносит её титул с безусловным уважением. — Надеюсь, путешествие прошло без неприятностей?

— Бог-Император защищает. — Вал указывает на иллюминатор мостика, где горит солнце Офелии, размером не больше золотой монеты-трона. — Сколько до высадки?

Пальцы капитана вздрагивают.

— На полной скорости — четыре часа. Но я бы рассчитывал, что путь займёт вдвое больше. Или ещё больше, в зависимости…

— В зависимости от чего?

— В зависимости от того, хотите вы прибыть живой или нет. — Капитан не стал скрывать раздражения в голосе, и Морвенн прячет улыбку. Экклезиархии пригодились бы слуги, не боящиеся высказывать своё мнение. — Если Бог-Император будет благосклонен, вы с сёстрами попадёте в Конвент Санкторум где-то за восемь часов.

Восемь часов. Треть дня. Время, что будет тянуться медленно, как срок кающегося.

— Это дольше, чем я рассчитывала.

— Обходной путь максимизирует ваши шансы высадиться в целости и сохранности. Особенно с учётом опасности, таящейся между нами и кардинальским миром.

— Какой опасности? — Морвенн не покидает чувство, что происходящее доставляет старику слишком уж больше веселье — привилегия несравненного эксперта, делящегося опытом с менее компетентным человеком.

Капитан вытягивает правую руку, переворачивает её ладонью кверху, затем смыкает в кулак. В ответ иллюминатор мостика тускнеет до слабого багрового свечения, и перед троном загорается гололитическая сетка из тонких зелёных линий. Помещение становится похожим на комнату, купающуюся в каминном свете. В центре проекции парит древняя звезда Офелии с вращающимися вокруг неё планетами, между тем как крошечная яркая пылинка, отображающая «Люкс Доминус», мучительно медленно движется вперёд. Тем не менее, угрозы, мешающей им подойти к кардинальскому миру, она по-прежнему не видит.

— Чего я не замечаю?

Харакис шевелит пышными усами.

— Врага, аббатиса-санкторум. — Он плавно проводит рукой, и спроецированная картинка наводится на седьмой мир Офелии, который вместе с движущимися на орбитах лунами формирует собственный миниатюрный планетарий.

У неё уходит мгновение, чтобы проследить за нитью его размышлений и прийти к очевидному умозаключению.

— Там. — Указывает она, понимая, впрочем, абсурдность попытки выделить столь маленький объект посреди субъективно интерпретированного космического пространства. Тем не менее, капитан кивает, будто довольный аббат-инструктор. — На тёмной стороне Офелии VII.

— Верно. Дальние авгуры засекли ударный крейсер на орбите кардинальского мира.

— И это, как я понимаю, не корабль Чёрных Храмовников?

— Увы, нет. — Харакис жестом возвращает проекцию на общий план системы, и на этот раз поверх него наложена пунктирная линия расчётного маршрута «Люкс Доминус». — Они до сих пор на поверхности, хотя, к сожалению, все попытки связаться с ними пока успехом не увенчались.

— Что нам известно о враге?

Капитан пожимает плечами.

— Согласно авгурам, крейсер находятся на геостационарной орбите в восьмидесяти километрах к северу от Конвента Санкторума.

— Над собором Афенасии Мученицы. Сообщение об атаке на храм дошло до нас в аккурат перед отбытием со Святой Терры. Не думала, что они всё ещё там.

— В любом случае, мы можем этим воспользоваться. Пока между нами остаётся планета, их авгуры нас не выявят.

— А вы уверены, что нас уже не обнаружили? — спрашивает Морвенн.

— На сей счёт можете не волноваться. — Длинные седые усы капитана вздрагивают снова. — По той простой причине, что иначе нас бы уже атаковали.

Проходит почти семь часов, прежде чем корабельные двигатели стихают, свечение стенных люменов становится тускло-красным, а вибрация палубного настила нисходит до более мягкого, утробного рокотания.

— Переходим в режим вокс-молчания, — говорит штурман. На корабле воцаряется тишина, как будто даже обычный разговор мог передаться по пустоте и выдать их врагу. Когда Вал со свитой возвращаются на мостик, то обнаруживают капитана неподвижно сидящим в кресле. Свет в рубке приглушён, иллюминатор погашен. Гололит Офелии VII парит перед ним, красная точка ударного крейсера еретиков-космодесантников горит на солнечной стороне планеты подобно зловещему огненному глазу.

— Вы не теряли время, капитан.

— Я помню о срочности вашей миссии. — Его глаза закрыты, и только непрерывно движущаяся полоска тьмы и света между веками выдаёт его напряжённую концентрацию. — Когда мы достигнем орбиты, челнок высадит вас на планету. Полагаю, у вас всё готово.

Один из когитаторных станков пронзительно пищит, и атмосфере на мостике резко меняется. Штурман выпрямляется и оборачивается в кресле, но судя по позе капитана, тот уже знает, что она собирается ему сообщить.

— В чём дело? — Вал обводит взглядом мостик, понимая, что нечто происходит, вот только что именно, она взять в толк не может, в отличие от членов экипажа, которые сразу всё осознают, словно общаясь между собой на незнакомом ей языке. — Нас заметили?

По мановению руки капитана гололит разворачивается, и сектор обзора вытягивается, захватывая наибольшую луну Офелии VII. На тёмной стороне спутника что-то движется, и у его подсвеченных контуров мигают инфоруны, пока авгуры силятся опознать то, что засекли.

— Ещё один ударный крейсер?

Капитан качает головой, но не из-за несогласия, а раздражения.

— Пожалуйста, наберитесь терпения, аббатиса-санкторум. — С тем же успехом он мог попросить её взлететь. Проходит десять долгих секунд, прежде чем он продолжает. — Не пустотный корабль. Мы воспринимали сигнал как часть крейсера, но он отделился.

— «Громовой ястреб»?

— Слишком крупный.

— И что он делает?

— Приближается.

Раздаётся очередной сигнал. Оператор авгура разворачивается в кресле, но капитан жестом велит ему молчать, прежде чем тот успевает заговорить. Он уже знает, что выявил авгур, понимает Вал, и, по тому, как мрачнеет его лицо, она догадывается, что именно.

— Они нас засекли?

Движение красного пятна, представляющего крейсер астартес, служит ей ответом.

— Капитан. Что теперь?

— Три варианта. — Харакис говорит сжато, словно это учения, а не вопрос жизни и смерти. — Первый — попытаться сбежать. У нас уйдёт несколько часов, чтобы изменить курс, но под прикрытием мин, тяжёлых орудий и перехватчиков мы получим шанс выйти к точке Мандевилля.

— Неприемлемо.

— Я так и предполагал. Вариант второй — попытаться атаковать их — скорее всего, тоже потерпит неудачу. И, наконец, последняя возможность. Продолжаем развёртывание, как и планировалось. Когда вы начнёте безопасный спуск — и я особо подчёркиваю это слово, — «Люкс» проведёт манёвр уклонения и направится к точке Мандевилля. Однако я с прискорбием должен сообщить, что в таком случае вы останетесь заблокированными на планете, по крайней мере, временно, до прибытия Флота.

— Тогда третий вариант…

Он обрывает её взмахом руки, и Морвенн от изумления лишается дара речи.

— Уже в процессе исполнения. Так что собирайтесь.

Иллюминатор тотчас включается. Ударный крейсер Повелителей Ночи уже до ужаса близко, из его амбразур и огромных глассических окон над носом льётся потусторонний серебристый свет. Она видела раньше космолёты космодесантников Хаоса, последними из коих стали покрытые шипами и кровавыми разводами левиафаны, что перевозили трижды проклятый легион Несущих Слово в их вечном кощунственном походе, однако этот иной: хищный и гладкий, едва ли не аскетический.

— Батареи макропушек заряжаются, — говорит артиллерийский специалист. Худой бритоголовый мужчина выглядит так, будто не устоит под крепким ветром, но орудия под его началом способны раскалывать планеты. — Команде «Новы» начинать подготовку?

— Не на таком расстоянии, и не в такой близости к кардинальскому миру. Аббатиса-санкторум прибыла спасти Офелию VII, а не поджечь её атмосферу, как молельную свечу. Перенаправить энергию на передние лэнс-батареи и подготовить огневое решение. Перехватчикам ждать команды.

— Так точно, лорд-капитан.

Освещение в рубке становится ещё более насыщенно-красным, и писк когитаторов стихает. Несмотря на то, что она впервые участвует во флотском сражении, Вал знаком этот миг — долгий вдох перед началом боя, жуткая неподвижность перед столкновением шеренг. На земле эта часть занимала самое большее минуты. Здесь же, в космосе, грозный балет стальных исполинов будет длиться часами, а каждый приказ выполняться сотнями канониров и пустотников, подчиняющими «Люкс Доминус» воле капитана.

Харакис ловко водит руками по руническим панелям, словно музыкант-виртуоз.

— Продолжать движение к точке развёртывания, полный вперёд. — Он подаётся в троне, и его бледные глаза зачаровано оглядывают крейсер еретиков. — Тип «Авангард», модифицированный, — бормочет он. — Модель первая, если я не ошибаюсь, хвала Богу-Императору.

— И где же длань Бога-Императора видна в этом монстре?

Капитан мотает головой.

— Первая модель имеет не такое дальнобойное вооружение, что даст нам немного времени. Будь он оборудован лэнс-батареей, мы бы уже находились в зоне поражения.

— Ударный крейсер меняет курс, милорд. — Оператор авгура настраивает картинку, не отрывая взгляда от инфостанка. — Движется нам наперерез, открывает бортовые люки.

Харакис щурится.

— Лэнс-батареи, захватить цель и приготовиться к залпу.

Морвенн не флотский тактик, но по атмосфере в рубке может сказать, что такой ход весьма неожиданный.

— Капитан. Когда мы войдём в зону действия орудий?

— Аббатиса-санкторум, если хотите оставаться на моём мостике, должен попросить вас не мешать заниматься моей работой.

Морвенн кивает. В Империуме найдётся немного людей, от которых она бы стерпела такое требование, но капитан к их числу относится.

— Лэнс-батареи готовы, лорд-капитан, — произносит артиллерийский специалист. — Цель захвачена. Ждём команды.

— Лорд-капитан! — Вскрикивает оператор авгура. — Судно еретиков открывает порты. Обнаружены множественные энергетические сигналы со следами жизни внутри. Абордажные корабли и «Громовые ястребы», милорд!

— Хвала Богу-Императору за гнев, что Он нам вверил, — отзывается Харакис, и его голос звонко прокатывается по мостику. — Передние лэнс-батареи! По моей команде, во имя Бога-Императора, огонь!

— Так точно, милорд! Слушаем и повинуемся.

Ничего не происходит. Вал оглядывает мостик, затем своих сестёр, которые смотрят в ответ с тем же немым недоумением, а затем иллюминатор рубки озаряется пылающим багровым светом, когда луч лэнса прошивает пустоту и попадает вражескому кораблю над бронированным носом.

— Прямое попадание, милорд!

Первый выстрел битвы пришёлся точно в цель.

— Вражеские аппараты запущены, — сообщает оператор авгура. — В космосе уже два десятка целей. «Громовые ястребы» в пути, их орудия заряжены.

— Пилоты «Фурий», говорит ваш капитан. Взлетайте немедленно. Перехватите «Громовые ястребы».

Подобно хищным птицам атакующие корабли «Люкс Доминус» устремляются в пустоту. В сражении, чей темп измеряется скорее в часах, нежели секундах, они движутся с молниеносной скоростью, несясь к противнику с изящным, невозможным проворством, и лучи их орудий заливают пустоту потусторонним изумрудным светом.

— Дорсальный лэнс. Огонь.

Артиллерийский специалист передаёт приказ, и второй сверкающий луч рикошетит от корпуса ударного крейсера.

— Они выпускают торпеды, капитан.

— Выбросить средства противодействия.

Сколько бы раз Морвенн не читала о крупных флотских баталиях Империума, это не сравнится с тем, что разворачивается у неё перед глазами. Миг назад пустота была чёрной и неподвижной, а теперь она кишит пятнами света, торпеды встречаются с торпедами на курсах перехвата, палящие из орудий истребители пикируют и закладывают виражи, лучи лэнсов прожигают всё и вся на своём пути. Снаряды макропушек разрываются на бортах ударного крейсера подобно солнечным вспышкам, и корабль еретиков ведёт огонь в ответ. Нечестивые «Громовые ястребы» ужасающе быстры, и с бреющего полёта обстреливают генераторы щитов и орудийные башни «Люкса», а «Фурии», несмотря на превосходящие количества, едва способны с ними тягаться.

— Капитан. Что это? — невольно вырывается у Морвенн. Сквозь огненную пустоту что-то приближается — нечто со сложенными лапами, подобное ядовитому насекомому, изготовившемуся к удару.

— Экипаж, по местам стоять. — Голос штурмана остаётся ровным.

— Это, аббатиса-санкторум, «Лапа ужаса». Абордажный модуль.

— К нам летят ещё, милорд.

По корпусу прокатывается дрожь, и капитан вздрагивает вместе с кораблём. Его глаза расширяются.

— Аббатиса-санкторум. У нас мало времени, и, со всем уважением, ваше место не на мостике. Ваше место… — Он подчёркивает сказанное тычком в дисплей, где далеко под разворачивающимся сражением безмятежно парит серо-зелёный шар, — … на Офелии VII, и мой долг доставить вас туда в целости и сохранности. Пустотник Винстет?

Офицер, который с виду лишь начал бриться, выступает вперёд и резво отдаёт честь.

— Да, капитан?

— Как можно скорее сопроводи аббатису-санкторум и её целестинок к челноку.

— Сэр.

— Остальные сёстры? Их нужно известить о происходящем и направить к кораблям.

Харакис не оглядывается, но его руки уже пляшут по рунам на командном троне.

— Вокс в вашем распоряжении, аббатиса-санкторум. Только быстро.

— Сёстры Адепта Сороритас. — Её голос эхом разносится из вокс-передатчиков корабля. — «Люкс Доминус» атакован. Немедленно направляйтесь к «Эолу», десантному кораблю типа «Поглотитель», и сразу вылетайте к Конвенту Санкторуму. Я присоединюсь к вам уже на месте. Да прибудет с вами Бог-Император.

Мостик кренится вправо.

— Попадание, капитан, — с отличительным хладнокровием замечает штурман.

— Сохранять прежний курс. Экипаж, приготовиться отражать абордаж. Да придаст вам Бог-Император скорости, аббатиса-санкторум. Если не против, зажгите свечу по «Люксу» в Конвенте Санкторуме.

— Обязательно.

Люмены снаружи рубки приглушены. Где-то вдалеке слышны крики, и стрельба из болтеров. В воздухе уже начинает чувствоваться дым.

— Сюда, аббатиса-санкторум, — говорит пустотник, и срывается на бег.

ГЛАВА VII

С порога склепа Алейна видит, как ночь разрывает очередной взрыв. Звуки боя эхом отражаются от древнего мрамора: глухой рокот болтера, глубокий гневный голос, далёкий рёв мотоцикла.

Керем начинает действовать.

Алейна поворачивается к широкому зёву крипты.

— Выходим.

Ждущее их путешествие будет тяжёлым. Пока беженцы прячутся в некрополе, у них есть надежда отсидеться, но едва они окажутся на открытом Пути Святых, их маленькая колонна будет на виду, словно гнездо могильных крыс посреди покоев канониссы.

Паломники, шатаясь, поднимаются по каменным ступеням наружу. Ночь раздирает новая раскатистая очередь из болтера — не стройный лай оружия системы Годвина-Де’аза в руках Сестры Битвы, но более яростный, зычный звук, — за которым мгновением позже следует взрыв фраг-гранаты. Лицо Алейны расплывается в улыбке. Сестра Керем с умом распоряжается доступным ей временем и взрывчаткой.

Две воздаятельницы идут по бокам группки выживших, их чёрные латы и одеяния резко контрастируют с обожжёнными серебряными доспехами Пердиты, которая бредёт в хвосте колонны. Рана на черепе серафимки покрылась густой, с кулак, коркой запёкшейся крови, и с каждым часом она становится всё более вялой и отстранённой. Сначала Алейна думала, что причиной её молчания были стыд и скорбь, но теперь ей ясно, что виной тому ранение. Без госпитальера у них нет иного выбора, кроме как двигаться дальше, однако тревога девы растёт с каждой проходящей минутой.

Холодный ветер щиплет неприкрытые щёки, каждый выдох вырывается в ледяной воздух облачками пара подобно драконьему дыханию. Окружение кажется незнакомым не только из-за опустошения, но и самого мрака. В иное время даже глубокая ночь озарялась бы светом глассических окон, горящих жаровен и тысяч молельных свечей. Но огни веры угасли, и оставшееся освещение исходит лишь от тлеющих углей среди догорающих руин. Какую площадь охватывает разрушение? Алейна представляет Офелию VII, погружённую во тьму без единой молитвы и песни, с умолкшими навсегда колоколами.

Так не может быть.

Так быть не должно.

Она ведёт их в тенях могил и статуй, к смутному силуэту разбитого купола собора и сломанным башням, что прежде высились вдоль дороги мучеников. Размах опустошения потрясает воображение, учитывая то короткое время, что прошло с момента начала атаки. Болтер Керем замолчал, а это значит, что она мертва, поймана или снова прячется. Алейна бормочет лихорадочную молитву — Бог-Император, даруй моей сестре благословление быстрого мученичества, когда её труд будет завершён, — и выводит колонну через восточный выход старого мавзолея, поморщившись, когда младенец заходится плачем.

— Заставь его молчать, — шепчет она, и отец кивает. Ребёнок снова хныкает, словно чувствуя его страх, — и Алейны. — Если враги его услышат, они нас найдут. — Высокий сводчатый потолок мавзолея возвращает шёпот эхом обратно к ней. — И милосердными они не будут.

— Простите, сестра. Я сделаю, что смогу.

Дева отворачивается. Её лицо горит. Вины мужчины в том нет, как и младенца, но в следующие секунды тишина может стать их единственной защитой. Если ребёнок не умолкнет, перед каким страшным выбором ей доведётся предстать?

Алейна оглядывает открытое пространство за западными вратами мавзолея, прежде чем шагнуть наружу. Собор ближе, чем она смела надеяться, и путь до его дверей чист.

— Когда я дам команду, бегите к двери собора.

Затянутый дымом воздух пронзает холодный луч — не жёлтоватое сияние луны, но яркое копьё люмен-прожектора, установленного на фюзеляже низколетящего челнока. Если еретики охотятся на них не только на земле, но и с неба, то у них не останется даже крошечной надежды на успех. Их кости останутся лежать здесь не погребёнными, или, безымянные, украсят доспехи еретиков.

Луч проходит мимо. Вдалеке кто-то кричит, раз, затем второй, затем звук переходит в мучительный вопль. Ревёт мотоцикл, так близко, что до неё докатывается резкая вонь выхлопных газов. Раздаётся ещё один окрик, а тогда отовсюду поднимается завывающий хор людских голосов, исполненных ненависти и безумия.

— Культисты, — рычит Мараид. — Кто станет служить таким хозяевам?

На это у Алейны нет ответа.

— Если хотим добраться до собора, идём сейчас.

Она высчитывает расстояние. От внешней стены собора их отделяет четверть мили, и путь будет пролегать в огромной тени здания. Оттуда четыре каменных пролёта выведут их во двор перед храмом, после чего придётся пересечь открытое пространство до самих дверей. Те двадцать ярдов они будут видны не только из воздуха, но также с Пути Святых — однако если они хотели выжить, иного выбора не было.

— Пошли.

Она срывается на бег. Каждую секунду дева ожидает увидеть пламя от прыжкового ранца раптора или услышать скрежещущий хрип цепной глефы, но, похоже, Повелители Ночи отвлечены на что-то другое. Она озирается, и с облегчением видит, что паломники более-менее держатся вместе, хотя причиной тому скорее страх, чем дисциплина.

Группа преодолевает около половины пути, когда из тьмы вдруг выбегает фигура. Её палец напрягается на спусковом крючке болт-пистолета, но она вовремя спохватывается, видя, что к ним во весь опор несётся оборванный мальчишка не старше тринадцати лет, с широкими, как у напуганного зверька, глазами. Алейна шагает ему наперерез, и мальчик с паническим вскриком кидается в сторону, босыми ступнями тормозя по плотной земле.

— Стоп! — Она вскидывает руку и хватает мальчишку за плечо. У того уходит из-под ног земля. Малец растягивается на камнях, и, тяжело дыша, с отчаянием глядит на неё. — Спокойно. Ты среди друзей.

— Он идёт, — натужно выдавливает из себя мальчик. Даже сквозь латницу Алейна ощущает, как сильно того трясёт.

— Вставай. — Она поднимает его на ноги и подталкивает вперёд, махая остальной группе следовать за ними. Его кости тонкие, как у птички. — Кто идёт?

— Зверь. Зверь идёт.

У Алейны в жилах стынет кровь.

— Что ты видел?

Внезапно воздух раздирает визг, слишком громкий и резкий, чтобы принадлежать человеку. Парень падает на колени и зажимает уши.

— Нет… нет!

— Глядите! — кричит Мараид, указывая чёрной перчаткой в небо над собором, где из-за туч взмывает рваный силуэт. Существо вопит снова, и из тени в купол бьёт огненная струя, захлёстывая здание оранжево-золотым адским пламенем.

Сначала Алейна решает, что это истребитель, но после секундного наблюдения отбрасывает идею. Свет пожара озаряет бронированное брюхо, огромные заостренные крылья, и изрезанные рунами когти, как у чудовищной хищной птицы. Его туловище больше «Носорога», крупнее даже танка «Испепелитель», сзади извивается длинный шипастый хвост, тогда как спереди его венчают две клыкастые драконьи головы.

Хелдрейк.

Существо откидывает одну голову и кричит снова, между тем как вторая выдыхает новый поток пламени в звонницу, отчего колокол растекается ручьями расплавленной бронзы. Демоническая машина пикирует сквозь огонь, и вытянутыми перед собой когтями срывает с крыши золотые украшения и отшвыривает их прочь.

— Оно уничтожает собор. — Голос Руксаны наполнен ужасом. — Этого нельзя допустить.

— Что мы можем? — Она указывает на адское слияние дьявольского и машинного начал. Алейна видела такого монстра всего раз, сражаясь в качестве новой Сестры Битвы под началом палатины Суджаты. Тот зверь убил половину боевого патруля, прежде чем воительницы повергли его и разбили панцирь, в гниющем сердце которого нашли останки свернувшегося зародышем пилота. — Если привлечём его внимание…

Но Мараид уже приняла решение вместо неё. Воздаятельница с криком поднимает тяжёлый болтер и жмёт спусковой крючок, посылая в сторону хелдрейка рокочущий шквал снарядов.

— Что ты творишь? — Алейна оборачивается и видит, что половина паломников в ужасе застыла, а остальные либо распластались в грязи, либо с мольбами упали на колени. — Сестра-воздаятельница! Ты привлечёшь к нам внимание!

Мараид убирает палец с гашетки, чтобы бросить пару слов.

— Может, ты готова стоять и глазеть, как разрушают собор, но не я.

Всё, что могла бы ответить ей Алейна, тонет в грохоте новой очереди. Надежда, что зверь не услышит звук из-за ревущего пламени, идёт прахом, когда сначала одна голова, а следом вторая поворачиваются к ним, и их глаза загораются зловещим светом. Огромные крылья бьют раз, второй, поднимая существо в воздух, а затем, хлестнув хвостом, оно устремляется вниз.

К обстрелу присоединяется тяжёлый болтер Руксаны, и Алейна не может её за это винить. Она целится из собственного оружия в пылающий свет глубоко в горле хелдрейка, считая секунды до того, как монстр окажется в зоне поражения. Он открывает громадные пасти, готовясь выпустить две параллельные струи пламени, и от жара ночной воздух начинает рябить, а уши Алейны наполняются адским рёвом. Она втягивает обжигающий воздух, с кристальной чёткостью осознавая, что этот вдох станет для неё последним. Лучше умереть с молитвой на устах.

— Бог-Император, прими мою финальную жертву…

И вдруг что-то меняется.

Энергия растекается по ней подобно холодной воде, успокаивая горящий в лёгких воздух, вливаясь в конечности, горло, череп, и вырываясь из глаз ослепительным сиянием. Она исчезает, она перерождается, её душа мечется словно плавник у каменистого берега, уши заполняет песнь такой неописуемой красоты, что всё, чего она желает — это отдаться ей без остатка и навеки стать частью святого хора.

Казалось, минуют годы, прежде чем она приходит в себя.

Когда мир возвращается, Алейна стоит на коленях в тени горящего собора, чувствуя запах дыма и пепла, безнадёжно смешанный с ароматами благовоний и роз. В некрополе у неё за спиной горит пламя, но вокруг самой Алейны земля нетронута. Сёстры стоят рядом, послушница прижимает реликварий к груди, и все неотрывно смотрят на неё. Она глядит на руки, и видит свивающийся на пальцах дым, серые клубы которого пахнут так же, как курения в воздухе. Глаза щиплет, словно их натёрли солью.

По воздуху плывёт одинокий голос, высокий и нежный. Небо над ними чистое, хелдрейк уже исчезает вдалеке, и впервые за много лет она видит над Офелией звёзды.

Песнь Пердиты обрывается, и серафимка с пепельным лицом ковыляет вперёд, не сводя с Алейны зачарованного взгляда. Она протягивает дрожащую руку, чтобы помочь ей встать.

— Бог-Император спас нас, — говорит Пердита. — Он явил Своё чудо.

— Что случилось… — начинает было Алейна, а затем умолкает, когда сёстры одна за другой опускаются вместе с паломниками на колени.

ГЛАВА VIII

В тускло-красном свете аварийных люменов «Люкс Доминус» напоминает сплошной лабиринт коридоров и переборок. Морвенн давно потеряла всякое направление, быстрыми шагами несясь в «Очистителе Мирабилисе» к ангару с челноками. Сёстры поспевают за ней с некоторым трудом, но раскрасневшийся от бега пустотник Винстет с каждой минутой отстаёт всё больше.

— Куда дальше? — Морвенн дожидается Винстета, целясь из «Фиделиса» в правый коридор, пока сёстры прикрывают левый подход.

— Влево, — выдыхает он.

— Сколько до ангарного отсека?

Тот поднимает глаза, либо подсчитывая в уме, либо обрабатывая входящие данные.

— Восемьсот ярдов, аббатиса-санкторум.

Половина мили. Они почти на месте.

Следующий переход затянут дымом. Вдруг справа от Вал раздаётся пронзительный крик, и она поворачивается с поднятым оружием, прежде чем осознает, что звук донёсся из-за корабельного трубопровода. За ним следует очередь лазерных лучей, затем глубокий нечеловеческий хохот, полный порочности и жестокости. Подкативший к горлу Морвенн гнев подобен горящему углю, и она проглатывает его, ослабляя жар до того момента, пока не увидит цель. «Люкс Доминус» принадлежит Богу-Императору, и присутствие чужаков — оскорбление для Флота, Экклезиархии и имперского кредо. Бежать, когда необходимо сражаться, идёт вразрез со всем, чему её учили, со всем, во имя чего стоит её орден.

Но она здесь не ради спасения «Люкс Доминус».

Она пришла спасти Офелию VII, и не сможет этого сделать, если погибнет в космосе — и у неё нет желания доставлять Великому магистру Фадиксу удовольствие тем фактом, что он оказался прав.

— Аббатиса, пожалуйста. Секунду. — Винстет снова отстал.

— Нужно спешить.

— Конечно, аббатиса. Но я должен просить вас вернуться немного назад. Наш путь лежит через этот люк. — Винстет крутит колесо в переборке, и та распахивается настежь, открывая проём, как раз достаточно широкий, чтобы в него смог пройти бронекостюм.

— Я могла бы взорвать его для вас, — подмечает Фионнула, стуча бронированным пальцем по ложу мультимелты. — В следующий раз только попросите.

У Винстета отвисает челюсть.

— Сестра-целестинка, «Люкс Доминус» почтенный корабль, и капитан не дал бы…

Старшая целестинка Игнация протискивается в люк.

— Целестинка Фионнула просто переводит воздух на досужую болтовню. Она не собирается вредить кораблю. Правда, целестинка?

— Конечно, нет, старшая целестинка. По крайней мере, если того не попросит сам добрый пустотник.

Вал почти преодолевает люк, когда среди теней в конце перехода что-то шевелится. Сёстры уже на другой стороне, но зуд в затылке подсказывает ей, что этот враг ждать не станет. Она включает охотничий режим шлема и срывается на бег. Коридор превращается в мерцающий зелёно-чёрный туннель, в конце которого стоит скрытая в тенях гигантская фигура в шипастой броне.

— Фиат люкс! — Она активирует пику Озаряющую, и коридор заливает сине-белый свет. Еретик не один, а целых трое — все в череполиких шлемах: один рогатый, второй — увенчанный торчащим шипом, третий — с пропитанным кровью алым плюмажем. Зубья их двуручных цепных глеф уже покрыты густым слоем запёкшегося багрянца.

— Морвенн Вал, — хрипит рогатый еретик. — Мой лорд Ракул сильно обрадуется, когда я принесу ему твою голову.

Она позволяет «Фиделису» ответить вместо себя. Снаряды из тяжёлого болтера «Очистителя Мирабилиса» прошивают воздух и разрываются на нагруднике десантника-предателя. Тот отшатывается, и по висящим на поясе людским черепам течёт кровь.

— Это не удалось и лучшим, чем ты, — отвечает она.

Космодесантник едва успевает подставить оружие, когда Вал оказывается перед ним, чему предшествует вторая очередь. На этот раз изменник быстрей, и когда Морвенн отводит копьё, Повелитель Ночи вскидывает цепную глефу, отбивая пику Озаряющую за миг до того, как она успела бы снести ему голову с плеч.

— Аве Доминус Нокс! — выплёвывает он.

Морвенн атакует снова, и её живот скручивает от ненависти, смешанной с внезапной свирепой радостью. Это существо должно было быть одним из возлюбленных сынов Бога-Императора, а вместо этого он со своими братьями отмахнулся от величайшего из даров как от пустяка.

К ней с жужжанием устремляется вторая цепная глефа, метя в левое коленное сочленение. Вал с презрением отталкивает её прочь, и вознаграждает владельца глефы за попытку болтом в череполикий шлем. Тот разлетается кусочками металла, костей и мозга, но она не задерживается, чтобы проследить за падением еретика. Пика Озаряющая у неё в руке лёгкая как пёрышко, «Очиститель Мирабилис» реагирует со скоростью света, каждое её движение точное, экономное и рассчитанное на достижение цели.

— Тебе здесь нет места.

Раненый еретик отшатывается, и она безжалостно развивает атаку. Очищение этого места — священный долг, и даже больше того, удовольствие.

— У вас нет права ходить среди паствы Бога-Императора.

Она обрушивает копьё, и он парирует выпад с секундным опозданием. Пылающее лезвие разрубает ему плечо в брызгах горячего ихора, и когда от мощи удара предатель валится на колени, Морвенн опускает пику снова, пронзая макушку шипастого шлема.

— И больше ты не отнимешь ни одной головы.

Где третий космодесантник Хаоса? Вал вырывает копьё из шипящей плоти еретика и обводит взглядом коридор. Два трупа уже остывают у её ног, и на миг она задерживается, чтобы презрительно впечатать ступню бронекостюма в пробитое лицо врага. Аве Доминус Нокс? Если это всё, на что способны Повелители Ночи, возможно, освободить Офелию VII будет куда проще, чем она опасалась.

Во тьме движется тень, перерастающая в силуэт последнего из адской троицы, уже находящегося в двадцати футах от неё. Вал смахивает кровь с блестящего древка пики и поднимает «Фиделитас», когда тот ныряет за угол, однако её охотничье зрение помогает проследить за ним сквозь переборку. Он затаивается, хотя в засаде или ужасе, значения не имеет. Она шагает вперёд во тьму без капли страха. Свет Бога-Императора изгонит прочь любые тени.

— Аббатиса-санкторум! — Голос старшей целестинки Игнации резко доносится из вокс-бусины. — Стойте, во имя Бога-Императора!

— В чём дело?

— Их там много. Ксения засекла их по ауспику. — Игнация указывает на остальную почетную гвардию, стоящую со вскинутым оружием в паре ярдах позади неё.

— Сколько?

— Дюжина или больше. — Пустотный корабль содрогается от нового попадания. — Они блокируют путь к челноку.

Морвенн поворачивается к Винстету.

— Есть другой маршрут?

— В ангарный отсек? — Пустотник с широкими глазами качает головой. — Таких, чтобы успеть вовремя, нет.

— Тогда к десантному кораблю. К нему путь чист?

Ксения кивает.

— По крайней мере, пока.

— Пустотник. Немедленно свяжись с десантным кораблём.

— Да, святая сестра. — Винстет тянется к вокс-установке на стене и дёргает рычаг. — Десантный корабль «Эол», ваш статус? — Он ждёт десять долгих секунд, прежде чем пытается снова. — Повторяю, «Эол», говорит «Люкс Доминус», ваш статус?

Ответа нет.

— Видимо, он уже улетел? — спрашивает Игнация.

Винстет кивает.

— Согласно приказу аббатисы-санкторум. Десантный корабль «Фалес» отбыл также.

С уст Морвенн срывается раздражённое шипение.

— Альтернативы?

— Спасательные капсулы? — предлагает Фионнула.

Вал окидывает взглядом громаду бронекостюма и хмурится. Перспектива оставить древнюю реликвию, чтобы затиснуться в адамантиевый гроб, не самая притягательная.

— Хорошо, — начинает она, но вдруг умолкает, когда из глубин памяти всплывают слова чересчур услужливого стюарда. — Пустотник, «Люкс Доминус» в прошлом перевозил космодесантников, верно?

— Да, аббатиса…

— А у них имелись средства покинуть корабль в подобной ситуации?

Винстет молчит, задумчиво хмуря лоб.

— Полагаю что так. Для этой цели была модифицирована грузовая капсула. Капитан настаивал, чтобы «Люкс» был готов к любым непредвиденным обстоятельствам — но ею никогда не пользовались. Там будет некомфортно…

Морвенн закатывает глаза.

— Неужели все пустотоходы так одержимы комфортом, как на «Люкс Доминус»? Грузовой капсуле можно задать определённые координаты? Конвент Санкторум?

— В принципе да, но…

— И она недалеко?

— С остальными спасательными капсулами в кормовом отсеке, но…

— Значит, идём туда.

ГЛАВА IX

Живот Леты сводит от голода, во рту сухо как в пустыне. Она понятия не имеет, сколько провела во тьме, один час незаметно перетекает в другой, не принося ни уюта, ни избавления. Иногда раздаётся хныканье кающихся, которых она различает по громкости и тональности стонов. Некоторые плачут почти беспрерывно. Другие молчат часами.

Тьма абсолютная. Она ощущает других пленников по теплу тел, сипящему дыханию, влажному прикосновению плоти, но, насколько Лета может судить, все они бессловесно приняли судьбу. Девушка не питает иллюзий насчёт своих шансов на выживание — если силовики перекрыли шахту, не собираясь сюда возвращаться, они умрут с голоду, — но уже составляет планы, как продержаться здесь подольше. Жизнь в заключении научила её считать каждый день очередной победой. Новый день дарит новую возможность, и изменение привычного уклада настолько странное, что кажется ей едва ли не желанным.

Свод пещеры сотрясает глухой рокот. Это может быть стрельба, тяжёлая техника, падающие камни — смерть способна прийти в любом из тысяч обличий. Не раз девушка начинает думать, что вход в шахту уже перекрыт, и что звук исходит от наваливающихся глыб, но она не позволяет мысли развиться до логического вывода. Ремни, удерживающие намордник, представляют куда более насущную проблему, и её она может решить, имея в наличии острый камень и время, а и того, и другого у Леты в избытке.

Кающаяся пилит синтекожу, пока у неё не начинают ныть пальцы. Задача кажется невыполнимой, но, наконец, ремешок поддаётся, и она проверяет его на прочность резким рывком. На этот раз кожа растягивается достаточно, чтобы Лета просунула под неё палец. Ещё тридцать секунд работы, и ремешок рвётся окончательно, после чего она берётся за второй, пока тот не лопается также, и намордник отходит от лица, позволяя ей приоткрыть челюсть. Воздух прогорклый и застойный, но ощущение его на языке и в горле приносит ни с чем несравнимое наслаждение. Лета шевелит губами в попытке выговорить слова, но не знает, что ей сказать.

Рокот в скале сменяется скрежещущим визгом металла по камню, когда решётка начинает подниматься, и минуту спустя мглу прорезает пара скачущих люмен-лучей.

— Кающиеся? — Голос Юлия странно неуверенный. Лета смыкает ладонь на камне — третьему ремешку придётся подождать, — и крадётся вперёд, держась спиной к стене. Переход достаточно широкий, чтобы она смогла пройти мимо надзирателей, не привлекая внимание, а если и нет, она не собирается умирать без боя. И Лета не беспомощная. Она сильная и быстрая, мышцы стали крепкими за долгие годы работы, на её стороне эффект неожиданности, и, конечно, в руке у неё камень.

Луч пробегает по дрожащей массе кающихся. Эвания неподвижно лежит на земле, и когда свет падает ей на лицо, раздаётся недовольный писк крошечного существа с бурым мехом, которое затем скрывается во мраке. Старая женщина умерла всего несколько часов назад, а шахтные крысы уже успели обглодать ей лицо до костей.

— Все вы. — Рядом с Юлием ещё один надзиратель, женщина, которую Лета не узнаёт. Оба имеют при себе оружие. Он указывает стволом на сгрудившихся узников. — Стройтесь у стены.

Лета украдкой преодолевает ещё один ярд тёмного перехода, куда свет люменов не достигает. Пространство тут шире, а внимание надзирателей направлено на кучку рабочих в конце туннеля, поэтому ей удастся проскользнуть мимо — но что потом? Она пытается вспомнить первое путешествие во тьму, однако за годы воспоминание померкло. Решётка может быть поднята, но если дальше находятся запертые двери — а вряд ли тюремная шахта создавалась без оных, — то неважно, насколько она обогнала бы надзирателей, в конце они всё равно её настигнут.

Свет люмена падает на связку ключей, висящую на поясе у надзирателя, и девушка принимает решение. Кающиеся бредут, куда велено, и, прижимаясь спинами к камню, глядят перед собой широкими глазами над тяжёлыми стальными намордниками, которые превращают их лица в неотличимые маски. Они предназначены не только для того, чтобы лишить заключённых возможности говорить. Намордники также должны стереть любые намёки на личность. Если стражники разглядят в них живых людей, то какие милосердные поступки могут последовать за этим?

Вторая надзирательница — дородная женщина с коротко подстриженными чёрными волосами, — останавливается за спутником и поднимает автомат.

— Сейчас? — спрашивает она.

Девушка воспринимает слово как сигнал к действию. Она кидается вперёд, занося камень над головой, и с силой врезает женщине в череп. Надзирательница поворачивается за миг до того, как камень попадает ей в висок и разбивает левую глазницу, отчего глаз лопается в брызгах крови и стекловидного тела. Та отшатывается, но прежде чем успевает упасть, Лета оказывается перед ней, вырывает из рук автомат, разворачивает его и бьёт прикладом женщину в горло. Надзирательница с влажным бульканьем валится на землю. Лета лихорадочно обшаривает пояс женщины, рыща пальцами по ткани спецовки, пока не нащупывает холодный металл тяжёлой клипсы. Девушка сдёргивает связку и вскакивает на ноги, в одной руке сжимая ключи, а в другой автомат, и бежит.

А тогда начинается стрельба. Пули рикошетят от грубо обтёсанного свода, и воздух наполняется вонью фицелина и крови. Когда она оглядывается, половина кающихся лежит у стены, но остальные срываются с места, и, занеся кулаки, устремляются к надзирателю. У Юлия сдают нервы, и он разворачивается, чтобы дать дёру, но Лета уже далеко впереди.

Годы, проведённые в шахте, лишили её тело даже унции лишнего жира. Ноги Леты работают как поршни, неся её вперёд со скоростью, которой она не знала десяток, если не больше, лет. Решётка полуоткрыта, и она ныряет под острые металлические зубцы, после чего устремляется по переходу вверх и вправо. Туннели кишат людьми, повсюду слышны крики и выстрелы, а в боковом коридоре она мельком замечает тень, слишком огромную, чтобы принадлежать человеку. Лета пробегает мимо другой кающейся, сидящей посреди туннеля, и едва не замирает, когда видит, чем она занята. Киянка в её руке поднимается и падает с отработанной точностью, вонзаясь во влажное кровавое месиво, которое раньше было лицом надсмотрщика. Лета свирепо ухмыляется, продолжая нестись к зеву пещеры, свет из которого становится ярче, а воздух — чище с каждым шагом.

Мир снаружи шахты полыхает. Среди дыма и огней движутся большие тени воинов, сгоняющих вместе пытающихся удрать пленников. В воздухе пахнет древесным дымом и свежей кровью, треск пламени смешивается со звенящими в ушах криками.

Кто-то налетает на Лету сзади, сбивая её с ног, так что оба кубарём катятся по земле, и девушка выпускает автомат. Она приподнимается на колени, шаря в поисках оружия, но у неё на лодыжке смыкается рука и утягивает назад.

— Не так быстро, кающаяся, — рычит Юлий.

— Пусти! — Слово шипением вырывается сквозь полуоткрытый рот. Она лягается свободной ногой, и с удовлетворением чувствует, как пятка врезается Юлию в макушку.

— Сука! За это ты сдохнешь!

Лета хохочет. Пенитентиум горит, а болван до сих пор думает, будто поддерживает старый порядок, пытаясь воспользоваться остатками власти, прежде чем ты выскользнет у него из рук навсегда. Она снова пытается высвободиться, но его хватка крепкая как лоза.

А, с другой стороны, зачем ей бежать?

Он тянет её за лодыжку, и теперь она не сопротивляется, позволяя Юлию подтащить себя ближе. Его автомата не видно — похоже, он либо выронил его во время схватки, либо бросил, пока бежал за ней, — но шоковая булава по-прежнему у него на поясе. Лета изворачивается, вырывает оружие из петли, и, не включая, вмазывает ему по голове.

Его голову откидывает вбок. На щеке остаётся широкий порез, и он рычит от ярости.

— Пришибу тебя, грешница… — начинает Юлий, однако Лета уже сидит верхом на надзирателе, тянясь через его мягкую грудь к горлу. Ему удаётся плюнуть ей в рот сгусток слюны вперемешку с пылью, а она, в свою очередь, включает шоковую булаву и врезает ему по виску. Лицо мужчины сводит спазмом от разряда тока, и девушка швыряет оружие прочь, поглощённая желанием ощутить, как рвётся его кожа, раздирается плоть, дробятся кости. Она бьёт кулаком ему по рту, и от удара у Юлия лопается губа и ломаются зубы.

— В чём мой грех? — Лету охватывает чувство полного спокойствия. Должно быть, это испытывают надзиратели, когда взмахивают кнутом, когда создают мир с правилами и наказаниями для заключённых, и правами для себя любимых. Но то время прошло. Теперь действуют лишь один закон — боли и силы. — За какое преступление меня кинули в яму?

— Благие сёстры…

Кулак Леты вновь врезается в лицо, оставляя на лбу мужчины рану, напоминающую слезящееся красное око, затем снова, уже по рту. На этот раз она ломает ему кость, и руку девушки пронзает резкая боль, но она ничто по сравнению с чувством власти, ощущением абсолютного контроля.

— Никакого греха не было. — Она обрушивает очередной удар, и дыхание Юлия превращается в хриплое бульканье, а глаза наполняются паникой, когда он трясёт головой в попытке очистить трахею от кровавой пены. Теперь он осознает цену своим поступкам. Настал час расплаты за каждый удар плетью, каждое проклятье, каждый плевок, каждый толчок, пинок, и бросок грязью, и она полна решимости поквитаться за всё…

Лету накрывает тень. Над ней стоит гигантский человек, силуэтом вырисовываясь на фоне пламени. Он закован в сине-бронзовые латы, закрывающие тело от крылатого шлема до заостренных сабатонов, покрытые шипами и увенчанные держателем для трофеев, на который нанизаны гниющие головы. На одной руке у него перчатка с острыми силовыми когтями, в другой же он сжимает массивный топор. Юлий судорожно втягивает воздух, но он разом растерял всё мужество, как, впрочем, и сама Лета.

Исполин снимает шлем, открывая лицо, будто появившееся из глубин кошмаров. Рот воина слишком широкий, за растянутыми губами видны острые зубы и влажный багровый язык, но хуже всего глаза: правый — чёрный как ночь, без намёка на зрачок и радужку, а на месте левого зияет глубокий порез ото лба до скулы, из которого непрерывно сочится густой ручеёк крови и телесных выделений. Лету парализует от ужаса, в ушах громко стучит кровь, грудь сдавливает так сильно, что она не может сделать вдох.

— Аве Доминус Нокс.

Дыхание воина смердит падалью, а голос напоминает одновременно хищный рык и скрежет когтями по грифельной доске. Она неконтролируемо трясётся, на коже выступает холодный пот, и всё-таки, несмотря на чудовищный лик, в нём есть нечто захватывающее, нечто, говорящее о силе, несовместимой с людскими понятиями правоты и морали. Его чересчур широкие губы кривятся в улыбке, голова заинтересовано склоняется набок.

— Сколько в тебе ненависти, смертная. Сколько злости.

В грязь рядом с ней что-то падает — клинок длиной с предплечье, бронзовая рукоять которого сработана в форме дракона с расправленными крыльями.

— Бери, — рычит воин.

В глубинах драконьего глаза сверкает рубин, когда Лета смыкает ладонь на металле, холодном, как межзвёздная пустота. Она поднимает на гигантского воителя глаза, и тот взмахивает рукой, словно король, дающий соизволение особо смиренному подданному.

— Действуй, маленькая смертная.

Юлий пытается что-то сказать, однако с его поалевших губ срывается лишь хриплое бульканье. Возможно, это мольба о милосердии.

Если так, уже слишком поздно.

Нож у неё в руке — обещание. Чувствуя затылком взгляд своего тёмного спасителя, Лета подносит клинок к разбитому рту надзирателя, и делает первый порез из многих.

ГЛАВА Х

— Экипаж, говорит ваш капитан.

Кристально чёткий голос Харакиса раздаётся из корабельных воксов. У Морвенн всё внутри сжимается.

— Нас взяли на абордаж. «Люкс Доминус» потерян. Я отдал приказ перегрузить плазменные реакторы, чтобы не допустить захвата корабля, и теперь его уничтожение неизбежно. Вы хорошо дрались, несмотря на непреодолимые обстоятельства, и в этом поражении нет стыда.

Переходы полны дыма. Винстет несётся во весь опор, и Морвенн в бронекостюме топает следом, стараясь не упускать из виду крошечную фигурку пустотника, что петляет по лабиринту «Люкс Доминус». Сквозь корабль прокатывается яростная дрожь, от которой гравитационные генераторы работают с перебоями, так что одно мгновение «Очиститель» становится невесомым, а в следующее — словно магнит прилипает к палубе.

— Это мой последний приказ. Всему экипажу покинуть судно и вверить себя на милость пустоты. — Из передатчика доносится оглушительный звон, подобный удару тарана в адамантиевую дверь.

Голос капитана остаётся безмятежным, свидетельствуя о его выдающейся храбрости перед лицом горького поражения. Каково это, думает Вал, столкнуться с потерей родного корабля, предстать перед выбором — допустить его осквернение или уничтожить самому?

— «Люкс Доминус» служил мне верой и правдой, и я не кину его в последние секунды жизни. Все мы в руках Бога-Императора. А теперь спешите к спасательным капсулам.

Начинает выть сирена, чей скорбный плач попеременно то усиливается, то слабеет. Из смежного перехода слышится топот тяжёлых ботинок по палубному перекрытию.

— Пустотники, — говорит Винстет, и, повернувшись, направляет луч фонарика на приближающиеся тени. К ним мчатся шестеро флотских прорывников, которые при виде «Очистителя Мирабилиса» резко тормозят.

— Аббатиса-санкторум! — Сержант прорывников спешно отдаёт честь. Она тяжело дышит, взмокшие от пота светлые волосы прилипли к голове. — Капитан велел покинуть корабль. Позволите сопроводить вас к спасательным капсулам?

Из-за шлема Игнации отчётливо доносится фырканье.

— Если аббатиса-санкторум разрешит, мы сопроводим вас к ним.

— Конечно, благая сестра. Простите, я не хотела вас обидеть…

— Давайте быстрей. — Морвенн снова приводит бронекостюм в движение. — Нельзя терять время.

— Сколько на корабле спасательных капсул? — Мягкий голос Хироми раздаётся по закрытому каналу отделения. — Их хватит для всего экипажа?

— Капсул потребуются десятки тысяч. — Голос Фионнулы непривычно безрадостный. — Хотя, боюсь, после Повелителей Ночи драться за места не придётся.

Мрачное пророчество Фионнулы сбывается. Морвенн ожидала, что к их прибытию отсек со спасательными модулями будет кишеть людьми, но там царит жуткая тишина. Причина становится ясна, когда они подходят ближе — половина капсул уже вылетела, и люмены над их люками горят подобно зловещим красным глазам, в отличие от семи зелёных огней над теми, что ещё не покинули судно. Поведение силовиков тут же меняется, в одну секунду их напряжённость сменяется несказанным облегчением.

— Хвала Богу-Императору! — Сержант жестом направляет своих людей к капсулам, но затем останавливается. — Благие сёстры — эти капсулы нужны вам? — Она старается сохранять невозмутимый вид, однако смесь из надежды и страха просвечивает сквозь её кожу подобно свечному свету через пергамент.

— У пустотника Винстета для нас другой вариант.

— Грузовая капсула, — поясняет тот, и лицо сержанта озаряется пониманием и облегчением.

— Конечно. Храни вас Бог-Император, аббатиса-санкторум. — Отряд рассеивается, каждый прорывник занимает своё место перед капсулой и ждёт команды, чтобы открыть люк. Винстет игнорирует и их, и седьмой зелёный огонёк, уже направляясь в другой конец коридора, к огромному неосвещённому люку. Он хватается обеими руками за ржавое стопорное колесо и наваливается на него с такой силой, что в шее вздуваются мышцы. Морвенн кивает Зафии, и та присоединяется к пустотнику. Колесо с визгом начинает вращаться, а затем люк, достаточно большой, чтобы через него прошёл дредноут, открывается, и перед Морвенн предстаёт ещё один ангар.

Отсек совсем маленький по сравнению с предыдущим, и едва способен вместить приземистый грузовой контейнер. Винстет бежит к инфостанку, установленному на стене возле рычага управления воздушным шлюзом, и вводит на рунической панели код. В потолке, мигая, оживают люмен-полосы, и сквозь протяжный вой сирены раздаётся тихий гул, когда люк модуля откидывается в сторону. Внутри него с трудом хватает места для «Очистителя Мирабилиса», не говоря уже о почётном карауле.

— Аббатиса-санкторум, могу я попросить вас с целестинками зайти внутрь судна?

Рёв сирены нарастает в громкости и частоте, а содрогание корпуса переходит теперь уже в непрерывную тряску.

— Где он приземлится?

— Я введу координаты Конвента Санкторума, и…

— Постой. — Вал жестом велит целестинкам идти в модуль, а сама задерживается возле пустотника и экрана инфостанка. В голове у неё крепко засела одна мысль, не желая уходить. Смерть Святых прислал своих вестников на имперскую территорию. Почему бы и ей не поступить так же? — Измени координаты на восемьдесят миль севернее конвента. Высади нас как можно ближе к собору Афенасии Мученицы.

— Как прикажете. — Его руки пляшут по панели, и на экране когитатора загорается карта поверхности Офелии VII. — Но, аббатиса-санкторум, могу я попросить вас занять своё место? — На лице пустотника мелькает слабая улыбка. — После вашего отлёта я бы и сам хотел сесть в свою капсулу.

Морвенн кивает.

— Благодарю тебя.

— Для меня это честь.

Бронекостюм едва умещается в грузовом модуле, уже почти заполненном сёстрами в громоздких доспехах. Она смотрит через закрывающийся люк, как Винстет заканчивает вводить координаты, после чего с победной улыбкой поворачивается к ним.

— Готово. Если будет воля Бога-Императора, встретимся на Офелии…

Его слова тонут с оглушительном шипении статики, когда в коридоре сквозь брешь в реальности появляется бронированная фигура. Из варпа выходит еретик-космодесантник в терминаторском доспехе, потрескивающем от потусторонних молний. Он поднимает большую автопушку, прежде чем рядом разверзается вторая прореха — Винстет поворачивается на звук, и Вал успевает увидеть, как расширяются глаза пустотника. Она кидается к люку, но Винстет её опережает. Офицер вскидывает руку и одним быстрым движением дёргает рычаг, распахивая шлюз настежь. Ангарный отсек тотчас наполняется шквальным ветром. Стыковочные зажимы, удерживающие капсулу, разъединяются, и с отдающимся в животе толчком модуль устремляется в открывшийся проём. Контейнер дребезжит от попаданий, однако продолжает мчаться к ждущей впереди пустоте. Корпус содрогается от очередного глухого удара, затем улетучивающаяся атмосфера проносит мимо изломанное тело Винстета, следом за которым тянутся бисеринки крови, — а тогда люк спасательной капсулы захлопывается, и они вылетают в открытый космос.

Бог-Император, мы в твоих руках.

Перед глазами Морвенн плывут тёмные пятна, когда ускорение вдавливает её в бронекостюм. Девы молятся, читая успокаивающие литании, но сама Вал не находит уюта в головокружительном спуске сквозь пустоту — ничего, кроме тошнотворного ощущения настигшей кары и растущего осознания, на какие жертвы другие пошли ради неё.

На мостике «Люкс Доминус» капитан Харакис уходит в себя, чтобы в последний раз пообщаться с любимым космолётом. Остальные троны управления пусты, хотя экипаж сначала отказывался их покидать, пока он не велел им выполнять принесённые обеты или быть заклеймёнными как клятвопреступники. Этого хватило. Не все успеют спастись, но у них хотя бы будет шанс, и этого достаточно. Хотя бы это он был обязан для них сделать.

Экран перед ним занимает ударный крейсер еретиков, который уже так близко, что Харакис видит громадные шипы на его носу и горящие в портах багровые огни — злоба, обрётшая физическую форму. Он посылает через блок мыслеуправления ещё одну команду и заставляет двигатели космолёта запуститься на полную мощь. Они с кораблём всегда понимали друг друга, словно рыцарь древней Терры и его верный скакун. Бог-Император благословил его, и Абрам Харакис не боится смерти.

— Ещё чуть-чуть, — бормочет он. — Ещё немного, и мы сможем отдохнуть.

Он мимолётно думает о семье. Его единственный сын мёртв, но внучка дослужилась до капитана разведшлюпа типа «Гадюка», а также имеет длинный список героичных свершений и двух собственных детей. Род Харакисов в надёжных руках. Если Бог-Император будет снисходительным, его запомнят добрым словом.

Харакис наблюдает за тем, как корабль еретиков заполняет собой иллюминатор. Он задаётся вопросом, понимают ли космодесантники-предатели, что он делает, отдают ли прямо сейчас лихорадочные приказы в попытке изменить курс ударного крейсера, чтобы избежать столкновения. Именно в этом заключался его план с самой первой секунды боя, и расчёт на то, что вражеский командир слишком отвлечётся на пустотные бои и абордаж, чтобы заметить неумолимое приближение «Люкса», вот-вот себя оправдает. Крейсер открывает огонь из макропушек, но уже слишком поздно. Даже если снаряды разломают «Люкс Доминус» напополам, удар обломков на такой скорости всё равно приведёт к их взаимному уничтожению.

Через подфюзеляжные авгуры он наблюдает за спасательными капсулами «Люкса», подобно метеоритам несущимися к планете в ореолах пламени. Некоторые не переживут вход в атмосферу, другие погибнут от огня еретиков в пустоте или на земле, но надежда, что часть из них уцелеет, подбодряет его в последние мгновения жизни.

— Бог-Император, пусть аббатиса-санкторум выживает, дабы нести смерть твоим врагам, — бормочет он, когда плазменный привод «Люкса» взрывается. Ударная волна расходится от отсека к отсеку. Харакис чувствует пламя так, будто оно разгорается у него в теле, однако в нём нет страха, а лишь страстное желание, чтобы последним, что сделает «Люкс Доминус», стал плевок в лицо Великому Врагу.

Иллюминатор поглощает тьма.

На секунду воцаряется абсолютная неподвижность, а затем в последний миг своего существования «Люкс Доминус» вспыхивает как новорожденная звезда.

СНЫ

Сон всегда один и тот же.

Мальчик. Девочка. Тьма.

Смерть Святых не единственный в своей банде, кто видит сны, но грёзы, которыми хвалятся они, другие. У них они это бесформенные кошмары о порождённой варпом резне, ввергающие их в экстатичное неистовство, либо тёмные видения Губительных сил, которые контролируют и совращают их в той же мере, что предупреждают о грядущем — но никто из них не грезит так как он.

Поскольку его сон — правда.

Сон не приходит по желанию. Если бы он мог контролировать его, как контролирует всё остальное в своей жизни, он бы так его не донимал. Смерть Святых, если бы мог, разрезал его на части и внимательно изучил каждый влажный, сочащийся кровью кусочек. Тогда бы он понял тот изъян, который препятствовал подлинному возвышению, и вырезал его из себя — но сон подобен раковой опухоли, угнездившейся в самом сердце естества, слишком глубоко, чтобы его оттуда иссечь.

И он всегда одинаковый.

Страх.

Тьма.

Мальчик и девочка.

Когда-то он был человеком — что бы это ни значило, — но иных воспоминаний о той жизни у него не осталось. Перерождённый уже как отпрыск Конрада Кёрза, он более не чувствует любви, или скорби, или привязанности. Те людские слабости ушли вместе со смертностью — но когда он видит сон, то ощущает призрачное эхо тех забытых эмоций, и пробуждается, обливаясь слезами и кровью.

Потому что мальчик в том сне — он сам.

Теперь он лучше: сильнее, быстрее, и отдаёт себе отчёт в бесконечной жестокости вселенной.

Во сне вовсю гремят колокола, оглушительным эхом катясь по спальне. Он резко пробуждается, и его рука тотчас ныряет под подушку, к ножу. В узкие арочные окна льётся лунный свет, накрывая холодный плитчатый пол, ряды кроватей и просыпающихся ребят полосами света и тьмы.

Во сне давно за полночь. Ракулу четырнадцать лет, и он ненавидит каждую живую душу в Империуме кроме одной.

— Вставайте! — Матриарх орфанариума стоит в дверях. Она носит то же длинное, в пол, платье, что и всегда, но вместо привычной сложной укладки её седые волосы под чепцом стянуты в простой хвостик.

С кроватей доносятся озадаченные стоны. Остальные мальчики просыпаются медленно, но Ракул уже на ногах, натягивая поверх пижамы куртку со штанами, и пряча нож в рукав. В орфанариуме часто проводятся учёбные занятия, и расторопность — единственный способ поскорее закончить бессмысленное упражнение.

— Что случилось? — спрашивает он.

Матриарх Савра смеряет его тяжёлым взглядом.

— Нам нужно пройти в укрытие.

Ракул презирает её несколько меньше остальных, по той простой причине, что она не пытается скрывать свою неприязнь за улыбками и лживой симпатией, но это не значит, что ему не приходилось сносить от неё побои. Голос у Ракула в голове уже пробуждается, говоря напасть на неё, пока она не прошлась по нему ремнём, говоря достать нож, сделать морщины на её лице чуточку глубже…

Он прогоняет картинку прочь из головы. Он насладится ею позже, когда вернётся обратно в любимую тьму.

— Это учения?

— Не задавай вопросов. Делай то же, что сотни раз до этого.

Зевая и потягиваясь, мальчики выбираются из постелей, а тех, кто мешкает, матриарх сама вытаскивает костистой рукой.

— Быстрей.

В клуатре снаружи витают привычные ароматы очищающих мазей, пыльных манускриптов и стряпни недельной давности, которые ночью ощущаются вдвое сильней, нежели днём. Дети плетутся беспорядочной толпой, и Ракул оказывается зажатым между двумя неповоротливыми увальнями. Если они не поторопятся, то не успеют выспаться до утренних молитв, а он ценит время забвения больше часов, проведённых в бодрствовании.

— Шевелись, тупой грокс. — Он снова пихает парня — плебея по имени Дренак, чьи храпы служат источником его постоянных ночных мучений, — и тот отлетает к каменной стене клуатра. Голос в голове злорадно смеётся, понукая его взять нож и вонзить в пухлое тело Дренака, но Ракул его игнорирует. Голос всегда с ним, но он не должен действовать по его указке. Его сестра единственная, кто о нём знает — хотя свои темнейшие порывы он скрывает даже от неё, — и её инструкции на сей счёт недвусмысленные. Он должен его игнорировать. Он не должен никому говорить. Если кто-либо узнает его тайну, матриархи накажут его, и разлучат их навсегда.

Дренак поворачивается, его щёки налились румянцем, глаза горят от ярости.

— Как ты меня назвал?

— Грокс. — Ракул крепче сжимает рукоять ножа. До чего приятно будет прижать его к глазу Дренака и давить до тех пор, пока тот не лопнет. Брызги крови и жидкости, крики — но если он пойдёт на поводу у голоса с его тайными обещаниями наслаждения, матриархи его накажут и отошлют прочь из орфанариума, навсегда разделив с сестрой. Так рисковать он не мог. Он скорее умрёт, чем станет жить без неё.

— Рискнёшь назвать меня так ещё раз…

— Грокс. Тупой, медленный, ленивый…

Звук, вырывающийся из глотки Дренака, напоминает одновременно вопль и рёв. Он кидается на Ракула с кулаками, но тот отходит у него с пути и отплачивает за неуклюжую попытку крепким ударом. Нос Дренака хрустит под костяшками, и Ракула охватывает свирепое возбуждение. Из верхней губы мальчика хлещет кровь, и он кричит снова, яростно размахивая ногами и кулаками. На этот раз Ракул вынужден отступить назад, до того поглощённый отражением неистового натиска, что задевает ногой что-то мягкое и растягивается на земле. Дренак заскакивает на него и неловко залепляет по челюсти, так что у того клацают зубы.

Его рука снова тянется к ножу в рукаве и смыкается на рукояти.

Да, шепчет голос. Сделай это. Забудь о сестре, и сделай это…

Толстый кожаный ремень матриарха спальни щёлкает в воздухе, с резким хлопком обрушиваясь Дренаку меж лопаток. Он взвывает от боли, после чего тощая рука хватает его за плечо и вздёргивает обратно на ноги. Матриарх Савра женщина невысокая, но она держала орфанариум в железном кулаке с самого прибытия Ракула. Она заносит ремень вновь, и пряжка сверкает в лунном свете, несясь ему навстречу. Он реагирует рефлекторно, отпуская нож и вскидывая руку, чтобы поймать тяжёлую серебряную аквилу до того, как она огреет его по плечу. Серебряные крылья впиваются в плоть, но он крепко держит пряжку, наслаждаясь тем, как его её лицо багровеет от злости.

— Это ещё что? — Она дёргает ремень, но Ракул поднимается на ноги, прежде чем отпустить его. — Вам нужно спускаться в укрытие, а не драться в клуатре, как псы!

— Я упал. — Ракул наслаждается вкусом лжи. Матриарх может наказать его так, как ей заблагорассудится, но теперь, после того как он остановил удар, их взаимоотношения неуловимо изменились. Он выше её, и сильнее. Отныне дни побоев сочтены. Возможно, он отплатит ей тем же. Возможно, даже воспользуется ножом.

— Ты тратишь время, — отрезает она, и Ракула пробирает озноб. — Я думала, ты поспешишь спасать сестру, если не себя самого. — И нечто в тоне матриарха заставляет его задаться вопросом, действительно ли это учения.

— О чём это вы? — спрашивает он. — На орфанариум напали?

Тонкие губы Савры складываются в серую, без кровинки, черточку.

— Отправляйся в укрытие. Наши спасители уже в пути.

Клуатр заливает золотой свет, ярче рассветного солнца, ярче лика Бога-Императора на алтаре часовни. Лицо Ракула обдаёт горячий ветер, а затем стена клуатра обрушивается внутрь, засыпая пол обломками камней и крошевом. У него звенит в ушах, воздух такой густой от дыма и пыли, что он ничего не видит. Он пробирается вдоль стены, пока дым не рассеивается, и видит, что на месте наружной стены зияет пятидесятифутовая пропасть до самого дворика внизу. Дренак стоит рядом с ним, весь покрытый густой серой пылью, и, прижимая руку к глупому рту, глядит на груду чёрной одежды перед собой.

Нет. Это не одежда. И не занавеска. Труп.

Матриарх Савра мертва. Макушка женщины смята, словно яичная скорлупа, так что внутри виден мозг, поблескивающий той же тусклой серостью, что и открытые глаза. Ракул заворожено подаётся ближе, а затем клуатр сотрясает новый удар. Этот приходится несколько дальше, но взрыв всё равно гремит достаточно близко, чтобы от него заходило ходуном здание. Кто-то напал на орфанариум, намереваясь сравнять его с землёй. Он должен найти сестру, должен попасть в укрытие…

— Ракул! — Из другого конца запыленного клуатра доносится голос сестры, Афенасии, и он видит, как та бежит к нему вместе с двумя соседками по комнате. Её чёрные волосы развеваются на ветру, уличная мантия наброшена поверх ночной рубашки, и, судя по лицу, она в столь поздний час ещё не спала. — В укрытие. Быстрей.

Он оглядывается на мёртвую женщину. Это первый труп, который он видит с тех пор, как отец отлетел к Золотому Трону, хотя их смерти не могли бы отличаться сильнее: мгновенная в случае матриарха, и мучительное горячечное увядание отца — более чем достойная кара за годы побоев и пренебрежения.

Но теперь они оба уже не поднимут на него руку.

— Я сказала быстро! — Афенасия — его сестра, его близнец, лучшая часть его души и источник всего света в мире, — хватает Ракула за руку.

Они вместе, и это — главное.

АКТ II

КНИГА ВОЙНЫ

ГЛАВА XI

Две минуты до приземления.

Грузовая капсула несётся к поверхности Офелии VII, выжимая всё из двигателей в отчаянной попытке контролировать снижение. На корпусе рябит пламя, превращая тускло освещённое пассажирское отделение в духовую печь. В уголке визора Морвенн мерцают предупреждающие руны. Перегрузка системы охлаждения. Износ системы подачи воздуха. Несмотря даже на шлем, воздух обжигает горло с каждым вдохом.

— Бог-Император, спасибо за свет, что ведёт нас в пустоте. — Игнация непрерывно молится с самого начала спуска. Остальные сёстры сидят в тишине, хотя неяркий люмен-свет то и дело выхватывает движения рук Хироми и Зафии, общающихся между собой на языке жестов, и блестит на серебряной слуховой аугментике, что заменяет Зафии уши. — Молим тебя, Бог-Император, направь нас к врагу, дабы принести ему быстрое и святое возмездие.

Одна минута до приземления.

«Люкс Доминус» наверняка к этому времени погиб, превратившись в астероидное поле мерцающих обломков. Капитан Харакис — мёртв. Пустотник Винстет — мёртв. Бессчётные мертвецы, чьих имён и лиц она не знала, вырезаны еретиками-астартес, сожжены в пламени гибнущего космолёта или сгинули в пустоте. Она не сомневается в необходимости их смертей, но эта необходимость только усиливает чувство долга, что на неё возложен. Они — первые жертвы освобождения Офелии VII, и, как любой хороший командир, она должна сделать так, чтобы их жертва не стала напрасной.

— Приготовиться к приземлению. Десять секунд.

Автоматические слова застигают Вал врасплох. Десять секунд — ничто, а десантная капсула даже не начала тормозить. Если они врежутся в землю на полной скорости, удар не только убьёт их всех, но сметёт всё и вся в приличном радиусе вокруг. Она закрывает глаза и заставляет себя успокоиться. Бог-Император, смилуйся, или хотя бы дай нам при крушении раздавить врагов…

Капсула замедляется настолько резко, что секунду Морвенн думает, будто они уже столкнулись с землёй. Предупреждающие руны на визоре становятся красными, модуль содрогается и вопит так, словно его трясёт исполинская рука. Она пробует обраться к целестинкам, но перегрузка выдавливает из лёгких весь воздух. Перед глазами пляшут чёрные точки, в ушах гремит колокольный перезвон.

Двигатели отключаются. На один головокружительный миг они оказываются в свободном падении, а затем грузовой модуль врезается в землю подобно снаряду.

Они достигли Офелии VII.

Морвенн открывает глаза, и размытые чёрные пятна постепенно рассеиваются. Во рту чувствуется кровь от прикушенного языка, но в остальном серьёзных травм она не получила. Завтра кости и мышцы напомнят о дурном обхождении, но это дело будущего.

— Бог-Император, — сипло отзывается Игнация. — Благодарим тебя за избавление.

Хироми поднимается на ноги и протискивается мимо «Очистителя Мирабилиса», чтобы добраться до отпирающего рычага капсулы. Она дёргает его, инфоруна возле него вспыхивает багрянцем, и с оглушительным шипением гидравлики люк открывается ровно настолько, чтобы впустить слабый свет — а затем останавливается. Хироми наваливается на металлическую дверь плечом и толкает её со всей силой, однако люк заклинило крепко. Судя по звукам стрельбы, доносящимся сквозь щель, они приземлились недалеко от цели.

— Дайте место. — Вал переводит «Очиститель Мирабилис» в стоячее положение и подаётся вперёд, скрежеща выдающимися массивными плечами по потолку модуля. Она помещает орудийный щит в проём и дёргает вверх, отчего с воплем рвущегося металла петли поддаются, и люк валится на землю. Температура мгновенно падает. Она поднимает визор, с благодарностью вдыхает холодный воздух, и ступает на изломанную землю кардинальского мира.

— Целестинка Ксения. Что говорит ауспик?

Небо темнее, чем она помнит, привычные огни веры Офелии VII сменились далёким пламенным сиянием. Дым от их приземления рассеивается, но тут и там вдоль финального маршрута следования капсулы ещё горят пожары.

— Хвала Богу-Императору, — бормочет Вал. Если бы грузовой модуль врезался в любую из башен-шпилей по соседству, их спуск закончился бы крушением. Но всё равно, капсула проделала в земле кратер шириной в тридцать футов, а вокруг них валяются обломки снесённой часовенки.

Ауспик Ксении горит зелёным, когда она присоединяется к Морвенн за люком.

— Я вычислила нашу позицию Мы в четырёх милях к северу от собора Афенасии Мученицы.

Морвенн смотрит на юг, но туман с дымом слишком густые, чтобы она смогла что-либо различить. Ауспик тихо пищит, и Ксения тут же подбирается. Вал понимает причину без лишних слов.

— Сколько?

— Минимум пятьдесят.

— Близко?

— Близко, и уже нас окружают.

— Целестинки, приготовиться, — говорит Игнация, и отделение занимает позиции. — Аббатиса-санкторум. Ждём ваших приказов.

— Пускай подходят. — Пика Озаряющая вспыхивает, оживая. Из дыма возникают силуэты: люди в масках и лохмотьях, стискивающие в грязных руках дубикиы, ножи и шахтёрские кирки. Она — латница Бога-Императора, инструмент Его святого гнева, и она не приемлет поражения. — Если они так хотят умереть, мы им это устроим.

— Смерть дочерям Трупа-Бога! — кричит из толпы культистов голос, и остальные нестройно подхватывают клич. Раздаётся автоматная очередь, но вместо того чтобы искать укрытие, Морвенн выступает вперёд, чтобы принять пули на орудийный щит, и определяет источник стрельбы: мужчина с гноящимися ранами на челюсти и переносице. Болт-снаряд «Фиделиса» разрывает его в клочья, забрызгивая землю кусками влажного красного мяса, и автомат вместе с держащей его рукой описывает в воздухе кровавую дугу. Она идёт дальше, и сияние потрескивающего копья превращает нечёткие фигуры во врагов — десять, двадцать, и более, — между тем как где-то далеко доносится рокотание тяжёлого болтера, несущего смерть каждым реагирующим на массу болтом.

Воздух справа рябит от жара, когда мультимелта Фионнулы выпускает в первый ряд врагов луч перегретой энергии. Эффект от оружия мгновенный: обноски воспламеняются; кожа обгорают, чернеет и отслаивается прежде, чем еретики успевают затормозить, а те, кто стояли ближе всех, попросту сгорают на месте. Во все стороны разлетаются хлопья обуглившихся тканей, пока от людей не остаётся ничего, кроме куч почерневших костей и гари. Остальные целестинки с идеальной слаженностью стреляют из болтеров, выкашивая один ряд культистов за другим, однако звук боя привлекает всё больше новых еретиков, которые без колебаний присоединяются к атаке.

— Во имя Бога-Императора! — «Очиститель Мирабилис» устремляется вперёд с таким рвением, что она чуть не оступается, однако восстанавливает равновесие широким балансирующим взмахом пики. Лезвие прочерчивает в воздухе искрящуюся дугу, и даже самые кровожадные сектанты отшатываются, когда оно с треском проносится перед их лицами. Толпа отвечает на её рывок контратакой, и внезапно Вал оказывается окружённой бурлящей массой культистов, шарпающих и рвущих друг друга в отчаянном стремлении добраться до неё.

— Помните, что нам обещали! — вопит щуплая женщина в куртке силовика не по размеру. — Награда за каждую принесённую ему голову!

Морвенн легко взмахивает копьём, снося женщине голову с плеч, и та, подскакивая, катится по земле. Лезвие достигает еретика за ней, вонзаясь ему в тело, пока не упирается в хребет. Она вырывает пику, и мужчина валится набок, зажимая руками развороченный бок, прежде чем в его глазах не гаснет свет.

— Смерть! Смерть им всем!

В фанатизме бегущих в бой еретиков сомневаться не приходится. Вал входит в ритм, сочетающий в себе скорость и точность — выпады и взмахи силовой пикой перемежаются короткими очередями тяжёлых болтов, чтобы расчистить пространство, когда давка тел становится слишком плотной. Она экономит боеприпасы, но лишь потому, что не знает, будет ли возможность их пополнить. Морвенн разрезает напополам орущую женщину, пока остальные сёстры рассредоточиваются, чтобы прикрыть её огнём.

— Смерть еретикам! — Голос аббатисы грохочет из вокс-усилителей шлема, когда она пинком опрокидывает ближайшего культиста на землю и опускает ему на грудь золотую стопу «Очистителя Мирабилиса». — Где Смерть Святых?

Слева размытым серебряно-чёрным пятном проносится Зафия, со снайперской меткостью разя врагов болтерными снарядами и столь же умело разбивая прикладом черепа и глотки. Она с Хироми бьются спина к спине, между тем как мультимелта Фионнулы продолжает сеять смерть потоками мерцающего жара. Морвенн подаётся немного вперёд, сильнее сдавливая грудь мужчине, и у того мгновенно выпучиваются глаза и вздуваются мышцы в шее, пока он силится сделать вдох.

Культист выплёвывает сгусток мокрот на её блестящий сабатон.

— Мой властелин придёт за тобой, — говорит еретик. — Он снесёт голову с твоих плеч и водрузит её гнить на своём доспехе.

Вал прижимает его ногой «Очистителя», достаточно сильно, чтобы ощутить, как ломаются рёбра. Мужчина ахает, и из уголка рта у него пузырится кровавая пена.

— Где он? — Она убирает стопу ровно настолько, чтобы еретик смог вдохнуть.

Его окровавленные губы расходятся в улыбке.

— Смерть Святых найдёт тебя сам, когда придёт время. Когда он уничтожит всё, что ты лю…

Морвенн смещает весь вес на ногу, и грудь еретика вминается внутрь. Изо рта и носа предателя брызжет кровь, конечности судорожно дёргаются, прежде чем он замирает уже навсегда. Вал, оставляя за собой кровавый след, направляет бронекостюм к оставшимся еретикам. Алую от крови землю ковром устилают трупы.

Но впереди ждёт ещё большая резня.

— Идут новые. — Хироми бьётся с идеальной расчётливостью, каждый её болт разит врагов наповал.

— За Смерть Святых! — выкрикивает женщина, и от воя её спутников по спине Морвенн пробегает дрожь тревоги. Поодиночке или группами культисты не представляют особой угрозы, но чем дольше тянется бой, тем большей становится вероятность, что кто-то из сестёр допустит промах. Ошибки на поле быстро множатся, и всего один неудачный выстрел или не убивший цель удар может мгновенно вывести ситуацию из-под контроля.

Фионнула посылает в толпу новый поток жара из мультимелты. Тела обугливаются и чернеют, но уже в следующую секунду прореха среди еретиков затягивается назад. Одна сектантка, на лице которой сажей выведены чёрные крылья в пародии на аквилу, кидается вперёд со стиснутым в руках огнемётом. Аббатиса подступает к ней вплотную и отбивает оружие древком копья перед тем, как она успевает нажать спусковой крючок. Струя огня омывает её бронированный кулак. Внутри Вал разгорается гнев, горячее даже пылающего прометия. Эти еретики — эти отбросы — заваливают их телами в ярдах от места высадки.

Но за века Смерть Святых проявил себя чересчур изобретательным недругом, чтобы эта атака была чем-то иным, кроме как уловкой.

— Небо! — кричит Хироми. — Рапторы!

Вал поднимает голову, и видит проходящую за тучей тень. Она имеет человеческую форму, тёмную спереди, с пылающим сзади характерным двойным следом от прыжкового ранца, а через долю секунды она озаряется ярким фиолетово-синим сиянием плазменного оружия. Сгусток перегретой плазмы проносится подобно комете и попадает Хироми в левое бедро, поджигая рясу и плавя серебряные пластины брони. Целестинка не кричит, но болезненное аханье, наполняющее вокс отряда, стократ хуже. Шатаясь, она отступает за строй, и Зафия плавно занимает её место, продолжая поливать врагов огнём.

Морвенн кидает быстрый взгляд на раненую целестинку. Хироми уже сжимает в руке вибронож, срезая дымящиеся шелка и пузырящиеся края брони в тщетной попытке замедлить шипящее распространение плазмы. Вокруг неё клубится чёрный дым, а по воздуху расходится запах горелого мяса.

— Бог… Император! — сипит Хироми. — Дай мне сил… исполнить Твою работу.

Раптор закладывает вираж, и небо прошивает второй выстрел плазмы. Вал кидается в сторону, и на сабатон попадает всего несколько брызг. Она открывает ответный огонь, паля из «Фиделиса» в густую тучу, однако не видит взрыва, который бы подсказал ей, что тяжёлые болты достигли цели. Культисты с воплями устремляются вперёд, и она мельком замечает, как позади толпы движется тень, огромная, угрожающая и чёрная.

— Убить их! Убить их всех! — Морвенн вскидывает пику Озаряющую и разрезает сектанта напополам, следующего крушит орудийным щитом, после чего выпускает болт-снаряд в кучку тощих людей с шахтёрскими кирками, разрывая их на куски.

— Ещё рапторы! — кричит сзади Игнация. Сквозь уплотняющийся дым эхом прокатывается гулкая очередь. Её становится всё сложнее отличать друзей от врагов.

Цепной меч раптора с рёвом несётся к лицу Морвенн, и она взмахом копья отбивает его в сторону. Прежде чем враг успевает подняться, Вал пронзает ему глотку и разносит череп выстрелом в упор. К ней пикирует второй неприятель, и она задевает его кромкой орудийного щита, отчего тот кубарём врезается в разрушенную стену и исчезает среди облаков дыма. Аббатиса поворачивается, ища следующую цель, но рапторы уже отходят, а последние сектанты истекают кровью на изломанной земле.

На руины опускается зловещая тишина. Морвенн откашливается.

— Бог-Император, благодарим тебя за победу.

Но победа в лучшем случае частичная. Четверо целестинок перегруппировались у грузового модуля, Зафия придерживает посеревшую Хироми, между тем как Фионнула и Ксения оглядываются по сторонам с оружием наготове.

— Где Игнация?

— Она разве не с вами? — спрашивает Ксения. — Я свяжусь с ней…

— Я сама. Старшая целестинка, где ты? — Игнация никогда бы не кинула отряд, тем более не сообщив перед этим ничего по воксу. И ответом, как и догадывалась Морвенн, стала кровь и смерть.

Старшая целестинка Игнация лежит, будто святая на отдохновении, со сложенной на груди аквилой, — но в позе трупа не чувствуется почтения. Её пустой, забрызганный кровью шлем валяется на земле, однако отрубленной головы нигде не видно.

— Что случилось? — рявкает Вал, но сёстры не находятся со словами. Ответ кажется очевидным. Игнация сражалась и погибла, и враг осквернил её тело.

В иных орденах смерть чтят молитвами, религиозными гимнами, клятвами мести врагу, но в ордене Серебряного Покрова ей встречают молчанием. Время для скорби придёт позже, и Морвенн не может позволить себе такую роскошь как грусть, только не здесь, пока враги совсем рядом.

— Целестинка Ксения. Открой карту района, найди, где враг организовал базу. Я добуду его голову к восходу солнца.

— Как прикажете.

— Аббатиса-санкторум! — В словах Фионнулы чувствуется срочность. Она смотрит вправо, переливающиеся от жара стволы мультимелты направлены в узкий проулок меж двух разрушенных зданий. Даже с охотничьим зрением Морвенн сложно различить, что там движется в тенях, однако гигантская тень, которую она видела раньше, приближается, дробя под огромными ботинками камни и кости.

Вал подступает к переулку и воздевает копьё.

— Какие приказы, аббатиса-санкторум? — Фионнула становится рядом с ней, целясь из оружия туда же. — Атаковать?

— Пока нет.

Из дыма выступает силуэт, крупнее обычного человека, облачённый в доспех такой тёмный, что он скорее поглощает, нежели отражает свет, на фоне которого резко горят янтарные глазные линзы шлема.

И он не один. Их уже трое, затем четверо, идущих к сёстрам тяжёлой поступью, от которой дрожит земля.

— Назовитесь, во имя Бога-Императора! — Голос, стократно усиленный вокс-динамиком, подобен громовому раскату.

Она не колеблется ни секунды.

— Морвенн Вал, аббатиса-санкторум Адепта Сороритас. Рада встрече, сыны Дорна.

ГЛАВА XII

Чёрные Храмовники устроили передовую базу на руинах храма святого Гершталя Кадианского, от которого остался выжженный остов из почерневшего мрамора. Готические арки, державшие высокий сводчатый потолок, вздымаются в пустоту, отчего у Морвенн складывается впечатление, будто она с сёстрами стоит в грудной клетке огромного трупа. Мерцающий свет толстых свеч-колонн озаряет сцену кипучей деятельности — сыны Дорна готовятся к войне. Высокий капеллан в череполиком шлеме, размахивая огромным адамантиевым кадилом, благословляет всех вокруг, повсюду бродят сервиторы с оружием и боеприпасами, сервы натягивают древние стяги на позолоченные крестовины и вручают повелителям освящённые болтеры. Детали ритуалов ей неизвестны, однако многое знакомо — аура почтительности и благочестия, тяжесть священного долга, но в первую очередь ощущение целенаправленной подготовки к грядущему великому труду.

— Кастелян Танкрет! — Брат-ветеран, чей отряд её сопроводил, не снял шлем, и его усиленный голос прорывается через шум как цепной меч сквозь кость. — Встречайте Морвенн Вал, верховного лорда Терры и аббатису-санкторум Адепта Сороритас!

Храм погружается в тишину. К ней уже шагает рослый астартес в чёрном силовом доспехе, нагрудник которого закрывает белое сюрко с заостренным крестом капитула. С плеч воина ниспадает чёрный плащ, прошитый тончайшими нитями из адамантия, а за спиной в отделанных серебром узорных ножнах покоится громадный двуручный меч. С точёного выразительного лица на неё смотрят яркие голубые глаза, седина в волосах и бороде придаёт ему вид сорокалетнего мужчины, хотя из-за физиологии астартес возраст воина легко может исчисляться веками, а не годами.

— Аббатиса-санкторум. — Мощный, глубокий баритон кастеляна громом катится по разрушенному храму. — Вы оказываете нам честь своим присутствием.

— Как и вы чтите меня своей встречей, кастелян. — Она выступает вперёд. — В моё отсутствие вы усердно защищали Офелию VII, за что примите искреннюю благодарность.

— Я слышал истории о вашей доблести против войск ложной ведьмы-императрицы на Васторосе. К своему вечному сожалению, я не участвовал в том сражении и не видел, как рухнули дворцовые стены.

Название проклятого мира уносит Морвенн мыслями обратно в Йолвосскую чащу, где сёстры Серебряного Покрова вели тяжёлое наступление вместе с большой танковой колонной Чёрных Храмовников под началом маршала Гейдона. В тот день Игнация билась подле неё, постоянно находясь рядом и помогая ей мудрым советом до последнего боя против псайкера-еретика. Вспоминая о старой подруге, Вал чувствует странную растерянность, будто лишилась частицы себя самой, когда голова старшей целестинки слетела с плеч. Она прогоняет непрошеные воспоминания. Сейчас не время для слабости.

— Впереди ждут другие возможности убивать врагов Бога-Императора, — заявляет она, и кастелян согласно кивает.

— Так и есть. — Он отворачивается и идёт по нефу к алтарю. Морвенн следует за ним, и видит развёрнутый тяжёлый пергамент с детальной картой района, уголки которого придавлены полированными медными дисками размером с ладонь. Она составлена с таким мастерством, что могла бы стать украшением коллекции вольного торговца, но карта здесь не просто ради красоты. Она такой же инструмент войны, как силовой меч за спиной у кастеляна. Слуга с выбритой тонзурой, сжимающий в руке тончайшее перо, при приближении аббатисы поднимает голову, кидает взгляд на повелителя, затем отмечает её позицию в часовне крошечной гербовой лилией.

— Время выполнять работу Бога-Императора настало, — говорит Танкрет. Морвенн изучает карту, а с ней и замысел кастеляна. Его план продуманный — враги уже почти окружены, и, разместив тяжёлые орудия на флангах, Чёрные Храмовники сгонят их всех к собору. По маршрутам продвижений ясны приказы каждому из отделений: братья Меча из числа примарисов возглавят наступление, тогда как ветераны-перворожденные пойдут следом, занимая ключевые теснины и высоты. Она разыгрывает в уме ход всего сражения, с боями проходя по улицам, прежде чем достигает собора, где её ждёт последняя схватка со Смертью Святых. С такими союзниками победа кажется практически неизбежной.

— Что скажете, аббатиса-санкторум? — спрашивает кастелян. Его бледно-голубые глаза блестят от нетерпения, словно он и сам не раз прокручивал битву в голове, и ему не терпится наконец скрестить с врагом клинки.

— Ваш план безупречный, как я и ожидала. — В её словах нет ни капли лести, а лишь признание знатока, что перед ней настоящий мастер ремесла войны. — Вы знаете, где Смерть Святых?

— Полагаю, как только начнётся штурм, он сам даст о себе знать.

— И где будете вы сами, кастелян Танкрет?

Кастелян подаётся вперед и тыкает пальцем в центр порядков Храмовников.

— В самой гуще боя, как того требует Бог-Император. Там найдётся место и для вас, если вы того пожелаете.

— Где-либо ещё я быть и не намерена.

Новый рассвет Алейна встречает окоченевшей и не отдохнувшей, прислонившись к каменной стене часовни-усыпальницы, возведённой как притвор собора. Остальной храм лежит в руинах после огненной атаки хелдрейка. Крыша исчезла, сквозь оплавившиеся дыры в свинце видны обугленные неровные края стропил, позолоченные мраморные полы засыпаны битым камнем и мусором.

После чуда — хотя слово всё ещё кажется не вполне подходящим, чтобы описать произошедшее, — группа преодолела остаток пути по открытой местности, не встречая сопротивления, после чего укрылась в уцелевшей часовне и забаррикадировала двери в ожидании рассвета. Алейна не знает, можно ли это также назвать чудом Бога-Императора, но когда у неё проясняется в голове, и она вспоминает, кто такая и где находится, бремя долга обрушивается на плечи с новой силой. Бог-Император сделал её Своим орудием — Он сберёг ей жизнь не просто так, — что делает перспективу неудачи лишь ещё ужасней.

— Святой Бог-Император, направь меня. Помоги понять Свою божественную волю.

Вокруг неё постепенно просыпаются люди, поднимаясь с пола, на котором спали, подобно мертвецам после отгремевшего боя. Послушница до сих пор дремлет, закрывая реликварий собственным телом. Серафимка Пердита уже стоит на коленях и молится, повернувшись спиной к комнате и склонив голову перед разбитым алтарём.

Алейна выплёскивает немного воды из фляги в сложенную ладонь, благословляет её, и подносит к лицу в своеобразном жесте очищения. Сцены из вчерашней ночи проносятся перед глазами проблесками багрянца и черноты. Громадный зверь, разрывающий надвое небо. Крик, с которым он понёсся к ним. Спокойное принятие неминуемой смерти, а затем чудо. Ощущение разливающейся по телу холодной воды. Знание, что она — часть чего-то большего, чего-то чистого, всесильного и вечного, чувство того, что ей открылись тайны мироздания, которые, впрочем, ускользают, как бы сильно она ни старалась их вспомнить, оставляя ощущение невосполнимой утраты. На миг Алейна стала единой с божественным началом, и теперь понимает, что значит его отсутствие.

Однако впереди ждёт работа. Часовня стала для них на несколько часов убежищем, но долго полагаться на её защиту они не могут. Её взгляд падает на сестёр-воздаятельниц, о чем-то тихо разговаривающих возле разбитого глассического окна, и её уставшее сердце начинает биться чаще. Вход в катакомбы вряд ли далеко, или так глубоко, чтобы они не смогли его отыскать, особенно если с ними вера и Бог-Император.

При её приближении разговор обрывается.

— Сестра Алейна. — Руксана складывает аквилу. — Ты хорошо спала?

Поведение воздаятельницы стало более сдержанным — знак почтения, думает дева, но также, наверное, неловкости. Оно и понятно. Могущество Бога-Императора ужасно и непостижимо, и никто из тех, кого оно коснулось, не остаётся прежним. Она пытается ободряюще улыбнуться.

— Как и следовало ожидать.

За разбитой свинцовой рамой предстаёт мрачная картина. Над руинами взошло солнце, но тучи такие густые и тяжёлые, что пробивающийся сквозь них свет лишь делает тени ещё темнее. Над обугленными развалинами часовен и храмов стоит дым, и тусклая краснота тлеющих углей — единственный цвет, что раскрашивает чёрно-серый мир.

Мараид скрещивает руки на кирасе.

— Нужно решить, что делать дальше.

Алейна кивает.

— Пожар в соборе почти угас. Вход в катакомбы должен находиться в криптах — на разгребание завалов уйдёт время, но с Богом-Императором мы справимся. — Ей в голову вдруг приходит мысль, и в сердце оживает новая надежда. — Паломники покрепче могут нам помочь, пока остальные будут в карауле. Чем больше людей мы приставим к делу, тем быстрее справимся.

Сюда по хмурому взгляду Мараид, она не разделяет энтузиазма Алейны.

— Они ослаблены, и нам нечем выполнять такие работы. С нужным инструментом и полным боевым патрулём сестёр мы бы отрыли вход, но с тем же успехом он может быть полностью разрушен. Мы только потеряем время. Время, которому можно найти лучшее применение.

— Какое, например?

— Мы должны уйти, — просто отвечает Мараид. — На первом месте для нас долг перед Богом-Императором и сёстрами. Нужно считать, что еретик уже планирует атаку на сам Конвент Санкторум. Нам следует сообщить канониссе о том, что здесь произошло.

Алейна указывает через окно на разрушенные здания. Часть крыш ещё дымится, некогда сверкающий мрамор и блестящая сусаль почернели от гари и греха.

— Ты ведь не предлагаешь вести паломников через это?

По холодному утреннему воздуху плывёт густой аромат, и у неё скручивает от голода живот, прежде чем она успевает понять, чем это пахнет. Здесь нет стойл для скота, и нет животных, ждущих забоя. Источник свежего мяса может быть только один.

— Нет, — отвечает Мараид. — Не предлагаю.

— Значит, ты хочешь их бросить.

— Нам вообще не следовало брать их с собой. — Мараид старается говорить как можно тише. — Быстрая смерть стала бы для них милосердней. Я хочу кидать их не больше твоего, но…

— Старшая сестра Керем уже ушла. Если ей удастся привести помощь…

— И какие на это шансы? Район кишит еретиками. — Словно чтобы подчеркнуть сказанное ею, по небу проносится снаряд, обрушивая шпиль часовни в паре миль к северу от них.

— Мне это не по душе, как и тебе — говорит Руксана, и последняя надежда Алейны на то, что ей удастся убедить Мараид вместе с другой воздаятельницей, умирает, стоит ей услышать нотку решимости в голосе сестры. Похоже, они всё решили, пока Алейна спала, и этот разговор не более чем формальность. — Но другого выбора у нас нет.

— Что насчёт других? Вы заберёте послушницу с собой?

Мараид качает головой.

— Это работа для воинских орденов. Если она хочет, чтобы реликварий уцелел, она сама поймёт, что лучше его доверить нам.

— А Пердита?

Мараид трёт глаза.

— Я не смогла до неё достучаться. Раньше я уже видела, как сёстры умирают от кровотечения в голове. Боюсь, без госпитальера надежды мало.

— Значит, ты хочешь бросить и её тоже.

— Она бы сама потребовала этого, если бы могла. — В голос Мараид возвращается прежняя резкость. — И я бы попросила о том же, окажись на её месте. Как, думаю, и ты, Алейна из ордена Пресвятой Девы-Мученицы.

Алейна оглядывается на толпящихся паломников — мужчину в рваном бархатном наряде, храбрую девушку с синими волосами, отца с хнычущим младенцем. Их жизни значат так мало по сравнению с тем, что стоит на кону, и их погибло уже так много. Слова Мараид в точности повторяют то, чему её учили — что её долг бороться, страдать, разить врагов Бога-Императора до последнего вдоха. Но что-то изменилось. Скажи Мараид то же самое вчера, она могла бы согласиться — но не теперь. Только не после чуда.

— Бог-Император этого не хочет.

Мараид от удивления открывает рот.

— Ты уверена?

— Слушай. — Она подаётся вперёд, страстно желая, чтобы воздаятельница поняла. — Бог-Император спас их от демонической машины так же, как спас нас. Он бы так не сделал только ради того, чтобы мы бросили их тут умирать. — Она обращает на Руксану последний молящий взгляд. — Сестра-воздаятельница, прошу, ты должна увидеть правду.

С минуту Руксана молчит, прежде чем ответить.

— Не стану притворяться, будто знаю волю Бога-Императора, — наконец говорит она. — Но я знаю учения своего ордена. Лишь через страдания мы ищем спасение. В боли и скорби мы находим прощение. Дорога к Конвенту Санкторуму полна опасностей, но я не могу прятаться за стенами, пока враг угрожает нашему миру.

Мараид опускает ладонь на руку Алейны, и её резкость снова исчезает.

— Пошли с нами, сестра. Здесь тебя ждёт лишь бессмысленная смерть. И если Бог-Император действительно хочет спасти паломников, Он так и сделает.

С её словами так легко согласиться.

Алейна склоняет голову.

— Я их не оставлю.

— Понимаю. — Мараид убирает руку и складывает знак аквилы. — Мы должны поступать так, как велит нам совесть.

В землю бьёт снаряд, теперь уже ближе, отчего в тусклый серый воздух вспархивает стайка летучих мышей. Мараид отправляется будить послушницу. Слова, которыми они обмениваются, слишком тихие, чтобы их разобрать — но Алейне и не нужно их слышать, чтобы всё понять. Девушка притрагивается к ларцу-реликварию, закрывает глаза, затем кивает. Мараид почтительно берёт серебряный сундучок с драгоценным содержимым и закутывает его в плащ.

— Я буду молиться за тебя, — говорит Руксана.

— А я за вас.

Она ждёт, пока те не уйдут, после чего подходит к умирающей серафимке у алтаря. Рот Пердиты шевелится в безмолвной молитве, но её глаза неподвижные и стеклянные, как у мертвеца. Алейна наблюдает за устами Пердиты, пока не узнаёт в молитве одну из Литаний Наставления, которую выучила в первые дни после того, как стала послушницей — а затем присоединяется к серафимке, и они вместе шепчут последний куплет.

— О, Свет Терры, сияй. — Паломники от стара до млада выжидающе глядят на неё. — Будь нам маяком во всяк час.

Очередной снаряд сотрясает часовню до основания.

— Ты помолишься за нас, благая сестра? — Мужчина в бархатном камзоле поднялся на ноги, умоляюще протягивая к ней руки. Она едва не возненавидела его после грубых попыток подкупить их, но теперь чувствует лишь жалость к его слабости. Может, дома его ждёт супруга, дети? Как ему, должно быть, горько осознавать, что он ни за какие деньги мира не купит себе хоть один вдох.

— Лучше молись со мной, брат.

Она опускается возле паломников на пыльный пол. Некоторые привстают с холодных камней, другие лежат с закрытыми глазами, слушая, или, может, грезя. У неё достаточно гранат, чтобы сделать их смерти если не приятными, то хотя бы быстрыми.

— О, владыка Терры, что даёт нам свет, смилуйся.

Феодосия присоединяется к ней.

— Долго бдение Твоё, длится десять тысяч лет оно…

Алейна не открывает глаз. Если они умрут, то пусть это лучше случится во время молитвы. Мысль наполняет её теплом, обещая уют, безопасность, покой. Их жизни в руках Бога-Императора, и бояться им нечего.

ГЛАВА XIII

Час войны пробил.

Чёрные Храмовники стоят сплоченными рядами, в воздухе над ними реют древние стяги, расшитые именами святых. Тусклый свет солнца Офелии отражается от блестящих мечей, смазанных болтеров, и удерживающих старинные реликвии золотых цепей, плотно намотанных поверх снежно-белых сюрко, невероятно ярких на фоне руин. Если сначала облачённые в шлемы космодесантники казались ей совершенно одинаковыми, то теперь Морвенн различает даже тех, чьи лица скрыты — более рослых братьев, пересёкших Рубикон примарис вместе с их повелителем, ветеранов-перворожденных, которые всё равно на две головы выше её сестёр, неофитов в сияющих латах, что пока не видели резни планетарных масштабов. Они созданы для войны, созданы, дабы нести врагам смерть, и Бог-Император им благоволит.

— Сыны Дорна! — раздаётся из-за череполикого шлема рёв капеллана, который, махая шипастым кадилом, шагает вдоль рядов воинов. — Ниц перед Богом-Императором!

С грохотом, подобным раскату грома, Чёрные Храмовники припадают на колено, и крепко сжимают упёртое в землю оружие. Вал опускает «Очиститель Мирабилис» в ту же позу, четыре выжившие целестинки повторяют за ней, и она отчётливо слышит по воксу болезненный стон, когда Хироми сгибает раненую ногу. Кастелян откидывает визор, и Вал видит, с каким истовым рвением голубоглазый воин ловит каждое слово духовника.

— О, Император! — капеллан поднимает кадило. Порыв ветра развеивает дым по боевым порядкам — предвестие грядущего тумана войны. — Что в гневе свирепом и буйном наслаждается войнами кровавыми!

Храмовники в едином порыве ревут ответную клятву.

— Бог-Император, веди нас на войну!

— Чья сила сотрясает стены крепчайшие до основания!

— Бог-Император, веди нас на войну!

— Всепобеждающий Повелитель Человечества, возрадуйся войны рёву яростному!

На этот раз Морвенн присоединяется к кличу боевых братьев.

— Бог-Император, веди нас на войну!

— Обагрите клинки и кулаки кровью еретической, омойтесь в неистовстве сечи жестокой. Наслаждайтесь вызовом ярым и распрей мстивой, плоды коих отравляют жизнь людскую! — Гремят фанфары. — Бог-Император, веди нас в бой во имя Дорна!

Тяжело грохочут барабаны. Чёрные Храмовники поднимаются с воздетым оружием.

— За Бога-Императора!

И наступление на собор начинается.

Смерть Святых не терял время зря, думает Морвенн, когда в поле зрения появляется собор святой Афенасии. Развалины величественного сооружения стоят на холме, откуда открывается вид на весь район, связанные с бессчётными храмами, рабочими кварталами и жилыми блоками для верующих настоящим лабиринтом широких дорог, мостов и путепроводов. В иное время пути кишели бы людьми, однако сейчас они безмолвствуют, каждый мост, которого достигает воинство, оказывается взорванным, дороги — завалены обломками, а подвесные переходы — обрушены на виднеющуюся далеко внизу землю. Это, конечно, не остановит наступление, но если цель врагов — замедлить Чёрных Храмовников, то у них определённо получается.

Артиллерийский удар обрушивается на район к северу, и взрыв накрывает пару шпилей, которые с грохотом валятся на землю. Впервые Морвенн задаётся вопросом, что останется от района, когда они вытеснят Повелителей Ночи с Офелии VII — если собор вообще уцелеет, — но по сравнению с убийством Смерти Святых это кажется пустяком. Штурм идёт в чётком соответствии с планом кастеляна, и к этому моменту кольцо дредноутов, танков и тяжёлых орудий уже должно стягиваться вокруг еретиков подобно проволочной гаротте.

Они встречают первое сопротивление в полумиле от разрушенного храма, где Путь Святых проходит под кованым железным мостом — каким-то чудом стоящим, несмотря на царящее вокруг опустошение, — но вскоре становится ясно, что уцелел он вовсе не по воле Бога-Императора. Чёрных Храмовников как будто прошивает разряд, их движения становятся быстрее и более плавными, когда сенсоры «Очистителя Мирабилиса» засекают вражеские контакты. Она ожидала атаки сразу, едва они выйдут на открытую местность, однако от скорости и свирепости Повелителей Ночи у неё всё равно перехватывает дух. Еретики-астартес вырываются из теней, падают с раскосов моста, появляются из-за статуй, где, готова поклясться она, ещё секунду назад никого не было — и Храмовники устремляются вперёд с пылающими силовыми мечами и вскинутыми болтерами.

— За Бога-Императора, Дорна и Святую Терру! — орёт кастелян Танкрет, и Вал срывается за ним следом, увлекаемая мощью и величественностью момента. Миг подобен падающей в песочных часах крупинке, летящему к цели болт-снаряду, отведённому для удара копью. Лица недругов обращаются на неё, презренные и нечестивые. Барабаны гремят в такт с биением сердца, трубы оглашают землю призывным рёвом. Они врезаются во врагов подобно приливной волне, и она погружается в сияющий водоворот кровавой войны.

Вздымающийся двуручник Танкрета вспыхивает слепящим светом, а затем падает, с неистовой мощью прорубая доспехи вместе с плотью. Его одежды орошаются кровью, когда обезглавленный Повелитель Ночи валится на землю, но прежде чем труп перестаёт двигаться, неудержимый воитель уже схлёстывается со следующим противником. Один его вид вселяет вдохновение, как будто Сам Бог-Император сошёл с Золотого Трона дабы сразиться с ней плечом к плечу.

— За Бога-Императора! — она проводит «Фиделисом» вокруг себя, всаживая снаряд за снарядом в нагрудники наступающих космодесантников Хаоса. Времени наблюдать за взрывами нет — Вал идёт дальше, разя копьём со всей мощью «Очистителя Мирабилиса», вершины мастерства Механикус. Напрягая собственные мышцы, она заставляет могучий бронекостюм двигаться с ещё большей скоростью и силой, атакуя и топча, выпуская болт за болтом, пока не оказывается в эпицентре алого вихря резни.

Перед глазами возникают скалящиеся лица проклятых, когда её атакует сразу пять еретиков. На орудийном щите расплёскивается плазма, к ней несётся очередь болтов, и энергетическое поле бронекостюма вспыхивает искрящейся короной света. С поющим от праведной ненависти сердцем она шагает вперёд, но враги напирают всё сильнее. Теперь среди еретиков появляются культисты, лица которых искажены от ярости и покрыты свежими шрамами, однако её гнева хватит на всех.

— Во имя Его вы сгорите! — ревёт Морвенн, и выпускает ракеты, установленные на плечах «Очистителя». Приводы пытаются погасить отдачу, когда пара ракет размером с предплечье стремительно уносятся вперёд, накрывая и испепеляя неприятелей мощным взрывом. Один космодесантник Хаоса вываливается из дыма с поднятой цепной глефой, но прежде чем Вал успевает направить на него тяжёлый болтер, он вдруг останавливается, и из его нагрудника показывается кончик цепного меча. Еретик пошатывается и пробует обернуться, но цепной клинок продолжает свой путь вниз, пока враг не падает, и Морвенн видит воительницу в окровавленном багровом доспехе, судя по одежде и знакам различия — старшую сестру Кровавой Розы.

От удивления она застывает как вкопанная.

— Аббатиса-санкторум! Хвала Богу-Императору! — Старшая сестра снимает шлем, и Вал видит вспотевшее оливковое лицо, покрытое оспинами шрамов, с прилипшими к голове короткими тёмными волосами. — Я старшая сестра Керем из Кровавой Розы. Миледи, я не надеялась вас здесь встретить.

Когда дым рассеивается, Морвенн видит дыру, проделанную ракетами «Очистителя» в строю Повелителей Ночи. Храмовники продолжают неудержимый натиск, но враг уже отступает — те, кто находятся в тылу, растворяются в тенях, пока остальные прикрывают их огнём.

— Предать их мечу! — ярится Танкрет. — Никакой жалости! Никакой пощады! — Он вырывает цепную глефу из рук умирающего еретика, заносит её над головой и переламывает надвое. — Так сгинут все, кто отвергает волю Бога-Императора!

Морвенн переводит внимание обратно на старшую целестинку.

— Какие вести ты принесла?

— Выжившие. Возле собора. Четыре сестры воинских орденов, послушница из ордена Пера, два десятка паломников — и благословенный череп святой Афенасии.

Какие бы новости не ожидала услышать Морвенн, эта в их число не входит. От удивления она лишается дара речи, а когда тот возвращается, то лишь выдавливает:

— И ты кинула их?

Старшая сестра вскидывает подбородок, чтобы встретиться с аббатисой взглядом.

— Я отвлекала врагов, чтобы дать им время достичь собора и попасть в катакомбы.

Раздаётся характерный вой управляемой сервитором самонаводящейся ракеты, и очередное здание исчезает в клубах дыма. План кастеляна по отвоеванию района разумен, и строится на дисциплине, ратном мастерстве людей под его началом, а также огневой мощи, однако он никак не затрагивал вопрос потерь среди мирного населения, поскольку никто не думал, что кто-либо мог выжить.

— Думаешь, они ещё живы? — спрашивает Вал. — Что реликварий можно спасти?

Керем кивает.

— Шанс есть. Но если помедлим, боюсь, они могут погибнуть не от рук врага, а под огнём нашей же артиллерии.

— Аббатиса Вал! — Танкрет и его братья Меча уже в сотне ярдов от неё, и кастелян вскидывает силовой меч, указывая вперёд. — Мы заметили Смерть Святых! Сразим его вместе!

— Секунду, кастелян! — кричит она в ответ.

Керем не сводит с неё окружённых глубокими серыми тенями глаз.

— Молю вас, аббатиса-санкторум. Не бросайте их умирать.

Лета вдыхает холодный утренний воздух, разглядывая разрушенный город. Смерть Святых стоит чуть поодаль с почётной гвардией, инструктируя их перед битвой. Ни одно настолько крупное существо неспособно двигаться с таким совершенным, хищным изяществом, но Лета отдаёт отчёт, что он больше чем смертный, что он мстительный бог в телесной оболочке, явившийся поквитаться за тех, о ком она тосковала все эти годы. Запах свежепролитой крови расходится от него пьянящими, ласкающими нюх волнами, но каждый раз, как она поднимает голову, чтобы посмотреть на его лицо, её внутренности скручивает от паники, заставляя опустить взор.

Обычным людям нельзя видеть божественное. Но теперь, когда Лета заглянула в тот наполненный пустотой глаз, она поняла истину мироздания, и готова отдать душу, лишь бы ещё раз узреть его чудовищный, преображающий взор. Рукоять кинжала холодит ей ладонь. Он — всё, что у неё есть в этом мире, и она скорее умрёт, чем его отдаст.

Среди пламени движутся другие как он. Смертные, слишком нерасторопные или глупые, чтобы убраться с пути, оказываются насаженными на когти или выпотрошенными цепными глефами, и их убийц, похоже, мало волнует, были те в прошлом надзирателями или узниками. Она заворожено наблюдает за их жестокостями, обуреваемая одновременно завистью и ужасом. Сама мысль о подобной власти будоражит душу.

И вот, наконец, появляются враги.

В прошлой жизни Лета могла бы найти зрелище древних рыцарей в чёрно-белых доспехах воодушевляющим, но сейчас она испытывает лишь ненависть к их лицемерию. Трансчеловеческие воины — и те, кто продолжают угождать Золотому Трону, и те, кто пошёл по иной стезе, — созданы нести смерть, сеять страх, разрушать всё, воздвигнутое людскими руками, и наряжать всё это в рясу набожности и чести кажется бессмысленной гордыней. Правда остра и чиста как кромка меча. Вера — это ложь. Главное — это сила, и готовность ею воспользоваться.

Лета не тактик, но даже она видит, что Смерть Святых держит силы в резерве. Пока часть последователей отправилась по узким улочкам навстречу Чёрным Храмовникам, он сам остаётся позади, убивая из теней, прежде чем исчезнуть снова — не из трусости, а в соответствии с некоей стратегией, которая остаётся для неё совершенно непостижимой.

Два меньших полубога — вернее, меньших по сравнению со своим властелином, и невероятно возвышенных на фоне обычных людей, — шагают к кучке бывших кающихся. Она вжимается в тени, когда те подходят к ним. Один облачен в шлем с вытянутым шипастым клювом, второй же с непокрытой головой. Посечённое шрамами лицо воина скривлено от ненависти и презрения, а на поясе висят полированные людские черепа, которые глухо перестукиваются при каждом тяжёлом шаге.

— Рабы! Все в бой!

Пленники приходят в движение, но их лихорадочной спешки недостаточно. Полубог в шлеме бьёт шипованной латницей наотмашь, и ближайшая женщина в брызгах крови отлетает на землю. Жестокость производит на остальную группу нужный эффект, и они с возобновлённым рвением кидаются к врагам, решив, что быстрая смерть от рук Чёрных Храмовников куда предпочтительней цены, которую они заплатят за неподчинение новым хозяевам. Она забивается глубже в тени, но массивный воин всё равно направляется к ней.

— Отброс, — рычит еретик без шлема. — Тебе уже следовало уяснить, что за неподчинение ждёт смерть. — Он тянет руку, чтобы взять её за челюсть. — Впрочем, твой череп украсит моей пояс…

Лета рубит ножом по перчатке. Сначала она думает, что лезвие просто отскочит от древнего керамита, но острая как бритва кромка прорезает в блестящем металле узкую бороздку и впивается в плоть. Рана тут же заполняется густой багровой кровью. Жуткое лицо сначала морщится от удивления, а затем ярости.

— Как ты посмела…

Ей больше нечего терять. Она бросается вперёд, в последнем отчаянном рывке метя ножом повелителя ему в горло. Если это её финальные секунды жизни, она проведёт их, проливая кровь. Острие кинжала касается кожи под челюстью воина, а затем кулак валит её на землю так быстро, что она мгновенно теряет ощущение времени. Одну секунду Лета прыгает на врага, а уже в следующую лежит, растянувшись, на земле. У неё звенит в ушах, во рту ощущается привкус железа. Она поднимается на колени и сплёвывает кровь вперемешку с зубами на бронированный ботинок воина. Массивная рука хватает её за спутанные волосы и оттягивает голову назад, обнажая горло.

— Довольно! — раздаётся оглушительный голос Смерти Святых. — Оставь её.

— Почему, брат?

— Я не должен тебе ничего объяснять, Остров Отнимающий Черепа.

Напряжение между двумя еретиками-астартес практически чувствуется в воздухе. Остров дёргает голову Леты ещё на дюйм и прижимает зазубренный клинок ей к горлу.

— Это ничтожество пролило кровь. В ответ я пролью её собственную.

— Не прольёшь. Она забавляет меня, чего о тебе я сказать не могу.

Повелитель Ночи отпускает её, и она, охнув, падает на землю. На её щёку попадает сгусток слюны.

— Этот червь недостоин места на моём поясе.

Смерть Святых презрительно фыркает. Гигантская рука смыкается на плече Леты и поднимает её на ноги, после чего поворачивает так, что она встречается с жутким взглядом повелителя.

— Дай нож.

Лета трясущейся рукой протягивает клинок. У неё перехватывает дух, в ушах громко стучит кровь. Смерть Святых подносит нож к её лицу и прижимает кромку к левой брови и скуле, так близко к глазу, что на миг девушка решает, будто тот намерен её ослепить, и задерживает дыхание, когда кожу обжигает острая боль.

Проходит вечность, прежде чем давление ослабевает и боль угасает.

— Встань. — Он кидает нож себе под ноги и поворачивается к последователям. — Я пометил её своим знаком. Отныне её смерть принадлежит мне одному.

— Да, властелин, — сипит глубокий голос, и по войску бронированных исполинов прокатывается согласное бормотание, но Смерть Святых уже с головой уходит в другие дела, приказывая наступать, отходить, атаковать и отступать, словно гроссмейстер за регицидной доской. Лета подбирает нож, и, не разгибаясь, крадётся за ним. Оттого, что рана на её лице — зеркальная копия увечья хозяина, сердце Леты наполняется в равной мере ужасом и гордостью.

Повелитель оставил на ней свою метку.

Воистину, она благословлена.

Раньше принять решение аббатисе-санкторум не составило бы труда. На поле битвы она должна гнать и уничтожать врага; в конфликтах иного рода ей надлежит идти по стезе долга так, как она его понимает — неся смерть врагам Бога-Императора самым прямым из возможных способов, а также служа сиятельным образцом для подражания Его верным слугам. Когда в прошлом её дорога оказывалась не столь понятной, Морвенн спрашивала мнения Игнации, но старшая целестинка мертва, и её совета она уже никогда не услышит.

Старшая сестра Керем и целестинки почётной гвардии лишь молча наблюдают. Путь перед ней разветвляется. Одна дорога ведёт к Смерти Святых и сражению подле сынов Дорна; вторая — к бесценному ларцу и сёстрам, которые ради его защиты рисковали жизнями. Наверное, думает Вал, было бы лучше, чтобы старшая сестра так и не пришла с новостями, и она бы приняла участие в атаке, не терзаясь угрызениями совести.

— Что прикажете, аббатиса-санкторум? — Голос стоящей рядом Хироми натянут от боли, как тетива лука. Внезапно внутри неё вздымается волна гордости и любви к сёстрам, и чувство это помогает ей увидеть правильный путь. Если бы Хироми — и любая другая воительница почётного караула, — попала в ловушку, она без колебаний бросилась бы им на помощь, а ранг аббатисы-санкторум означает, что она должна хранить верность всем Адепта Сороритас.

— Мы спасём сестёр и релкиварий святой Афенасии. Старшая сестра Керем, веди нас. — Следующие слова она адресует уже Чёрным Храмовникам впереди. — Кастелян Танкрет, продолжайте охоту без меня. Сейчас я нужна своим сёстрам в другом месте.

После недолгой паузы кастелян отвечает.

— Как хотите, аббатиса Вал. — В его голосе явственно слышится разочарование.

Пока они идут через руины к некрополю, Морвенн кажется, будто огнём охвачена вся Офелия VII. Дым такой плотный, что она чувствует его даже сквозь фильтры шлема, тяжёлые частички гари щекочут ноздри и затуманивают линзы. Чем ближе они к собору, тем сильнее становится пламя, а тени древних башен и разбитых арок поблёскивают будто в порождённом варпом кошмаре.

По мере удаления от Чёрных Храмовников в ней всё больше крепнет сомнение. Она променяла священную битву на миссию, успех в которой с каждой минутой кажется всё невозможней — найти и уберечь святой реликварий между двух сражающихся армий, — но решение принято, и поворачивать обратно поздно.

Наконец впереди показываются старые врата некрополя, оплавленные и скрученные от неимоверного жара, земля под которыми спечена в гладкую остеклённую равнину.

— Я оставила их здесь, — тихо произносит Керем. — Среди могил.

Морвенн кидает взгляд на Ксению.

— Что говорит ауспик?

— Мертвых не счесть, но следов живых нет.

— Они укрылись под землёй. — Вал слышит в голосе Керем тревогу. Она покидает строй и оглядывает безликое пространство. — Крипта у западной стены. Возле статуи святой Целестины. Но всё теперь совершенно другое.

— Толстый камень заблокирует сигнал, — неловко замечает Фионнула.

— Что насчёт жара? Силовых полей?

— Остаточное тепло в земле. — Ксения качает головой. — Больше сказать не могу.

Морвенн обводит взглядом некрополь в поисках знакомых построек, но ничего не находит. Из пошедшей волнами равнины сталагмитами вырастают причудливые бугры, которые раньше могли быть статуями, прежде чем опаляющий жар сгладил их формы.

— Есть признаки жизни, — вдруг отзывается Ксения. — Энергетические сигналы. Силовые доспехи и оружие.

— И следы! — выкрикивает Керем, позабыв о всякой скрытности. Старшая сестра присела у груды обломков — настоящих, сваленных вместе обломков, а не остеклённого камня, который их окружает, — что раньше были могилой. — Уводят в сторону собора — наверное, они укрылись там…

— Им придётся подождать. — Морвенн фокусирует визуальные сенсоры шлема на пространстве между могил, когда источник жизненных показателей наконец становится ясен. Они принадлежат не сёстрам Адепта Сороритас, и не потерявшимся паломникам.

Это враги.

ГЛАВА XIV

Повелители Ночи появляются быстро, как смерть, гоня перед собой массу вопящих и скачущих сектантов. Морвенн встаёт наизготовку и даёт сёстрам сигнал делать то самое, попутно просчитывая дальность, секторы обстрела и траектории пусков ракет. Враги меж тем подходят всё ближе, потоки горящего прометия, что исторгают их тяжёлые огнемёты, превращают некрополь в затянутое дымом подобие ада. Она вскидывает орудийный щит, считая секунды до того, как первый неприятель окажется в зоне поражения.

Это битва, в которой даже мельчайшая ошибка может повлечь гибель всего отряда.

— Сёстры. Не стреляйте, пока я не дам приказ. — Вал думает о кастеляне Танкрете, и том, с какой лёгкостью тот вдохновил братьев в начале битвы. Нашёл ли он уже Смерть Святых и предал архиеретика мечу? Она должна выжить, иначе не узнает этого. — Ждать.

Сектанты совсем близко. Морвенн чувствует, как сёстры ждут команды, как мышцы горят от болезненного нетерпения, как «Очиститель Мирабилис» напрягается, готовясь обрушить на врагов святое возмездие. Если они откроют огонь слишком рано, то упустят момент, слишком поздно, и их опрокинут до того, как она успеет применить мощнейшее оружие в арсенале. Стрекочет автоматная очередь, и с энергетического барьера сыплются искры, напоминая метеоритный дождь. Фионнула шепчет по воксу молитву.

— Бог-Император, направь мою руку, дабы несла я быстрое святое мщение твоим…

Время пришло.

— Приготовиться! — Вал залпом выпускает оставшиеся ракеты, и отдача заставляет костюм с протестующим стоном поршней отступить назад, а воздух наполняется криками, дымом и обломками. На работающем в тепловом режиме визоре пляшут нечёткие фигуры, когда она срывается с места, пронзая и рубя врагов, что пробуют встать с разбитой земли.

— Сёстры мои! За мной!

Из тяжёлого огнемёта десантника-разорителя вырывается новая струя обжигающего пламени, но она игнорирует опаляющий жар и на полной скорости ведёт «Очиститель» к врагу, зажав под мышкой пику Озаряющую. Удар приходится еретику-астартес в грудь и подбрасывает его вместе с огнём, что продолжает выплёскиваться из оружия. Морвенн встряхивает копьё, и тело подлетает в воздух, нескладно падает и замирает. Она выбирает следующую цель — Повелителя Ночи с жутким штандартом в форме клыкастого черепа с крыльями, — и уже несётся к нему, пока сёстры лишь влетают в схватку, и сквозь пламя прорывается песнь священных болтеров.

Один культист с трудом поднимается на ноги и прошивает зелёным лазерным лучом трепыхающийся рукав Зафии, за что в ответ получает быструю смерть. Цепной меч Керем размытым пятном взмывает вверх, отбрасывая сектанта с разматывающимися потрохами, которые подобно окровавленным флажкам вываливаются из раскроенного тела. Его место занимает новый враг — грузная женщина с мясницким топором, — и Хироми сносит ей сначала руку, а затем голову, после чего переступает труп и атакует следующего еретика.

Небо раскалывает ослепительная вспышка, яркая как молния, но в сотни раз мощнее. Авгуры шлема Морвенн приспосабливаются к невыносимому сиянию, и тогда она видит его источник: два еретика-астартес, от чьих блестящих доспехов отражается искрящийся свет когтей, клинков и силовых булав. Со сверхъестественным проворством ближайший враг подпрыгивает, из прыжкового ранца вырываются двойные огни с дымом, а тогда оба взмывают в небо.

Трижды проклятые рапторы вернулись.

Спешка придаёт ударам Морвенн дополнительную скорость, и она пробивает древко неприятельского оружия, погружая копьё Повелителю Ночи в бок, после чего приставляет «Фиделис» к уродливому лицу еретика и нажимает спусковой крючок.

— Целестинка Фионнула — сдерживай культистов! — кричит Морвенн.

Из мультимелты Фионнулы вырывается вал жара, превращая ближайшего сектанта в пепел и поджигая остальных.

— Хироми, Зафия, со мной! — Она указывает копьём на снижающегося раптора и вместе с целестинками открывает огонь из «Фиделиса». Болты попадают в цель, и раптор падает на землю с валящим из разбитого ранца густым чёрным дымом. Целестинки тотчас подскакивают к нему, решетя решётку шлема из болтеров, пока головной убор и череп под ним не превращаются в кровавое месиво.

Но второй раптор учится на ошибке собрата. На этот раз он атакует с высоты, бросая к ногам Морвенн фраг-гранату. Она взрывается за мгновение до того, как приземлиться, и осколки металла рикошетят от энергетического поля бронекостюма, но прежде чем экран успевает восстановиться, наносит удар сам раптор.

Острие силового клинка пробивает левый наплечник «Очистителя» сзади, рассекая кожу, мышцы и кость, и выходит с другой стороны. В ухе звучит издевательский хохот, и с лихорадочной спешкой, грозящей перерасти в панику, Вал вырывает плечо на свободу. Она поворачивается к врагу, но боль делает её медленной, и еретик возвращается назад в воздух. Кто-то кричит, и голос странным хором доходит до неё одновременно через вокс и по воздуху, однако у Вал уходит секунда, чтобы понять, кто это, и о чём он говорит.

— Впереди! — Голос Ксении прорывается сквозь рёв болтера. — Смотрите!

Раптор пикирует снова. Морвенн отражает атаку новой очередью, и, оборачиваясь к собору, видит за глассическим окном сияние, а затем еретик-астартес устремляется на неё вновь, занося для удара силовой меч. Фионнула подскакивает к аббатисе и выпускает луч из мультимелты, заставляя его свернуть прочь. Вокс наполняется победным криком девы.

— Гори, во имя Бога-Императора!

Смертельный удар приходит словно из ниоткуда.

Одну секунду Фионнула стоит, выглядывая следующего противника, а в следующую искрящаяся дуга энергетического меча оставляет прореху между её шлемом и горжетом. Пылающие глаза визора зависают в воздухе, прежде чем упасть на землю, и брызжущая из разрубленной шеи кровь заливает одеяния девы багрянцем. Зафия кричит в бессловесной ярости, наполняя воздух за воспаряющим еретиком разрывными снарядами, но к ним уже снижаются новые рапторы, воодушевлённые успехом брата.

Через несколько секунд их окружат.

— Сёстры! К собору!

Даже без льющегося изнутри святого света храм — единственное место, где у дев есть шанс укрыться от врагов, которые уже почти смяли их оборону. Морвенн стреляет из «Фиделиса» вокруг себя, стремясь скорее подавить, чем убить врагов, и возглавляет рывок через открытое пространство, устеленное оторванными конечностями и искромсанными торсами. Перед глазами Вал продолжает стоять труп Фионнулы, когда она сносит голову бегущему сектанту. Для неё не сложат костёр, не проведут погребальные обряды, а над телом не простоят всенощную. Она останется лежать непогребённой, и еретики свершат всевозможные непотребства над её хрупкой плотью. Аббатиса расправляется ещё с парой сектантов двумя меткими выстрелами, и дыру в орде заполняет громадный широкоплечий воин, из повреждённого прыжкового ранца которого валит густой дым. Он приземляется без изящества, половина его доспеха обожжена и расплавлена выстрелом Фионнулы, а на спёкшихся пластековых кабелях, что соединяют перчатку с плечом, вспыхивают разряды.

— Мы ещё не закончили. — Во рту у раптора слишком много зубов, отчего слова доносятся невнятным шипением. Он поднимает болтер, в другой руке продолжая сжимать искрящийся меч, и Морвенн стремительно сокращает дистанцию, не обращая внимания на отзывающуюся мучительной болью рану. Зафия бежит слева, её серебряно-белый доспех забрызган багрянцем, справа же ревёт песнь смерти цепной меч Керем.

Еретик вскидывает болтер и стреляет. Морвенн напрягается в ожидании снаряда, но оружие со скрежетом отлетает прочь, когда клинок Керем вгрызается ему в ствол. Раптор заносит меч, но она вгоняет ему пику в стык между подбородником и нагрудником, дёргая лезвием из стороны в сторону, пока плоть не начинает жариться. Из раскроенной глотки еретика затягивает гнилым мясом, а тогда монстр неестественно широко распахивает рот и издает последний исполненный ненависти рёв.

— За это ты умрёшь! Смерть Святых сравняет твой конвент с землёй…

Зафия затыкает его болтерным снарядом.

В такой близости к собору она уже может различить единственную уцелевшую часть здания — маленькой часовни, из тех, где обычно выставляют для прощания тела, или особо ценные реликвии. В арочных окнах не осталось стёкол, но льющийся из пустых рам золотой свет озаряет землю вокруг. По воздуху плывёт тихая мелодия знакомого гимна, приглушая звуки стрельбы, словно они попали на островок спокойствия посреди океана войны. Морвенн готовится к следующему налёту, но, к своему удивлению, обнаруживает, что два оставшихся раптора останавливаются, видимо, не желая разделить участь братьев.

— Вы чувствуете? — спрашивает Хироми. Визор девы поднят, и аббатиса видит её расширенные глаза. Начинается лёгкий дождь, поблёскивая на шлеме и коже целестинки крошечными капельками. — Это чудо…

В небе пролетает самонаводящаяся ракета и детонирует среди некрополя, уничтожая немногие уцелевшие могилы в облаке огня. За ней тянется густой дымный след, и, судя по рёву двигателей, наступающие Чёрные Храмовники где-то недалеко.

Керем, выключив цепной меч, уже шагает к часовне.

— Сёстры? Пердита? Алейна? Вы здесь?

Воздух прошивает ещё одна ракета и попадает в остов соборного шпиля, отчего тот валится на землю. Следующее попадание уничтожит храм окончательно, а с ним каждую живую душу внутри. Будет горькой ироний, если они оттеснят врагов, только чтобы погибнуть от рук союзников.

Она включает громкославители и выкручивает звук на максимум.

— Сыны Дорна! Мы с сёстрами в соборе Афенасии Мученицы! Не стреляйте!

— Принято, аббатиса Вал, — гремит в ответ голос капеллана Храмовников. Судя по громкости, они с собратьями уже недалеко.

— Как Смерть Святых? Вы его убили?

Повисает долгая пауза.

— Мы его не нашли.

Прежде чем успевает стихнуть эхо его голоса, дверь в часовню открывается настежь, и сумрак заливает поток золотого света. На пороге стоит круглолицая послушница в рясе ордена Пера, зачаровано глядя на явленное чудо. Позади неё толпятся оборванные люди, которые могут быть лишь теми самыми паломниками, а перед алтарём на коленях молятся две сестры-милитантки, одна в чёрном доспехе, вторая — в серебряном.

При приближении аббатисы Сестра Битвы в чёрном открывает глаза. Она из ордена Пресвятой Девы-Мученицы — юная, не старшая двадцати терранских лет, её тёмная кожа вся мокрая от пота, а выбеленные волосы посерели от копоти и пыли. Лицо девы озаряется узнаванием, и она с трудом поднимается на ноги и складывает на груди аквилу.

— Аббатиса-санкторум. Вы пришли! Благодарю…

— Можешь поблагодарить старшую сестру Керем, ведь это она сообщила о вас. — Вал оглядывает часовню, ища реликварий святой. От сияния, виденного ею ранее, остался лишь мерцающий свет пары догорающих свечей. — Где благословенная святая?

— Она спасла нас, — отзывается чумазый мальчишка одиннадцати или двенадцати лет. Остальные согласно кивают, и глаза на их грязных лицах лучатся верой.

— Да, но где она?

— Здесь, благая сестра. — Мальчик указывает на центр комнаты. Морвенн откидывает визор и щурится, пытаясь отыскать взглядом ларец, но видит только Сестру Битвы, смущённо потупившую глаза в пол.

— Простите, благая аббатиса, но реликварий унесли с собой сёстры из Доблестного Сердца, — говорит послушница. — Святая — она. Это она нас спасла. Святая Алейна.

ГЛАВА XV

Амрек Малкский везучий человек.

Когда он думает о бессчётных мирах, где мог сделать первый вдох, тот факт, что он родился в тени Конвента Санкторума, кажется ему неопровержимым свидетельством божественного провидения. Его покойная мать была одарённым скульптором, и когда она умерла, выкашливая мраморную пыль, в знак благодарности за её верную службу Адепта Сороритас спонсировали ему обучение. Хотя Амреку недостаёт материнского таланта, он любит думать, что унаследовал её страсть к камню, умение, которое весьма помогло ему во время ученичества и последующие пять лет в качестве каменщика-подёнщика.

И, как обычно, работы у него невпроворот.

Амрек затягивает рабочий пояс и взбирается по лесам, изумляясь мастерству зодчих, что когда-то вытесали храм-часовню в чёрном гранитном утёсе. Главный вход находится на уровне земли, окружённый двумя пятидесятифутовыми статуями Бога-Императора, тогда как на верхних уровнях вторая дверь между коринфскими колоннами уводит в лабиринт залов и переходов, которые тянутся на мили вглубь горы. Говорят, Цэлестис почти такой же древний, как сама имперская вера, воздвигнутый первыми офелианцами, дабы засвидетельствовать истинность нового кредо. Амрек не знает, правда это или нет — а он прекрасно понимает важность вдохновляющей легенды, — но здесь, в горах, где ясно слышен звон колоколов, он чувствует себя ближе к Богу-Императору.

Тут не всегда царит покой — больше того, поэтому он с сотнями других рабочих сейчас здесь трудится. Храм серьёзно пострадал, когда после открытия Великого Разлома планету атаковал Архивраг, хотя и тут Амреку повезло. Армии Бога-Императора откликнулись на его молитвы и смели неприятеля, и не существует таких разрушений, которые не смогли бы восстановить руки верующих. Дни долгие, а работа тяжёлая, но он занимается ею с охотой и радостью.

— Амрек! Ты готов?

Голос долетает с земли, где Солана уже закончила грузить подъёмник, а парящий у её плеча сервочереп сканирует и отмечает каждую уложенную в клеть плитку мрамора.

— Готов!

Солана хватается за верёвку и тянет, и гружёная платформа начинает подниматься. Амрек ведёт бечёвку, чтобы та проходила через шкив ровно, безуспешно пытаясь отвести глаза от движущихся под медной кожей девушки мышц и горящих на солнце золотисто-каштановых волос. Он заворожен до такой степени, что едва успевает подхватить клеть, и от вытягивания груза на леса плитки чуть не летят обратно на землю. В клети он находит спелый солнечный фрукт, чья жёлто-зелёная кожура сверкает как драгоценный камень. Амрек улыбается и прячет его карман, чтобы позднее поделиться с Соланой. Она — настоящий подарок от Бога-Императора, за который он не устаёт благодарить Его каждый день.

— Они у меня! — кричит он. Солана машет ему, затем возвращается к подготовке следующей партии плиток. Рабочие вокруг неё занимаются своими делами — обтёсывают камни, шлифуют их поверхности до идеального блеска, вырезают тексты и красят буквы золотой краской. Среди них бродят сервиторы, перенося самые тяжёлые грузы, молчащие и безропотные. Они тоже благословлены, думает Амрек, ведь получили шанс служить, не ведая сомнений и вопросов.

Он поднимает открытый ящик с плитками на суспензорную платформу и толкает её по лесам к двери в камне. Древняя мозаика внутри пещеры возвращает себе прежнюю красоту, дабы сюда вновь пришли восторгаться их трудом верующие, и, кто знает, может даже сама аббатиса-санкторум.

Солнце на далёком горизонте клонится к облакам. Когда дневная смена закончится, они сядут ужинать вместе с другими рабочими, после чего его будет ждать шесть часов спокойного сна подле невесты. Мало кто в Империуме может мечтать о такой жизни.

Амрек Малкский везучий человек.

Первым признаком, что что-то не так, становится возглас с земли. Солана встает, и, прикрывая глаза рукой, щурится на заходящее солнце. Остальные работники отрываются от своих дел, глядя на приближающийся гигантский силуэт с расправленными крыльями. Отвлёкшись, он врезается в суспензорную платформу, отчего верхние плитки перелетают через леса и разбиваются о землю.

— Только не говори, что выронил ещё одну корзину, — эхом доносится из пещеры-храма брюзжащий голос, когда старый мозаик выходит на свет. — Глупый мальчишка. Придётся хорошенько тебя выпороть.

Амрек едва его слышит. Тень заслоняет собой небо, теперь уже такая близкая, что он видит на брюхе сегментированные пластины брони, и металлические сочленения крыльев, покрытых живой плотью — кощунственное слияние нерождённого и машины. Две ящеричные головы, венчающие длинные шеи, кусаются и рычат. Одна голова распахивает пасть и выпускает в землю облако удушающего дыма, между тем как вторая исторгает в леса струю пламени. Он кидается к ближайшей лестнице, ничего не различая в рябящем от жара воздухе.

Солана. Он должен найти Солану.

Амрек успевает преодолеть треть пути, когда лестницу охватывает огонь. Он скользит вниз, зацепляясь ногами за перекладины и вгоняя в пальцы скалки. В двух ярдах от земли он прыгает, и дым смыкается над его головой подобно удушающему капюшону. Амрек бредёт туда, где в последний раз видел невесту, задевает разбитый ящик и падает, так что его лицо оказывается в дюйме от стеклянных глаз мёртвого златодела. Он отпихивает тело и поднимается на ноги, лишь чтобы обнаружить перед собой исполина в шипастой адамантиевой броне. Над его плечами возносится настоящий ореол из черепов, а глазные линзы безликого шлема пылают зловредным огнём.

— Бог-Император! — Амрек кидается прочь, но в отчаянном рывке наталкивается на объятую огнём подпору. С оглушительным треском леса ломаются, и доски со столбами рушатся на землю под аккомпанемент ревущего пламени. Он не осмеливается оглянуться, но от ада спасения нет. Сквозь пожар шагает десяток бронированных воинов, не обращая внимания на облизывающие доспехи языки пламени. Сверху в развевающихся одеждах летит тело, и Амрек успевает узнать старого мозаика, прежде чем его сморщенная голова врезается в землю и лопается как переспелый солнечный фрукт.

Ещё один гигантский воин хватает камнетёса за шею, так, что его ноги дёргаются в трёх футах от земли. Амрек с ужасом видит, как бронированный монстр вонзает длинный коготь мужчине в глотку, а затем медленно ведёт его вниз. Крики камнетёса становятся влажными и булькающими по мере того, как исполин раскраивает ему грудину до центра, и в них появляется животная паника, когда из распоротого живота начинают вываливаться окровавленные внутренности. Воин подносит умирающего человека к свету, прежде чем безразлично отбросить прочь.

— Амрек! — Лицо Соланы возникает из дыма. Она хватает Амрека за руку и тянет за собой, когда внезапно на него накатывает мощная волна смещённого воздуха, заставляя вскинуть голову — он видит блестящее брюхо двуглавого дракона, заходящего на посадку с вытянутыми перед собой когтями. Солана не отпускает его, и он бежит с ней, неважно куда, лишь бы подальше отсюда, от мира, утонувшего в водовороте огня и страдания.

Со звуком, напоминающим треск рвущейся одежды, в воздухе на высоте лодыжки раскручивается шипастая цепь, прежде чем с ужасающей скоростью и силой устремиться вперёд. Солана кричит и валится на землю с оторванной в колене ногой. Лицо девушки искажается от невыносимой боли, однако она продолжает цепляться за камни, пытаясь уползти от гигантских воинов с их монстром, и протягивает к нему окровавленные руки.

— Амрек, помоги!

Он пятится, не в силах отвести глаз от приближающейся из дыма тени.

— Прошу!

Двуглавый дракон издаёт вопль, и Амрек не выдерживает. Он кидается бежать, слыша, как мольбы невесты перерастают в проклятья. Лагерь превратился в скотобойню, удушающий дым полнится запахом жарящегося людского мяса. Неужели какую-то минуту назад он глядел на долину, благодаря Бога-Императора за свою везучесть?

Военачальник поднимает руку и ревёт приказ на незнакомом Амреку языке. Его последователи идут вперёд, будто увлекаемые единой волей, и с методичной жестокостью выкашивают бегущих рабочих. Такое чувство, что они наслаждаются, увеча жертв, вместо того чтобы просто их убивать. В памяти вспыхивает лицо истекающей кровью Соланы, и он тут же гонит мысль прочь. Она бы хотела, чтобы он жил. Один из них должен спастись, чтобы поведать историю о том, что тут произошло. Один из них должен поднять тревогу.

Вот только это ложь.

Амрек не хочет умирать.

Внезапно земля перед ним обрывается, и он резко тормозит у самого края отвесной пропасти. Он озирается в поисках другого пути для бегства, но уже поздно. Предводитель еретиков шагает к нему, и с держателей для трофеев на его доспехе слепо скалятся черепа. Две головы свежее остальных — гниющее лицо одной частично скрыто густой копной золотых волос, однако вытатуированная на правой щеке гербовая лилия свидетельствует о том, что погибшая была сестрой Адепта Сороритас. Если этот воин убил Сестёр Битвы, то у остальных людей шансов точно нет.

— Ты не умеешь летать, — рычит военачальник голосом, от которого дрожит земля. — Иди ко мне, и я подарю тебе смерть настолько тёмную и прекрасную, что при виде её зарыдали бы святые. — Он поднимает бронированный коготь, истекающий густой вязкой кровью. — Твоя женщина ещё не мертва. Если попросишь, я дам тебе увидеть её, прежде чем вы оба умрёте. Разве это не щедрый дар?

Некоторые вещи хуже смерти.

— Прости меня, Бог-Император.

Амрек делает шаг вперёд. Его яростно треплет ветер, развевая куртку и ероша волосы, прежде чем он врезается в землю и ломается, как упавшая плитка.

Никакой боли нет.

Амрек Малкский всегда был везучим человеком.  

ГЛАВА XVI

Боль — это святое причастие.

Уместив бронекостюм внутри пассажирского отсека челнока Конвента Санкторума, Морвенн фокусируется на ране в плече, которая так и осталась необработанной, несмотря на предложение апотекария Чёрных Храмовников. Боль — раскалёно-белая агония в момент удара, а теперь глухой зуд, расцветающий, однако, пламенем от каждого манёвра корабля, — ниспослана Богом-Императором. Она лишь бледная тень страданий, которые терпит Он в вечной жертве на Золотом Троне, и неважно, дана она ей в качестве наказания или дара, Морвенн будет выдерживать её в тишине.

Слева сидят три выжившие целестинки, Ксения тихо молится по душам погибших, Хироми крепко спит, опустив голову на плечо Зафии — результат действия морфолокса, который та неохотно приняла по настоянию Вал. Старшая сестра Керем и послушница Феодосия из ордена Пера молчаливо сидят напротив, между тем как Алейна заняла место отдельно от других, в молитве склонив голову над чётками экклезиастикус в руках.

Она зажмуривается и пробует собрать вместе разрозненные образы последних часов. Часовня среди гор щебня, чудом уцелевшая после тотального опустошения. Паломники. Молящаяся на коленях дева. Странное ощущение божественного вмешательства, того, что за пару минут до неё здесь случилось нечто сверхъестественное. Каково это, задаётся вопросом Вал, почувствовать рядом присутствие Бога-Императора? В ней пробуждается зависть, и она прилагает усилие, дабы подавить недостойную эмоцию. Нет смысла думать о том, почему ей вновь довелось стать свидетельницей чуда, вместо того чтобы принять в нём непосредственное участие.

Челнок вздрагивает, словно тягловый зверь, сбрасывающий со спины груз. За узким иллюминатором проносятся густые серые облака, когда самолёт начинает снижаться к Конвенту Санкторуму. Морвенн вдавливает плечо в кресло и концентрируется на растекающейся по руке боли, между тем среди туч начинают перемигиваться красные и белые посадочные огни.

— Слава Богу-Императору за избавление, — отзывается из кабины пилот. — Ибо Он провёл нас через бури и тяготы, и лишь милостью Его мы долетели без происшествий.

Под ними россыпью звёзд возникают огни Конвента Санкторума, угнездившегося среди шпилей и куполов окружающего города подобно горе между холмов. Даже сейчас, спустя много лет, от одного его вида у Морвенн по спине пробегают мурашки. На башнях, расставленных вдоль высоченных куртин, пылают сигнальные огни, жаровни освещают огромные золотые ворота во внутренний санктум и балкон над ними, а глассические окна словно горят от пламени тысяч свечей. Он подобен миражу из адамантия и мрамора — подлинное свидетельство выдающегося мастерства зодчих древности, крепость-собор, выдержавший тысячелетия войны.

И для Морвенн он единственный дом, который та когда-либо знала.

Челнок описает изящную дугу вокруг центрального купола, и в воздух взмывает стая чернокрылых птиц. По дворику пляшут тени, превращая геномодифицированные деревья, выстроившиеся вдоль дороги к входу, в колоссов с серебряными венками-кронами.

В такой близости становятся видны шрамы Конвента Санкторума: новые башни из недавно добытого камня, неаккуратные полосы раствора, закрывающие трещины в стенах, укрепления, где раньше в оных не было необходимости. Доказательство тому, думает она, что Конвент — живое существо, способное оправиться даже после тяжелейших ран.

Или напоминание, что ничто, даже камень, не вечно.

Пилот откашливается.

— У меня на защищённом канале приоресса Иллюмината из ордена Пресвятой Девы-Мученицы. Вас соединить?

Морвенн закрывает глаза и кивает.

— Соединяй.

— Аббатиса-санкторум! — сухой, скрежещущий голос Иллюминаты раздаётся в вокс-бусине так громко, словно старая женщина говорит ей прямо в ухо. — Хвала, что вы долетели. Сёстры-госпитальеры уже готовы заняться вашими ранами.

— Паломники прибыли?

— Они здесь. — Вал различает в голосе приорессы нотку раздражения. В прошлом, в бытность послушницей, она и сама частенько попадала под её горячую руку. — Их разместят в западном клуатре, пока для них не найдут более подходящие покои.

— Пускай их тщательно осмотрят госпитальеры. Я не хочу, чтобы мы ослабли ещё больше из-за какой-то нечестивой инфекции.

— Будет исполнено.

Двигатели челнока умолкают, затем посадочное шасси касается земли так мягко, что толчок даже не тревожит раны Морвенн.

— Есть новости о реликварии? — Она поднимает бронекостюм на ноги, прижимаясь раненым плечом к задней пластине.

— Боюсь, что нет.

— А о еретике? — Ещё один вопрос, на который она уже знает ответ. Тишина растягивается на столько, что она начинает удивляться, не оборвалась ли связь.

— Его точное местонахождение пока не установлено. Впрочем, есть некоторая информация касательно его перемещений. Со всем уважением, нам лучше обсудить это с глазу на глаз.

Люк челнока открывается, и Морвенн выходит на центральную площадь конвента. Всё тут ей знакомо, от чёрного, отделанного золотом мрамора под ногами, статуй святых, выстроившихся вдоль ступеней к внутреннему санктуму, до гигантского глассического окна-розы над громадными золотыми дверями. Холодный ветер сечёт ей лицо ещё более холодным дождём, и это ощущение она также помнит очень хорошо. Конвент Санкторум никогда не жаловал слабых, но те, кому удавалось перенести вся тяготы и лишения, в итоге становились несгибаемыми людьми.

— Аббатиса-санкторум, приветствую вас! — Приоресса Иллюмината ждёт у подножья ступеней вместе с двумя Сёстрами Битвы по бокам, сжимая в руках длинный посох из чёрного дерева, который венчает символ ордена Пресвятой Девы-Мученицы. У неё за спиной стоят четыре сестры-госпитальера из Неугасимой Свечи, а на почтительном удалении — пара сервиторов с носилками. Похоже, Иллюмината подготовилась всерьёз.

Она сильно постарела с тех пор, как Вал видела её в последний раз, однако бледно-серые глаза приорессы всё такие же пронзительные. Воительница сутулится ещё больше, чем помнит Морвенн, и посох для ходьбы у неё новый. Иллюмината не скрывает своего презрения к омолаживающим процедурам и тем, кто прибегает к их помощи, чтобы задержать неизбежное. Бог-Император, как она любит приговаривать, позовёт её к Себе в положенное время, хотя сама Морвенн считает, что Иллюмината так и не простила себя за то, что не смогла найти мученическую смерть.

— Приоресса. — Сестра Алейна стоит у трапа со склоненной головой, сложив руки на поясе. Ксения и Зафия поддерживают Хироми, пытающуюся идти со сгоревшей ногой.

Старуха кивает.

— Я поговорю с тобой позже, сестра Алейна. Аббатиса-санкторум, прошу, пройдёмте со мной в санктум, и я ознакомлю вас с текущим положением.

От тревоги в голосе Иллюминаты её пробирает озноб. Может годы сражения для неё и в прошлом, но приоресса остаётся опытным и проницательным стратегом, посвятившей жизнь защите Офелии VII, и если ситуация способна обеспокоить даже её, значит опасность большая, чем Морвенн считала раньше.

— Сестринство собралось в Базиликуме, чтобы поприветствовать…

— Распусти их. — Золотые двери распахиваются настежь, и Вал ведёт бронекостюм внутрь, так что его шаги эхом отражаются от высоких каменных стен и сводчатого потолка. — У нас нет времени для церемоний.

Старая женщина поджимает губы.

— Конечно, моя аббатиса. — Она щёлкает пальцами, и к ней подступает слуга в чёрной ливрее со стоячим воротником. — Сообщи канониссе Лукрециане, что сегодня в церемонии Приветствия нет нужды. Пусть сёстры возвращаются к своим обязанностям.

— Слушаюсь, приоресса.

— И подготовь военную комнату. — Иллюмината хмурится, и подносит руку к микробусине, когда слуга спешит прочь. — К конвенту приближаются два «Громовых ястреба», и они сообщают, что приземлятся через пять минут. Вижу, они предпочитают просить прощения, нежели разрешения.

Морвенн поднимает бровь.

— Им не нужно ни то, ни другое.

— Может, тем временем позволите сестре-госпитальеру Вероник осмотреть ваше плечо? — Приоресса кидает беспокойный взгляд на небо. — Если я права, то в следующие дни Офелии VII потребуется вся ваша сила.

— Мои раны могут подождать. Я нужна планете сейчас.

После некоторого времени и усилий Сёстер Битвы всё-таки удаётся поставить на колени. Последний час Лета провела в тени сожженного храма, наблюдая за тем, как слабеет их сопротивление, как стихают непокорные молитвы, и горящий в глазах свет веры меркнет с каждой новой раной от ножа. Владыка не стал мараться их кровью, позволив делать всю работу низшим собратьям, и теперь безмолвным судьёй стоит над двумя женщинами в чёрных латах.

Руки самой Леты чисты, но причиной тому не её робость.

— Довольно. — Её властелин поднимает руку. Один из низших полубогов отступает прочь немедленно, но второй — Остров Отнимающий Черепа, которого Лета ненавидит сильнее, чем даже Юлия и его братию, — продолжает кровавую работу, так, словно не слышал приказа. Острие его ножа прижимается к щеке старшей из двух женщин, и по её лицу слезой скатывается бисеринка крови.

— Не вынуждай меня повторять.

На секунду мир замирает, затем Остров отворачивается, и его лицо искажается от негодования и презрения.

— Слабость, — рычит он, хотя если Смерть Святых и услышал его, то никак этого не показывает. Вместо этого он подходит к стоящим на коленях сёстрам, и поднимает когтистой рукой лицо младшей из них, чьи красные волосы теперь пропитаны кровью.

— Труп-Император вас не спасёт.

Сестра выплёвывает в него кровавую слюну.

— Он уже спас.

Лёгким движением кисти Смерть Святых ломает сестре шею и переводит внимание на другую женщину. По её склоненной голове тремя медленными ручейками течёт кровь, собираясь у колен багряной лужей.

— Отдай её мне.

Лета вытягивает шею, чтобы лучше видеть забрызганный кровью серебряный ларец на коленях воительницы, и свежая рана на левой брови и щеке обжигает ей кожу. Хозяина уже ничто не может остановить — ему стоит протянуть руку, и трофей будет его, — но тут есть некий сакральный смысл, некая сила в том, чтобы сломить остатки воли девы.

— Она тебе не принадлежит. — Сестра поднимает голову и непокорно смотрит на него оставшимся глазом. — Благая святая Афенасия Скорбная, даруй свою ненависть…

Смерть Святых приходит в движение со скоростью и мощью бури. Он вскидывает латницу и бьёт деву прямо в лицо, и та в брызгах крови валится на землю. Сестра хрипло втягивает воздух и пытается встать, но у неё больше не осталось сил. Лета бы её даже пожалела, не будь истекающая кровью женщина одной из ненавистных сестёр, которые убили её отца, сожгли её дом, а её саму приговорили на мучения в шахтах. Сёстры не заслуживают ничего, кроме её ненависти, и смерти от рук повелителя.

— И ты всё равно принесла её ко мне, — произносит Смерть Святых, и теперь его голос сочится злобой. Он забирает реликварий из рук умирающей женщины и подносит к свету. Один когтистый палец движется по стыку, где крышка сходится с коробкой. — Я так долго её искал.

Сестра делает судорожный вдох.

— Даже если ты уничтожишь реликвию, истина святой вечна…

— Как же ты цепляешься за свою ложную веру. — Смерть Святых качает головой. Он открывает ларец, и свет отражается от увитой серебряной филигранью полированной кости, а сам реликварий падает на землю. Череп едва заполняет его ладонь. — Я не собираюсь уничтожать то, что для меня ценнее всего. Она займёт самое почётное место, дабы увидеть погибель тех, кто нас разлучил. Брат Мерток!

Вперёд выступает древний космодесантник. Он неимоверно старый, и массивный даже по меркам прочих воинов. Его кожа покрыта морщинами и оспинами, вокс-решётка, которая когда-то служила частью шлема, почти срослась с нижней половиной лица.

— Милорд.

— Ты верно служил мне с нашей первой битвы. — Смерть Святых вручает череп в протянутые руки Мертока, затем снимает с верхнего шипа гниющую голову Сестры Битвы и швыряет её в сторону. — Эта честь твоя. Помести мою сестру туда, где ей место.

Мерток поднимает череп над головой.

— Братья! На колени!

И они подчиняются.

Смерть Святых, сжимая в руке пылающий топор, оглядывает своё воинство, а затем опускается на колено следом. Мерток встаёт позади него, и покрытый серебряной филигранью череп озаряется светом трупных костров.

— Сестра нашего властелина вернулась!

Одним плавным движением он насаживает череп на центральный держатель доспеха Смерти Святых.

— Готово!

Воинство одобрительно ревёт. Смерть Святых встаёт и воздевает над собой топор.

— Сестра Афенасия снова со мной! А теперь мы покараем тех, кто нас разлучил! — Он плюёт в лицо умирающей Сестры Битвы. — Ты не увидишь, как сгорит твой конвент.

Лета крепче стискивает нож. Ей не терпится кинуться вперёд и показать хозяину, чему она научилась, но Остров Отнимающий Черепа обгоняет её, и в его руке сверкает клинок.

Он скрывает под собой умирающую женщину, однако её крики звенят в ушах Леты ещё долгое, долгое время.

Когда Морвенн прибывает в военную комнату, там уже горят свечи. С её последнего визита прошло много месяцев, но прохождение через большую арочную дверь в знакомый зал всё равно напоминает возвращение домой. По свечам-колоннам в кованых держателях на стенах течёт кроваво-красный воск, их мерцающий свет согревает лица позолоченных святых в неглубоких нишах. В центре зала внутри суспензорного поля висит мраморный шар пяти футов в диаметре, высеченный в точном соответствии с топографической картой Офелии VII со всеми горами и низинами. Внутри него установлены маленькие люмены, пробивающиеся сквозь поверхность точечками света. Значительную часть кардинальского мира занимает бескрайняя агломерация религиозных сооружений и жилых блоков для обслуживающего персонала, перемежаемых мануфакториями, где делают пергамент, свечи, боеприпасы и оружие. Некоторые планеты дают обитателем Империума Человека пищу, другие — машины, солдат или пустотные корабли.

Офелия VII даёт веру.

В конце комнаты высится огромный круглый стол, прямо под горящим окном-розой с образом святой Целестины среди облака лепестков роз и голубей. Вокруг него стоит восемь пустых кресел; Морвенн направляет «Очиститель» к дальнему краю стола, откуда ей хорошо виден парящий шар, и отпихивает кресло в сторону.

— Кто говорит от старших орденов?

Приоресса занимает своё место.

— Я говорю от Пресвятой Девы-Мученицы. Канонисса Лукрециана — от Доблестного Сердца. Мы послали весть канониссе Элсвете Рейнской в прецепторию Надежды святой Мины, но она, увы, не сможет присутствовать.

— Не сможет присутствовать? — Вал наклоняется к столу. — Она сказала, почему?

— Защита прецептории требует её полного и безраздельного внимания.

— На прецепторию напали?

Старуха кидает взгляд на инфопланшет в руке.

— К нам поступили доклады о наступающей вражеской армии, но после этого связь оборвалась. Мы послали разведывательный патруль, однако он не вернулся.

— Понятно. И она никого не смогла прислать вместо себя?

— Видимо, нет.

Морвенн подаётся вперёд, наблюдая за вращением шара. Элсвета Рейнская — грозный воин и командир, близкая подруга предыдущей аббатисы-санкторум, чьим вероятным наследником она некоторое время считалась. Пока армия Смерти Святых расползается по кардинальскому миру подобно раковой опухоли, едва ли удивительно, что защита прецептории стала для неё приоритетной задачей, однако её отсутствие всё равно кажется намеренным пренебрежением.

— Кто ещё? — спрашивает Морвенн.

— У Эбеновой Чаши и Священной Розы на Офелии VII небольшие контингенты. Если хотите, я вызову их…

— Вызывай.

— А кто от Серебряного Покрова?

Вал едва рефлекторно не называет имя старшей целестинки Игнации, но вовремя спохватывается, и на её плечи вновь обрушивается тяжесть скорби. Сколько пройдёт времени, прежде чем она смирится со смертью Игнации? Она заставляет себя думать о пустом шлеме, и лежащем в грязи обезглавленном трупе. Смертная оболочка девы сгинула, однако душа её вознеслась к Золотому Трону, и никакие молитвы Морвенн не смогут вернуть её назад.

— Целестинка Зафия, — вместо этого говорит она. Технически Хироми старше, поскольку служит в рядах целестинок на пару месяцев дольше, но ею сейчас занимаются в инфирмариуме. Если повезёт, сёстры-хирургеоны спасут ей ногу, но, судя по тому, какой запах исходил от раны, когда они достигли конвента, Морвенн сильно в этом сомневается.

Дверь в военную комнату открывается снова, и внутрь заходит кастелян Танкрет. Его доспех заново отполирован, а забрызганные кровью шёлковые одежды, в которых она видела Чёрного Храмовника в последний раз, заменены девственно-чистым сюрко. Сейчас он выглядит как истинный военачальник.

— Аббатиса-санкторум. Благодарю за гостеприимство.

— А мы благодарим Бога-Императора за присутствие сынов Дорна. — Она приветственно протягивает ему руку. — Пожалуйста. Присоединяйтесь ко мне.

Танкрет снимает шлем, передаёт его брату Меча слева от себя и проводит латницей по коротким волосам. Морвенн внимательно изучает его лицо, пытаясь найти следы разочарования, которое заметила во время атаки на собор, но то остаётся непроницаемым.

— Смерть Святых жив, — говорит он под аккомпанемент грохочущей поступи по холодному каменному полу. — Я надеялся снести его предательскую голову с плеч, но мы упустили шанс. И всё же. — Он присоединяется к ней за столом. — Мы с братьями до него доберёмся.

ГЛАВА XVII

Последние две сестры прибывают вместе и в тишине. Лукрециана из Доблестного Сердца носит простую белую рясу со стихарём, её правая рука обтянута в кроваво-красную перчатку. Она мало изменилась с их последней встречи, хотя её смуглое, с выдающимися скулами лицо кажется даже ещё худее, чем раньше, а механическая замена правого глаза — новая. Целестинка Зафия по-прежнему в доспехе, её лицо серое, глаза скрыты в глубоких тенях, а на висках поблескивает слуховая аугментика. Обе склоняют головы и складывают знак аквилы, сначала перед Морвенн, а затем — кастеляном, прежде чем занять места за столом. Атмосфера в зале меняется, приобретая электрический заряд нетерпения, который прекрасно известен Вал. Грядёт битва. Она там, где должна быть.

— Канонисса Лукрециана. Благодарю, что присоединилась к нам.

— Я прибыла сразу, едва до нас дошли вести о вашем путешествии. Я рада, что вы решили вернуться. Некоторые в моём ордене считали, что долг перед Террой заставит вас остаться.

— Пока горят наши храмы и гибнут сёстры? — Морвенн произносит слова куда резче и злее, чем намеревалась. — Значит, они меня совсем не знают.

— Я так им и сказала. — Лукрециана умиротворяюще поднимает кроваво-красную перчатку. — У меня не было сомнений ни в вашем решении, ни в вере.

— И нашим врагам следует помнить о том же.

Кастелян указывает ни сияющий шар.

— Мы тут, чтобы говорить о войне. Я не сомневаюсь, что наши объединённые силы не уступят войску Повелителя Ночи, но перед нами по-прежнему стоит задача его найти.

Приоресса Иллюмината со скрипом поднимается на ноги и стучит железным ободом посоха по каменному полу.

— С вашего позволения, милорды.

С тёмных стропил крыши спархивает пара херувимчиков, один из которых волочит шестифутовый пергаментный лист, а второй тянет за собой парящий сервочереп, словно воздушного змея. Старуха берёт свиток и скатывает в плотный сувой, пока херувимчик выталкивает череп на геостационарную орбиту вокруг неспешно вращающегося шара.

— Август.

Череп издаёт резкий щебет.

— Начинай.

Свет в комнате тускнеет, и на поверхности сферы зажигается череда белых огней, проецируемых мерцающими лучами из аугментического глаза сервочерепа.

— Каждая из этих точек представляет собой храм или часовню, откуда мы получили кламор ауксилиум, — Иллюмината даёт сигнал сервочерепу. — Август, запусти передачу из храма в Отдохновении святой Катерины.

Глаз загорается красным, внезапно заливая зал кроваво-красным блеском, после чего начинается запись. Звук плохой, голос приглушённый и нечёткий, но все безошибочно узнают треск пламени, а равно характерный грохот тяжёлого болтера.

— … вление собираю… — передача негромкая, но, судя по хрипоте сестры, когда её голос пробивается сквозь звуки войны, становится ясно, что она кричит. — ..ный шту… ские ма…

— Проиграй снова.

Приоресса качает головой.

— Ваша светлость, передача ещё не зако…

— Проиграй снова.

— Конечно. Август, повтори передачу с начала.

Со скрежетом механизмов череп перематывает запись, не убавляя громкость динамика, отчего передача на обратной прокрутке напоминает дьявольский визг.

— … мощный штурм… — Теперь в том, что следует дальше, ошибиться невозможно. — Демонические машины…

Танкрет хмурится.

— Враг смелеет в эти тёмные времена.

— Больше с Отдохновения Катерины вестей не поступало, — указывает приоресса.

— Но есть другие?

— Да, аббатиса-санкторум. Август, запусти передачу из…

— Давай вкратце.

— Падение Катрианы. Склеп в Рейкосе. Часовня Серебряного Черепа. Во всех докладах одно и то же. Внезапная атака еретиков-астартес и их культистов, чтобы связать сестёр боем, после чего следует опустошительный удар с воздуха.

— А потом?

— Тишина. Мы пытались связаться с ними всеми, но, похоже, враги способны лишить нас доступа к воксу дальнего действия везде, где им это нужно.

— Тогда зачем вообще оставлять нам связь?

— Они хотят, чтобы мы знали, что они делают, — говорит канонисса Лукрециана. — Они хотят, чтобы мы их боялись.

Слова многозначительно повисают в воздухе.

— Всё, чего они добьются — это нашей ненависти. — В голове у Вал вспыхивает новая мысль. — Значит, еретики и культисты. Я видела их ударные крейсеры на орбите. Как они все оказались на планете?

— Мы полагаем, астартес высадились так же, как вы, — произносит Лукрециана. — В десантных капсулах прямо с кораблей, они достаточно маленькие, чтобы пройти сквозь оборону. Культисты появились более прозаичным образом. Были атакованы пенитентии в Галатриксе и Ойестре. На свободе оказались тысячи еретиков. — На бледных щеках канониссы появляется лёгкий румянец. — Вскоре после этого они уничтожили Костницу Люции. Я привела туда миссию, но мы опоздали. Огонь ещё горел — враги ушли совсем недавно. — Она морщится от горечи своих слов. — Они оставили в живых восемь моих сестёр, безглазых, лишённых языков и сломленных, так, чтобы мы обязательно их нашли.

Морвенн пытается прогнать образ из головы до того, как он заполнит её мысли, но тот успевает занять в них место. Она уже видела подобные картины, и менее ужасными они не становятся. На лбу выступает холодный пот, и Морвенн смахивает его перчаткой, отчего раненое плечо пронзает острая боль. Она сжимает зубы и считает до десяти. Сейчас не время для слабости.

— Аббатиса-санкторум, вы в порядке? — Приоресса, щурясь, встревожено на неё смотрит. — Сёстры-госпитальеры ждут. Вы лучше послужите Богу-Императору здоровой, нежели раненой.

— В своё время. — Морвенн переводит внимание на Лукрециану. — Следы врага?

— Ни единого. — Канонисса поджимает челюсть. — Иначе я не сидела бы сейчас тут. Окажете ли вы моим павшим сёстрам честь, услышав их последние мгновения жизни?

Вал кивает.

На этот раз на записи звучит не голос, но нескончаемые крики умирающих. Она заставляет себя слушать, пока передача не обрывается.

— Смерть Святых нападает без предупреждения, — нарушает воцарившееся молчание приоресса. — В его атаках нет чёткой схемы — он налетает, предаёт все огню, а когда сёстры умирают, быстро отступает.

— Его пустотного корабля нет?

Иллюмината кивает.

— Орбитальный ауспик засёк в пустоте мощный взрыв. Мы полагаем, что «Люкс Доминус» протаранил еретический корабль, уничтожив их обоих.

— Необычайно доблестное деяние, — говорит Лукрециана, и её сердце обрывается. В глубине души Морвенн надеялась, что «Люкс» и его капитан каким-то чудом выжили. Жестокая правда об их гибели оставляет во рту горький привкус, и свинцовую тяжесть в животе.

— В его атаках должна быть схема. — Кастелян Танкрет пристально рассматривает шар. — Отметьте места ударов. Отобразите их высотность.

На сфере загораются огни, а также руны, указывающие высоту каждого участка, от часовен на уровне моря до удалённых горных храмов. В этой головоломке не хватает детали, и Морвенн понятия не имеет, где её искать. У неё идёт кругом голова, и внезапно в зале становится душно. Приоресса права — рана в плече только отвлекает. Она жестом подзывает к себе одну из сестёр-диалогус, стоящую недалеко от стола с картой.

— Пожалуйста, сообщи сестре-хирургеону Вероник, что я скоро к ней приду.

— Мудрое решение, аббатиса-санкторум. — Иллюмината снова указывает на сервочереп. — Но есть ещё одна передача, о которой вам следует знать. Август — храм Гудрун из Сломанного Клинка.

— … огромный… — На этот раз орущий голос практически тонет в треске пламени. — … головы… пикирует…

Приоресса поднимает руку, требуя её внимания.

— Слушайте.

Передача наполняется звуком, напоминающим падение занавеса. Целестинка Зафия настраивает чувствительность слуховой аугментики и, закрыв глаза, подаётся ближе к сервочерепу. Она хмурится.

— Это хлопанье крыльев.

Из вокс-установки вырывается демонический вопль.

— Это, — говорит Морвенн, когда отголоски шума стихают, — хелдрейк.

Смерть Святых взволнован. Лета понимает это по его быстрым, порывистым движениям, по резкости в голосе всякий раз, как он заговаривает. Он снял с правой руки латницу, и кончики его вытянутых пальцев покоятся на отделанной серебром макушке украденного черепа святой, поглаживая его с несвойственной ему мягкостью.

День сменяется ночью. Тут, высоко в горах, воздух разреженный, и последние лучи солнца окрашивают каменный склон в кроваво-красные тона. Древние залы храма уходят в толщу горы, фасад его высечен древними руками и восстановлен уже новыми, но то, что прежде было чертогом для молитв, ныне стало местом побоища. Рабочие присоединились к обитателям могил, однако их тела не удостоились надлежащего погребения в старинных усыпальницах. Нет, отрубленные головы теперь украшают пояса, держатели для трофеев, и также палисад из металлических штырей, возведённый вокруг лагеря. Их тела свалены в кучу, расчленены либо жарятся на вертелах. В воздухе клубится густой дым и витает запах обугливающегося мяса.

Смерть Святых преобразил гробницы Цэлестиса по своему тёмному вкусу, такому жуткому, как и могла себе представить Лета. Она задерживает дыхание и подкрадывается ближе, наблюдая, как он тянется за спину, и, сняв с держателя верхний череп, покачивает его в бронированных руках. С неимоверным усилием воли она подымает глаза и смотрит повелителю в лицо, и за долю секунды до того, как её нервы не выдерживают, и девушка отводит взгляд, она успевает заметить, как его единственный, чёрный как пустота, глаз с нечестивой пристальностью разглядывает череп. В его выражении есть нечто незнакомое, нечто, нехарактерное для столь нечеловеческого лица. Нечто сродни печали.

— Взгляни на них. — Тихий рык не предназначен для ушей Леты, но от голоса её всё равно пробирает озноб. — На тех, кто служит мне оружием, в нашей войне всех войн.

К ним шагает чудовищный воин с шипастыми наплечниками и длинной красной прядью на макушке, с когтей на правой руке которого скапывает кровь, а в левой болтается отрубленная женская голова. Замечая на себе взгляд Леты, он кривит безгубый рот в широкой улыбке, показывая заостренные зубы. Это существо создано для войны так же, как и её хозяин, но если Смерть Святых подобен тонкой рапире, то он напоминает грубый инструмент, силу без какого-либо изящества или красоты. За ним идут другие, собираясь толпой позади него, словно хищники, чующие скорое кровопролитие.

— Куда теперь? — Воин, голос которого низким хрипом доносится из вокс-решётки шлема, говорит с сильным акцентом. От Леты не укрылась особая манера речи членов банды, схожесть в том, как они отрывисто чеканят согласные и приглушают гласные, которой, однако, её хозяин не разделяет. — Что ты приготовил нам дальше, о, Смерть Святых? Или теперь, получив трофей, ты растерял охоту к сражению?

У неё перехватывает дыхание. Проходят секунды, прежде чем Смерть Святых одним плавным движением, словно змея, поднимается на ноги.

— Скоро ты получишь свою долю крови, Эвгени.

— Крови. — Эвгени пренебрежительно выплёвывает слово. — Ты уже дал нам достаточно крови. Крови слабаков. Крови тружеников и верующих. Где битва, что ты нам обещал? Где дочери Трупа-Бога?

— Ты получишь всё, что было обещано. Скоро.

Лета забивается глубже в тени. Воздух вокруг её властелина темнеет, но другой воин будто ничего не замечает. Остальные еретики-астартес, видимо, ощутили надвигающуюся бурю — их руки опускаются на оружие, мышцы напрягаются для атаки.

— Сёстры лжебога в замешательстве, — продолжает Эвгени. — Ударим сейчас, и к восходу солнца мир утонет в океане крови. А он — тот, кто должен вести нас к крови и смерти, — занят этим отребьем…

Он тыкает пальцем в сторону Леты. Её захлёстывает приток адреналина, каждый инстинкт кричит ей бежать — но теперь она знает, что если хоть на миг проявит слабость, её ждёт неминуемая смерть. Вокруг них начинают собираться остальные члены банды, привлечённые зреющим конфликтом. Даже люди-невольники отвлекаются от возведения палисада, оборачиваясь к группе со смесью из любопытства и страха. Она замечает в тени Острова Отнимающего Черепа, внимательно следящего за происходящим с расчётливым выражением на уродливом лице. Лета знает, что он не питает любви к её хозяину, однако ему недостаёт храбрости, чтобы напасть на него самому, по крайней мере пока. Эвгени, похоже, таких сомнений не испытывает.

— И он не станет ничего делать!

— Я уже всё сделал. — Смерть Святых поднимает руку и указывает на свежие трофеи на держателе. — Я перебил их верующих. Разрушил их храмы. Сразил очередную святую. И сейчас мой план близится к завершению, пусть тебе не хватает ума его понять.

— Твой план. Ну конечно. — Эвгени оборачивается, и, словно актёр, разводит перед толпой руками. — Скажите-ка, братья, кто из вас ещё верит в план нашего властелина? Властелина, который так легко пожертвовал нашим пустотным кораблём.

— Молчать! — рявкает Мерток. — Когда Офелия VII будет наша, кто не даст нам отправиться к звёздам?

— Ах, брат Мерток. — Эвгени сплёвывает под ноги древнему воину. — Как всегда верный. Он обещает нам кардинальский мир, а сам позволяет недругам собраться в своей цитадели и спланировать наше уничтожение. Нужно ударить первыми. Нужно посеять в их сердцах такой страх, чтобы те, кто выжил, вспоминали о нас с ужасом ещё сотни лет. Нужно напомнить им, кто мы такие!

Смерть Святых указывает на Эвгени и раскрывает ладонь. Лета замечает отблеск света на летящем серебряном клинке, а затем воин отшатывается, и из его глотки брызжет кровь, когда нож входит в неё по рукоять. Отрубленная женская голова падает на землю — он вскидывает руку, чтобы выдернуть клинок, но властелин останавливает его одним словом.

— Нет. — От тёмной краски на его доспехе отражается свет костров. — Оставь его там. Я устал от твоего голоса. Что касается остальных, скоро вы получите свою резню. И если кто-нибудь забыл, что значит быть одной крови с Конрадом Кёрзом, я с радостью вам напомню. Лицом к лицу. Брат против брата.

Глаза Эвгени выпучиваются, как у лягушки, шея измазана кровавыми разводами от пальцев, дыхание вырывается утробным хрипом. Простой человек упал бы уже на колени, но Лета знает, что эти существа созданы из куда более крепкого материала, чем людская плоть. Она рыщет взглядом по тёмным закуткам в поисках Острова, задаваясь вопросом, не счёл ли коварный воин этот момент идеальным для нападения на её властелина, но он — лишь одна из сотен чудовищных теней.

— И вы все. — Смерть Святых направляет взгляд на собравшихся воинов. — Ответьте мне — где лучше всего растёт страх?

— Страх растёт во тьме. В тишине. — Цепная глефа Мертока с гулом оживает. — И в ожидании.

Одним плавным движением Мерток срывается с места, и глефа полосует Эвгени по груди.

Нож выпадает из его горла, и на землю багровым водопадом хлещет кровь, когда Мерток наносит новый удар. Эвгени поднимает силовой коготь, но древний воитель для него слишком быстрый, и вторым взмахом отрубает ему руку в запястье. Оружие Мертока взмывает и падает с выверенной жестокостью, пока от еретика не остается лишь орущий, лишённый конечностей торс. Огромные воины подаются ближе, зачарованные разворачивающимся перед ними насилием. Лета представляет, как резня усиливается, как воины обращаются друг против друга в вихре ревущих клинков и пылающих силовых полей, однако никто не двигается, даже Остров.

— Довольно. — Смерть Святых сплёвывает в корчащееся лицо Эвгени сгусток слюны. — Заберите этого червя и поместите в саркофаг дредноута.

Эвгени орёт с новой силой, когда Мерток нагибается и хватает его за копну волос.

— Нет! Убейте меня! Убейте, трусы!

— Что касается остальных… — Смерть Святых кивает вверх и произносит череду резких слогов на незнакомом языке, от которого у Леты по коже бегут мурашки, так, словно она вся покрыта извивающимся личинками. В звуке чувствуется нечто нечестивое, нечто, пятнающее душу и того, кто его произнёс, и того, кто услышал.

Но ещё ужасней становится ответ на него.

На вершине утёса, подобно гигантской летучей мыши, расправляет крылья чудовищное слияние демонической плоти и кощунственной машины, и, откидывая две головы, издаёт протяжный вопль. Его металлическая чешуя отливает тем же маслянистым синим блеском, что доспехи Повелителей Ночи, а зубы в пастях блестят, будто из хрома.

Смерть Святых поднимает кулак, и зверь взмывает ввысь. Небо разрывают две струи огня, такого горячего, что Лете, даже стоящей в ста футах внизу, обжигает кожу. Крылья его, напоминающие полог чернейшей ночи, скрывают за собой небо и тусклый свет едва различимых звёзд. Существо — суть злоба, обрётшая материальную оболочку, столь же омерзительное, сколь и грозное, и оно подчиняется только её хозяину.

— Бросите мне вызов, когда будете повелевать хелдрейком. — Высоко вверху, зверь ревёт в ответ. — А до тех пор помните своё место.

ГЛАВА XVIII

Конвент Санкторум имеет инфирмариум, подобающий ему по статусу — огромный комплекс взаимосвязанных палат в западном крыле, где госпитальеры ухаживают за своими пациентами. Сёстры, чьи лица скрыты под накрахмаленными покровами и масками респираторов, так что в узкую щель видны лишь их глаза, ищут у паломников признаки болезней или скверны. С той же тщательностью они осмотрели после прибытия и Алейну. Сестра-хирургеон, которой поручили о ней позаботиться, велела ей отдыхать и пить больше воды, прежде чем вернуться к обязанностям — но никаких задач ей не поручали.

Прилёт со Святой Терры аббатисы-санкторум и новости об атаке вызвали в конвенте всплеск кипучей деятельности. Приоресса занята вопросами войны, и как бы Алейна ни старалась найти себе занятие, её только отсылают прочь и просят прийти попозже, когда текущая работа будет окончена. В конечном счёте дева возвращается в инфирмариум, дабы молиться у постели Пердиты о её скорейшем выздоровлении, но когда она оттягивает шторку ниши, где в последний раз видела серафимку, внутри всё оказывается другим. Пердиты, лежавшей на медиплите, нет, и вместо неё Алейна видит хирургеона в покрове, занимающуюся сестрой, которая сидит спиной к входу со стянутым с плеча нательником, показывая глубокую ожоговую рану в ореоле алой воспалённой ткани.

Хирургеон — рослая женщина с высокими скулами и холодно-тёмной кожей под покровом, — не оборачиваясь, раздражённо отмахивается.

— Я же строго-настрого запретила мешать. Задавай свои вопросы в другом месте. Это деликатная работа.

— Прошу прощения. — Алейна разворачивается, чтобы уйти. — Я не хотела…

— Стоп. — Говорит не госпитальер, но сестра, которой та занимается, и повелительной нотки в её голосе достаточно, чтобы остановить как руки хирургеона, так и ноги Алейны. Дева поднимает голову, и обнаруживает, что смотрит в знакомые тёмно-зелёные глаза.

— Аббатиса-санкторум, простите меня, я…

— Я сказала стоп. — Аббатиса кидает хмурый взгляд на хирургеона. — Не ты, если, конечно, не хочешь, чтобы мы проторчали тут всю ночь. Продолжай работу. А ты, сестра Алейна, — аббатиса жестом указывает ей обойти медиплиту, чтобы она могла говорить с ней, не оборачиваясь, — нам с тобой нужно кое-что обсудить.

— Да, аббатиса-санкторум.

Даже без доспеха, и с оголённым плечом, Морвенн Вал излучает силу — и дело не только в проступающих под кожей тугих мышцах, и не в том, как она, не морщась, выдерживает прикосновения пальцев хирургеона. В юной аббатисе ощущается некая глубинная энергия, недоступная обычным смертным, дремлющее могущество, готовое пробудиться в любой момент. В бронекостюме она напоминала маяк праведной мощи, но теперь, без него, сила эта фокусируется подобно свету сквозь увеличительную линзу, горя оттого лишь ярче.

— Расскажи о том, что случилось в соборе.

Алейна закрывает глаза. Воспоминание туманное, но страх, что она тогда испытала, приходит слишком уж отчётливо. Ужас, который вызывало существо, выходил за границы боязни смерти, будто своим присутствием оно истончало пелену, не дающую имматериуму прорваться наружу. От одной лишь мысли у неё пересыхает во рту.

— Это был хелдрейк. Не истинный нерождённый, а демоническая машина, дышащая огнём…

— Многие из них дышат огнём. Нужно больше деталей, — говорит аббатиса, пока хирургеон разбрызгивает по ожогу на плече дурнопахнущий антисептик. Воспалённая плоть тут же начинает шипеть и исходить густой розоватой пеной. Аббатиса морщится от боли, прежде чем берёт себя в руки, хотя её лицо кажется малость бледнее, чем раньше.

— Да, аббатиса. У него было две головы…

— Обе с огнемётами?

— Да…

— Размах крыльев?

Алейна роется в памяти.

— Восемьдесят футов? Может, больше.

— Но не меньше?

— Это вряд ли.

— Значит, крупнее тех, с которыми я сталкивалась. — Аббатиса закрывает глаза, сжимая губы в тонкую, без кровинки, черточку, когда шестидюймовая игла на кончике мехадендрита хирургеона делает вокруг раны аккуратное кольцо из проколов. — Должна тебя поздравить, сестра-хирургеон. Теперь рана болит сильнее, чем когда я её получила.

— Вам предлагали обезболивающую мазь, аббатиса-санкторум. — Хирургеон, похоже, ничуть не смущена упрёком аббатисы. — Если решили, что не хотите…

— Заканчивай работу. — Аббатиса Вал переводит внимание обратно на Алейну. — Как вы выжили?

Дева пытается найти подходящие слова, чтобы описать момент трансцендентности, но в конце останавливается на самом простом объяснении.

— Нас спас Бог-Император.

— Паломники сказали, что ты стала проводником Его силы. — Вал щурится, изучая её оценивающим взглядом. — Экклезиархам уже отправлено послание, чтобы официально подтвердить свершённое чудо. Тебя ещё могут огласить святой-потентией. Достойная компенсация за потерянный реликварий.

— Две сестры-воздаятельницы, они… — Алейна проводит языком по пересохшим губам. — Скажем так, мы решили, что у них будет больше шансов вернуть реликвию в безопасность самим. От них не было вестей?

— Нет. Пока что мы считаем реликварий утраченным.

Наконец мехадендрит с шипением обдаёт рану аббатисы облачком белого порошка, после чего сестра Вероник закрывает её чистой льняной повязкой с вышитыми литаниями исцеления. Аббатиса поднимается на ноги и поворачивается к госпитальеру.

— Мои благодарности. Как всегда, твои руки выполняют работу Бога-Императора.

Госпитальер склоняет голову.

— Я рада, что вы вернулись на Офелию VII, аббатиса Вал. — На её лице мелькает призрачная улыбка. — Но я буду молиться Богу-Императору, чтобы вы подольше не посещали мой инфирмариум.

— Всё в Его руках. — Аббатиса натягивает нательник поверх перебинтованного плеча, накидывает через голову рясу со стихарём и свободно перевязывает её в поясе. Она не прячет отросшие тёмные волосы под покровом, однако никто и так не принял бы её за обычную сестру. В броне она или без оной, каждое движение аббатисы выдаёт в ней превосходного атлета. — А мне пора вернуться к вопросам войны.

— Мои госпитальеры будут готовы, когда в них появится необходимость.

Аббатиса Вал кивает.

— Они определённо потребуются. Как и ты, сестра Алейна.

Облегчение накатывает на деву подобно холодной воде. Неважно, сколь тягостную задачу поручит ей аббатиса-санкторум, всё лучше неопределённости последних часов.

— Чем я могу служить?

— Ты пережила встречу с хелдрейком. — Аббатиса Вал щурится, буравя её пристальным взглядом, и Алейну снова посещает чувство, будто её оценивают. — Бог-Император сделал из тебя оружие. И я намерена им воспользоваться.

Морвенн вместе с сестрой Алейной идёт по клуатру к военной комнате, жалея о том, что сейчас не в своём бронекостюме. Приоресса клятвенно заверила её, что «Очиститель Мирабилис» вернут сразу, как только его очистят, освятят, а также зарядят для грядущего боя, однако восстановление машины, похоже, куда более трудоёмкое, чем её собственное. Плечо, несомненно, чувствует себя гораздо лучше после посещения сестры Вероник, но процедура отняла ценное время, которая она бы лучше потратила на подготовку к войне.

Теперь, когда боль ослабла, и антисептики, наконец, начали действовать, её мысли стали острее, однако проблема Смерти Святых остаётся неразрешимой. Имея под своим командованием хелдрейка, он может дотянуться до любого места на Офелии VII, а единственным свидетельством его перемещений служит цепочка горящих святынь и осквернённых храмов. Он перехватывает у неё инициативу, вынуждая реагировать вместо того, чтобы действовать, а для этой роли она не подходит совсем.

Бог-Император, яви мне лицо врага, дабы я смогла очистить мир от скверны.

Но у Бога-Императора нет для неё ответа, и, возможно, неспроста. Это ведь она решила бросить Танкрета, чтобы попытаться спасти реликвию, и в итоге Смерть Святых скрылся во тьме, чтобы продолжать свои кровавые дела. Неважно. Скоро она его найдёт. Двери в военный зал при её приближении распахиваются настежь, и она входит внутрь, направляясь прямиком к столу в дальнем конце.

— Сообщите остальным, что я готова…

Морвенн замирает.

Они продолжили без неё.

В самом дальнем конце стола в окружении ореола света стоит кастелян Танкрет. Он широким жестом указывает Вал на стол, скрытый теперь древней пергаментной картой.

— Прошу, присоединяйтесь. Мы с вашими сёстрами добились успехов в определении местоположения еретика.

Морвенн шагает к столу, душа в себе закипающий гнев. Вопрос безотлагательный, и у них не было причин не продолжать разработку плана в её отсутствие — и всё же она считала, что без неё ничего не начнётся.

— Целестинка Зафия, я удивлена, что вы позволили возобновить совещание.

— Прошу прощения, благая аббатиса. Я виновата. — Впрочем, её жесты говорят об ином: кастелян Танкрет не хотел ждать.

— Данное обсуждение касается всех нас. Я бы не стала ничего планировать без вас, кастелян. Будьте добры оказать мне ту же милость.

— Время не ждёт. — Кастелян, похоже, не замечает её возмущение, поглощенный решением задачи. — Чем дольше мы ждём, тем больше разрушений он успеет учинить.

Он прав. Если продолжение военного совета в её отсутствие сделало их на шаг ближе к уничтожению Смерти Святых, то уязвлённая гордость — цена совсем невысокая.

— И вы выяснили, где он?

— Пока нет. — Приоресса Иллюмината, сидящая на другом конце стола, отрывается от карты. — Но появилось больше информации. Август, проиграй последнюю анимацию.

Сервочереп подлетает к шару. Его когитаторы пищат, а затем на миниатюрной планете как будто случайным образом расцветает череда взрывов.

— Августу удалось расшифровать присланный с орбиты инфопакет, — продолжает Иллюмината. — Мы полагаем, на начальном этапе вторжения план еретика заключался в подавлении космостанций многочисленными приманками. Пока управлявшие обороной Механикус пытались отличить настоящие цели от ложных, большая их часть успешно села, наводнив планету врагами. — В иллюзорной атмосфере вспыхивает ещё один взрыв, который в тёмном зале кажется ярким как солнечный свет. — Ударный крейсер еретиков был уничтожен, но перед столкновением с «Люкс Доминус» он несколькими орбитальными ударами разрушил комплекс обороны и спутники связи в одном районе.

Иллюмината снова даёт сигнал сервочерепу, и по шару начинает расползаться зелёно-чёрная штриховка, словно масло по поверхности воды, пока она не скрывает гористый участок радиусом в сотню миль к западу от конвента.

— И почему он был так избирателен? — задаётся вопросом Зафия. — С высокой орбиты Смерть Святых мог полностью уничтожить всю вокс-систему Офелии. Неужели ему не хватило времени это сделать?

— Не думаю. — Канонисса Лукрециана переводит взгляд с шара на пергаментную карту, водя пальцем по чернильным контурам. — Он нарочно позволял сообщениям достичь нас практически с каждого атакованного района. Его тактика была ясной с самого начала — посеять страх, и постоянно держать нас на шаг позади.

— Что там находится? — Морвенн вытягивает шею, чтобы взглянуть на карту.

— Горная местность. — Лукрециана обводит соответствующий район указательным пальцем. — Там есть несколько древних храмов, построенных в ранние дни колонизации. Сейчас он относительно малозаселённый.

— Тем не менее, — рокочет Танкрет, — если еретик потрудился скрыть его от нашего взора, мы должны пролить на его секреты свет.

— Согласна. — В голову Морвенн приходит мысль, зажигаясь подобно огню свечи. — Приоресса, пусть твой сервочереп покажет места атак Смерти Святых.

— Конечно, аббатиса-санкторум, хотя в них не видно никакой схемы, чтобы…

— Вот именно. Никакой схемы не видно.

— Хелдрейк… — начинает Зафия, но Вал качает головой.

— Он не может перевезти всю армию. Повелители Ночи пользуются иным путём. — Она переводит взгляд на приорессу. — Отобрази катакомбы под поверхностью планеты.

Багровые линии расходятся по парящему миру узором ветвящихся вен. Крупнейшие пролегают через континенты, самые маленькие формируют между ними тонкие, с волос, паутинки. На их стороне планеты видны три ярких узла, наибольший из которых соответствует Конвенту Санкторуму, второй, почти такой же светлый, прецептории Пресвятой Девы-Мученицы на дальнем востоке, а третий мерцает посреди тёмного поля, именно там, где Повелители Ночи ослепили авгуры.

— Храм-святыня в Цэлестисе, — говорит Морвенн. — Как ты и сказала, канонисса, район был заселён в седую древность. Пещеры под ним связывает каждый собор, святилище и конвент на Офелии VII. Он пользуется ими, чтобы обойти нашу оборону.

Кастелян поднимается в полный рост.

— Теперь мы знаем, где враг. Я займусь подготовкой войск.

Морвенн кивает.

— Тогда нам следует обсудить подступы…

— Нет нужды.

Его ответ застигает Вал врасплох.

— В чём нет нужды?

— В дальнейших обсуждениях. И дискуссиях.

— Нет, нужда есть. — Морвенн тыкает пальцем в неспешно вращающийся шар. — У него хелдрейк. Любая наземная атака закончится, не успев толком начаться.

— Моим «Громовым ястребам» не составит труда с ним справиться.

— А если нет? — В комнате повисает тишина, внимание собравшихся приковано к быстрому обмену слов между военачальниками. — Он на возвышенности, в лучшей позиции. Нас заметят издалека.

— Мы здесь для того, чтобы вытащить его из теней, аббатиса-санкторум, а не прятаться в них самим.

— Нужно найти другой способ. Он использовал катакомбы, чтобы миновать нашу защиту. Почему нам не поступить так же, и тем самым лишить его сильнейшего оружия в своём арсенале?

— Мы с братьями поклялись защищать честь Бога-Императора. — Губы кастеляна кривятся. — А вы хотите, чтобы мы ползали в тенях, как крысы. — Он качает головой. — Я сказал, дискуссиям конец, аббатиса-санкторум. Ваши слова я услышал. Повторять их нет необходимости.

И тогда на Морвенн нисходит озарение. Она считала, что они ведут обсуждение как командиры двух союзных сил. Танкрет, похоже, видит всё в ином свете.

— Кастелян Танкрет. — Морвенн тщательно подбирает слова. — Вы с братьями неутомимо защищали Офелию VII. Я осознаю, какое бремя вы несли без единой жалобы. Но Адепта Сороритас подчиняются не вам, а мне.

Танкрет оборачивается, широкими плечами заслоняя льющийся в окно-розу свет, и внезапно кажется уже не так человеком, как живым оружием.

— С этим я не спорю. Но войны ведут не комитеты. Они требуют единоначалия, и беспрекословного подчинения одному человеку.

— И, я так полагаю, этот человек — вы?

— Я — сын Дорна. — Он не утруждается дальнейшими объяснениями — но, с другой стороны, в них и нет нужды.

— Тогда, как вы сказали, кастелян, дискуссия окончена.

— Я рад, что мы пришли к согласию. Ваша мудрость и скромность делают вам честь. Брат Меча Балиан, убедись, чтобы аббатиса получила всю информацию и помощь, необходимую для подготовки к миссии. Я пришлю весть, когда мы будем готовы к наступлению.

— Вы имеете «Громовые ястребы». У меня таких машин нет. Я хочу голову еретика не меньше вашего, но я не пошлю сестёр в пасть дракону, лишь бы её добыть.

От удивления у кастеляна отвисает челюсть.

— Вы не собираетесь присоединяться к атаке?

— Посылайте братьев на самолётах, раз вам так хочется. — Вал бестрепетно встречает его льдисто-синий взгляд. — Я поведу сестёр через катакомбы и ударю снизу.

Лицо Танкрета становится твёрдым как камень.

— Значит, придерживайтесь своих клятв, аббатиса-санкторум, а я займусь своими. Если того пожелает Бог-Император, мы встретимся уже над трупом Смерти Святых.