Изменения

Перейти к навигации Перейти к поиску

Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Д41Т)

89 156 байт добавлено, 15:59, 22 октября 2023
Нет описания правки
{{Другой перевод|Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Alkenex)}}
{{В процессе
|Сейчас= 2829
|Всего = 36
}} {{Книга
=== '''Двадцать восемь. Последний выбор''' ===
Лэнд
Меч Великого Ангела опустился.
Миллионы орудий Санктума Империалис запели разом.  == '''Часть 6. Отголоски вечности''' == === '''Двадцать девять. Осада Санктума Империалис''' ===  Из инстинктов и эмоций, которые испытывали поколения принцепсов, подключенных к его системам, у титана Легио Критос «Безмятежность возмездия» развилось какое-то подобие гибридного разума. «Безмятежность» могла чувствовать и – в значительно меньшей степени – думать. Ей знакомы были боль и страх, восторг и облегчение победы, но лучше всего она умела ненавидеть. И люди, и титаны Критоса умели ненавидеть очень хорошо. Все эти чувства испытывали ее принцепсы, поэтому она теперь тоже их испытывала. Она понимала эти процессы только в самых общих чертах и была не властна над ними, но земному богу железа и огня тонкости эмоционального регулирования были ни к чему. Гордость ей тоже была знакома. Это ощущение яростнее всех струилось по электрическим цепям ее мозга. Если бы речь шла о меньшем создании, такую одержимость собственными достижениями можно было бы назвать тщеславием, но она не мыслила такими категориями. Все, что знала и чувствовала «Безмятежность», она знала и чувствовала с ошеломительной силой. Она пережила многие поколения принцепсов – их количеством она измеряла время – и каждый враг, которого она встречала лицом к лицу, умирал или убегал. В своем сознании (то есть в круговерти вычислений, которая была ее сознанием) она имела полное право быть тщеславной. Шагая к Дельфийскому укреплению, она наслаждалась ощущением великой цели. Боевой рог ревел в унисон с ее криками, подобными реву доисторического ящера, напоминая кишащей у ее ног пехоте, что надо бы поблагодарить предводительницу за оказанную им честь. За стеной ее ждала последняя и окончательная победа. Благодаря необъятности ее эмоций у нее было даже что-то вроде воображения, и она уже представляла, какие хвалы будут распевать ее почитатели и сколько новых триумфальных знамен украсят ее орудия. Ее команда была мертва. Их трупы так и остались в голове «Безмятежности», одни навалились на свои консоли, другие лежали плашмя на палубе. «Безмятежность возмездия» не знала об этом – к счастью, потому что если бы она узнала, это открытие могло бы уничтожить ее только-только возникшее сознание. Для любой формы жизни путь к разуму полон опасностей, и часто даже самый сильный машинный дух не выдерживал этого пути. Но пока «Безмятежность возмездия» функционировала на остатках отпечатавшихся в ней человеческих инстинктов, и даже Аркхан Лэнд задумался бы, смогут ли эти остатки слиться с духом машины и создать подлинный разум. Впрочем, у Лэнда были теории на этот счет. Она полным ходом шагала по Великому Пути под надежными слоями перегруженных пустотных щитов, сшибая по пути мраморные статуи и превращая изображения героев в белый щебень и тучи пыли. Вместе с другими титанами она возглавляла атаку; пустотные щиты давали убежище множеству людей и танков, что двигались в ее тени. Из-за вражеского огня ее щиты временами становились видимыми – несколько слоев побитых выгнутых линз, по которым на воинов, укрывшихся внизу, напалмовым дождем стекал огонь. Над изъязвленной пустошью прогрохотал от Дельфийского укрепления первый ракетный залп – сотни, тысячи боеголовок; даже своим инстинктивным умом, который едва ли можно было назвать мышлением, она осознала, что близка к смерти. Гибель этого гордого «Владыки войны», принадлежащего к легиону Сокрушителей Богов, не была ни первой, ни самой катастрофической. Его гибель была всего лишь сноской в списке имен, слишком длинном, чтобы сохраниться полностью в вечно ненадежных имперских записях или в изустных легендах и религиозных песнопениях, что будут служить архивами тем, кто последовал за Магистром Войны. Она так и не узнала, сколько ракет в нее попало; как и многое в дни войны, это одновременно не поддавалось подсчету и не имело значения. «Безмятежность возмездия» содрогнулась от попадания, точно воин в стене щитов, в которого вонзилось тридцать копий за секунду. Она упала уже мертвой; пустотные щиты взорвались мгновенно, надстройка тоже загорелась и взорвалась, ее осколки разлетелись на полкилометра во всех направлениях. Примечательным был инстинктивный альтруизм ее последней мысли – последней команды, отданной в отсутствие принцепса, что само по себе поразительно. [ПРОТОКОЛ «УТЕШЕНИЕ-УБЕЖИЩЕ»], подумала она. Ровно за 2,7 секунды до того, как первый залп Санктума достиг своей цели, из бронированной кабины – ее головы – выпали штифты. Она намеренно обезглавила себя: следуя протоколу катапультирования, ее голова отделилась от плеч и отлетела по поспешно рассчитанной траектории. Разумеется, ее самопожертвование оказалось тщетным, и даже если бы члены команды все еще были живы, они не смогли бы спастись. Голову-кабину, в которой застряла одна из ракет, охватило пламя; из-за взрыва она сбилась с курса и рухнула в пустошах. Там развороченная взрывом гробница трех человек, умерших еще несколько недель назад, наконец остановилась, а через пару секунд ее разнесло вдребезги второй волной артиллерийского огня. Давинн Кото никто не призывал, она пришла добровольно. Магистр Войны освободил ее мир от несправедливых требований хозяев-чужаков и даровал ему не только свободу, но и единство с Империумом человечества. Когда десять лет спустя к ним прибыл вербовочный корабль и их оповестили, что Магистру Войны Хорусу нужны верные солдаты, чтобы бороться с недостойным Императором, дело было решено. Давинн, конечно, чувствовала вину за то, что со сбором урожая придется справляться без нее, но есть вещи поважнее, чем ссыпать в амбары зерно на будущий сезон. Родители наймут кого-нибудь в помощь. Давинн вместе со старшим братом сели в поезд до ближайшего города и там немедля записались в полк. Это случилось пять лет назад. Ее брат уже умер, Нессин даже не увидел Терру. Его убили в абордажном бою спустя всего несколько месяцев после того, как их завербовали; их корабль атаковали… в общем, кто-то еще. Какие-то лояльные Императору силы. Какие-то жуткие марсианские киборги. Точные детали редко просачивались к рядовым сквозь все уровни командования. Сначала Давинн пугало то, как мало им было известно, но прошло время, и она привыкла. Она поняла, что все, что им нужно знать – куда идти и в кого стрелять. Все остальное было приятным бонусом. Это означало, что она стала ветераном. Примус-капрал Кото погибла в «Химере». Сперва Дельфийское укрепление выпустило ракетный залп по высящимся над полем боя титанам, но теперь по орде била обычная артиллерия; дождь снарядов накрыл пустошь огнем и фосфексом. Думая о грядущей смерти, она всегда представляла, что умрет со словами любви к семье на устах, или – когда позволяла себе помечтать на полную катушку – что геройски погибнет, истекая кровью на куче тел убитых врагов. Но войне было плевать на личные человеческие мелодрамы. В реальности Давинн мгновенно сжег снаряд «Грифона», попавший в ее «Химеру», и ее останки никто бы не отличил от плоти девяти других мужчин и женщин, вплавленной в шрапнель, в которую превратился их танк. Деифоб из Детей Императора покрывал пустошь гигантскими скачками, каждый раз взмывая по высокой дуге с помощью двигателей своего прыжкового ранца и опускаясь в контролируемом падении, чтобы снова оттолкнуться от земли. Он был не один: воздушно-штурмовые отряды всех легионов объединили свои силы в мощной атаке. Он изменился с тех пор, как началась война. Теперь в его глотке что-то жило, он чувствовал, как ''оно'' шевелилось и извивалось, а шея от этого распухала. Иногда ''оно'' заставляло Деифоба говорить ''его'' голосом и думать ''его'' мыслями. Он больше не носил шлема; нагрудная платина его доспеха проржавела, потому что теперь у него всегда текла слюна, а слюна его по химическому составу напоминала гидраклоровую кислоту. Задолго до начала терранской кампании Деифоб заходил к апотекариям III легиона, чтобы они удалили паразита. Но они сказали, что никакого паразита нет, они показали ему снимки и отчитали за недостаток благодарности и прозорливости. Он был благословен. Преображение сделало его лучше, смертоноснее, и разве он не оружие, рожденное и взращенное для упоения убийством? Он сдался. Точнее, штука из глотки заявила его голосом, что не возражает. Втайне он обдумывал, как бы ее оттуда вырезать, но потом вспоминал эти снимки. То, что он видел, было скорее частью его самого, его измененной плотью, а не чем-то внедрившимся извне. Вряд ли он пережил бы сделанную собственноручно операцию. Скоро его отклонения перестали замечать. Другие из его отряда претерпели намного более серьезные изменения, и никто не звал их «мутациями», все говорили, что это «улучшения» и «усовершенствования». Иногда он поглаживал свое горло. Чувствовал, как оно пухнет от невысказанных грехов и тайн. От этой ласки по зубам текли сладкие ручейки дымящейся кислоты. Деифоб давно привык к своим улучшениям. Он их оценил. Не только первое, и не только за его смертоносность, но и другие, те, что последовали за ним – за странные желания, что они принесли. Ему хотелось почувствовать на языке кровь Сангвиния. Вот почему он был здесь и штурмовал Санктум вместо того, чтобы забавляться в южных землях, как многие его братья. Ему хотелось проглотить ее, почувствовать, как она хлынет на перерожденную плоть его глотки, ощутить божественное покалывание, когда она польется внутрь. Желание снедало его; неделями он не мог думать ни о чем другом. Никакая другая трапеза не могла утолить его жажду. Ни кровь IX легиона, которую он пил, ни плоть IX легиона, которую он пожирал. Желание было таким жгучим, что заставляло его содрогаться и трепетать; надо же было так пристраститься к вкусу, которого он еще даже не пробовал. Он не получил того, чего желал. Он не добрался даже до Дельфийского укрепления. Что-то почти столь же горячее, как солнце, и вдвое ярче ударило по его нагрудной пластине, и он сорвался с небес в тошнотворное крутое пике. Его свободное падение продолжалось четыре головокружительных, бездыханных секунды; он погиб от удара о землю, так и не осознав, что сквозь его грудь прошел луч лазпушки. Цзя-Хэн Уквар, рядовой Нешамерского Восьмого мотопехотного полка, ехал в одной из шестнадцати орудийных башен бронетранспортера «Орион». С его языка в любое время дня и ночи срывался непрекращающийся поток молитв и проклятий; он уже так охрип, что с трудом мог говорить. Каждый раз, когда он пытался поспать – в один из тех редких периодов, когда его полку представлялась возможность отдохнуть – перед его глазами снова и снова проходили события последнего полугода. От недосыпания можно сойти с ума. Цзя-Хэн узнал это на собственном нелегком опыте. Его выбросило из башни, когда транспорт взорвался вместе с сотнями находившихся в нем солдат. Он был без сознания меньше минуты, а когда очнулся, лежа на земле, у него не было больше сомнительной защиты, которую обеспечивали его товарищи и бронетранспортер. Цзя-Хэн увидел дымящийся остов транспорта, который годами служил движущимся укрытием для его взвода; рядом валялось множество трупов. Он был один, вооруженный только пистолетом, вокруг него сама земля взрывалась, боевые корабли ревели, снижаясь перед жесткой посадкой, над ним горели и вопили титаны, мир сотрясался, словно в сейсмических толчках, а небо затянули непостижимые гибельные мороки. Он кричал изо всех сил, сам об этом не догадываясь, и не только потому что его поврежденные голосовые связки почти не издавали звука; как и тысячи людей с обеих сторон, он оглох, барабанные перепонки лопнули от чудовищного грохота орудийного огня, что велся над ним, вокруг него и по нему. Пожалуйста, пусть это закончится, подумал он, и это была самая ясная мысль из всех, что приходили к нему за последние недели. Он сунул ствол пистолета в рот и нажал на курок. Его анима – то, что некоторые назвали бы душой – покинула тело, вопя, прошла сквозь завесу, отделяющую материальный мир от нереальности, и тотчас же погрузилась в бурные волны варпа. Слабый огонек души, что был когда-то Цзя-Хэном Укваром, познал последнее, что ждет все живое после смерти, и этим последним была боль. Боль распада. Боль души, что привлекает демонов, как кровь в темных водах привлекает акул. Наконец судьба смилостивилась над ним. Сбылось его последнее желание: все закончилось. Варак’суул не повезло с происхождением. Насколько ее племя придерживалось представлений о телесности, она была женского пола, ибо Нерожденные обретают форму человеческих деяний и страхов. Как и большую их часть, ее вызвало к жизни злодеяние, в ее случае – измена, которая привела к кровопролитию. И она была слаба. Варак’суул родилась из порочного удовольствия, которое получил убийца в глухом переулке давно мертвого города в давно забытой империи на планете, погибшей столетия назад во мраке Эпохи Раздора. Как и все из ее племени, у кого не было постоянного питающего их источника веры или поклонения, она появилась в варпе и набиралась сил целую вечность. С самых первых мгновений ее существование было паразитическим и трусливым, она питалась мелкими страхами, таящимися в сердцах слабых людей, и пряталась от своих сородичей, которые иначе напали бы на нее и не пожрали, чтобы умножить собственную силу. Она недолгое время служила фрейлиной в Чертогах Желанной и Блаженной Слепоты. Это место, в котором правил Хранитель-изгнанник по прозвищу Бледный, было обнищавшим царством вдали от большого двора, пребывающего во Дворце Удовольствий. Но даже в таком отдалении от взора Совершенного Принца в сердцах детей Слаанеш жили честолюбивые устремления, и они вели междоусобные войны при помощи лжи, ядов, искушений и тысячи других коварных приемов. Варак’суул бежала из свиты Бледного и блуждала в дальних пределах Царства Хаоса – достаточно далеко, чтобы скрыться среди других падальщиков, но не настолько, чтобы развоплотиться. И вот их призвали. Она ощутила непреодолимую тягу, зов ее юного бога был словно песнь сирены. Он не просто манил, он тянул за самые нити ее существования. Он влек ее на Терру, хотела она того или нет. Прошло уже несколько недель с тех пор, как она туда явилась, зубами и когтями проложив себе путь в холодную материальность, где в воздухе витали запахи страха и мольбы об избавлении, от которых у нее текли слюнки. За это время она успела отведать мозга пленников – лакала его шершавым языком прямо из разбитых черепов. Со всей грацией, на какую было способно ее созданное по образу бога тело, она танцевала в бою, пронзая насквозь и человеческую, и постчеловеческую броню. Вместе с собратьями она упивалась ощущениями людей, распаляла их чувства и раздавала лживые обещания; и всегда, всегда они двигались вглубь. Названия стен и районов ни о чем ей не говорили. Она только знала, что в сердце всего этого железа и камня лежит дворец, а внутри дворца таится плотское тело создания, которое Пантеон насмешливо именовал Анафемой. Но она не могла войти во дворец. Никто из них не мог. Желание овладеть им трепетало в ее не вполне вещественной груди, словно злокачественная опухоль, пульсирующая пагубной жизнью, но каждый раз, пытаясь приблизиться к дворцу, она наталкивалась на невидимую стену. Словно ее отвергали. Никто из ее племени не мог преодолеть стену – такой плотной и бесполезной становилась рядом с ней реальность. Даже Владыку Красных Песков стена отбрасывала всякий раз, как он в ярости на нее налетал. Он был отвратительным, неестественным существом, смертным, возвышенным до бессмертия, и Варак’суул задумывалась порой, способны ли вообще этот Ангрон и его братья-примархи понять, какое омерзение они вызывают у истинных Нерожденных. В постлюдях, стремящихся последовать за генетическими отцами по пути преображения, она и ее собратья видели лишь новые заманчивые возможности, лишь жертвы, которым можно было обещать вечность и обманом подчинять своей воле. Но об этом она не слишком беспокоилась. Поохотиться на отчаявшиеся души можно было и позже. Один из недавно возвышенных смертных, тот, кто называл себя Магнусом, выполнял волю Повелителя Перемен в глубинах измерения-лабиринта. Варак’суул была ничтожеством, непосвященным в военные тайны, но и она ощущала движение энергий. Она чувствовала, как ослабевает воля Императора, как нечто, бывшее прежде Его сыном, подтачивает Его силу. Благодарение богам, теперь щит Императора сокращался быстрее, уже не день ото дня, а час от часу. Отталкивающее поле по-прежнему медленно разъедало ее плоть, и все же она – и ее родичи – подбирались ближе, ближе. Когда орда бросилась в атаку, к стене устремилась волна смертных, а Варак’суул, как и многие тысячи демонов, осталась позади. Она смотрела, как люди и постлюди Магистра Войны несутся вперед. Смотрела, как они роятся у стены. И всякий раз, чувствуя, что щит отступает, она делала шаг вперед. Улиенн Грун, принцепс «Гончей Войны» «Хиндара», сгорбилась в своем троне, имитируя размашистый ход своего другого тела – богомашины. Перед ней склонилась над рычагами Отеш, которая вела «Хиндару» выворачивающей душу тряской рысью. Химмар – мертвый, они оба умерли, она заперта с их трупами в кабине – водил на ходу руками-орудиями то в одну, то в другую сторону. – Вижу цель, – сказал Химмар, глядя на экран ауспекса. И хотя это сказал Химмар, Улиенн слышала свой собственный голос и чувствовала, как слова выходят из ее рта. Я разговариваю сама с собой, подумала она, потому что Отеш и Химмар умерли несколько недель назад. – Новый курс проложен, мой принцепс, – доложила Отеш. Они бежали вслепую. В глаза-окна «Хиндары» не видно было ничего, кроме огня: мир снаружи погибал. Несмотря на то, что кабина была хорошо изолирована и экранирована, грохот стоял почти непереносимый. Вся эта входящая информация ошеломляла ее чувства, перегружала сенсорные системы. Улиенн сосредоточилась на одном-единственном мигающем топографическом экране, пытаясь извлечь максимум пользы из того небольшого количества информации, которое она могла воспринять. На изрытой земле перед Дельфийским укреплением кишели миллионы воинов орды. Чем ближе они подходили к стене, тем чаще вспыхивали мелкие схватки, предвещающие большую битву. Вот «Грозовая птица» снижается по спирали и врезается в крепостной вал. Вот другой титан взрывается сверхновой, так близко, что на многострадальные щиты «Хиндары» сыплются его обломки. Вот полчища Астартес, многие тысячи их, несутся по усеянному щебнем Королевскому Пути; еще больше карабкается по самому Дельфийскому укреплению, используя для этого крюки и шанцевый инструмент. Но сюрреалистичнее всего была гора стреляных гильз у подножия стены, лавина пустых боеприпасов, что непрерывным звякающим потоком сыпалась от стенных орудий. – Десять, – крикнул Химмар. – Девять. Улиенн направила «Хиндару» вперед, сгибаясь под ураганом встречного огня. Свет прожекторов пробивался сквозь пыльный воздух и освещал ближайшие бронетранспортеры и танки. – Первые боевые корабли уже на бастионах, – сказала Отеш, вглядываясь в помехи на экранах внешних пиктеров «Хиндары». – Первые титаны почти у стены. Вот только это были не первые корабли и не первые титаны. Обломки первых дымились в пустоши. Те, кто добрался до стены, были всего лишь первыми уцелевшими под беспощадным огнем, который обрушила на них имперская артиллерия. – Пять, четыре, – отсчитывал Химмар. Улиенн изо всех сил старалась не обращать внимания на грохот попаданий по щитам и трясущуюся землю под ногами. «Хиндару» отремонтировали и перевооружили несколько дней назад, когда они встретились на передовой с машинами техобслуживания Аудакс, и вес обеих рук придавал уверенности, но это было слабым утешением по сравнению с концом света, творящимся вокруг. Она услышала отвратительный электрический треск: слетел еще один пустотный щит. Где-то на задворках ее сознания «Хиндара» зарычала, как пес, будто обвиняя ее в том, что должна нестись сломя голову все дальше в безумие. – Один, – сказал Химмар. – Ноль. «Хиндара» снова рыкнула на нее, мысленно делясь своим отвращением, и по коже Улиенн побежали мурашки, а перед глазами все поплыло. Заряд статики прошел через подлокотники трона в ее пальцы. Потом все закончилось: они прорвались. – Мы прошли сквозь их пустотные щиты, – подтвердил Химмар. – Из-за трения потеряли один слой наших щитов. Ей не нужно было отдавать приказ перезарядить щиты: Химмар и так уже этим занимался. – Держитесь подальше от Дельфийских врат. Пусть подъемными воротами занимаются подрывники. А мы найдем кого-нибудь из наших «Разбойников» или «Владык войны» и усилим их своей огневой мощью. – Есть, мой принцепс, – ответили оба мертвых модерати в унисон. Или, возможно, она сама за них ответила. Это не имело значения. Она взглянула на Астартес, которые в беспорядке штурмовали стену, представила себе тысячи защитников, ждущих их на разных уровнях укреплений, а потом сосредоточилась на текущей задаче. От Каргоса осталось немного. Иногда он пытался припомнить что-то или хотя бы почувствовать, но всякий раз находил в своей душе только ярость. Казалось бы, что может быть ужаснее, чем осознавать, что от твоего разума почти ничего не осталось; но он не ужасался. Если он вообще что-то чувствовал, то это была чистота. Ничто так не очищает душу, как ярость. Ничто так не питает чувство собственной правоты, как гнев. Он был в «Лэндрейдере». Это он точно помнил. По крайней мере, помнил ощущение, что заперт в нем. Тесноту. Тьму. Но прежде всего – такой грохот, словно весь мир вне корпуса «Лэндрейдера» рушился. Этот грохот был больше чем просто звуком, он захлестнул все пять его чувств. Он помнил, какую гордость почувствовал, когда опередил Нерожденных. Почему-то это было важно. В этом была доблесть. Пусть хотя бы вначале живые противостоят живым. Человек против человека, легион против легиона. Он помнил, что сказал проповедник перед тем, как гусеницы танка пришли в движение. «Последний вздох войны между смертными». Да. Вот в чем дело. Инзар так говорил, словно наслаждался этой мыслью, словно уходило время чего-то примитивного, чего-то, что лучше просто забыть. Потом взревел двигатель. «Лэндрейдер» рванулся вперед. Они приближались к Дельфийской стене, и все вокруг стало красно-черным. Что там было еще? Он помнил… Погоди-ка… А помнил он, как добрался до стены? Как лез по ней? Как дрался за бастион? Разве он все это помнил? Нет. Не помнил. Но… Стоп. А может, он прилетел на боевом корабле? На одном из множества «Громовых ястребов», исполосовавших небо хвостами огня и дыма после того, как их подбила ПВО… Да. Никакого «Лэндрейдера» не было. Они прилетели на корабле. Правда ведь? Он не знал. Все это забрали у него Гвозди. Но он знал… …ничего, он не знает ничего, пока самозабвенно рубит направо и налево, режет, кромсает, убивает. Каргос бьется ради своей жизни, ради увеселения Бога Войны и ради того, чтобы следовать за своим отцом по пути кровавой божественности, ибо все иное означает проклятие. Назад возврата нет. Есть только Путь, шаг за шагом, труп за трупом. Он не задумывается об этом сознательно. Истина ему не дорога. Но она ведома ему, он знает все истины, и они его изменили. Все истины искаженного мира обосновались на задворках его разума, и когда его захлестывает волна адреналина и инстинктов, вместе с ними в его вены вползают истины. Зефон сражался рядом с Анзараэлем, окруженный немногими выжившими из Высокого Воинства. Их клинки дымились – силовые поля сжигали оставшуюся на стали кровь. Эта война во всем отличалась от тех, что они вели в славные дни Великого Крестового похода. То были времена, когда они парили на реактивных струях прыжковых ранцев и давали волю самым разрушительным из воссозданных заново алхимикатов Эпохи Раздора. Они воистину были ангелами – самой смертью, нисходящей с небес на огненных крыльях. Здесь же, на земле, они сошлись меч к мечу, кулак к кулаку. Врагам не было конца. – Простите меня за эти слова, сэр, – передал по воксу Анзараэль в разгар битвы, – но это совсем не похоже на радостное воссоединение. Все началось с грома дальнобойных орудий. Когда орда атаковала, обе стороны открыли огонь, который мог бы уничтожить город. Титаны изрыгнули в сторону стены тучу ракет; другие титаны уничтожили приближающиеся снаряды и ответили собственной обжигающей яростью. Стена сотряслась под ногами защитников, когда батареи открыли огонь по пустошам. Она все еще тряслась – Дельфийское укрепление уже почти сутки обстреливало неприятеля, хотя тот уже вплотную подобрался к защитникам; немногие оставшиеся орудия палили, приданные им механизмы автоматического заряжания лязгали, и вся стена непрерывно дрожала. Сколько десятков тысяч нападавших убил первый залп со стены? Сколько титанов разорвало на части канонадой? Сколько боевых и десантных кораблей, сколько военных транспортников уничтожили в небе? Масштаб потерь был безумным; подсчитать их было невозможно, да и бессмысленно. Даже в помощью своей эйдетической памяти Зефон не мог обработать и малой части этой информации. И это был только пролог. Всего лишь смехотворный пролог к моменту, когда орда достигнет стены. Нападавшие бросили в атаку все силы, что у них были, не задумываясь о тактике, а может, и не нуждаясь в ней. Они стаями налетали на прыжковых ранцах, как неистовые берсерки-самоубийцы. Они спускались в боевых кораблях и транспортниках, оставляя глубокие борозды на валах, и вырезали защитников сразу же после жесткой посадки. Они затмили небо десантными кораблями и громадными фигурами переродившихся титанов. Они приходили с пустошей, с топорами и мечами карабкались по Дельфийской стене, взбирались по курганам из собственных мертвецов или по кучам пустых гильз, вылетевших из каналов для отвода отработанных боеприпасов. А когда они добирались до парапетов, стена защитников в красном керамите встречала их сомкнутыми щитами и разящими клинками. Для Зефона это началось, когда ходячая геенна, что раньше была титаном «Владыка войны», воздвиглась над ним, будто горящее чучело. Умирающий от ран титан, в огне с головы до когтистых ног, состоял более из плоти, чем из священного железа, и двигался не так, как подобало титану. Плавно работали связки, вены и мускулы, одевшие металлический скелет. Он ухватился за стену гигантскими ручищами из металла и костей, нагнулся и раскрывал, раскрывал свою железно-телесную пасть, пока из нее, словно кровавый язык, не вывалилась аппарель, а потом изрыгнул свой груз – Пожирателей Миров – прямо на стену. И все это время тварь хохотала, смех раздавался и из вокс-динамиков в ее морде, и из глотки, она хохотала, даже сгорая дотла. Зефон стоял в первом ряду; он поймал цепной топор Пожирателя Миров плоской стороной клинка – и с этой секунды все, что происходило на стене, превратилось в насилие над чувствами. Он больше не ощущал, но претерпевал все, что приходилось видеть, слышать и обонять. Простой солдат потерял бы рассудок из-за одного только воздействия на чувства. С тысячами людей так и случилось. Второй Пожиратель Миров добрался до верха стены через полсекунды после того, как Зефон убил первого. Он ударил рукоятью меча по лицевому щитку воина – раз, другой, третий. Керамит вмялся. Треснул. Разлетелся на куски. Пожиратель Миров издал этот их рык, в котором звучал голос бога, схватил Зефона за горло и нанес удар ножом, зажатым в другой руке. Кровавый Ангел отбил вибрирующее лезвие ребром ножной брони; сжав рукоять меча двумя руками, он до половины вогнал клинок под ключицу воина. Он едва успел вытащить его, прежде чем Пожиратель Миров упал с рассеченными сердцами. И все же защитники сохраняли какое-то подобие порядка. Солдаты Имперской Армии взбирались на задние парапеты, бросали оттуда гранаты и прошивали лазерными лучами воздух над головами сражающихся Астартес, метя во вражеские ряды. Когда линия оказывалась прорвана, когда Кровавых Ангелов оттесняли или убивали на месте, кустодии вводили в бой резервы, чтобы сдержать напор врага. По воксу передавали новости о Сангвинии. То он был на южной стене и отражал там саперную атаку, то на западной – вел людей на абордаж титана класса «Император», то на северной – воодушевлял разбитых защитников и возвращал потерянные позиции, то на восточной – охотился за офицерами противника, пикируя на них с высоты, пронзая копьем и снова взлетая после того, как удостоверялся, что жертва убита. Кто знает, что из этого было правдой? Каждый воин на стене был заперт в клетке собственной войны. После начала битвы Зефон видел Сангвиния лишь однажды – мимолетное золотое видение, кружащее высоко в небе, которое безнадежно преследовали несколько предателей с прыжковыми ранцами. Сангвиний заложил вокруг них петлю и снес троих с небес за те же три секунды, затем взмахнул крыльями и взлетел так высоко, что выжившие не смогли за ним угнаться. Анзараэль упал, сцепившись с заливающимся смехом легионером из Детей Императора, а люди в обрывках брони принялись наносить удары силовыми ножами по соединениям между пластинами его доспеха. Зефон освободил его и протянул руку, помогая встать; прошло меньше минуты, и Анзараэль отплатил ему – убил Пожирателя Миров и помог упавшему Зефону подняться на ноги. Сангвиний исчез, вернулся в царство вокс-сообщений, которые уже стали похожи на легенды. Зефон продолжал сражаться с холодной головой, несмотря на то, что его плоть терзал жар. Обычно к этому времени изо рта у него шла пена, он почти терял контроль над собой от изнурения и жажды крови. Но сейчас он оставался хладнокровным и здравомыслящим, он держался, страдал и бился. Любая битва – это последовательность отдельных боев, и этот эффект еще усиливается, если речь идет об осаде. В ста метрах от линии столкновения воины могли стоять в фаланге в полной боевой готовности, до сих пор не обагрив мечи кровью, зная, что не должны расстраивать ряды и оставлять свои позиции незащищенными. А в ста метрах в другом направлении воины дрались за свои жизни – дрались уже часами. Но потом течение войны изменилось. В бой были введены свежие части, чтобы сменить уставших защитников. Те, кто сражался часами, обнаружили вдруг, что могут насладиться недолговечным спокойствием, отдохнуть и собраться с силами перед следующей неизбежной атакой. Даже фалангиты Старой Земли, что сражались с тесно сомкнутыми щитами, за считанные минуты доходили до полного упадка сил. Эти древние битвы, продолжавшиеся часами, в действительности разделялись на десятки мелких схваток, которые прерывались, чтобы участники могли закрепиться на местности, продвинуться вперед, отступить, передохнуть, восстановиться. Это было правильно. Тогда человеческое тело могло положиться только на собственную мускулатуру. В эпоху окопной войны и огнестрельного оружия битва превратилась в чудовищно долгое состязание в стремительных ударах и атаках, перемежающихся периодами ожидания, которые могли длиться несколько дней или даже месяцев, пока не представится возможность для наступления. Чтобы взять город, все еще нужны были конвои, которые отправлялись за линию фронта в бронемашинах, чтобы пополнить запасы, и эти рейды могли продолжаться неделями. Боевые действия были спорадическими, а не постоянными. Но на Дельфийском укреплении страдали даже Астартес. Толчея не давала сосредоточиться. Зефон ничего не видел, кроме бешеного, ошеломляющего движения со всех сторон, под всеми углами. Он чувствовал, что мышцы, которые все еще были плотью, а не металлом времен Темной Эры, вот-вот сведет судорога. Хрон на краю экрана его глазных линз отсчитывал время неровными скачками и в обоих направлениях. Просто еще одна вещь, которая потеряла всякий смысл. Повсюду сновали трэллы в робах легиона и серебристых нагрудниках. Они сгибались, приседали и пробирались между своими господами, Кровавыми Ангелами; некоторые оттаскивали трупы, чтобы повелителям было куда поставить ногу, другие стреляли между плечами сражающихся легионеров, поливая солдат-людей Магистра Войны лазерным огнем. Казалось, каждый атом вокруг него приобрел зримость и вибрировал в безустанном движении. Он слышал все, буквально все, тысячи звуков, сливающихся в рев океана, и ни один из звуков невозможно было отделить от других. Клинок лязгал о клинок, грохотал болтерный выстрел, но сотни тысяч звуков, раздающихся одновременно и непрерывно, становились белым шумом, которому не было конца. Его ноздри заполняла вонь горелой брони и орудийного дыма, такая плотная, что почти заменила собой воздух. Каждый вдох приносил с собой вкус фицелина. Каждый выдох приносил вкус бесчисленных химикатов, применявшихся в деле всеобщего разрушения. В те редкие моменты, когда он видел что-то кроме ближайшего врага, перед глазами мелькала дуэль титанов рядом с укреплением. Они разили друг друга зазубренными клинками, и кулаками, и молотами, и палили друг в друга орудийными залпами малой дальности, дым от которых скрыл их от Зефона, прежде чем тот успел определить, за какую из сторон сражался каждый титан, не говоря уже о том, кто побеждал. Так оно и шло. Машины Легио Игнатум отражали каждую атаку на подъемные ворота, закрывавшие арку Дельфийских врат. В ход пошла такая огневая мощь, что пустошь была изрыта до степени полной эрозии; теперь ее, насколько хватал взгляд, покрывали холмы и овраги, по которым надвигалась орда Магистра Войны. Принцепс титана «Иракундос» Шива Макул изо всех сил старалась прореживать ряды пехоты и бронетехники, но она помнила приказ Великого Ангела: Игнатум здесь, чтобы убивать вражеских титанов. Врата должны устоять. Они сражались без всякого пехотного прикрытия; для титанов такой способ ведения войны представлял опасность. Так они были уязвимы, несколько богомашин Игнатума уже стояли неподвижно: их взяли на абордаж воины орды, и сейчас экипажи сражались в тесноте между искусственными костями своих титанов. Их главным преимуществом были Дельфийское укрепление за спиной, цитадель над вратами и батареи орудий на них, способные пробивать щиты. Первой жертвой «Иракундоса» пал воинственный «Разбойник», боец Легио Интерфектор, который вышагивал далеко впереди собственной манипулы, жаждущий славы или ведомый неразумным машинным духом. С сорванными пустотными щитами и дырявой от лазерного огня гордой красно-черной геральдикой, «Разбойник» Интерфектора был уже на три четверти мертв. «Иракундосу» даже не пришлось открывать дальний огонь. К тому времени, как задира подошел вплотную, из поврежденных соединений его рук сыпались искры, а из десятка глубоких ран хлестало масло и другие жидкости. «Разбойник» Игнатума шагнул вперед, встретил противника перед вратами, обошел его, чтобы добраться до задней части корпуса, где броня была тоньше всего, и прикончил из перегруженного лазерного орудия. Но шли часы, и охота становилась труднее. Шива увидела, как рухнул «Гильгамеш», наполовину стертый из бытия залпом варп-ракет. Она увидела, как «Оптима Диктат» погиб в схватке с другим «Владыкой войны», с унизительной медлительностью выпотрошенный цепным кулаком соперника. Псы Аудакс набросились на «Магну Эксцельсиор», свалили ее с ног целой сетью «медвежьих когтей» и отдали на растерзание ксеносам с другого плана бытия (эвфемизм, который быстро выходил из моды в среде Механикус. Большая часть экипажей теперь называла их Нерожденными. Некоторые даже употребляли слово «демоны»). «Иракундос» держал оборону до самой смерти, последовавшей от рук «Несущего войну» «Дева-копье». Шива этого не ожидала; погибель пришла к ее титану, как и к многим другим, с предельного расстояния, когда манипулы собрались вместе и скоординировали сектор обстрела. Через 6,61 секунды после того, как слетел последний слой пустотных щитов «Разбойника», его поразил снаряд сотрясательной пушки «Девы-копья», уничтожил его голову и значительную часть надстройки над левым плечом. Когда богомашина лишилась команды, ее стабилизаторы стравили давление, отключились и просели. Труп титана накренился вперед, с грохотом обрушился на землю и тихонько догорел, уже наполовину похороненный в кратере, вырытом попаданием вражеской артиллерии. Никто не позаботился о том, чтобы записать это в марсианские или терранские архивы, но после падения погибли не все. Выжившего звали Местол Вурир, и был он дьяконом-машиновидцем средней руки в иерархии Адептус Механикус, а также пожизненным слугой и союзником благородного Легио Игнатум. С ногами, зажатыми в обломках внутренностей «Иракундоса», он прожил еще почти два часа. Он лежал там, страдая от мучительной боли и вознося молитвы Богу-Машине, которому всегда верно служил, умоляя Омниссию не оставить его. В последние сто восемь минут своей жизни (между молитвами, конечно) Местол тщетно пытался сдвинуть обломки с ног, потому что дышать становилось все труднее. Он не уверен был, умрет он от отказа органов, когда его аугметические сердце и легкие не смогут больше поддерживать жизнь в его изломанном теле, или от потери жидкостей – крови, реагентов и смазочных масел, – которые вытекали из его размозженных ног.  Но в обоих этих предположениях он оказался неправ. Случайная искра из горящей проводки титана подожгла озерцо растекающегося прометия, а он не мог уползти от огня. Пламя охватило его и пожрало вместе с остатками внутренностей «Иракундоса». В отличие от скитариев с их бинарным блеяньем, его голос остался почти человеческим, и он мог кричать. И он кричал. Новая нога Аркхана Лэнда до смерти его раздражала. Не до буквальной смерти, но иногда человеку можно простить небольшую гиперболу в подходящем контексте. И Лэнд, в гуще войны между полубогами, прихрамывая на бионическую ногу, которая плохо приживалась и все реже соглашалась ему подчиняться, чувствовал, что контекст у него самый что ни на есть подходящий. Также ему пришлось узнать кое-что, о чем он предпочел бы не знать всю свою жизнь: первобытный ужас, который пробирает тебя, когда ваши ряды дрогнули. Лэнд понял, что переломный момент, когда чаша весов начинает клониться к поражению и появляется риск отступления, страшнее, чем открытый бой. Пока вы держите оборону, ты можешь положиться на товарищей, которые сражаются рядом так же упорно, как и ты, и на солдат за спиной, готовых поспешить на помощь в случае нужды. Даже в самом страшном хаосе это безотчетно успокаивает. Но если ваши ряды расстроились, ты теряешь даже эти драгоценные остатки уверенности. Ты больше не можешь положиться на мужчин и женщин рядом с тобой – если они вообще еще живы. Становится очевидно, что враг сильнее. Ты можешь потерпеть поражение. Ты можешь погибнуть. Ты наверняка погибнешь, если останешься на своей позиции и позволишь себя окружить. Что же делать? Остаться и умереть? Или отступить и бросить тех немногих, кто выжил и остался в строю? Если они увидят, что ты бежишь, они тоже побегут, из точно такого же благоразумия или из точно такой же трусости, и разложение пойдет дальше. Это цепь событий, и каждое неумолимо следует из другого по мере того, как защитники один за другим покидают рассыпающиеся ряды. Силы Магистра Войны прорывались снова и снова, поначалу их отбрасывали Кровавые Ангелы, потом – объединенные отряды кустодиев и людей. Лэнд представления не имел, как Астартес в передних рядах ухитрялись хотя бы видеть, что происходит. Он сосредоточился на стрельбе в просветы между сражающимися Кровавыми Ангелами и принялся распылять на атомы Пожирателей Миров, Гвардейцев Смерти и кто знает сколько солдат-людей в цветах полков, верных Магистру Войны. Когда Зефон и другие спотыкались о кучи трупов, он с Эристесом и другими трэллами оттаскивал трупы подальше, туда, где их сжигала команда огнеметчиков. Трансакта-7Y1 прикрывала его без всяких просьб. Он твердо решил взять ее с собой на Марс, если им каким-то чудом удастся выжить. Многие из тех, кого они тащили, на поверку оказывались живыми. Это была серия неприятных открытий; каждый раз, когда труп начинал шевелиться, Лэнд подпрыгивал от неожиданности. Некоторые были уже одной ногой в могиле; других так чудовищно покалечило, как это могло случиться только с теми несчастными, кто оказался достаточно глуп или фанатичен, чтобы вступить в бой с Астартес. Они стонали, метались и звали на помощь, пока Лэнд тащил их в тыл. У многих еще оставалось достаточно сил, чтобы ударить его или попытаться застрелить; таких он отправлял на тот свет атомным зарядом в лоб, либо трэллы приканчивали их штыками. Примечательно, что лишь немногие из них были настолько в себе, чтобы заметить команду огнеметчиков, поджидающих их у заднего парапета; такие дрались и молили о пощаде. Лэнд оттаскивал их к огненной смерти, ни на протон не чувствуя себя виноватым. Он был весь в поту. Вонь собственного разгоряченного тела преследовала его, пока он тащил, стрелял и – если начистоту – прятался и убегал много часов подряд. Как и другие люди, он выбился из сил задолго до того, как Астартес начали выказывать первые признаки усталости. Когда прозвучал приказ выдвинуться первым резервам, Лэнд от изнеможения упал где стоял. С окровавленных губ сталактитами свисала слюна. Мышцы дрожали от утомления, слишком глубокого, чтобы его анализировать. Он лежал не двигаясь, а мимо него и, разумеется, над ним пробегали солдаты из резерва, пока Трансакта-7Y1 не помогла ему встать, когда пересмена закончилась. Он поднялся на ноги, и они побрели к тыловым укрытиям, которые приспособили для отдыха. Трэллы Зефона были с ним, им тоже разрешили отдохнуть. Бесчисленных раненых несли по Королевскому пути через открытые Врата Вечности в Санктум. Кустодии и Сестры Безмолвия руководили десятками отрядов Имперской Армии, выходящих из Санктума, указывая им, к какому участку осажденной стены отправляться. – Мы сражаемся уже целую вечность, – сказал Лэнд с усталым удивлением. Трэллы кивнули; на их лицах, как и у других солдат, лежащих вповалку вокруг них, выражалось мрачное изумление тем фактом, что они еще живы. Трансакта-7Y1, чье лицо, естественно, было скрыто шлемом, заметила, что прошла вовсе не вечность. Она передала ему точные данные о прошедшем времени. – Почти, Тэшка, – беззлобно вздохнул Лэнд. – Почти вечность. Не прошло и часа, как они вернулись на передовую. Над всем парил Владыка Красных Песков. Взмахивая ободранными крыльями, он снова и снова устремлялся на Санктум Империалис. Каждая попытка заканчивалась тем, что его отбрасывало назад в небеса, и в ушах у него отдавался смех богов, потешающихся над его неудачей. Ангрон проревел то, что на протяжении грядущих столетий определило его легион. Он прорычал свой обет в небеса, едва ли отдавая отчет в смысле своих слов. Слов, что эхом прозвучали в криках всех живых Пожирателей Миров. Слов, принятых невежественными защитниками за бред берсерков и убийц. Кровь для Кровавого Бога! Черепа для Трона Черепов! Он был сильнее всех. Он знал это инстинктивно, как хищник, что охотится на своей территории, знает, что превосходит остальных живых существ. Но эта сила его ограничивала. Более слабые Нерожденные продвигались вперед, просачивались сквозь швы незримого щита. Владыка Красных Песков видел, как они, эти меньшие сущности, наступают вслед за войском людей. Но сильнейших все еще отталкивала ненавистная сила. Сотни тысяч душ сражались у стены. Он жаждал их крови. Он бы упивался ею, кидал пригоршни черепов себе в глотку, купался бы в оборванных жизнях, если бы только мог прорваться сквозь щит. Если бы только их отец достаточно ослабел… +Нет, не «если».+ Хорус? +Не «если», брат. «Когда».+ Инзар был осторожным безумцем. Он бился в первых рядах, но бился с холодком, выставляя вперед Пожирателей Миров и Гвардейцев Смерти, чтобы они встречали грудью самые нетерпеливые клинки; сам же он занимался тем, что приканчивал упавших Кровавых Ангелов. Укрепление под ним непрерывно сотрясалось. Оно все еще палило по пустоши, рявкая на надвигавшуюся орду, выводя из строя титанов, полки и  танки, которые еще не были слишком близко к стене. Несмотря на превосходящие силы Магистра Войны, он подозревал, что взятие Врат Вечности потребует несколько больше времени, нежели о том трубили – и так горячо – его более слабые умом сотоварищи. Он должен был сохранять спокойствие и не поддаваться соблазну забыть обо всем, кроме битвы. Инзар зашел так далеко не для того, чтобы погибнуть в последние дни. Эта разновидность войны, эта безжалостная молниеносность постлюдей, убивающих друг друга быстрее, чем за ними мог уследить глаз человека, была пагубна даже для физиологии Астартес. Инзар как полевой командир своего легиона хорошо знал пределы возможностей своего организма и других космодесантников. Первейшим достоинством генетической матрицы Астартес была не сила, а выносливость. Именно благодаря способности превозмогать трудности они побеждали врагов, превосходящих их численно или технологически. Но здесь это не имело значения. Обе стороны воевали с одинаковой скоростью, с одинаковой свирепостью и с совершенно одинаковой выносливостью. Преимущества не было ни у кого, и шансы были равны. В давке Инзар с трудом мог пошевелиться. Он никогда не мог похвастаться, что безупречно владеет крозиусом, но сейчас любое мастерство было фикцией, нереальным воспоминанием из давно минувших битв. Как и все остальные, сейчас он мог только сцепиться с врагом и ударить его ножом – с врагом настолько близким, что мог слышать его прерывистое дыхание сквозь решетку шлема. В толчее передовой воины душили друг друга, кинжалами выпускали друг другу кишки – там просто не было места, чтобы размахивать топорами или мечами. Его первичное и вторичное сердца бились двойными толчками, усиливая кровоснабжение переутомленных мышц и насыщая их кислородом. Он ощущал их в груди так, как никогда раньше: примитивные органические насосы, благодаря которым он жил. Дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы, и тот же животный звук доносился от каждого воина рядом с ним. То были нежеланные звуки и ощущения, напоминавшие о собственной смертности. Смерть казалась неизбежной, он не знал лишь, прошьет его пуля или пронзит меч. Пожиратели Миров рвались в драку. Кто бы сомневался. Гвардейцы Смерти и Тысяча Сынов почти не уступали им, хотя и не до такой степени теряли голову. Даже стаи Повелителей Ночи пикировали с небес, пронзительно крича, и с идиотским бесстрашием бросались на клинки Кровавых Ангелов. Так что только Инзар и другие Несущие Слово, что находились повсюду в гуще орды, озаботились тем, чтобы люди шли в первых рядах. Дураки вроде Каргоса (и каким же полезным дураком оказался Плюющийся Кровью!) хотели воевать по-старому, легион против легиона, но те дни давно прошли. Это было намного важнее, чем потакать идиотским предрассудкам вроде гордости легиона. Люди, которые входили в войско Магистра Войны – на каждого Астартес с обеих сторон приходилось по сотне солдат, культистов, призывников – были самой опасной его частью. По отдельности они ничего не значили. Кровавые Ангелы убивали, убивали, убивали их без конца; их убивали даже Пожиратели Миров, которые в своем массовом умопомешательстве расправлялись с оказавшимися перед ними людьми, чтобы добраться до Кровавых Ангелов. Никого не интересовали цвета их мундиров и миры, откуда они прибыли; это был просто бесконечный поток безликих существ. Кровавые Ангелы проламывали им черепа и с размаху швыряли о землю. Инзар видел, как сыны Сангвиния отрывали им конечности, вспарывали животы, топтали их и вышибали из них дух. Но поток плоти не спадал. Если одного разрывали на части, как по волшебству появлялись еще трое мужчин и женщин, которые тыкали Кровавых Ангелов штыками и орали на них – Инзар уж не разбирал в общем гвалте, на каком диалекте готика. Разумеется, никто не рассчитывал, что они прорвут оборону. Они нужны были, чтобы умирать. Эти бедняги едва ли наносили защитникам какой-то урон, но они их замедляли. Изматывали. Само мясо человеческих тел отягощало их, забивало зубья цепных мечей, утяжеляло конечности, истощало силы лоялистов благодаря одному только количеству тех, кого нужно было убить. Инзар усмехнулся под лицевой пластиной своего капелланского шлема, когда впервые увидел, как воин из Девятого легиона тщетно пытался стряхнуть нескольких солдат, а люди цеплялись за его руки и грудную пластину, сковывая движения, пока Каргос не разрубил его голову пополам. Поначалу трупы в беспорядке валялись на поверхности стены; потом покрыли ее ковром; теперь они лежали в несколько слоев. Нападавшие и защитники спотыкались о них, Астартес перемалывали мертвецов своими сабатонами, сражаясь по щиколотку в ошметках трупов. Не осталось надежной опоры для ног – кровь тысяч убитых хлестала ручьями, впадала в общий поток, текущий по каменной кладке, хлюпала под ногами воинов. По поверхности кровавого моря, словно блестящая ледяная корка, плавали стреляные гильзы. Они украшали груды мертвецов, как дымящиеся, вульгарные драгоценности. Это была непревзойденная бойня. Это было великолепно. Душа Инзара пела, и песнь ее возносилась к бурному небу. Он взглянул вверх, откуда на побоище жадно смотрели сияющие, как aurora borealis, лица богов. Они были истиной, а что может быть прекраснее истины? Разве приятие и исповедание истины не считаются высшими добродетелями? Разве истина – не та фундаментальная идея, к которой стремятся все души? Так вот и кончится мир. Не всхлипом, но огнем.<ref>Отсылка к последним строкам стихотворения Т. С. Элиота «Полые люди»: “This is the way the world ends Not with a bang but a whimper.”</ref> Мы взяли колыбель человечества, и очистили ее, и обратили в маяк, и священный труд правоверных воспламенил его. Терра пылала в бесконечной ночи космоса. Пантеон пришел, как и было предсказано. Скоро, пообещал он богам. Скоро.<br />
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra]]

Навигация