946
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Новая страница: «{{Книга |Обложка =Inferno!_21_November-December_2000_cover.jpg |Описание обложки = |Автор =Гордон Р...»
{{Книга
|Обложка =Inferno!_21_November-December_2000_cover.jpg
|Описание обложки =
|Автор =Гордон Ренни / Gordon Rennie
|Переводчик =Ash W
|Издательство =Black Library
|Серия книг =
|Сборник =[[Доблестные лорды / Lords of Valour (сборник)]]
[[Истории Старого Света / Tales of the Old World (сборник)]]
[[Бесконечная война / War Unending (сборник)]]
|Источник =Inferno! #21
|Предыдущая книга =
|Следующая книга =
|Год издания =2000
}}
[[Файл:Portrait of My Undying Lady.jpg|мини]]
- Поручение? Что еще за поручение? - Джованни Готтио склонился над столом, расплескивая вино из дешевого медного кубка, который держал в руке. Скоро его наполнят снова, Джованни знал это, ведь его новый друг, сидящий напротив, неизменно подливал всю ночь.
- Портрет, - сказал новый знакомец, - маслом. Заказчик отлично заплатит.
Джованни фыркнул, пролив еще больше вина. Бессознательно он провел несколько линий пальцем на грязной поверхности стола, будто нанося мазки воображаемой кистью. Лица. Лица всегда были его специальностью. Казалось странным, что он сидел с новым другом уже много часов, пил его вино и тратил его деньги, но встань тот и уйди, Джованни не смог был точно сказать, как этот человек выглядел. Он более был похож на размытый набросок портрета, сделанный импрессионистом: холодные и жестокие глаза, рот высокомерный и слабый – как незаконченная работа. Самой запоминающейся вещью в нем был изумрудный перстень на пальце, ловивший даже неяркий свет свечей этой таверны на задворках города.
- Ты что, не слышал? - нечетко произнес Джованни. Он начинал опасаться, что оказался гораздо пьянее, чем должен был бы быть, даже после тех трех чарок вина, которые ему преподнес незнакомец. - Великий Готтио больше не пишет портретов. Он художник, а художник должен изображать правду в своих работах. Проблема в том, что люди не хотят правды. Она им не нравится. Этот болван Лоренцо Люпо совершенно точно не хотел ее, когда заказывал великому Готтио портрет свой жены.
Джованни осознал, что кричит, тем самым притягивая насмешливые взгляды других посетителей таверны. Не обращая на это никакого внимания, он сердито попросил наполнить его кубок по новой.
- Ты видел его, портрет моей кисти, портрет жены магната Люччини? Немногие видели, ибо ее муж постарался уничтожить его, как можно быстрее. Но видевшие сказали, что женщина запечатлена совершенно: не только в отображении ее изящества и красоты, но более того, были показаны весь шарм, грация и индивидуальность голодного горного волка, прятавшегося под ее превосходной кожей.
Джованни опустошил кубок и ударил им по столу, споткнувшись при попытке встать. «Напился после трех чарок, - думал он. – Великий Готтио действительно растерял свои таланты… »
- Спасибо за ваше гостеприимство, сэр, но великий Готтио больше не пишет портретов. Он изображает лишь правду, свойство, мало приветствуемое сильными мира сего.
Глумливый смех сопровождал его выход из таверны. Покинув заведение, он пошел по узкому проходу меж домами, придерживаясь за стену. «Шаллия, помилуй. Это дешевое павонанское вино действительно ударяет в голову».
Веял ласковый ночной ветерок, приносивший с собой сильный аромат фруктовых садов, что росли на склонах Трантинских холмов, возвышавшихся над городом. Джованни сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь прояснить голову. Сзади слышались быстрые твердые шаги, следующие за ним; безусловно, новый друг был не из тех людей, что готовы принять отрицательный ответ.
Джованни повернулся, чтобы пожелать настойчивому незнакомцу доброй ночи, но вместо ожидаемой заискивающей улыбки художник увидел гримасу гнева. Протянутая рука схватила его за горло и подняла над землей. Там, где только что были ногти, выпрыгнули когти, острые края которых впились в незащищенную шею Джованни. Долгие секунды рука держала его, пока он пытался бороться, неспособный даже сделать вдох, а уж тем более позвать на помощь. Потом она неожиданно отпустила его. Готтио упал на землю практически без сознания. Так называемый новый друг без особого труда потащил его к стоявшему неподалеку экипажу. Звук открывающейся двери и лицо, яркое и ужасное в своей сверхъестественной красоте, подобное лику луны Моррслиб – вот что сопровождало погружение сознания Джованни во тьму.
- Не важно, Мариато, - произнес голос, холодный, как лед айсберга. – Этот путь вполне подойдет.
Джованни проснулся; ощутив боль, пульсирующую где-то с обратной стороны глаз, он узнал чересчур знакомые признаки излишеств предыдущей ночи. Разум все еще был ошеломлен вином, которое художник, несомненно, с большой охотой заливал в себя. Несколько секунд понадобилось для осознания, что это совсем непохожая на сарай мансарда, которую, в силу недавнего обнищания, Готтио называл своим «домом». Одежда – рубашка лучшего катайского шелка и бриджи эсталианской телячьей кожи – слабо напоминали те лохмотья, в которых он был вчерашним утром.
«Вчерашнее утро?» - подумал Джованни, неожиданно осознавая, что все еще стояла ночь: в зарешеченном окне над его кроватью серебрилась луна Моррслиб. Поднеся руку к лицу, он почувствовал жесткое прикосновение двухдневной щетины. Шаллия, помилуй. Сколько же он здесь пробыл бес сознания?
За единственной в комнате дверью послышался звон ключей. Джованни напрягся, приготовившись… к чему? Борьба? Оглушить тюремщиков и попробовать убежать? На полголовы ниже среднего своего земляка – телосложение, а, точнее, недостаток его, обитателей Тилеанского полуострова было предметом шуток многих народов Старого Света. Брюшко, не сильно уменьшившееся даже за годы лишений, тоже не слишком способствовало удачному побегу. Джованни знал, что вряд ли слеплен из того же теста, что и лихие псы войны/боевые псы – легендарные герои-наемники. Единственное телесное повреждение, которое он когда-либо получал – сломанный в разгоряченной диспутом об искусстве кабацкой драке нос. Единственное лезвие, которое он когда-либо держал – перочинный нож.
Распахнулась тяжелая дверь, открывая взору две закутанные в черные одежды фигуры, стоявшие в коридоре. Невозможно было сказать, хоть что-нибудь определенное об обезличенных фигурах в капюшонах. Рука, бледная и худая, появилась из-под складок одежд одного из новоприбывших и жестом приказала художнику встать и следовать за ними. С неудавшейся миной безразличия, которое так хотелось бы сейчас чувствовать, Джованни исполнил приказание.
Он ступал по широкому каменному коридору, стараясь поддерживать шаг наравне с тюремщиками, шедшими по обе стороны от него. Через дыры в потолке виднелись светившие в ночном небе звезды и руины выжженных верхних этажей. Пол был наскоро подметен, кучки мусора лежали по сторонам. Под копотью и сажей, покрывавших стены, Джованни заметил почерневшие и выцветшие фрески: они изображали играющих нимф и сатиров и были выполнены в пасторальном стиле, бывшем в моде около столетия назад. Ночной бриз проходил через проломы в стенах, и пленник уловил ослабевший, но знакомый запах далеких фруктовых рощ.
Осознание того, что он, вероятно, находится в одной из заброшенных вил, усеивавших холмы вокруг Трантио, шокировало Джованни. Таких руин было предостаточно. Когда-то, в более безопасные и благополучные времена, среди богатых семей было модно строить такие дворцы: одновременно нарочитая демонстрация богатства и избавление от нищеты города. Уменьшение состояний торговцев и постепенно возрастающее количество набегов зеленокожих дикарей привели к резкому концу сельской идиллии. Беженцы вернулись в комфорт своих шикарных домов, защищенных высокой и хорошо охраняемой крепостной стеной. С тех пор заброшенные виллы стали прибежищем для хищников, прячущихся от конных патрулей гвардии Трантио.
Хищников вроде разбойников, орочьих банд или…
«Или кого?» - подумал Джованни, вздрогнув. Воображение художника живо рисовало серию кошмарных сцен, изображавших то, что могло отпугнуть бандитов или даже орков от этого места.
Что-то прошуршало у ног Готтио, и он отпрыгнул, увидев большую крысу, пробежавшую прямо по его ноге. За спиной Джованни произошло какое-то резкое движение, сопровождавшееся громким воплем боли и прерванным звуком рвущейся плоти. Художник повернулся, на мгновение увидев происходящее под капюшоном: длинные тонкие пальцы впихивали нечто пищащее и еще живое в чудовищно широко раскрытые челюсти. Тюремщик предупредительно зашипел, заставляя Джованни двигаться дальше. Впечатленное воображение Готтио мысленно стерло предыдущую серию картинок и начало работу над галереей еще больших ужасов.
Коридор закончился открытым дверным проемом, из которого лился мягкий свет. Подгоняемый низким рыком одного из существ-тюремщиков, Джованни робко ступил в комнату.
Комната выглядела точно так, как должна была выглядеть в свои лучшие дни. Взгляд художника прошел по богатой мебели, столику с блюдом фруктов и хрустальным графином с вином. Интересно, похитители хотели его отравить после того, как он пролежал без чувств, по меньшей мере, день? Еще одним непонятным ему элементом интерьера был мольберт с пустым холстом. На стенах же висели картины, сразу приковавшие к себе его внимание.
Их всего была дюжина. Самая великая коллекция, которую Джованни когда-либо видел. Он узнал работу кисти великого Да Винчио, чьи монументальные фрески украшали потолок великого Храма Шаллии в Реме – одного из чудес Старого Света. Рядом с ней находился холст, носивший узнаваемый стиль отмеченного Хаосом безумца из Эсталии – Дари. Его работы были объявленными еретическими две сотни лет назад и до сих пор были запрещены в Империи. Напротив произведения Дари висела картина, имевшая все признаки того, что к ее созданию приложил руку Фра’Литти. Известно было лишь восемь картин этого автора, и все они находились в коллекциях богатейших магнатов Тилеи, сражавшихся между собой за звание обладателя самых редких и изысканных образцов искусства. Если эта картина действительно была девятой, то ее цена просто невообразима.
Джованни был потрясен художественным богатством, окружавшим его. Вот работа Бардово, запечатлевшего открытие Люстрии Марко Колумбом. Рядом – холст с похожей на царапины подписью загадочного Иль Ратцо, про которого ходили слухи о том, что он, вероятно, вовсе не человек.
И только потом Готтио осознал все, что можно было сказать обо всех этих картинах.
Всюду висели портреты, изображавшие одно и то же: знатную женщину с алебастровой кожей, изумительной, но холодной красоты.
Джованни переводил взгляд от портрета к портрету, глаза говорили о том, во что разум отказывался верить. В независимости от художника, от разницы в стиле каждого, предмет изображения был одинаков: все тот же блеск запретного в темных глазах, все тот же нераскрытый секрет за сжатыми в насмешливой улыбке губами. В то же время в каждом изображении сохранялось нечто свое. Портрет да Винчио показывал ее влекущим к себе ангелом Тьмы, богохульным близнецом благословенной богини милосердия из храма в Реме. Работа Бордово показывала ее как одинокую призрачную фигуру, стоявшую на заднем плане усеянного мертвыми телами поля боя.
«Как это может быть? – думал Джованни. – Да Винчио жил три сотни лет назад, Бардово более чем тысячу, а Фра’Литти с парой других и того раньше…»
Ветерок прошел по комнате, поколебав пламя многих стоявших в комнате свеч.
- Как могли художники, жившие в разные столетия, рисовать одно и то же? - раздался голос позади Джованни, задавший вопрос, что сам он еще не осмелился спросить про себя.
Он повернулся к полулежавшей на диване фигуре. Еще несколько мгновений назад ее здесь не было, Готтио не сомневался в этом. Она была прекраснее, чем на портрете. Красивее и ужаснее, чем даже на картине кисти великого да Винчио. Ее глаза являли собой бездонные омуты, полные тайн, вбиравшие в себя все и не выпускавшие ничего. Губы того же цвета, что и горящие рубины на глубоком вырезе платья, обнажавшего безупречную кожу, светившуюся подобно мягкому лунному свету. Кожу, которой не касался поцелуй солнечного света уже столетия.
- Леди Хемалла Ламийская, - прозвучал голос, шептавший, словно песок пустыни ее давно сгинувшей родины. – Добро пожаловать в мой дом.
- Так я здесь не пленник? - спросил Джованни, сам удивленный прямотой вопроса.
- Ты мой гость, - она улыбнулась, - мне было бы очень приятно, если бы ты нарисовал мой портрет. - Она жестом указала на окружающие картины. - Как видишь, у меня есть вкус к искусству. Иногда и к художникам.
Она вновь улыбнулась, и кроваво-красные губы обнажили остроту незаметных до этого момента клыков.
- Почему я? - спросил Джованни, наливая себе приличную порцию вина из графина. К чему обреченному отказывать себе в удовольствии напоследок?
- Если ты понимаешь, кем я являюсь, тогда ты должен понимать и то, что прошло много лет с того момента, когда я видела свое отражение в зеркале или стекле. Можешь ли ты вообразить, смертный, что значит не видеть черты своего отражения. Что значит жить так долго, что уже, вероятно, забываешь, как выглядишь? Неудивительно, что многие из нас отдаются жестокости и безумию, ибо ничто больше не напоминает им о собственной человечности. Я могу видеть себя только глазами других, поэтому я и выбираю величайших художников эпохи.
Она замолчала, удостоив Джованни взглядом своих подобных глубоким пустынным озерам глаз, и снова указала на висящие на стенах картины:
- Ты должен быть польщен, маленький смертный. В конце концов, представь, в какое общество я тебя ввожу.
- Вы знаете, я известен тем, что рисую правду такой, какой я ее вижу. - Он нервно потянулся к графину за новой порцией вина, пытаясь унять невольную дрожь в руках. – Эта черта проявилась во время работы с предыдущими заказчиками. Я обнаружил, что люди хотят видеть только собственное отражение, выставляющее их в лучшем свете.
Она улыбнулась.
- Тебя выбрали именно из-за твоей репутации. Говоришь, что пишешь на холсте только правду, душу изображаемого. Это прекрасно, храбрый, смертный малыш, это именно то, чего я хочу. Правды. Смотри на меня, рисуй то, что видишь. Запечатлеть на холсте душу одного из нас, может ли существовать больший вызов для художника?
- А потом, когда работа будет закончена. Вы позволите мне уйти?
- Ты будешь волен отказаться от моего гостеприимства, когда подаришь мне что-то, что я посчитаю достойным твоего таланта. Если твоя работа меня порадует – я щедро вознагражу, обещаю.
- А если нет, что тогда?
Вопрос повис в воздухе между ними.
Джованни поставил кубок и вернулся к мольберту с приготовленным холстом. Как он предполагал, рядом лежала палитра со всем, что только может понадобиться художнику для работы. Готтио взял карандаш для эскизирования и перочинный ножик. Вызов, как сказала она, это действительно был вызов. Написать душу создания тьмы, нежити. Запечатлеть только правду, ту, что лежит под совершенной бессмертной кожей, да еще и удовлетворить самого требовательного из заказчиков. Это будет либо его величайшая работа, либо последняя.
Джованни повернулся к ожидавшей его фигуре. Опытным глазом он видел ее как набор поверхностей, углов, линий, переходов между светлыми и темными частями. Те практически невидимые глазу тонкости, от которых будет зависеть его жизнь, придут позже.
- Начнем?
Как и другие обитатели виллы, Джованни работал по ночам и спал днем. Каждую ночь после заката за ним приходили. Каждую ночь она позировала ему. Она говорила, пока он работал – Готтио всегда просил не молчать тех, кого рисовал. Портрет должен быть большим, чем просто изображение внешней оболочки. Она рассказывала ему истории своей родины: истории о богах, героях и злодеях, чьи дела и имена давно уже позабыты всеми, кроме бессмертных; истории о могучих городах и неприступных крепостях, оставивших после себя только руины, погребенные под песками пустыни.
Иногда за ним не приходили. В такие ночи она посылала ему извинения, сопровождаемые подарками: изысканные вина и кушания, книги, чтобы было проще провести время. Литература, обычно историческая или философская, занимала художника. Некоторые произведения были написаны на неизвестных Джованни языках: наречиях столь легендарных, сколь и удаленных Катая и Ниппона. Одна из книг была сшита из тонких листов меди, покрытых странными иероглифическими письменами, вряд ли сделанными человеком.
Пленник знал, что на вилле были и другие жители, помимо его безликих тюремщиков и самой хозяйки, но никого из них он не видел. Когда Готтио лежал в своей камере, читая, он слышал многое происходящее вокруг него. Каждую ночь кто-то приезжал. Слышны были шум копыт, грохот колес экипажа, звон сбруи. Один раз, как ему казалось, он слышал взмахи широких кожистых крыльев, и, возможно, даже видел нечто похожее на летучую мышь, затмившее собой луну.
Были и другие звуки – крики и рыдания, однажды даже крик младенца – они раздавались из подвалов глубоко под камерой. В такие моменты Джованни лицом зарывался в матрас или читал вслух отрывок из книги, до тех пор, пока звуки не затихали или художник не убеждал себя, что не слышит их.
В одну из ночей она позировала очень мало. Один из одетых в черную робу слуг с боязнью вручил своей госпоже опечатанную трубку со свитком. Во время чтения лицо ее изменилось – «преобразилось»,- подумал Джованни. На секунду он увидел в ней дикое и жестокое создание тьмы, спрятанное от него под человеческой маской. Новости были одновременно срочными и нежелательными, и она неожиданно прервала позирование, коротко приказав художнику пройти вместе с тюремщиком в свою камеру. Готтио заснул сразу же, как коснулся подушки, утомленный жестким ритмом работы.
Потом он услышал звук, разбудивший его. В комнате находился еще кто-то.
Лицо появилось из сумрака камеры. Вошедший наклонился над кроватью, глаза его зло смотрели на Джованни. Заостренные зубы застыли в оскале, их было слишком много для рта любого человека. Это оказался слуга Хемаллы, Мариато, именно он сидел со мной в таверне той ночью. Он, очевидно, недавно насытился: его дыхание было подобно испарениям с бойни.
- Шехерезада. Вот как я буду называть тебя, - прорычал вампир, смотря вниз с ненавистью и безумной жаждой крови, – знаешь ли ты это имя, маленький художник? Это имя с ее родины, имя рассказчицы, продлевавшей свою жизнь тысячу и одну ночь, развлекая своего хозяина сказками и историями.
Вампир поднял покрытую щетиной руку, показывая на полудиск луны. Кольцо на его пальце сверкнуло зеленым светом.
- Как думаешь, сколько еще ночей осталось, моя Шехерезада? Ее враги приближаются, и когда лицо Маннлиб полностью откроется, мы уйдем отсюда. Будет ли твоя бесценная картина закончена к тому моменту? Я сильно сомневаюсь, ведь такие вещи требуют много времени и старания, не так ли?
Он замолчал, наклоняясь ниже, шипя в лицо Джованни, удушая художника резким запахом своего дыхания.
- Она не сможет взять тебя с собой, тем более, она не сможет оставить тебя в живых, ибо тебя схватят ее враги. Так что же она с тобой сделает, моя Шехерезада?
Вампир снова растворился в тени, его голос превратился в шепот.
- Когда полный Маннлиб воссияет, ты будешь моим.
- Я не нравлюсь вашему слуге, Мариато. - Она подняла на художника взгляд, полный интереса. В первый раз он осмелился заговорить с ней без разрешения. Она полулежала на диване в той же позе, в какой он видел ее в первый раз. Плоды странного фрукта с темной кожицей лежали в чаше на полу возле нее.
Основная часть картины была закончена, и теперь надо было сконцентрироваться на добавлении деталей к изображению лица.
- Он ревнует, - ответила она. – Боится, что надоест мне, и я найду себе другого фаворита вместо него. - Сощурившись, она посмотрела на Готтио. - Он побеспокоил тебя? Сделал или сказал что-то, способное помешать твоей работе?
Джованни не сводил глаз с работы, не желая встречаться с ее проницательным взглядом.
- У него есть право ревновать?
Она улыбнулась, наградив его взглядом, полным скрытого удовольствия.
- Может быть, - задумчиво сказала Леди, – ведь подобные ему всегда находились рядом со мной, но они скучны и лишены воображения. Возможно, я найду нового спутника, но уже не нобиля и не воина. Вполне вероятно, что это будет художник. Что ты думаешь, маленький смертный? Сделать мне тебя своим новым любовником и вручить тебе дар вечной жизни во тьме?
Она рассмеялась, взяла фрукт и откусила от него большой кусок, наслаждаясь вкусом страха Готтио. Из плода потек густой, отвратительно багровый сок.
Джованни изучал линии и контуры нарисованного на холсте лица. Несколько мазков кисти, легкое прикосновение ретуши – и в ее улыбке появилась частица сардонической жестокости.
Следующей ночью Готтио вернулся в свою камеру лишь к рассвету. Войдя, он обнаружил маленький завязанный мешочек из кожи, лежавший на кровати. Открыв его, Джованни высыпал содержимое – там был лишь пепел. Озадаченный, художник наощупь проверил, есть ли там что-нибудь еще. Обнаружив что-то, он робко поднял предмет. Свет восходящего солнца осветил кольцо со знакомым изумрудом.
Мариато более не занимал позицию фаворита возле своей госпожи.
Джованни знал, что время, остававшееся у них в распоряжении, подходило к концу. Луна Маннслиб, практически полная, висела высоко на небосводе, и в последние ночи активность на вилле возросла более чем когда-либо. Доносились звуки перетаскиваемых тяжелых коробок – гробов, набитых землей, как он полагал. Теперь Джованни работал и днем, в одиночку вносил изменения столь малые, что любой другой бы даже не обратил них внимания. Добавление новых деталей и удаление старых. Исправления. Совершенствование. Из-за постоянного недосыпания и недоедания Готтио стал больше похож на слуг-вурдалаков, чем на полного, румянощекого пьянчугу, доставленного сюда всего несколько недель назад.
Единственное, что теперь имело значение, была сама картина. Величайшая работа всей его жизни. То, что Джованни должен был сделать и сделал. Все остальное, к его удивлению, больше не занимало его мысли.
Она отправила за ним следующей ночью, когда круглый диск Маннлиб светил в ночном небе. Как взошла полная луна, так и картина была полностью готова.
Хозяйка особняка стояла, смотря на произведение. В комнате практически ничего не осталось, выделялся лишь мольберт.
- Вы уходите? – спросил Джованни, скорее утверждая, чем спрашивая.
- У нас много врагов, дружок. И это не только охотники на ведьм с их серебром и огнем. Мы ведем войны между собой, сражаясь за власть над ночью. Стало слишком опасно оставаться здесь.
Она жестом указала на картину:
- Мастер Готтио, она прекрасна. Благодарю вас за этот подарок. Как она называется?»
- «Вечная красота», - ответил художник, вместе с ней рассматривая свою работу.
На картине Леди Хемалла была изображена стоящей на фоне великолепия дворцового интерьера. Талант Джованни позволил запечатлеть всю жестокость ее красоты, так же, как это сделали предшественники. Но вся суть картины заключалась в окружении. Присмотревшись, можно было заметить тусклость золота трона, стоявшего позади нее, легкое прикосновение разложения на развешанных по стенам гобеленах, сломанные шпили видневшихся в окнах башен. Это был мир, в котором все было смертно, кроме нее. Лишь она ничуть не менялась, только ее красота оставалась вечна.
- Теперь, когда я закончил, мне будет позволено уйти? - он посмотрел на нее одновременно с надеждой и трепетом.
- Я хотела оставить тебя с собой как замену бедному Мариато, - она все еще игралась с ним. - Ах, нет, ты будешь всего лишь несчастным вампиром, Мастер Готтио, - сказала она, смакуя напоследок его страх. - Есть что-то в нас, что уничтожает любые способности к созиданию, имевшиеся у нас в смертной жизни, и я не намерена отрицать, что тобой еще будет создано множество великих работ. Так что… ты волен уйти…
- А моя награда?
Она указала на маленький ларец. Джованни взглянул на шкатулку, мысленно подсчитывая стоимость золота и драгоценных камней, лежавших в ней. Цифра, пожалуй, могла потягаться с состоянием начинающего магната. Когда художник повернулся, в руках Леди оказалась чаша вина, которую она протягивала ему.
- Что это? - спросил он, подозревая недоброе.
- Немного вина, смешанного с сонным зельем. Таким же тебя спаивал Мариато. Для твоей безопасности. Проснувшись, ты окажешься дома, обещаю. Я бы могла заставить тебя выпить его, но так будет лучше».
Готтио взял кубок, поднес к губам и начал пить. Она пристально смотрела на него. Как художник и предполагал, вино было отличным, но в нем было еще что-то, совсем не похожее на зелье. Что-то темное и пряное, нечто, подавлявшее все чувства.
- Еще один подарок, - сказала она, заметив реакцию в его глазах, - с картиной ты отдал мне часть себя. Для честности сделки я должна заплатить такую же цену взамен. Прощай, маленький смертный, я буду наблюдать за тем, как ты применишь мой дар.
Со сверхъестественной скоростью она подхватило его обмякшее тело, и тьма обрушилась на притупленные чувства Джованни.
Проснувшись, Готтио вскрикнул от боли. Лучи солнца резали отвыкшие от дневного света глаза. Немного привыкнув, Джованни понял, что находится в своей мансарде. Драгоценная шкатулка лежала рядом.
И лишь через несколько часов Готтио полностью осознал, что за дополнительный подарок он получил.
Он сидел, рассматривая свое отражение в расколотом зеркале. Несколько дней назад он был похож на развалину, теперь же не было и следа тех тяжких испытаний, которым он подвергся. Джованни выглядел и чувствовал себя лучше, чем когда-либо за все эти годы. По сути...
«Шаллия помилуй, - подумал художник, внимательно смотря на свое отражение, - я выгляжу на десять лет моложе!» Он вспоминал различные легенды о таких, как она, рассказывавшие о том, как они награждали своих смертных слуг за верную службу и о живительной силе…
Вампирской крови. Самая малость, но Джованни ощущал ее ток в своих венах, ощущал присутствие Леди внутри себя. Ее жизненная сила добавилась к его собственной. Поступала ли она так же с остальными? Художник стал припоминать: да Винчио прожил столетие, и говорили, что он благословлен милосердием богини, в награду за работу над храмом в Реме. Бардово прожил достаточно долго, чтобы нарисовать не только Марко Колумбо, но и правнука легендарного путешественника.
Интересно, сколько проживет он, Джованни Готтио, и как лучше применить отведенное время?
Захламленный чердак носил на себе следы прошлой жалкой жизни: разбитые винные бутыли, обрывки дешевого пергамента, скомканные в шары и разбросанные по комнате. Художник поднял один из них и расправил - это был эскиз портрета служанки из таверны. Рисунок был не самым лучшим, понятно, почему он так быстро его забросил. Но свежий взгляд дал новые варианты линий и форм, незаметные до нынешнего момента. Джованни приколол лист к чертежной доске и стал спокойно думать. Через некоторое время среди разбросанного на полу мусора Готтио нашел огрызок карандаша.
Подняв его, Мастер приступил к работе.
[[Категория:Warhammer Fantasy Battles]]
[[Категория:Рассказы Warhammer Fantasy]]
|Обложка =Inferno!_21_November-December_2000_cover.jpg
|Описание обложки =
|Автор =Гордон Ренни / Gordon Rennie
|Переводчик =Ash W
|Издательство =Black Library
|Серия книг =
|Сборник =[[Доблестные лорды / Lords of Valour (сборник)]]
[[Истории Старого Света / Tales of the Old World (сборник)]]
[[Бесконечная война / War Unending (сборник)]]
|Источник =Inferno! #21
|Предыдущая книга =
|Следующая книга =
|Год издания =2000
}}
[[Файл:Portrait of My Undying Lady.jpg|мини]]
- Поручение? Что еще за поручение? - Джованни Готтио склонился над столом, расплескивая вино из дешевого медного кубка, который держал в руке. Скоро его наполнят снова, Джованни знал это, ведь его новый друг, сидящий напротив, неизменно подливал всю ночь.
- Портрет, - сказал новый знакомец, - маслом. Заказчик отлично заплатит.
Джованни фыркнул, пролив еще больше вина. Бессознательно он провел несколько линий пальцем на грязной поверхности стола, будто нанося мазки воображаемой кистью. Лица. Лица всегда были его специальностью. Казалось странным, что он сидел с новым другом уже много часов, пил его вино и тратил его деньги, но встань тот и уйди, Джованни не смог был точно сказать, как этот человек выглядел. Он более был похож на размытый набросок портрета, сделанный импрессионистом: холодные и жестокие глаза, рот высокомерный и слабый – как незаконченная работа. Самой запоминающейся вещью в нем был изумрудный перстень на пальце, ловивший даже неяркий свет свечей этой таверны на задворках города.
- Ты что, не слышал? - нечетко произнес Джованни. Он начинал опасаться, что оказался гораздо пьянее, чем должен был бы быть, даже после тех трех чарок вина, которые ему преподнес незнакомец. - Великий Готтио больше не пишет портретов. Он художник, а художник должен изображать правду в своих работах. Проблема в том, что люди не хотят правды. Она им не нравится. Этот болван Лоренцо Люпо совершенно точно не хотел ее, когда заказывал великому Готтио портрет свой жены.
Джованни осознал, что кричит, тем самым притягивая насмешливые взгляды других посетителей таверны. Не обращая на это никакого внимания, он сердито попросил наполнить его кубок по новой.
- Ты видел его, портрет моей кисти, портрет жены магната Люччини? Немногие видели, ибо ее муж постарался уничтожить его, как можно быстрее. Но видевшие сказали, что женщина запечатлена совершенно: не только в отображении ее изящества и красоты, но более того, были показаны весь шарм, грация и индивидуальность голодного горного волка, прятавшегося под ее превосходной кожей.
Джованни опустошил кубок и ударил им по столу, споткнувшись при попытке встать. «Напился после трех чарок, - думал он. – Великий Готтио действительно растерял свои таланты… »
- Спасибо за ваше гостеприимство, сэр, но великий Готтио больше не пишет портретов. Он изображает лишь правду, свойство, мало приветствуемое сильными мира сего.
Глумливый смех сопровождал его выход из таверны. Покинув заведение, он пошел по узкому проходу меж домами, придерживаясь за стену. «Шаллия, помилуй. Это дешевое павонанское вино действительно ударяет в голову».
Веял ласковый ночной ветерок, приносивший с собой сильный аромат фруктовых садов, что росли на склонах Трантинских холмов, возвышавшихся над городом. Джованни сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь прояснить голову. Сзади слышались быстрые твердые шаги, следующие за ним; безусловно, новый друг был не из тех людей, что готовы принять отрицательный ответ.
Джованни повернулся, чтобы пожелать настойчивому незнакомцу доброй ночи, но вместо ожидаемой заискивающей улыбки художник увидел гримасу гнева. Протянутая рука схватила его за горло и подняла над землей. Там, где только что были ногти, выпрыгнули когти, острые края которых впились в незащищенную шею Джованни. Долгие секунды рука держала его, пока он пытался бороться, неспособный даже сделать вдох, а уж тем более позвать на помощь. Потом она неожиданно отпустила его. Готтио упал на землю практически без сознания. Так называемый новый друг без особого труда потащил его к стоявшему неподалеку экипажу. Звук открывающейся двери и лицо, яркое и ужасное в своей сверхъестественной красоте, подобное лику луны Моррслиб – вот что сопровождало погружение сознания Джованни во тьму.
- Не важно, Мариато, - произнес голос, холодный, как лед айсберга. – Этот путь вполне подойдет.
Джованни проснулся; ощутив боль, пульсирующую где-то с обратной стороны глаз, он узнал чересчур знакомые признаки излишеств предыдущей ночи. Разум все еще был ошеломлен вином, которое художник, несомненно, с большой охотой заливал в себя. Несколько секунд понадобилось для осознания, что это совсем непохожая на сарай мансарда, которую, в силу недавнего обнищания, Готтио называл своим «домом». Одежда – рубашка лучшего катайского шелка и бриджи эсталианской телячьей кожи – слабо напоминали те лохмотья, в которых он был вчерашним утром.
«Вчерашнее утро?» - подумал Джованни, неожиданно осознавая, что все еще стояла ночь: в зарешеченном окне над его кроватью серебрилась луна Моррслиб. Поднеся руку к лицу, он почувствовал жесткое прикосновение двухдневной щетины. Шаллия, помилуй. Сколько же он здесь пробыл бес сознания?
За единственной в комнате дверью послышался звон ключей. Джованни напрягся, приготовившись… к чему? Борьба? Оглушить тюремщиков и попробовать убежать? На полголовы ниже среднего своего земляка – телосложение, а, точнее, недостаток его, обитателей Тилеанского полуострова было предметом шуток многих народов Старого Света. Брюшко, не сильно уменьшившееся даже за годы лишений, тоже не слишком способствовало удачному побегу. Джованни знал, что вряд ли слеплен из того же теста, что и лихие псы войны/боевые псы – легендарные герои-наемники. Единственное телесное повреждение, которое он когда-либо получал – сломанный в разгоряченной диспутом об искусстве кабацкой драке нос. Единственное лезвие, которое он когда-либо держал – перочинный нож.
Распахнулась тяжелая дверь, открывая взору две закутанные в черные одежды фигуры, стоявшие в коридоре. Невозможно было сказать, хоть что-нибудь определенное об обезличенных фигурах в капюшонах. Рука, бледная и худая, появилась из-под складок одежд одного из новоприбывших и жестом приказала художнику встать и следовать за ними. С неудавшейся миной безразличия, которое так хотелось бы сейчас чувствовать, Джованни исполнил приказание.
Он ступал по широкому каменному коридору, стараясь поддерживать шаг наравне с тюремщиками, шедшими по обе стороны от него. Через дыры в потолке виднелись светившие в ночном небе звезды и руины выжженных верхних этажей. Пол был наскоро подметен, кучки мусора лежали по сторонам. Под копотью и сажей, покрывавших стены, Джованни заметил почерневшие и выцветшие фрески: они изображали играющих нимф и сатиров и были выполнены в пасторальном стиле, бывшем в моде около столетия назад. Ночной бриз проходил через проломы в стенах, и пленник уловил ослабевший, но знакомый запах далеких фруктовых рощ.
Осознание того, что он, вероятно, находится в одной из заброшенных вил, усеивавших холмы вокруг Трантио, шокировало Джованни. Таких руин было предостаточно. Когда-то, в более безопасные и благополучные времена, среди богатых семей было модно строить такие дворцы: одновременно нарочитая демонстрация богатства и избавление от нищеты города. Уменьшение состояний торговцев и постепенно возрастающее количество набегов зеленокожих дикарей привели к резкому концу сельской идиллии. Беженцы вернулись в комфорт своих шикарных домов, защищенных высокой и хорошо охраняемой крепостной стеной. С тех пор заброшенные виллы стали прибежищем для хищников, прячущихся от конных патрулей гвардии Трантио.
Хищников вроде разбойников, орочьих банд или…
«Или кого?» - подумал Джованни, вздрогнув. Воображение художника живо рисовало серию кошмарных сцен, изображавших то, что могло отпугнуть бандитов или даже орков от этого места.
Что-то прошуршало у ног Готтио, и он отпрыгнул, увидев большую крысу, пробежавшую прямо по его ноге. За спиной Джованни произошло какое-то резкое движение, сопровождавшееся громким воплем боли и прерванным звуком рвущейся плоти. Художник повернулся, на мгновение увидев происходящее под капюшоном: длинные тонкие пальцы впихивали нечто пищащее и еще живое в чудовищно широко раскрытые челюсти. Тюремщик предупредительно зашипел, заставляя Джованни двигаться дальше. Впечатленное воображение Готтио мысленно стерло предыдущую серию картинок и начало работу над галереей еще больших ужасов.
Коридор закончился открытым дверным проемом, из которого лился мягкий свет. Подгоняемый низким рыком одного из существ-тюремщиков, Джованни робко ступил в комнату.
Комната выглядела точно так, как должна была выглядеть в свои лучшие дни. Взгляд художника прошел по богатой мебели, столику с блюдом фруктов и хрустальным графином с вином. Интересно, похитители хотели его отравить после того, как он пролежал без чувств, по меньшей мере, день? Еще одним непонятным ему элементом интерьера был мольберт с пустым холстом. На стенах же висели картины, сразу приковавшие к себе его внимание.
Их всего была дюжина. Самая великая коллекция, которую Джованни когда-либо видел. Он узнал работу кисти великого Да Винчио, чьи монументальные фрески украшали потолок великого Храма Шаллии в Реме – одного из чудес Старого Света. Рядом с ней находился холст, носивший узнаваемый стиль отмеченного Хаосом безумца из Эсталии – Дари. Его работы были объявленными еретическими две сотни лет назад и до сих пор были запрещены в Империи. Напротив произведения Дари висела картина, имевшая все признаки того, что к ее созданию приложил руку Фра’Литти. Известно было лишь восемь картин этого автора, и все они находились в коллекциях богатейших магнатов Тилеи, сражавшихся между собой за звание обладателя самых редких и изысканных образцов искусства. Если эта картина действительно была девятой, то ее цена просто невообразима.
Джованни был потрясен художественным богатством, окружавшим его. Вот работа Бардово, запечатлевшего открытие Люстрии Марко Колумбом. Рядом – холст с похожей на царапины подписью загадочного Иль Ратцо, про которого ходили слухи о том, что он, вероятно, вовсе не человек.
И только потом Готтио осознал все, что можно было сказать обо всех этих картинах.
Всюду висели портреты, изображавшие одно и то же: знатную женщину с алебастровой кожей, изумительной, но холодной красоты.
Джованни переводил взгляд от портрета к портрету, глаза говорили о том, во что разум отказывался верить. В независимости от художника, от разницы в стиле каждого, предмет изображения был одинаков: все тот же блеск запретного в темных глазах, все тот же нераскрытый секрет за сжатыми в насмешливой улыбке губами. В то же время в каждом изображении сохранялось нечто свое. Портрет да Винчио показывал ее влекущим к себе ангелом Тьмы, богохульным близнецом благословенной богини милосердия из храма в Реме. Работа Бордово показывала ее как одинокую призрачную фигуру, стоявшую на заднем плане усеянного мертвыми телами поля боя.
«Как это может быть? – думал Джованни. – Да Винчио жил три сотни лет назад, Бардово более чем тысячу, а Фра’Литти с парой других и того раньше…»
Ветерок прошел по комнате, поколебав пламя многих стоявших в комнате свеч.
- Как могли художники, жившие в разные столетия, рисовать одно и то же? - раздался голос позади Джованни, задавший вопрос, что сам он еще не осмелился спросить про себя.
Он повернулся к полулежавшей на диване фигуре. Еще несколько мгновений назад ее здесь не было, Готтио не сомневался в этом. Она была прекраснее, чем на портрете. Красивее и ужаснее, чем даже на картине кисти великого да Винчио. Ее глаза являли собой бездонные омуты, полные тайн, вбиравшие в себя все и не выпускавшие ничего. Губы того же цвета, что и горящие рубины на глубоком вырезе платья, обнажавшего безупречную кожу, светившуюся подобно мягкому лунному свету. Кожу, которой не касался поцелуй солнечного света уже столетия.
- Леди Хемалла Ламийская, - прозвучал голос, шептавший, словно песок пустыни ее давно сгинувшей родины. – Добро пожаловать в мой дом.
- Так я здесь не пленник? - спросил Джованни, сам удивленный прямотой вопроса.
- Ты мой гость, - она улыбнулась, - мне было бы очень приятно, если бы ты нарисовал мой портрет. - Она жестом указала на окружающие картины. - Как видишь, у меня есть вкус к искусству. Иногда и к художникам.
Она вновь улыбнулась, и кроваво-красные губы обнажили остроту незаметных до этого момента клыков.
- Почему я? - спросил Джованни, наливая себе приличную порцию вина из графина. К чему обреченному отказывать себе в удовольствии напоследок?
- Если ты понимаешь, кем я являюсь, тогда ты должен понимать и то, что прошло много лет с того момента, когда я видела свое отражение в зеркале или стекле. Можешь ли ты вообразить, смертный, что значит не видеть черты своего отражения. Что значит жить так долго, что уже, вероятно, забываешь, как выглядишь? Неудивительно, что многие из нас отдаются жестокости и безумию, ибо ничто больше не напоминает им о собственной человечности. Я могу видеть себя только глазами других, поэтому я и выбираю величайших художников эпохи.
Она замолчала, удостоив Джованни взглядом своих подобных глубоким пустынным озерам глаз, и снова указала на висящие на стенах картины:
- Ты должен быть польщен, маленький смертный. В конце концов, представь, в какое общество я тебя ввожу.
- Вы знаете, я известен тем, что рисую правду такой, какой я ее вижу. - Он нервно потянулся к графину за новой порцией вина, пытаясь унять невольную дрожь в руках. – Эта черта проявилась во время работы с предыдущими заказчиками. Я обнаружил, что люди хотят видеть только собственное отражение, выставляющее их в лучшем свете.
Она улыбнулась.
- Тебя выбрали именно из-за твоей репутации. Говоришь, что пишешь на холсте только правду, душу изображаемого. Это прекрасно, храбрый, смертный малыш, это именно то, чего я хочу. Правды. Смотри на меня, рисуй то, что видишь. Запечатлеть на холсте душу одного из нас, может ли существовать больший вызов для художника?
- А потом, когда работа будет закончена. Вы позволите мне уйти?
- Ты будешь волен отказаться от моего гостеприимства, когда подаришь мне что-то, что я посчитаю достойным твоего таланта. Если твоя работа меня порадует – я щедро вознагражу, обещаю.
- А если нет, что тогда?
Вопрос повис в воздухе между ними.
Джованни поставил кубок и вернулся к мольберту с приготовленным холстом. Как он предполагал, рядом лежала палитра со всем, что только может понадобиться художнику для работы. Готтио взял карандаш для эскизирования и перочинный ножик. Вызов, как сказала она, это действительно был вызов. Написать душу создания тьмы, нежити. Запечатлеть только правду, ту, что лежит под совершенной бессмертной кожей, да еще и удовлетворить самого требовательного из заказчиков. Это будет либо его величайшая работа, либо последняя.
Джованни повернулся к ожидавшей его фигуре. Опытным глазом он видел ее как набор поверхностей, углов, линий, переходов между светлыми и темными частями. Те практически невидимые глазу тонкости, от которых будет зависеть его жизнь, придут позже.
- Начнем?
Как и другие обитатели виллы, Джованни работал по ночам и спал днем. Каждую ночь после заката за ним приходили. Каждую ночь она позировала ему. Она говорила, пока он работал – Готтио всегда просил не молчать тех, кого рисовал. Портрет должен быть большим, чем просто изображение внешней оболочки. Она рассказывала ему истории своей родины: истории о богах, героях и злодеях, чьи дела и имена давно уже позабыты всеми, кроме бессмертных; истории о могучих городах и неприступных крепостях, оставивших после себя только руины, погребенные под песками пустыни.
Иногда за ним не приходили. В такие ночи она посылала ему извинения, сопровождаемые подарками: изысканные вина и кушания, книги, чтобы было проще провести время. Литература, обычно историческая или философская, занимала художника. Некоторые произведения были написаны на неизвестных Джованни языках: наречиях столь легендарных, сколь и удаленных Катая и Ниппона. Одна из книг была сшита из тонких листов меди, покрытых странными иероглифическими письменами, вряд ли сделанными человеком.
Пленник знал, что на вилле были и другие жители, помимо его безликих тюремщиков и самой хозяйки, но никого из них он не видел. Когда Готтио лежал в своей камере, читая, он слышал многое происходящее вокруг него. Каждую ночь кто-то приезжал. Слышны были шум копыт, грохот колес экипажа, звон сбруи. Один раз, как ему казалось, он слышал взмахи широких кожистых крыльев, и, возможно, даже видел нечто похожее на летучую мышь, затмившее собой луну.
Были и другие звуки – крики и рыдания, однажды даже крик младенца – они раздавались из подвалов глубоко под камерой. В такие моменты Джованни лицом зарывался в матрас или читал вслух отрывок из книги, до тех пор, пока звуки не затихали или художник не убеждал себя, что не слышит их.
В одну из ночей она позировала очень мало. Один из одетых в черную робу слуг с боязнью вручил своей госпоже опечатанную трубку со свитком. Во время чтения лицо ее изменилось – «преобразилось»,- подумал Джованни. На секунду он увидел в ней дикое и жестокое создание тьмы, спрятанное от него под человеческой маской. Новости были одновременно срочными и нежелательными, и она неожиданно прервала позирование, коротко приказав художнику пройти вместе с тюремщиком в свою камеру. Готтио заснул сразу же, как коснулся подушки, утомленный жестким ритмом работы.
Потом он услышал звук, разбудивший его. В комнате находился еще кто-то.
Лицо появилось из сумрака камеры. Вошедший наклонился над кроватью, глаза его зло смотрели на Джованни. Заостренные зубы застыли в оскале, их было слишком много для рта любого человека. Это оказался слуга Хемаллы, Мариато, именно он сидел со мной в таверне той ночью. Он, очевидно, недавно насытился: его дыхание было подобно испарениям с бойни.
- Шехерезада. Вот как я буду называть тебя, - прорычал вампир, смотря вниз с ненавистью и безумной жаждой крови, – знаешь ли ты это имя, маленький художник? Это имя с ее родины, имя рассказчицы, продлевавшей свою жизнь тысячу и одну ночь, развлекая своего хозяина сказками и историями.
Вампир поднял покрытую щетиной руку, показывая на полудиск луны. Кольцо на его пальце сверкнуло зеленым светом.
- Как думаешь, сколько еще ночей осталось, моя Шехерезада? Ее враги приближаются, и когда лицо Маннлиб полностью откроется, мы уйдем отсюда. Будет ли твоя бесценная картина закончена к тому моменту? Я сильно сомневаюсь, ведь такие вещи требуют много времени и старания, не так ли?
Он замолчал, наклоняясь ниже, шипя в лицо Джованни, удушая художника резким запахом своего дыхания.
- Она не сможет взять тебя с собой, тем более, она не сможет оставить тебя в живых, ибо тебя схватят ее враги. Так что же она с тобой сделает, моя Шехерезада?
Вампир снова растворился в тени, его голос превратился в шепот.
- Когда полный Маннлиб воссияет, ты будешь моим.
- Я не нравлюсь вашему слуге, Мариато. - Она подняла на художника взгляд, полный интереса. В первый раз он осмелился заговорить с ней без разрешения. Она полулежала на диване в той же позе, в какой он видел ее в первый раз. Плоды странного фрукта с темной кожицей лежали в чаше на полу возле нее.
Основная часть картины была закончена, и теперь надо было сконцентрироваться на добавлении деталей к изображению лица.
- Он ревнует, - ответила она. – Боится, что надоест мне, и я найду себе другого фаворита вместо него. - Сощурившись, она посмотрела на Готтио. - Он побеспокоил тебя? Сделал или сказал что-то, способное помешать твоей работе?
Джованни не сводил глаз с работы, не желая встречаться с ее проницательным взглядом.
- У него есть право ревновать?
Она улыбнулась, наградив его взглядом, полным скрытого удовольствия.
- Может быть, - задумчиво сказала Леди, – ведь подобные ему всегда находились рядом со мной, но они скучны и лишены воображения. Возможно, я найду нового спутника, но уже не нобиля и не воина. Вполне вероятно, что это будет художник. Что ты думаешь, маленький смертный? Сделать мне тебя своим новым любовником и вручить тебе дар вечной жизни во тьме?
Она рассмеялась, взяла фрукт и откусила от него большой кусок, наслаждаясь вкусом страха Готтио. Из плода потек густой, отвратительно багровый сок.
Джованни изучал линии и контуры нарисованного на холсте лица. Несколько мазков кисти, легкое прикосновение ретуши – и в ее улыбке появилась частица сардонической жестокости.
Следующей ночью Готтио вернулся в свою камеру лишь к рассвету. Войдя, он обнаружил маленький завязанный мешочек из кожи, лежавший на кровати. Открыв его, Джованни высыпал содержимое – там был лишь пепел. Озадаченный, художник наощупь проверил, есть ли там что-нибудь еще. Обнаружив что-то, он робко поднял предмет. Свет восходящего солнца осветил кольцо со знакомым изумрудом.
Мариато более не занимал позицию фаворита возле своей госпожи.
Джованни знал, что время, остававшееся у них в распоряжении, подходило к концу. Луна Маннслиб, практически полная, висела высоко на небосводе, и в последние ночи активность на вилле возросла более чем когда-либо. Доносились звуки перетаскиваемых тяжелых коробок – гробов, набитых землей, как он полагал. Теперь Джованни работал и днем, в одиночку вносил изменения столь малые, что любой другой бы даже не обратил них внимания. Добавление новых деталей и удаление старых. Исправления. Совершенствование. Из-за постоянного недосыпания и недоедания Готтио стал больше похож на слуг-вурдалаков, чем на полного, румянощекого пьянчугу, доставленного сюда всего несколько недель назад.
Единственное, что теперь имело значение, была сама картина. Величайшая работа всей его жизни. То, что Джованни должен был сделать и сделал. Все остальное, к его удивлению, больше не занимало его мысли.
Она отправила за ним следующей ночью, когда круглый диск Маннлиб светил в ночном небе. Как взошла полная луна, так и картина была полностью готова.
Хозяйка особняка стояла, смотря на произведение. В комнате практически ничего не осталось, выделялся лишь мольберт.
- Вы уходите? – спросил Джованни, скорее утверждая, чем спрашивая.
- У нас много врагов, дружок. И это не только охотники на ведьм с их серебром и огнем. Мы ведем войны между собой, сражаясь за власть над ночью. Стало слишком опасно оставаться здесь.
Она жестом указала на картину:
- Мастер Готтио, она прекрасна. Благодарю вас за этот подарок. Как она называется?»
- «Вечная красота», - ответил художник, вместе с ней рассматривая свою работу.
На картине Леди Хемалла была изображена стоящей на фоне великолепия дворцового интерьера. Талант Джованни позволил запечатлеть всю жестокость ее красоты, так же, как это сделали предшественники. Но вся суть картины заключалась в окружении. Присмотревшись, можно было заметить тусклость золота трона, стоявшего позади нее, легкое прикосновение разложения на развешанных по стенам гобеленах, сломанные шпили видневшихся в окнах башен. Это был мир, в котором все было смертно, кроме нее. Лишь она ничуть не менялась, только ее красота оставалась вечна.
- Теперь, когда я закончил, мне будет позволено уйти? - он посмотрел на нее одновременно с надеждой и трепетом.
- Я хотела оставить тебя с собой как замену бедному Мариато, - она все еще игралась с ним. - Ах, нет, ты будешь всего лишь несчастным вампиром, Мастер Готтио, - сказала она, смакуя напоследок его страх. - Есть что-то в нас, что уничтожает любые способности к созиданию, имевшиеся у нас в смертной жизни, и я не намерена отрицать, что тобой еще будет создано множество великих работ. Так что… ты волен уйти…
- А моя награда?
Она указала на маленький ларец. Джованни взглянул на шкатулку, мысленно подсчитывая стоимость золота и драгоценных камней, лежавших в ней. Цифра, пожалуй, могла потягаться с состоянием начинающего магната. Когда художник повернулся, в руках Леди оказалась чаша вина, которую она протягивала ему.
- Что это? - спросил он, подозревая недоброе.
- Немного вина, смешанного с сонным зельем. Таким же тебя спаивал Мариато. Для твоей безопасности. Проснувшись, ты окажешься дома, обещаю. Я бы могла заставить тебя выпить его, но так будет лучше».
Готтио взял кубок, поднес к губам и начал пить. Она пристально смотрела на него. Как художник и предполагал, вино было отличным, но в нем было еще что-то, совсем не похожее на зелье. Что-то темное и пряное, нечто, подавлявшее все чувства.
- Еще один подарок, - сказала она, заметив реакцию в его глазах, - с картиной ты отдал мне часть себя. Для честности сделки я должна заплатить такую же цену взамен. Прощай, маленький смертный, я буду наблюдать за тем, как ты применишь мой дар.
Со сверхъестественной скоростью она подхватило его обмякшее тело, и тьма обрушилась на притупленные чувства Джованни.
Проснувшись, Готтио вскрикнул от боли. Лучи солнца резали отвыкшие от дневного света глаза. Немного привыкнув, Джованни понял, что находится в своей мансарде. Драгоценная шкатулка лежала рядом.
И лишь через несколько часов Готтио полностью осознал, что за дополнительный подарок он получил.
Он сидел, рассматривая свое отражение в расколотом зеркале. Несколько дней назад он был похож на развалину, теперь же не было и следа тех тяжких испытаний, которым он подвергся. Джованни выглядел и чувствовал себя лучше, чем когда-либо за все эти годы. По сути...
«Шаллия помилуй, - подумал художник, внимательно смотря на свое отражение, - я выгляжу на десять лет моложе!» Он вспоминал различные легенды о таких, как она, рассказывавшие о том, как они награждали своих смертных слуг за верную службу и о живительной силе…
Вампирской крови. Самая малость, но Джованни ощущал ее ток в своих венах, ощущал присутствие Леди внутри себя. Ее жизненная сила добавилась к его собственной. Поступала ли она так же с остальными? Художник стал припоминать: да Винчио прожил столетие, и говорили, что он благословлен милосердием богини, в награду за работу над храмом в Реме. Бардово прожил достаточно долго, чтобы нарисовать не только Марко Колумбо, но и правнука легендарного путешественника.
Интересно, сколько проживет он, Джованни Готтио, и как лучше применить отведенное время?
Захламленный чердак носил на себе следы прошлой жалкой жизни: разбитые винные бутыли, обрывки дешевого пергамента, скомканные в шары и разбросанные по комнате. Художник поднял один из них и расправил - это был эскиз портрета служанки из таверны. Рисунок был не самым лучшим, понятно, почему он так быстро его забросил. Но свежий взгляд дал новые варианты линий и форм, незаметные до нынешнего момента. Джованни приколол лист к чертежной доске и стал спокойно думать. Через некоторое время среди разбросанного на полу мусора Готтио нашел огрызок карандаша.
Подняв его, Мастер приступил к работе.
[[Категория:Warhammer Fantasy Battles]]
[[Категория:Рассказы Warhammer Fantasy]]
