Облик / Visage (рассказ)
 | |
| Автор | Рич Маккормик / Rich McCormick |
| Переводчик | Dark Apostle |
| Редактор | Соц |
| Издательство | Black Library |
| Год издания | 2023 |
| Подписаться на обновления | Telegram-канал |
| Обсудить | Telegram-чат |
| Экспортировать | EPUB, FB2, MOBI |
| Поддержать проект
| |
| Предыдущая книга | Дитя Хаоса / Child of Chaos
Где ангел не решится сделать шаг / Fear to Tread |
В сумраке апотекариона блестел череп. Из красного мяса торчала белая кость, высокие скулы и выступающий подбородок были схожи с островами средь моря крови. Когда-то эти островки укрывала загорелая кожа, украшенная паутиной крючковатых татуировок, но она была грубо срезана с черепа Гором Луперкалем и теперь лежала на холодной палубе флагмана магистра войны.
Эреб — первый капеллан легиона Несущих Слово, темный апостол Пантеона и мученик наказания Гора — лежал без сознания, или, по крайней мере, о том докладывали прикрепленные к телу устройства. Но даже так, пока аколиты и ассистенты работали над стабилизацией огромного космодесантника, глаза в лишенных век глазницах вращались, впиваясь в смертных безумным взглядом.
— Учащение ритма главного сердца, — доложила сокрытая капюшоном фигура.
— Ввожу седативное, — в ответ продекламировал ведущий хирургеон. Голос выдавал его молодой возраст. Мужчина поднялся по тайным кругам сервов-медике Несущих Слово и затем был лично выбран самим Эребом, присоединившись к команде хирургов темного апостола. Первый капеллан, как правило, не доверял апотекариям легиона, ожидая — и на то были основания — что они ухватятся за любую возможность его убить.
— Учащение ритма вспомогательного сердца, — снова протянул серв, распевая слова так, будто призывал верующих к молитве.
— Ничего не понимаю, — сказал главный хирургеон. — Аколит Турнель, подготовь вторую…
Остаток фразы замер в горле, когда огромные пальцы тисками сжали шею медике. Хирургеон прошел взглядом по мускулистой руке и обнаружил, что смотрит прямо в налитые кровью глаза уже вполне проснувшегося Эреба.
— Мой... господин... — выдавил хирургеон через сдавленную трахею. — Я рад... видеть вас окрепшим. — В попытке вздохнуть он захрипел, а лицо окрасилось в цвет брони XVII легиона. — Пожалуйста... ложитесь... чтобы мы могли начать процесс заживления ваших ран.
Безгубый рот Эреба сложился в гротескную ухмылку, словно капеллан в некотором извращенном смысле забавлялся происходящим.
— Нет времени, — сказал темный апостол; было видно, как вместе с ртом и языком двигаются сухожилия щек. — Атам метит тех, кого коснулся. — Он поднял кинжал, который все так и сжимал в левой руке, его лезвие тихо шипело даже сейчас, обагренное кровью хозяина. — Ничего сложного, хирургеон. Мне нужно новое лицо, — прорычал Эреб, подтягивая того ближе к изуродованной голове. Дыхание темного апостола, горячее и тошнотворное, чувствовалось даже сквозь металлическую вонь крови. — И я заберу твое.
— Но, повелитель, — пролепетал хирургеон, как только Эреб ослабил хватку на его шее. Завалившись назад, мужчина потер хрипевшее горло. — Боюсь, я не переживу такой процедуры.
— Тогда поблагодаришь богов лично, — непринужденно ответил Эреб съёжившемуся медике, приподнимаясь на каменном столе, — за то, что твоя жертва принесена во имя мое.
Хирургеон закричал, когда его товарищи, накинувшись сзади, заломили ему руки и связали брыкающиеся ноги отрезком хирургического шланга. Они прижали мужчину к полу апотекариона, и до Эреба донеслись влажные звуки острого металла, соскребающего человеческую плоть. Панические вопли перешли в предсмертное бульканье, и, когда аколиты поднялись, они держали кусок оливково-коричневой кожи, воздев его над головой, словно охотничий трофей.
Эреб осмотрел его. На коже не было полного набора многосложных татуировок, украшавших его собственное лицо, но этим можно заняться и позже. Капеллан чувствовал разливающееся по телу действие атама — могильно-холодное прикосновение замораживало нервные окончания, постепенно разрывая физическую связь с реальностью.
Увечье не только приносило мучительную боль, но и носило символический характер. Вместе с лицом темный апостол лишился паутины защитных татуировок. Эребу хватало дьявольских знаний, чтобы понимать: учитывая нанесенные атамом раны и постоянное внимание нерожденных, промедление с охранными знаками подвергнет его жизнь серьезной опасности.
Хотя Эреб позаботился о том, чтобы все его аколиты были отмечены теми же основными защитными татуировками, что и он сам, текущее решение долго не протянет — лицо смертного не только физически меньше, но и лишено плотной паутины кровеносных сосудов как у космодесантников. Новообретенное лицо позволит выиграть время для более подходящего варианта. Возможно, ему даже удастся заставить помочь Фабия, известного своим мастерством телотворчества главного апотекария Третьего.
— Живее, — приказал темный апостол, ложась обратно на стол. Хирургеоны нависли над капелланом; хотя капюшоны и маски почти полностью закрывали лица, Эреб все равно видел страх в их глазах. Он вгляделся в свое отражение в линзах их глазных имплантатов — и образ из кошмарных снов вызвал у него смех.
Пока хирургеоны накладывали еще теплое новое лицо на изуродованный череп, темный апостол не переставал смеяться.
Окровавленная кожа на мгновение закрыла ему глаза — его будто бы заставили моргнуть, впервые после того, как Гор свершил свое наказание, — но затем хирургеоны выровняли лоскут, и апотекарион вновь обрел четкость. Поцелуи игл, углублявшихся в его плоть, вызывали очередные уколы боли в израненном лице. Тончайшие нити крепили новую кожу к черепу, каждым швом умелые руки возносили хвалу богам.
Когда последняя игла вышла из тела, на мгновение боль отступила. Эреб поднес руку к своему новому лицу и коснулся кожи. Она была слишком натянута, уже расходилась по линиям давления, капилляры и кровеносные сосуды едва не лопались от напряжения. Эреб улыбнулся — ну или попытался, — его новые губы не могли двигаться.
— Узрите, — сказал он, — новый лик вашего...
Лицо Эреба охватил огонь, и тот закричал. Под новой кожей вспыхнуло черное пламя, мгновенно превратив жир и мышцы в пепел, словно в знак полного отказа от дара невольного донора. Темный апостол вцепился в череп, разрывая швы и плоть в попытке прекратить страдания.
— Слишком поздно! — Спрыгнув с каменного стола, Эреб взвыл и побежал прочь от мучительной боли. Продолжая судорожно скрести пальцами свой пылающий череп, темный апостол нетвердой походкой устремился прочь из апотекариона.
— Хозяин! — крикнул ему вслед один из хирургеонов. Остальные оставались на месте в забрызганных кровью халатах, люди были слишком ошеломлены ужасной сценой, чтобы что-нибудь предпринять.
Эреб, пошатываясь, вынужден был пробираться по коридорам собственного корабля, направляясь к личным покоям — к единственному варианту, оставшемуся у первого капеллана. Стены и фрески были замараны кровавыми отпечатками рук, их насыщенный красный цвет подпитывал колхидские письмена, вырезанные на каждой поверхности.
Купель была древней, реликвией старой веры Колхиды. Содержащаяся в ней кровь тоже была старой, хотя и жидкой; ее уникальные свойства позволяли ей не свертываться годами. Эта кровь обладала немалой силой и являлась плодом предательства, собранным на оскверненном Исстване III с первых погибших лоялистов.
Несущий Слово заглянул вглубь и увидел свое лицо, отраженное в блестящей поверхности. В ответ смотрел не кричащий череп, который был у Эреба в физическом мире, а разделенный на четыре части лик: точно такой же, какой он видел в детстве в треснувшем зеркале на Колхиде. Воплощенный через него Пантеон. Темный апостол исполнял предначертанное богами — был проводником их воли, — и те в ответ оказывали ему помощь.
Произнеся слова мольбы и защиты, Эреб погрузил лицо в кровь, и мир окрасился красным.
Поблекнув, красный сменился черным. Впервые с момента увечья Эреба охватила благословленная тьма. Какое-то время он смаковал этот очищающий бальзам освобождения, пока его забытье не было прервано уколом света.
Сначала одна, сияющая подобно звезде, ярко-голубая точка. Затем еще и еще, пока чернота не наполнилась россыпью крохотных огоньков, словно миллионом светящихся глаз.
Они подмигивали. Они наблюдали.
Эреб повис и застыл в черноте, боль в искалеченном лице уже забылась.
— Чего вы от меня хотите? — спросил он.
Ответ пришел одновременно из миллиона глоток, на мертвых и на пока еще живых языках. Слова проговаривались задом наперед и передом назад, во всем спектре звуков: от гортанных до самых пронзительных. Но смысл был ясен и так.
— Выбери свой путь, — отвечали глаза.
Перед ним расстелилась паутина возможностей, а глаза-огоньки объединились тонкими нитями судьбы и случайностей. Они соединялись во времени и пространстве, сквозь реальность и нереальность, предлагая миллиард вариантов грядущих событий. Чтобы достичь самого заветного, Эребу оставалось лишь следовать нитям.
— Пытаешься заманить меня в мою собственную ловушку? — усмехнулся Эреб. — Знакомая уловка, демон. Я уже много раз ходил по таким тропам с тебе подобными.
— Никаких уловок, — хором отозвались голоса. — Путь к грядущему — это путь к уже наступившему. Мы можем показать возможности, но выбор должен сделать ты. Ведь ты — инструмент.
— Ну тогда развлекайте. Как мне играть в вашу игру? — спросил Эреб.
Ответ был телесным. Плоть капеллана затрясло от боли, росли кости и рвались мышцы. Ребра разломились, и через лопнувшую кожу из лопаток вырвались огромные крылья.
Эреб стряхнул кровь и ихор, давая свету глаз обогреть новые конечности. Он чувствовал, как его собственная живительная влага прокачивается через незнакомые вены, пока ему наконец не удалось расправить широкие и мощные крылья. Темный апостол мог бы сравнить себя с легендарным ангелом Сангвинием, но если у примарха Кровавых Ангелов крылья были непорочно белыми, то новые конечности Эреба переливались всеми красками мироздания. По всей их длине вспыхивали молнии и искры всевозможных синих и зеленых оттенков, подсвечивавшие розовато-коричневые перепонки и желто-оранжевые перья. Между крыльями струилось жидкое золото, застывавшее колдовскими символами и рунами и снова таявшее, чтобы образовать новые формы, незнакомые даже Эребу со всеми его дьявольскими познаниями.
— Выбери свой путь, — повторили глаза.
И вот он полетел на птичьих крыльях к свету. Эреб добрался до красноватого пятнышка и очутился в песках бескрайней пустыни. На обритую голову обрушился гнетущий зной, возвещавший о наступлении долгодня.
— Знакомое тебе место, — сказали глаза.
— Как бы я не узнал Колхиду, — ответил Эреб. — Мир моего рождения. — У него не было губ, чтобы выговаривать слова, но они прозвучали по-юношески, высоко и мягко. Космодесантник понял: то был его собственный голос, не испорченный генетическими и хирургическими манипуляциями, проведенными на пути становления воином Императора. Он взглянул вниз, на свои ладони — маленькие и слабые. На коже еще нет чернил, которыми будет покрыто его физическое тело.
Но в этих руках уже была власть. Темный апостол видел, как пальцы крепко сжимают гарроту, тугую проволоку, обвитую вокруг шеи другого юноши. Мальчика звали Эребом — настоящим Эребом, от которого капеллан получил свое имя, — и он умирал. Как только свет в глазах потух, руки ослабли, и тело осело на землю. С предсмертным вздохом юноша передал имя своему убийце, и Эреб встал на песок родного мира.
— Первый выбор, — сказали глаза, — определивший твой путь.
— Не первый, — усмехнулся Эреб.
Пустыня отступила, и он вернулся в пустоту.
— Сделай следующий шаг, инструмент, — приказали глаза.
Эреб двинулся через галактику возможностей, направляемый чувством собственной реальности. Он очутился на Ксенобии, мире интерексов, и понаблюдал за собой в момент похищения анафемского клинка из Зала Оружия, которое продолжило цепь событий, начатых много веков назад. Затем последовали Давин и ранение Гора, после чего Эреб оказался над знакомой сферой Исствана III. На поверхности, будто круги на воде, расцвели вирусные бомбы, а миллиарды душ встретили погибель по прихоти темного апостола.
Перемещаясь во времени и пространстве, Эреб наслаждался этими переживаниями, и каждое из них было триумфом его знаний и прозорливости. Ободренный своими успехами, он полетел к очередному огоньку. Этот блестел тошнотворным светом, а при приближении Эреба застучал с нечестивым звуком.
Сигнус-Прайм. Место его величайшего провала, там где Сангвиний сорвал тщательно продуманные планы по приведению Кровавых Ангелов под знамена Гора. Он наблюдал, как великий Жаждущий Крови по имени Ка'Бандха предлагает примарху свой дар, и видел, как разматываются нити возможностей: в далеком будущем Сангвиний выступил бок о бок со своими братьями против Анафемы, на руках кровь лоялистов, в сердце кипящая ярость.
Но Ангел сделал выбор, и теперь Несущий Слово смотрел, как обрываются сотни тысяч нитей возможностей. Красное око в центре паутины померкло, и Эреб оказался перед своим повелителем, как раз в тот момент, когда Гор взял своей громадной рукой атам темного апостола. Проклятый клинок глубоко вонзился в плоть лица, разрывая мышцы и скребя кости черепа, и с него снова содрали кожу.
Космодесантник задохнулся от боли, вновь пронзившей нервы. Даже фантом этого ощущения доставлял мучения, но через мгновение все исчезло, и темный апостол вновь окунулся в черноту.
— И зачем мне это, демон? — огрызнулся Эреб. — Я знаю достаточно о Сангвинии и его кровожадных сыновьях, а свое наказание несу с покорностью.
Яркость глаз на мгновение померкла, словно подмигивая, и по невозможности пронесся звонкий смех:
— Лжешь, ты лжешь.
— Значит, мы похожи, — сказал Эреб. — Впрочем, неважно. Это уже в прошлом, покажи мне, что должно произойти.
— Все уже случилось, и все только предстоит, — ответили глаза.
— Будь это правдой, меня бы здесь не было. Нет, демон, я нужен тебе. Как и твоему хозяину, так и его братьям в Пантеоне. Я нужен им. И раз вам всем так важно, то направляйте, чтобы я смог продолжить свою работу.
— Мы показываем тебе пути, следовать им должен ты.
— Тогда прочь с дороги.
И вот Эреб летел, отдавшись собственным ощущениям и порывам варпа. Он видел новые неудачи: миры, где Дорн заточил Пертурабо в невозможную тюрьму, а Лев выследил и убил жалкую фигурку Ночного Призрака. Где Хан и его сыновья одолели Мортариона и его упрямую Гвардию Смерти, очистив Галактику от их гнилостного прикосновения; и где дети Фулгрима разошлись на все четыре стороны — их эгоизм разбил легион прежде, чем они смогли собрать свои силы.
Эреб зарыдал, глядя на эти возможности, и кровавые слезы падали с покалеченного лица, когда Гор сразил самого Лоргара.
— Все неправильно, — прошептал Эреб, впервые в жизни усомнившись в своем предназначении.
Глаза услышали его.
— Ты — инструмент, — сказал демон. — Только ты можешь это изменить.
Наконец Эреб достиг сердца паутины. Звезда в центре сияла холодным и неприветливым светом, сменив красный оттенок на золотистый. Темный апостол забил крыльями и попробовал улететь, но огонек увеличился в размерах, превратившись в солнце и притянув космодесантника своими гравитационными силами. Светило раздувалось, пока не затмило все остальные огни в Галактике, пока не поглотило всех остальных богов в космосе. Ибо именно этим оно и было: богом. Единственным оставшимся.
Проваливаясь в это ужасное солнце, Эреб пытался прикрыть глаза, но тщетно, ибо на его освежеванном черепе отсутствовали веки. Свет пробивался сквозь кожу и плоть рук, подсвечивая кости внутри. И этот холодный свет опалял мышцы и сухожилия изуродованного лица, заставляя Несущего Слово вопить в муках, пока тот снова не увидел черноту.
Эреб вздохнул через дыру на месте носа, и огни вернулись. Перед ним расстилалась паутина, ее варианты возможностей были восстановлены, а нити судьбы снова стали целыми.
— Выбери свой путь, — повторили глаза.
— Отсюда нет выхода, — прошипел Эреб. — Никакая это не игра. Просто тюрьма.
— Есть только один Путь, и ты должен по нему пройти.
— Отчего ты так уверен? — спросил Несущий Слово.
— Мы это видели.
— Ну так покажи.
— Мы не можем. Мы не можем вести, только наблюдать.
— Тогда одолжи мне свои глаза, — не унимался Эреб.
— Нет. — Единственное слово, сказанное миллионом голосов. Они кричали и вопили его, они рычали и шептали его, хохотали, и ехидничали, и выплевывали его.
Все, кроме одного. Маленький, тихий, почти незаметный в какофонии собратьев, он дал другой ответ:
— Да.
Будь у Эреба губы, то они расплылись бы в хищной улыбке.
— Видишь, демон? Всегда есть другой путь.
Он повернулся на звук и уставился безвекими глазами во тьму. Слово донеслось от крошечного огонька среди звезд, слабого и вызывающего жалость. Воспарив на не-своих пернатых крыльях, Эреб направился к нему.
Наконец темный апостол прилетел к птице, которая неведомо как порхала в пустоте, такая маленькая, такая хрупкая на фоне бесконечной черноты. Понимая царство демонов лучше кого бы то ни было из живых, Эреб легко поймал пташку, хоть та и хлопала крыльями в попытках скрыться. Он укрыл ее в татуированных ладонях; птица казалась крошечной, размером не больше детской игрушки. Он ощутил биение ее сердца, неровный, никогда не повторявшийся ритм. Существо смотрело на него глазами-самоцветами: один чистейший голубой, другой — топазово-желтый.
Имя.
— Таким, как вы, сложно не поделиться знанием, — сказал Эреб. — Поэтому прячете его в маленьком и труднодоступном месте. — Он погладил оперение птицы большим пальцем. — Но я очень хорош в умении находить то, что не могут найти другие, и в добавок очень терпелив. К тому же мне известен самый важный вопрос.
И тогда Эреб задал свой вопрос и поднес к уху птицу в ожидании ответа. Пташка произнесла всего одно слово, едва слышно, как загадывают желание.
Отсутствие губ не позволило капеллану улыбнуться, поэтому с оскаленной пастью черепа Эреб двумя пальцами свернул птице шею и произнес то самое слово, которое она ему прошептала.
Вернулась тьма.
Темный апостол открыл новые глаза, чтобы увидеть меняющуюся паутину, и, когда нити судьбы прояснились, моргнул веками из свежей красной кожи. Исчезли миллионы линий, а несколько стали ярче, соединив точки света в единый путь до самого центра, в котором огнем сверхновой горело красное око.
Хохоча, Эреб отправился по этому пути. Он продолжал смеяться, когда пылающий глаз сжег оперение его крыльев и когда с приятным чувством нырнул вниз, вниз, навстречу красному оку в центре этого переплетения, погрузившись целиком в его бурлящее, пузырящееся море чистого Хаоса.
И в этом море он был не одинок. Извивающиеся существа ощупывали его кожу, выискивая информацию — выискивая слабости. Его разум щекотали крошечные кусочки сознания, будто пальцами проводя по мыслям, тогда как проплывавшие через Великий Океан громады просто отталкивали капеллана со своего пути. Эреб открыл новые глаза и увидел все это: невозможные цвета и бесстыдные движения, непостижимую для смертных истину. Изначальную Истину. Но за ним тоже наблюдали. Сквозь бесконечность за ним следили глаза, и он почувствовал, как тело содрогнулось.
Тепло варпа рассеялось, и Эреб оказался высоко над красным миром. Гравитация потянула его, и он устремился навстречу красной земле, вращаясь и сгорая как метеор. Кожа обугливалась и отслаивалась, пока он прорывался сквозь газообразную оболочку, обнаженные мышцы и кости пылали в огне атмосферного входа. Мучительная боль заполнила тело, заполнила чувства, пока все вокруг не окрасилось красным. Красным от огня, красным от боли, красным от мира внизу.
Боль перешла в примитивную ярость, такую же красную, как и планета под ним, и Эреб наконец упал на землю.
Красный сменился черным.
Эреб очнулся под низким и тяжелым небом цвета старой раны на дне кратера, образовавшегося в результате жесткого приземления. Тело Несущего Слово снова налилось постчеловеческой силой, но он был обнажен и чувствовал, как острые камни поверхности планеты впиваются в его незащищенную кожу. Поначалу Эреб принял их за песок, но, когда он перевалился через край воронки, захрустев, земля поехала под его весом. Капеллан наклонился, чтобы подробнее ее рассмотреть. Пошарив обожженной рукой по поверхности, он нащупал фрагмент покрупнее и поднес его к лицу. Ему предстала безошибочно узнаваемая кривизна человеческой глазницы, края которой были раздроблены ударом и истерты временем.
Он стоял на сплошном ковре из раздробленных черепов, простиравшемся от горизонта до горизонта. Взглянув на север, Эреб увидел нечто, напоминавшее красное солнце: оно низко висело на небе и горело сквозь облака, словно жаровня, словно циклопический глаз чудовища.
Пока Эреб наблюдал, это чудовище собралось воедино, образовав гору тьмы. На широком черепе горели глубоко посаженные глаза-жаровни, а из головы вырастали огромные рога, увенчанные остриями из полированной меди. Губы создания скривились в оскале, обнажив выступающие из клочьев пены почерневшие клыки-горы. Громадная тварь состояла из теней, прочных и одновременно клубящихся, подобно туману, а широкое и мощное тело высилось на четырех гигантских ногах, внушительных как континент.
Чудовище понаблюдало за ним, и затем заговорило.
— Жалкое создание! — прорычало оно голосом, подобным землетрясению. Черепа загремели на земле, словно от страха. — Как ты смеешь мешать моему триумфу?
Эреб боролся с желанием вздрогнуть, когда обжигающий ветер прокатился по его израненному телу.
— Я прошу у тебя помощи, — ответил Эреб, твердо глядя в лицо чудовищу.
Оно ударило копытом по зыбкой земле, отшвыривая огромные массы раздробленных костей, и фыркнуло, выпуская из ноздрей облака темного пепла.
— СЛАБАК! — прорычало оно. — Никакой помощи. Здесь не дают, только берут. Только сила.
— Я иду по Пути, — призвал Эреб, пытаясь унять гнев чудовища. — У нас один повелитель.
— Обманщик, — сказал зверь. — От тебя несет Изменяющим Пути. Ты не чемпион.
Раздался раскат грома, похожий на барабанный бой огромной, идущей на войну армии. Чудовище понеслось вперед, стуча копытами по костям и с каждым шагом разбивая под ногами тысячи черепов. Оно опустило голову для удара, и Эреб разглядел, что рога с медными кончиками покрыты засохшей кровью пронзенных жертв.
Темный апостол позволил твари приблизиться, прошептав слова защиты и темного спасения за мгновение до столкновения. Массивная голова обрушила на его грудь удар, после которого его грудная клетка должна была разлететься на куски.
Эреб взмыл в небо, вновь кувыркаясь в густых облаках до самой высшей точки полета, пока не рухнул на усыпанную костями землю, проложив борозду в слое черепов, после чего остановился.
Пришла боль: красная и разбухшая, будто невысоко поднявшееся солнце. Удар раздробил кости в груди и конечностях, разорвал мышцы, вены и артерии. Эреб давно уже не был прежним, но он все еще оставался космодесантником и мог определить масштабы своих повреждений так же хорошо, как и его братья.
Оглянувшись назад, он увидел, что зверь не отказался от погони и уже несется к нему, снова сотрясая копытами землю.
Эреб заприметил и кое-что еще — блеск золотистого металла среди осколков костей. Он моргнул, отгоняя сильнейшую боль, и, пока зверь надвигался, сосредоточился на предмете: отбрасывая нетвердой рукой челюсти и глазницы, капеллан раскопал верхнюю часть крепкого парапета. Материал потускнел, но был еще прочен; на нем красовался хорошо знакомый Эребу рисунок: идеально ровные линии вырезанного на металле двуглавого орла.
— Я знаю это место, — сказал Эреб и повернулся лицом к зверю, тут же принимая очередную атаку.
Боль расцвела в израненном теле; удар оказался такой силы, что оба его сердца зашлись, а новые глаза затянуло пеленой.
— Это Терра, — прохрипел Эреб, кое-как поднимая изломанное тело на ноги. В его голосе прозвучало столько благоговения, сколько он мог собрать. — Величайший мир Империума. Разорить его… Что за зверь способен на такое?
Существо не остановилось, но замедлилось и подняло голову.
— Я. Я убил их всех, — раздался ответ.
— Как ты убил стольких? — спросил Эреб, постаравшись добавить в свой тон удивление и благоговение.
Чудовище повернулось и стало кружить вокруг Эреба, черный дым скрывал его демонические черты. В ответ оно фыркнуло:
— Я — разрушитель миров. Я убивал, убивал и снова убивал. Даже когда они молили о пощаде, я забирал их головы и пил их кровь.
— Невозможно, — возразил Эреб. — Ни одно существо не смогло бы убить стольких людей.
— Да что ты знаешь об убийстве! — проревел зверь, поднимаясь на задние лапы и едва не задевая облака над косматой головой. — Ничтожная душонка, ты просишь помощи у такого великого, как я, а потом сомневаешься в моей же силе? — Он с грохотом обрушился передними ногами, вбив огромные копыта глубоко в толщу черепов. Сила удара едва не свалила Эреба с ног, и острые кусочки сломанных костей, подброшенные демоном, исполосовали его тело, оставив на татуированной коже красные линии. И снова темного апостола не смутила демонстрация силы зверя.
— Я напутствовал Чемпиона больше, чем кто-либо из мне подобных, — сказал Эреб. — Наставлял его в поклонении твоему господину. Я — Эреб, и я заложил фундамент этих событий. — Он воздел руки, указав ими на усыпанный костями пейзаж.
Чудовище фыркнуло, выпустив в пепельное небо клубы дыма.
— Имя из далекого прошлого, — произнесло оно, вглядываясь красным глазом в изломанную фигуру Эреба. — Я знал того Эреба под другим именем. Инструмент.
— Меня так называли, — подтвердил темный апостол.
— Кто?
— Другой.
— Из моего рода?
— В некотором смысле, — сказал Эреб, уклоняясь от ответа. Сравнение зверя напротив с приспешниками Тзинча ничем хорошим не закончится.
— Тот инструмент мертв, — продолжил демон. — Раздавлен колесами времени и насилия, подобно другим хрупким душам.
— И все же я стою перед тобой. Я намерен воплотить эту реальность — дать тебе черепа, которых ты алчешь. Но мне нужна помощь.
Чудовище зарычало, выдыхая пламя в небеса.
— Тогда проси, инструмент. Ради этой последней битвы ты получишь желаемое.
— Я лишь прошу, — сказал Эреб, — присоединиться ко мне.
— Присоединиться к тебе? — Снова загремел гром — демон грубо и свирепо захохотал. — Не только слаб, но и глуп. Здесь только я. Все прочие пали. Я — победитель. Зачем мне связывать себя с тобой?
— Потому что я могу предложить тебе невиданные поля сражений. Ты сможешь покорить новые миры и пролить свежую кровь. Я приведу тебя к миллиардам, триллионам черепов, которые ты сможешь взять во имя своего господина. В чем смысл оставаться здесь, среди призраков убитых?
— Чтобы слышать их плач, — сказал зверь. — Их крики, их боль, их смерти — каждый миг я слышу нескончаемое восславление Кровавого бога.
— Я их не слышу, — честно ответил Эреб. До него доносился лишь хруст костей под огромными копытами зверя да свист и вой ветра, проносящегося по убитому миру.
— Они рыдают и стенают, воют и плачут, — продолжил зверь. Из его горла вырвался резкий звук, бурный и влажный. Эреб догадался, что это смех. — Даже сейчас, когда я перемалываю их сухие кости в порошок, они все еще молят о пощаде.
— Хотел бы я услышать их крики, — сказал Эреб, — и тогда бы рассказал Чемпиону о твоих деяниях, чтобы тот знал свое место. — Пытаясь успокоить зверя, капеллан поднял руку, незаметно выводя в знойном воздухе фигуры. — Но сдается, что у тебя недостаточно власти, чтобы удовлетворить такую просьбу.
— Глупец! — прорычало оно. — Я стою здесь, на этом мертвом мире, близ конца всего сущего, и ты считаешь меня слабым? Так получи мой дар! Услышь о моей силе от тех, кто был ею уничтожен!
Звук нахлынул на Эреба, подобно разорвавшейся бомбе, — нестройный хор десяти миллиардов душ, вопящих из последних сил. Они кричали о помощи, кричали от боли, кричали своим матерям и отцам, кричали своим детям и возлюбленным. Целого эона не хватило, чтобы притупить их агонию, и темный апостол купался в ней, позволив ей восстановить себя.
Громче прочего черепа выкрикивали единственное слово. Оно было древним, как первые цивилизации, и темным, как душа. Имя.
Его слоги не предназначались для языков из плоти и крови, но Эреб все равно придал слову форму. Используя все свои познания варпа, чтобы не потерять контроль над телом или разумом, Несущий Слово произносил имя, не звучавшее со времен смерти этого мира.
Свет глаз-жаровен постепенно угасал в туманном небе, пока на море черепов не опустилась тьма. Их крики убавились до шелеста, пока не умерли окончательно — как только на останках Терры воцарился мрак, десять миллиардов душ обрели наконец покой.
Какое-то время тьма была абсолютной. Затем медленно, невыносимо медленно она сгустилась, образовав блестящие озера черноты. Гладь мрака стала зеркальной, и на ее поверхности Эреб увидел мимолетное отражение. Всего лишь лицо — ну или так называемое лицо, — красное, грубое и ухмыляющееся. Его собственное, вдруг осознал он, хотя теперь оно сильнее, чем прежде, напоминало лицо одного из нерожденных.
Еще он слышал, впервые по-настоящему слышал при помощи того нового чувства, которое передал ему приспешник Кровавого бога. Напряженно вглядываясь во мрак, Эреб различил прерывистый звук, поначалу тихий. Чем больше апостол вслушивался, тем сильнее звук нарастал по частоте, громкости и темпу, пока не превратился в апокалипсическую музыку. Это была заунывная песнь созидания и разрушения, в нотах которой было записано существование всего сущего, и на ее фоне Эреб слышал шепот десяти триллионов голосов, суливших ему свои секреты и свою силу, если он только отдастся им. Чтобы не потерять рассудок, капеллан полностью отстранился от звуков, и остался только стук капающей, капающей, капающей крови.
Крови, прямо в лужи черноты. Глянцевитой крови, насыщенной и темной, как вино. От ее поверхности, соблазнительно подмигивая, отражались огоньки свечей, и, заглядевшись на их свет, Эреб обнаружил себя в какой-то комнате.
Место являлось тронным залом, центральной точкой какой-то древней и забытой империи. Стены сложены из блоков песчаника, на поверхности которых были высечены очертания. Запутанные линии и округлые изгибы, казалось, начинали двигаться, стоило Эребу задержать на них взгляд; они кружились и корчились, образуя непристойные рисунки и нечестивые символы. Их движениям вторили сотни бледных тел, распростертых на полу зала. С первого взгляда Эреб принял их за ксеносов — настолько они были странными, — но при должном рассмотрении узнал в них людей — пусть и особей, на протяжении тысячелетий лишенных света и пропитания. Сгорбленные и безволосые, эти жалкие существа дрыгались и выли, поднимая короткие руки и устремляя к центру комнаты покрасневшие глаза в состоянии то ли явного экстаза, то ли агонии.
В центре комнаты, под теряющимся во тьме потолком, стоял трон, выточенный из черного обсидиана. Сидящий на нем объект поклонения гомункулов было прекрасно видно с любой стороны.
На сиденье свернулся змей с чешуей нежно-розового и бледно-лилового цвета. Длинный язык высунулся изо рта, пробуя на вкус душистый воздух, а голова наклонилась к Эребу и впилась в него пристальным взглядом черных глаз. Паства вокруг заскулила, осознав присутствие чужака.
Змей заговорил мягким, исполненным ласки голосом:
— Чего ты желаешь, Эреб?
— Тебе известно мое имя.
— Мне известно много тайн. Я знаю, что ты отнял это имя у другого, оставив его умирать, истекая красной кровью на желтый песок. Я знаю, что ты скрываешь истины — свои истины — даже от отца и его братьев; я также знаю, что сегодня ты пришел за моей помощью. — Змей стал медленно распрямляться, и канаты его мускулистого тела медленно соскальзывали с сиденья трона. — Но я не спрашиваю, зачем ты пришел. Я спрашиваю, чего ты желаешь.
— У меня нет никаких желаний. Я существую только для исполнения воли Пантеона.
Змей зашипел, выдавая подобие смеха.
— Все люди чего-то желают, Эреб, — прошептал он. — Даже те, чей путь предопределен самой судьбой.
Внезапно наступила тьма, а когда она рассеялась, комната изменилась. Стены из каменных стали металлическими, из тепло-желтых — холодно-зелеными, покрылись пятнами и деформировались. Стук капель крови по камню сменился тревожным гулом когитаторов и механизмов, извилистые символы превратились в грубые, нацарапанные на краске руны.
Трон остался, хотя тоже преобразился, и уже без змеи. Вместо нее там восседал человек. Нет, не человек — выше, шире, сильнее. Космодесантник.
Нет, еще крупнее.
Примарх.
Гор поднялся со своего трона и навис над Эребом, его доспехи были черны как уголь, а глаза горели ненавистью. Уставившись вниз — властно и презрительно, — магистр войны заговорил.
— Эреб, — прогремел Гор, не скрывая в голосе злобу. — Ты вернулся, чтобы в который раз меня разочаровать.
— Мой владыка... — невольно начал Эреб. Он никогда не разделял благоговения братьев перед примархами, но капеллан оставался космодесантником и чувствовал, как эта имитация магистра войны буквально физически подавляет его.
— Тебе не следовало приходить сюда, — продолжил Гор, будто выплевывая слова. — Ты мне не нужен. Ты никогда не был мне нужен.
— Но, мой повелитель… — Едва Эреб запротестовал, его остановили. Лицо примарха исказилось от ярости, и Гор поднес Коготь к горлу темного апостола.
— Молчи, червь. Эреб, я уже знаю, что ты скажешь. Что это ты организовал мое возвышение, что только ты можешь вести меня как Чемпиона Пантеона. Что твоя история так же важна, как и моя собственная — возможно, даже более — и что я должен следовать за тобой.
Пока голем говорил, холодный металлический палец провел по линии яремной вены апостола. Тон Гора изменился: теперь он был сладостным и насмешливым.
— И я спрашиваю тебя — разве это так? — Красные глаза вперились в Эреба, словно пламенем пронизывая его разум. — Думаешь, что это ты организовал мое возвышение? Ты? Нищий отброс из захолустного мирка? Странствующий проповедник, пастух без стада? Да кто ты вообще для такого божества, как я? — Примарх, казалось, рос, увеличиваясь в размерах, пока не стал почти вдвое выше Эреба.
— Твои мелочные убийства — ничто, — усмехнулся Гор, понизив голос. — Баловства с варпом — не более чем уличные фокусы, ходы твоих пешек я предвижу на сто лет вперед. Ты мне не нужен. И никогда не был мне нужен. И в славном будущем никто не вспомнит о твоей смерти. В моем будущем.
Гор отвернулся от Эреба — белая волчья шкура и трофеи из черепов взметнулись при повороте — и с мостика «Мстительного духа» всмотрелся в висевшую перед ним серую сферу. В это время на поверхности планеты распустились крошечные цветы пламени.
Похожее пламя зажглось в груди Эреба. Оно разгоралось быстро, подпитываемое воспоминаниями об унижениях, порицаниях и наказаниях. Он отдал себя Пантеону, повел их Чемпиона по Пути — капризного, самовлюбленного Чемпиона — и вот его награда? Увечье от рук простой пешки?
Пламя покинуло грудь Эреба, теперь яростно обжигая руку. Опустив взгляд, он увидел в ладони атам, полированная черная рукоять которого явственно пульсировала энергией. Темный апостол чувствовал желания клинка, его потребности. Он кричал, что хочет перерезать горло магистру войны, вонзиться ему в хребет, отведать его тронутой варпом крови. В лезвии пульсировали стыд и унижение, месть и гнев.
Взяв его обратным хватом, Эреб занес оружие. Терминаторский доспех Гора был древним, но атам — оружие варпа и способен разрезать самую толстую броню, словно шелк. Как просто — вогнать кинжал в спину магистру войны. В отличие от Давина, в этот раз он от раны не оправится.
— Он несовершенен, — неведомо откуда заговорил змей. — Ты можешь убить его, занять его место, стать истинным Избранным. Это так просто...
Эреб моргнул новыми глазами, и комната замерцала, металл на мгновение сменился камнем. Твердым, как и его решимость.
— Я не собираюсь свергать Гора, — сказал Эреб. — Пантеон выбрал своего Чемпиона, и я прослежу, чтобы воля богов была исполнена.
Темный апостол бросил атам на землю. Тот упал острием вперед, пронзив металлическую палубу «Мстительного духа», и корабль тут же развалился на части. Эреб вновь оказался в древнем каменном зале.
— Какая выдержка, — сказал змей с притворным восхищением в шипящем голосе. — Твои глаза яснее, чем у большинства тебе подобных, Эреб, тебя так просто не обмануть. Быть может, стоит показать тебе истину?
Комната снова потемнела, а с вернувшимся светом вернулись и песчаные стены. Как и хныкающие гомункулы вместе с троном. Исчез только змей, теперь на его месте сидел человек.
Когда-то полный сил, сейчас мужчина умирал, его тело было изломано и опустошено временем. Из запястий текла черная кровь, отбивающая нескончаемый кап-кап-кап. Высеченные в каменном полу каналы направляли жизненную влагу, собирая ее в протянувшиеся по всей длине комнаты желоба.
Гомункулы купались в крови, размазывая ее черноту по бледным телам, и загребали жидкость широкими горстями в беззубые рты. Одна из тварей подтащила себя к Эребу, спрятав лицо за согнутой рукой. В двух длиннопалых руках она держала кубок, до краев наполненный темной кровью.
— Испей до дна, — произнес змей, все еще скрываясь от взгляда Эреба. — Ты заслужил эту награду.
Жидкость обладала сладким ароматом, напоминающим запах спелых фруктов в жаркий день.
— Этот человек готов поделиться силой. Видишь? Он отдает ее охотно. Возьми ее. Возьми ее себе.
Эреб смотрел, как его собственные руки обхватывают золотой кубок и подносят его к губам, заставляя выпить.
— Ты заслужил это — и только ты. Ты посвятил свое существование этому делу, и вот твоя справедливая награда. Пей из чаши.
Кубок коснулся рта Эреба, и капеллан уже почти ощутил, что было внутри. Экстаз и агония, вершины чистейших ощущений. Появившийся, словно из эфира, змей обвился вокруг ног темного апостола. Эреб чувствовал, как под пастельной кожей шевелятся ребра, напоминая работу тысячи невидимых ног.
— Я дарую тебе свой язык, чтобы ты мог насладиться этим подношением, — прошептал демон с эйфорией в голосе. Эреб почувствовал легкое касание около уха, мягчайшее ощущение дыхания на коже. Темный апостол закрыл глаза и раскрыл свои новые чувства: видение, вкус и слух. И он расслышал слово, тихое, будто касание губ змеиного шепота. Имя.
Эреб выпустил кубок из рук. Кровь разлилась по древнему камню, и слепые гомункулы завизжали от восторга, шлепая длинными языками по пыльному полу в поисках темного нектара.
Развернувшись, темный апостол схватил змея за горло. Тот зашипел и защелкал длинными клыками, его тело извивалось и корчилось, пытаясь вцепиться в незащищенную кожу запястья. Но первый капеллан не позволил.
— Я ожидал большего, демон, — проговорил Эреб своим новым языком, теперь полным и длинным. — Ты не сможешь искусить меня дешевыми иллюзиями и простой властью над столь низменными существами. — Он пнул ближайшего гомункула, и тот с визгом бросился прочь. — Соблазн — это твоя тюрьма, я же из нее давно бежал. Ты спрашиваешь, чего я желаю? Я желаю гораздо большего, чего может постичь существо с твоими ограниченными возможностями.
— Чего ты хочешь? — прохрипел змей в его руке, его пасть пенилась ядом.
— От тебя, демон, — больше ничего, — сказал Эреб. — Ты уже дал мне все, что нужно.
Как только капеллан произнес имя, змея затрепыхалась в руках, и Несущий Слово бросил ее на пол зала. Демон умер, ударившись о древний камень: чешуйчатая кожа в мгновение ока превратилась в бумагу, под которой показалась гниющая плоть и белые кости.
Время, казалось, ускорилось до невозможности, и распад охватил остальные части храма. Гомункулы чахли и умирали, их хрупкие и уродливые скелеты превращались в пыль на глазах у Эреба. Эпоха пролетела за мгновение — рухнули даже каменные стены храма, сточенные продолжительной эрозией.
За стенами показались остатки первобытного города, зиккураты и башни которого уже опустели и рассыпались. Пока Эреб наблюдал за происходящим, развалины заросли растительностью, разлагающаяся зелень мха и ползучих трав поглощала мертвый город, пока не осталось никаких признаков цивилизации. Появившийся лес гнил и умирал с той же ужасающей скоростью, его флора становилась мягкой и бурой, распадаясь и формируя слой за слоем отвратительную мульчу.
Время замедлилось, словно устав от своего бешеного темпа, и Эреб обнаружил себя стоящим по колено в бескрайнем болоте. Серо-зеленая дымка висела над стоячей водой, подернутая пленкой поверхность лишь изредка нарушалась всплесками и рябью населявших ее существ. От города, от творений рук разумных существ не осталось и следа — только могильная тишина.
И тут же в тишине раздался колокольный звон, искаженный и слабый, как будто туман с тишиной перевирали его музыку, пока та добиралась до ушей Эреба. Неловко ступая по протухшей воде, темный апостол последовал за звуком, изо всех сил пытаясь на нем сосредоточиться, и лишь спустя время увидел, как в унылых потемках поднимается тусклый свет. Подступивший ближе огонек обрел очертания фонаря на корявой ветке, подвешенного на носу деревянной лодки.
Челн был старым, но не настолько древним, как его кормчая. Эреб поначалу принял фигуру за труп, однако ее голова медленно повернулась, и на него уставились невидящим взглядом молочно-белые глаза. Ее волосы были спутаны, кожа — обвисла, как тающий жир на серой свече.
— Потерялся, да? — спросила кормчая. — Здесь легко заблудиться, путник. Пойдем со мной, у меня найдется местечко для отдыха.
Голос женщины не соответствовал ее внешности, он звучал тепло и успокаивающе, и капеллан обнаружил, что его тянет к нему.
— Это место моего испытания, — проговорил Эреб.
— Тише, путник. Ты, должно быть, устал. Ты проделал такой долгий путь. — Она похлопала узловатыми пальцами по скамье рядом с собой и беззубо ухмыльнулась. Лишенный иного выбора, кроме как провести вечность в безмолвном болоте, Эреб перевалил свою мускулистую тушу в лодку и уселся рядом с кормчей.
В пути они почти не разговаривали. В спокойном молчании женщина гребла к своему жилищу — хижине, возвышавшейся над болотом на шатких деревянных сваях. Внутри было сыро, то тут, то там попадались пучки подрагивающего мха, но Эреб находил это место до странности уютным. Он решил прислушаться к словам кормчей и немного отдохнуть, прежде чем продолжить путешествие. Несущий Слово устроился в свободной комнате на койке, которая, казалось, идеально подходила ему по размерам. И вскоре провалился в сон.
Проснувшись, Эреб обнаружил, что женщина находится в его комнате. Ее кожа была испещрена язвами, из которых сочилась желтая жидкость.
— Ты хорошо отдохнул? — спросила она своим теплым голосом.
— Да, — правдиво ответил Эреб. Сон был таким глубоким, таким превосходным, что очистил его разум от предыдущих испытаний, избавив от боли, гнева, устремлений. Настолько глубоким, что темному апостолу было трудно вспомнить, как он оказался в этом месте. — Я пришел сюда с определенной целью, — медленно произнес космодесантник.
— Вряд ли она была важной, раз ты ее забыл, — сказала женщина, и широкая улыбка расплылась по ее кровоточащим губам. — Давай, выпей, — предложила она и протянула деревянную чашу с вязкой жидкостью. Не задавая вопросов, Эреб принял миску и опрокинул ее содержимое в рот. Жидкость оказалась такой же согревающей, как и голос женщины; все заботы улетучивались по мере того, как действие отвара расходилось по телу.
Дни тянулись неделями, пока понятие времени не перестало иметь какой-то смысл. Жизнь на болоте стала привычной. Женщина будила Эреба миской очередного варева, а затем удалялась на кухню, где часами напролет смешивала и взбалтывала ингредиенты из своего сада. Тем временем космодесантник, все еще нуждавшийся в пропитании и не зная, чем еще заняться, добывал пищу, охотясь на населяющих болото земноводных.
То были жирные твари с раздутыми от накопленного газа животами. Когда Несущий Слово протыкал бородавчатые шкуры, существа лопались и издавали влажный, почти извиняющийся звук в тихой болотной дымке. Вонь от их смертей была чудовищной, но Эреб этого не чувствовал — его некогда острое обоняние притупилось по какой-то забытой причине.
Капеллан нес дневную добычу через плечо, словно трофеи, — он насаживал их пастями на ветку, которую заточил одним из ржавых разделочных ножей хозяйки. Эреб предложил ей одно из существ — как всегда, — но женщина не стала есть. Несмотря на хорошо оборудованную кухню, больное тело и явное недоедание, он ни разу не видел, чтобы еда касалась ее губ.
Женщина, вроде бы, ценила ингредиенты, которые он ей приносил, но все равно упрекала за ежедневный труд.
— Эта охота требует стольких усилий. Не отдохнуть ли тебе здесь, со мной? Мне была бы очень приятна твоя компания.
— Даже таким, как я, нужно есть, — оправдываясь, сказал Эреб, но с этими словами он увидел в охоте то же, что и женщина: пустую трату времени. Воздух в хижине был густым, почему-то гуще, чем облако вонючего тумана, нависшее над трясиной снаружи. Дыхание давалось с трудом, а руки становились неподъёмными даже при перекладывании жирных жаб в котелок хозяйки.
— Ну зачем столько бороться? — мягко спросила женщина. В ее открытой пасти виднелись мертвенно-черные десны, а сквозь рваную кожу щек проглядывались кости челюсти. Пока хозяйка говорила, упитанные круглые мухи, придававшие голосу жужжащий тон, садились ей в рот.
— Уступи. Отпусти.
Протянув костяную руку, она коснулась предплечья Эреба, и тот провалился в успокаивающую темноту.
Когда он очнулся, женщины не было. Привычно занимаемый ею пост у кухонной плиты пустовал, и Эреб не упустил случай порыться в шкафах и ящиках. Они были забиты под завязку, в каждом насованы как свежие, так и засушенные ингредиенты. Связанные пучками извивавшиеся красные черви; завернутые в бумагу грибы с фиолетовыми шляпками, оставлявшие на пальцах желтую густую субстанцию; банки с налитыми кровью глазными яблоками, которые почему-то все еще моргали. Он перебирал каждый ящик, рассеянно ища что-то, чего не мог вспомнить. Эреб уже было вернулся на свою койку, как вдруг заметил отражение красной бесформенной массы на медной поверхности кастрюли, висевшей на крюке на стене. Он пошевелился, а оно шевельнулось в ответ, и темный апостол осознал, что это его собственное лицо. Его лицо, изрезанное и изуродованное, искалеченное и обезображенное.
Он увидел магистра войны, его когти багрились постчеловеческой кровью, и удовлетворение, наполнявшее душу капеллана, рассеялось. На смену ему пришла холодная ярость.
Через мгновение женщина вернулась, зажав в пальцах несколько грибов. Эреб преградил ей дорогу своей громадой.
— Ты не можешь удерживать меня здесь, демон, — прогрохотал он, уставившись на ее молочные глаза.
— Я не держу тебя здесь, — сказала хозяйка своим как всегда ясным голосом. — Ты можешь уйти, если тебе есть куда идти.
— Ты думаешь, я забуду о своем призвании? Я Эреб — темный апостол, инструмент в руках богов.
— Имена бессмысленны, — сказала женщина. — Смерть уносит имена за пределы памяти, а смерть побеждает все.
— В последнем я с тобой согласен, — сказал Эреб и свернул ей шею.
На следующее утро хозяйка проснулась опять, но теперь ее голова висела под неестественным углом. Едва она поднялась, темный апостол ударил вновь, размозжив ей череп кулаками.
Но толку от этого было мало. Каждый раз Эреб убивал женщину, и каждый раз она возвращалась наутро с миской горячей вязкой жидкости, ее тело безропотно сносило удары, а характер оставался таким же добродушным, как и в первый день их встречи.
Его ярость сменилась решимостью.
— Если мне суждено остаться с тобой, то так тому и быть, — сказал он после бесчисленных однообразных дней. — Но прошу, дай мне цель. Позволь мне помочь.
Она улыбнулась. Или ему так показалось, — сложно было определить по размозженному черепу.
— Ну конечно, дорогой. Ходят байки, что на краю болот растет один цветок. Дедушкины малыши обыскались его, да так и не нашли. И все же хочу предостеречь — его невозможно найти и невозможно сорвать. На болотах тебя ждет только отчаяние.
И вот капеллан пустился в путь, забираясь в болота дальше, чем когда-либо прежде, но находил лишь мутировавших земноводных или гниющие грибы. И снова он оказывался в хижине — чаще, чем ему хотелось бы.
Каждое его возвращение женщина встречала с неподдельной добротой, она неизменно ждала Эреба с миской жидкости, а на попытки спросить совета всегда вежливо отказывала. В конце концов апостол решил сменить тактику.
— Могу я попросить об одолжении?
— Ну конечно, можешь, путник, — ответила женщина. — Но знай, что я не могу указать тебе дорогу к цели. Этот путь лишь твой.
— Я понимаю, — сказал Эреб. — Я прошу лишь о том, чтобы ты наделила меня своим обонянием. Я понял, что могу остаться здесь навечно, и, чтобы по-настоящему поселиться в этом болоте, мне не хватает лишь такой малости.
Хозяйка долго обдумывала просьбу, а затем кивнула гниющей головой.
— Конечно, дорогуша, — ответила она с материнскими нотками в голосе. — Это меньшее, что я могу сделать.
Восстановленное обоняние позволило Эребу с новыми силами взяться за дело. Ведомый незнакомыми запахами, он находил для женщины свежие ингредиенты, однако же, так и не находя таинственный цветок.
Во время одной из таких вылазок его внимание привлек старый аромат — что-то из давних воспоминаний. Лишь легкий оттенок, сухой как пыль и рукотворный — несвойственный этому миру медленной смерти. Эреб отследил его до корней узловатого дерева и, раздвинув заросли папоротника, обнаружил источник запаха.
Под мхом и грязью, заваленный мертвыми листьями и гнилой древесиной находился колодец.
Он был сложен из кирпичей со стертыми временем краями. Эреб не знал, пригодна ли еще скважина, но затем отодвинул металлическую крышку и увидел отражение своего изуродованного лица в прозрачной воде. Потянувшись, Несущий Слово зачерпнул воды и поднес ее ко рту. Она была свежей, холодной и сладкой — лучик чистоты в царстве гнили.
Капеллан наполнил флягу и вернулся в хижину. Когда женщина появилась со своим варевом, Эреб отказался и большими глотками стал пить колодезную воду. Увидев это, женщина панически взвизгнула.
— Что это? — завыла она.
— Вода, — ответил Эреб.
— Нет! — закричала хозяйка. — Это яд!
Космодесантник перевернул флягу вверх дном и увидел, как женщина отпрянула в страхе. Позволив капле воды упасть с крышки, Эреб внимательно наблюдал, как жидкость пузыриться и шипит на слизисто-зеленом полу. Когда дым рассеялся, темный апостол рассмотрел среди зелени крошечное коричневое пятно: гнилое дерево вернулось к жизни.
Женщина съежилась в углу лачуги — дрожащий труп существа, сделавшегося на удивление еще более жалким. Эреб рассмеялся.
— Теперь, демон, твоя очередь пить.
Схватив хозяйку, он разжал ее сломанные челюсти и вылил остатки воды в глотку.
Эреб часто возвращался к колодцу, наполняя флягу и другие емкости, которые приносил из дома женщины. Часть воды капеллан оставлял себе, но больше поил демона, вливая жидкость в горло твари, пока та не стала здоровой и полной жизни. Кожа женщины разгладилась, глаза прояснились, а раны зажили.
Тянулись дни, она плакала и стенала, обещая ему медленную смерть от старости и болезней. Но со временем ей осталось лишь молить его о пощаде.
— Пожалуйста, — просила женщина полными губами. Ее зеленые глаза искрились цветом новых саженцев в весеннюю пору. Пока она говорила, в них стояли слезы. — Избавь меня от этих страданий.
— Скажи мне свое имя, — сказал Эреб.
— Что угодно, кроме этого!
Эреб поднял флягу и окатил женщину колодезной водой. Прозрачная жидкость пахла свежестью и прохладой, что разительно отличалось от остального воздуха в хижине. Ужасающие крики демона нарушили тишину болота.
— Я сдаюсь! — задыхаясь, взмолилась женщина после месяцев, лет мучений — Эреб давно потерял счет времени. В едва освещенной комнатке блестела ее прекрасная темная кожа. — Я расскажу. Пожалуйста, прекрати эту пытку.
Хозяйка сдержала слово, и как только Эреб произнес имя, густой туман начал проясняться, и болото расступилось. С наступлением темноты медленно пропал из его ноздрей и запах проклятого места — гниющая, затхлая, сырая вонь разложения и смерти.
Эреб вывалился из купели, с трудом глотая воздух. Когда темный апостол выровнял дыхание и темп его сердец замедлился, он расслышал размеренный ритм капель крови, стекавших с его черепа на каменный пол ритуальной залы.
Капеллан поднял руку, чтобы ощупать свое израненное лицо, и обнаружил там меняющуюся, шевелящуюся массу плоти. Он поднялся и крикнул аколитам, чтобы те принесли зеркало.
Фигура в капюшоне прибежала с зеркальцем в оправе из драгоценных камней, на серебряной ручке виднелись выгравированные руны. Эреб вгляделся в него и увидел награду за свои труды: не просто дары грозных союзников, но могущество Четверки, воплотившееся в одном облике.
Он видел его раньше — еще ребенком, в пустынях Колхиды. И вот теперь пророчество сбылось.
Глаза, способные видеть грядущие события.
Уши, в которых гремели боевые барабаны Кровавого бога.
Рот, жаждущий редчайших вкусов.
И нюх на смерть во всех ее проявлениях.
Эреб улыбнулся своим новым лицом.
